Пусть будет царственный глашатай
Та птица, что живет одна
Родной Аравии верна;
Чью песню чтит весь род пернатый!
Но ты, посланник хриплый, бледный,
Предтеча демона и зла
И агонии вождь победный,
В их рой не вмешивай крыла.
И птицы хищные не смеют
Примкнуть к обряду. Лишь орлы,
Цари воздушной светлой мглы,
Пускай при погребеньи реют.
Священник в белом стихаре
Пусть лебедь будет; он, незлобный,
Кончину чует. На заре
Споет он реквием надгробный.
Ты, черный ворон трехвековый,
Один дыханием несешь
Питомцу траур свой суровый.
Ты первый в шествии пойдешь.
Начало антифона свято:
Любовь и верность стали сном.
Голубка с Фениксом вдвоем
В огне исчезли без возврата.
Они любили. Их слила
Любовь живая воедино.
Одна лишь жизнь чиста, невинна
У двух любовников была.
Два разных сердца отделяло
Лишь расстоянье, но не даль.
Голубку с Фениксом едва ль
Не чудо светлое сливало.
Их свет любовный озарял.
Во взгляде Феникса встречала
Она свой лик и повторяла
Того, кто перед ней сиял.
Подобны, но не однородны;
В два имя то заключено,
Что нераздельно и свободно,
Не два, но также не одно.
И сам собою с толку сбитый,
Вдвойне рассудок видел свет:
Единство в двойственности слитой
И в solo пламенный дуэт.
Нет у любви ума, помимо
Того, что может вместе слить,
То, что раздельно и делимо, -
И нет, да и не может быть.
И двум звездам любви могучей:
Голубке, Фениксу, скорбя,
Сложила дружба гимн певучий,
Роль хора взявши на себя.
Надгробный гимн
Здесь, возвышенно чиста,
Опочила красота,
Пеплом верность стала.
Смерть - для Феникса приют;
И Голубки сердце тут
Вечный сон прияло.
Их детей не видел свет.
То не знак бессилья, нет!
Оба чисты были.
Верность есть, - она не та,
Умерла и красота -
Здесь они почили.
Все, кто сердцем добр и тих,
Помолитесь за святых
Птичек на могиле.
