У некоторых индейских племён существует следующая любопытная примета: в тех местах, где водятся особенно ядовитые змеи, растёт и кустарник, листья которого, растёртые в воде, служат прекрасным средством против змеиного яда. В некоторых местах Африки рядом с одним ядовитым растением растёт и другое, которое служит противоядием первому.
В организме человека живут миллионы самых вредоносных микробов, но в том же организме живут и другие, не менее вредоносные, микробы, которые ведут непримиримую войну с первыми — взаимно нейтрализуя друг друга. Если бы это было не так — человечество немедленно же протянуло бы ноги.
У математиков это сказано в другой форме:
— Минус на минус даёт плюс.
I
правитьНа Вознесенском проспекте жил молодой господин по имени Воскобоев.
Наружности был он красивой, с чёрными влажными глазами, холёными усами и бледным, томным лицом.
Его моральные качества легко исчерпывались одним словом: негодяй. Действительно, трудно было встретить человека беззастенчивее и подлее его. Кроме убийств этот человек был способен на всё. Да и убить-то он не мог только потому, что имел натуру мелкую, гаденькую и трусливую. А если бы гарантировать ему безопасность, то он бы, пожалуй, убил, попросив для этого только какой-нибудь электрический прибор, который бы убивал быстро, бесшумно, без борьбы и без лицезрения искажённых мукой глаз убиваемого субъекта.
Если сейчас заглянуть через его плечо и прочесть, что он пишет, сидя за письменным столом, — сразу станет ясно, что это за человек.
Первое письмо он написал такое:
«Господин Чигиринский! Лицо, дружески к вам расположенное, сообщает Вам, что оно видело вчера Вашу супругу Ольгу Васильевну выходящей из парадных дверей гостиницы „Ницца“. После неё сейчас же вышел штабс-капитан Сукачёв. Обратите ваше внимание! Пока появились маленькие рожки — это ничего, но скоро рога станут совершенно ветвистыми. Ого-го-го, милый рогоносец! Позовите меня на крестины будущего Сукачёнка. Ваш доброжелатель».
Сейчас же он принялся за второе письмо:
«Ваше Превосходительство! Лицо, которому дорога честь русской армии, доводит частным образом до Вашего сведения, что офицер Вашего полка К. А. Сукачёв, переодеваясь в штатское, ведёт в клубе азартную игру в карты и совершенно запутался. Я имею верные сведения, что ростовщик Триполитаки отказал ему в переучёте векселя, а так как в заведывании г. Сукачёва находится ротная касса, то… Обращаю Ваше внимание на то, что ревизию кассовых сумм нужно произвести неожиданно, дабы он не мог перехватить у товарищей. Согласитесь, что, сообщая об этом, я охраняю закон. Доброжелатель».
Кончив оба письма, Воскобоев потёр с довольным видом руки, запечатал письма в конверты, написал адреса, наклеил марки и кликнул слугу.
Слуга Прохор Желтухин был маленький, подслеповатый человечек неопределённого возраста; губы имел тонкие, поджатые и лицо нечистое, в угрях. Когда говорил, то смотрел в пол или в потолок. Серый цвет лица дисгармонировал с красным, как раскалённый уголь, носом. Казалось, что это действительно уголёк, тлеющий под серой золой.
— Вот, Прохор, — внушительно сказал Воскобоев, — снеси эти письма и опусти в почтовый ящик. Да смотри не потеряй — письма важные!
— А чего их терять-то, — возразил Прохор, рассматривая потолок. — Ребёнок я, что ли, или дурак?
— Ну, то-то. Ступай.
Прохор взял письма и бережно понёс их в кухню. Опустился на скамью и, поджав губы, нахмурив рыжие брови, приступил к несложной операции.
Операция эта состояла в том, что деятельный слуга подержал с минуту письма над кипящим самоваром, потом отклеил почтовые марки; аккуратно спрятал свернувшиеся в трубочки марки — в спичечную коробочку, а письма с конвертами бросил в ведро, почти доверху наполненное помоями.
После этого слуга уселся за стол и с самым сонным выражением лица принялся пить чай.
Зазвенел из кабинета электрический звонок; Прохор поднял на него задумчивые глаза и налил себе ещё стакан.
Звонок принимался звонить несколько раз… Допив чай, Прохор встал и неторопливо направился в кабинет.
— Звонили?
— Звонил!!! Конечно, звонил. Тысячу раз звонил. Куда тебя черти унесли?!
— Да к ящику-то почтовому нужно было пойти, али нет?
— Так это тут же, напротив! А ты пропал на целых полчаса.
— Дозвольте вам сказать, что я тоже отвечаю за свою службу. Я действительно побег к этому ящику, да он, гляди-ка, доверху письмом набит. Так мне что ж — тоже сунуть? Всякий человек придёт и вытащить может — нешто это порядок? Так я и снёс их, письма-то, на другую улицу, где ящик послободнее.
— То-то и оно! Я и так уже замечал раза два, что письма не доходили.
— То-то и я говорю. Возле письмов много разного народу трётся. И прохожий, и почтальон, и тоже тебе швейцар — долго ли до греха. А вы говорите — долго ходил!
II
правитьПосле обеда к Воскобоеву приехала дама. Он встретил её с кислым лицом, сказал сначала, что ждёт нужного человека, потом подучил Прохора соврать, что его потребовали в клуб на важное заседание, но дама была непреклонна.
— Зачем ты меня гонишь, — сказала она, подозрительно поглядывая на него. — Может быть, у тебя любовное свидание?
— Ты с ума сошла! Я даже забыл, какие бывают другие женщины. Я люблю исключительно тебя.
— Вот в таком случае я у тебя и останусь часика на два.
Воскобоев сжал в кармане кулак, пробормотал какой-то комплимент и, оставив даму одну, пошёл в кухню к Прохору.
— Проша, милый, — прошептал он. — Тут ко мне через час одна гимназистка должна прийти — такая молоденькая барышня в синем платье — так ты скажи ей, чтоб она обязательно завтра пришла, что сегодня меня экстренно потребовали к больному.
— Эко сказали! Да что вы, доктор, что ли, что к больному вызвали.
— Ну, соври сам. Скажи — к больному родственнику — к дяде, мол.
— Скажу, к дяде, мол, Ивану Алпатычу. Старик, мол, в горячке был, а нынче, мол, в память пришёл.
— Во-во.
— Жена-то, скажу, в Рязань уехамши, а дяденька, значит, одни и очень им плохо.
— Ну, уж ты там размажь что-нибудь. Только скажи, чтобы завтра приходила непременно; буду ждать. А шляпу Марьи Дмитриевны или унеси из передней, или прикрой газеткой.
— Будьте покойны.
Верный слуга взял газету и уселся, как сторожевой пёс, в передней.
Через час действительно пришла девушка лет шестнадцати, в гимназическом платье, смущённая, дрожащая, с бледным лицом, на котором сразу можно было прочесть всю её несложную повесть: что она полюбила Воскобоева «больше жизни», и что жизни этой она совсем не понимает, и что она простодушна, и что она доверчива, и что сердечко у неё восторженное, честное, способное на самоотвержение и порыв.
— Скажите… — спросила она, не зная куда девать глаза. — Барин ваш дома?
— Он-то? Нет дома. К дяде поехал. Дядя, вишь, болен. Очень наказывали вам завтра прийтить.
— Ах, Господи! — вздохнула она. — Ну, до свиданья, простите за беспокойство… я тогда завтра… И, пожалуйста, разменяйте мне пять рублей. Себе возьмите рубль, а мне остальное… Пожалуйста, кланяйтесь барину.
Прохор, держа золотой пятирублёвик на ладони, призадумался.
— Гм, да… Сдачи, говорите? Сдачу-то вернуть можно. А только… У вас на извозчика-то, кроме этих, мелочь есть?
— Немножко есть, — недоуменно глядя на Прохора, ответила гимназистка. — Двадцать шесть копеек.
— Так, так. Очень вы хорошая барышня, и я вам пришлю сейчас предложение — подарите мне эти пять рублей — не пожалеете. После, по крайности, благодарить будете. А уж я вам всё выложу.
— Что вы выложите? Зачем? — с некоторым испугом пролепетала гимназистка.
Прохор опустил монету в карман, подошёл к подзеркальному столику и поднял разостланную на нём газету.
— Видали? Что это? Женская шляпа! А там в углу видали? Что это? Женские калоши. А ежели бы я вас в тую комнату пустил, так бы вы такие поцелуи услышали, что разлюли малина-калина моя!
— Честное слово? — прошептала свистящим голосом барышня, хватая Прохора за руку. — Вы можете поручиться, что это правда?
— Будьте покойны. Я со всем усердием. Только, дорогая моя госпожа, ежели потом к разговору или что — так вы так и скажите барину, что, дескать, случайно всё это приметили — и шляпу и, значит, голос дамский. И скажете вы ему, примерно сказать, так — и в этом не ошибётесь — дескать: «Ох, ох, какой ты изменник! Говорил, что только одну любишь, обожаешь»… Говорил он это?
— Говорил, — прошептала вся красная от смущения и горя гимназистка. — Боже, какой позор!
— То-то, что говорил. Он это мало ли кому говорил! Скажете, дескать: «У тебя, как я доподлинно узнала, чуть не каждый месяц новая гимназистка бывает, и сколько ты, значит, несчастного женского полу перепортил! Поиграешь, дескать, да так-то вот и бросишь! Нехорошо, мол, это! Пошлые эти твои поступки!» А уж меня в это дело не путайте, милая госпожа. Уходите? Позвольте, отворю… Счастливо оставаться! Где изволите жить? На третьей Рождественской? Извозчик! На третью Рождественскую
— 26 копеек!..