Равновесие (Аверченко)/ДО

Равновѣсіе
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru

У нѣкоторыхъ индѣйскихъ племенъ существуетъ слѣдующая любопытная примѣта: въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ водятся особенно ядовитыя змѣи — растетъ и кустарникъ, листья котораго, растертыя въ водѣ, служатъ прекраснымъ средствомъ противъ змѣинаго яда. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Африки, рядомъ съ однимъ ядовитымъ растеніемъ, растетъ и другое, которое служитъ противоядіемъ первому.

Въ организмѣ человѣка живутъ милліоны самыхъ вредоносныхъ микробовъ, но въ томъ же организмѣ живутъ и другіе, не менѣе вредоносные, микробы, которые ведутъ непримиримую войну съ первыми — взаимно нейтрализуя другъ друга. Если бы это было не такъ — человѣчество немедленно же протянуло бы ноги.

У математиковъ это сказано въ другой формѣ:

— Минусъ на минусъ даетъ плюсъ.

I

На Вознесенскомъ проспектѣ жилъ молодой господинъ по имени Воскобоевъ.

Наружности былъ онъ красивой, съ черными влажными глазами, холеными усами и блѣднымъ, томнымъ лицомъ.

Его моральныя качества легко исчерпывались однимъ словомъ: негодяй. Дѣйствительно, трудно было встрѣтить человѣка беззастѣнчивѣе и подлѣе его. Кромѣ убійства, этотъ человѣкъ былъ способенъ на все. Да и убить-то онъ не могъ только потому, что имѣлъ натуру мелкую, гаденькую и трусливую. A если бы гарантировать ему безопасность, то онъ бы, пожалуй, убилъ, попросивъ для этого только какой-нибудь электрическій приборъ, который бы убивалъ быстро, безшумно, безъ борьбы и безъ лицезрѣнія искаженныхъ мукой глазъ убиваемаго субъекта.

Если сейчасъ заглянуть черезъ его плечо и прочесть, что онъ пишетъ, сидя за письменнымъ столомъ — сразу станетъ ясно, что это за человѣкъ.

Первое письмо онъ написалъ такое:

«Господинъ Чигиринскій! Лицо, дружески къ вамъ расположенное, сообщаетъ Вамъ, что оно видѣло вчера Вашу супругу Ольгу Васильевну выходящей изъ парадныхъ дверей гостиницы „Ницца“. Послѣ нея сейчасъ же вышелъ штабсъ-капитанъ Сукачевъ. Обратите ваше вниманіе! Пока появились маленькіе рожки — это ничего, но скоро рога станутъ совершенно вѣтвистыми. Ого го-го, милый рогоносецъ! Позовите меня на крестины будущаго Сукаченка. Вашъ доброжелатель».

Сейчасъ же онъ принялся за второе письмо:

«Ваше Превосходительство! Лицо, которому дорога честь русской арміи, доводить частнымъ образомъ до Вашего свѣдѣнія что офицеръ Вашего полка К. А. Сукачевъ, переодѣваясь въ штатское, ведетъ въ клубѣ азартную игру въ карты и совершенно запутался. Я имѣю вѣрныя свѣдѣнія, что ростовщикъ Триполитаки отказалъ ему въ переучетѣ векселя, a такъ какъ въ завѣдываніи г. Сукачева находится ротная касса, то… Обращаю Ваше вниманіе на то, что ревизію кассовыхъ суммъ нужно произвести неожиданно, дабы онъ не могъ перехватить y товарищей. Согласитесь, что, сообщая объ этомъ, я охраняю законъ. Доброжелатель».

Кончивъ оба письма, Воскобоевъ потеръ съ довольнымъ видомъ руки, запечаталъ письма въ конверты, написалъ адреса, наклеилъ марки и кликнулъ слугу.

Слуга Прохоръ Желтухинъ былъ маленькій подслѣповатый человѣчекъ неопредѣленнаго возраста; губы имѣлъ тонкія, поджатыя, и лицо нечистое, въ угряхъ. Когда говорилъ, то смотрѣлъ въ полъ или въ потолокъ. Сѣрый цвѣтъ лица дисгармонировалъ съ краснымъ, какъ раскаленный уголь, носомъ. Казалось, что это, дѣйствительно, уголекъ, тлѣющій подъ сѣрой золой.

— Вотъ, Прохоръ, — внушительно сказалъ Воскобоевъ, — снеси эти письма и опусти въ почтовый ящикъ. Да, смотри не потеряй — письма важныя!

— A чего ихъ терять-то, — возразилъ Прохоръ, разсматривая потолокъ. — Ребенокъ я, что-ли, или дуракъ?

— Ну, то-то. Ступай.

Прохоръ взялъ письма и бережно понесъ ихъ въ кухню. Опустился на скамью и, поджавъ губы, нахмуривъ рыжія брови, приступилъ къ несложной операціи.

Операція эта состояла въ томъ, что дѣятельный слуга подержалъ съ минуту письма надъ кипящимъ самоваромъ, потомъ отклеилъ почтовыя марки; аккуратно спряталъ свернувшіяся въ трубочки марки — въ спичечную коробочку, a письма съ конвертами бросилъ въ ведро, почти доверху наполненное помоями.

Послѣ этого слуга усѣлся за столъ и съ самымъ соннымъ выраженіемъ лица принялся пить чай.

Зазвенѣлъ изъ кабинета электрическій звонокъ; Прохоръ поднялъ на него задумчивые глаза и налилъ себѣ еще стаканъ.

Звонокъ принимался звонить нѣсколько разъ… Допивъ чай, Прохоръ всталъ и неторопливо направился въ кабинетъ.

— Звонили?

— Звонилъ! ! ! Конечно, звонилъ. Тысячу разъ звонилъ. Куда тебя черти унесли? !

— Да къ ящику-то почтовому нужно было пойти, али нѣтъ?

— Такъ это тутъ же, напротивъ! A ты пропалъ на цѣлыхъ полчаса.

— Дозвольте вамъ сказать, что я тоже отвѣчаю за свою службу. Я, дѣйствительно, побѣгъ къ этому ящику, да онъ, гляди-ка, до верху письмомъ набитъ. Такъ мнѣ что-жъ — тоже сунуть? Всякій человѣкъ придетъ и вытащить можетъ — нешто это порядокъ? Такъ я и снесъ, ихъ, письма-то, на другую улицу, гдѣ ящикъ послободнѣе.

— То-то и оно! Я и такъ уже замѣчалъ раза два, что письма не доходили.

— То-то и я говорю. Возлѣ письмовъ много разнаго народу трется. И прохожій, и почтальонъ, и тоже тебѣ швейцаръ — долго-ли до грѣха. A вы говорите — долго ходилъ!

II

Послѣ обѣда къ Воскобоеву пріѣхала дама. Онъ встрѣтилъ ее съ кислымъ лицомъ, сказалъ сначала, что ждетъ нужнаго человѣка, потомъ подучилъ Прохора соврать, что его потребовали въ клубъ на важное засѣданіе — но дама была непреклонна.

— Зачѣмъ ты меня гонишь, — сказала она, подозрительно поглядывая на него. — Можетъ быть, y тебя любовное свиданіе?

— Ты съ ума сошла! Я даже забылъ, какія бываютъ другія женщины. Я люблю исключительно тебя.

— Вотъ, въ такомъ случаѣ, я y тебя и останусь часика на два.

Воскобоевъ сжалъ въ карманѣ кулакъ, пробормоталъ какой-то комплиментъ и, оставивъ даму одну, пошелъ въ кухню къ Прохору.

— Проша, милый, — прошепталъ онъ. — Тутъ ко мнѣ черезъ часъ одна гимназистка должна придти — такая молоденькая барышня въ синемъ платьѣ — такъ ты скажи ей, чтобъ она, обязательно, завтра пришла, что сегодня меня экстренно потребовали къ больному.

— Эко сказали! Да что вы докторъ, что-ли, что къ больному вызвали.

— Ну, соври самъ. Скажи — къ больному родственнику — къ дядѣ, молъ.

— Скажу, къ дядѣ, молъ, Ивану Алпатычу. Старикъ, молъ, въ горячкѣ былъ, a нынче, молъ, въ память пришелъ.

— Во-во.

— Жена-то, скажу, въ Рязань уѣхамши, a дяденька, значитъ, одни и очень имъ плохо.

— Ну, ужъ ты тамъ размажь что-нибудь. Только скажи, чтобы завтра приходила непремѣнно; буду ждать. A шляпу Марьи Дмитріевны или унеси изъ передней, или прикрой газеткой.

— Будьте покойны.

Вѣрный слуга взялъ газету и усѣлся, какъ сторожевой песъ, въ передней.

Черезъ часъ, дѣйствительно, пришла дѣвушка лѣтъ шестнадцати въ гимназическомъ платьѣ, смущенная, дрожащая, съ блѣднымъ лицомъ, на которомъ сразу можно было прочесть всю ея несложную повѣсть: что она полюбила Воскобоева «больше жизни», и что жизни этой она совсѣмъ не понимаетъ, и что она простодушна, и что она довѣрчива, и что сердечко y нея восторженное, честное, способное на самоотверженіе и порывъ.

— Скажите… — спросила она, не зная, куда дѣвать глаза:— баринъ вашъ дома?

— Онъ-то? Нѣтъ дома. Къ дядѣ поѣхалъ. Дядя, вишь, боленъ. Очень наказывали вамъ завтра прійтить.

— Ахъ, Господи! — вспыхнула она. — Ну, до свиданья; простите за безпокойство… я тогда завтра… И, пожалуйста, размѣняйте мнѣ пять рублей. Себѣ возьмите рубль, a мнѣ остальное… Пожалуйста, кланяйтесь барину.

Прохоръ, держа золотой пятирублевикъ на ладони, призадумался.

— Гмъ, да… Сдачи, говорите? Сдачу-то вернуть можно. A только… У васъ на извозчика-то, кромѣ этихъ, мелочь есть?

— Немножко есть, — недоумѣнно глядя на Прохора, отвѣтила гимназистка. — Двадцать шесть копѣекъ.

— Такъ, такъ. Очень вы хорошая барышня, и я вамъ пришлю сейчасъ предложеніе — подарите мнѣ эти пять рублей — не пожалѣете. Послѣ, по крайности, благодарить будете. A ужъ я вамъ все выложу.

— Что вы выложите? Зачѣмъ? — съ нѣкоторымъ испугомъ пролепетала гимназистка.

Прохоръ опустилъ монету въ карманъ, подошелъ къ предзеркальному столику и поднялъ разостланную на немъ газету.

— Видали? Что это? Женская шляпа! A тамъ въ углу видали? Что это? Женскія калоши. A ежели бы я васъ въ тую комнату пустилъ, такъ бы вы такіе поцѣлуи услышали, что разлюли малина-калина моя!

— Честное слово? — прошептала свистящимъ голосомъ барышня, хватая Прохора за руку. — Вы можете поручиться, что это правда?

— Будьте покойны. Я со всѣмъ усердіемъ. Только, дорогая моя госпожа, ежели потомъ къ разговору, или что — такъ вы такъ и скажите барину, что, дескать, случайно все это примѣтили — и шляпу и, значитъ, голосъ дамскій. И скажете вы ему, примѣрно сказать, такъ — и въ этомъ не ошибаетесь — дескать, «охъ, охъ, какой ты измѣнникъ! Говорилъ, что только одну любишь, обожаешь»… Говорилъ онъ это?

— Говорилъ, — прошептала, вся краснѣя отъ смущенія и горя, гимназистка. — Боже, какой позоръ!

— То-то, что говорилъ. Онъ это мало ли кому говорилъ! Скажете, дескать: «у тебя, какъ я доподлинно узнала, чуть не каждый мѣсяцъ новая гимназистка бываетъ, и сколько ты значитъ, несчастнаго женскаго полу перепортилъ! Поиграешь, дескать, да такъ-то вотъ и бросишь! Нехорошо, молъ, это! Пошлые эти твои поступки!» A ужъ меня въ это дѣло не путайте, милая госпожа. Уходите? Позвольте, отворю… Счастливо оставаться! Гдѣ изволите жить? На третьей Рождественской? Извозчикъ! На третью Рождественскую — 26 копѣекъ!…