Дщерь песни! — Се молчит гроза!
Нет бури! — тихий час катится;
Владыка грома примирился
И хощет с тверди слух склонить
К твоей вечерней томной арфе.
Воспой прекрасный вечер сей,
Который скоро, — скоро снидет
На Херсонисские холмы!
Уже горящее светило 10 С высокого полудни свода
К помосту запада спускает
И, кажется, тогда при каждой
Степени нисходяща дня
Свой увеличивает круг.
(Мятущиеся) облака,
Сбираяся веселым сонмом,
Готовятся великолепно
Его на ложе проводить
И с пышностию окружают 20 Престол его вечерний тихий.
От низких облака краев
Лучи, златыми полосами
Ниспадши, косо ударяют
В вершины рощей Амфитриты;
Но пред пурпуровым лицем
Лучей, возникших из-за гор,
Еще едина влажна туча
Прозрачны сыплет капли ниц.
Мне мнится, огненный там дождь 30 Нисходит на холмы вечерни.
Как тамо протяжен мелькает
Сквозь раздвоенный верх утеса
В пылинки воплощенный луч?
Он тянется, как тонка нить,
Блистающая ярким златом,
Но ударяясь в косогор,
Отсверкивает на другом.
Как он играет в рдяном свете
На стропотном скалы конце, — 40 Мерцает, — гаснет, — умирает? —
Так жизнь, — как слабая свеща
Или как тонкий пар в лучах,
Средь игр дрожит — и погасает.
Уже светило, ниспустившись,
Чело багрово омывает
В Атлантской озаренной бездне.
Его торжественно лице,
Подобно как алмазный щит,
В зерцале плавает лазорном, 50 Меж тем как подлинник, склонясь
И половиною единой
В волнах кипящих окунувшись,
Являет токмо нам полкруг.
Се! — край един чела он кажет
И вдруг, в последний раз взглянув,
Совсем погрузнул в глубине! —
Одни его власы червлены,
Подъяты вверх на горизонт,
Стремят лучи на высоту 60 Из-под земнаго рдяна ската.
Смотри в вечерни облачка! —
Колико разных там цветов,
Злато-румяных, — рудожелтых, —
Багровых, сизых, фиолетных
В смешении непостижимом? —
Какая Химия могла бы
Подобны краски растворить
Для хитрой кисти живописца?
Одно искусное перо 70 Или живое вображенье
Лишь может верно начертать
Сии природные картины.
Спускаяся с сего хребта,
Я зрю уединенны веси
Средь тихих усыренных долов,
Где савроматы обитают
Под кровом кроткия природы;
Вечерни ветерки играют
И тихи свисты испускают 80 По шумным кровель тростникам;
Последний рдяный свет скользит
По бледным стволам камышей.
Томящиеся пастухи
Влекутся с горных перелесков,
Ведя к спокойнейшим загонам
Стада, наполненны млека.
Они свиряют протяженно
На светлозвучных камышинах.
Их поздные унылы песни, 90 Дыша из шумных их сопелей,
По горным рощам раздаются.
Здесь отроки из шалашей
Бегут на шатких к ним стопах,
Чтоб встретить агнцов утомленных.
Иной ведет за рог козла,
Который, споря с малой силой,
Упорствует детей насилью;
Другой дерзает с легким скоком
На мягку спину агнца сесть. 100 Так все стада свой кончат день!
А тамо подле хижин низких
Сидят и юноши, и старцы.
Простосердечие и честность,
Толь славимая в древних скифах,
Еще видна в сих поселянах;
Вечерни кроткие часы
Сопровождают их беседы;
Последни повествуют с жаром,
А первы слушают усердно. 110 Все то, что древность сообщила,
Что брань и подвиги кровавы
В своих или чужих землях
Произвели для славы века
И что по Азии пути
Открыли странствующим в Мекку, —
Все в разглагольствий их не скрыто.
Я с удовольствием взираю
На собеседников сих сельских.
Се! — старец окружен сидит 120 И бледной дланью помавает!
Уже в густой браде его
Седины сребрены блистают;
Брада его, как белый лен,
Немалу груди часть покрыла.
Все внемлют словесам его;
И кажется, их жадны взоры
Висят на старческих устах.
Я приближаюся туда;
И что ж? — я познаю Шерифа. 130 Омар по опытам своим,
По многим странствиям в востоке
За мудреца теперь почтен;
Какая ж важная причина
Толь важному его движенью? —
В устах его тогда шумела
Надута речь о славной Мекке; Шериф в то время поучал:
"Селим, — любезный мой Селим\ 140 Се наконец мы совершили
Свой трудный, — свой священный путь!
Ты сей уже исполнил долг;
Иди в дом матери твоей,
Так как и я к отцам отыду! —
Спеши, утешь возвратом матерь!
А я — останусь здесь на время;
Мне долг беседовать с друьями,
Благодарить Аллу, — потом...
Спеши ж обрадовать свой дом!
Пусть вечеря и ложе там 150 Ждут наших утомленных членов!
Ты узришь мать и всех друзей;
Тебе объятия простерты
Прекрасной Цульмы, — будь счастлив!
Ты много раз вздыхал о ней...
Я радуюсь, что ты успел,
Толь ранню страсть преодолев,
Исполнить чувствие к святыне.
Теперь не поздо быть счастливым;
Ты любишь Цульму! — выбор верен; 160 Сын мой! — она тебя достойна.
Не медли сочетаться с нею!
Да будет брачный одр покоен,
Доколе смертного не узришь!
Пока живу еще, — с тобой
Я разделю вечерню радость.
Спеши в отечески поля,
Где ожидает все тебя —
Любовь залогов сердца нежных, —
Любовь родства, — любовь любезной — 170 И самыя природы сельской
Усердье, труд и простота.
Молися! — скоро с тверди Мекки
Сойдет роса на холм Мурзы! —
Иди! а я — здесь час пребуду".
Шериф обращается к простодушным жителям деревни и говорит:
"Я сам, — я сам, друзья, был там;
Я видел страшны чудеса
В сей богошественной земле,
Клянусь брадою, чудеса.
Тот славный камень, что при Праге 180 Дверей святого храма виден,
Сколь многие творит целенья? —
Весь Оттоманский Порт, Каир,
Тунис, Марокко и Алжир,
Арабы, мавры и берберы,
Персиане и все татары
Свидетельствуют славу камня.
Восток и дальний юг приемлют
От корене сего плоды.
Блажен, кто в жизни однократно 190 Коснется сих священных прагов.
Но горе! горе тем, что в жизни,
Имев дух леностный, — дух томный,
Не отлагают всех сует,
Чтоб быть в сем граде треблаженном,
Где каждый верный музульманин
Благословенье получает;
Где каждый будет облегчен
От трудной тяготы грехов.
Сие благословенье неба, 200 Которо силой превосходит
Благословенье тучных гор
И вечных лепоту холмов,
Нисходит только там с избытком.
Ни глад в пути, ни нагота,
Ни хищники, ни люты звери
Не долженствуют отвлекать
От тех благословенных мест,
Где токмо благодать живет.
Кто сих препон страшиться будет 210 И не поклонится в Медине
Пророку Божию, — то горе!
Он вечно будет отдален
От недр пророческих его".
"Но ты слыхал ли, — вдруг тут некто Шерифа прерывает речь, —
Слыхал ли точно ты, Шериф,
О страшной буре в тех местах?
Вещали нам о ней вот как!
Вихрь огнен, — ад подгнел его; 220 От юга дышет вихрь, — он страшен
И рвется попалить священный
Огнем проклятым вертоград.
Там некий хитрый лжеучитель[1]
В последний век сей проявился.
Он окружен дружиной страшной;
Его клевреты буйны, мрачны;
Вокруг их адский жупел рдеет;
И храм, и Магомет премудрый,
Тень Божия, — наперсник неба, 230 Им приняты за суету.
Ему уже сто двадцать лет.
О мой Алла! — как ты дозволил,
Чтоб он толико лет число
Употребил в толико зло? —
Так нам вещают все;
Но ты, я чаю, лучше знаешь;
Ты был там, видел и познал".
Шериф
Так, — друг любезный! — я то знаю;
Я зрел сего шайтана в теле. 240 О! — проклят буди оный день,
Когда Ингистана тень сия,
Сын лжи, — язык бесов родился! —
Отец его был лютый тигр\
А сей есть скимен; вы же агнцы.
Я знаю то уже давно;
И для того хочу излить
Противоядный мой увет,
А паче в ваше слабо сердце,
О нежны юноши скудельны! — 250 Сей Шейх-Гуяби — (так зовется) —
Столь хитр и столь пронырлив,
Что потрясется твердый мармор,
Закона мармор, — самый Муфтий.
Слова его суть мед и сот,
Но остры, яко тонка бритва.
Глас сладок, яко мусикия,
А взор, — как звезды близнецов;
Но дух, — как тусклой лик луны,
Провозвещающий час бури; 260 Лице его, — лице пророка;
Но в стропотной груди его,
Друзья! — Геенна страшна ржет!
Вам должно знать хулы жестоки,
Какие он уже отрыгнул
Среди тех сонмов нечестивых,
Которых сей лукавый изверг
Уже во множестве стяжал;
Вам должно знать, чтоб вы не впали
Тогда, как я отсель отыду, 270 В ров гибели и заблужденья.
О бурно море, не шуми!
О буйна буря, не бушуй!
Пусть токмо кроткий дышет ветр
И от полудни глас несет
На легких крылиях своих! —
Да слышат глас долины чада!
Се! — страшный глас сюда несется,
Как вихрь сквозь звонкую трубу! —
Внемлите же, — долины чада, 280 Что гнусный изрыгает ад
Устами сына льсти и лжи!
"Открыто небо, — он ревет, —
Да будет общая мечеть! — Пророк — да будет лишь природа,
Вещающая об Алле,
Едином духе всех движений!
Се! — истинный закон, — клевреты,
Который должно исповедать!—
Как? — злоковарный сын Абдаллов 290 Во имя сильного Аллы
Дерзнул Корану покорить
Восточные долины злачны,
Полуденны поля песчаны
И западны хребты высоки! —
Так он им точный путь открыл! —
Нет, нет, — он паче поглумлялся
Над непостижным Существом,
Чем чистое о Нем понятье
Невеждам аравийским дал. 300 Нет, — не любовь, — не мир небесный,
Не вдохновение, — но меч,
Но сила, — ухищренье, — слава
Деяний сих пружиной были.
Возможно ль, чтоб Алла премудрый
Такой Коран нам начертал,
Где буквы будто бы Аллы,
А мысль и страсти человека
И пылкие мечты араба! —
Возможно ль, чтоб из глубины 310 Премудрости непостижимой
Текли плоды нелепы мозга?
Совместно ль, чтоб всевечна милость
Нисшла в толико низку слабость,
Чтоб вместе с правосудьем стала
Пред похотию смертных ползать;
Иль сделав совесть палачем
И вечною души геенной,
Меж тем бы рай духов создала
Жилищем плоти сладострастной? — 320 Совместно ль небо наполнять
Златым, хрустальным, изумрудным
Или серебряным эдемом?
Увы! — согласно ль со Всеведцем,
Чтоб дух Аллы слетал с небес
Клевать в ушах Пророка зерна?
Друзья любезны! — Кто из вас
В Дамаске голубей не знает,
Которы, быв приучены
Носить в другие грады письма, 330 Вернейшими гонцами служат? —
Так чудно ль, что Алла Магметов
К ушам его был приучен? —
Однако мнят, что тем Алла
Пророку таинства вдыхал.
Вот хитрый как простым играет! —
Законодатель, возбраня
Наукам вход к своим невеждам
И в западны страны отгнав,
Не те ль намеренья имел, 340 Чтоб в мраке замыслы укрыть
И, закрепя таким узлом
Нелепы правила закона,
Закрыть глаза простых народов
От тайных хитростей своих?
Клевреты! — се ли путь небесный? —
Он есть собранье тех же басней,
Какие древняя Эллада
Во дни Орфеев и О миров
Похитила от финикиан 350 Или от мудрецов Мемфиса.
Ах! — кто у них не похищал
Отростков в новый свой цветник?
Бог всюду царствует в сем мире;
Бог всюду подает законы —
Бесчисленным кругам блестящим
На четырех концах небес,
В пространствах, — в бесконечных безднах
И в сем млечном пути эфира,
Исполненном несчетных звезд; 360 Но каковые то законы? —
Не плод пера или чернил. Алла открыл всем общу книгу.
Еще со времени Хаоса
Простер златой натуры свиток.
Пусть всяк читает буквы там!
Друзья! — вот самая та книга,
Где буквы не черты, — но вещи,
Где имя писано Аллы
Красноречивыми вещами! — 370 Закрой все книги, все писанья!
Читай природу! узришь Бога;
Ты узришь рамена Его.
Воспитанный ум будет светом,
А любомудрие вождем.
Друзья! — все рукотворны храмы,
Все изобретенны обряды
Лишь паче отдаляют нас
От истинного существа,
От высочайшего Аллы. 380 Там видны чувств и рук дела.
Но богозданна — высота,
И глубина, и широта, —
Вот мир! вот истинна мечеть!—
Послушайте! — и человек
Есть малый мир, — но храм великий,
Одушевленная мечеть.
Сей храм, сей храм будь свят Алле! —
Пламенно-звездный свод небес, —
Высоки Тавруса вершины, 390 Поля цветущи аравийски
И чисто сердце человека —
Вот настоящий храм его! —
Они, — они нас приближают
К святилищу его чудес.—
Какое ж должно быть по сем
Еще другое откровенье? —
О Ты, единый, вездесущий!
Расторгни тьмы покров Магметов!
Яви свет истины в востоке!" —
400 Так окаянный льстец трубил,
Муж с хитрым и лукавым сердцем, —
В устах его Гоморра ржала.
Слова его ужасны, — правда;
Но вы мужайтесь, — правоверны! —
Что славимая им натура? —
Что любомудрие его? —
Лишь пар светящийся при блатах.
Что гордый разум человеков? —
Лишь слабый свет, — неверный вождь; 410 Он часто ползает у ног
Какой-нибудь Фатимы гордой
Иль своенравного паши.
Друзья! брегитесь!— то соблазн.
Ах! — малое поползновенье
Лишит вас тени ризы той,
Чем посреди огней в день судный
Пророк покроет музульман
И их спасет от Ингистана.
Брегитесь пременять закон, 420 В котором праотцы дышали! —
Не верьте ложному ученью! —
Коликих каплей крови стоит
В законах кажда перемена? —
Да будет вечный вождь Пророк!
Да ввек над вами он сияет,
Как огненный в пустыне столп! —
Вот — заповедаю что вам! —
Я верю, — если звезды грели
Язычника студену веру, 420 То Шейх-Гуябиев закон
Ничто, — как лютик[2] ядовитый,
Который лишь для козлищ годен;
Так можно ль, чтобы ваша вера
Простужена была от солнца,
Кому брат первый — Магомет!
Ей! братья! наш закон есть дух.
Небесна твердь сия прейдет,
Истлеет небо, — будет ново;
Его ж пребудет вечно слово; 430 А сей крамольник злый, — возможно ль? —
Дерзает истребить его!
Но знайте, сколь Алла всеведущ! —
Он видит все, — Он слышит все.
Он столь всеведущ на престоле,
Что если б черный муравей
На самом марморе темнейшем
Нам неприметно пресмыкался,
То бы Алла его увидел
И топот ног его услышал. 440 Он слышит тихий сердца бой;
Он слышит крови нашей ток;
Извилины страстей предвидит
И тайны обороты мыслей.
Ах! — не предвидит ли в вас мыслей,
Лишь только б мнили вы скользнуть?
Ах! — не предвидит ли всех козней
Сего злодея, изувера?
Не слышит ли шагов коварных
Сего злобожного араба! 450 Не возгремит ли Он с небес? —
Сих много будет Тааджалов,
Сих нечестивейших отростков.
Не столько их Восток рождает,
Сколь темный Запад производит;
А Запад — ближе к Ингистану;
Или, сказать по-европейски, Плутон, царь запада туманный
Иль низшей мрачной части мира,
Воспитывает изуверов. 460 Друзья! — и самый Сын Марии,
Великий сей законодатель,
Великий Царь царей всех белых,
Что обладают ныне вами,
Соединясь с Сагеб-Земаном[3],
На пламенных явится тучах
И Тааджала поразит.
Столь он противен всем пророкам
И всем творцам святых законов!"
Сказал Шериф, — и вдруг повергся 470 На трепетны свои колени. "Алла! — так возопил от сердца, — Алла! — я не умру, доколе
Не поразишь Ты скимна громом;
О Всемогущий мститель!— грянь
И громом порази злодея,
Да верных наших музульман
Не приведет в погибель люту!
Но Ты, — Ты лучше знаешь время,
Когда исторгнуть дух его". 480 Сказал сие — и вдруг упал.
Работа чувств перестает;
Боль судорожна нападает;
Так ревность пламенна бушует. Сарматы изумленны мнили,
Что дух Аллы объял его,
Подобно как пророка их;
Чрез две минуты жизнь открылась; Шериф вещает паки томно: "Алла! — так посещаешь верных; 490 Но свят Алла! — конечно свят! —
Все дивны суть дела твои.
Не рано сей недуг приспел
Меня похитить от живых.
Ты в сей преклонный вечер жизни
Благоволил, да ныне я
Коснуся прагов освященных,
Вводящих в храм — чертог небес.
Будь ввек благословен отныне? —
Коль радостно, что в нову юность 500 Я скоро, — скоро облекусь? —
Уже я слышу глас волшебный
Светлейших солнца нежных гурий,
Зовущих на седьмое небо,
Чтоб в мягких отдыхать диванах
Средь винных и млечных ручьев,
Где ни мятежей, ни коварств,
Ни ложных мудрований нет;
Где нет во времени премен,
Ни запада, ниже востока; 510 Но истина и вечный мир
Сияет в радужных лучах...
Ах! коль я грешен? — можно ль льститься? —
О братья! — повторяю вам,
Что скоро я не буду видеть
Красы вечерней сей зари.
Быть может, — час придет такой,
Когда она в отраду тени
Рассыплет свой алмазный блеск
В темнеющих углах могилы; 520 Но что? — какая польза мне?
Се! — перва немощь, — первый червь,
Предтеча вечности, — враг жизни,
Вонзив кровавую главу
В мою распадшуюся плоть,
Уже ползет в застывших жилах! —
Тогда и ту ослабшу ногу,
Котора в мире колебалась,
В отверсту занесу гробницу,
Где погрузилася одна. 530 Ах! — медленно уже вратится
На оси треснувшей своей
Лет поздных томно колесо...
Вы видите ли горлиц там,
Пред западным лицем светила
Из теплых вылетевших гнезд,
Воркующих на ветхой кровле? —
Вы видите — их вмиг не будет;
Оне исчезнут в синеве.
О! — скоро с стоном разрушится 540 Телесна храмина моя,
В которой горлица тосклива,
В слезах взирая непрестанно
В ея решетчатую дверь,
Мнит скоро выпорхнуть на волю.
Ах! близок час сей, как душа,
Подобно горлице стенящей,
Возьмет полет свой, — а куда?.."
Тут старец, орошен слезой,
Умолк, — а юноши и старцы 550 Твердили весь увет его
И впечатлели внутрь сердец;
Но дряхлы жены, обаянны
Арабского словами гостя,
У коих сгиб морщин рисует
Печать печальну: помни смерть! —
С немым почтеньем приступили
Лобзать края его одежды;
Ни пыль, ни грязь не отвращали
560 Благоговейных уст от ризы.
В сих тихих нравственных беседах
Селяне горных деревень
Часы вечерни провождали,
Пья сизой дым из трубок длинных,
Доколь на западе заря
Мерцая стала потухать;
Уже внутрь хижин запылало
Огнище посреди помоста,
Питаемое горным маслом,
Вкруг коего они, сидя, 570 Пропели свой акшам-римас[4],
Но наш Шериф изнеможенный
Не мог, как прочие, сидеть.
Он на ковре лежал узорном;
Потом, подъяв свою главу,
С печальным вздохом возгласил:
"Где верный посох мой! —
И он устал; подайте мне!
Подайте бедный посох мой!
Уже довольно он служил; 580 С ним я окончу драмму жизни! —
Ты, отрок! — подойди ко мне! —
И поведи меня туда, —
На оный мшистый скат горы! —
Там я в сей час, — избранный час,
Ах! — может быть — уже в последний
Приятным наслаждуся видом
Сей потухающей зари,
Сего мерцающего неба,
Сих хороводных ясных звезд; 590 Потом, — приникнув, обращу
Слезящий взор на общу матерь,
Сырую землю, — где усну, —
На сей врачебный сумрак света,
Любезну зелень прозябений! —
Ах! — вы — оставьте здесь меня! —
Ушел ли мой Мурза! — он в доме!" —
Так рек Шериф — и был спокоен;
Но он, как тихий пламень, гас.
Уже Мурза распростирает 600 В объятиях единокровных
Сиянье радости домашней.
Мать нежная его объемлет;
В нем милого пришельца лобжет,
Драгого сына в нем находит,
Исполненна душевной пищи;
Второго видит в нем Шерифа
И льет потоки слез отрадных.
"О сын мой, сын любезный мой! —
Так вопияла мать счастлива 610 С слезящей некоей улыбкой, —
Благодарю Пророка ныне,
Что осенил он жребий сына;
Благодарю его за счастье...
Ах! сын мой! — как утешишь ты
Свою слезящу ми л у Цульму!
Она и день и ночь вздыхала,
Страдала, млела, тосковала;
О сколько слез она лила? —
Как усладишь ея минуты? 620 Как совершишь ея надежды? —
Поди! — спеши обнять ее!
Ты заслужил уже ее;
Ты руку с сердцем заслужил;
Поди! — спеши обнять ее!
Но где Шериф, — твой путеводец,
Сей твой достойнейший наставник?"
Мурза
Он там, — он там, — я приглашу;
О мать, почтеннейшая мать,
Ты мне теперь благословляешь 630 Обнять прекрасную, — о счастье! —
Так, — и Пророк благословил
Священный мой союз сердечный;
Я видел тень его святую.
Теперь я поспешу к бесценной,
К душе, — к сей Цульме несравненной.
Что остается? — все свершилось;
Сама душа во мне спешит.
Любезна мать, вели устроить
Все брачные обряды нужны! 640 Пускай светильники возженны
Пылают с радостным движеньем
В чертогах брачныя любви!
Все ль родственники в храме?
Все ль торжествует? все ли дышет?
Пойду я к ней! — но ах! возможно ль? —
Учителя недостает...
Пойду к нему сперва; он нужен;
Он дух моих часов блаженных;
Пойду, — прерву его беседу".
660 Мурза бежит и зрит Шерифа,
Готового на некий путь,
И застает сии слова:
"Я токмо отдохну, — вещает
Сей старец, несколько осклабясь
И встав, — объемлет посох свой, —
А успокоя дух и плоть,
Я скоро возвращуся к вам.
Ах! — как болезнует душа,
Что мне теперь, — Мурза любезный, 660 Участником не можно быть
В твоем священном торжестве!"
"Ты, — ты оставишь нас, Шериф! —
Вещает с нежностью Мурза, —
Нет, — ты не должен нас покинуть;
Какая радость брака будет,
Которую не возвышает
Отец, — учитель, — друг, — мудрец? —
Увы! — Шериф! — я трепещу!.."
"Не бойся, мой Селим, — пресек речь старец, — 670 Я в теле здрав еще теперь
И чаю радость разделить...
Но есть теперь желанье тайно,
Чего мне выразить не можно;
Бог, — Бог зовет, зовет меня на гору;
Яви покорность мне ты в сем! —
Дай мне единому глас сердца
Вознесть Отцу души и жизни!
Сей час мне дорог, — невозвратен;
Иль ты не можешь без меня 680 С своею Цульмой ликовать? —
Желаю получить тебе
Вернейшу руку от нея! —
Вот! — что мое желает сердце!
Да снидет Божеская тень
На долгоденствие твое;
Сие благословенье неба
Превыспренностью превосходит
Все тучны в Таврии холмы;
Супруг ты будешь, — буди нежен! 690 Не столь две плоти, сколь две души
В едино тщись совокупить!—
Ты буди в милости подобен Хашему — другу всех убогих!
Вельможа славный сей в востоке
Четыредесять врат имел
В забралах дома своего;
Но ни едина не была
Возбранна бедности стенящей;
А ты, едину дверь имев 700 Не заключенну от убогих,
Яви щедроты разну цену!
Без ропота и без киченья
При малом, — не богатом брашне
Укруг последний, данный бедным,
Как сорок величайших кошниц
С пшеницею или плодами.
Так буди к бедным сердоболен
И не забудь всего того,
Что сердце вопиет мое! 710 Твоя же нежная подруга
Да уподобится супруге
Святого мужа, Ибрагима! —
Тогда — все узрите Эдем;
Но время, — я иду на гору".
Так рек он и повлекся к скату.
Остановись еще, заря! —
Ликуйте, сребреные звезды,
И выводите полный месяц! —
Играйте, ветерки вечерни! 720 О сладкопевец, соловей,
Запой теперь ты брачну песнь!
Се, юноша любезный, — нежный
Идет в украшенный чертог! —
Кто там, прекрасна, как луна,
Покрыта дымкой, стройна станом,
Опершись на плечо его,
Идет так скромно, благородно?
То Цульма, — свет очей Мурзы...
Возможно ль, чтобы черна горесть 730 Летала над главами их? —
Какая туча смеет грянуть?
Какая грусть теперь дерзнет
Смутить веселые минуты? —
Уже вечерний пир шумит.
Пирян всех лица расцветают;
Все божества забав летают.
Там быстро скачет Терпсихора;
Там носит Именей свой факел. Церера ставит сладки яства, 740 Помона ставит плод душистый
С багровым соком нежной асмы[5];
Все весело, и все цветет;
Но тут и мрак, где полный блеск.
От ужаса обмерший отрок
В гостиницу вбегает бледен
И вопиет прерывным гласом:
"Не ждите более Шерифа!.
Не придет в брачный пир учитель...
Сидя на косогоре долго 750 Взирал на небо — и вздыхал!
Потом, увы! — без чувств повергся
И более не пробуждался".
Не столь перуны огромляют,
Как страшные сии слова.
Шум радости стал воплем слезным;
Тогда и само горно масло
В лампадах с треском зашипело. "О Магомет! — Мурза рыдает, —
Как можно ликовать тогда, 760 Когда учитель гибнет наш?
Увы! — когда жених здесь скачет,
Учитель наш жених стал гроба.
Пойдем! — отложим торжество! —
Какая радость в горький час?"
Печальны гости прибегают
И зря простерта вопиют: О бедный наш Омар! — о бедный!
От сих рыданий дух Шерифа
Как будто паки возвратился. 770 Он томны очи отверзает
И слабым гласом им вещает:
"Глубокий сон, — железный сон,
Друзья, — меня одолевает.
Ах! знать на вечность засыпаю.
О чада, — приступите все! —
И ты, — Мурза! — почто ты плачешь?
Все так же уснете, как я;
Не сетуйте, — дражайши дети! —
Вы пели свой акшам-римас; 780 А я в последний раз скончал
Сию вечерню песнь священну.
Вы божество благодарили,
Что день спокойно провели;
А я благодарю за то,
Что тихий жизни день свершил;
О мой Мурза! — се запад дней!
А ты в сей запад начинаешь
Восход супружественных дней;
Как жаль, что сон мой роковой 790 Смутил блеск радости твоей! —
Воспомни мудрецов Мемфиса!
При пире их всегда лежали
Умерших кости на столах.
Хотя дышу в последний час,
Но да не всуе я дышу! —
Не сетуй, — буди мудр ты так,
Как мудры жители Мемфиса!
Вот что, — пока дышу, — вещаю!
Ты завтра узришь Божье солнце; 800 Но я, — я больше не узрю;
Уже — над оком ночь висит, —
Ночь вечная висит, — увы! —
Моя жизнь — также закатилась.
Но ах! — Алла не позволяет,
Чтоб в третий раз сходить в Медину
И там близ праотца почить.
А после встать — к рассвету славы...
Но заклинаю вас — Пророком;
По крайней мере — пренесите — 810 В Натолию — мой бедный — прах!
Сие лишь только мне приятно,
Что, где из персти я исшел, —
Там — паки в персть — пойду родную;
Ах! — я — уже слабею, — млею;
Вот! час приспел новорожденья!
Прощайте! — и пребудьте верны Алле — и Белому Царю! —
Никто другой, — лишь он един
Да будет вашею главой! 820 Познайте, что его щитом
Ограждена терпимость вер!
Скажите то же чадам вашим
И вспомните — когда — о мне! —
Ах! — как — редеет в сердце — бой?
Се — смертный — мрак! — о вечна ночь! Алла! — при-ми мой — дух! и — о-о —"
Сказал! — и отвратясь лицем
Простерся, — воздохнул — и умер.
Бесчисленные токи слез, 830 Пролиты по его кончине,
Гораздо были изобильней,
Чем наполнявшая вода
Тот драгоценный водонос,
В который праотец его
Главу лишь внедрил на минуту;
Он ощутил в одну минуту,
Что на седьмом он пробыл небе
Уж несколько пресветлых лет.
Вещают, что при сем Мурза 840 Провозгласил в хвалу Шерифа
Прекрасную надгробну речь.
Туда ж приспевши пастухи,
Что были в горных с ним пещерах,
Приусугубили свой плач
И так оплакивали смерть
Сего достойного слез друга:
1 пастух
О дщерь Киммерии! — кого? —
Кого ты ищешь? — нет его! —
Нет пастыря сердец сего! — 850 Злосчастна дщерь страны блаженной!
Зри! — кто на скате там лежит? — Омар, — наставник твой почтенной!
Там слава музульманов спит.
Как! — как Шериф сей мир оставил?
Как пал бессмертный? — плачь о нем!
Но он — долг странника исправил;
Да будет вечный мир на нем!
2 пастух
О сын Измаила! — внемли! —
Когда иных персть иссушенна 860 Погибнет, в вихрях расточенна,
Восхитись от лица земли, —
Его — пребудет имя верно,
В сердцах измальтян бессмертно;
Он памятен столетьям всем;
Да будет вечный мир на нем!
1 пастух
Когда дождемся мы рассвету;
Когда заутра первый луч
Падет к останкам сим из туч,
Проводим по его завету 870 Их в лоно матерней земли!
Сие уста его рекли;
Да будет вечный мир над ними!
2 пастух
Се дружбы долг лежит меж нами,
Чтоб и усопшим мы друзьям
Осталися еще друзьями! —
Сей жертвы требует он сам;
Се он из гроба к нам взывает!
Дух с тверди зрит и помавает!
Да будет духу вечный мир!
Мурза 880 Итак, друзья, и вы, пришельцы!
Оставим слезное рыданье!
Но завтра, — как румянец утра
Украсит облака над морем
И оживит холмы и дебри, —
Положим мармор здесь, как знак Шерифовой святой кончины! —
О вождь мой! — ты того достоин,
Достоин памятников лучших;
Да будет вечный мир с тобой!
890 Так кончилось рыданье горько;
Вещают, что в наставший день Мурза, во бденьи ночь проведши
И брачну радость отложа,
В часы ночные токмо тщился
Собрать сокровища понятий,
Изящных мыслей, выражений —
И возгласил прекрасну речь
В печальном провожденьи гроба. Муллы и знатоки Корана 900 Сему дивились велеречью;
А добры музульманки с ними
Излили реки слез усердных.
Но здесь — я око отвращу
От столь плачевного позора
И возведу спокойный взор
На перву степень трона нощи.
1805
Примечания
↑По недавним ведомостям было известно, что в Аравии открылся сей человек, который, опровергая весь закон Магомета, привлек уже к себе многие тысячи арабов; но после того ведомости больше не говорят, сколь далеки его успехи ныне. Наместо его еще недавно также явился некто Вехаб, или Вааб, в большой силе и гораздо опаснее прежнего; однако и сей убит тайным образом.
↑Лютик, растение ядовитое для всех животных; но по чрезмерной холодности для козлов в горячках лекарственно и питательно.
↑Магометане верят, что при кончине мира приидет пророк Сагеб-Земан и купно со Христом победит Тааджала, который у них то же, что Антихрист.
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
