У целебного источника (Шпильгаген; Веселовская)/РМ 1885 (ДО)

У цѣлебнаго источника
авторъ Фридрихъ Шпильгагенъ (1829—1911), пер. А. А. Веселовская (1840—1910)

Оригинал: нем. An der Heilquelle, опубл.: 1886. — Источникъ: az.lib.ru • Тескт издания: журнал «Русская Мысль», №№ 11-12, 1885.

У ЦѢЛЕБНАГО ИСТОЧНИКА.

(AN DER HEILQUELLE).

Романъ Фридриха Шпильгагена.

Глава I.

Въ одинъ изъ послѣднихъ дней сентября, вскорѣ послѣ полудня, изъ главныхъ дверей hôtel d’Angleterre въ Баденъ-Баденѣ вышла на свою обычную прогулку молодая дама. Съ минуту постояла она въ нерѣшительности, взглянула на безоблачное небо, застегнула верхнюю пуговицу перчатки и распустила зонтикъ. Старый портье, опиравшійся о притолку, быстро выпрямился, увидавъ молодую даму, и подошелъ къ ней, почтительно кланяясь.

— Надѣюсь, что вы довольны комнатами, которыя приготовлены для вашихъ гостей? — спросилъ онъ.

— Благодарю, — отвѣчала молодая дама, — ничего лучшаго мы съ мамашей не могли бы желать.

— Устроить это было не легко, — продолжалъ портье, — мы получили сегодня еще шесть новыхъ требованій; придется отказаться отъ трехъ.

— Тѣмъ болѣе благодарна я вамъ.

— Не стоитъ, — вѣжливо отвѣчалъ старикъ. — Завтра очистится въ томъ же этажѣ еще одна комната, правда, на дворъ, но все же вамъ не нужно будетъ тогда всходить четыре лѣстницы и…

— Нѣтъ, нѣтъ; — поспѣшно отвѣчала молодая дама, — благодарю; мнѣ нравится наверху, очень нравится… Поѣздъ приходитъ въ пять, не такъ ли?

— Въ десять минутъ шестаго; теперь половина четвертаго.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ надо спѣшить.

Молодая дама ласково кивнула портье и пошла по направленію къ мосту. Старикъ почесалъ свою сѣдую голову, прежде чѣмъ надѣть фуражку.

— А вы опять любезничаете? — сказалъ оберкельнеръ, наблюдавшій изъ сѣней за этой маленькой сценой.

— Молчите, — ворчливо отвѣчалъ старикъ.

— Что-жь, она очень мила, хотя хорошенькою ее не назовешь. Желалъ бы я только знать, почему она во что бы то ни стало хочетъ оставаться подъ чердакомъ, хотя я уже четыре раза предлагалъ ей другую комнату.

Высокій англичанинъ, всходившій по лѣстницѣ, ведя даму подъ руку, внезапно остановился, мигнулъ своей спутницѣ въ сторону молодой дѣвушки и, обратившись къ оберкельнеру, спросилъ по-англійски:

— Кто эта особа?

Жанъ поторопился разсказать мистеру Дугласу, что это фрейлейнъ Кора фонъ-Рембергъ и что она уже три недѣли живетъ въ гостиницѣ съ своею матерью, генеральшею фонъ-Рембергъ. Онѣ ждутъ черезъ часъ пріѣзда родственниковъ, барона Оссекъ-Оссекена съ супругою, дочерью генеральши.

— Благодарю, — отвѣчалъ англичанинъ.

Пока говорилъ Жанъ, онъ не спускалъ глазъ съ удалявшейся дѣвушки, которая, миновавъ мостъ, повернула влѣво къ Про, менадѣ и исчезла въ чащѣ.

— Well? — обратился онъ къ своей спутницѣ.

— Very ladylice, — отвѣчала она.

— She is a lady, — выразительно произнесъ англичанинъ.

Красивое, кроткое лицо дамы на мгновенье затуманилось, но она ничего не отвѣчала и молча шла рядомъ съ своимъ спутникомъ по лѣстницѣ.

Тѣмъ временемъ Кора, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ по Лихтентальской аллеѣ, повернула назадъ и пошла между магазинами кургартена и театромъ. Променада была въ этотъ день еще оживленнѣе обыкновеннаго, а Кора, болѣе чѣмъ когда-либо, нуждалась въ одиночествѣ. Она знала, что найдетъ его въ прекрасной боковой улицѣ, и медленно пошла, между роскошными виллами, съ одной стороны, и грандіозными аллеями Променады — съ другой. Здѣсь никого не было видно. Теперь она могла бы живо представить себѣ близкую сцену свиданія, подумать 6 томъ, какъ при совмѣстномъ житьѣ сложатся обстоятельства для людей, въ нихъ заинтересованныхъ; но ясные образы, опредѣленныя мысли не давались ей, пока она шла, склонивъ голову; наконецъ, утомленная тщетными усиліями, іона остановила затуманенный взоръ на виллѣ, бѣлѣвшей между мрачными соснами. Внезапно дѣвушка вздрогнула. На балконѣ появилась молодая дама съ крошечнымъ ребенкомъ на рукахъ и принялась медленно ходить взадъ и впередъ. Въ дверяхъ показался мужчина и прислонился къ косяку; дама остановилась передъ нимъ; онъ наклонялся взадъ и впередъ, такъ что ребенокъ, вмѣсто того, чтобы вцѣпиться ему въ бороду, ловилъ ручонками только воздухъ. Веселые возгласы доносились до одинокой зрительницы. Она быстро отвернулась и продолжала путь, досадливо сдерживая слезы.

«Не стыдно ли! — думала она. — Такъ вотъ твердость духа, въ которой ты клялась самой себѣ, спокойствіе, столь необходимое для того, чтобы любимые люди не узнали твоей тайны… Но она уже не твоя. Ты подѣлилась ею съ другимъ. Правда, онъ открылъ тебѣ взамѣнъ и свою собственную. Но, что будетъ, если ты увидишь подобное счастье ужь не у чужихъ людей, а у нихъ самихъ, будешь ежедневно имѣть передъ (лазами благополучіе?»

Она дошла до конца улицы. Влѣво каменныя ступени вели въ обширный садъ рядомъ съ Променадою. Здѣсь также бывало оживлено въ этомъ часъ, но не такъ, какъ на самой Променадѣ. Дѣвушка спустилась по лѣстницѣ. Короткая прогулка очень изнурила ее и она охотно присѣла бы на минуту. Но немногія скамейки, попадавшіяся ей, были заняты няньками съ дѣтьми; она надѣялась, что господинъ, который шелъ ей на встрѣчу, пройдетъ мимо единственной, замѣченной ею пустой скамьи. Но вышло не такъ. Пока она была еще далеко, господинъ уже сѣлъ, снялъ шляпу, вытеръ платкомъ лобъ и спокойно глядѣлъ передъ собою, не обращая вниманія на приближавшуюся дѣвушку.

Острое, полу радостное, полуиспуганное чувство заставило Кору вздрогнуть; голова, наклоненная между широкими плечами, густые, блестящіе, темные волосы, большой бѣлый лобъ, короткая бородка, — это, навѣрное, профессоръ Эшебургъ.

Погруженный въ мысли, онъ, вѣроятно, не поднялъ бы головы; взглянулъ онъ только тогда, когда дѣвушка окликнула его. Онъ вскочилъ, протянулъ ей обѣ руки, изъ которыхъ выпала шляпа и платокъ; радость засіяла въ его черныхъ глазахъ и ласковая улыбка поразительно украсила его неправильныя черты.

— Вы здѣсь, фрейлейнъ Кора? Вѣрить ли мнѣ своимъ глазамъ? Какъ попали вы сюда?

Онъ схватилъ ея руки и крѣпко сжималъ ихъ. Потомъ выпустилъ ихъ, чтобы поднять шляпу и платокъ, и они усѣлись на скамью. Онъ все еще глядѣлъ на дѣвушку и передъ блескомъ его глазъ она потуплялась, точно виноватая.

— Скажите же мнѣ, какъ попали вы сюда? — повторилъ онъ. — Я полагалъ, что вы уже въ Берлинѣ, или, по крайней, мѣрѣ все еще въ Гаштейнѣ; но здѣсь? Я, вѣдь, говорилъ вамъ, что чѣмъ дольше вы останетесь въ Гаштейнѣ, тѣмъ лучше.

— Но мы вовсе и не были тамъ.

— Вотъ какъ! — воскликнулъ профессоръ.

— И въ Карлсбадѣ не были.

Съ минуту лицо его было очень серьезно, почти мрачно, но, увидѣвъ замѣшательство дѣвушки, онъ звонко засмѣялся, потомъ тотчасъ же снова сдѣлался серьезнымъ.

— Ну, фрейлейнъ Кора, не бѣда! Мы, вѣдь, ужь привыкли къ тому, что съ той стороны противодѣйствуютъ нашимъ лучшимъ намѣреніямъ, противъ этого безсильны вы, какъ дочь, а я, какъ другъ и домашній врачъ, Я желалъ бы только, чтобы непослушаніе не имѣло дурныхъ послѣдствій. Вы все время были здѣсь?

— Нѣтъ, мы провели четыре недѣли въ Киссингенѣ.

— Ай, ай, ай!

— Мамашѣ отъ этого сдѣлалось очень дурно.

— Еще бы!

— Здѣсь ей стало гораздо лучше.

— Ну, и отлично. Дай Богъ, чтобы источникъ оказался цѣлебнымъ для вашей матери и для васъ также. Признаюсь, однако, что мнѣ вовсе не нравится ваше лицо.

— Мнѣ* хорошо, — нетвердымъ голосомъ отвѣчала Кора. — Мнѣ всегда хорошо. — Потомъ, очевидно, съ тѣмъ, чтобы дать разговору другое направленіе, она торопливо продолжала: — Но я все еще не знаю, какъ вы-то попали въ Баденъ. Вы, вѣдь, хотѣли провести вакаціонное время въ своей милой Швейцаріи, а оттуда ѣхать прямо домой?

— Холера разстроила мои планы, — отвѣчалъ профессоръ. — Когда я былъ въ Женевѣ, я не могъ устоять противъ искушенія посѣтить Марсель и Неаполь. Лавры Коха не давали мнѣ спать. Къ сожалѣнію онъ на нашу долю почти ничего уже не оставилъ.

— Къ сожалѣнію?

— Ну, да. Развѣ вы не предполагаете во мнѣ честолюбія? Не думаете, что мнѣ досадно, когда другой человѣкъ гораздо раньше меня и самымъ правильнымъ путемъ достигаетъ той цѣли, къ которой я такъ страстно стремился?

— Нѣтъ, не думаю; я считаю васъ безкорыстнымъ человѣкомъ.

— Я испортился отъ разлуки съ вами. Вы должны опять приняться за меня, — весело отвѣчалъ Эшебургъ. — Я благословляю случай, направившій меня изъ Страсбурга, гдѣ я былъ въ послѣднее время, сюда, такъ, безъ всякой цѣли. Но, какъ извѣстно, самое лучшее въ жизни всегда добывается именно такимъ образомъ.

Онъ сказалъ это вполнѣ искренно и ожидалъ отъ Коры одобрительной улыбки. Его немного удивило, что дѣвушка не отвѣчала ни слова и полу разсѣянно, полу озабоченно продолжала глядѣть передъ собою, неподвижно держа въ рукахъ зонтикъ, которымъ играла до той поры.

— Васъ что-то безпокоитъ, — сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія. — Не подѣлитесь ли вы этимъ со мною? Вѣдь, у насъ прежде не было тайнъ другъ для друга.

Она глубоко вздохнула. Потомъ, — какъ бы принявъ тяжелое рѣшеніе, обернулась къ нему и, глядя ему прямо въ глаза, чуть слышно и торопливо произнесла:

— Гильда и Адальбертъ пріѣдутъ съ слѣдующимъ поѣздомъ.

— А!

Онъ приподнялся со скамьи, но тотчасъ же опять сѣлъ и опустилъ глаза съ напряженнымъ, почти мрачнымъ выраженіемъ.

— Безъ всякой цѣли… — повторилъ онъ шепотомъ. — Этой встрѣчи я, конечно, всего менѣе ожидалъ или желалъ. Слава Богу, никто, кромѣ васъ, еще не видалъ меня, и вы однѣ будете знать, почему я исчезну такъ же безслѣдно, какъ и пріѣхалъ.

— А я?

Густая краска разлилась по его загорѣлымъ щекамъ.

— Вы правы, — сказалъ онъ, — простите. Я былъ бы трусомъ, еслибъ бѣжалъ, когда вы должны оставаться. Я надѣялся, что пройдутъ годы и рана заживетъ. Только у такихъ людей, какъ мы съ вами, раны туго закиваютъ, быть можетъ, никогда не залечатся. А все же вы оравы; то, что вамъ придется перенести и что вы, какъ я увѣренъ, перенесете терпѣливо, не должно казаться мнѣ слишкомъ труднымъ, если я не хочу лишиться вашего уваженія и дружбы. Этого я не перенесъ бы. И такъ, фрейлейнъ Кора… — Онъ протянулъ ей руку, она подала ему свою и открыто глядѣла въ его темные глаза, пока онъ продолжалъ слегка дрожащимъ голосомъ: — И такъ, возобновимте нашъ старый союзъ. Если мы тогда совладали съ своимъ сердцемъ и, по мѣрѣ силъ, помогли устроить счастіе двухъ любимыхъ людей, мы и теперь должны найти силу искренно радоваться ихъ благополучію… Когда пріѣдутъ они?

— Съ шестичасовымъ поѣздомъ.

— Теперь уже четыре.

Онъ выпустилъ ея руку, чтобы посмотрѣть на часы, и всталъ вмѣстѣ съ нею. Они пошли къ Променадѣ по узкой тропѣ, извивающейся между клумбами.

— Мы должны торопиться, если желаемъ встрѣтить ихъ на станціи, — сказалъ профессоръ.

— Я остаюсь въ гостиницѣ, — отвѣчала Кора. — Мама этого хочетъ.

— Понимаю, — улыбаясь, сказалъ онъ. — Ради самого Бога, никакихъ уступокъ, ни одного лишняго шага! На порогѣ собственнаго салона — вотъ самое настоящее дѣло! Знаете ли что: тогда и я не пойду. Это походило бы на демонстрацію, а я надѣюсь, что вашимъ родственникамъ будетъ пріятно увидать меня и post testum. Гдѣ вы живете?

Кора сказала. Эшебургь засмѣялся.

— Отлично; меня тоже приняли сегодня въ отель d’Angleterre, хотя и не очень милостиво. А теперь- разскажите мнѣ, какъ все это случилось? Два мѣсяца тому назадъ Оссекъ и не помышлялъ даже о путешествіи; я никакъ не думалъ, что онъ пустится въ такой далекій путь, да еще, пожалуй, съ ребенкомъ.

— Мы и сами очень удивились этому внезапному рѣшенію, — отвѣчала Кора. — Письмо Гильды пришло третьяго дня, а черезъ часъ была получена и депеша, которою они заказывали себѣ квартиру. Надо думать, что Гильда давно уже чувствовала себя лучше, чѣмъ утверждалъ Адальбертъ.

— Во всякомъ случаѣ, — замѣтилъ Эшебургъ, — порадуемся, что она настолько поправилась. Пролежать безъ движенія шесть мѣсяцевъ послѣ того, какъ уже раньше лежала почти столько же, и все это въ теченіе двухъ лѣтъ, тяжеленько, въ особенности для такого молодаго и живаго существа, какъ Гильда, да, пожалуй, и для Оссека, который тоже не изъ сопливыхъ. Надо надѣяться, что они ѣхали не спѣша, хотя бы ужь ради ребенка. Дайте подумать, вѣдь, ему теперь восемь мѣсяцевъ; ну, въ такомъ возрастѣ многаго не сдѣлаешь.

Кора внутренно забавлялась, несмотря на то, что у нея было не весело на душѣ. Послѣднія слова Эшебургъ произнесъ такимъ тономъ, который ясно показывалъ, что передъ мыслью о скоромъ свиданіи съ страстно любимой женщиной поблѣднѣли въ немъ всѣ другія чувства. На тѣ ощущенія, которыя ему пришлось пережить въ полчаса, на переходъ отъ испуга къ сладкому волненію, она имѣла три дня и три ночи, но результатъ, все-таки, оказался одинъ и тотъ же. Теперь ей чудилось, что и у нея хватитъ мужества бодро идти на встрѣчу предстоявшимъ мучительнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, блаженнымъ днямъ. Вѣдь, у нея есть товарищъ, съ которымъ она можетъ дѣлить все, и радость, и горе.

— Но для этого необходимо, чтобы вы остались здѣсь, — сказала она, отвѣчая на свои собственныя мысли.

— Несомнѣнно, пока не кончатся мои вакаціи. Мнѣ надо же искупить мою недавнюю возмутительную трусость. Только признаюсь, безъ вашего примѣра я едва ли нашелъ бы въ себѣ достаточно мужества… Чему вы смѣетесь?

— Тому, что вы говорите какъ разъ то самое, что и я думала, только въ обратномъ смыслѣ. Развѣ это не странно?

— Ничуть. Дружба состоитъ именно въ томъ, что люди желаютъ и не желаютъ одного и того же, сказалъ Саллюстій. Онъ могъ бы прибавить: думаютъ и не думаютъ о томъ же самомъ.

Имъ пришлось теперь свернуть на, переполненную гуляющими. Эшебургъ замѣтилъ, что многіе смотрятъ на Кору, потомъ вскользь и на него. Онъ шутливо обратилъ на это вниманіе своей спутницы.

— Уже три недѣли всѣ привыкли видѣть меня одну, — отвѣчала Кора, — и теперь радуются, что одинокая дѣвушка нашла, наконецъ, кавалера.

— Котораго принижаютъ, конечно, за отца красавицы.

— Вамъ не слѣдовало бы кокетничать немногими годами, раздѣляющими насъ.

— Пятнадцать лѣтъ немалый срокъ.

— Между Адальбертомъ и Тильдою семнадцать.

— Любовь сглаживаетъ всѣ неровности, даже разницу лѣтъ.

Они стояли уже передъ гостиницею. Профессоръ задумчиво взглянулъ на окна.

— Ваша мать не особенно обрадуется, когда узнаетъ, что и здѣсь, — сказалъ онъ.

— Будемъ храбры.

— Конечно.

Они поднялись по ступенямъ. Въ сѣняхъ портье подалъ Корѣ депешу. Она вскрыла ее дрожащими руками.

— Они не пріѣдутъ? — спросилъ Эшебургъ.

Она подала ему телеграмму, къ большому удивленію стараго портье, въ глазахъ котораго господинъ изъ № 97 получилъ внезапно непредвидѣнное значеніе.

— Поставьте, пожалуйста, букетъ въ комнату Тильды, — читалъ профессоръ.

— Объ этомъ я вовсе и не подумала, — замѣтила Кора, — а теперь мнѣ надо спѣшить къ матери.

Она обернулась къ портье.

— Успѣете вы приготовить цвѣтовъ для комнаты сестры?

— Конечно.

— Нѣтъ, нѣтъ, — вмѣшался профессоръ. — Я самъ займусь этимъ. Вы мнѣ позволяете, не правда ли? Мнѣ извѣстны любимые цвѣты Тильды и я васъ не посрамлю. До свиданія.

Онъ убѣжалъ, не дождавшись отвѣта.

— Не прикажете ли распорядиться, чтобы этого господина присоединили къ вашей компаніи за таблъ д’отомъ? — спросилъ портье.

— Пожалуйста.

Кора медленно пошла по лѣстницѣ.

— Онъ все еще ее любитъ, — говорила она сама себѣ. — Да и можетъ ли быть иначе? Въ такихъ сердцахъ, какъ наши, сказалъ онъ, туго заживаютъ раны, быть можетъ, никогда.

Она остановилась передъ дверью комнаты матери, еще разъ глубоко вздохнула и отворила ее.

Глава II.

Эшебургъ передалъ портье чудесный букетъ, составленный подъ его личнымъ руководствомъ, и велѣлъ отнести его въ комнату баронессы. Теперь онъ сидѣлъ въ своей мансардѣ, тяжело дыша послѣ торопливо исполненнаго порученія и четырехъ крутыхъ лѣстницъ. До табль д’ота оставался еще часъ. Профессоръ имѣлъ время отдышаться и обдумать странное положеніе, въ которое поставила его судьба. Но къ физической усталости присоединилась и душевная истома, которая мѣшала ему дать мыслямъ опредѣленное направленіе. Въ то самое время, какъ, откинувшись съ закрытыми глазами въ уголъ жесткаго дивана, онъ старался представить себѣ сцену свиданія, вызвать на своихъ губахъ спокойную улыбку, съ которою онъ хочетъ встрѣтить, размышлялъ о томъ, назоветъ ли онъ ее «gnдdige Frau» или милою Тильдою, воображеніе внезапно переносило его подъ палящій зной узкихъ улицъ Неаполя, гдѣ обезумѣвшая чернь, навѣрное, растерзала бы его и его товарища итальянца, если бы не подоспѣлъ патруль берсальеровъ. Потомъ ему представился утренній полумракъ лазарета въ Pontа Mousson; онъ стоитъ съ Адальбертомъ Оссекъ у смертнаго ложа генерала, который помертвѣвшими губами шепчетъ свои послѣднія наставленія, посылаетъ поклонъ женѣ и двумъ маленькимъ дѣвочкамъ, остающимся безпомощными; пусть Адальбертъ, вернувшись домой, позаботится объ осиротѣлыхъ… Грезится ему вечеръ послѣ отъѣзда новобрачныхъ: онъ сидитъ у постели Коры, слышитъ ея дикій бредъ, открывшій ему тайну, подъ бременемъ которой чуть не изнемогла благородная дѣвушка. Какъ только она поправилась, движимый чувствомъ деликатности, онъ отвѣтилъ на ея невольное признаніе добродѣтельной исповѣдью своей собственной тайны. Чудное созданіе! Жаль, что сердце такое непокорное орудіе! Очень жаль! Если есть на свѣтѣ дѣвушка, созданная для того, чтобы сдѣлать счастливымъ любимаго человѣка, чтобы понимать его лучшія мысли, мало того, чтобы воодушевлять его къ благороднѣйшимъ чувствамъ, то именно она, болѣе всѣхъ женщинъ на свѣтѣ, не исключая даже ея, очаровательницы. «А я?»… Какъ она произнесла эти слова, когда онъ былъ настолько трусливъ, что хотѣлъ бѣжать! Какіе у нея преданные, умные глаза! Однако, какъ это странно! Эшебургъ выпрямился и провелъ рукою по лбу. Напротивъ, въ рамкѣ открытаго окна мансарды, на темномъ фонѣ разстилавшагося за нимъ пространства онъ увидалъ лицо Коры, блѣдное, грустное, съ неподвижнымъ взглядомъ, устремленнымъ впередъ. Не галлюцинація ли это? Эшебургъ ощупалъ свой пульсъ. Никогда еще не испытывалъ онъ. галлюцинацій и скептически относился къ тому, что читалъ о нихъ у психіатровъ. Онъ еще разъ взглянулъ на противуположное открытое окно. Въ темномъ пространствѣ, казавшемся ему теперь менѣе мрачнымъ, двигалась, женская фигура, одѣтая въ черное, какъ и Кора, съ такимъ же стройнымъ, гибкимъ станомъ, какъ у нея; теперь фигура обратилась къ окну, чтобы запереть его. Эшебургъ не могъ долѣе сомнѣваться: это была сама Кора.

Онъ вскочилъ, подошелъ къ окну въ ту минуту, какъ дѣвушка запирала свое. Видѣла ли она его поклонъ?

«Надѣюсь, что нѣтъ, — подумалъ онъ. — Ей, пожалуй, было бы непріятно имѣть меня своимъ визави. Но какимъ образомъ попала она на четвертый этажъ? Генеральша живетъ въ первомъ и тамъ же комнаты, приготовленныя для Оссека. Должно быть, и мансарда довольно хороша для Коры? Это совершенно въ духѣ всего обращенія матери съ этимъ благороднымъ существомъ. Ненавижу эту женщину. Какъ могла она только имѣть такихъ дѣтей?»

Онъ закрылъ окно и съ величайшею заботливостью принялся за свой туалетъ.

Тѣмъ временемъ Кора сидѣла съ заплаканными глазами въ своей каморкѣ, склонивъ на руки пылающую голову. Она отлично видѣла Эшебурга, и внезапное появленіе друга, который своими зоркими глазами, навѣрное, подмѣтилъ ея разстройство, только еще болѣе усилило ея горе. Какъ жестоки и несправедливы были укоры матери! Правда, они ей не новость, да и въ присутствію фрау Пультъ во время подобныхъ непріятныхъ сценъ, къ покачиванію ея головы, пожиманію плечъ и возведенію главъ къ небу ей тоже пора бы привыкнуть. Но только бы не сегодня, когда сердце ея переполнено черезъ край, когда матери надо бы, казалось, радоваться при мысли о скоромъ свиданіи съ любимою дочерью! Господи, вѣдь, Кора давно знаетъ, что Гильда избранница изъ цѣлаго милліона. И если въ этомъ милліонѣ есть хоть одна душа, готовая безъ зависти признать это превосходство, то именно она. Такъ было съ дѣтскихъ лѣтъ, когда она давала безжалостной маленькой феѣ рвать свои куклы, вплоть до того дня, когда шестнадцатилѣтняя дѣвушка прямо со школьной скамьи сдѣлалась невѣстою человѣка, котораго она сама безпредѣльно любила. Вплоть до того дня? А развѣ теперь уже не то, развѣ сердце ея уже не такъ горячо предано сестрѣ? Или она теперь менѣе готова радоваться тому счастью, которому сама всѣми силами помогала? Она не требуетъ никакой благодарности или награды. Но если она обуздала свое сердце, отреклась отъ высшаго счастья женщины, неужели она должна ради этого обходиться и безъ любви матери?

Кора вскочила и широко открыла окно, которое притворила подъ вліяніемъ неожиданности. Но противуположное окно было теперь заперто. Она устыдилась своего движенія и подошла къ маленькому зеркалу.

«На что я похожа! — сказала она сама себѣ. — Что подумалъ бы онъ, если бы увидалъ меня съ заплаканными глазами, дрожащими губами? Это ли та бодрость духа, за которую онъ меня постоянно прославляетъ? Никто не долженъ знать, что происходитъ въ нашей душѣ* помочь намъ въ нуждѣ люди не хотятъ и не могли бы, если бы даже захотѣли».

Она распустила волосы и снова тщательно причесала ихъ; выбрала изъ своего скромнаго гардероба хорошенькое свѣтлое платье, еще не надѣванное. Теперь не хватало только цвѣтка. Три розана, принесенные ею съ прогулки за нѣсколько дней передъ тѣмъ, уже не годились, но въ комнатѣ Тильды были свѣжіе цвѣты; одинъ изъ нихъ она можетъ уступить ей. Къ тому же, необходимо досмотрѣть, всѣ ли распоряженія въ точности исполнены.

Кора вышла изъ своей каморки, сбѣжала съ лѣстницы и вошла въ гостиную, предназначенную для сестры и смежную съ салономъ матери. Роскошная комната удовлетворитъ требовательному вкусу Тильды; на кругломъ столѣ красовался подъ золоченою люстрою прелестный букетъ Эшебурга, — громадный букетъ и прекрасный, какъ его любовь. Нѣтъ! Онъ посвятилъ ей каждый цвѣтокъ! Было бы преступно присвоить себѣ даже самую скромную изъ этихъ дивныхъ розъ!

Кора осмотрѣла остальныя двѣ комнаты, спальню, почти такую же большую и пышную, какъ гостиная, и болѣе миніатюрную, скромную комнату для ребенка и няни.

У рѣшетчатой кроватки она остановилась, нѣжно провела рукою по маленькимъ бѣлоснѣжнымъ подушкамъ, и безпредѣльная тоска наполнила ея сердце.

— Выше этого ничего нѣтъ на свѣтѣ, — прошептала она. — Назвать своимъ любимаго человѣка, должно быть, безконечное блаженство. Но ребенокъ въ мягкомъ гнѣздышкѣ, — ребенокъ, котораго можно беречь, качать на рукахъ, цѣловать, какъ сегодня носила свое дитя дама на балконѣ… Господи, это не зависть, я всей душой радуюсь счастью Гильды. А, все таки, все-таки…

Она опустилась на стулъ у кроватки, прижалась головою къ рѣшеткѣ, но только на мгновенье. Потомъ встала, отерла платкомъ влажные глаза и вернулась въ гостиную. Часы подъ зеркаломъ показывали четверть шестаго; поѣздъ, должно быть, уже пришелъ; ожидаемые гости могли явиться ежеминутно. Кора вышла на балконъ, черезъ садъ и черезъ улицу взглянула вправо на дорогу, по которой катили уже со станціи карета за каретой. А вотъ и открытое ландо; въ немъ сидятъ дама съ мужчиной, а спереди пестро-разряженная няня въ странномъ головномъ уборѣ; за ними тащится багажная фура съ горничною. Кора вмигъ сбѣжала съ лѣстницы, протѣснилась въ сѣняхъ сквозь толпу кельнеровъ и вновь пріѣхавшихъ гостей и сжала въ своихъ объятіяхъ Гильду, вошедшую раньше другихъ.

— Милая, милая Гильда!

— Ахъ Кора!

— А это твое дитя?

Кора взяла на руки ребенка, ласково улыбавшагося ей, несмотря на ея порывистыя движенія.

— Пожалуйста, отдай его Дореттѣ, — сказала Гильда.

— А со мною и поздороваться не надо?

Кора обернулась и въ первый разъ взглянула на красивое лицо Адальберта; ей показалось, что онъ постарѣлъ, несмотря на ласковую улыбку, которою онъ смотрѣлъ на нее, сильно сжимая ея руки.

— Мнѣ кажется, что мы гораздо удобнѣе могли бы продѣлать все это въ комнатѣ, — сказала Гильда.

Она такъ поспѣшно пошла по лѣстницѣ, что сопровождавшему ее кельнеру приходилось шагать черезъ двѣ ступени. Кора, Адальбертъ и няня съ ребенкомъ поднимались медленнѣе.

— Она все еще немного нервна, — сказалъ Адальбертъ какъ бы въ извиненіе.

— По она дивно хороша, — отвѣтила Кора.

— Да, дивно хороша, — повторилъ онъ.

Въ тонѣ его голоса, обыкновенно сильнаго, слышалась какая-то подавленность, которая соотвѣтствовала невеселому выраженію лица.

— Мама едва могла дождаться вашего пріѣзда, — сказала Кора.

— Нашего пріѣзда? Скажемъ лучше: пріѣзда Гильды и ребенка, это понятно, но…

Онъ замолкъ, потомъ, остановившись, глубоко вздохнулъ, снова взялъ Кору за руку и, пожимая ее, проговорилъ:

— Ты не повѣришь, какъ я радъ тебя видѣть!

Кора отвѣтила съ нѣсколько напряженною улыбкой. Эти слова звучали еще неестественнѣе, чѣмъ первыя; не свиданіе же съ генеральшею до такой степени волнуетъ этого человѣка, обыкновенно шутя преодолѣвавшаго всѣ препятствія.

Но Корѣ некогда было размышлять теперь объ этомъ; встрѣча между матерью и Адальбертомъ на порогѣ ея комнаты прервала ихъ разговоръ. Когда зять приложился въ рукѣ генеральши, она слегка поцѣловала его въ лобъ, поблагодарила за то, что онъ такъ неожиданно привезъ въ ней любимую дочь, взяла на руки ребенка и попыталась его поцѣловать, что, впрочемъ, не особенно удавалось, потому что бэби началъ кричать изо всѣхъ силъ и вцѣпился бабушкѣ въ волосы.

Гильда потеряла терпѣніе.

— Оставь же, мама; ты видишь, она упрямится. Боже мой, Доретта, да возьми же ее у мамаши. А теперь, Кора, покажи, пожалуйста, кормилицѣ дорогу и дайте мнѣ, наконецъ, хоть сколько-нибудь толково поговорить съ мамой.

— И такъ, до свиданія, — сказалъ Адальбертъ, еще разъ цѣлуя руку тещи и идя за остальными, уже стоявшими въ дверяхъ.

— Я сейчасъ приду, — закричала ему вслѣдъ Гильда.

Глава III.

Дверь захлопнулась за ея высокой фигурой. Генеральша снова обняла дочь.

— Спасибо, моя дорогая, моя любимица! Теперь я вижу, что ты еще не совсѣмъ забыла свою старую мать, все еще любишь ее хоть немного. Вѣдь, ты любишь меня, не такъ ли?

— Можешь ли ты въ этомъ сомнѣваться? — отвѣчала Гильда, освобождаясь, однако, изъ объятій матери. — Пойдемъ, мама, сядемъ; я немного устала.

Она опустилась съ утомленнымъ видомъ въ уголъ дивана; генеральша сѣла рядомъ.

— Бѣдное дитя! И зачѣмъ было ѣхать безостановочно всю дорогу изъ Франкфурта! Вы могли бы остановиться въ Гейдельбергѣ или Карльсруэ. Я нахожу не совсѣмъ деликатнымъ со стороны твоего мука (если ты простишь мнѣ это замѣчаніе) требовать отъ тебя такого напряженія. Однако, ты, все-таки, прелестна, дитя. Ты сдѣлалась, пожалуй, еще красивѣе прежняго.

Она схватила опущенную руку дочери и нѣсколько разъ поцѣловала ее.

— Ахъ, мама! — сказала Гильда.

— Твой строгій повелитель, вѣдь, насъ не видитъ, — замѣтила генеральша, — конечно…

Она быстро встала, подошла къ двери гостиной, изъ которой доносился глухой говоръ, прислушалась съ минуту, потомъ вернулась.,

— Мы можемъ спокойно говорить, — сказала она. — Словъ нельзя разобрать. Я уже раньше убѣдилась въ этомъ ради нашихъ взаимныхъ интересовъ. Довольна ли ты, что я выхлопотала вамъ комнаты рядомъ съ собою? Мнѣ хотѣлось имѣть поближе отъ себя мою милую дочку. А теперь, дорогое дитя, позволь мнѣ сдѣлать тебѣ одинъ вопросъ, который я никакъ не рѣшалась предложить письменно, хотя онъ тяжело лежитъ у меня на сердцѣ" счастлива ты?

— Да это само собой разумѣется, — отвѣчала Гильда, не открывая глазъ.

— Ничуть, — живо возразила генеральша. — Я знаю сотни людей, женившихся, какъ говорится, по любви, и вовсе не счастливыхъ. Не то, чтобы я сомнѣвалась въ твоемъ блаженствѣ, Боже избави! Я была бы тогда несчастнѣйшею изъ матерей. Нѣтъ, нѣтъ. Но между вами такая разница въ возрастѣ, двадцать лѣтъ…

— Сдѣлай милость, только семнадцать…

— Значитъ, около двадцати. Прости заботливость любящей матери, но я и прежде не знала и теперь не вѣдаю, сходятся ли ваши характеры, вкусы…

— Онъ меня носитъ на рукахъ, — сказала Гильда.

— Еще бы! — горячо продолжала генеральша. — Да онъ былъ бы извергъ, варваръ, еслибъ этого не дѣлалъ. Твой покойный отецъ тоже носилъ меня на рукахъ, а я все же не была счастлива.

— Но я счастлива! — нетерпѣливо повторила Тильда.

— Да Господи, я вѣрю, — успокоительно сказала генеральша, — хотя я не удивилась бы, еслибъ было и не такъ, послѣ всего, что ты вынесла въ свое кратковременное замужство. Всего два года, и изъ нихъ пролежать двѣнадцать мѣсяцевъ! Ужасно!

— Въ этомъ Адальбертъ не виноватъ, — прошептала Тильда.

— Конечно, когда же бывають виноваты мужчины? Они никогда не отвѣчаютъ за то, что переносимъ мы, женщины. Мы жертвуемъ имъ своей свободой, молодостью, красотою, здоровьемъ, а они принимаютъ все это, не говоря намъ даже спасибо.

— Прошу тебя, мама, перестань! — воскликнула Тильда. — И зачѣмъ мучишь ты себя и меня такими мрачными фантазіями? Я пріѣхала сюда, чтобы вознаградить себя за все, что я… ну, да все равно, просто, чтобы повеселиться. Я сейчасъ же уѣду, если ты не сдѣлаешь веселаго лица.,

— Для этого я должна сначала видѣть тебя веселою!

— Да можно ли быть веселою, когда*на тебя постоянно обращены испытующіе, меланхолическіе глаза? Этого довольно, чтобы отправить мнѣ всю жизнь. А теперь, мама, мнѣ пора вспомнить и о своихъ.

— Еще одну минуту, — сказала генеральша. — Боже милостивый, я, вѣдь, не видала тебя цѣлыхъ два года, ни съ кѣмъ не говорила въ это время по душѣ, не слыхала ни одного ласковаго слова…

— Ахъ, мама!

— Нѣтъ, дитя. Благодарю Бога, что тебѣ но на.что жаловаться; тѣмъ менѣе должна ты удивляться, если жалуюсь я, у которой есть на это причины. Кора…

— Кора должна бы выйти замужъ, — быстро сказала Тильда. — Вы не годитесь другъ для друга.

Генеральша горько улыбнулась.

— Кора? Выйти замужъ? Да за кого же? За одного изъ обитателей луны?

— Она такъ добра и мила.

— Только не со мною. Ты бы послушала сцену, которую я имѣла съ нею четверть часа тому назадъ.

— Спасибо, я вовсе не охотница до сценъ.

— Я тоже нѣтъ; онѣ мнѣ ненавистны, но какъ ихъ избѣгнешь, когда тебя вызываютъ, да еще такимъ образомъ? Ты только послушай…

— Ради самого неба!

— Ты должна меня выслушать. Я не хочу, чтобы ты или твой мужъ ложно думали обо мнѣ, а Кора только этого и желаетъ. Слушай же.

Генеральша поспѣшно поправила прическу, разгладила на колѣнахъ складки платья и начала говорить, не обращая вниманія на отрицательный жестъ Гильды; блѣдныя щеки ея раскраснѣлись, дрожащій голосъ выдавалъ волненіе.

Дѣло шло о комнатѣ Боры на четвертомъ этажѣ. Генеральша не была тамъ, конечно, но фрау Пультъ говорила ей. что это комната для прислуги, да и назначалась она первоначально для самой фрау Пультъ. Но можно ли требовать, чтобы старая женщина, сдѣлавшаяся въ послѣднее время очень дряхлою, бѣгала постоянно изъ четвертаго этажа въ первый? Генеральша должна была, понятно, дать старухѣ одну изъ двухъ маленькихъ комнатъ рядомъ съ гостиною. Такимъ образомъ, Корѣ пришлось спать въ комнаткѣ наверху, понятно, только первыя ночи, пока не очистилось болѣе приличное помѣщеніе. Его и предлагали ей уже не разъ, хотя, правда, только въ послѣдніе дни, и генеральша убѣдительно просила Кору воспользоваться случаемъ. Она постоянно отказывалась наотрѣзъ, не далѣе, какъ сейчасъ, хотя мать настаивала и, скорѣе, приказывала, чѣмъ просила.

— Конечно, — продолжала генеральша, все болѣе и болѣе горячась, — я понимаю, какъ легко истолковать такую вещь; въ тебѣ я увѣрена, но твой мужъ всегда судилъ обо мнѣ невѣрно. Начнутъ, пожалуй, говорить: безчувственная мать! бѣдная, заброшенная дѣвушка! Кто этого не знаетъ? И Кора это отлично понимаетъ, но этого-то ей и хочется, къ этому она только и стремится; вотъ, что меня бѣситъ. Представь себѣ, въ то самое время, какъ я совершенно онѣмѣла предъ ея упорствомъ, а добрая Пультъ шепчетъ мнѣ на ухо не волноваться, что она все уладитъ, что Кора не имѣетъ дурнаго умысла, Кора объявляетъ мнѣ вдругъ совершенно спокойно, точно самую простую вещь, что профессоръ Эшебургъ пріѣхалъ сегодня утромъ и тоже остановился въ отелѣ d’Angleterre! Онъ надѣется увидать меня за обѣдомъ, такъ какъ боится обезпокоить раньше. Ты смѣешься?

— Прости, мама! Теперь я понимаю твое дурное расположеніе духа. Подумать только, что ты должна встрѣтиться съ нимъ какъ разъ послѣ того, какъ ты такъ блистательно выразила ему свое недовѣріе. Это ужь, право, черезъ-чуръ!

И Гильда снова расхохоталась.

— Въ особенности, — продолжала генеральша, досада которой только усилилась отъ такой, по ея мнѣнію, несвоевременной веселости, — въ особенности потому, что это было, очевидно, условлено между ними.

— Это невозможно! — воскликнула Гильда. — Кора никогда не лжетъ. Еще въ послѣднемъ письмѣ сообщила она, что не имѣетъ никакихъ свѣдѣній объ Эшебургѣ, что ты запретила съ нимъ переписываться и что она думаетъ, не уѣхалъ ли онъ въ Берлинъ.

— Значитъ, это случайная встрѣча двухъ благородныхъ душъ, — колко замѣтила генеральша.

— А еслибъ и такъ! — вырвалось у Гильды. — Мнѣ это не вѣрится, потому что, въ такомъ случаѣ, они уже давно бы соединились, но я не видѣла бы въ этомъ никакого несчастій, напротивъ…

— Я ненавижу этого человѣка, — дрожащими губами прошептала генеральша.

— А я такъ думала, что ты оказываешь эту честь только тому, кто отнялъ у тебя твою Гильду, — отучала молодая женщина такимъ горькимъ тономъ, такъ жестко, даже враждебно взглянувъ, въ лицо матери, что та обомлѣла бы, еслибъ не была всецѣло поглощена своею темой.

Генеральша продолжала, все болѣе и болѣе горячась:

— Онъ употребилъ всѣ усилія, чтобы это осуществилось.

— Что именно?

— Вашъ бракъ.

— Развѣ для этого надо было избавить сначала Адальберта отъ другихъ связей?

— Кто знаетъ, — отвѣчала мать, пожимая плечами.

— Ты! Ты это знаешь!

Гильда вскочила съ дивана и стояла теперь передъ матерью, съ поблѣднѣвшими щеками и неподвижнымъ взоромъ. Генеральша не ожидала этой вспышки и не на шутку испугалась. Она имѣла твердое намѣреніе дѣйствовать крайне осторожно въ сношеніяхъ съ зятемъ и Тильдою, основательно изучить положеніе дѣлъ и тогда только попытаться возстановить прежнее вліяніе на дочь. Но она увлеклась и вернуться въ нейтральной позиціи было уже поздно. Генеральша знала дочь; материнскимъ авторитетомъ съ нею ничего не сдѣлаешь. Откинувшись на спинку дивана и прижавъ платокъ въ глазамъ, фрау фонъ-Рембергъ прошептала:

— Этого я не заслужила отъ тебя!

— Перестань плавать, мама! — сказала Гильда уже менѣе рѣзво, но, все-таки, весьма опредѣленно. — Ты сдѣлала намекъ, который я должна и хочу выяснить. На это у меня есть вѣскія причины; ну, словомъ, я хочу все знать.

— Боже мой! — начала мать, успѣвшая тѣмъ временемъ опомниться. — Право, не изъ чего такъ волноваться. Все это, быть можетъ, только пустая болтовня госпожи Реннеръ…

— Кого?

— Ипполиты Вольфсбергъ, которая черезъ четыре недѣли послѣ твоей свадьбы вышла замужъ за тайнаго совѣтника Реннера.

Гильда разразилась громкимъ смѣхомъ.

— Поли? — воскликнула она, — красавица Поли? Давнишняя страсть Адальберта? Ты сразу бы такъ и говорила!

Смѣхъ былъ невеселъ; генеральша хорошо подмѣтила это; однако, ясно было, что Гильда ожидала чего-то другаго, еще менѣе пріятнаго. Мать много бы дала, чтобы знать, чего именно.

— Видишь ли, — начала она, — теперь ты уже въ состояніи смѣяться; значитъ, мнѣ и говорить болѣе не о чемъ. Тебѣ все извѣстно.

— Очень вѣроятно, — отвѣчала Гильда. — Однако, я, все-таки, желаю знать, что сказала красавица Поли.

— И такъ… Но, прежде всего, сдѣлай милость, сядь. Я, право, не могу говорить, нова моя любимая дочка глядитъ на меня такими мрачными глазами. И такъ, вчера…

— Поли здѣсь?

— Она пріѣхала нѣсколько дней тому назадъ и живетъ въ hôtel de l’Europe, рядомъ съ нами, съ своимъ братомъ, молодымъ офицеромъ. Мы встрѣтились вчера на, и неудивительно, если разговоръ коснулся васъ, не такъ ли? Фрау Реннеръ, всегда разговорчивая, сдѣлалась вдругъ молчаливою, что, признаюсь, меня очень изумило. Не все ли ей теперь равно, встрѣтится ли она съ вами, то-есть съ твоимъ мужемъ, или нѣтъ? Я позволила себѣ немного пощупать почву; ты можешь, конечно, представить себѣ какъ осторожно. Но сердце красавицы, — она въ самомъ дѣлѣ очень хороша, — было переполнено черезъ край. Ты знаешь, я никогда не любила Вольфсберговъ, но, право, мнѣ стало даже жаль Поли. Она очень несчастна съ мужемъ, да и что тутъ удивительнаго! Ему шестьдесятъ лѣтъ и вышла она за него съ отчаянія…

— И все это она сообщила тебѣ съ первой же минуты? — насмѣшливо спросила Тильда.

— Такія вещи прямо не говорятся, ихъ читаешь между строками… Ты меня совершенно сбиваешь съ толку.

— Объ остальномъ я и сама могу догадаться, — сказала молодая женщина. — Поли вышла за старика потому, что тщетно кокетничала съ Адальбертомъ, какъ и съ тысячью другими.

— Не такъ, какъ съ другими: они были обручены.

— Это ложь.

— Конечно, не явно, — спокойно продолжала мать, — иначе мы объ этомъ бы знали, но въ тайнѣ, чтобы не оскорбить друга Адальберта, безумно влюбленнаго въ Поли.

— Какая деликатность! Что же далѣе?

— Подробности мнѣ тоже неизвѣстны. Насколько я могла понять, какая-то невинная шутка, которую позволила себѣ Поли, чтобъ испытать жениха, была причиною разрыва.

— Прелестная исторія! А какую роль игралъ при этомъ профессоръ?

— Повторяю, что я не знаю ничего опредѣленнаго. Я вывожу заключеніе только изъ нѣкоторыхъ словъ, вырвавшихся у взволнованной женщины. Она называла Эшебурга Мефистофелемъ, отлично умѣющимъ запутывать недоразумѣнія, которыя безъ этого разрѣшились бы легко.

— Что за ангелъ невинности, — воскликнула Тильда, — настоящая Гретхенъ! Какъ ты думаешь, мама, были у Гретхенъ рыжіе волосы?

— Я очень рада, что ты смотришь на эту исторію такъ весело, — отвѣчала мать, пытаясь улыбнуться, но безуспѣшно.

— Да какъ же мнѣ иначе смотрѣть на нее? — сказала Тильда, подходя къ зеркалу и поправляя волосы. — Веселѣе этого ничего не придумаешь. Эшебургъ въ роли Мефистофеля, рыжая Поли — Гретхенъ за прялкою, а Адальбертъ — Фаустъ. Или, быть можетъ, тебѣ хотѣлось, чтобъ я отнеслась къ дѣлу серьезно? Ужь нѣтъ ли у тебя въ запасѣ другой исторіи, въ которой только что разсказанная служитъ прологомъ? Быть можетъ, къ ней я не въ состояніи буду отнестись такъ шутливо?

Она внезапно обернулась къ матери, быстро приподнявшейся съ дивана.

— Но, милое дитя, какъ можешь ты это спрашивать? Другая исторія? Что хочешь ты этимъ сказать? Никакой другой исторіи я не знаю; по моему, и это довольно непріятно, хотя, быть можетъ, мнѣ такъ кажется только отъ преувеличенной материнской заботливости. Впрочемъ, я очень рада, что ты можешь шутить надъ тѣмъ, что причинило мнѣ столько безпокойныхъ часовъ.

— Могу ли я шутить! — смѣясь, сказала Тильда. — Да я нахожу комедію презабавною. Одно только досадно: для меня не осталось въ ней мѣста послѣ раздачи ролей. Зибеля играетъ, правда, всегда женщина; только на роли томнаго любовника у меня нѣтъ таланта… Боже мой, уже половина шестаго. Я должна еще одѣться. До свиданія, черезъ десять минутъ.

Она выпорхнула изъ комнаты, что-то напѣвая. Генеральша снова опустилась на диванъ и нахмурила брови. Изъ сосѣдней комнаты доносились до нея звуки громкаго разговора, смѣха и веселой пѣсни. Фрау фонъ-Рембергъ не знала, радоваться ли ей веселости Тильды, или сердиться за то, что ея сообщенія произвели такъ мало эффекта. Вѣдь, не хотѣла же она разссорить дочь съ мужемъ, Боже избави! Она желала только сдѣлать ее болѣе осторожною, напомнить ей, что у нея есть еще заботливая мать, къ которой можно прибѣгнуть въ случаѣ нужды; а если она черезъ-чуръ увлеклась, то кто же въ этомъ виноватъ, какъ не Кора и Эшенбургъ? Разъ человѣкъ раздосадованъ… Но что хотѣла Тильда сказать, говоря о второй исторіи? Это надо вывѣдать на всякій случай.

Дверь спальни тихо отворилась, фрау Пультъ вошла въ комнату. Генеральша подняла голову.

— Ты, конечно, опять все подслушала, — сказала она.

— Вѣдь, вы обыкновенно не имѣете тайнъ отъ меня, — отвѣчала старуха.

— Ну, и что же ты на это скажешь?

— Я скажу, что баронессѣ стыдно ни однимъ словомъ не освѣдомиться о старухѣ Пультъ.

— О тебѣ? Какое ей теперь дѣло до тебя или до меня? У нея есть мужъ! Мы съ тобой въ отставкѣ.

Генеральша опять, въ упоръ глядѣла Передъ собою.

— Пультъ, — начала она, — что подразумѣвала Тильда подъ второю исторіей, къ которой она не могла бы отнестись шутливо?

Старуха покосилась на барыню и грубо отвѣчала:

— Не знаю. Спросите ее сами; вѣдь, вы мать. Когда бѣдная прислуга суется въ господскія дѣла, она получаетъ щелчки съ обѣихъ сторонъ.

— Ты глупа, — досадливо сказала генеральша.

— Быть можетъ, но не настолько, чтобы напрасно лѣзть въ огонь.

— Пультъ! — воскликнула барыня, — ты все знаешь. Рѣчь касается чего-то, что случилось, пока ты была въ Оссекенѣ.

— Очень можетъ быть, — упрямо повторяла старуха, — а все же я ничего не знаю… Вижу только, что, если вы не начнете, сейчасъ же одѣваться, вы опоздаете къ столу.

Она вышла въ сосѣднюю комнату. Генеральша постояла нѣсколько минутъ, прислушиваясь въ разговору въ гостиной дочери. Словъ разобрать она не могла, но слышала сперва голосъ Тильды, потомъ голосъ ея мужа. Ясно было, что они одни. Такъ говорятъ супруги лишь тогда, когда остаются между собою. Или, быть можетъ, только двойная дверь придавала голосамъ такой глухой, чисто дѣловой звукъ?

Звонокъ, призывавшій къ обѣду, пробудилъ генеральшу отъ размышленій. Она провела рукою по лбу и медленно пошла въ сосѣднюю комнату, откуда старуха Пультъ хриплымъ и сердитымъ голосомъ звала замѣшкавшуюся барыню.

Глава IV.

Кора, прежде всего, пошла проводить кормилицу въ назначенную для нея комнату. Молодая женщина оказалась весьма услужливою и понятливою. Въ нѣсколько минутъ вынула она самыя необходимыя вещи и взяла ребенка съ рукъ Коры, которая не могла наглядѣться на его голубые глазки.

— Ну, не прелестная ли крошка? — сказала Доретта, — вѣчно прыгаетъ и смѣется. А какъ она понимаетъ людей! Къ вамъ сейчасъ пошла, потому что увидала по вашимъ глазамъ, что вы любите мою малютку. А вотъ у нашей бабушки глаза строгіе, ну, а такихъ мы боимся. Не такъ ли, милка?

Доретта сѣла на скамейку и принялась кормить дѣвочку.

— А моему ребенку дома у матери живется хорошо, — продолжала Доретта. — О насъ заботится баринъ; вы не повѣрите, какой онъ добрый и терпѣливый. Ну, да ему и нужно терпѣніе! А теперь, милка, пора бай-бай…

Доретта кивнула Корѣ уйти. Дѣвушка удалилась на цыпочкахъ, отвѣтивъ улыбкою на кивокъ кормилицы; но не успѣла Кора отвернуться, какъ улыбающееся лицо ея омрачилось. До сихъ поръ все шло такъ мило; что за прелестное дитя, какая славная женщина! Зачѣмъ только сказала она это жестокое слово? Почему бы Адальберту и не нуждаться въ терпѣніи? Развѣ не всѣмъ оно нужно?

Къ своему большому удивленію, Кора застала Оссека все еще одного, хотя прошло уже съ четверть часа. Онъ стоялъ у стола посреди комнаты, быстро обернулся и пошелъ на встрѣчу Корѣ съ протянутою рукою.

— Спасибо, милая Кора, за прелестный букетъ. Прости, что я телеграфировалъ о немъ. Ты, навѣрное, и сама бы вспомнила. По Тильда привыкла къ этому… и еще разъ спасибо.

Онъ поцѣловалъ ея руку; въ его голосѣ снова слышался прежній свѣтлый, веселый звукъ; въ голубыхъ глазахъ и на полныхъ губахъ мелькала привычная, полу-ласковая, полу-шутлива я улыбка.

«Слава Богу!» — подумала про себя Кора.

— Я не могу принять твоей благодарности, — отвѣчала она. —

О цвѣтахъ я не подумала, да они и не отъ меня. Отгадай, отъ кого? Только безъ нѣкоторой помощи ты не нападешь на слѣдъ.

И такъ, отъ добраго, стараго друга.

— У меня ихъ много.

— Въ такомъ случаѣ отъ твоего лучшаго друга.

— Съ какой буквы начинается его имя?

— Постыдись, теперь я и вовсе не скажу тебѣ.

— О чемъ ты не хочешь говорить? — спросила Тильда, со смѣхомъ вбѣгая въ комнату.

— Вотъ объ этомъ прелестномъ букетѣ, — отвѣчалъ Адальбертъ. — Я напрасно ломаю себѣ голову. Это подарокъ моего добраго… нѣтъ, моего лучшаго друга.

— Ну, этого тебѣ никогда не отгадать. Еслибъ дѣло шло о самой близкой твоей пріятельницѣ, а то о простомъ другѣ!

Щеки Тильды пылали; глаза сверкали. Никогда не казалась она Корѣ такою красивою, какъ въ ту минуту, когда, напѣвая арію Зибеля, она наклонилась надъ цвѣтами, потомъ снова выпрямилась и разразилась громкимъ смѣхомъ.

— Онъ все еще не догадывается! Могу я ему сказать, Кора? Отъ Мефистофеля, добраго, милаго Мефистофеля! Онъ произнесъ надъ букетомъ страшное заклинаніе, и не успѣю я взять въ руки цвѣтокъ, какъ всѣ листья облетятъ. Видишь?

Она вытащила прелестную желтую розу, граціозно и быстро начала ощипывать ее и кидать листья на коверъ. Потомъ снова запѣла арію Зибеля сильнымъ, звучнымъ голосомъ, въ которомъ слышалось, однако, волненіе.

— Но, Тильда! — воскликнулъ ея мужъ, — такой прелестный розанъ!

— Да еще отъ твоего лучшаго друга!… «Que mon coeur nuit et jour languit d’amour»…

— Ты разбудишь ребенка, — съ нѣжнымъ укоромъ сказалъ Адальбертъ.

— Прости! — обратилась₍Тильда, но не къ мужу, а къ Корѣ. — На меня иногда находитъ, ты, вѣдь, это знаешь, а тутъ еще мама разсказала такія веселыя вещи. И такъ, Эшебургъ здѣсь? Ты говорила съ нимъ? Онъ живетъ въ нашей гостиницѣ? Это прекрасно. Что, онъ все такой же мизантропъ? Ну, мы его отъ этого вылечимъ. Я такъ рада быть снова съ тобою, Кора. Вѣдь, ты мой лучшій другъ, не такъ ли?

Она бросилась въ ея объятія, ласкала и цѣловала ее, потомъ снова кинулась къ букету, подобрала подъ цвѣтъ нѣсколько розъ и приколола ихъ къ платью сестры.

— Такъ, милое дитя! Это необыкновенно идетъ къ тебѣ. Еще одинъ розанъ, вотъ этотъ, темно-красный, въ твой черный парикъ. Сиди же смирно. Такъ! А теперь, милая, мнѣ тоже надо немного прибраться, чтобы тебѣ не было стыдно отъ твоей старой замужней сестры.

Она выпустила Кору, проводила ее до дверей, поцѣловала ее горячими, дрожащими губами и медленно вернулась. Мужъ стоялъ, потупивъ глаза; онъ зналъ, даже не глядя на жену, что выраженіе ея лица теперь опять такое же, какое онъ видѣлъ уже нѣсколько мѣсяцевъ подрядъ, холодное, враждебное. Пѣніе и шутки, — все это одна комедія. Комедія кончилась и старое горе снова вступало въ свои права. Сдѣлавъ усиліе стряхнуть съ себя нестерпимый гнетъ, Адальбертъ сказалъ:

— Отлично, что Эшебургъ здѣсь; намъ всѣмъ отъ этого будемъ хорошо. Не понимаю, какъ я сразу не догадался, что это онъ, но, конечно…

— Это по твоему распоряженію здѣсь все такъ устроено?

Адальбертъ поднялъ глаза; Тильда стояла въ дверяхъ спальни и указывала въ нее рукою. Въ груди мужа закипѣлъ гнѣвъ, но онъ совладалъ съ собою и отвѣчалъ спокойно:

— Я не дѣлалъ никакихъ распоряженій. Насколько я могу судить, все устроено такъ, какъ принято во всѣхъ отеляхъ.

— Принято или нѣтъ, мнѣ все равно. Ты, вѣдь, знаешь, что я должна имѣть при себѣ Доретту и ребенка.

— Что ты должна имѣть его, въ этомъ я сомнѣваюсь; скажи лучше, что ты этого хочешь. Это будетъ честнѣе.

— Хорошо, я этого хочу, здѣсь, какъ дома, какъ во все время путешествія.

— Другими словами, ты хочешь и здѣсь продолжать несогласія. Я надѣялся, что теперь будетъ иначе. Что подумаютъ о насъ твоя мать и сестра? Отъ нихъ нельзя будетъ ничего скрыть. Помиримся же, Гильда.

Онъ подошелъ въ ней; она не приняла его протянутой руки, а онъ медленно опустилъ ее; потомъ продолжалъ дрожащимъ голосомъ:

— Если ты никакъ не можешь любить меня, давай, по крайней мѣрѣ, жить мирно, пока живется. Я увѣренъ, что это возможно, если только у насъ найдется добрая воля. У меня она есть, клянусь тебѣ. Хочешь?

Онъ вторично протянулъ ей руку. Въ груди молодой женщины происходила сильная борьба. Одинъ голосъ подсказывалъ ей: «да, я хочу»; другой — странно, но ей казалось, что это голосъ матери нашептывалъ: «Зачѣмъ? чтобъ снова отдаться тому, кто откупился отъ твоей матери, взявъ у нея тебя, а въ тебѣ бросился прямо изъ объятій рыжей Поли?»

Въ ея глазахъ, на минуту нѣжныхъ, снова виднѣлось теперь старое упорство, но только еще болѣе сильное. Хорошенькія губы, умѣвшія такъ сладко смѣяться, произнесли холодно и рѣзко:

— Я хочу одѣваться; давно пора.

Онъ вздрогнулъ, точно его ударили по лицу. Краска гнѣва выступила внезапно на его лбу; рука, протянутая для примиренія, судорожно сжалась и что-то вродѣ презрительной улыбки промелькнуло на губахъ. Мѣрнымъ шагомъ пошелъ онъ къ двери корридора и дважды пожалъ пуговку электрическаго звонка; потокъ остановился и, глядя черезъ плечо, сказалъ:

— Я уже одѣтъ, какъ видишь, и не буду мѣшать тебѣ. Ты найдешь меня внизу въ столовой; можешь придти съ Корой и матерью.

У дверей раздался стукъ; вошла горничная.

— Мы хотѣли бы произвести нѣкоторыя перемѣны въ комнатахъ; gnädige Frau укажетъ ихъ вамъ. Вы можете устроить все, пока мы обѣдаемъ. До свиданія.

Онъ слегка поклонился Тильдѣ и, пройдя мимо горничной, вышелъ въ дверь, въ которую доносился изъ сѣней звукъ колокола.

Горничная видѣла, какъ молодая, красивая дама, стоявшая у входа въ спальню, внезапно протянула обѣ руки, навѣрное, съ испуга, что уже звонятъ, а она не одѣта.

— Будетъ еще одинъ звонокъ, — сказала горничная. — Вы имѣете четверть часа времени.

Она сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, потомъ бросилась къ молодой женщинѣ, упавшей на кресла, съ потухшими глазами. Къ величайшему успокоенію горничной, на ея зовъ прибѣжала кормилица и камеристка баронессы Лизетта; женщины хлопотали вокругъ больной, которая вскорѣ открыла глаза и съ удивленіемъ оглядѣлась.

— Ничего, — сказала она, — это усталость съ дороги. Доретта пускай идетъ въ ребенку; вы также можете удалиться; Лизетта скажетъ вамъ потомъ, какъ я хочу размѣстить кровати. А теперь, Лизетта, дай мнѣ сѣрое шелковое платье, но только скорѣе; у насъ всего нѣсколько минутъ времени.

Глава V.

Вечеромъ того же дня тайная совѣтница Реннеръ сидѣла въ кургартенѣ на верандѣ ресторана. Она выбрала то самое мѣсто, на которомъ возсѣдала въ этотъ часъ уже цѣлую недѣлю, въ сопровожденіи тѣхъ же трехъ кавалеровъ, которые составляли и теперь ея свиту.

— Gnädige Frau приноситъ намъ жертву, — началъ полковникъ Крель, поглаживая лѣвою рукою свою крашеную бородку, — большую жертву. Должно быть, непріятно переносить взоры тысячи поклонниковъ, и все только ради насъ, которые безъ этого безслѣдно затерялись бы въ толпѣ. Не такъ ли, Вольфсбергъ?

— Что прикажете? — разсѣянно спросилъ молодой человѣкъ.

— Удо, ты опять спишь! — сказала Поли. — Ты, вѣроятно, не слыхалъ даже, что говоритъ полковникъ, иначе тебѣ, какъ любезному брату, пришлось бы заступиться за сестру.

— Извините, пожалуйста, — началъ Удо. — О чемъ идетъ рѣчь, докторъ?

— Я могу только присоединиться къ мнѣнію полковника, — отвѣчалъ докторъ Геннигъ. — Gnädige Frau — тотъ огонь, вокругъ котораго вьемся мы, сѣрая моль, отъ ночи до ночи, лишь на минуту озаренные лучами, которые она распространяетъ.

— Прелестная.аллегорія, — сказалъ полковникъ. — Васъ, литераторовъ, никогда не затрудняютъ такія вещи.

— Не знаю, право, — сказалъ Удо, — мнѣ кажется, что изъ насъ троихъ только одинъ докторъ похожъ на моль.

— Однако, господинъ Вольфсбергъ! — воскликнулъ Геннигъ, выпрямляясь.

— Не обижайтесь, докторъ, я не имѣлъ ничего худаго въ мысляхъ.

— Если имѣлъ вообще хоть какую-нибудь мысль, — вмѣшалась Поли.

— Да, въ видѣ исключенія, сестрица. Вашъ костюмъ, докторъ, сшитъ по методѣ Іегера и, навѣрное, очень практиченъ, только въ глазахъ насъ, военныхъ, въ немъ есть что-то, я, право не знаю, какъ бы выразиться, но полковникъ, навѣрное, понимаетъ меня.

— Вы хотите сказать, что-то демократическое, что-то уравнивающее, — смѣясь, сказалъ Крель. — Но это-то мнѣ и нравится. Я увлекался музыкою будущаго задолго передъ тѣмъ, какъ она сдѣлалась блаженною дѣйствительностью, теперь я брежу государствомъ будущаго.

— Вы шутите, — сказалъ Геннигъ.

— Ничуть, уважаемый докторъ. Только могучія идеи управляютъ вселенной, прочелъ я сегодня въ всемірной исторіи нашего стараго Ранке и захлопнулъ книгу, потому что не могъ долѣе читать: такъ овладѣла мною эта простая, но великая мысль… И я тоже началъ прозрѣвать выдвигающуюся изъ мрака будущаго нѣкую фигуру, покрытую съ ногъ до головы шерстью, съ дерзко нахлобученною шляпою и въ башмакахъ съ пряжками, какъ у нашего доктора.

Геннигъ, слушавшій тираду полковника съ любезною улыбкою, растерялся, когда нападеніе обратилось противъ него. Удо разразился громкимъ смѣхомъ.

Поли поспѣшила дать разговору другое направленіе.

— Я слышу рѣчи Улисса, — сказалъ полковникъ, любезно кланяясь. — Вамъ слѣдовало бы засѣдать въ рейхстагѣ, gnädige Frau.

— Смотри, Поли, вотъ опять идетъ красивая англичанка, — сказалъ Удо. — Я теперь знаю, кто она; это лэди Дугласъ, а несносный человѣкъ рядомъ съ нею — ея мужъ. Они живутъ въ hôtel d’Angleterre!

— А вотъ и твои «барышни-близнецы»; Удо! — воскликнула Поли.

— Вы говорите о трехъ маленькихъ барышняхъ со старикомъ? — спросилъ полковникъ.

— Именно. Это послѣднее увлеченіе Удо, т.-е. предпослѣднее, такъ какъ вакантное мѣсто въ его необъятномъ сердцѣ надо, конечно, предоставить лэди Дугласъ.

— Глупости! — сказалъ Удо. — Онѣ вовсе некрасивы; просто миленькія. Жаль только, что ихъ никакъ не различишь. Вы смѣетесь, Геннигъ! Держу пари, что и вы не разберете. Пойдемте.

— Сдѣлайте ему это удовольствіе, — шепнула Поли.

— Какъ прикажете, — отвѣчалъ Геннигъ, бросая недовѣрчивый взглядъ на полковника и его даму и идя вслѣдъ за Удо.

— Чему обязанъ я этой неслыханной честью? — спросилъ Брель, насмѣшливо придвигаясь ближе въ Поли.

— Объ этомъ потомъ. Прежде всего, я хотѣла бы попросить васъ не давать постоянно чувствовать моему protégé вашего превосходства.

— Развѣ я былъ бы такъ жестокъ къ нему, еслибъ онъ не былъ вашимъ protégé?

— Боже мой, да мнѣ навязалъ его мой мужъ, который всячески ему покровительствуетъ. Онъ опредѣлилъ его въ Страсбургъ, но Геннигу хочется вернуться въ Берлинъ, и онъ пріѣхалъ сюда просить моего заступничества. Онъ и мнѣ самой нуженъ для моихъ литературныхъ вечеровъ. Что за отличную рецензію написалъ онъ о моихъ стихахъ и какъ восторгается моимъ Юліемъ Цезаремъ!

— Это, навѣрное, прекрасная пьеса, — сказалъ полковникъ. — Не появляется ли, быть можетъ, въ ней шутъ, такой же добродушный, какимъ моя прелестная пріятельница считаетъ, повидимому, меня?

— Вы глупы, Крель.

— А я говорю, что Поли Вольфсбергъ стыдно обманывать своего стараго любовника.

Онъ нагнулся впередъ и заглянулъ молодой женщинѣ въ глаза. Ей удалось вынести его взглядъ, но она не въ силахъ была устоять противъ лукавой улыбки, которая мелькала на все еще красивыхъ губахъ собесѣдника. Полковникъ присоединился къ ея смѣху съ видомъ наслаждающагося фавна.

— Такъ-то лучше, — сказалъ онъ, — настоящій смѣхъ авгуровъ, какъ намъ и подобаетъ.

— Боже мой, — сказала Поли, — я была увѣрена, что вы ничего не будете имѣть противъ моего маленькаго лирическаго интермеццо.

— Въ принципѣ — нѣтъ, моя дорогая, но противъ личности… что бы вамъ отучить доктора хоть отъ нелѣпаго костюма, которымъ онъ такъ непростительно кокетничаетъ!

— Chacun а son goût, Крель. Вѣдь, я не смѣюсь надъ туалетами фрейлейнъ Зельмы, хотя она, не далѣе какъ сегодня, была опять непозволительно одѣта.

— По крайней мѣрѣ, я имѣю довольно такта, чтобы не показываться съ нею публично.

— Да оно и лучше; вы ждете, кажется, со дня на день свою жену?

— Съ такимъ же нетерпѣніемъ, какъ вы вашего супруга.

Поли откинулась на спинку стула и принялась отбивать вѣеромъ тактъ къ маршу изъ Лоэнгрина, который игралъ оркестръ. Полковникъ слегка прикоснулся къ ея рукѣ.

— Ужь не для того ли отослали вы отсюда молодыхъ людей, чтобы дать двумъ старымъ друзьямъ возможность безпрепятственно обмѣниваться такими любезностями? Полноте! Мы подѣлили вмѣстѣ слишкомъ много радостей и горя! И если я теперь во всѣхъ отношеніяхъ отставленъ отъ службы, то вы не откажетесь, конечно, засвидѣтельствовать, что въ свое время я исполнялъ ее не безъ отличій.

Къ удивленію, объясненія полковника не удовлетворили, казалось, молодую женщину. Она отдернула руку и выраженіе неудовольствія не исчезло съ ея лица. Глядя въ упоръ передъ собою, она вдругъ сказала:

— Оссекъ пріѣхалъ сегодня съ женою.

— Неужели? — вырвалось у полковника.

— Я уже третьяго дня слышала отъ самой генеральши, что они должны пріѣхать, и сочла поэтому нужнымъ не прятаться отъ нихъ. Она была очень любезна, освѣдомилась о моихъ родителяхъ, выразила сожалѣніе, что такъ мало видѣла ихъ въ послѣднее время; точно они не избѣгали другъ друга всѣми силами! Оссекъ съ женою живутъ въ hôtel d’Angleterre, и ребенокъ съ ними. Что вы объ этомъ скажете?

— О томъ, что ребенокъ съ ними? — спросилъ полковникъ. — Да это кажется мнѣ довольно естественнымъ. Ну, простите, моя дорогая; если хотите, я буду говорить серьезно. Я тоже въ восторгѣ отъ пріѣзда Оссека, но что тутъ подѣлаешь? Необходимо съ достоинствомъ подчиняться неизбѣжному.

— Вамъ хорошо говорить! — воскликнула Поли. — Правда, что вы тогда съумѣли выгородить себя и заключили съ нимъ миръ надъ моей головой.

— Лучше надъ вашей головой, чѣмъ надъ вашимъ сердцемъ. Будемте честны, Поли. Вы любили Оссека такъ же мало, какъ и меня. Разъ мы съ нимъ убѣдились въ этомъ, намъ незачѣмъ было перерѣзывать другъ другу горло, и мы могли, если и не оставаться прежними друзьями, — для этого положеніе все же было немного щекотливо, — то стать въ такія отношенія, которыя дали мнѣ возможность поздравить молодую чету.

— А теперь?

— Теперь я намѣренъ и далѣе продолжать тѣ же отношенія. Какъ же иначе?

Отвѣта не послѣдовало. Полковникъ пытался прочесть его на лицѣ Поли и чуть не испугался: до того оно было искажено.

— Вы, должно быть, страшно ненавидите Оссека?

— А то какъ же? — сказала она. — Онъ виновникъ моего несчастія. Ужь не думаете ли вы, что такая дѣвушка, какъ я, выходитъ такимъ образомъ замужъ, иначе какъ съ отчаянія?

— A qui le dites-vous? — воскликнулъ полковникъ.

— Ваше дѣло совсѣмъ иное. Вы насладились свободою, а съ четырьмя милліонами даже самый разудалый офицеръ можетъ выйти въ отставку. Но я… я…

— И такъ, вамъ хочется войны съ Оссекомъ и вы желаете имѣть во мнѣ союзника? — спросилъ полковникъ.

— Да, только не открытой войны. Иначе зачѣмъ стала бы я сближаться съ генеральшей? А этотъ мудрый шагъ былъ мнѣ очень полезенъ. Я узнала, что старуха терпѣть не можетъ зятя, должно быть, потому, что онъ недостаточно щедръ.

— Врядъ ли, — отвѣчалъ Врель, качая головой. — Вы знаете, я ненавижу Оссека не менѣе вашего и намѣренъ при случаѣ отомстить ему. Но я справедливъ и къ своимъ врагамъ. Оссекъ всегда былъ воплощеннымъ великодушіемъ.

— Хорошо. Въ такомъ случаѣ она ненавидитъ его потому, что влюблена въ свою дочь. Влюбленныя матери всегда терпѣть не могутъ зятьевъ.

— Моя теща меня обожаетъ. Однако, какимъ образомъ хотите вы воспользоваться этимъ обстоятельствомъ противъ Оссека?

— Я уже позаботилась о томъ, чтобы мнѣніе генеральши не измѣнилось къ лучшему послѣ нашего разговора. Но этого мало! Что за польза отъ дурныхъ отношеній между тещею и зятемъ, если супруги въ ладу? Теперь они очень дружны; но это можетъ измѣниться.

— La donna è mobile! — пропѣлъ полковникъ.

— Молодая женщина, навѣрное, находится подъ вліяніемъ мамаши; вотъ съ этого и надо начать, конечно, осторожно, не раздражая Оссека. Я буду съ нимъ очень любезна. А еслибъ вы, милый Врель, поддѣлались въ молодой женщинѣ… вѣдь, вы неотразимы, когда хотите! Сдѣлайте это для меня и моя благодарность будетъ безпредѣльна.

Они въ упоръ поглядѣли другъ на друга и улыбнулись одновременно.

— Рѣшено, — сказала Поли, — а теперь походимте; становится свѣжо.

Въ эту минуту показался Удо; за нимъ Медленно шелъ Геннигъ.

— Скорѣе, Поли, скорѣе!

— Что случилось? Ужь не твои ли «близнецы»…

— Ахъ, что «близнецы»! Маленькая баронесса Оссекъ! Ничего подобнаго еще на свѣтѣ не бывало! Ты должна ее видѣть!

Онъ увлекъ Геннига. Поли крѣпче прижала въ себѣ руку полковника, на которую опиралась.

— Я полагаю, что это придастъ вамъ мужества, — шепнула она.

— У барона Бреля никогда не было въ немъ недостатка, когда надо было идти въ атаку, — отвѣчалъ полковникъ, поглаживая усы.

Глава VI.

Оссекъ съ своей компаніей уже часъ тому назадъ вошелъ въ кургартенъ; одна только генеральша осталась дома. Адальбертъ велъ Кору; Гильда опиралась на руку Эшебурга. Они бѣгло осмотрѣли магазины и уже нѣсколько разъ успѣли обойти весь садъ, особенно красивый въ этотъ вечеръ, благодаря множеству пестрыхъ фонарей, развѣшанныхъ всюду, даже на вершинахъ деревьевъ. Наконецъ, Адальбертъ, замѣтивъ усталость на лицѣ Боры и находя мало удовольствія толкаться въ толпѣ, предложилъ идти домой или въ ресторанъ. На это Гильда возразила, что дома еще успѣешь соскучиться, а что ѣсть и пить во всякое время дано не каждому.

Она сказала это черезъ плечо и, мгновеніе спустя, исчезла съ своимъ спутникомъ въ толпѣ.

— Совершенно безполезно искать ихъ, — замѣтилъ Адальбертъ. — Войдемъ на минуту въ залы. Быть можетъ, они тамъ.

Они повернули въ концертную комнату, почти совершенно пустую, заглянули въ читальню, въ курильную и снова вернулись въ залу.

— Какъ здѣсь все измѣнилось! — сказалъ Адальбертъ. — Прежде здѣсь вездѣ играли; вотъ тутъ я проигралъ однажды свой послѣдній талеръ, когда былъ еще совсѣмъ молодымъ офицеромъ. Сядемъ, Кора. Несносная бѣготня утомила меня, да и тебя тоже, мнѣ кажется.

Они сѣли противъ пустой эстрады.

— Здѣсь мы можемъ свободно говорить, — сказалъ Адальбертъ. — Ты не повѣришь, какъ я радъ тебя видѣть.

Кора улыбнулась, но не радостно. Адальбертъ повторялъ ей эту любезность уже съ полдюжины разъ въ теченіе вечера. Она не сомнѣвалась въ искренности его намѣреній, но какъ-то не вѣрила "въ его радость. Въ тонѣ голоса слышалась печаль; лицо выражало большую усталость. Сердце Боры билось глухо, она чувствовала, что черезъ минуту, навѣрное, услышитъ жалобы на Гцльду, пожалуй, даже обвиненія, выслушивать которыя ей всего менѣе приходится. Она хотѣла сказать это Адальберту, но слова не шли съ губъ; хотѣла встать, но колѣна ея точно онѣмѣли.

— Смѣшно, что я такъ часто повторяю тебѣ одно и то же, — продолжалъ онъ все такъ же глухо. — Но я долженъ высказаться; мнѣ пріятно видѣть тебя, слышать твой голосъ. Я увѣряю себя тогда, что это не можетъ быть правда. Ты знаешь, о чемъ я говорю, Кора? Ты знаешь, что я несчастнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ.

Послѣднія слова онъ произнесъ шепотомъ; крупныя слезы капали съ его рѣсницъ на свѣтлыя перчатки. Онъ замѣтилъ это, вытеръ глаза платкомъ и продолжалъ:

— Прости! Но сердце мое переполнилось. Не уйти ли намъ отсюда?

Кора не отвѣчала, не двигалась. Этого она никакъ не ожидала; она думала о мелкихъ несогласіяхъ, въ крайнемъ случаѣ даже о значительномъ разладѣ. Но слышать, что онъ несчастнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, онъ, за котораго она готова бы умереть, этого она не предполагала.

Онъ не смѣлъ смотрѣть на нее и взглянулъ только тогда, когда, готовясь встать, замѣтилъ, что она не слѣдуетъ его приглашенію.

— Ради Бога, Кора, что я сдѣлалъ? Ты сердишься? Не осуждай меня, не выслушавъ сперва. Конечно, я виноватъ во всемъ, я одинъ. Тысячу разъ твердилъ я себѣ это.

— Нѣтъ, нѣтъ, — горячо сказала она, — этого я не хочу.

Онъ испуганно посмотрѣлъ ей въ глаза.

— Этого я не хочу, — повторила она, — ты не долженъ такъ унижаться. Довольно и того, что ты несчастенъ.

— Все можетъ еще поправиться, — пробормоталъ онъ.

Потомъ, замѣтивъ печальную улыбку, которая промелькнула по ея губамъ, онъ продолжалъ:

— Несомнѣнно можетъ. Видишь ли, Кора, еслибъ я въ это не вѣрилъ, еслибъ не думалъ, что именно ты спасешь насъ, никогда не посмѣлъ бы и говорить съ тобою объ этомъ, чтобы тамъ ни случилось. Вѣдь, я все еще люблю ее, пожалуй, даже болѣе, чѣмъ когда-либо. Вотъ хоть сейчасъ, мнѣ уже кажется, будто я ее вѣкъ не видалъ, будто все, что было между нами, только тяжелый сонъ. И такъ бываетъ всегда, когда мы врозь. Мнѣ все представляется, что дверь сейчасъ откроется и я увижу передъ собою Тильду съ распростертыми объятіями, улыбающуюся, какъ только она одна умѣетъ улыбаться. Но дверь остается запертою, а когда мы съ женой встрѣчаемся… ну, не далѣе, какъ сегодня… нѣтъ, это слишкомъ ужасно!…

Онъ замолкъ и, кусая нижнюю губу, глядѣлъ передъ собою пылающими глазами. Кора прикоснулась къ его рукѣ и прошептала:

— Продолжай, прошу тебя.

— Иногда мнѣ казалось, — снова началъ онъ, — что она измѣнилась ко мнѣ только вслѣдствіе болѣзни, т.-е. отъ долгаго лежанья, потому что настоящимъ образомъ больною она никогда не была. Но, вѣдь, и другимъ женщинамъ приходится переносить то же самое. Сначала Тильда принимала все очень легко, шутила и смѣялась; я носилъ ее на рукахъ изъ комнаты въ комнату, читалъ ей цѣлые дни и ночи романы, ученыя сочиненія, въ которыхъ не понималъ ни слова, да и Тильда, вѣроятно, то же ничего не понимала. Внезапно она нашла, что я читаю дурно, и захотѣла дѣлать это сама; потомъ объявила, что не можетъ заниматься, пока я въ комнатѣ, и я долженъ былъ уходить на охоту или въ поле, и чѣмъ долѣе я отсутствовалъ, тѣмъ пріятнѣе ей было. Наконецъ, родилась наша дѣвочка; я блаженствовалъ и она то же, цѣлыхъ восемь дней. Докторъ не желалъ, чтобы она продолжала кормить ребенка; пришлось, прежде всего, выписать старуху Пультъ. Я сдѣлалъ это очень неохотно; терпѣть не могу этой женщины; она перессорилась со всѣми, была груба со мной и, кажется, даже съ Тильдою. По крайней мѣрѣ, жена не имѣла ничего противъ того, когда я ее отослалъ. Подробности я уже забылъ; знаю только, что мое кратковременное счастье миновало; казалось, будто невидимыя руки воздвигаютъ между нами стѣну, которая становится съ каждымъ днемъ выше и плотнѣе, и, когда я готовъ былъ кинуться на колѣна и цѣловать подолъ платья Тильды, я ударялся объ эту стѣну.

— Это ужасно, — прошептала Кора.

— Не думай, конечно, чтобы мы жили не говоря другъ съ другомъ ни слова, хотя, быть можетъ, это было бы и лучше. Иногда пріѣзжаютъ къ намъ гости, иногда мы сами дѣлаемъ визиты, и тогда Тильда совершенно такая же, какъ сегодня, бойкая, остроумная. Но при всякомъ подобномъ случаѣ она касается темы, которая именно въ ея устахъ мнѣ необыкновенно антипатична, старается дать мнѣ понять, что и я ничуть не лучше другихъ, намекаетъ на разныхъ дамъ, за которыми я дѣйствительно когда-то ухаживалъ, въ особенности на одну, извѣстную и тебѣ, Поли Вольфсбергъ. Это такія связи, Кора, съ которыми всегда окончательно порываешь, какъ только женишься, да у меня и не было ничего такого серьезнаго, какъ думаетъ Тильда. Но не могъ же я говорить ей все это, да мнѣ и не хотѣлось; я радъ былъ, что она ревнуетъ меня хоть къ моему прошлому, значитъ, все же она не совсѣмъ равнодушна. Она такъ часто говорила про эту Вольфсбергъ, что мнѣ, наконецъ, просто захотѣлось ее видѣть. Она очень красива и по своему, кажется, любила меня. Неужели Тильда и къ этому отнеслась бы равнодушно, какъ ты думаешь?

— Она здѣсь.

— Кто?

— Поли Вольфсбергъ, фрау Реннеръ.

— Одна? Безъ мужа?

— Не знаю. Кажется.

— Видитъ Богъ, какое страшное совпаденіе!

Онъ вскочилъ. Кора тоже приподнялась и вопросительно глядѣла ему въ глаза.

— Мы пойдемъ теперь домой? — сказала она.

— Конечно, а то куда же? Наши, навѣрное, уже ушли изъ сада.

Онъ подалъ ей руку. Они сдѣлали нѣсколько шаговъ; потомъ Кора снова остановилась.

— Тильда одна во всемъ виновата, но часть вины ляжетъ и на тебя, если окажется, что и ты не совсѣмъ хорошій человѣкъ.

— Что хочешь ты этимъ сказать?

— Что это будетъ неблагородная месть, если только месть можетъ вообще быть благородною.

— А, понимаю, не безпокойся. Эта особа замужемъ, да и я теперь уже не тотъ опасный человѣкъ, какимъ меня нѣкогда прокричали.

Онъ сказалъ это смѣясь, но, какъ показалось Корѣ, уже не своимъ прежнимъ, милымъ смѣхомъ. Молча покинули они залу и вошли въ смежную комнату, уже значительно опустѣвшую.

Глава VII.

Эшебургъ и Гильда, отыскивая своихъ товарищей, заглянули бѣгло въ залу, какъ разъ въ то время, когда Адальбертъ и Кора находились въ боковыхъ комнатахъ; потомъ они снова прошлись взадъ и впередъ по главной аллеѣ Променады. Наконецъ, профессоръ предложилъ вернуться домой, такъ какъ Гильда, навѣрное, уже достаточно насладилась кургартеномъ.

— Ничуть, — отвѣчала она. — Мнѣ здѣсь чрезвычайно весело. Я могла бы гулять такъ всю ночь. Посмотрите на этихъ двухъ толстухъ, съ цѣлымъ цвѣтникомъ и неизбѣжными попугаями на головахъ; развѣ онѣ не восхитительны? А этотъ старый франтъ съ размалеваннымъ лицомъ и въ прекрасныхъ лакированныхъ ботинкахъ, которые, повидимому, страшно жмутъ его ноги? Все это необыкновенно занимательно.

— А мнѣ такъ кажется очень печальнымъ, — замѣтилъ Эшебургъ.

— Вы шутите?

— Вовсе нѣтъ. Станьте немного въ сторону, такъ, чтобы ряды гуляющихъ надвигались прямо на насъ. Знаете ли, что они мнѣ напоминаютъ?

— Ну? — спросила Гильда.

— Шествіе мертвыхъ Шпангенберга, выставленное въ музеѣ.

— Вы съ ума сошли.

— По всему вѣроятію. Конечно, это не совсѣмъ то же самое, потому что на картинѣ паломники уже мертвые и имѣютъ право глядѣть на насъ такимъ тусклымъ взоромъ, а эти люди живутъ и идутъ на встрѣчу смерти съ глазами, въ которыхъ сверкаетъ жажда наслажденія.

— Ну, замѣтно, что вы защищаетесь патологическою анатоміею, — сказала, смѣясь, Хильда. — Я не вижу этихъ ужасовъ; для меня это веселое маскарадное шествіе. Вы просто хотите испортить мнѣ настроеніе духа.

— Ого!

— Ужь не думаете ли вы, что я не замѣтила, какъ вы злились на мою веселость? Вы не обращали никакого вниманія на мои остроты за табль д’отомъ, хотя нѣкоторыя изъ нихъ были очень удачны.

— Я готовъ согласиться, что ваша веселость не произвела на меня пріятнаго впечатлѣнія; она показалась мнѣ дѣланною.

— Вы хотите сказать, что я играла комедію?

— Я бы не такъ выразился. Вы, очевидно, испытывали настоящую потребность повеселиться, только это вамъ не удавалось; вотъ что меня огорчало.

Они вышли изъ главной аллеи и направились къ одному изъ выходовъ между магазинами.

Тильда остановилась.

— Побудемте еще немного въ саду, — сказала она. — Мы можемъ избѣгнуть ненавистной вамъ толкотни.

— Охотно, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Вотъ почти совсѣмъ уединенная аллея.

Правда, и здѣсь было еще довольно оживлено, однако, ходить было легче, чѣмъ между магазинами или передъ кургаузомъ, ярко освѣщенный фасадъ котораго озарялъ большую лужайку, украшенную пестрыми шкаликами. Бумажные фонари на широкихъ вершинахъ каштановъ разливали всюду мягкій полусвѣтъ, располагавшій къ интимной бесѣдѣ. Эшебургъ предчувствовалъ, что его спутница хочетъ сообщить ему что-то, что онъ сейчасъ услышитъ разгадку той тайны, которую подмѣтилъ съ первой же минуты. Сердце подсказывало ему, что рѣшеніе загадки будетъ неутѣшительно. Онъ вздрогнулъ, когда, послѣ короткаго молчанія, Тильда вдругъ сказала настолько торопливо, что онъ едва понялъ ее:

— И такъ, вы находите мою веселость неестественною, и это васъ печалитъ?

— Да, приблизительно такъ. Только, какъ я уже раньше намекалъ, я нахожу эти выраженія слишкомъ сильными.

— Ну, это не важно въ бесѣдѣ между друзьями; главное — понять другъ друга. Или, быть можетъ, вы не вѣрите въ истинную дружбу?

— Странно, мы бесѣдовали сегодя съ вашей сестрою какъ разъ на эту же тему и рѣшили, что дружба значитъ: желать и не желать того же самаго, или, говоря въ духѣ Спинозы, думать и не думать объ одномъ и томъ же.

— Во всякомъ случаѣ, вы другъ Коры?

— Надѣюсь.

— Но не мой?… А, вѣдь, когда-то вы были и моимъ другомъ…

— Если можно такъ выразиться. Вспомните, Тильда, вы были такъ молоды, а я такъ старъ. Въ такомъ случаѣ трудно желать одного и того же.

— Адальбертъ только годомъ моложе васъ, а я, однако, вышла за него замужъ.

— Вы его любили.

— Вы хотите сказать, что любовь не имѣетъ ничего общаго съ дружбой?

— Напротивъ, дружба ея лучшая часть.

— Совершенно невѣрно, — горячо возразила Тильда. — Относительно самой дружбы вы, быть можетъ, правы. Что же касается развитія дружбы изъ любви, — это, съ вашего позволенія, чистѣйшій вздоръ. Эти два чувства не имѣютъ ровно ничего общаго, даже исключаютъ другъ друга. Любовь, становясь дружбою, перестаетъ быть любовью.

— Вѣрнѣе, никогда не была ею, — замѣтилъ Эшебургъ.

— Это-то я и оспариваю, — воскликнула Тильда. — Что такое настоящая любовь? Такое чувство, когда два человѣка не могутъ обойтись другъ безъ друга. Два сердца и одно біеніе — прекрасно, но двѣ души и одна мысль — чепуха. Заботится ли сердце о томъ, что дѣлается въ головѣ? Развѣ у Фауста и Гретхенъ были однѣ и тѣ же мысли? — «Ты долженъ вѣрить!» — «Милое дитя!» Вотъ вамъ и все. Фаустъ скептическій философъ, она вѣрующій ребенокъ, а они другъ друга любятъ. Почему? Кто это знаетъ! Нѣтъ, милый Эшебургъ, такія существа могутъ только любить, дружиться — никогда.

— Извольте, — отвѣчалъ профессоръ, — останемтесь при любви. Если два человѣка крѣпки въ своемъ чувствѣ, пускай они обходятся безъ дружбы.

Тильда внезапно остановилась, близко подошла къ Эшебургу и сказала глухимъ, взволнованнымъ голосомъ:

— А если они не крѣпки, если и любви-то никогда не было, а только ложь и обманъ? Развѣ это не ужасно?

Эшебургъ былъ пораженъ. Въ пылу спора онъ совершенно забылъ о томъ облакѣ, которое недавно омрачало лицо любимой женщины. Теперь изъ этого облака сверкнула молнія и съ страшною ясностью освѣтила бездну, у края которой онъ позволялъ себѣ шутить.

— Вы говорите не о себѣ? — пробормоталъ онъ.

— О себѣ? — воскликнула она все тѣмъ же страстно-возбужденнымъ тономъ. — Возможно ли это? Всѣ говорятъ, что я сдѣлала блестящую партію. Не вы ли съ Корой уговаривали меня выходить замужъ? Вы навѣрное (знали, что я буду счастлива; вѣдь, вы гораздо умнѣе меня. И я счастлива. Быть въ девятнадцать лѣтъ матерью восьмимѣсячнаго ребенка — развѣ это ничего не значитъ? Имѣть все, что пожелаешь, домъ, экипажъ, слугъ? О себѣ? Знаете что, Эшебургъ, я должна разсказать это Адальберту Какъ онъ надъ вами посмѣется!

Она расхохоталась рѣзкимъ, вымученнымъ смѣхомъ, раздиравшимъ сердце. Внезапно смѣхъ умолкъ и она продолжала:

— Отчего вы не смѣетесь? Зачѣмъ смотрите вы на меня такъ серьезно, точно я одинъ изъ тѣхъ бѣдныхъ звѣрковъ, которыхъ вы анатомируете? Какая, право, бѣда, что я не мужчина! Какъ разъ теперь я могла бы идти въ университетъ, и, мнѣ кажется, я не посрамила бы васъ. Хорошо, должно быть, знаться съ умными людьми, которые, однако, все же не такъ умны, какъ мы сами. Но до этого я была бы самымъ разудалымъ студентомъ, удалымъ въ полномъ смыслѣ слова. Женщины, вино, долги!… Что вы объ этомъ думаете?

— Я думаю, что вы играете теперь комедію, отъ которой вамъ не хорошо, да и мнѣ тяжелѣе, чѣмъ я могу сказать.

— Очень жаль. Только почему бы мнѣ не считать жизнь комедіею, если вы смотрите на окружающую насъ толпу, какъ на шествіе мертвыхъ? Взгляните, развѣ эта фигура не прямо выхвачена изъ комедіи? Куда вы смотрите? Я говорю вотъ объ этомъ господинѣ, въ костюмѣ доктора Іегера. Онъ недуренъ, хотя и не такъ хорошъ, какъ его товарищъ. Гдѣ это я его видѣла?

— Пойдемте, — нетерпѣливо сказалъ Эшебургъ.

— Ну, вотъ вы и спугнули моихъ любимцевъ своимъ злымъ взглядомъ. Право, не знаю, что съ вами дѣлается? Здѣсь такъ весело. Взгляните на этотъ жемчугъ, на это брилліантовое ожерелье! Вы ничего не понимаете? Напрасно, такой человѣкъ, какъ вы, долженъ все знать…

— Наконецъ-то мы васъ нашли! — раздался за ними голосъ Адальберта.

— Наконецъ-то? — повторила Гильда. — Ну, это мы могли бы и вамъ сказать. Мы васъ ищемъ уже цѣлыхъ полчаса. Смотри, Кора, что за прелестныя вещи. Вотъ надо бы отдѣлать брилліанты твоей бабушки, Адальбертъ.

— Очень охотно, если тебѣ этого хочется, — отвѣчалъ онъ.

— Нѣтъ, мнѣ ужь расхотѣлось. А это кольцо ты непремѣнно долженъ купить Корѣ.

— Ты позволишь, Кора?

— Ради Бога! — воскликнула дѣвушка, удерживая его. — Вѣдь, вы знаете, что я ничего такого не ношу.

Адальбертъ, смѣясь, старался высвободиться. Они не замѣтили группы, которая остановилась за ними.

— Не оказать ли вамъ поддержку, товарищъ? — раздался чей-то голосъ.

— Боже мой, полковникъ Брель! — воскликнулъ Адальбертъ, съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ принимая протянутую руку.

— Къ вашимъ услугамъ. Баронесса, вашъ покорнѣйшій слуга. Позвольте вамъ замѣтить, что даже здѣшній цѣлебный источникъ не въ состояніи будетъ ничего прибавить къ прелестнымъ розамъ на вашихъ щечкахъ.

Потомъ, обращаясь къ Корѣ:

— Васъ я еще не имѣлъ счастья…

— Въ такомъ случаѣ, — прервала его Поли, здороваясь съ дѣвушкою, — я была счастливѣе васъ. Не знаю, — продолжала она, обращаясь къ Тильдѣ, — помните ли вы еще меня? Неужели? Вы приводите меня въ восторгъ. Позвольте же мнѣ въ такомъ случаѣ представить и моего брата, который, навѣрное, встрѣчался съ вами въ Берлинѣ.

— Я васъ едва ли узнала бы, — сказала Тильда.

— Еще бы! — отвѣчалъ Удо. — Гдѣ же вамъ помнить ничтожнаго поручика, да еще узнать его въ статскомъ платьѣ!

— Нельзя ли и мнѣ имѣть честь… — сказалъ Геннигъ, мрачно глядя на Поли.

— Извините, пожалуйста, баронесса, приватъ-доцентъ докторъ Геннигъ.

Тильда обернулась и, съ трудомъ сдерживая смѣхъ, отвѣчала на низкій поклонъ Геннига привѣтливымъ наклоненіемъ головы.

— А теперь, — продолжалъ полковникъ, потрясая руку Эшебурга, котораго зналъ еще со времени войны, а потомъ встрѣчалъ въ антропологическомъ обществѣ, — позвольте сдѣлать вамъ одно предложеніе. Не отпраздновать ли намъ нашу радостную встрѣчу скромнымъ ужиномъ въ ресторанѣ кургартена? Вы улыбаетесь, баронесса? Значитъ, дѣло рѣшено. Любезнѣйшій баронъ, не предложите ли вы руку фрау Реннеръ? Вольфсбергъ поведетъ фрейлейнъ фонъ-Рембергъ. Эти два ученые мужа прикроютъ наше отступленіе, которое совершится ровно въ одиннадцать часовъ. Въ пятьдесятъ лѣтъ можно еще увлекаться, c’est plus fort que nous, но домой возвращаешься всегда во-время. И такъ, avanti, господа, avanti!

Полковникъ пошелъ впередъ, ведя подъ руку Тильду.

— Думаете ли вы, что всѣ охотно идутъ съ нами? — оказала она, кидая взглядъ черезъ плечо. — Я замѣтила, кажется, нѣсколько хмурыхъ лицъ.

— Кому охота хмуриться, пока вокругъ насъ цвѣтетъ весна и молодость! — отвѣчалъ полковникъ, съ восторгомъ глядя въ обращенные къ нему красивые, улыбающіеся глаза.

Глава VIII.

Они пришли въ ресторанъ какъ разъ во-время, чтобы занять послѣдній, еще свободный столъ. Брель просилъ предоставить ему распорядиться и, не дожидаясь согласія, вступилъ въ отправленіе своихъ обязанностей. Въ одно мгновеніе принесли два не достававшихъ прибора, необходимое число стульевъ, было составлено меню, заказано шампанское, и въ то время, какъ болѣе ранніе посѣтители тщетно звали кельнера или ждали обѣщаннаго мѣста, компанія Бреля могла уже приступить къ ужину. Сѣли такъ, что каждая изъ дамъ имѣла съ обѣихъ сторонъ по кавалеру: Тильда сидѣла между полковникомъ и Удо, противъ нихъ помѣстилась Поли, а рядомъ съ нею Адальбертъ и Теннигъ. Кора очутилась между Удо и Адальбертомъ, визави съ Эшебургомъ. Шумъ разговоровъ, бѣготня кельнеровъ, стукъ тарелокъ и ножей, щелканье пробокъ, — все это дѣлало общую бесѣду почти невозможною. Даже Тильда и Поли, завязавшія сначала черезъ столъ оживленный разговоръ, смѣясь, отказались отъ этой попытки, къ великой радости Удо, который сгоралъ нетерпѣніемъ побесѣдовать съ красивою сосѣдкой. Сдѣлать это было тѣмъ легче, что Брель обратился въ эту самую минуту къ Эшебургу. Тильда милостиво приняла поклоненіе, выражавшееся въ каждомъ взглядѣ и словѣ Вольфсберга, и одобрительный смѣхъ, которымъ она вознаграждала его шутки, вскорѣ возвратилъ ему сумоувѣренность, измѣнившую ему сначала. Да и неудивительно. Никогда не встрѣчалъ онъ еще такого восхитительнаго существа. Съ этой прелестной женщиной надо было соблюдать величайшую осторожность. Какъ рѣшительно высказывала она свои мнѣнія, что за прелестная лукавая улыбка мелькала на ея губахъ, когда кто-нибудь говорилъ глупость! Съ ней Удо испытывалъ то же чувство, что и на маневрахъ, когда сгораешь желаніемъ отличиться и не увѣренъ, какъ бы не покрыть себя позоромъ.

— Я всегда подозрѣвала въ васъ философскія наклонности, баронъ, — смѣясь, говорила Поли Адальберту. — Теперь я вику, что недостаточно васъ цѣнила. Вы даже великій философъ.

— Чѣмъ заслужилъ я эту насмѣшку? — опросилъ онъ.

— Съ такою красивой женой нечего бояться насмѣшекъ, — прошептала Поли, мигнувъ полузакрытыми глазами въ сторону Тильды и Удо.

— Вы хотите сдѣлать меня ревнивымъ, — отвѣчалъ Оссекъ, — но это вамъ не удастся. У меня нѣтъ никакого расположенія къ ревности и я ничего не имѣю противъ того, чтобы вашъ братъ бесѣдовалъ съ моею женой.

— Въ этомъ вы правы, — горячо сказала Поли. — Удо отличный мальчикъ, хотя и причиняетъ нашимъ родителямъ или, вѣрнѣе, мнѣ много заботъ. Въ Берлинѣ онъ рѣшительно не могъ долѣе оставаться; къ счастью, его перевели въ Раштатъ. Понятно, что и тамъ полкъ уже давно обожаетъ его. Боюсь, какъ бы Удо и теперь не продолжалъ своей легкомысленной жизни.

— Не лишайте его беззаботности, — отвѣчалъ Адальбертъ. — Приходитъ время, когда мы тщетно вздыхаемъ о ней.

— Боже, какъ трагично! — воскликнула Поли. — Предоставьте это намъ, не только пишущимъ трагедіи, но и…

— Мнѣ сейчасъ сказалъ докторъ, что вы начали разрабатывать свой прекрасный талантъ. Геннигъ совершенно увлеченъ вашею пьесой, а я не знаю вашихъ стиховъ.

— Кромѣ тѣхъ, надѣюсь, которые были посвящены одному господину, чье имя я не смѣю теперь даже назвать.

— Tempi passati, — пробормоталъ Адальбертъ.

— Да, они прошли, но не забыты, по крайней мѣрѣ, мною. Чтобы писать трагедіи, надо самому сперва пережить ихъ.

— Мы, кажется, собрались праздновать свиданіе?

— Развѣ это можетъ помѣшать слезѣ упасть въ чашу веселья?

— Она только омрачитъ блескъ извѣстныхъ мнѣ прекрасныхъ глазокъ. А теперь позвольте замѣтить вамъ, что вашъ сосѣдъ съ лѣвой стороны уже три раза пытался привлечь ваше вниманіе. Дайте ему хоть одинъ шансъ, иначе онъ, навѣрное, пришлетъ мнѣ завтра секундантовъ.

Адальбертъ вполнѣ сознавалъ свою невѣжливость, но онъ помнилъ послѣднія слова Боры; ему казалось, что взглядъ ея укоризненно останавливается на немъ, и, уже ради нея, онъ хотѣлъ прервать разговоръ, который такъ странно его привлекалъ. Онъ обратился въ Эшебургу, внутреннее содрогнувшись, потому что Тильда разразилась въ эту минуту при одной изъ шутокъ Удо болѣе громкимъ смѣхомъ, чѣмъ дозволяло мѣсто, гдѣ они находились.

Поли не сразу послѣдовала приглашенію Адальберта бесѣдовать съ Геннигомъ. Откинувшись на спинку стула и прикрываясь вѣеромъ, она сидѣла, кусая губы. Первое нападеніе было отбито; однако, стрѣла, все-таки, попала въ цѣль, иначе Осеевъ не прервалъ бы такъ рѣзво ея намековъ на прошлое. Не все ли равно, Брель или Удо возьмется за дѣло! Глаза Поли встрѣтились со взоромъ полковника, который незамѣтно для всѣхъ мигнулъ въ сторону Тильды и молодаго офицера. Оба улыбнулись; они вполнѣ поняли другъ друга, съ той только разницею, что Брель не такъ благосклонно смотрѣлъ на своего молодаго соперника, какъ думала Поли. Онъ имѣлъ время обсудить дѣло. Жена его должна была пріѣхать надняхъ; для правильной аттаки оставалось слишкомъ мало времени; къ тому же, какъ ни желалъ онъ унизить Адальберта, не было никакой нужды непремѣнно сдѣлать это самому. Пусть лучше Поли пуститъ въ дѣло Удо; нѣкоторая доля удовольствія все же достанется и полковнику.

Брель вмѣшался въ остроумную болтовню, которая все болѣе разгоралась между Тильдою и молодымъ офицеромъ, взялъ сторону Удо, ни чуть не смутивъ этимъ баронессу, которая такъ же легко боролась теперь съ двумя противниками, какъ сначала съ однимъ.

Не встрѣтивъ поддержки со стороны молчаливаго Эшебурга, Адальбертъ снова обратился къ Поля, на этотъ разъ уже съ твердою рѣшимостью не останавливаться болѣе передъ нравственными соображеніями, надъ которыми издѣвалась сама Тильда. Поли кротко встрѣтила раскаявшагося и съумѣла завязать легкую болтовню, въ которую искусно вовлекла и Геннига. Ей не хотѣлось раздражать своего любимца; она боялась рѣзкой выходки со стороны этого безтактнаго человѣка.

Сидя между двумя веселыми группами, Кора и Эшебургъ были предоставлены самимъ себѣ. Раздѣленные длиною стола, они не могли бесѣдовать между собою и избѣгали даже встрѣчаться взглядами, чтобы одинъ не прочелъ въ глазахъ другаго только что повѣренной ему тайны. Слушая вызывающій смѣхъ Тильды, Эшебургъ вспоминалъ шутки, которыми несчастная женщина хотѣла скрыть отъ него свое разрушенное счастье; при каждомъ взглядѣ на лицо Адальберта, возбужденное теперь виномъ и искусственною бесѣдою, Корѣ представлялось оно такимъ, какимъ оно было за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, блѣднымъ, убитымъ, смоченнымъ слезами. Все тяжелѣе становилось у нея на душѣ; все мрачнѣе дѣлалось облако на челѣ Эшебурга. Онъ обдумывалъ, подъ какимъ бы предлогомъ ему покинуть общество; Кора также нѣсколько разъ готовилась просить, чтобы встали отъ стола. Ужинъ длился болѣе часа, публика почти вся разошлась; лишь немногіе посѣтители еще сидѣли за остаткомъ вина или передъ пустыми чашками. Недалеко отъ компаніи Креля все еще находилась чета Дугласовъ. Англичанинъ читалъ газету, которую, очевидно, зналъ уже наизусть, тамъ какъ, онъ изучалъ все одну и ту же страницу; жена его, опираясь головою на руки, неподвижно глядѣла на пустую чашку, по временамъ сжимая въ рукѣ обшитый кружевомъ платокъ. Невольно Кора сравнила ея неподвижность съ возбужденностью Тильды. Или это тоже несчастный бракъ?

Англичанинъ сложилъ, наконецъ, газету, сунулъ ее въ карманъ и всталъ; за нимъ поднялась и дама. Имъ приходилось идти какъ разъ мимо пирующихъ.

— Sapristi! — пробормоталъ полковникъ, роняя лорнетъ, черезъ который въ упоръ глядѣлъ въ лицо англичанки. — Что за поразительное сходство!

— Съ кѣмъ? — спросили три голоса.

Баронъ Крель, не отвѣчая ни слова, снова вставилъ стеклышко въ глазъ, чтобы еще разъ взглянуть на удалявшуюся даму.

— Извините, — сказалъ онъ, — сколько я помню, никто не обязанъ давать на судѣ отвѣтовъ, которые могли бы его компрометировать.

— Но вы не на судѣ! — воскликнула Поли.

— Къ тому же, вы уже скомпрометировали себя отказомъ, — сказала Гильда.

— Вы правы, какъ всегда, — отвѣчалъ полковникъ, любезно кланяясь молодой женщинѣ. — Надѣюсь, что я съумѣю оправдаться искреннимъ признаніемъ, и да проститъ меня англійская леди, если я хоть на минуту смѣшалъ ее съ француженкой, которую видѣлъ вскользь въ одномъ парижскомъ игорномъ домѣ, гдѣ мнѣ указывали на нее, какъ на дочь содержательницы.

— А когда это было? — горячо спросила Тильда.

— Мнѣ стыдно сознаться, два года тому назадъ, во время моего свадебнаго путешествія.

— Ахъ, какой вы ужасный человѣкъ! — воскликнула Поли, грозя Брелю пальцемъ.

— Ничуть, — замѣтила Тильда. — По моему, очень мило, что баронъ такъ откровененъ, это гораздо лучше, чѣмъ притворяться добродѣтельнымъ, дѣлать видъ, будто никогда и не былъ въ игорномъ домѣ, никогда не могъ бы смѣшать одной красивой женщины съ другою…

— Мнѣ кажется, намъ пора идти, — сказала Кора, вставая — У меня очень болитъ голова.

Эшебургъ вскочилъ; остальные встали медленнѣе; всего неохотнѣе поднялись Тильда и У до.

— Я могъ бы просидѣть такъ до утра, — сказалъ молодой человѣкъ, страстно глядя ей въ глаза.

Тильда засмѣялась и подошла къ Корѣ.

— Развѣ я такъ виновата, Кора?

— Да.

— Коротко и ясно. Ну, а подробный выговоръ я получу, конечно, завтра.

Она, смѣясь, вернулась къ Удо. Эшебургъ подалъ руку Корѣ; Поли выбрала Адальберта.

— Вы слишкомъ опасны, — сказала она полковнику и доктору. — Порядочная женщина не можетъ довѣриться вамъ. У одного только барона есть правила.

— Вы, право, подорвете весь мой кредитъ, — сказалъ Адальбертъ.

— Тѣмъ лучше, — громко отвѣчала она. Потомъ, сжимая его руку, шепнула: — тогда приходите ко мнѣ; вѣра въ васъ безгранична.

Передъ отелемъ d’Angleterre всѣ разстались.

— Будемте добрыми сосѣдями, тихо сказала Поли Адальберту.

— А завтра давайте снова веселиться, — воскликнулъ Брель.

Глава IX.

Даже самые старые посѣтители Баденъ-Бадена не могли бы припомнить такого блестящаго осенняго сезона, если можно было вообще говорить объ осени, когда ни одинъ листъ еще не пожелтѣлъ и луга и лѣса поражали свѣжестью. Что за длинныя вереницы дрожекъ ежедневно привозили съ каждаго поѣзда массу пассажировъ, хотя одинъ Богъ вѣдаетъ, куда дѣвались эти люди, такъ какъ никто не думалъ еще трогаться и отели уже давно переполнились до чердаковъ! Неудивительно, если содержатели гостиницъ брали теперь за все только русскія цѣны, если цвѣтокъ для теплички стоилъ дороже многихъ орденовъ, а букетъ для дамы сердца перешелъ въ область недосягаемыхъ вещей. Ну, словомъ, прелесть, что за жизнь!

На эту тему шелъ разговоръ между группою, сидѣвшею въ ресторанѣ кургартена за стаканомъ пива или мадеры.

— Я считаю возможнымъ для насъ, мужчинъ, да, пожалуй, даже для большинства дамъ, оставаться незамѣченными, — сказалъ совѣтникъ посольства фонъ-Бинцъ. — Если нѣкоторыя изъ нихъ и не пользуются этимъ преимуществомъ, то исключеніе только подтверждаетъ правило.

— Сомнѣваюсь, — отвѣчалъ камергеръ фонъ-Пустовъ, — чтобы имъ очень хотѣлось затеряться вмѣстѣ съ другими въ общей массѣ. По крайней мѣрѣ, онѣ всячески стараются избѣгнуть этого несчастья.

— До сихъ поръ имъ это отлично удавалось, — замѣтилъ совѣтникъ.

— Нѣтъ причинъ опасаться, чтобы число ихъ поклонниковъ уменьшилось, — прибавилъ камергеръ.

— Напротивъ, — сказалъ ассессоръ фонъ-Ленгсфельдъ, — оно даже возрастаетъ съ каждымъ днемъ.

— Вѣрно, — отозвался фонъ-Бинцъ. — Давно уже рѣшено, что баронесса Оссекъ и тайная совѣтница Реннеръ единственныя женщины въ своемъ родѣ, такъ сказать, внѣ конкурса.

— Если не считать красивой лэди Дугласъ, — вставилъ камергеръ.

— Господа, — вмѣшался майоръ фонъ-Либе, — вотъ идетъ Вольфсбергъ. Ни слова болѣе объ этомъ соперничествѣ.

— Какомъ соперничествѣ? — спросилъ Удо, слышавшій послѣднее замѣчаніе майора.

— Мы скажемъ вамъ, если вы, не задумавшись, назовете тѣхъ трехъ дамъ, о которыхъ мы сейчасъ говорили.

— Есть о чемъ думать! — воскликнулъ Удо. — О моей сестрѣ, баронессѣ Оссекъ и лэди Дугласъ. Это само собою разумѣется. Относительно первой я, какъ братъ, не судья; что касается второй, я невмѣняемъ, потому что принадлежу къ числу ея заклятыхъ поклонниковъ, а о третьей спросите меня, когда я съиграю съ нею первую партію въ lawn-tennis.

— Ну, долго же придется ждать, — сказалъ фонъ-Бинцъ.

— Можетъ быть, а пока я очень доволенъ и крокетомъ… Боже мой, уже три четверти, у меня нѣтъ ни минуты времени… Кельнеръ!

Удо заплатилъ за мадеру, торопясь до такой степени, что нетерпѣливо закричалъ кельнеру, искавшему сдачи съ пяти марокъ:

— Оставьте себѣ, — и скорыми шагами вышелъ изъ парка.

— Счастливецъ! — пробормоталъ камергеръ.

— Ну, какъ сказать! — замѣтилъ совѣтникъ посольства. — Во всякомъ случаѣ счастье его имѣетъ предѣлы. Вчера въ клубѣ онъ опять проигралъ Дугласу крупную сумму. Желалъ бы я знать, гдѣ онъ беретъ деньги.

— Не понимаю теперешней молодежи, — сказалъ камергеръ. — Вы всѣ ужасно завистливы. Въ мое время было не такъ: живи и давай жить другимъ.

— Какъ разъ девизъ маленькой баронессы Оссекъ, — замѣтилъ фонъ-Бинцъ. — Я видѣлъ ее съ Крелемъ въ кабріолетѣ. Прелесть, какая миленькая!

— Ну, Крель даромъ теряетъ время; она уже попалась на удочку, — пробормоталъ фонъ-Ленгсфельдъ.

— А я такъ утверждаю, что Вольфсбергъ играетъ роль щуки въ морѣ, — возразилъ камергеръ.

— Не совѣтовалъ бы я ему идти слишкомъ далеко, — вмѣшался майоръ, прерывая свою бесѣду съ помѣщикомъ фонъ-Штейнбахомъ и обращаясь къ остальнымъ. — Оссекъ не любилъ прежде такихъ шутокъ.

— Кстати, майоръ, вы уже давно знаете барона? Правда ли, что онъ былъ опекуномъ своей жены?

— Не въ полномъ смыслѣ опекуномъ, — отвѣчалъ майоръ. — Отецъ его и генералъ фонъ-Рембергь были друзьями, даже приходились другъ другу немного сродни. Генералъ любилъ пожуировать и женился поздно; жена была моложе его лѣтъ на двадцать и считалась одною изъ первыхъ красавицъ Берлина. Она увлекалась обществомъ, умѣла принимать, и домъ ихъ походилъ на муравейникъ; говорили, что генералъ сильно запутался въ долгахъ. Но, по всему вѣроятію, было не такъ плохо. По крайней мѣрѣ, когда онъ умеръ, все устроилось прекрасно и въ этомъ случаѣ Оссекъ много помогалъ, только не въ томъ смыслѣ, какъ думаютъ иные. Онъ, правда, очень богатъ и всегда былъ необыкновенно щедръ, но генеральша слишкомъ горда, чтобы принимать подарки отъ молодаго человѣка; смотрѣть же на Осеева, какъ на будущаго зятя, было еще невозможнѣе: баронессѣ было тогда не болѣе пяти лѣтъ. Нѣкоторыя услуги онъ. навѣрное, оказалъ, но главнымъ организаторомъ безспорно былъ Эшебургъ, тогда еще человѣкъ молодой и не такой извѣстный, какъ теперь.

— Значитъ, они съ Оссекомъ друзья съ дѣтства? — спросилъ ассессоръ.

— Съ самаго ранняго дѣтства; они вмѣстѣ играли, — отвѣчалъ майоръ.

— Говорятъ, что онъ женится на старшей сестрѣ, — сказалъ фонъ-Бинцъ.

— Да ихъ нигдѣ даже не видать вмѣстѣ, — замѣтилъ ассессоръ.

— Ее вообще нигдѣ не видно.

— Странно, — вмѣшался фонъ-Штейнбахъ, — но мнѣ эта молодая дѣвушка нравится гораздо больше, чѣмъ ея знаменитая сестра или фрау Реннеръ. О красивой англичанкѣ судить не могу; я ее еще не видалъ.

— Позвольте предложить вамъ средство исправить эту преступную оплошность. Теперь какъ разъ время. Леди Дугласъ, навѣрное, играетъ въ lawn-tennis.

— Извольте, — отвѣчалъ фонъ-Штейнбахъ, вставая. — Мнѣ нужно еще нагулять себѣ аппетитъ къ обѣду.

— А если вы сознаете свою ошибку? — спросилъ ассессоръ.

— Тогда приглашу васъ всѣхъ сегодня вечеромъ на бутылку шампанскаго.

— Не преминемъ явиться! Идетъ! — послышалось отовсюду.

Они двинулись въ путь и пошли влѣво отъ Лихтентальской аллеи, по которой ѣхали теперь вереницы экипажей. была также переполнена гуляющими.

— Повѣрите ли вы, что половина этихъ людей или идеи, смотрѣть, какъ играютъ въ крокетъ, или возвращается оттуда? — сказалъ ассессоръ.

— А lawu-tennis съ леди Дугласъ дается сверхъ комплекта, — вставилъ совѣтникъ.

— Я знаю людей, которые считаютъ его настоящей pièce de résistance, — замѣтилъ камергеръ, насмѣшливо глядя на Ленгсфельда.

— Это весьма возможно, — сказалъ онъ, — только присутствіе мистера Дугласа портитъ мнѣ всегда аппетитъ.

— Вы должны знать, — обратился майоръ къ Штейнбаху, — что прекрасная англичанка играетъ только съ своимъ мужемъ. Поэтому Вольфсбергъ и прозвалъ ихъ: les inséparables. Славный человѣкъ этотъ Вольфсбергъ, жаль только, что… Но что съ вами, господа?

— Да глядите же, майоръ.

— Что такое?

— Вольфсбергъ играетъ въ lawn-tennis съ лэди Дугласъ.

— Быть не можетъ!

Всѣ протѣснились сквозь толпу, густыми рядами обступившую мѣсто игры. Партія только что кончилась; Удо благодарилъ свою красивую партнерку и пожималъ ея руку. Потомъ онъ подалъ руку и мистеру Дугласу, и они подошли къ низкой рѣшеткѣ, которая отдѣляла ихъ отъ крокета. Здѣсь стояли баронесса Осеевъ, фрау Реннеръ, три миссъ Суольвель, прозванныя «близнецами», баронъ Крель, донъ Темистоклъ Виго-Суольвель, только что прибывшій изъ Чили, и Геннигъ. Началось обоюдное представленіе, но подробностей уже нельзя было разобрать, потому что толпа слишкомъ тѣснилась. Мало-по-малу публика стала расходиться и кавалеры снова очутились вмѣстѣ.

— Господа! — воскликнулъ фонъ-Бинцъ, — Штейнбахъ все еще не сознался, что непростительно превознесъ фрейлейнъ фонъ-Рембергъ въ ущербъ маленькой баронессѣ.

— И не сознается, — отвѣчалъ землевладѣлецъ. — О вкусахъ не спорятъ: я нахожу фрейлейнъ фонъ-Рембергъ красивѣе баронессы, красивѣе фрау Реннеръ, даже англичанки, которую, наконецъ, увидалъ.

— Жаль шампанскаго! — воскликнулъ ассессоръ.

— А мы его, все-таки, разопьемъ, — отвѣчалъ фонъ-Штейнбахъ. — Господа, «прошу васъ всѣхъ сегодня вечеромъ, въ девять часовъ, въ ресторанъ кургартена.

Глава X.

Кора медленно шла лѣсомъ по своей любимой тропинкѣ, мимо русской церкви. Въ первый разъ послѣ цѣлой недѣли приходилось ей идти безъ маленькой Лизы, которую она несла обыкновенно на вершину горы, поочередно съ Дореттою; тамъ проводила она многіе часы, читая, мечтая, играя съ ребенкомъ или болтая съ кормилицею. Какъ быстро летѣло тогда время! Какъ тянется оно сегодня! Куда дѣвалось удовольствіе, которое испытывала дѣвушка, слѣдя за золотистыми лучами солнца, слушая пѣніе дроздовъ, любуясь цвѣтами! Все преобразилось, казалось ей теперь тусклымъ и монотоннымъ.

Она сѣла на скамью и начала читать. Чтеніе не шло на ладъ. Кора закрыла книгу.

— Нечего вымещать свою досаду на бѣдномъ авторѣ, — сказала она. — Онъ, навѣрное, сдѣлалъ все, что могъ, чтобы искусно сплести нити, и имѣетъ право требовать, чтобы я шла къ нему на встрѣчу съ добрымъ намѣреніемъ насладиться его твореніемъ, а не называла бы его тупымъ и прозаическимъ только потому, что сама въ такомъ настроеніи. И безъ меня довольно неблагодарности на свѣтѣ.

Она снова окинула взоромъ ландшафтъ, покачала головою, опустила книгу въ карманъ и встала.

„Лучше идти дальше въ лѣсъ, — подумала она. — Модно, по крайней мѣрѣ, утѣшать себя мыслью, что прогулка, все-таки, не полная праздность“.

Кора повернула влѣво по тропинкѣ. Внезапно она услыхала за собою торопливые шаги. Сердце ея забилось сильнѣе. Она знала, что Адальбертъ не участвуетъ въ крокетѣ; онъ не разъ видѣлъ, какъ она уходила сюда съ дѣвочкою. Ужь не хочетъ ли онъ оправдать свое сегодняшнее поведеніе? Это необходимо; только врядъ ли ему удастся.

— Фрейлейнъ Кора!

— Это вы, Эшебургъ?

Она глубоко вздохнула и протянула руку.

— Я, кажется, испугалъ васъ? — началъ профессоръ. — Я былъ увѣренъ, что застану васъ здѣсь; только отчего вы однѣ?

— Меня отставили отъ должности, — отвѣчала она, стараясь улыбнуться.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что Гильда отказала сегодня Дореттѣ; бѣдняжка уѣхала уже два часа тому назадъ. Столько же времени находятся въ домѣ давно ожидаемый камердинеръ Фридрихъ и новая нянька; не знаю, право, гдѣ они такъ скоро нашли ее.

— Но зачѣмъ все это?

— Кажется, фрау Пультъ терпѣть не могла Доретты, ну, а кого ненавидитъ фрау Пультъ…

— Ужасная женщина! — воскликнулъ Эшебургъ. — Это злой демонъ вашей семьи. Я убѣжденъ, что, ори всей ея льстивости, она постоянно подстрекаетъ противъ васъ вашу мать, да и интригу противъ Доретты она затѣяла только съ тѣмъ, чтобы испортить удовольствіе, которое доставлялъ вамъ ребенокъ.

— Ну, совсѣмъ-то это ей не удастся, — отвѣчала Кора. — Однако, все-таки, я отставлена отъ дѣла. Тильда пожелала, чтобъ я менѣе занималась дѣвочкой, для того, чтобы она привыкла, наконецъ, къ бабушкѣ и фрау Пультъ.

— И Адальбертъ присутствовалъ при этой назидательной сценѣ?

Кора вспыхнула.

— Очень естественно, что мужчины предоставляютъ женщинамъ рѣшеніе такихъ внутреннихъ вопросовъ.

— Вы находите это естественнымъ? — переспросилъ Эшебургъ. — Ну, а до меня это и совсѣмъ не касается, тѣмъ болѣе, что я пришелъ проститься съ вами. Я уѣзжаю съ шестичасовымъ поѣздомъ.

— Счастливый путь.

— И только? — укоризненно сказалъ Эшебургъ.

— Позвольте еще выразить надежду, что вамъ было здѣсь весело. Почему бы и нѣтъ? Хорошо бродить съ утра до ночи по горамъ. Жаль только, что я все это время разыгрывала роль няньки. Теперь и я могла бы съ вами гулять, но я и тутъ опоздала.

— Вы сердитесь на меня, Кора?

Онъ остановился и заглянулъ ей въ глаза.

— Да, — сказала она, тоже останавливаясь и отвѣчая на его взглядъ; потомъ пошла дальше.

— Я не спрашиваю васъ даже почему? — тихо сказалъ онъ. — Я искалъ васъ только затѣмъ, чтобъ объяснить свой поступокъ. Объясненіе очень просто; я не могу долѣе видѣть того, что здѣсь происходитъ, и предпочитаю уѣхать.

— Это, дѣйствительно, очень просто, — отвѣчала Кора. — Нѣсколько сложнѣе, но, по моему, болѣе дружественно было бы постараться помочь.

— Я пытался, но безуспѣшно. Выслушайте меня, Кора. Если послѣ печальныхъ наблюденій, которыми мы обмѣнялись въ первый же злополучный вечеръ, я старался не заговаривать болѣе съ вами о нашемъ общемъ горѣ, то только потому, что надѣялся безъ большаго труда самъ распутать дѣло. Изъ вашихъ словъ я понялъ, что Гильда сомнѣвается въ любви муха и ревнуетъ его къ прошлому. Удивительно ли, что она вышла изъ себя, встрѣтившись съ той самой женщиной, на которую ей указывали, какъ на послѣднюю привязанность Адальберта? Нужно же было ему имѣть такъ мало такта и въ первый же вечеръ начать ухаживать за нею на глазахъ жены!

— Послѣ того, какъ она подала ему блестящій примѣръ своимъ обращеніемъ съ Вольфсбергомъ.

— Объ этомъ потомъ, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Я имѣлъ счастье доказать Тильдѣ, что Адальбертъ никогда не любилъ Поли и не былъ ея женихомъ, что если онъ ухаживаетъ за нею теперь, то изъ какого-нибудь другаго побужденія, а не изъ страсти. Да лучше всего я сейчасъ же разскажу вамъ, что происходило нѣкогда между нимъ и Поли.

— Я вовсе не любопытна.

— А все же на всякій случай. Я знаю, вы терпѣть не можете фрау Реннеръ. Адальберту она тоже была мало симпатична, но она страшно ухаживала за нимъ, и онъ не имѣлъ рѣшимости сердиться на эту рыжую сирену за ея сладкія трели. За то онъ жилъ въ вѣчномъ страхѣ, какъ бы она не сдѣлала публичной демонстраціи, и, кто знаетъ, подъ вліяніемъ этого опасенія онъ могъ, пожалуй, даже жениться на ней. Поэтому я былъ очень радъ, когда случилось слѣдующее. Въ одно прекрасное воскресенье заходитъ ко мнѣ Адальбертъ и подаетъ письмо, очень интимное, въ которомъ Поли извиняется передъ какимъ-то Гуго, что не могла принять его наканунѣ, такъ какъ у нея былъ нѣкто, преслѣдующій ее своею безнадежною любовью. „Какъ попало это письмо къ тебѣ?“ — спросилъ я Адальберта. — „По почтѣ, только я не знаю, кто же этотъ Гуго“. — „Да кто же иной, какъ не баронъ Крель? Красавица второпяхъ перепутала адресы, и вамъ остается только обмѣняться съ барономъ письмами, какъ это дѣлается въ комедіяхъ“. Понятно, что Адальбертъ пожелалъ обмѣняться не письмами, а пулями, но я его урезонилъ, и дѣло уладилось. Никто при этомъ не но-₁ страдалъ, кромѣ бѣднаго Реннера, черезъ четыре мѣсяца женившагося на Поли.

— Подобно тому, какъ Адальбертъ два мѣсяца передъ тѣмъ на Тильдѣ.

Слова эти невольно вырвались у Коры. Эшебургъ пристально посмотрѣлъ на нее.

— Я самъ въ дурномъ настроеніи духа, — сказалъ онъ, — и вамъ не слѣдовало бы мѣшать мнѣ хоть немного придти въ себя.

— Признаюсь, — отвѣчала Кора, — что ваша веселенькая исторія меня оскорбила. Не думаю, чтобы она имѣла успѣхъ и у Тильды.

— Правда, я не былъ особенно счастливъ, — отвѣчалъ Эшебургъ, — но не потому, чтобы сама исторія была оскорбительна. Тильда должна быть благодарна, если я доказалъ ей, что Адальбертъ не могъ любить такой женщины, какъ Поли. А если я ошибся въ разсчетѣ, то только потому, что онъ всѣми силами старается навлечь на себя это подозрѣніе.

— Повторяю, онъ только слѣдуетъ примѣру Тильды, съ той разницею, что она изъ осторожности выбираетъ двухъ вздыхателей заразъ или, быть можетъ, трехъ, четырехъ, почемъ знать?

— Вы внѣ себя, Кора.

— Да, — воскликнула она, — удивляюсь только, что вы такъ спокойны. Да развѣ это прежняя Тильда, эта принцесса, которая спитъ до одиннадцати часовъ, а потомъ лежитъ еще на диванѣ, подъ предлогомъ чтенія французскаго романа? Развѣ это Тильда, эта нарядная, напудренная дама, которая катается въ кабріолетѣ съ старымъ волокитой или выставляетъ себя напоказъ съ цѣлой толпой поклонниковъ и такихъ же женщинъ, какъ она? Нѣтъ, это не моя сестра. Я не знаю этой кокетки, не хочу ее знать. И еслибъ Адальбертъ ее возненавидѣлъ, я не смѣла бы сказать, что онъ не правъ.

— А знаете ли вы, что я сказалъ бы ему? — прервалъ ее Эшебургъ. — Что онъ тысячу разъ не правъ, что если кого-нибудь слѣдуетъ ненавидѣть, то именно его, не съумѣвшаго приковать къ себѣ неопытное сердце.

— Вы сказали бы ему это? — воскликнула Кора. — Ну, а я иначе понимаю дружбу. То, что q говорила вамъ сейчасъ, я высказала Тильдѣ прямо въ глаза. Конечно, я должна была предвидѣть, что она отниметъ у меня ребенка.

— Я воображалъ, что вы меня лучше знаете и не подумаете, что я нападаю на своихъ противниковъ изподтишка. Адальберту хорошо извѣстно мое мнѣніе; теперь вы поймете, почему я хочу ѣхать.

— Еще разъ счастливый путь.

Глухой, безнадежно-печальный тонъ, которымъ произнесла Кора эти слова, проникъ въ сердце Эшебурга. Они стояли теперь передъ скамейкою; дѣвушка сѣла и вынула книгу. Солнечный лучъ, прорываясь сквозь густыя вѣтви, игралъ на ея темныхъ волосахъ, съ которыхъ она, по обыкновенію, сняла шляпу. Странное чувство, никогда еще не испытанное Эшебургомъ возлѣ этой дѣвушки, овладѣло имъ. Кора съ своимъ умнымъ, милымъ, теперь такимъ печальнымъ лицомъ показалась ему гораздо выше той женщины, ради которой онъ такъ долго изнывалъ отъ безнадежной любви.

Эшебургъ пробудился отъ своихъ размышленій и сѣлъ на нѣкоторомъ разстояніи отъ Боры.

— Позвольте мнѣ побыть съ вами еще нѣсколько минутъ, — сказалъ онъ. — Я не могу уѣхать, зная, что возбудилъ ваше неудовольствіе. Если бы мнѣ не было стыдно», я сказалъ бы вамъ; позвольте мнѣ остаться въ Баденъ-Баденѣ совсѣмъ, пока дозволяетъ мнѣ время.

Слезы потекли изъ глазъ Коры. Она кивнула утвердительно и Эшебургъ глубоко вздохнулъ, точно избавился отъ страшной тяжести.

— Такъ-то лучше, милый другъ, — сказалъ онъ. — Мы просто не хорошо принялись за дѣло. Не помѣняться ли намъ ролями? Я знаю, почему послѣ перваго же вечера вы избѣгали встрѣчаться съ Адальбертомъ. Та же причина дѣлала и меня робкимъ съ Тильдою. Мы еще не чувствуемъ себя довольно крѣпкими и боимся возврата старой болѣзни. Но мы должны преодолѣть эту слабость. Адальбертъ охотнѣе подчинится вашему нѣжному голосу, чѣмъ моему грубому. Въ свою очередь, Тильда хоть уважаетъ меня. Только въ этомъ планѣ есть одинъ сомнительный пунктъ.

— Какой именно?

— Что, если Адальбертъ, который съ отчаянія кидаетъ теперь свое сердце фрау Реннеръ, отдастъ его вамъ?

Кора не засмѣялась; краска, разлившаяся по ея лицу, вызвана была не гнѣвомъ.

— Это бы мнѣ никогда и въ голову не пришло, — отвѣчала она — Мнѣ даже и теперь хочется смотрѣть на ваши слова, какъ на шутку. Что бы вы подумали, если бы я сказала: «бойтесь, какъ бы красавица не влюбилась въ своего духовника»?

— Вотъ и прекрасно! — воскликнулъ Эшебургъ, не сводя глазъ съ серьезнаго лица, которое никогда еще не казалось ему такимъ милымъ. — Сперва мы поссорились, а теперь говоримъ другъ другу комплименты. Только Тильда не полюбитъ такого человѣка, какъ я. Она ребенокъ и должна поэтому презирать даже золотые плоды, если они поданы не на серебряномъ блюдѣ.

— Однако, Адальбертъ богатъ, красивъ, храбръ, — словомъ, джентльменъ съ ногъ до головы. Тильдѣ слѣдовало бы его любить, и она его, дѣйствительно, когда-то любила. Или вы и этому не вѣрите?

— Трудно сказать, — отвѣчалъ профессоръ. — Иногда мнѣ казалось, что она любила только созданіе своей фантазіи; вѣдь, это случается ежедневно. Бракъ, какъ учрежденіе чисто-земное, не можетъ осуществлять нашихъ идеальныхъ мечтаній, и, рано ли, поздно ли, мечтателю неизбѣжно приходится разочароваться. Тильда перенесла еще", кромѣ того, тяжелое испытаніе, которое могло бы исчерпать терпѣніе даже* святаго; ну, а она не святая. Но вы меня не слушаете?

— Напротивъ, — отвѣчала Кора, надѣвая шляпу и вставая, — только во всемъ, что вы говорите, я слышу лишь одно…

— Что именно?

— Что вы еще любите Тильду столько же, какъ и прежде.

— Потому что я стараюсь ее извинить?

— Потому что вы снимаете съ нея всякую вину и возлагаете всю отвѣтственность на Адальберта. Это жестоко и несправедливо. Что говорите вы мнѣ о несчастій Тильды? Для женщины есть только одно непоправимое горе — утрата любви любимаго человѣка; второе за нимъ — никогда не быть любимой. Тильда не испытала ни того, ни другаго; вся ея бѣда лишь въ томъ, что она любитъ только одну себя.

— А это не жестоко съ вашей стороны, фрейлейнъ Кора?

— Лишь настолько, насколько можетъ быть жестока справедливость.

— Вамъ такъ кажется, потому что вы сами еще любите Адальберта.

— Я должна была готовиться къ этому дешевому возраженію.

— Вы не назвали бы его дешевымъ, еслибъ знали, что мнѣ стоило его сдѣлать.

Съ минуту они гнѣвно глядѣли другъ на друга, потомъ взоры ихъ обратились одновременно въ одну и ту же сторону, къ небольшому отверстію въ густой изгороди, за которою виднѣлась маленькая вилла въ швейцарскомъ стилѣ. Калитка щелкнула. Господинъ, вошедшій въ нее, вынулъ ключъ и заперъ калитку изнутри. Это былъ баронъ Брель. Въ дверяхъ виллы показалась женская фигура и бросилась на встрѣчу гостю; баронъ обнялъ стройный станъ дамы, которая съ притворною нѣжностью прижалась головою къ его плечу. Такъ они исчезли въ дверяхъ виллы.

— И такимъ-то людямъ надо пожимать руку! — прошептала Кора.

— Вы правы, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Эти модные браки возмутительны; передъ глазами свѣта — толстая, уродливая дочка милліонера; въ уютной виллѣ — изящная, стройная танцовщица. То, что мы сейчасъ видѣли, дѣйствительно, очень некрасиво, но это напоминаетъ намъ, что порядочные люди должны тѣснѣе сплотиться для того, чтобы низость не вполнѣ восторжествовала.

Кора молча подала ему руку; онъ съ трудомъ удержался, чтобы не поцѣловать ее. У дверей кургартена они разстались.

— Одно слово, — сказала дѣвушка на прощанье, — знаете ли вы, что у Тильды сегодня гости? Фрау Реннеръ желаетъ прочесть намъ свою новую драму или, вѣрнѣе, заставите прочесть ее Геннига.

— Я, слава Богу, не приглашенъ, — отвѣчалъ Эшебургъ.

— Но вы, все-таки, придете?

— Если вы этого желаете, хотя бы даже я рисковалъ быть выброшеннымъ за дверь.

Оба улыбнулись въ первый разъ во все время бесѣды; Кора кивнула Эшебургу и скрылась. Профессоръ, склонивъ голову, пошелъ въ кургаузу между фланирующею толпою.

— Если бъ я не былъ Діогеномъ… — пробормоталъ онъ. — Вздоръ! Не будь даже этой оговорки… такія дѣвушки, какъ она, любятъ только разъ въ жизни.

Глава XI.

Въ гостиной баронесы Оссекъ кельнеръ Жанъ и камердинеръ Фридрихъ зажигали свѣчи. Фридрихъ разсказывалъ товарищу свою плачевную исторію, какъ онъ заболѣлъ въ Берлинѣ и пролежалъ цѣлую недѣлю и какъ онъ радъ, что, наконецъ, пріѣхалъ и увидалъ Лизету, на которой женится, лишь только они вернутся домой. На эту откровенность Жанъ отвѣчалъ признаніемъ, что новая нянька баронессы, Урсель, его невѣста и сообщилъ, какія хитрости онъ пустилъ въ ходъ, чтобы выбрали именно ее изъ трехъ соискательницъ. Теперь начнется развеселое житье, какъ разъ такое, какое ведутъ сами господа. Есть только одно препятствіе: фрау Пультъ, эта старая кошка, которая всюду крадется и все видитъ; Жанъ съ удовольствіемъ отравилъ-бы ее.

— Ну, да и я могъ бы разсказать о ней прелестныя исторіи…

Внезапно лакеи разлетѣлись въ разныя стороны; Жанъ началъ усердно вытирать чашки; Фридрихъ поправлялъ кресло, на которое во время бесѣды опирался колѣномъ. Дверь въ гостиную отворилась; вошла баронесса, за нею фрау Пультъ. Жанъ поспѣшилъ скрыться; Фридрихъ спросилъ, не будетъ ли дальнѣйшихъ распоряженій, и получилъ приказаніе стоять снаружи у дверей и впускать посѣтителей. Фрау Пультъ обходила комнату, недовѣрчиво разглядывая приготовленія и отыскивая, за что бы сдѣлать выговоръ. Тильда, стоя передъ большимъ зеркаломъ, разсматривала свой туалетъ.

— Ты тоже можешь идти, Пультъ, — оказала она. — Все въ порядкѣ.

— Найдется еще кое-что! — пробормотала фрау Пультъ, съ торжествомъ извлекая полотенце, забытое Жаномъ между чашками, и продолжая поиски.

— Слушай, Пультъ, я давно хотѣла спросить тебя: знаетъ ли мама, что ты мнѣ все разсказала?

Тильда не обернулась при этомъ вопросѣ. Фрау Пультъ, проходившая мимо, остановилась и быстро взглянула въ зеркало, которое хоть отчасти показывало ей лицо баронессы.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — злобно отвѣтила она.

— Неужели? Въ такомъ случаѣ, я тебѣ скажу: я знаю, что ты мнѣ тогда солгала.

Она обернулась съ быстротою молніи и стояла теперь передъ Пультъ, желтое, морщинистое лицо которой сдѣлалось совершенно сѣрымъ подъ грознымъ взглядомъ этихъ голубыхъ глазъ.

— Не понимаю, чего вы отъ меня хотите, — пробормотала она.

— Чего я хочу? — повторила молодая женщина беззвучнымъ, гнѣвнымъ голосомъ. — Возвратить себѣ спокойствіе, котораго ты меня лишила своею гнусною ложью. Тогда я была еще глупа и тебѣ это было легко; теперь меня трудно обмануть, и я говорю тебѣ, что мой мужъ никогда не хотѣлъ жениться на мамѣ и что она ненавидѣла его съ самаго начала. Сознаешься ли ты?

— Что-жь? Значитъ, въ этомъ я тогда ошиблась, — дерзко отвѣчала Пультъ.

— А! Ты въ этомъ ошиблась! А въ остальномъ? Въ исторіи о долгахъ и прочемъ?

— Все это остается какъ было, — отвѣчала Пультъ. — Я знаю, что знаю. Спросите хоть мамашу. Но на это у васъ не хватитъ мужества, а то бы вы давно сдѣлали то, что я вамъ еще тогда совѣтовала. Если вы боитесь генеральши или своего мужа, обратитесь хоть къ профессору; онъ тоже путался въ это дѣло. Съ нимъ, вѣдь, вы не обвѣнчаны. Быть можетъ, онъ вамъ и скажетъ.

Старуха пробѣжала мимо Тильды и захлопнула за собою дверь. Баронесса снова подошла къ зеркалу, улыбаясь, несмотря на волненіе.

— Удалось, — прошептала она. — Сама не знаю, откуда взялась у меня храбрость; съ каждымъ днемъ становлюсь я все самоувѣреннѣе. Какъ глупо, что я повѣрила тогда этимъ розсказнямъ. Правда, они хоть нѣсколько объясняли мнѣ безпредѣльную ревность мамы въ Адальберту; да и все, что мама говорила о его отношеніяхъ къ Поли, тоже казалось мнѣ только ревностью! Бѣдная! Какъ несправедлива я была къ ней! Если это ложь, то все остальное также. Было бы слишкомъ ужасно думать, что мы цѣлыхъ десять, двѣнадцать лѣтъ жили на его счетъ и что мама съ Корою еще и теперь его пенсіонеры. Гордая Кора! Да она бросилась бы скорѣе въ воду! Ужь она-то, навѣрное, ничего не знаетъ. Эшебурга можно бы разспросить, только отъ него ничего не вывѣдаешь. Такъ я никогда и не узнаю правды.

Она гордо закинула назадъ голову и пристально поглядѣла на себя въ зеркало.

— Такъ-то, быть можетъ, лучше, — прошептала она. — А то пришлось бы еще, пожалуй, быть ему благодарною. Конечно, если любишь мужа, все хорошо; еще больше полюбишь его за это. Ну, а если не любишь, если и онъ сталъ равнодушенъ… нѣтъ, нѣтъ, никогда!… Женихомъ рыжей Поли онъ, говорятъ, небыль, но это все равно. Если онъ тогда не любилъ ее, то увлекается теперь мнѣ на зло! Пусть его! Бѣда только въ томъ, что и я могу заупрямиться.

Въ эту минуту дверь быстро отворилась. Тильда едва успѣла отойти отъ зеркала къ столу. Она обернулась къ Удо, который подходилъ къ ней скорыми шагами, и разразилась громкимъ смѣхомъ.

— Въ мундирѣ! Въ первый разъ? Что это вамъ вздумалось?

— Мы всегда являемся въ мундирахъ при парадныхъ случаяхъ, — отвѣчалъ Удо. — Вамъ, какъ генеральской дочери, слѣдовало бы это знать. А когда Поли ведетъ въ бой своего Юлія Цезаря, развѣ это не торжество?

Онъ страстно поцѣловалъ руку баронессы и сталъ теперь передъ нею, стройный, нарядный, съ горячимъ румянцемъ на красивомъ, смугломъ лицѣ. Тильда почувствовала, какъ вспыхнули и ея щеки, однако, вынесла обращенный къ ней восторженный взглядъ и спросила съ напускнымъ простодушіемъ:

— Что вы такъ странно глядите на меня? Ужь не осуждаетъ ли вашъ избалованный взглядъ чего-нибудь въ моемъ туалетѣ?

— Я еще не зналъ, до какой степени вы красивы, — тихо сказалъ онъ.

— Вы съ ума сходите, — отвѣчала Тильда, хмуря брови.

— Это и неудивительно!

— Такъ выпейте же чашку чаю, чтобы придти въ себя! Я вамъ сама налью. А пока поставьте сюда каску и отнесите свой грозный мечъ въ уголъ. Такъ! Теперь садитесь спокойно на стулъ… нѣтъ, на тотъ, и давайте болтать, пока не пришли остальные.

Удо исполнилъ ея приказанія, страстно слѣдя за каждымъ движеніемъ ея граціозной фигуры. Они сидѣли другъ противъ друга, Тильда на диванѣ, онъ черезъ два стула отъ нея, съ чашкою въ рукахъ, въ которой безпокойно мѣшалъ ложкой. Тильда невозмутимо пила чай.

— Я просила васъ придти немного раньше, — начала она, — чтобы поблагодарить за сегодняшній сюрпризъ. Какимъ образомъ удалось вамъ приручить чопорнаго англичанина?

— Это было не трудно. Вашъ мужъ могъ бы сдѣлать это такъ же легко.

— Мой мужъ?

— Онъ познакомился съ Дугласомъ въ клубѣ въ тотъ же самый день, какъ и я. Брель представилъ его намъ.

— Брель? Но онъ всегда увѣрялъ, что не въ состояніи этого сдѣлать.

— Быть можетъ, Поли этого не хотѣла. Она немного ревнива. Замѣтили ли вы, какъ холодно обошлась она сегодня съ красивою англичанкой?

— Еще бы! Это меня очень позабавило. Я не ревнива, иначе мнѣ уже давно пришлось бы ревновать своего мужа къ вашей сестрѣ.

— Стоитъ ли!

— Выражайтесь немного уважительнѣе о своей сестрѣ. И такъ, мой мужъ знаетъ Дугласа по клубу. Что дѣлаютъ тамъ мужчины? Адальбертъ просто живетъ теперь въ клубѣ. Значитъ, даже мистеръ Дугласъ становится тамъ доступнымъ?

— То-есть, онъ очень разборчивъ. Я хотѣлъ познакомить его съ мистеромъ Суольвелемъ, но онъ отказался.

— Еще бы! Гордый шотландскій лордъ и старый фабрикантъ изъ Манчестера! Ну, а я не настолько исключительна; я такъ приставала въ милому джентльмену, что онъ согласился придти сюда сегодня съ своими молодыми барышнями. Что скажете вы на это?

— Что я ему завидую.

— Завидуете, что у него такія хорошенькія внучки?

— Нѣтъ, что онъ не понимаетъ ни слова по-нѣмецки.

— Это я передамъ вашей сестрѣ!

— Какъ вамъ угодно. Насъ ожидаетъ нѣчто ужасное! Право, не хорошо съ вашей стороны такъ поступать.

— Не хорошо устроивать вашей сестрѣ торжество?

— Повторяю, это будетъ ужасно. Еще ребенкомъ я всегда бывалъ болѣнъ, когда Поли читала свои стихи. Разставаясь съ Берлиномъ, я утѣшался только мыслью, что буду избавленъ отъ ея ужасныхъ литературныхъ вечеровъ. Но несчастіе преслѣдуетъ меня и здѣсь. Хорошо еще, еслибъ это были стихи! Ихъ принимаешь по чайной ложкѣ, и въ полчаса все кончено. Но трагедія, которой хватитъ на цѣлый вечеръ… Да еслибъ всѣ эти ужасы были еще написаны ею, а то я увѣренъ, что все исправлено Геннигомъ и что мы приносимъ себя въ жертву даже не Поли, а ему.

— Вы не любите доктора?

— Право, не знаю, за что его любить.

— И, однако, такъ много бываете съ нимъ?

— Только ради Поли.

— Вы очень добрый братъ!

Молодой офицеръ вспыхнулъ и мрачно взглянулъ на хозяйку. Тильда немного смутилась; она не желала его оскорбить; слова какъ-то невольно вырвались у нея.

— Не сердитесь, — сказала она, подавая ему руку и прелестно улыбаясь.

Но стоявшій между ними стулъ еще болѣе, чѣмъ чувство досады, помѣшалъ Удо сразу взять маленькую ручку, а когда онъ, наконецъ, вскочилъ, дверь уже отворилась, и появились три барышни, сопровождаемыя величественною фигурою мистера Суольвеля.

Глава XII.

Тильда протянула руку Эдиѳи, Кэтъ и Джэнъ и поздоровалась съ старымъ англичаниномъ, который увѣрялъ ее, уже во второй разъ въ этотъ день, что она совершенная англичанка и что никто въ «Англіи не принялъ бы ее за пріѣзжую, хотя бы уже ради англійскаго языка, которымъ она владѣетъ въ совершенствѣ.

Удо тѣмъ временемъ уже успѣлъ вступить въ разговоръ съ тремя дѣвушками. Онѣ все еще стояли въ той самой позѣ, какъ вошли; на нихъ были одинакія свѣтлыя платья, броши, кружевныя косынки, и онѣ такъ походили другъ на друга, что Удо умолялъ ихъ перемѣнить мѣсто, для того, чтобы дѣдушка не могъ ихъ узнать, на что дѣвицы воскликнули всѣ заразъ:

— You are naughty, mr. Wolfsberg!

— Это вѣрно! — вмѣшалась Тильда. — Онъ и со мной велъ себя не хорошо. Побраните его получше. По, милыя барышни, сегодня здѣсь говорятъ по-нѣмецки; насъ ожидаетъ нѣмецкое чтеніе.

— Мы такъ боимся! — воскликнули дѣвушки.

— Чего онѣ боятся? — спросилъ Суольвель.

Тильда разсказала.

— Развѣ барышни не говорили вамъ о предстоявшемъ литературномъ вечерѣ?

— Ни слова! — смѣясь, увѣрялъ старикъ. — Вѣдь, вы знаете, что я не понимаю по-нѣмецки. Но это не бѣда. Мнѣ всегда бываетъ весело..

— Потому что вы любезнѣйшій изъ кавалеровъ, — отвѣчала Гильда. — За то васъ ожидаетъ сюрпризъ: я пригласила и вашего племянника, дона Темистокла Виго-Суольвеля.

— Благодарю, Джонъ будетъ такъ рада.

— Почему именно она?

Мистеръ Суольвель осторожно оглянулся и шепнулъ:

— Она невѣста своего кузена.

— Неужели?

— Вы такъ любите моихъ дѣвочекъ, что я вамъ скажу, пожалуй, что и Эдиѳь помолвлена съ двоюроднымъ братомъ, Фредомъ Суольвелемъ изъ Манчестера.

— А Кэтъ?

— Пока еще нѣтъ, но я уже высмотрѣлъ для нея Джэна Суольвеля…

— Изъ Манчестера?

— Нѣтъ, изъ Бирмингэна.

Старый джентльменъ рѣшительно не понималъ, чему такъ звонко смѣется красавица, но счелъ долгомъ тоже расхохотаться. А такъ какъ Эдиѳь, Бэтъ и Джэнъ всегда смѣялись, когда было весело ихъ дѣдушкѣ, то Удо казалось, будто смѣются надъ нимъ. Поэтому онъ былъ очень радъ, когда въ комнату вошли съ разнымъ сторонъ генеральша съ Карою и Адальбертъ съ Крелемъ. Гости поспѣшили раскланяться съ фрау фонъ-Рембергъ, которая, усѣвшись на диванъ, призывала всѣхъ поочереди на аудіенцію, длившуюся не болѣе нѣсколькихъ минутъ; одного Оссека она удержала дольше. Это дѣлалось только для виду, но сердце Гильды, все-таки, забилось. Еслибъ она никогда не слушала инсинуацій Пультъ, колкостей матери, — дѣло не зашло бы такъ далеко. Теперь, когда она собралась съ духомъ и бросила въ лицо Пультъ ея ложь, не избавиться ли ей и отъ вліянія генеральши? Быть можетъ, все тогда поправится. Чего достигла она? Толкнула мужа въ объятія кокетки. Не подойти ли къ нему сейчасъ же, не обнять ли его на глазахъ всѣхъ? Или не позвать ли его подъ какимъ-нибудь предлогомъ въ сосѣднюю комнату, не упасть ли ему на шею у постельки беби и не сказать ли: „Прости! Я была ребенкомъ. Теперь я хочу быть твоей женою“?

Пока все это проносилось въ ея душѣ, она вѣжливо улыбалась полковнику, не понимая ни слова изъ того, что онъ говорилъ. Наконецъ, услыхавъ имя Адальберта и слова Бреля: „я хотѣлъ только оправдать его“, спросила:

— Извините, пожалуйста, я была немного разсѣяна. Кого хотѣли вы оправдать?

— Вашего супруга, если онъ не будетъ сегодня особенно веселъ. Онъ пришелъ въ клубъ уже въ дурномъ настроеніи духа, а партія съ Дугласомъ его не развеселила.

— Жаль, что вы не привели сюда и Дугласа.

— Онъ не ходитъ въ общество.

— Его жена, кажется, тоже нѣтъ. По крайней мѣрѣ, часъ тому назадъ я получила отъ нея любезный отказъ.

— Вы были тамъ? — быстро спросилъ Крель.

— Почему же нѣтъ? Мы сосѣди. Что смотрите вы на меня такъ странно?

— Скажите, скорѣе съ любопытствомъ. Какъ показалась вамъ молодая женщина въ tête-à-tête?

— Прелестною, какъ же иначе?… Тебѣ что, Кора?

— Я хотѣла только сказать, что позволила себѣ пригласить Эшебурга.

Она указала на профессора, который раскланивался въ эту минуту съ генеральшею.

— Отлично; только я думала, что онъ уже давно уѣхалъ.

А теперь похлопочи за чайнымъ столомъ.

Въ эту минуту дверь отворилась и на порогѣ появилась Ноли въ пунцовомъ атласномъ платьѣ. Она опиралась на руку Геннига, который въ честь событія украсилъ петличку своего обыкновеннаго костюма красной гвоздикой. Всѣ поспѣшили въ Поли, кромѣ генеральши? сидя на диванѣ, она милостиво протянула руку молодой женщинѣ. Потомъ, видимо, очень возбужденная, Поли снова обратилась къ присутствующимъ съ извиненіемъ за поздній приходъ.

Совершенно иную картину представлялъ Геннигъ. Надменно-меланхолическое выраженіе, которое онъ всегда напускалъ на себя, выступало сегодня особенно рельефно. Кланялся онъ еще сдержаннѣе обыкновеннаго и еще торжественнѣе гладилъ свою красивую бѣлокурую бороду. Корѣ онъ показался отвратительнѣе, чѣмъ когда-либо. Но ей было жаль, что онъ стоитъ одинъ, и она подошла къ. нему, чтобы сдѣлать ласковое замѣчаніе насчетъ его мрачнаго лица, вовсе не соотвѣтствовавшаго случаю.

— Я уже привыкъ поступать не такъ, какъ принято, — отвѣчалъ Геннигъ съ самодовольною улыбкой. — Мы, люди изъ народа, принуждены отказаться отъ тонкаго обращенія аристократіи. Въ настоящую же минуту я обдумывалъ не то, подходитъ ли моя физіономія къ случаю и умѣстенъ ли весь нашъ замыселъ.

— Что хотите вы этимъ сказать? — разсѣянно спросила Кора.

— Тяжело, просто постыдно для генія покидать свой мирный пріютъ и выходить на торжище. Ужасъ этой минуты умѣряется лишь тогда, если генія привѣтствуютъ люди, которые въ него вѣрятъ. Убѣждены ли вы, что этотъ старый англійскій коммерсантъ и его три барышни, выросшія въ сферѣ мыслей и чувствъ отцовъ и дѣдовъ, вѣрятъ въ геній, тѣмъ болѣе въ нѣмецкій?

— Откровенно сказать, — отвѣчала Кора, — я не понимаю, зачѣмъ сестра пригласила этихъ милыхъ дѣтей, которыя, впрочемъ, понимаютъ немного по-нѣмецки. Однако, я посовѣтовала бы вамъ начать; мнѣ кажется, уже давно пора.

— Мнѣ тоже кажется, — подхватилъ полковникъ, слышавшій послѣднія слова. — Начинать! Начинать!

Онъ сказалъ это громко, ударяя при этомъ въ ладони.

— Да, начинать! — воскликнулъ Удо, прерывая веселую бесѣду съ барышнями.

— О, yes! начните, пожалуйста! — повторили онѣ.

— Гдѣ вамъ угодно сѣсть? — спросила Гильда.

— Я подчиняюсь во всемъ вашимъ распоряженіямъ, баронесса, — отвѣчалъ Геннигъ.

По знаку хозяйки, Фридрихъ поставилъ на столъ маленькій пюпитръ и двѣ лампы. Публика размѣстилась на приличномъ разстояніи неправильнымъ полукругомъ. Настала торжественная тишина, во время которой Фридрихъ внесъ громадный фоліантъ и положилъ его передъ Геннигомъ.

— Если я умру, — шепнулъ Удо Тильдѣ на ухо, — отвезите, пожалуйста, мой трупъ во Фран…

— Тише! — отвѣчала она тоже шепотомъ.

— For shame! — сказали англичане, приподнявъ отъ ужаса указательные пальцы правыхъ рукъ.

Геннигъ всталъ, оперся лѣвою рукой на рукопись, просунулъ два пальца правой между пуговицами сюртука, подъ гвоздикой, и окинулъ меланхолическимъ взглядомъ общество, какъ бы желая убѣдиться, всѣ ли находятся въ подходящемъ настроеніи. Потомъ опустилъ глаза и началъ низкимъ, заунывнымъ голосомъ:

— Милостивые государи и милостивыя государыни! По первому взгляду можетъ казаться безполезнымъ, если нѣмецкій геній, идя по стопамъ безсмертнаго британца, еще разъ вызываетъ великую тѣнь…

Яркій свѣтъ внезапно скользнулъ по лицу оратора. Онъ рѣзко оборвалъ рѣчь и съ бѣшенствомъ взглянулъ на дверь корридора, которую дежурившій снаружи Фридрихъ беззвучно открылъ, чтобы впустить темную, стройную фигуру, неподвижно остановившуюся у неслышно затворившейся двери.

— Съ нами крестная сила! — шепнулъ Удо сидѣвшей рядомъ съ нимъ Кэтъ.

— Постыдитесь! — отвѣчали въ одинъ голосъ барышни, наполовину обернувъ головки черезъ правое плечо.

— Идите сюда, — сказала Тильда, указывая на пустой стулъ около себя.

Донъ Темистоклъ, ступая на цыпочкахъ, послѣдовалъ ея знаку и, секунду спустя, уже сидѣлъ съ видомъ человѣка, который весь превратился въ слухъ и имѣетъ твердое намѣреніе ничѣмъ не развлекаться.

Прошло съ полминуты; Геннигъ, стоя съ опущенными глазами, подавлялъ въ себѣ чувство оскорбленія, съ видомъ мученика. Потомъ снова началъ еще болѣе глухимъ голосомъ:

… — Вызываетъ великую тѣнь Юлія Цезаря на міровые подмостки. Но, почтенные слушатели, это только такъ кажется. Какъ ни необъятенъ геній Шекспира, онъ имѣетъ предѣлы въ относительномъ невѣжествѣ эпохи, въ особенности, если сравнить его съ обиліемъ источниковъ, изъ которыхъ можетъ, даже должно черпать наше столѣтіе. Это его нравственный долгъ, и онъ взываетъ къ совѣсти драматическихъ и эпическихъ поэтовъ. Драма, достойная настоящаго времени, опирающаяся на скалу всеобъемлющаго историческаго знанія нашей эпохи, такая драма…

— Слушайте, слушайте! — восторженно крикнулъ вдругъ Суольвель.

Старый англичанинъ, пробудившійся отъ полусна какъ разъ въ ту минуту, когда ораторъ, произнеся послѣднія слова съ напряженіемъ всѣхъ голосовыхъ средствъ, внезапно остановился, вообразилъ, что Геннигъ потерялъ нить и что его надо поддержать. Онъ испугался, когда замѣтилъ всюду сконфуженныя лица, и, пробормотавъ: „Извините, пожалуйста“, отвѣсилъ полный достоинства поклонъ гостямъ и самому оратору и снова опустился на стулъ. Тильда бросила Геннигу умоляющій взглядъ и извинилась передъ Пили красивымъ жестомъ, на который она отвѣчала многознаменательнымъ пожиманіемъ плечъ.

— Я хотѣлъ сказать, — покорнымъ тономъ продолжалъ Геннигъ, — такая драма…

Громкая фанфара, которою оркестръ кургартена началъ въ эту минуту шумной маршъ, снова прервала его. Посреди гула общаго разговора никто не обратилъ вниманія на привычные звуки музыки, а во время рѣчи Геннига наступилъ антрактъ между двумя главными отдѣленіями. Теперь, среди общей тишины, шумъ съ полною силой врывался въ полуоткрытыя окна. Казалось, будто музыка играетъ въ самой комнатѣ. Оссекъ, Крель и Эшебургъ бросились затворять окна, но даже притупленные звуки все еще были слишкомъ громки для чуткаго слуха. Пока всѣ растерянно глядѣли другъ на друга, въ корридорѣ внезапно раздался раздирающій звукъ электрическаго звонка. Оссекъ бросился за дверь и разбранилъ Жана, съ помощью другихъ кельнеровъ тщетно пытавшагося остановить расходившійся механизмъ. Когда Адальбертъ въ отчаяніи обернулся назадъ, онъ наткнулся на Геннига, который поспѣшно выходилъ изъ гостиной и готовился удалиться послѣ молчаливаго поклона.

— Но, докторъ! вы не можете же Дѣлать меня отвѣтственнымъ за это несчастіе?

— Васъ, баронъ, конечно, нѣтъ, — отвѣчалъ Геннигъ, сильно ударяя на первое слово.

— Докажите же это тѣмъ, что вы останетесь, хотя, признаюсь, настроеніе общества въ конецъ испорчено. Слышите ли, вотъ прекращается ужасный звонъ.

— Но онъ можетъ снова начаться, — сказалъ Геннигъ съ злою улыбкой. — Къ тому же, мои нервы, дѣйствительно, очень потрясены. Покорнѣйше прошу меня извинить.

Онъ еще разъ поклонился и пошелъ къ лѣстницѣ. Адальбертъ не пытался болѣе его останавливать. Этотъ человѣкъ былъ ему всегда антипатиченъ; настоящая безтактность вполнѣ оправдывала это отвращеніе. Ужь не было ли другой причины для этой выходки? Не оказываетъ ли ему плебей честь ревновать его?

Непріятное чувство овладѣло Оссекомъ. Быть соперникомъ такого человѣка, — Эшебургъ намекалъ на это еще поутру, — просто позорно, хотя кокетничанье съ Поли было только придумано Адальбертомъ, чтобы скрыть отъ Гильды свои страданія. Значитъ, и въ этомъ она же опять виновата: Геннигъ прямо намекалъ на то, что на ея совѣсти лежитъ хоть часть вины.

— Моему терпѣнію конецъ, — пробормоталъ Оссекъ, возвращаясь въ гостиную.

Къ своему большому удивленію, онъ засталъ все общество и даже Поли въ прекраснѣйшемъ настроеніи духа. Она, смѣясь, защищала свою рукопись отъ Удо, который желалъ непремѣнно занять мѣсто Геннига послѣ его бѣгства „изъ-подъ знаменъ“.

— Вы не знаете, господа, какъ прекрасно я читаю, — говорилъ Удо. — Какія тутъ прелестныя вещи! Разговоръ между Цезаремъ и Помпеемъ въ третьемъ актѣ такое совершенство, передъ которымъ знаменитая сцена Валленштейна съ шведскимъ офицеромъ разлетается въ прахъ. А вотъ еще конецъ третьяго дѣйствія, монологъ Цезаря у Рубикона. Рдѣ онъ? Нашелъ! Слушайте же.

Удо поднялъ исполинскую рукопись и началъ декламировать, между тѣмъ какъ Поли отошла въ сторону въ поддѣльномъ отчаяніи.

Рѣшайся, Цезарь! Вѣдь, вполнѣ,

Быть можетъ, даже слишкомъ хорошо

Ты сознаешь, какое дѣло началъ.

Горячій споръ, до кипятка горячій,

Идетъ о томъ, существовать ли впредь .

Законной нѣкогда, а нынѣ,

Точно сыръ швейцарскій, что недавно

Мнѣ подала въ глухомъ ущельи Альпъ

Пастушка, совсѣмъ подгнившей

Власти, да и о твоей судьбѣ.

И ты колеблешься!

Ты, Кай Юлій Цезарь, императоръ!

Нѣтъ, никогда!

(Обращаясь назадъ къ легіонамъ, восклицаетъ).

Товарищи, квириты!

Вы, римляне, сограждане, друзья,

Внемлите мнѣ:

Вонъ передъ вами рѣчка,

Названье Рубиконъ ей; отдѣляетъ

Она исконныя владѣнья Рима

Отъ цизальпинской Галли.

И дѣвочка, не приподнявши платья,

И заяцъ, ногъ своихъ не утомляя,

Перескочить могли бы безъ труда.

Остаться мнѣ иль перейти?

Коль здѣсь останусь,

Быть мнѣ въ бѣдѣ, какъ мопсу,

Что зубы лишь показывалъ,

А укусить никакъ все не рѣшался.

Но, если перейду, смущу я

Цѣлый свѣтъ или, точнѣе,

Весь terrarum orbis.

Чего же вы хотите?

(Воины шумно ударяютъ въ щиты).

Достаточно! Я понялъ вашу волю.

Нѣмѣютъ люди, да, но говорятъ щиты.

И такъ, впередъ, въ Римъ! Жребій брошенъ.

Сказать бы могъ я даже: jalea est acta!

(Впрыгиваетъ въ челнокъ. Воины съ оглушительнымъ крикомъ бросаются съ берега въ рѣку; волны вздымаются, челнокъ Цезаря качается, но самъ онъ, освѣщенный многознаменательно багряными лучами заходящаго солнца, стоитъ въ спокойно-величавой позѣ. Занавѣсъ падаетъ).

Удо захлопнулъ фоліантъ.

— Прелестно! — воскликнули три англичанки.

— Браво, браво! — произнесъ полковникъ, хлопая кончиками пальцевъ и подавая обществу знакъ присоединиться къ апплодисментамъ.

Со всѣхъ сторонъ раздались рукоплесканія, а старый англичанинъ, теперь уже совершенно увѣренный въ себѣ, непрерывно билъ въ ладони, крича:

— Слушайте, слушайте!

— Но, вѣдь, онъ читалъ все, что зачеркнуто, и даже такія вещи, которыхъ вовсе нѣтъ, напримѣръ, объ orbis и jalea, и тому подобное! — воскликнула Поли, съ раскраснѣвшимися щеками. — Удо, не угодно ли тебѣ сейчасъ же…

Она преслѣдовала брата, который, держа фоліантъ въ рукахъ, отступалъ передъ нею вокругъ кресла.

— Не доводите шутки до крайности, — шепнулъ ему Крель.

— Прошу васъ, отдайте рукопись, — съ досадою сказалъ Оссекъ, отнимая ее у молодаго офицера и кладя на столъ.

Онъ съ трудомъ сдерживалъ свое негодованіе. Геннигь правъ: все это было впередъ условлено между Тильдою и Удо, чтобы сдѣлать ІІоли смѣшною. Ясно, что они вполнѣ понимаютъ другъ друга. А какъ отлично ухаживаютъ они теперь вмѣстѣ за гостями!

Дѣйствительно, Гильда напрягала всѣ силы, чтобы сгладить впечатлѣніе щекотливой сцены, разыгранной Удо. Въ душѣ она очень радовалась пораженію соперницы, но ни въ чемъ не чувствовала себя виноватою. А если не дошло до ужаснаго чтенія, тѣмъ лучше!

Весело порхала она отъ одной группы въ другой, уговаривая однихъ остаться, другихъ сѣсть; торопя Жана и Фридриха, по временамъ сама принося тарелки и ножи. Ее поддерживалъ Удо; онъ былъ, казалось, всюду заразъ: здѣсь онъ подвигалъ кресло, тамъ подавалъ блюдо, раскупоривалъ упрямую бутылку шампанскаго, съ которою не могъ справиться Жанъ, наконецъ, занялъ мѣсто, прибереженное для него Кэтъ. Онъ осыпалъ хорошенькую дѣвушку любезностями то по-нѣмецки, то по-англійски, и, если говорилъ на этомъ языкѣ далеко неправильно, за то очень бѣгло. Онъ отпустилъ даже нѣсколько испанскихъ фразъ, которыхъ кузенъ изъ Чили, однако, казалось, не понималъ, потому что отвѣчалъ на нихъ только вѣжливою улыбкою. Въ промежутки Удо обмѣнивался взглядами съ хозяйкою. Не она ли предписала ему ту роль, которую онъ теперь разыгрывалъ, не она ли шепнула, что Эдиѳь и Джэнъ уже помолвлены, и что, если кто желаетъ похитить Кэтъ съ ея милліономъ, тотъ долженъ торопиться? Удо поспѣшилъ воспользоваться совѣтомъ; уже въ началѣ вечера, еще во время tête-à-tête съ молодою женщиною, онъ понялъ, что ей хочется перемѣны въ ихъ отношеніяхъ. Ужь не ревнуетъ ли баронъ? Невозможнаго ничего нѣтъ, судя по его хмурому лицу.

Правда, что разговоръ, который Адальбертъ велъ въ эту минуту съ Поли, не могъ разогнать его дурнаго настроенія. Поли не жаловалась; ей, напротивъ, даже очень пріятно, что не дошло до чтенія. Она ни на кого не сердится. Какъ ни зло подшутилъ надъ нею Удо, онъ, вѣдь, такой enfant terrible! А что касается маленькихъ непріятностей, Боже мой, кто же не знаетъ, что такія совпаденія бываютъ, хотя, конечно, ихъ оказалось сегодня многоньво. Во всякомъ случаѣ, она на Гильду не сердится. Чѣмъ же она виновата? Она, конечно, имѣла хорошее намѣреніе, когда составляла общество изъ однихъ иностранцевъ. Жаль, что лэди Дугласъ отклонила приглашеніе баронессы. Быть можетъ, Адальбертъ и не знаетъ даже, какая дружба установилась между обѣими дамами при посредствѣ Удо? Право, онъ становится Тильдѣ просто необходимымъ!

Поли встала; всѣ послѣдовали ея примѣру. Было только одиннадцать часовъ, но фрау Реннеръ напомнила гостямъ, что генеральша удалилась еще до ужина; надо же пожалѣть ее. Тщетно увѣряла Тильда, что разговоры нисколько не потревожатъ мать; у Поли оказалась мигрень послѣ волненій столь „поучительнаго и пріятнаго вечера“. Брелю необходимо было пойти въ клубъ, куда вызвался проводить его и Удо; дѣдушка Суольвель объявилъ, что готовъ бы просидѣть до зари, на что внучки воскликнули: „постыдись!“ и выпорхнули вслѣдъ за старикомъ, опиравшимся на руку дона Темистокла. Кора и Эшебургъ также пожелали всѣмъ покойной ночи. Адальбертъ и Тильда остались одни въ гостиной, откуда Жанъ, Фридрихъ и нѣсколько кельнеровъ торопливо уносили послѣдніе слѣды пиршества.

Глава XIII.

Тильда тоже помогала убирать комнату, взглядывая вскользь на Адальберта, который ходилъ сначала большими шагами вдоль оконъ, а теперь стоялъ, прислонившись къ балконной двери. Наконецъ, слуги вышли; Тильда, прижавъ на мгновенье руку къ сердцу, подошла въ балкону и остановилась около двери за спиною мужа. Онъ не оборачивался; она откашлялась. Это онъ долженъ былъ слышать; еще такъ недавно онъ не зналъ, какъ охранить ее отъ малѣйшаго вѣтерка; сегодня онъ даже не двинулся.

— Ты не въ духѣ? — тихо сказала она.

Онъ на половину обернулся. Бѣлый свѣтъ мѣсяца ложился на ея стройную фигуру и красивое лицо; обращенные къ Адальберту большіе, голубые глаза странно сверкали. Тутъ только замѣтилъ онъ, что на ней надѣто то самое блѣдно-голубое шелковое платье, въ которомъ она была въ день ихъ помолвки. Даже тогда она не казалась ему такою красивою, какъ теперь. Но красота и очарованіе ея уже не для него. Еслибъ онъ этого давно не зналъ, послѣдніе мучительные часы открыли бы ему глаза.

— Ты уже пришелъ разстроенный, — продолжала она, видя, что онъ не отвѣчаетъ. — Брель сказалъ мнѣ…

Голосъ ея замеръ. Оссекъ порывисто прошелъ мимо нея. Она тоже отступила и съ дрожью въ ногахъ опустилась въ ближайшее кресло, Адальбертъ закрылъ балконную дверь, потомъ, не подходя къ женѣ, сказалъ:

— Я вовсе не желаю знать, что говоришь ты обо мнѣ съ твоими друзьями. Быть можетъ, тебѣ приличнѣе было бы избѣгать такихъ разговоровъ. Къ сожалѣнію, нынѣшній вечеръ показалъ мнѣ, что наши взгляды на приличія не всегда сходятся.

Онъ произнесъ эти слова безстрастнымъ, вѣжливымъ тономъ; ей показалось, будто ее ударила та самая рука, къ которой она хотѣла ласково прикоснуться. Колѣна ея перестали дрожать; она приподнялась и, поддѣлываясь подъ его искусственное спокойствіе, сказала:

— Я и сама жалѣю о многомъ, что случилось сегодня, но ни въ чемъ не виновата и не нахожу причины принимать все такъ трагично.

— Признаюсь, я не вижу комизма нѣкоторыхъ изъ сегодняшнихъ шутокъ, — отвѣчалъ Адальбертъ.

— А я такъ вижу; только дѣло не въ томъ. Важно то, я ли ихъ вызвала? Вотъ это я и отрицаю.

— Даже участіе въ фарсѣ господина фонъ-Вольфсберга?

— Даже это, если только можно назвать фарсомъ его веселое чтеніе.

— За которое ты не поскупилась на благодарность.

— Какъ и за все, что дѣлается для забавы моихъ гостей; безъ этого мы бы скучали. Очень жаль, если тебѣ не было весело.

— Помочь горю легко; впредь я не буду омрачать твоихъ веселыхъ сборищъ моею скучною особою.

— Я желала бы только напомнить тебѣ, что сегодняшнее общество было скорѣе твоимъ, чѣмъ моимъ. Лично мнѣ вовсе не было нужно исполнять желаніе фрау Реннеръ и устраивать вечеръ для чтенія ея драмы. Я сдѣлала это только ради тебя; мнѣ казалось, что ты обязанъ отплатить какимъ-нибудь вниманіемъ за всѣ ея любезности.

— Спасибо, — отвѣчалъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Въ этомъ отношеніи мнѣ далеко до тебя. Мужчины обыкновенно считаютъ ниже своего достоинства отплачивать за вниманіе, которое оказываютъ ихъ женамъ. Мы всегда полагаемъ, что это можетъ принять форму, непріятную для самихъ женщинъ и для ихъ любезныхъ кавалеровъ. Тѣмъ не менѣе, бываешь иногда вынужденъ отступить отъ этого правила…

— И ты находишь, что такой случай насталъ?

— Я долженъ просить позволенія обдѣлывать свои.дѣла безъ предварительнаго экзамена.

Онъ обернулся къ выходу; ему послышался шелестъ платья. Гильда стояла между нимъ и дверью, лицо ея было очень блѣдно, но въ глазахъ не замѣтно было того страха, котораго онъ искалъ въ нихъ въ порывѣ безумной ревности.

— Что тебѣ угодно?

— Я хотѣла только предостеречь тебя отъ такого шага, о которомъ ты потомъ пожалѣешь. Ты идешь съ тѣмъ, чтобы вызвать Вольфсберга подъ какимъ бы то ни было предлогомъ; для того, чтобы обнаружить свою настоящую причину, ты, все-таки, слишкомъ гордъ. Считаю долгомъ сказать, что никакой настоящей причины нѣтъ. Я не люблю господина фонъ-Вольфсберга, а если онъ въ теченіе нѣсколькихъ дней воображалъ себя влюбленнымъ въ меня, то, все-таки, оставался джентльменомъ. къ тому же, онъ уже излечился отъ своей маленькой слабости. Вотъ все, что я хотѣла тебѣ сказать; ты знаешь, я привыкла говорить правду. А теперь я хочу спать; я очень устала.

Она отошла отъ двери и отступила въ глубь комнаты. Адальбертъ колебался. Ужь не ожидаетъ ли она, что онъ кинется къ ея ногамъ? Вѣдь, все, что она говоритъ, проистекаетъ только изъ заботливости о другомъ. Любовь къ нему уже давно угасла. Страшное горе неудержимо поднималось въ его сердцѣ, дыханіе спиралось; ему казалось, что онъ задохнется или черезъ мгновенье расплачется, какъ дитя. Этого нельзя было допустить. Не пытаясь даже произнести ни слова, онъ бросился вонъ изъ комнаты.

Жена стояла, отвернувшись отъ него; услыхавъ звукъ захлопнутой двери, она кинулась въ кресло и разразилась горькимъ смѣхомъ. Можно ли не смѣяться, когда случается какъ разъ противуположное тому, что ожидаешь? Надѣешься услыхать умоляющій голосъ, и вдругъ щелкаетъ дверь! Смѣшно вообще серьезно относиться въ мужчинамъ! Если Адальбертъ не хотѣлъ обнять ее, онъ долженъ былъ, по крайней мѣрѣ, схватить ее за горло, какъ пылкій Мавръ свою Дездемону! Но бѣжать, какъ школьникъ! А тотъ-то, другой! Цѣлую недѣлю длилась его безпредѣльная страсть, его первая, настоящая любовь! Увы! ради милліоннаго приданаго можно покончить съ такимъ пылкимъ увлеченіемъ. Нѣтъ, изъ-за такихъ мужчинъ не стоитъ дѣлаться дурною женщиною. Но опять стать хорошею, быть добродѣтельною сегодня, завтра, всегда, пока не кончится молодость, не поблекнетъ красота, жить подобно сестрѣ милосердія, терпѣть, помогать другимъ, какъ дѣлаетъ Кора…

— Боже мой! Какъ попала ты сюда?

Дверь спальни отворилась; вошла Кора. Первый же взглядъ на ея серьезное, блѣдное лицо показалъ Тильдѣ, что случилась бѣда.

— Не пугайся! — начала дѣвушка. — Мнѣ захотѣлось еще разъ взглянуть на ребенка, потому что я не довѣряла новой нянѣ. Ее и въ комнатѣ даже не было; окно стояло настежь; Лиза, должно быть, простудилась. Я велѣла позвать Эшебурга; онъ теперь съ нею. Нянька тоже вернулась.

Тильда растерянно глядѣла на Кору. Новая нянька… Эшебургъ… что все это значитъ? Гдѣ же Доретта?… Вѣдь, Эшебургъ уѣхалъ, кажется, еще до обѣда, или это онъ стоялъ недавно тутъ у окна и говорилъ съ Борою?

— Надѣюсь, что нѣтъ никакой опасности, — сказала Кора, испугавшись ея молчанія. — Не пойдешь ли ты туда?

— Конечно, — отвѣчала Тильда, вставая.

Всѣ члены ея точно онѣмѣли. Замѣтивъ это, Кора хотѣла обнять ее, но сестра нетерпѣливо отстранила ее и пошла впередъ черезъ спальню, гдѣ уже горѣли свѣчи передъ трюмо. Тильда испуганно взглянула на одинокую кровать. Она не знала даже, въ какой комнатѣ спитъ теперь Адальбертъ. Ужь не хочетъ ли небо отнять у нея ребенка за то, что она оттолкнула отъ себя мужа?

Когда она вошла въ дѣтскую, къ ней подошелъ Эшебургъ.

— Сильная простуда, — сказалъ онъ, — только началась она не сегодня. Кашляла Лиза всѣ эти дни?

Онъ обратился съ вопросомъ не къ матери, а къ Корѣ; дѣвушка отвѣчала, что Лиза, дѣйствительно, кашляла и что она совѣтовала кормилицѣ быть особенно осторожною.

— Никакого значенія это, вѣроятно, тогда и не имѣло, — замѣтилъ Эшебургъ, — теперь, конечно…

Онъ снова обратился къ- ребенку, съ которымъ сдѣлался новый приступъ кашля. Кора бросила на него испуганный взглядъ; онъ не отвѣчалъ, замѣтивъ въ эту минуту растерянные глаза Тильды.

— Пойдемте въ гостиную, — сказалъ онъ. — Я хочу прописать рецептъ. Вашъ слуга сейчасъ же отнесетъ его въ аптеку. А вы, Кора, останетесь здѣсь, не такъ ли?

Онъ проводилъ Тильду до дверей, потомъ вернулся и шепнулъ Корѣ:

— Это воспаленіе легкихъ, но можетъ сдѣлаться дифтеритъ. Не подвергайте себя большей опасности, чѣмъ необходимо. Никакихъ поцѣлуевъ, понимаете?

Потомъ снова вернулся въ гостиную, прописалъ рецепты, отдалъ ихъ Фридриху и взглянулъ на Гильду. Она все еще стояла неподвижно и подняла на него глаза, когда онъ подошелъ къ ней. Онъ испугался. Это былъ не тотъ взглядъ, который онъ слишкомъ хорошо зналъ, — умоляющій взглядъ матери. Въ неподвижныхъ глазахъ виднѣлось упорство, какъ бы вызовъ судьбѣ.

— Вы, конечно, осуждаете меня, — сказала она голосомъ, совершенно соотвѣтствовавшимъ выраженію глазъ, — но лучше всего, если Лиза умретъ.

— Вамъ не слѣдуетъ предаваться такимъ мрачнымъ мыслямъ. Вы возбуждены и нуждаетесь въ покоѣ и твердости.

— Я спокойна, — отвѣчала она, — и знаю, что говорю. Что ей дѣлать на землѣ? Быть дурною? У дурныхъ матерей всегда нехорошія дѣти.

— Въ моихъ глазахъ вы еще вовсе не мать, вамъ еще нужно сдѣлаться ею. Теперь представляется для этого отличный случай. Я знаю, что вы воспользуетесь имъ.

— Я исполню свой долгъ.

— Больше этого никто не можетъ сдѣлать.

— Куда вы идете?

— За Адальбертомъ. Я сейчасъ вернусь.

Эшебургъ взялся за шляпу. Она сдѣлала нѣсколько безцѣльныхъ шаговъ.

— Эшебургъ!

— Что, Тильда?

— Ему очень тяжело было, бы лишиться ребенка?

— Вамъ не слѣдуетъ даже спрашивать это.

— Что-жь дѣлать, если я это думаю! Я хочу сказать, что онъ тогда былъ бы совершенно свободенъ. Еслибъ мы теперь разошлись, осталась бы дѣвочка и напоминала бы ему объ этой пыткѣ. Даже смерть моя ничего бы не измѣнила… — Она смотрѣла на него съ странною улыбкою.

— Объ этомъ мы поговоримъ въ другой разъ, — прибавила она, — теперь я васъ только задерживаю. Возвращайтесь скорѣе, пожалуй, хоть съ нимъ. Вы можете сказать, что я ему не помѣшаю. Къ тому же, Кора будетъ при этомъ, вы…

— И вашъ больной ребенокъ, — выразительно произнесъ Эшебургь.

Она, очевидно, не поняла его словъ.

— Да, да, — сказала она. — Онъ очень болѣнъ. Я сейчасъ иду къ нему. Не безпокойтесь, я исполню свой долгъ.

Она пошла въ спальню. Эшебургъ глядѣлъ ей вслѣдъ, пока она не исчезла за портьерой, потомъ со стономъ надвинулъ шляпу на глаза и выбѣжалъ.

Глава XIV.

Полковникъ и Удо проводили Поли до отеля. Хорошее расположеніе духа молодаго человѣка совершенно разсѣялось на свѣжемъ ночномъ воздухѣ. Онъ чувствовалъ, что дѣйствительно довелъ шутку до крайности. Какъ ни сдерживалась Поли, въ душѣ она, конечно, бѣсилась, а теперь ему особенно нужно быть съ нею въ дружескихъ отношеніяхъ. Она не только такъ охотно заплатила его раштатскіе долги, что онъ пожалѣлъ, зачѣмъ не покаялся сразу и въ берлинскихъ, но безропотно покрыла и всѣ его довольно значительные расходы по Баденъ-Бадену. Гдѣ возьметъ онъ теперь тѣ двѣ тысячи марокъ, которыя долженъ вручить завтра же мистеру Дугласу?

Удо снялъ каску; на маневрахъ подъ палящимъ зноемъ ему не бывало такъ жарко, какъ въ короткій переходъ изъ Hôtel d’Angleterre въ гостиницу Европа. Даже воспоминаніе о недавней побѣдѣ не утѣшало его. Милая дѣвочка! Какъ могъ онъ смѣшивать ее съ сестрами? Что бы этому случиться недѣлею раньше? Нельзя же Удо пойти завтра къ дѣдушкѣ Суольвелю и начать сватовство съ просьбы ссудить ему двѣ тысячи марокъ! Какая гадость! И не гадко ли глядѣть въ хорошенькіе глазки Кэтъ и думать о ея милліонѣ? Видитъ Богъ, онъ желалъ бы, чтобы милліонъ принадлежалъ ему, а у нея не было ни гроша; онъ все равно женился бы на ней. Но ужь у него всегда такое несчастіе! Самые идеальные порывы его души разбиваются о жалкую дѣйствительность. Просто въ отчаянье придёшь. А вотъ, наконецъ, и отель!

Темная фигура ходила взадъ и впередъ передъ входомъ; это былъ Геннигъ. Онъ объявилъ, что гуляетъ здѣсь уже два часа; онъ, конечно, надѣялся, что и остальная компанія послѣдуетъ его примѣру, но охотно допускаетъ, что можно различно понимать солидарность. Во всякомъ случаѣ, онъ желаетъ сегодня хе проститься съ фрау Реннеръ, такъ какъ уѣзжаетъ завтра.

Полковникъ ясно почувствовалъ, какъ дрогнула рука красивой Поли.

— Я думаю, докторъ, — сказалъ онъ, — что никакого спѣху лѣтъ. У насъ здѣсь такой веселый кружокъ. О сегодняшнемъ, не совсѣмъ пріятномъ интермеццо мы еще потолкуемъ. Мнѣ все равно надо идти въ клубъ, я введу васъ на нынѣшній вечеръ. Не пойдете ли и вы, Вольфсбергъ?

Они раскланялись съ Поли; Удо передалъ портье страшную рукопись, внушивъ ему непремѣнно отнести ее въ комнату фрау Реннеръ, такъ какъ онъ ручается за ея цѣлость. Эта братская заботливость о драгоцѣнной рукописи не смягчила, однако, души Поли; прощаясь, она подала ему только кончики пальцевъ. Вздыхая, послѣдовалъ Удо за товарищами и разсѣянно слушалъ ученый диспутъ, который завязался между ними по дорогѣ въ клубъ.

Споръ все еще не былъ конченъ, когда они вошли въ ярко освѣщенныя комнаты. Удо оставилъ полковника и Геннига за бутылкой шампанскаго и отправился въ билліардную. Не успѣлъ онъ войти, какъ ученый разговоръ прекратился. Брель оглядѣлся и, наклонившись къ Геннигу, сказалъ:

— Славно же я его спугнулъ; мнѣ хотѣлось поговорить съ вами наединѣ. Слушайте хе! Устроивъ сегодняшній вечеръ, — а это дѣло вашихъ рукъ, — вы оказали нашей пріятельницѣ плохую услугу. Пишите, пожалуйста, рецензіи, на которыя никто не обращаетъ вниманія, но не читайте самыхъ произведеній людямъ, которые сидятъ передъ вами и могутъ смѣяться. Это относительно будущаго. Слава Богу, сегодня дѣло не дошло до чтенія, а только до вашей вступительной рѣчи; во время ея вы испытали нѣкоторыя непріятности, очень чувствительныя для васъ, судя по вашему бѣгству. Только отвѣтственность за нихъ не падаетъ ни на кого; гдѣ нѣтъ обидчива, нѣтъ и обиды. Это, кажется, логично.

— Быть можетъ. Но я долженъ отыскать кого-нибудь и непремѣнно найду, — отвѣчалъ Геннигъ, глядя на дно стакана, точно надѣялся увидать тамъ виновника.

— Ужь не хотите ли ли вы драться съ старикомъ Суольвелемъ?

Докторъ недовѣрчиво взглянулъ на полковника, аристократическое лицо котораго не дрогнуло.

— Какой же это противникъ для меня? — проворчалъ онъ.

— Или съ Вольфсбергомъ?

— Какъ братъ уважаемой женщины, онъ для меня неприкосновененъ.

— Ну, значитъ, весь списокъ исчерпанъ. Заставить поплатиться Осеева за то только, что вы случайно разсердились въ его гостиной.

Полковникъ откинулся на спинку кресла и, полузакрывъ глаза, выпускалъ дымъ жидкими струйками.

— Я ненавижу его, — пробормоталъ Геннигъ, наклоняясь надъ стаканомъ и не видя улыбки, промелькнувшей по усталому лицу Бреля.

Однако, онъ торопливо вскинулъ глаза, когда полковникъ медленно протянулъ:

— Вы хорошо стрѣляете, докторъ?

— Я только въ послѣднее время немного упражнялся.

— Такъ не попадайтесь лучше Оссеку подъ выстрѣлъ; это одинъ изъ искуснѣйшихъ стрѣлковъ.

— Мнѣ незнакомо чувство страха! — пробормоталъ Геннигъ.

— Охотно вѣрю; однако, зачѣмъ рисковать вашею драгоцѣнною жизнію? У фрау Реннеръ есть братъ…

Полковникъ медленно выпрямился и глядѣлъ теперь Геннигу ужь прямо въ глаза.

— Господинъ фонъ-Вольфсбергъ не захочетъ драться. Онъ слишкомъ близокъ съ баронессой.

— Поэтому-то онъ и долженъ драться, — живо отвѣчалъ Брель. — Развѣ вы не понимаете? Именно потому, что Вольфсбергъ слишкомъ хорошъ съ женою, Оссекъ отвѣтитъ на его малѣйшій вызовъ.

Геннигъ нервно пилъ вино.

— Мнѣ кажется, что Вольфсбергъ всего больше смѣялся надъ нами. Поли… фрау Реннеръ шепнула мнѣ у дверей отеля… вы говорили въ это время съ Вольфсбергомъ… что прекрасный монологъ третьяго акта…

— Да, да, — нетерпѣливо прервалъ его Брель. — Чѣмъ больше онъ виноватъ, тѣмъ скорѣе долженъ помириться съ сестрою. Ну, да я вижу, что съ вами надо толковать прямѣе. У васъ нѣтъ никакого основанія ревновать барона. Если Поли говорила Ѣамъ, что ея кокетничанье съ Оссекомъ пустая игра, это сущая правда; вамъ трудно понять это только потому, что при вашихъ отношеніяхъ она не могла сказать вамъ настоящей причины своего поведенія. А причина та, что, еще задолго до вашего знакомства, между ею и Оссекомъ существовала связь, которая порвалась очень оскорбительно для Поли, хотя никто изъ ея друзей не могъ привлечь барона къ отвѣту. Намъ нужна теперь новая заплата на старую одежду. Кажется, ясно?

Брель наполнилъ стаканъ и отпилъ изъ него глотокъ. Геннигъ мрачно глядѣлъ на дно стакана. Поли всегда отрицала свою связь съ Оссекомъ; теперь ему сдѣлалось все извѣстнымъ, и воображеніе рисовало передъ нимъ дикія, оскорбительныя картины, среди которыхъ грезился ему по временамъ Оссекъ, по₄вертнутый въ прахъ выстрѣломъ изъ его пистолета. Правда, могло случиться и обратно, даже, по всему вѣроятію, такъ и будетъ. Полковникъ вѣрно говоритъ; гораздо лучше послать въ огонь брата.

— Мнѣ непріятно отступать въ такомъ дѣлѣ…

— Пока только на второй планъ, — отвѣчалъ полковникъ. — Кто знаетъ, не будетъ ли вашъ предшественникъ…

Баронъ замолкъ. Удо входилъ въ ту минуту въ залу. Онъ былъ, видимо, не въ духѣ. Фонъ-Бинцъ обыгралъ его на билліардѣ и у него едва хватило чѣмъ заплатить долгъ.. Что будетъ съ нимъ завтра, если Поли не выручитъ?

— Держу пари, Вольфсбергъ, что у насъ съ вами однѣ и тѣ же мысли! — сказалъ полковникъ.

— Не думаю, — хмуро отвѣчалъ Удо.

— Полагаю, однако, — продолжалъ Крель, — что вы не можете не чувствовать, какъ глубоко оскорблена ваша сестра?

Удо рѣзко поднялъ голову, но не успѣлъ отвѣтить, потому что въ эту минуту дверь отворилась и вошелъ Адальбертъ. Полковникъ и Геннигъ обмѣнялись быстрымъ взглядомъ.

— Совершенно, какъ у царственныхъ особъ! — смѣясь, воскликнулъ Брель. — Визитъ отданъ черезъ десять минутъ. Садитесь около меня, баронъ.

— Я очень радъ, что засталъ васъ всѣхъ вмѣстѣ, — началъ Адальбертъ, садясь на указанное мѣсто. — Только врядъ ли ваша веселость вынесена вами изъ моей гостиной.

— Но сдѣлайте милость, любезный другъ! — воскликнулъ полковникъ. — Что касается меня, я не такъ легко теряю хорошее настроеніе духа; поэтическія натуры, правда, болѣе чутки. Всѣ эти маленькія непріятности были, конечно, немного тягостны, и сестра ваша, Вольфсбергъ, несомнѣнно думаетъ, что ихъ можно было бы избѣгнуть. Не такъ ли?

— Очень вѣроятно.

Адальбертъ вздрогнулъ. Въ его взволнованномъ состояніи укоръ, слышавшійся ему въ словахъ Удо, а еще болѣе въ его сухомъ тонѣ, показался ему вдвое оскорбительнымъ. Съ трудомъ сдержавшись, онъ обратился къ Геннигу.

— Надѣюсь, докторъ, что вы будете справедливѣе, хотя непріятности, о которыхъ идетъ рѣчь… повѣрьте, никто не сожалѣетъ о нихъ болѣе меня… прежде всего, коснулись васъ.

Онъ замолчалъ, ожидая отвѣта. Всѣ молчали. Краска гнѣва разлилась по его лицу; онъ медленно обвелъ взглядомъ присутствующихъ, оперся на ручку кресла и хотѣлъ встать.

— Одну минуту, баронъ, — быстро сказалъ Удо; потомъ обратился къ Геннигу рѣзкимъ, почти угрожающимъ тономъ: — Ну, что же вы?

Геннигъ молча пожалъ плечами. Удо презрительно взглянулъ на него.

— Въ такомъ случаѣ, баронъ, позвольте мнѣ дать за себя тотъ отвѣтъ, котораго вы имѣете право ожидать. По моему, во всей этой исторіи слѣдуетъ жалѣть только о васъ и о вашей супругѣ; вы хотѣли оказать моей сестрѣ вниманіе, и это вамъ не удалось, безъ всякой вины съ вашей стороны. Всѣ говорятъ о непріятностяхъ! Всего непріятнѣе былъ я самъ, и поэтому я прошу прощенія не у Поли, которая лучше бы сдѣлала, еслибъ оставалась дома съ своей дрянной драмой, а у васъ и у баронессы. Сдѣлайте милость, передайте ей мои извиненія.

Онъ протянулъ Адальберту руку съ такой милой улыбкой, что сердце барона переполнилось стыдомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, радостью. Этотъ человѣкъ не могъ быть его соперникомъ.

— Благодарю, Вольфсбергъ, — сказалъ онъ. — Я охотно буду вашимъ ходатаемъ у жены, хотя это совершенно лишнее.

Онъ всталъ. Удо также поднялся. Медленнѣе послѣдовали за ними полковникъ и Геннигъ. Какъ ни скоро и ни благопріятно измѣнилось положеніе дѣлъ, Крель успѣлъ уже принять рѣшеніе. Не доставало, право, чтобы его вовлекли въ ссору, къ которой онъ относился вовсе не серьезно. Ему хотѣлось только позабавиться и угодить красивой молодой женщинѣ. Пусть вступается за нее ея поклонникъ!

— Я тоже прошу васъ засвидѣтельствовать мое почтеніе любезнѣйшей изъ хозяевъ, — сказалъ Крель, подходя въ Осееву, — хотя я и не провинился, подобно этому остроумному сатирику, однако, нельзя быть достаточно внимательнымъ въ красивымъ женщинамъ. Если вы уходите, и я съ вами. Покойной ночи, докторъ.

' Онъ небрежно бросилъ эти слова Геннигу черезъ плечо. Геннигъ заскрежеталъ отъ злобы. Какъ обращались съ нимъ эти аристократы! Точно съ собакою! Баронъ не оказалъ ему даже чести освѣдомиться о причинѣ его молчанія. Такъ погодите же, онъ скажетъ атому гордому человѣку нѣчто такое, отчего вскипитъ его синяя кровь.

— Еще бутылку для меня, кельнеръ, — крикнулъ онъ черезъ чуръ громко- потомъ, обращаясь къ Оссеку, продолжалъ: — Вы, кажется, не придаете никакого значенія разъясненію моего молчанія, баронъ? Если бы завтра вашъ образъ мыслей измѣнился, повѣрьте, я буду готовъ дать вамъ это объясненіе во всякое время и въ какой угодно формѣ.

— Я не премину просить васъ объ этомъ черезъ одного изъ своихъ друзей, — отвѣчалъ Адальбертъ, съ достоинствомъ кланяясь и выходя вмѣстѣ съ другими въ сѣни, гдѣ какой-то господинъ спрашивать портье, здѣсь ли баронъ Оссекъ.

— Ты меня ищешь? — сказалъ Адальбертъ, узнавъ Эшебурга.

— Я пришелъ за тобою.

— Въ чемъ дѣло?

Этотъ сильный человѣкъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Ничего не случилось съ твоей женою, — торопливо отвѣчалъ Эшебургъ, — только Лиза… надѣюсь, конечно, что нѣтъ ничего опаснаго, но мнѣ, все-таки, хотѣлось бы видѣть тебя дома.

— Боже мой, такой прелестный ребенокъ! — воскликнулъ Удо.

— Пожалуйста, не задерживайте насъ, — прервалъ его Эшебургъ.

— Мы всѣ идемъ съ вами, — сказалъ полковникъ.

Всѣ четверо торопливо вышли.

Глава XV.

Обитатели гостиницы Англія, жившіе не далеко отъ комнатъ Оссека и не отличавшіеся особенно крѣпкимъ сномъ, провели безпокойную ночь послѣ литературнаго вечера. Старикъ Суольвель, просыпавшійся нѣсколько разъ, думалъ сначала, что ему не спится отъ шампанскаго, котораго онъ не переносилъ, пока, наконецъ, не убѣдился, что его будитъ скрипъ пола и шумъ шаговъ у его двери. Англичанинъ надѣлъ халатъ, отворилъ дверь въ корридоръ въ ту минуту, когда полъ снова скрипнулъ, произнесъ нѣсколько сердитыхъ словъ, освѣтилъ лицо виновника безпокойства и чуть было не выронилъ отъ испуга свѣчи.

— Боже мой! — воскликнулъ онъ. — Я думалъ, это кельнеръ.

— Извините, — отвѣчалъ Адальбертъ, — я разбудилъ васъ… Мой ребенокъ болѣнъ, очень болѣнъ…

— Войдите, — сказалъ мистеръ Суольвель, — и выпейте стаканъ содовой воды съ коньякомъ.

— Благодарю, мнѣ некогда: надо отнести рецептъ въ аптеку; я рѣшился пойти самъ… мнѣ все равно не сидится.

Онъ ушелъ. Суольвель задумчиво затворилъ дверь. Какъ блѣденъ и разстроенъ красивый баронъ! Напрасно онъ не выпилъ коньяку; отъ этого не умеръ бы его ребенокъ. А что, если онъ въ самомъ дѣлѣ умретъ? Боже мой! Какое горе будетъ его хорошенькой матери… Какъ весела была она сегодня! А что скажутъ завтра дѣвочки, когда узнаютъ, что ребенокъ умеръ въ ночь!

Старикъ снова легъ въ постель безъ надежды, впрочемъ, уснуть. Было уже три часа; прогорятъ ли свѣчи до утра? Онъ закрылъ глаза, чтобы обдумать этотъ вопросъ. Когда онъ снова открылъ ихъ, свѣчи уже погасли; за то лучи утренняго солнца пробивались сквозь щели гардинъ, и часы показывали девять. Онъ взволновался: что, если дитя умерло?

На судорожный звонокъ англичанина дверь тотчасъ же отворилась и, какъ наканунѣ вечеромъ, на порогѣ опять показался не кельнеръ, а баронъ.

— Боже мой! — воскликнулъ старикъ, не смѣя договорить.

Баронъ былъ еще блѣднѣе и разстроеннѣе, чѣмъ вчера; должно быть, умеръ ребенокъ.

— Вы не заперли двери, — началъ Адальбертъ. — Я уже два раза къ вамъ заглядывалъ. Все идетъ отлично. Эшебургъ говоритъ, что опасность миновала.

— Ура! — закричалъ старикъ.

— Искренно благодарю васъ, — Сказалъ Адальбертъ, пожимая протянутую ему руку, — вы очень добры, и, повѣрьте, я вамъ чрезвычайно благодаренъ.

Суольвель съ удивленіемъ поглядѣлъ на него. Слова звучали не весело; лицо было разстроено. Странный народъ эти нѣмцы!

— Мы еще увидимся съ вами въ теченіе дня, — продолжалъ Адальбертъ. — То-есть, конечно, если… А теперь мнѣ надо идти. Еще разъ благодарю васъ.

Въ корридорѣ онъ повстрѣчалъ Кору, выходившую изъ дѣтской. Дѣвушка замѣнила обыкновеннымъ темнымъ платьемъ свой вечерній нарядъ, котораго не снимала во всю ночь. Она готовилась идти за сидѣлкою, рекомендованной докторомъ Эшебургомъ.

— Рѣшительно не знаю, для чего намъ нужна еще сидѣлка, — сказала она. — Я-то зачѣмъ же тутъ? Но Эшебургъ этого желаетъ; быть можетъ, оно и лучше. Я сейчасъ вернусь.

Она кивнула Адальберту и вышла изъ дома. Было чудное утро и Кора съ наслажденіемъ вдыхала мягкій, влажный воздухъ. Какъ все свѣжо и хорошо послѣ страшной, тяжелой ночи! Кора можетъ спокойно наслаждаться этимъ прекраснымъ міромъ, отъ котораго чуть было не отлетѣлъ милый ребенокъ. За его спасеніе надо благодарить небо и искусство Эшебурга, а немного также и ее. Гдѣ былъ бы теперь профессоръ, еслибъ она его вчера не удержала? Нѣтъ, она съ нимъ обошлась дурно, а онъ, все-таки, остался по своей добротѣ. Ночью, когда она готова была отчаиваться, слыша хрипъ ребенка, глаза Эшебурга возвращали надежду ея измученной душѣ; совсѣмъ какъ въ ту далекую ночью, когда ей казалось, что она умираетъ. Какъ серьезно относится онъ къ своимъ обязанностямъ! Такой человѣкъ не сталъ бы шутить бравомъ, не растерялся бы передъ капризами своенравной женщины. Сдѣлалась ли бы Тильда такою, какъ теперь, если бы вышла за него? Но она, вѣдь, ни въ чемъ не измѣнилась, она всегда была такою. А этотъ умный, великодушный человѣкъ, все-таки, любилъ ее и теперь еще любитъ, также какъ она, Кора, любитъ Адальберта. Нѣтъ, съ ея стороны это ужь не любовь, а только состраданіе.

Кора взобралась по крутымъ ступенямъ узкаго переулка. Домъ, который она искала, долженъ быть здѣсь, въ этой широкой улицѣ. Вотъ и указанная ей вывѣска цирюльни.

Кора вошла въ домъ и на удачу остановилась у двери, на которой замѣтила карточку. Готовясь постучать, она бѣгло взглянула на карточку и отшатнулась въ испугѣ. Несмотря на полумракъ, она прочла: „Докторъ Филиппъ Геннигъ, приватъ-доцентъ“. Торопливо, точно боясь, что дверь сейчасъ отворится и на порогѣ появится ненавистный человѣкъ, Кора побѣжала вверхъ, сердясь на себя за ребячество и радуясь, что дѣло сошло съ рукъ такъ хорошо. Какъ непріятно было бы ей очутиться въ комнатѣ!

На верхней площадкѣ тоже было нѣсколько дверей. Она постучалась въ первую и, къ счастью, попала удачно. Маленькая, толстая женщина, съ косымъ правымъ глазомъ, спросила, что ей угодно. Кора сообщила о своемъ порученіи, едва слыша собственныя слова за пѣніемъ полдюжины канареекъ, свободно летавшихъ по комнатѣ. Фрау Клумпъ пригласила свою посѣтительницу сѣсть и засыпала ее извиненіями въ томъ, что она все еще не одѣта, но черезъ четверть часа она будетъ имѣть честь и удовольствіе явиться въ гостиницу. Дѣти — это ея страсть съ той самой поры, какъ умерли ея собственные близнецы… Милому дитяти нужна сидѣлка? Не долго ему придется ждать; черезъ четверть часа фрау Клумпъ войдетъ въ одну дверь, а болѣзнь вылетитъ въ другую. Но что же случилось съ милымъ малюткой?

Кора не отвѣчала; она поспѣшила уйти, оглушенная болтовнею косоглазой женщины и трескотнею канареекъ. Спускаясь по лѣстницѣ, дѣвушка держалась правой стороны, чтобъ не идти мино квартиры Геннига. Съ площадки ей показалось, будто его дверь пріотворилась; черезъ минуту показалась и голова доктора. Онъ зорко оглядѣлъ лѣстницу, но, очевидно, не замѣтилъ Боры. Прежде чѣмъ она рѣшила, идти ли ей дальше или остановиться, случилось нѣчто такое, что на минуту приковало ее къ мѣсту. Неужели женская фигура въ кокетливомъ утреннемъ нарядѣ, протѣснившаяся въ полуоткрытую дверь мимо Геннига, — Поли? Геннигъ тоже вышелъ; они считали себя въ полной безопасности. Съ грубою безцеремонностью онъ обнялъ молодую женщину за талію и свелъ до нижней площадки. Вдругъ онъ отшатнулся, шепнулъ спутницѣ что-то на ухо, я кинулся въ свою комнату, захлопнувъ за собою дверь. Поли вскрикнула, съ минуту не знала, идти ей за Геннигомъ или бѣжать внизъ, наконецъ, выбрала послѣднее и выбѣжала на улицу.

Нерѣшительно послѣдовала за нею Кора. И за подобною-то женщиной ухаживалъ на ея глазахъ Адальбертъ! Неужели мужчины не чувствуютъ нравственнаго уродства такихъ женщинъ? Дѣвушка расчитывала, что въ полумракѣ Поли не разглядѣла ее. Не поднимая глазъ, Кора шла торопливо и уже почти добралась до каменныхъ ступеней переулка, какъ вдругъ услыхала за собою шелестъ платья. Посторонившись немного, она пошла тише. Черезъ мгновенье Поли поравнялась съ нею.

— Извините, что я васъ задерживаю, фрейлейнъ фонъ-Рембергъ, — начала она, едва переводя дыханіе. — Мнѣ надо съ вами поговорить.

Кора ничего не отвѣчала.

— Вы, конечно, считаете меня очень дурною женщиной, — продолжала Поли уже тверже, — но я увѣрена, что вы не осудите меня окончательно, когда выслушаете.

Она ожидала, казалось, отвѣта, но Кора опять промолчала. Прижимая подъ вуалью платокъ къ глазамъ, Поли продолжала: — Только несчастные понимаютъ другъ друга, а цы тоже несчастны, или я очень ошибаюсь. Но что значитъ ваше горе сравнительно съ моимъ? Вамъ дана сила отреченія; я этому не научилась. Мое бѣдное сердце все еще жаждетъ счастья. Я пыталась успокоить его поэзіей; мнѣ это не удалось и… случилось то, что вамъ теперь извѣстно. Я знаю, онъ не такой человѣкъ, любовью котораго можетъ гордиться женщина, но это давало мнѣ иллюзію любви; я не могла противустоять.

Кружевной платокъ снова приблизился къ вуали, но отвѣта и теперь не послѣдовало. Положеніе становилось до крайности неловкимъ. Что дѣлать? Эта святоша способна все выболтать… Этому надо помѣшать во что бы то ни стало.

— Я не могла противустоять только до нынѣшняго дня… — Поли нашла, наконецъ, желанныя слезы, хотя это и были слезы гнѣва. — Только до нынѣшняго дня, клянусь вамъ, фрейлейнъ Кора! Позвольте мнѣ хоть разъ назвать васъ этимъ милымъ именемъ. Отнынѣ я найду въ себѣ силу; нѣтъ, я ее уже нашла… въ вашемъ молчаніи, въ вашемъ презрѣніи. Молю васъ, будьте милосерды, не отталкивайте кающейся грѣшницы. Наложите на меня кару, самую тяжелую, какую только можете придумать. Я съ радостью исполню все; клянусь тѣмъ, что мнѣ свято.

Все это были лишь пустыя фразы. Кора знала это и рѣшилась не поддаваться такой плохой комедіи. Но она сознавала необходимость оградить себя и своихъ близкихъ отъ жалкой комедіантки. Онѣ дошли почти до конца переулка, до того мѣста, гдѣ онъ пересѣкалъ болѣе широкую и оживленную улицу. Кора остановилась; взоръ ея впервые скользнулъ по искаженному лицу спутницы.

— Я не имѣю ни охоты, ни права вмѣшиваться въ ваши дѣла. Но у меня есть другое желаніе, которое покажется вамъ, вѣроятно, очень страннымъ: я хочу, чтобъ вы уѣхали.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ уѣхала бы… — воскликнула Поли. — Объ этомъ я и сама думала во все время нашей бесѣды. Только это совершенно невозможно. Мужъ пріѣдетъ сегодня и располагаетъ провести здѣсь двѣ недѣли. Никакого предлога я не могу найти; да это ни къ чему бы и не послужило: мужъ такой ужасный педантъ! Но я понимаю, что вы изгоняете меня, не хотите болѣе видѣть въ своемъ кругу; это будетъ моимъ наказаніемъ, и я должна и хочу согласиться на него. Я удалюсь отъ васъ, и со мною вся моя компанія, мужъ, мой бѣдный братъ, полковникъ, даже онъ… Все, что вы хотите; видите, я на все готова. Предлогъ найти легко; сошлемся, пожалуй, хоть на вчерашній вечеръ, на оскорбленное тщеславіе. Вѣдь, Крель и Геннигъ уже прожужжали мнѣ уши, что я должна чувствовать себя оскорбленною…

Имя Геннига случайно вырвалось у нея; она кашлянула и поднесла платокъ ко рту.

— Вы раньше забыли упомянуть объ этомъ господинѣ, — сказала Кора.

— Но это само собою разумѣется! — воскликнула Поли. — Онъ къ вамъ болѣе не подойдетъ.

— Уѣдетъ ли хоть онъ? — спросила дѣвушка.

— Онъ долженъ уѣхать, — отвѣчала молодая женщина, — я не хочу его видѣть. Но даже онъ… ахъ, Господи, да какъ же тутъ быть? Что намъ дѣлать?

— Что? — нетерпѣливо спросила Кора, когда Поли умолкла.

— Боже мой, я не смѣю говорить съ вами объ этомъ. Однако, это необходимо; я обязана сказать вамъ правду. Вчера ночью въ клубѣ… онъ съ Оссекомъ… онъ былъ очень взволнованъ… глупый человѣкъ!… ради меня. Онъ такой вспыльчивый, такой забіяка…. Пистолетъ — его любимѣйшее оружіе…

— Этому не бывать! — горячо сказала Кора.

— Конечно, нѣтъ! Прошу васъ, не волнуйтесь. Боже мой, какъ вы поблѣднѣли!

— Вы меня не поняли! — отвѣчала Кора. — Не знаю, право, что сказалъ, бы Оссекъ, еслибъ зналъ, что я вмѣшиваюсь въ такое дѣло. Ну, да все равно. Я не хочу, чтобы онъ дрался съ этимъ… господиномъ.

— Трудно будетъ уладить это, — сказала Поли, все еще украдкою глядя на поблѣднѣвшее лицо дѣвушки. — Онъ страшенъ въ гнѣвѣ, но онъ долженъ отступить; предоставьте это мнѣ. А теперь, фрейлейнъ, я не смѣю васъ долѣе задерживать. Тысячу разъ благодарю, мой добрый геній, мой ангелъ-хранитель.

Она схватила руку Коры и хотѣла ее поцѣловать. Дѣвушка рѣзко высвободилась и выбѣжала на улицу. Поли гнѣвно поглядѣла ей вслѣдъ, смѣясь и плача отъ бѣшенства; самыя отвратительныя мысли проносились въ ея взволнованномъ умѣ. Геннигъ долженъ уѣхать; въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, хотя, насколько она его знаетъ, изъ дуэли все равно ничего не не вышло. Глупый человѣкъ! Такъ скомпрометировать ее! Не могъ даже хорошенько осмотрѣть лѣстницу. Право, стоило бы выцарапать ему глаза. А эта добродѣтельная героиня, какъ _ф надменно стояла она передъ нею! За это она поплатится, она и вся ея родня. Какъ хорошо, что Поли не соглашалась уѣхать!

Но сначала, все-таки, надо подчиниться… Это пойметъ и Геннигъ. Сцена будетъ ужасная; ну, да дѣлать нечего.

Поли сперва медленно, потомъ все скорѣе стала подниматься по ступенямъ, съ которыхъ только что сошла вмѣстѣ съ Корою.

Глава XVI.

Когда Кора вышла изъ гостиницы, Адальбертъ поднялся къ Эшебургу и засталъ его за туалетомъ. Со вчерашняго дня, когда они разстались врагами, они почти другъ съ другомъ не говорили; немногія слова, сказанныя ночью, были вызваны только необходимостью. Теперь Эшебургъ ласково протянулъ ему руку и попросилъ его сѣсть, пока онъ кончитъ одѣваться.

— Я пришелъ, — началъ Адальбертъ, — снова безпокоить тебя. Съ удовольствіемъ обратился бы я къ кому-нибудь другому, но мнѣ некому довѣриться. Дѣло вотъ въ чемъ…

— Думаю, что могу избавить тебя отъ этого разсказа, — сказалъ Эшебургъ. — Вольфсбергъ еще вчера передалъ мнѣ вкратцѣ всю сцену.

— Въ такомъ случаѣ ты знаешь, о чемъ я хочу тебя просить.

— Къ сожалѣнію, да, — отвѣчалъ профессоръ. — Этотъ человѣкъ просто дуракъ, да, къ тому же, онъ несомнѣнно любовникъ фрау Поли. Но первое обстоятельство не можетъ помѣшать дать ему удовлетвореніе, а второе тебя совсѣмъ не касается. И такъ, придется довести дѣло до конца.

Адальбертъ бѣгло взглянулъ на него. Онъ боялся, какъ бы ему не пришлось натолкуться если не на рѣшительное сопротивленіе, то хоть на колебаніе.

— Я выбираю, конечно, пистолеты, — сказалъ онъ.

— Понятно, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Знаешь ли ты его адресъ? Нѣтъ? Ну, такъ я зайду къ Вольфсбергу; онъ, навѣрное, знаетъ, а не то спроситъ у своей сестры.

Снова взглянулъ на него Адальбертъ и тотчасъ же опустилъ глаза. Легкость, съ которою относился Эшебургъ къ вопросу, касавшемуся жизни и смерти, казалась ему очень странною. Въ его взволнованной душѣ снова промелькнула мысль, уже не разъ, приходившая ему на умъ: не любитъ ли Эшебургъ Гильду? Сегодня утромъ, когда она схватила его руки и прижала къ своей груди, это была не одна только благодарность матери, но и совершенно иное чувство.

— Что съ тобою? — съ изумленіемъ спросилъ Эшебургъ, когда Адальбертъ внезапно вскочилъ.

— Я… я думаю, не лучше ли будетъ избавить тебя отъ этой исторіи… Хотя дѣло касается только Поли, все-таки, было бы пріятнѣе, еслибъ объ этомъ не говорили. Всѣ знаютъ, что ты улаживалъ когда-то мою ссору съ Брелемъ, и если ты опять вмѣшаешься, поневолѣ найдутъ связь между теперешнею исторіей и прежнею.

— Очень возможно, — спокойно отвѣчалъ Эшебургъ, — тѣмъ болѣе, что соотношенія между ними гораздо больше, чѣмъ ты, кажется, полагаешь. Я увѣренъ, что за всѣмъ этимъ скрывается Брель, а Геннигъ только подставное лицо.

— Это невозможно, — вспыльчиво сказалъ Адальбертъ. — Брель доказалъ свою храбрость во время кампаніи; ты это хорошо знаешь.

— Вѣрно; значитъ, у него есть другіе мотивы, чтобы не вступать съ тобою въ открытое столкновеніе. А что онъ тебя ненавидитъ и готовъ тебѣ всячески вредить, это для меня несомнѣнно.

— Почему?

— Да хотя бы потому, во-первыхъ, что ты проигралъ Дугласу крупную сумму.

— Какое же отношеніе имѣетъ ко всему этому мой проигрышъ?

— Быть можетъ, никакого, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Я только хотѣлъ замѣтить, что Брель, одинъ изъ самыхъ смѣлыхъ игроковъ, ни разу не игралъ съ Дугласомъ, а тебя съ нимъ познакомилъ.

— Дугласъ джентльменъ, — возразилъ Адальбертъ.

— Не знаю и не спорю; утверждаю только, что онъ въ игрѣ гораздо сильнѣе тебя.

— Онъ джентльменъ, — повторилъ Адальбертъ, — у меня есть на это доказательство.

— Какое именно?

— Брель познакомилъ съ Дугласомъ не только меня, но и Вольфсберга, который тоже ему проигралъ. Вчера въ клубѣ Дугласъ отозвалъ меня въ сторону, сказалъ, что ему очень непріятна эта исторія, тѣмъ болѣе, что у молодаго человѣка нѣтъ средствъ, и выразилъ готовность подарить ему деньги, еслибъ это оказалось возможнымъ.

— Ужь не хотѣлъ ли онъ вывѣдать, нѣтъ ли у Вольфсберга друзей, къ которымъ онъ можетъ обратиться въ случаѣ нужды?

— Если непремѣнно хочешь осудить человѣка, всегда найдешь причину, — отвѣчалъ Адальбертъ. — Впрочемъ, я съ удовольствіемъ помогъ бы Вольфсбергу; онъ вчера очень любезно вступился за меня.

— Отлично, — сказалъ Эшебургъ. — Ну, а теперь я пойду исполнить твое порученіе. Ты бы пока легъ; результатъ моихъ хлопотъ ты узнаешь достаточно рано.

— То-есть какъ это „достаточно рано“? Мнѣ хочется, напротивъ, какъ можно скорѣе покончить это дѣло.

— Мнѣ также, — отвѣчалъ профессоръ, взявшись за шляпу. — Что это ты такъ странно смотришь на меня?

— Ничего, ничего, — пробормоталъ Адальбертъ.

Онъ спустился съ лѣстницы вмѣстѣ съ Эшебургомъ и пошелъ въ читальню, чтобы дождаться тамъ его возвращенія. Эшебургъ направился къ hôtel de l’Europe. Противъ своего обыкновенія, онъ шелъ медленно и съ наслажденіемъ вдыхалъ прекрасный утренній воздухъ. На душѣ у него было необыкновенно весело и хорошо. Героическое леченіе, которое онъ примѣнилъ къ маленькой паціенткѣ, удалось прекрасно. Это была одна изъ тѣхъ минутъ, которыя вознаграждаютъ врача за многія горькія разочарованія. Какое удовольствіе доставило ему также присутствіе славной дѣвушки, такъ преданно ему помогавшей! „Безумецъ, — подумалъ онъ, — ты зналъ ее еще съ дѣтства или, вѣрнѣе, долженъ бы знать, т.-е. любить ее! А теперь уже слишкомъ поздно!“

Онъ быстро пошелъ по направленію къ гостиницѣ. Прежде всего, надо было уладить глупую исторію съ Геннигомъ, чтобы Адальберту не пришлось его проучивать. Оказалось, что портье отлично знаетъ доктора, который часто бываетъ у фрау Реннеръ, но что адресъ въ отелѣ неизвѣстенъ. Господинъ фонъ-Вольфсбергъ выходилъ сегодня со двора, но уже вернулся, и въ своей комнатѣ, 2 этажъ, № 36. Туда-то и пошелъ Эшебургъ, но хотя ключъ торчалъ въ двери, а шаги Вольфсберга ясно доносились изъ комнаты, профессору пришлось нѣсколько разъ постучать. Наконецъ, задвижка щелкнула и, къ удивленію Эшебурга, передъ нимъ появился Удо въ мундирѣ, какъ наканунѣ, съ тою разницей, что второпяхъ были застегнуты не всѣ пуговицы, да и тѣ криво.

— Ахъ, это вы, г. профессоръ?

Удо сказалъ это съ привѣтливою улыбкой, подавая Эшебургу руку, и ввелъ его въ комнату; но отъ гостя не ускользнуло, что улыбка немного натянута, а рука нервно дрожитъ. Также нервно было и выраженіе лица; румянецъ то вспыхивалъ, то исчезалъ на немъ, пока молодой человѣкъ, желая освободить кресло, бросалъ на постель какую-то одежду. Постель была оправлена, но, навѣрное, еще наканунѣ; комнату сегодня не прибирали.

— Вы ожидали, кажется, кого-то другаго? — спросилъ Эшебургъ, садясь.

— Дѣйствительно, — отвѣчалъ Удо, — но я, все-таки, очень радъ, что вы оказали мнѣ честь…

— Я не задержу васъ, — отвѣчалъ профессоръ, — я зашелъ только узнать адресъ Геннига.

— Ахъ, да! — сказалъ Удо. — Я совсѣмъ забылъ эту исторію; другое у меня въ головѣ. А потомъ еще это милое дитя! Слава Богу, что оно поправилось. Я уже два раза навѣдывался сегодня въ вашей гостиницѣ. Слава Богу!

Все это говорилось торопливо и разсѣянно. Бѣдный мальчикъ! Эшебургъ никогда не сердился на него и смотрѣлъ на его отчаянное ухаживанье за Гильдою какъ на игру, хотя, быть можетъ, и опасную. Но еслибъ списокъ его грѣховъ былъ еще гораздо длиннѣе, все же жаль видѣть, какъ молодыя силы легкомысленно истощаются. Помочь было, однако, трудно; не представится ли случай въ теченіе разговора?

Эшебургъ поблагодарилъ молодаго человѣка за участіе, распространился насчетъ болѣзни ребенка, коснулся вчерашняго вечера и перечислилъ всѣ траги-комическіе эпизоды, съ особымъ удовольствіемъ остановившись на шалости Удо, который прочелъ знаменитый монологъ. Говоря такимъ образомъ и не спуская глазъ съ разсѣяннаго лица молодаго человѣка, Эшебургъ замѣтилъ, что его блуждающіе взоры правильно возвращаются къ одной и той же точкѣ. Онъ обернулся какъ бы случайно и вздрогнулъ. Салфетка, оставшаяся отъ завтрака., была брошена на продолговатый, плоскій ящикъ, но не настолько искусно, чтобы скрыть стволъ пистолета. Такъ вотъ въ чемъ дѣло? Вотъ что значила запертая, медленно отворившаяся дверь, поспѣшно застегнутый мундиръ? Ужь не пришелъ ли профессоръ кстати? Быть можетъ, опоздать на четверть часа, даже на одну минуту, было опасно?

— Однако, я все болтаю, — продолжалъ онъ, — и, все-таки, не знаю, гдѣ живетъ докторъ Геннигъ.

— Я тоже не знаю, — отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— Неужели?

— Я не имѣлъ никакихъ сношеній съ Геннигомъ, и онъ лично мнѣ очень антипатиченъ.

— Вы ничего не теряете въ моемъ уваженіи отъ этого признанія, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Мнѣ придется, однако же, отправиться на поиски этого милаго человѣка…

Докторъ всталъ, подошелъ къ столу и какъ бы мимоходомъ еще немного сдвинулъ салфетку.

— Какіе славные пистолеты! — замѣтилъ онъ, протягивая къ нимъ руку.

— Оставьте ихъ, пожалуйста, — торопливо сказалъ Удо. — Они заряжены.

— Жаль, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Придется ихъ разрядить, если, конечно, вы будете такъ любезны и одолжите ихъ намъ на всякій случай. У меня нѣтъ пистолетовъ, у Оссека тоже; сомнѣваюсь, чтобы они были у доктора.

— Но, Боже мой! — воскликнулъ Удо, — неужели баронъ хочетъ серьезно драться съ этимъ человѣкомъ, да еще изъ-за такого вздора? И вы можете это допустить?

Эшебургъ пожалъ плечами.

— Вы знаете, Вольфсбергъ, что въ такомъ дѣлѣ имѣешь только обязанности, а Не мнѣнія. Во всякомъ случаѣ, прошу васъ довѣрить мнѣ эти пистолеты.

И профессоръ захлопнулъ ящикъ, точно впередъ увѣренный въ согласіи Удо.,

— Я въ большомъ затрудненіи, — запинаясь, началъ тотъ. — Съ величайшимъ удовольствіемъ оказалъ бы я вамъ такую ничтожную услугу, но именно сегодня никакъ не могу… мы уговорились съ майоромъ фонъ-Либе и… съ фонъ-Бинцемъ… стрѣлять въ цѣль… понимаете?

Потъ выступилъ у него на лбу.

— Это другое дѣло, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Жаль, конечно; отъ этого произойдетъ большое замедленіе, а Оссекъ такъ торопится… Кстати, я имѣю къ вамъ порученіе отъ барона. Если я хорошо понялъ его, вы съ нимъ товарищи по несчастью?

— То-есть какъ? — спросилъ Удо, бросивъ Эшебургу далеко не ласковый взглядъ изъ-подъ приподнятыхъ бровей.

— По игрѣ, — отвѣчалъ онъ. — Вы еще, конечно, помните слова Виргилія: solamen miseris и т. д. Оссекъ узналъ, что вы проиграли значительную сумму, болѣе крупную даже, чѣмъ вамъ, быть можетъ, удобно въ настоящую минуту. Вѣроятно, онъ смотритъ на васъ, какъ на товарища, помочь которому считаетъ водимъ долгомъ. „Мнѣ было бы очень пріятно, — сказалъ онъ, — еслибъ я могъ услужить Вольфсбергу въ благодарность за его вчерашнее рыцарское заступничество“.

Говоря это по возможности беззаботно, Эшебургъ глядѣлъ, однако, въ сторону; когда онъ обернулся, наконецъ, къ Удо, онъ смутился, увидавъ растерянное выраженіе его лица. Глаза его смотрѣли неподвижно, губы дрожали, точно молодой человѣкъ готовился разрыдаться. Онъ схватилъ руку Эшебурга и взволнованнымъ голосомъ сказалъ:

— Я не могу принять этого отъ барона ни въ какомъ случаѣ; это невозможно.

— Я такъ и думалъ, — сказалъ Эшебургъ, — но все же считалъ долгомъ исполнить порученіе. Мое собственное желаніе заключается вотъ въ чемъ: сдѣлайте мнѣ то одолженіе, въ которомъ вы считаете необходимымъ отказать Оссеку.

— И этого не могу обѣщать!

Эшебургъ выпустилъ его руку.

— Какъ! — воскликнулъ онъ. — Вы не можете сдѣлать этого только изъ ложнаго чувства чести? Не можете принять маленькой услуги, которую отъ чистаго сердца предлагаютъ вамъ честные люди, и предпочитаете покончить съ своею молодою жизнью, которую обязаны посвятить родинѣ? Не думаете ли вы, что я слѣпъ и не видалъ, какъ взоръ вашъ ежеминутно переносился къ пистолетамъ, что я не понялъ, почему вы не хотите мнѣ ихъ дать? Я вамъ говорю, что вы должны это сдѣлать…

Эшебургъ замолкъ. Раздался стукъ въ-дверь; вошелъ кельнеръ и объявилъ, что фрау Реннеръ проситъ къ себѣ господина фонъ-Вольфсберга, но только сейчасъ. Удо взглянулъ на Эшебурга.

— Идите, пожалуйста, — сказалъ онъ.

— Я сейчасъ приду, — крикнулъ Удо кельнеру, потомъ, обратившись въ Эшебургу, продолжалъ: — Вы подождете, пока я вернусь, не правда ли? Я непремѣнно долженъ…

— Идите, я подожду, — повторилъ Эшебургъ.

Удо вышелъ изъ комнаты; профессоръ заперъ ящикъ съ пистолетами и положилъ ключъ въ карманъ.

— На всякій случай, — прошепталъ онъ, потомъ открылъ окно и съ удовольствіемъ поглядѣлъ черезъ садъ отеля и весело журчавшую рѣку на зеленыя клумбы, окружавшія павильонъ минеральныхъ водъ. — Здѣсь, по крайней мѣрѣ, я не опоздалъ, — подумалъ онъ, — ключа я изъ кармана не выпущу. Что затѣваетъ эта рыжая Цирцея? Навѣрное, стряпаетъ какой-нибудь адскій напитокъ, чтобы превратить своего добродушнаго брата въ злую пантеру, которая яростно кинется на Оссека. Сожиганіе вѣдьмъ имѣло, все-таки, хорошую сторону; жаль только, что по ошибкѣ предпочтеніе оказывали старымъ женщинамъ.

Эшебургъ имѣлъ достаточно времени, чтобы предаваться размышленіямъ. Наконецъ, онъ услыхалъ шаги въ корридорѣ. Дверь отворилась и вошелъ Удо, но не блѣдный юноша, котораго онъ только что видѣлъ, а прежній Удо, съ сверкающими глазами и улыбкою на губахъ. Онъ вынулъ изъ кармана пакетъ съ деньгами и бросилъ его на столъ.

— Это для того, чтобы вы сами убѣдились, — воскликнулъ онъ. — Сегодня утромъ я предлагалъ триста процентовъ; проклятый жидъ и слушать не хотѣлъ. А теперь я получилъ деньги даромъ. Но отъ этого я не менѣе благодаренъ вамъ и Оссеку,

Онъ схватилъ руки Эшебурга и крѣпко жалъ ихъ.

— Поздравляю, — сказалъ профессоръ. — Нельзя ли узнать причину этой перемѣны?

— Я и самъ не понимаю, — отвѣчалъ Удо. — Вчера Поли наотрѣзъ отказала мнѣ, а теперь просто навязывала мнѣ деньги. Ради этого она даже нарочно выходила со двора и взяла ихъ у своего банкира, т.-е. ей просто хотѣлось повидать Геннига, и она съ нимъ видѣлась; онъ уѣзжаетъ сегодня въ десять часовъ. Теперь сестра и встрѣчаться съ нимъ болѣе не желаетъ. Слава Богу! Ваше дѣло, профессоръ, тоже кончено; идите спокойно домой. Оссекъ получитъ письмо отъ Геннига, въ которомъ нашъ пріятель проситъ у него прощенія. Больше этого баронъ требовать не можетъ.

— Все это прекрасно, — сказалъ Эшебургъ, — даже слишкомъ много удачъ заразъ. А теперь обѣщайте мнѣ никогда болѣе не играть съ Дугласомъ.

— Извольте, — отвѣчалъ Удо послѣ непродолжительнаго размышленія, подавая профессору руку. — Еще одно слово.

— Что именно?

— Сестра сказала сейчасъ, что чувствуетъ себя слишкомъ оскорбленною вчерашнимъ вечеромъ и не можетъ продолжать знакомства съ Оссеками. Я готовъ поклясться, что это только предлогъ, но, все равно, я тоже думаю, что будетъ лучше, если Поли оставитъ барона въ покоѣ. Понятно, что и Брель долженъ участвовать въ этомъ отступленіи, и мнѣ кажется, что онъ не заставитъ долго просить себя, Я же ни въ какомъ случаѣ не уйду, т.-е., конечно, если меня хотятъ еще имѣть въ вашемъ лагерѣ. Замолвите за меня словечко, милѣйшій профессоръ. Согласны?

— Съ удовольствіемъ; только и нужды въ этомъ никакой не будетъ, — отвѣчалъ Эшебургъ, уже стоя въ дверяхъ. — А пока я не забылъ, вотъ ключикъ, который я по ошибкѣ опустилъ въ карманъ.

Не успѣла дверь затвориться, какъ въ комнатѣ раздавалось уже веселое пѣніе.

Эшебургъ пошелъ домой, улыбаясь. Что за славное утро! Дитя спасено, молодой человѣкъ избавленъ отъ непоправимой глупости, а Оссекъ отъ опаснаго знакомства. Какъ порадуется Кора!

Глава XVII.

Черезъ нѣсколько дней, въ красиво убранной комнатѣ баденскаго клуба четверо мужчинъ сидѣли за дессертомъ, послѣ холостаго обѣда. Молчаливый оберъ-кельнеръ осторожно поворачивалъ во льду новую бутылку Шампанскаго, между тѣмъ какъ дождь ударялъ за спущенными занавѣсами въ закрытые окна.

— Сегодня ужасная погода! — началъ фонъ-Бинцъ. — Послушайте только!

— Еще не то будетъ! — вздыхая, замѣтилъ камергеръ.

— Не понимаю, право, какъ это вы придаете такое значеніе нѣсколькимъ дождливымъ днямъ! — сказалъ майоръ фонъ-Либе.

— Нѣсколькимъ дождливымъ днямъ! — повторилъ камергеръ. — Хорошо, еслибъ такъ! Но повѣрьте, майоръ, я знаю эти штуки. Уже сорокъ лѣтъ провожу я въ Баденѣ осень. Сперва тянется цѣлый рядъ великолѣпнѣйшихъ недѣль, потомъ съ конца сентября начинается дождь, сначала въ видѣ опыта, какъ, напримѣръ, сегодня, пока дней черезъ восемь не обнаружится, что дѣло не шуточное и что дождь вовсе не имѣетъ желанія прекратиться. Куда ни взглянешь, всюду дождевые зонтики; музыканты, высоко приподнявъ воротники, играютъ окоченѣвшими пальцами; между пустыми рядами стульевъ бродятъ, щелкая зубами, какіе-то безумцы, точно духи Оссіана.

— Я шелъ сегодня мимо мѣста, гдѣ, бывало, игралы въ lawn-tennis, — сказалъ фонъ-Ленгсфельдъ, — тамъ теперь болото; пространство, отведенное для крокета,.превратилось въ озеро…

— А на верандѣ, кофейной, гдѣ каждый вечеръ возсѣдали красавицы, можно видѣть теперь столы, поставленные на бокъ, и опрокинутые мокрые стулья, — прибавилъ совѣтникъ.

— Ну, да, вѣдь, дружба двухъ дамъ все равно превратилась съ того самаго четверга, какъ пожаловала сюда баронесса Брель, урожденная Гольде. Она, говорятъ, до безумія ревнива.

— А Брель еще такъ скроменъ! — смѣясь, замѣтилъ совѣтникъ. — Со среды таинственная вилла въ лѣсу уже отдается внаймы.

— И въ это же время улетучился нѣкто, обыкновенно вращавшійся вокругъ прекрасной Поли.

— Не вѣрю этимъ сплетнямъ, — сказалъ майоръ. — Этотъ господинъ былъ по моему настоящее пугало, а если тайный совѣтникъ и не Адонисъ, то, все-таки, нѣтъ причины до такой степени унижать вкусъ молодой женщины. къ тому же, разрывъ между дамами имѣлъ совершенно иные мотивы.

— Разскажите же, майоръ.

— Право, не стоитъ. Дѣло происходило въ послѣднюю среду у баронессы Оссекъ; скандалъ былъ вызванъ безтактностью Геннига, который безъ вѣдома фрау Реннеръ прочелъ ея неотдѣланную трагедію», да еще посреди весьма нелестныхъ замѣчаній присутствующихъ, полагавшихъ, что пьеса его. Только одинъ Брель, который, быть можетъ, зналъ, въ чемъ дѣло, или, какъ истый знатокъ, догадался объ этомъ, заступился за трагедію. По виду все сошло съ рукъ мирно, но, въ душѣ всѣ, конечно, были раздражены.

— Прекрасно, — сказалъ фонъ-Ленгсфельдъ, — но почему же Вольфсбергъ сидитъ всякій вечеръ у Осевка?

— Это я могу, кажется, объяснить, — вмѣшался совѣтникъ. — Вамъ извѣстно, что три хорошенькихъ англичаночки постоянно бываютъ теперь у баронессы. Нашъ милый Вольфсбергъ внезапно вкусилъ отъ древа познанія и догадался, что только слѣпой можетъ смѣшивать младшую изъ дѣвицъ Суольвель съ ея старшими сестрами. Это не выдумка; я слышалъ это отъ него самого. А когда вслѣдъ затѣмъ я сказалъ, что въ жилахъ будущаго поколѣнія Вольфсберговъ можетъ, пожалуй, оказаться англійская кровь, онъ отвѣчалъ такою самодовольною улыбкой, которая обыкновенно свойственна людямъ, уже печатающимъ свои свадебные билеты.

— Штейнбахъ тоже считаетъ помолвку Вольфсберга съ маленькою миссъ не только возможною, но и вѣроятною.

— А позвольте узнать, откуда знаетъ это Штейнбахъ? — спросилъ камергеръ. — Я думалъ, что онъ уже уѣхалъ; съ нашей пирушки я его болѣе не встрѣчалъ.

, — Вы забываете, кажется, поводъ къ этой пирушкѣ, — сказалъ майоръ, лукаво улыбаясь.

— Рѣшительно не помню.

— То-то; иначе вы бы знали, что нашъ другъ не можетъ такъ легко уѣхать отсюда, и поняли бы причину, почему онъ такъ безслѣдно пропалъ.

— Неужели? — удивился фонъ-Л^нгсфельдъ. — Что-жь, я ничего не скажу худаго рро его вкусъ. Съ той поры я присмотрѣлся къ молодой особѣ и нахожу ее, если не такою красивой, макъ ея сестра, то весьма интересной.

— Я предлагаю дать Штейнбаху на этому поводу обѣдъ или ужинъ, — сказалъ камергеръ, — вѣдь, мы у него еще въ долгу.

— Съ удовольствіемъ! Рѣшено! — воскликнули совѣтникъ и фонъ-Ленгсфельдъ.

— Погодите, господа, — прервалъ ихъ майоръ, — вы слишкомъ торопитесь, хотя несомнѣнно, что Штейнбахъ принятъ въ домъ Оссека и очень подружился съ генеральшею и баронессою. Еще бы! Такой женихъ, какъ онъ, богатый, древняго родр, вліятельный членъ парламента! Не слѣпая же, въ самомъ дѣлѣ, генеральша, да и баронесса тоже. Въ этомъ отношеніи Штейнбахъ совершенно покоенъ; за то онъ далеко не пользуется расположеніемъ Эшебурга и Оссека, который съ нимъ необыкновенно холоденъ.

— Быть можетъ, онъ просто не въ духѣ и изливаетъ свою досаду на несчастнаго вздыхателя, — замѣтилъ фонъ-Ленгсфельдъ.^-Говорятъ, будто Оссекъ проигралъ Дугласу огромную сумму. Это я слышалъ отъ Креля.

— А Крель почему знаетъ? — спросилъ майоръ, качая головой. — Оссекъ, навѣрное, ему ничего не говорилъ, да и Дугласъ едва ли скажетъ.

— Ну, Дугласъ, быть можетъ, и сказалъ. Во всякомъ случаѣ, они очень близки. Я случайно видѣлъ ихъ вчера въ саду; они ходили взадъ и впередъ въ такой оживленной бесѣдѣ, что даже не замѣтили меня. Признаюсь, я немного удивился, увидавъ ихъ вмѣстѣ.

— Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, — сказалъ майоръ. — Брель споконъ вѣку любилъ оригиналовъ, а чего вамъ оригинальнѣе Дугласа?

— Остается пожелать, чтобы Оссекъ не поплатился за поддержку, которую онъ оказываетъ довольно безцвѣтной, какъ мнѣ кажется, оригинальности Дугласа.

— А я такъ думаю, что это ему подъ силу. Впрочемъ, супруги подѣлили между собою милую парочку. Штейнбахъ говорилъ мнѣ, что баронесса проводитъ всѣ свободные часы у лэди Дугласъ. Это тоже очень оригинальная женщина; никогда не беретъ она въ руки книги или работы, а сидитъ по цѣлымъ часамъ на диванѣ или подъ окномъ и упорно глядитъ передъ собою, не видя ничего. Если же она разговорится, то обнаруживаетъ много чувства, знанія людей и свѣта, — результатъ ея странствованій по Европѣ и, почемъ знать, гдѣ еще. А теперь, господа, наша бутылка опорожнена; сегодня вечеромъ я иду въ первый разъ въ гости въ Оссеку въ качествѣ наперсника Штейнбаха. И такъ, будьте здоровы.

Глава XVIII.

Смыслъ появленія майора фонъ-Либе въ кругу Осеева не ускользнулъ отъ Эшебурга. Это былъ хорошо разсчитанный маневръ со стороны Штейнбаха. До той поры онъ все еще чувствовалъ себя чужимъ въ гостиной барона; теперь, когда ему самому пришлось ввести туда новаго человѣка, онъ сразу перешелъ на роль стараго знакомаго. Выборъ помощника былъ весьма искусенъ. Майоръ отлично понялъ положеніе и приспособилъ къ нему свой образъ дѣйствій. Не оказывая пренебреженія Корѣ, онъ, все-таки, посвящалъ главное вниманіе генеральшѣ и Гильдѣ; ловко навелъ за чайнымъ столомъ разговоръ на экономическіе и промышленные вопросы и безъ всякаго педантизма обрисовалъ положеніе дѣлъ въ Баденѣ, причемъ выдающеюся фигурой всюду являлся Штейнбахъ, хотя имя его почти не упоминалось. Если бы ловкій стратегъ нѣсколько лѣтъ подрядъ изучалъ характеръ Воры, онъ не могъ бы дѣйствовать лучше. Такая обширная, общеполезная дѣятельность должна была представиться ей въ лучшемъ свѣтѣ. Внимательно слѣдила она за ораторомъ, все чаще перенося свой взоръ на человѣка, который сдѣлалъ такъ много и сидѣлъ такъ скромно, будто рѣчь шла вовсе не о немъ.

Да, они ловко взялись за дѣло. Майоръ ровно ничего не преувеличивалъ. Какимъ онъ изображалъ своего друга, такимъ онъ и былъ. Можно ли, въ самомъ дѣлѣ, ставить Штейнбаху въ вину, что, достигнувъ зенита трудовой жизни, онъ ищетъ себѣ подругу? Могъ ли онъ сдѣлать лучшій выборъ? Что, если Кора спроситъ Эшебурга, какъ друга: должна ли я выйти за него? Онъ не можетъ отвѣтить иначе, какъ «съ Богомъ, лучшаго человѣка ты не легко найдешь!»

«Увѣренъ ли ты, что скажешь это?» — промелькнуло въ его умѣ.

Эшебургъ, ходившій уже съ полчаса подъ колоннадою минеральныхъ водъ, вдругъ остановился и взглянулъ въ сторону hôtel d’Angleterre, уголъ котораго виднѣлся надъ деревьями кургартена. Онъ уже довольно нагулялся; пребываніе на сквозномъ вѣтру было не особенно пріятно; къ тому же, дождь пріостановился и профессоръ могъ теперь пройти домой и сдѣлать визитѣ Тильдѣ. Однако, послѣ нѣкотораго колебанія онъ снова зашагалъ, хотя уже менѣе торопливо.

«Не обманывай себя, милый другъ, — продолжалъ онъ свои размышленія. — Никогда не сойдетъ это у тебя съ губъ. Но что можешь ты предложить ей въ замѣну того будущаго, которое дастъ ей этотъ человѣкъ?»

Онъ остановился посреди колоннады у самой лѣстницы, потомъ рѣшительно спустился по ней. Онъ шелъ не къ Корѣ; ему было необходимо поговорить съ Тильдою, чтобъ убѣдиться, вѣрны ли нѣкоторыя наблюденія, сдѣланныя имъ за послѣдніе дни и наполнившія е.то тревогой.

— Баронессу еще нельзя видѣть; она придетъ черезъ нѣсколько минутъ, — сказала Лизетта и скрылась въ спальню своей госпожи.

Вскорѣ появилась Тильда въ свѣжемъ утреннемъ нарядѣ, весело улыбаясь и протягивая Эшебургу руку. Онъ чувствовалъ, какъ вся его суровость таетъ передъ очарованіемъ этой улыбки, блескомъ глазъ, пожатіемъ нѣжной и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сильной ручки. Но этою не должно быть!

— Знаете ли вы, — начала она, — что Кора имѣетъ всѣ шансы сдѣлаться вскорѣ счастливою невѣстой?

Эшебургу показалось страннымъ, что онъ такъ спокойно выслушалъ здѣсь, въ комнатѣ Тильды, и изъ ея устъ то самое, что въ уединеніи колоннады такъ глубоко волновало его. Испытующій взглядъ, какъ бы случайно брошенный на него молодою женщиной, пока она произносила эти слова, помогъ ему, быть можетъ, сохранить присутствіе духа.

— Неужели вы думали, что я этого не замѣтилъ? спросилъ онъ.

— Съ мужчинами это бываетъ, — отвѣчала Тильда, — и тѣмъ чаще, чѣмъ ближе они стоятъ къ извѣстнымъ лицамъ, Я очень рада, впрочемъ, что вы не были слѣпы, а еще болѣе радуюсь тому, что опасенія мои и мамы были, очевидно, неосновательны.

— Какія опасенія?

— Пожалуйста, не притворяйтесь такимъ наивнымъ. Развѣ мы не знаемъ, что Кора — ваша любимица, вашъ недосягаемый идеалъ, и что вы не отдали бы ее никому, такъ какъ никто ея не стоитъ? Это всегда такъ было, а за послѣднее время намъ еще казалось, что ваша близость съ нею еще болѣе увеличилась. «Желать и не желать одного и того же», — помните? Еще въ первый вечеръ? Какъ часто думала я съ тѣхъ поръ, не слѣдуетъ ли обращаться къ Корѣ, чтобы узнавать ваши желанія и взгляды, и обратно? Ну, а по моей теоріи, какъ вамъ извѣстно, друзья, да еще такіе образцовые, какъ вы съ Корою, не могутъ любить другъ друга. Этого мама совсѣмъ не понимаетъ, да оно и не нужно. Теперь она очень довольна, что все такъ прекрасно устроилось, Я въ первый разъ видѣла маму счастливою. Когда я выходила замужъ, она была безутѣшна, это очень лестно для меня и весьма не лестно для Коры, но я не прочь была бы, чтобъ оказалось обратное. Мама находитъ Штейнбаха очень милымъ человѣкомъ и вполнѣ подходящимъ для Коры, это и мое мнѣніе. Надо сознаться, что майоръ превосходно сыгралъ свою роль Пилада. Одно только насъ безпокоитъ, именно, какъ…

— Какъ думаетъ объ этомъ сама Кора, — докончилъ начатую фразу Эшебургъ.

— Совершенно вѣрно, — отвѣчала Тильда, — и никто лучше васъ не можетъ намъ разъяснить этого.

— Я?… Увѣряю васъ, что Кора ни однимъ намекомъ не открыла мнѣ своихъ чувствъ.

— Какъ будто между вами это нужно! Думать и не думать объ одномъ и томъ же, — это ваши собственныя слова! Вы навѣрное можете сказать намъ, что думаетъ Кора въ настоящемъ случаѣ.

— Я могу сказать лишь одно, что она поступитъ какъ всегда, т.-е. какъ энергичная, благородная дѣвушка.

— Если вы только это знаете, намъ извѣстно теперь не болѣе, чѣмъ прежде.

— При самой доброй волѣ ничего не могу прибавить къ этому.

— Знаете ли вы, я очень сомнѣваюсь въ этой доброй волѣ и остаюсь при моемъ прежнемъ подозрѣніи.

— ДІ глубоко ошибаетесь. Нѣтъ человѣка на свѣтѣ, который такъ искренно желалъ бы Корѣ полнаго счастья, какъ я.

— Ну, а если этотъ бракъ какъ разъ то счастье, котораго вы должны желать ей, если, наконецъ, это необходимо и для другихъ людей, которыми вы тоже интересуетесь, развѣ вы не обязаны сдѣлать все, что можете, чтобы уладить дѣло?

Эшебургъ внимательно прислушался въ послѣднимъ словамъ. Они были произнесены совершенно инымъ тономъ, выраженіе лица Гильды, до той поры веселое, даже шаловливое, странно измѣнилось. Что тутъ кроется? Ужь не здѣсь ли надо искать объясненія той загадочности, которая окружаетъ несчастіе этого брака?

Онъ сидѣлъ, глядя на молодую женщину неподвижными, вопрошающими глазами. Тильда на минуту какъ бы призадумалась, потомъ встала, подошла къ письменному столу, отперла его и вынула изъ ящика листъ бумаги:

— Прочтите, пожалуйста.

Онъ взялъ бумагу и сразу узналъ почеркъ Поли.

— «Вы едва ли поймете, уважаемая баронесса, — читалъ онъ, — почему, придя въ себя послѣ тяжкой борьбы, я не рѣшаюсь подойти къ вамъ съ прежнею сердечностью. Не думайте, чтобы меня такъ глубоко оскорбило маленькое униженіе, которое я испытала вчера. Оно меня едва коснулось. Нѣчто совершенно иное заставляетъ меня смотрѣть на добровольное удаленіе отъ васъ, какъ на необходимость. Не спрашивайте меня о причинѣ, если вы ее еще не знаете. Все знать, это значитъ все прощать, а мы охотно прощаемъ тѣхъ, которые въ заблужденіи сердечномъ не вредили никому, кромѣ себя. Позвольте мнѣ присоединить къ этому признанію просьбу и предостереженіе, внушенныя мнѣ желаніемъ охранить счастье, посягать на которое я никогда не желала и не имѣла возможности. Мы вооружены противъ внѣшняго врага, но безсильны противъ заговора въ собственномъ станѣ, если онъ прикрывается, къ тому же, покровомъ братской любви. Древніе римляне, исторіей которыхъ я такъ много занималась въ послѣднее время, знали одно изреченіе; позвольте же и мнѣ кончить имъ письмо: Да смотрятъ консулы за тѣмъ, чтобы государство не потерпѣло ущерба!»

— Это возмутительно! — воскликнулъ Эшебургъ.

— Не рвите письмо! — сказала Тильда. — Это во всякомъ случаѣ весьма любопытный документъ.

— Документъ! — гнѣвно повторилъ онъ. — Это не документъ, а жалкая бумажонка, о которую вамъ не слѣдуетъ и рукъ марать! Это вымыселъ низкой души, желающей мстить за свое уязвленное самолюбіе и, слава Богу, не умѣющей взяться за дѣло. Вы должны вѣрить, что отъявленная кокетка, всю свою жизнь игравшая чувствами, священными для другихъ, захотѣла вдругъ оградить себя отъ избытка своихъ ощущеній. За какихъ же глупцовъ принимаетъ она насъ! Ужь не думаетъ ли она, что вы, не защищаясь, дадите запутать себя въ сѣть? При этомъ случаѣ долженъ же былъ выплыть наружу неисправимый позоръ, вашъ покрыла она себя нѣкогда передо мною и Адальбертомъ. Не вытекаетъ ли логически изъ всего этого, что ея новѣйшій подвигъ ничто иное, какъ низкая и глупая интрига?

Эшебургъ вскочилъ и принялся въ волненіи ходить по комнатѣ. Тильда, стоя у стола, сказала, тономъ, спокойствіе котораго непріятно поразило профессора:

— Вы совершенно напрасно горячитесь, дорогой другъ. Если я дѣйствительно думала въ теченіе нѣсколькихъ дней, что между Поли и моимъ мужемъ существуетъ связь, то давно оставила эту мысль. Только не въ этомъ дѣло. Понятно, что героическое самоотверженіе этой благородной души весьма неискусный вымыселъ, но что скажете вы о содержаніи письма?

— Вы серьезно меня спрашиваете?

— Кажется, шуточнаго тутъ ничего нѣтъ.

— Этого я никакъ не ожидалъ, — пробормоталъ Эшебургъ.

— Случаются иногда и неожиданности. Отвѣтьте же, мнѣ на одинъ вопросъ. Говорили вы съ Корою о внезапномъ исчезновеніи Поли и ея свиты изъ нашего кружка?

— Понятно!

— И Кора сказала вамъ, почему, но ея мнѣнію, скрылась Поли?

— Да. Но развѣ Кора можетъ смотрѣть на это иначе, чѣмъ я или всякій, это только не слѣпъ?

— Это одна уловка; я хочу отвѣта.

Эшебургь находился въ большомъ затрудненіи. Вопросъ этотъ обсуждался между нимъ и Борою, но только намеками; ему показалось, что дѣвушкѣ извѣстно что-то, чего она не желаетъ сказать ему.

— Вы молчите! — воскликнула Гильда. — Что-жь? Молчаніе тоже отвѣтъ. Жаль, что надо этимъ удовлетвориться, а то я узнала бы, быть можетъ, отъ васъ содержаніе длиннаго интимнаго разговора между Дорою и Поли на другой день литературнаго вечера.

— Это невозможно! — воскликнулъ онъ. — Кора, навѣрное, сказала бы мнѣ объ этомъ.

— Видно, у нея были причины молчать, а что разговоръ происходилъ, это несомнѣнно. Фрау Пультъ видѣла, какъ обѣ дамы бесѣдовали между собою съ четверть часа. Ужь не позвать ли старуху?

Теперь настала очередь Тильды ходить взадъ и впередъ въ нервномъ возбужденіи, между тѣмъ какъ Эшебургь, опираясь о круглый столъ, старался возвратить себѣ утраченное самообладаніе.

— Хорошо, — сказалъ онъ, — значитъ, Пультъ въ видѣ исключенія не солгала. Разговоръ дѣйствительно былъ. Если фактъ этотъ оставался мнѣ неизвѣстнымъ до послѣдней минуты, то, конечно, я не зналъ и содержанія бесѣды. Тѣмъ не менѣе, насколько это касается Боры, я берусь воспроизвести разговоръ съ нѣкоторою вѣроятностью.

— Я сгораю отъ любопытства! — воскликнула Гильда, опускаясь у рояля, но тотчасъ же опять вскакивая.

— Кора, навѣрное, сказала слѣдующее: уйдите вы и всѣ ваши приближенные, кромѣ вашего милаго брата, изъ того дома, гдѣ вы поселяете только раздоръ. Уйдите добровольно, иначе мы съ Эшебургомъ употребимъ все свое вліяніе, чтобы васъ къ этому принудить. Мы дали себѣ слово не останавливаться, пока Гильда и Адальбертъ не увидятъ, какъ преступно отталкиваютъ они отъ себя счастье, посланное имъ небомъ, и мы надѣемся, что они это поймутъ, какъ только научатся распознавать истинныхъ друзей отъ ложныхъ.

— Прекрасно, — отвѣчала Тильда. — Только дамы, къ которымъ обращаются съ подобными рѣчами, не остаются обыкновенно въ долгу. Не отвѣтила ли, быть можетъ, Поли такъ: милое дитя, какъ бы вамъ не обжечь пальчиковъ при этой грандіозной попыткѣ спасенія? Второпяхъ вы можете смѣшать любовь съ состраданіемъ… вѣдь, это случается иногда съ самыми умными женщинами… А можетъ случиться и то, что добрый Адальбертъ, но тщеславный, какъ всѣ мужчины, приметъ ваши благія намѣренія просто за любовь… — Тильда подошла къ Эшебургу и, глядя ему въ глаза, продолжала: — Поручитесь ли вы, что этого никогда не будетъ? Дадите ли вы честное слово, что этого уже не случилось?

Эшебургъ почувствовалъ, какъ вся кровь отхлынула отъ его лица, но выдержалъ огненный взглядъ Тильды и отвѣчалъ, насколько могъ, спокойно:

— Всякій въ правѣ, а иногда даже обязанъ не отвѣчать на такой вопросъ, предлагать котораго не слѣдовало.

— Вы сегодня очень ненаходчивы въ своихъ возраженіяхъ, — замѣтила Тильда. — Они даютъ мнѣ слишкомъ много простора для размышленій. Если Кора отклонитъ предложеніе Штейнбаха, а въ этомъ я увѣрена, я подумаю, что она дѣлаетъ это, потому, что любитъ Адальберта, а онъ ее…

Съ минуту она какъ бы наслаждалась его смущеніемъ, потомъ снова начала ходить взадъ и впередъ, говоря больше съ собою, чѣмъ съ Эшебургомъ.

— И что же въ этомъ было бы удивительнаго? Они вполнѣ подходятъ другъ къ другу, именно потому, что ихъ натуры такъ не схожи. Мы съ Адальбертомъ натуры слишкомъ однородныя. Мнѣ слѣдовало бы выйти за васъ, еслибъ вы этого захотѣли; иной разъ мнѣ казалось, что у васъ просто духу не хватило. Какъ глупо! Это было бы такъ славно. Жаль! Очень жаль!

— Тильда, Тильда! Ужь не хотите ли вы сдѣлать насъ всѣхъ несчастными? — съ ужасомъ воскликнулъ Эшебургъ.

— Сдѣлать насъ несчастными! Точно этого нѣтъ на самомъ дѣлѣ!…

— Слушайте, Тильда, это ужасное предположеніе относительно Боры и Адальберта вызвано въ васъ только письмомъ Поли, или вы уже давно съ нимъ носитесь? Я спрашиваю васъ потому, что это хоть нѣсколько объяснило бы мнѣ ваши отношенія къ муку.

— Боже мой, какія тутъ еще нужны объясненія? Мы просто другъ друга не любимъ.

— Оставьте въ сторонѣ Адальберта; за его любовь я ручаюсь; но и вы его когда-то любили.

— Значитъ, не люблю теперь.

— Но почему же, ради самого Бога?

Краска вспыхивала на лицѣ Тильды и снова исчезала съ него; не поднимая глазъ, она спросила, наконецъ, дрожащимъ голосомъ:

— Правда ли, что Адальбертъ любилъ прежде… маму?

— Тильда, да вы сходите съ ума! — съ ужасомъ воскликнулъ Эшебургъ.

— Спасибо, — отвѣчала она, бѣгло взглянувъ на него. — Не правда ли, какъ это гадко? Точно наступишь на ядовитую змѣю; все сердце переворачивается. Однако, я этому вѣрила; вѣдь, мама была тогда очень красива и немногимъ старше, чѣмъ я теперь. Къ тому же, ревность ея къ Адальберту всегда казалась мнѣ неестественною; я просто съ ума сходила, когда цѣлые недѣли, мѣсяцы лежала больная, а эта ужасная мысль все глубже укоренялась въ моей головѣ. Боже мой! какъ я страдала…

Она провела рукой по лбу, дрожа всѣмъ тѣломъ. Эшебургъ сѣлъ рядомъ съ нею.

— Бѣдное дитя! — пробормоталъ онъ.

Тильда улыбнулась блѣдными губами и сказала:

— Теперь это кончилось, правда, только съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь и я ихъ опять увидала вмѣстѣ. Не знаю даже, какъ это случилось; точно пелена спала съ моихъ глазъ; я поняла, что Пультъ безсовѣстно солгала. Я бросила ей это прямо въ лицо, у она покаялась. Не правда ли, вѣдь, остальное тоже ложь?

— Что хотите вы сказать, Тильда?

— Что Адальбертъ заплатилъ будто бы долги отца и что съ той поры мы жили на его счетъ, а мама съ Корою живутъ еще и теперь? О, Боже мой!

Она прочла отвѣтъ въ его глазахъ. Закрывъ лицо руками, Тильда откинулась на спинку кресла и судорожно зарыдала.

Эшебургъ сдѣлалъ нѣсколько безцѣльныхъ шаговъ, потомъ рѣшительно придвинулъ къ ней стулъ и сказалъ:

— Адальбертъ и я поклялись, что эта тайна сойдетъ съ нами въ могилу. Третье лицо, безъ котораго мы не могли обойтись, отецъ теперешняго банкира вашей матери, хранила молчаніе до своей смерти. Скромность четвертаго лица, фрау Пультъ, казалась намъ обезпеченною какъ преданностью, которую она притворно выказывала вашимъ родителямъ и вамъ, такъ и значительными суммами, попадавшими въ ея карманъ. Ненависть къ Адальберту или просто злое сердце сдѣлали, однако, изъ нея измѣнницу и отрицаніе съ моей стороны не имѣло бы теперь никакого смысла. Да, Тильда, вашъ отецъ былъ разоренъ и даже честное имя его подвергалось опасности; отвратить ее было необходимо. Я избавлю васъ отъ подробностей. Довольно вамъ знать; что всѣ долги были заплачены, текущіе векселя скуплены и капиталъ, будто бы очистившійся отъ ликвидаціи, положенъ у банкира, никто не подозрѣвалъ правды, даже ваша мать. Она думала, что, приводя въ порядокъ ея дѣла, мы только исполняли долгъ. Быть можетъ, ей казалось даже, что мы могли бы дѣйствовать осмотрительнѣе. Но еслибъ очистился слишкомъ значительный капиталъ, это возбудило бы подозрѣніе, поэтому я и назначилъ умѣренную сумму, къ великому огорченію Адальберта, который желалъ сдѣлать гораздо больше. Теперь, Тильда, вы знаете, въ чемъ дѣло. Не правда ли, все еще поправится… быть можетъ, уже и поправилось?

Онъ наклонился въ ней и взялъ ея руку; молодая женщина не отвѣчала на его ласковое пожатіе. Глядя передъ собою, она сказала;

— Это никогда не поправится, никогда!

— Вамъ теперь такъ кажется. Завтра вы будете думать иначе.

— Никогда! — повторила она, отнимая у него руку, — Вы говорите, какъ мужчина, который ничего не понимаетъ.

— Я дѣйствительно не понялъ бы, еслибъ теперь, когда вы избавились отъ страшнаго гнета, вы не вздохнули бы свободнѣе и не старались наверстать того, чего до сихъ поръ лишали себя, хотя и безъ своей вины.

— Легко сказать, наверстать! Развѣ это возможно? Безъ моей вины! Нѣтъ, я еще до пріѣзда Пультъ обращалась съ Адальбертомъ не хорошо; была капризна, упряма. Въ большомъ замкѣ, въ огромномъ паркѣ мнѣ было тѣсно, ему также; его тянуло въ полкъ къ товарищамъ. Счастливы мы были только тогда, когда скакали по лѣсамъ. Потомъ я слегла и даже очень скоро. Ежечасно твердила я себѣ: ты, которой всюду было тѣсно, которая роптала на судьбу, не сдѣлавшую тебя королевою, — ты превратилась теперь въ небольшую груду батиста и кружевъ, между тѣмъ какъ онъ бродитъ одинъ въ своихъ охотничьихъ сапогахъ или сидитъ у твоей постели и скучаетъ. А еслибъ я тогда еще знала, какъ дорого заплатилъ онъ за эту груду батиста и кружевъ, я, кажется, сошла бы съ ума. Да я и теперь готова сойти…

Она вдругъ вскочила и, ломая руки, принялась ходить по комнатѣ. Эшебургъ тоже всталъ и печально глядѣлъ -на несчастнаго ребенка, какимъ она все еще ему казалась.

— Одного не забывайте, — сказалъ онъ. — Адальбертъ васъ любитъ и никогда не переставалъ любить, что бы между вами ни было.

— Онъ долженъ былъ перестать любить меня! — вспылила она, топнувъ ногою, — иначе я презирала бы его. Да я и знаю, что онъ меня не любитъ. Недавно, послѣ литературнаго вечера, я только что вывѣдала у Пультъ всю правду, сердце мое переполнилось; мнѣ казалось, что теперь все поправится. Онъ… — Слезы хлынули изъ ея глазъ. Она сердито отерла ихъ. — Онъ правъ. Рабъ, собака продолжаютъ любить даже тѣхъ, кто ихъ бьетъ. Мужчина, когда съ нимъ дурно обращаются, любитъ другую… Поли, Кору!.. или обѣихъ, даже трехъ, четырехъ заразъ, не все ли равно? — Она подошла къ доктору и положила руку на его плечо. — Бѣдный другъ, вотъ вамъ вся моя благодарность. Изъ-за этого-то заботились вы обо мнѣ съ раннихъ лѣтъ! Знаете что, Эшебургъ, я скажу вамъ нѣчто очень смѣшное; но почему бы вамъ и не посмѣяться послѣ всего печальнаго, о чемъ мы говорили?.. Знаете ли, я не разъ думала, что вы меня любите… не такъ, какъ другіе Мужчины; на это вы слишкомъ умны. По и у васъ, умныхъ людей, есть сердце и въ часы досуга вы отдаете его какому-нибудь маленькому, глупому существу, и чѣмъ глупѣе оно, тѣмъ лучше. Ахъ, Эшебургъ, глядѣть на человѣка и знать, что онъ позволяетъ намъ играть собою только потому, что могъ бы сокрушить насъ однимъ взглядомъ своихъ могучихъ глазъ, развѣ это не дивное чувство? Не такъ ли, милый, дорогой, единственный другъ мой?

Охвативъ обѣими руками его шею, она прижала къ его груди «свое пылающее лицо и мечтательно глядѣла на него влажными отъ слезъ глазами.

Съ минуту стоялъ онъ неподвижно подъ вліяніемъ сладостнаго ужаса. Точно молнія озарила передъ нимъ райскую страну его блаженныхъ грезъ и мрачную, опасную пропасть у его ногъ. Какъ бы желая спасти ее и себя отъ этой пропасти, онъ освободился отъ ея рукъ, усадилъ ее въ кресло, сталъ около нея на колѣна и пробормоталъ дрожащими устами:

— Тильда, милое дитя… прежде… прежде… но не теперь, никогда болѣе…

Она оттолкнула его отъ себя и, вскочивъ, глядѣла на него сверкающими глазами.

— Вы любите Кору?

— А еслибъ и такъ?

— Еслибъ! Мнѣ это слово уже надоѣло. Любите вы ее или нѣтъ?

— Да.

У него хватило мужества взглянуть въ ея пылающіе глаза; онъ не дрогнулъ даже тогда, когда она зашаталась и смертельная блѣдность разлилась по ея лицу.

Потомъ онъ, должно быть, все-таки, отвратилъ на минуту взоры. Когда онъ поднялъ глаза, услыхавъ шелестъ платья, онъ видѣлъ только удаляющуюся фигуру, за которою опускалась портьера.

Онъ кивнулъ ей вслѣдъ головой и глубоко вздохнулъ:

— Прощай, — прошепталъ онъ. — Такъ нужно было… для меня и для тебя.

Глава XII.

Въ то самое время, пока Эшебургъ еще ходилъ задумчиво подъ колоннадою, Кора тоже вышла изъ гостиницы, чтобы пойти въ лѣсъ, несмотря на дождь. Но въ ту минуту, когда она поравнялась съ Conversationshaus, началась такая непогода, что ей пришлось искать убѣжища. Она укрылась сперва подъ колоннами, но, когда дождь настигъ ее и тамъ, перешла въ большую залу и принялась глядѣть въ окно на опустѣвшій кургартенъ, гдѣ буря гнула, деревья и разсѣявала по газону листья. Наконецъ, Кора соскучилась. Никогда не входила она въ читальню одна; сегодня можно сдѣлать исключеніе. Беззвучно открыла она завѣшанную стеклянную дверь. Вокругъ продолговатаго стола тѣсно сидѣли читающіе, но на диванѣ у стѣны оказалось нѣсколько свободныхъ мѣстъ. Здѣсь расположилась Кора, взяла со стола первую попавшуюся газету и вскорѣ, повидимому, воя погрузилась въ чтеніе.

Но какъ на усердно слѣдила она обыкновенно за общественными дѣлами, сегодня она никакъ не могла заинтересоваться статьею о предстоявшихъ выборахъ въ рейхстагъ. Она принялась за статью о Конго, но съ тѣмъ же самымъ результатомъ. Подъ конецъ она уже только дѣлала видъ, будто читаетъ; мысли ея переносились, къ людямъ и обстоятельствамъ, которые касались ея гораздо ближе, чѣмъ рейхстагъ или Конго.

Для нея не было никакого сомнѣнія, что любезности Штейнбаха относятся только въ ней. Остались ли бы другія дѣвушки въ ея положеніи равнодушными въ вниманію такого человѣка? Нѣтъ, равнодушною она не была! Это доказывалось усиленнымъ біеніемъ ея сердца при воспоминаніи о вчерашнемъ вечерѣ. Или это волненіе было только предвкушеніемъ той минуты, когда онъ дѣйствительно сдѣлаетъ предложеніе, а ей придется отвѣчать отрицательно? Странно! Штейнбахъ такой красивый, во многихъ отношеніяхъ выдающійся человѣкъ, и, навѣрное, добрый Почему же содрагается она при мысли быть его женою? Она его не любитъ, это вѣрно. Но она не любитъ и Эшебурга, а, между тѣмъ, ей легко представить себя его женою, и она не разъ уже это дѣлала. Было ли такое различіе ощущеній въ пользу Эшебурга только слѣдствіемъ ихъ долголѣтней близости? Не проистекало ли оно изъ того сознанія, что одинъ знаетъ всѣ сердечныя тайны другаго? Правда, она скрыла отъ него послѣдній траги-комическій эпизодъ съ Доли, но это было необходимо, чтобы не выдавать несчастной. Вѣдь, и Эшебургъ несомнѣнно утаилъ отъ нея разныя обстоятельства, которыя, по словамъ Поли, играли важную роль въ ссорѣ между Адальбертомъ и Геннигомъ.

Вздохъ, вырвавшійся изъ ея груди, заставилъ ея вѣжливаго сосѣда отодвинуться съ раскрытою газетой и пробормотать что-то о темнотѣ, не дающей возможности читать. На дворѣ было дѣйствительно темно; такъ же мрачно было и на душѣ у Боры. Далеко не исполнилось желаніе Эшебурга, чтобы пребываніе у цѣлебнаго источника послужило всѣмъ на пользу! Вышло какъ разъ обратное. Несогласія между Адальбертомъ и Тильдою, страшная ночь, когда ребенокъ былъ въ опасности, разстройство Эшебурга, ея собственная тревога… неужели не будетъ просвѣта въ этомъ мракѣ?

Дождь снова забарабанилъ по стекламъ. Въ залѣ стало такъ темно, что читающіе отложили газеты и, качая головами, глядѣли на окна. Кора испугалась. Поднявъ глаза, она увидала передъ собою Адальберта. Онъ, навѣрное, вошелъ лишь за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ и не замѣтилъ ее. Теперь, когда ихъ взгляды встрѣтились, онъ съ удивленіемъ кивнулъ ей и сѣлъ рядомъ съ нею. Потомъ подалъ ей руку, и легкая улыбка скользнула по его лицу, не освѣтивъ, однако, мрачныхъ глазъ.

— Тебя тоже дождь загналъ сюда?

Кора кивнула утвердительно.

— Я былъ въ лѣсу, — шепнулъ онъ, — и надѣялся, что и тебѣ вздумается придти туда. Тамъ очень хорошо, только очень сыро.

Дѣвушка приложила палецъ въ губамъ и указала глазами на сосѣдей, которые начинали волноваться, заслышавъ ихъ шепотъ.

— Пойдемъ въ залу, — сказалъ онъ.

Слова эти были произнесены коротко, повелительно. Кора вздрогнула. Она не привыкла къ этому тону. Съ тяжелымъ сердцемъ вышла она изъ читальни.

Зала была совершенно пуста. Они обошли ее нѣсколько разъ и остановились, наконецъ, передъ диваномъ, на который Адальбертъ жестомъ пригласилъ Кору сѣсть. Она повиновалась, съ страннымъ чувствомъ замѣтивъ, что это то самое мѣсто, гдѣ они сидѣли въ первый вечеръ, когда Адальбертъ сдѣлалъ страшное признаніе, съ той поры тяжело лежавшее у нея на душѣ. Она еще разъ взглянула въ его мрачное лицо, какъ бы для того, чтобы убѣдиться, не произошло ли въ немъ перемѣны въ лучшему, потомъ сказала твердымъ голосомъ, несмотря на усиленное біеніе сердца:

— Мнѣ очень пріятно, что мы здѣсь столкнулись. Я такъ рѣдко вижу тебя и никогда не встрѣчаю одного, а мнѣ хотѣлось поговорить съ тобою наединѣ. Правда, ты не особенно охотно выслушаешь то, что я хочу сказать, но этому пособить я не могу.

Онъ поднялъ голову и въ упоръ поглядѣлъ ей въ глаза.

— Къ чему эти прелюдіи? — сказалъ онъ. — Ты обѣщала Штейнбаху выйти за него замужъ или готовишься это сдѣлать? — И пока дѣвушка, не ожидавшая этихъ словъ, съ удивленіемъ молчала, онъ продолжалъ: — Ты была, конечно, совершенно права, думая, что это будетъ для меня не радостною вѣстью. Я ненавижу этого человѣка и впередъ знаю, что возненавижу и тебя, если ты сдѣлаешься его женою. Немногаго не достаетъ, чтобы я уже теперь тебя ненавидѣлъ.

Кора покачала головой, грустно улыбаясь.

— Жаль, — сказала она, — но тебѣ придется отказаться отъ этихъ лестныхъ для меня чувствъ. Я не помолвлена съ господиномъ фонъ-Штейнбахомъ и никогда не буду.

Съ сдержаннымъ крикомъ схватилъ онъ ея руку и осыпалъ поцѣлуями.

— Ради Бога! — прошептала Кора.

Кто-то вошелъ въ эту минуту въ залу, отряхивая дождевой зонтикъ; но не изъ-за присутствія чужаго человѣка такъ гнѣвно вырвала она у Оссека руку. Зачѣмъ дала она ему случай сказать-это? То, что ей нужно сообщить ему, выйдетъ теперь еще непріятнѣе. Все равно.

— Я хотѣла поговорить съ тобою не о себѣ, а о тебѣ, — начала она съ напускнымъ равнодушіемъ. — Если ты меня любишь, выслушай меня спокойно. Видишь ли, Адальбертъ, твои отношенія къ Тильдѣ съ каждымъ днемъ ухудшаются. Вы слишкомъ озлоблены другъ противъ друга. Вотъ мой совѣтъ: разстаньтесь на время, вы оба успокоитесь и, я увѣрена, къ вамъ вернется прежняя любовь. Нѣтъ, даже не прежняя, а лучшая, болѣе глубокая и искренняя. Тильда останется съ нами. Ты же никогда не былъ въ Италіи; поѣзжай туда; ты любишь природу и всегда цѣнилъ искусство; это тебя разсѣетъ. Согласись, Адальбертъ. Подумай лучше, что ты болѣнъ и что я твой врачъ! Скажи сейчасъ да и дай мнѣ руку въ знакъ того, что ты согласенъ ѣхать!

— Ты не кончила? — сказалъ Адальбертъ, взявъ руку дѣвушки и кладя ее обратно на ея колѣна.

— У меня есть еще одна просьба, но она ни къ чему не поведетъ, если ты откажешь въ первой.

— На всякій случай, въ чемъ же дѣло?

— Мнѣ хочется, чтобы вы не возвращались болѣе въ Оссекенъ, а остались въ Берлинѣ, и чтобы ты опять поступилъ на службу. Ты мнѣ самъ говорилъ, что уже слишкомъ старъ, чтобы сдѣлаться сельскимъ хозяиномъ, да и для Тильды деревенское затишье. невыносимо. Она, вѣдь, такъ красива, привлекательна, остроумна, да и такъ молода! Дай ей насладиться жизнью еще нѣсколько лѣтъ. Она будетъ тебѣ за это благодарна, да и тебѣ самому станетъ весело, глядя на нее. Правду я говорю?

Она сначала безпокоилась, видя, что его лицо не проясняется, потомъ въ пылу рѣчи перестала обращать вниманіе на выраженіе его физіономіи.

— Этотъ планъ придуманъ тобою? — спросилъ, наконецъ, Адальбертъ тономъ, не сулившимъ ничего добраго.

— А то кѣмъ же?

— Ты сейчасъ упоминала о врачѣ. Пока ты говорила, мнѣ все казалось, будто я въ самомъ дѣлѣ слышу голосъ врача.

— Ну, да, мой голосъ; я, вѣдь, такъ охотно исцѣлила бы тебя.

— Нѣтъ, не твой, а чужой.

Кора испуганно посмотрѣла на его разстроенное лицо. Онъ горько улыбнулся.

— О, я еще не сошелъ съ ума; я отлично умѣю сопоставлять вопросы. Ты въ самомъ дѣлѣ не говорила съ Эшебургомъ относительно этого прекраснаго плана?

— А еслибъ я и говорила? Ты знаешь, какъ онъ любитъ тебя и Тильду. Чему ты смѣешься?

Онъ громко расхохотался. Испуганная дѣвушка на половину приподнялась. Оссекъ прикоснулся въ ея рукѣ.

— Прости, — сказалъ онъ, — но это вышло у тебя ужь слишкомъ наивно. Знаю ли я, что Эшебургъ любитъ Тильду? Конечно, знаю. Право, я еще несовсѣмъ сошелъ съ ума и даже съ каждымъ днемъ становлюсь все умнѣе. На свѣтѣ все имѣетъ причину. Если Тильда меня не любитъ, то только потому, что любитъ Эшебурга. Это очень просто. Нечего смотрѣть на меня такими испуганными глазами: рано ли, поздно ли, мнѣ надо же было узнать это.

— Это возмутительно съ твоей стороны, — прошептала Кора, между тѣмъ какъ слезы текли изъ ея неподвижныхъ глазъ.

— Ничуть, — отвѣчалъ онъ. — Возмутительно глупо, напротивъ, что я такъ поздно догадался. Еще тогда, когда мы сидѣли здѣсь въ первый вечеръ, а онъ гулялъ съ нею посаду… О, я готовъ прибить себя за свою глупость!.. И еще подозрѣвалъ Вольфсберга, этого добраго мальчика! Вѣдь, я чуть было не вызвалъ его на дуэль. Полюбить Вольфсберга… какой вздоръ! Легкое ухаживанье и дюжина любезныхъ фразъ ничего не значатъ. Но остроумная Гильда и остроумный господинъ профессоръ, это дѣло другое. Здѣсь есть чѣмъ похвастать; можно открыть салонъ, да еще какой!… Явятся ученые люди и будутъ вести умные разговоры, отъ которыхъ такимъ глупымъ людямъ, какъ я, остается только рты разѣвать. Ѣхать въ Берлинъ, говоришь ты? Само собою разумѣется… Но только уже безъ меня. Настолько-то у меня еще хватитъ такта.

Онъ снова расхохотался, но уже не такъ громко, какъ прежде. Въ залу вошли нѣсколько человѣкъ въ шляпахъ и начали возиться между инструментами и пюпитрами. Кора была въ отчаяніи. Пока Адальбертъ говорилъ странно-глухимъ, апатичнымъ голосомъ, она содрогалась при мысли, что онъ готовъ сойти съ ума. Боже мой, нѣтъ ли средства отвратить это ужасное несчастіе теперь, быть можетъ, въ послѣднюю минуту!

И внезапно, какъ бы по внушенію свыше, съ ея блѣдныхъ губъ полились ясные, спокойные звуки, къ которымъ она прислушивалась точно въ чужому голосу:

— Ты ошибаешься. Не Тильду любитъ Эшебургъ… а меня., _у Онъ вздрогнулъ, точно пораженный громомъ, и смотрѣлъ на нее растеряннымъ взглядомъ.

— Это… это онъ сказалъ тебѣ?

— Да.

— А ты? Ты тоже любишь его?

— Да.

— Съ какихъ же поръ, Боже мой, съ какихъ поръ?

— Я всегда его любила, всегда! Иди теперь! Я хочу быть одна. Прошу тебя, или же!

Онъ медленно поднялся, точно всѣ члены его онѣмѣли, и пошелъ черезъ залу къ выходу тяжелою поступью, старика. Дѣвушка продолжала сидѣть все въ томъ же положеніи, въ которомъ онъ ее покинулъ. Музыканты заняли свои мѣста и настраивали инструменты. Она ничего не слыхала и съ удивленіемъ взглянула, на капельмейстера, поднявшаго вверхъ свою палочку, когда оркестръ разразился какою-то оглушительною увертюрой.

Кора провела рукой по лбу.

— Онъ никогда не узнаетъ этого, — подумала она. — А если и узнаетъ, сердиться на меня не будетъ. Онъ пойметъ, что я не могла поступить иначе.

Она дослушала пьесу до конца, встала и тихими шагами вышла изъ залы.

Глава XX.

Тильда, оставивъ Эшебурга одного въ гостиной, шатаясь, вошла въ свою спальню, сѣла у окна и, не сводя глазъ, глядѣла на дождливое небо, гдѣ въ эту минуту было такъ же мало просвѣта, какъ и въ ея душѣ. Нѣтъ, Адальбертъ не можетъ простить ее теперь, когда она дошла до такой крайности, что предложила Эшебургу свою любовь и была имъ отвергнута. Еслибъ она еще любила его, или Удо, или хоть кого-нибудь, этотъ человѣкъ имѣлъ бы тогда на нее что-то вродѣ права, а она на него. Но такъ, не имѣя оправданія даже въ любви!… О, стыдъ и позоръ! Нѣтъ другаго исхода, кромѣ смерти.

Еслибъ Адальбертъ и простилъ то, что она сдѣлала въ порывѣ безумнаго отчаянія, она сама не въ состояніи простить себѣ, не можетъ долѣе жить на его глазахъ. Она должна казаться ему чудовищемъ неблагодарности послѣ всѣхъ страшныхъ жертвъ, которыя онъ въ теченіе долгихъ лѣтъ приносилъ ей самой, ея отцу, матери, Корѣ. Господи! Вѣдь, она ничего не знала, а когда Пультъ стала говорить съ ней объ этомъ, не повѣрила гадкой женщинѣ. Дурному въ ея разсказѣ она, впрочемъ, повѣрила, только хорошему нѣтъ. Зачѣмъ не сказалъ онъ ей всего этого самъ въ первую минуту ихъ счастья? Быть можетъ, она не увидала бы тогда въ этомъ поступкѣ ничего особеннаго, а только еще больше полюбила бы мужа. Теперь, послѣ всѣхъ оскорбленій, которыя онъ перенесъ отъ нея, ей все это кажется только униженіемъ, пожалуй, заслуженнымъ, но, все-таки, нестерпимымъ. Лучше умереть!

Если она умретъ, пройдетъ нѣкоторое время, ребенку понадобится мать, и Адальбертъ успокоится, онъ не будетъ въ состояніи жениться на Корѣ, какъ она часто думала въ послѣдніе дни. Ему, все-таки, жаль будетъ маленькой, глупой Тильды, которая никакъ не хотѣла быть счастливой и, наконецъ, довела свое упорство до такой крайности. Кора, навѣрное, доставила бы ему счастье! Тогда и это будетъ невозможно. Придется ему еще разъ, быть можетъ, жениться на недостойной женщинѣ, на какой-нибудь Поли! Такимъ образомъ, и дальнѣйшее несчастіе его, жизни опять падетъ на ея душу. Неужели нѣтъ выхода изъ этого положенія, все равно, будетъ ли она продолжать свое позорное существованіе, или покончитъ съ нимъ?

Ахъ, еслибъ былъ хоть одинъ человѣкъ, которому можно бы довѣрить свое горе, не съ имъ, чтобы онъ помогъ, а чтобы утѣшилъ, хотя бы онъ даже сказалъ: да, ты права, жить такъ нельзя!… Тамъ мать… Она ничего не должна знать объ. этомъ; она опять оправдала бы ее изъ слѣпой ненависти къ Адальберту. Кора? Сознаться ей, что она была права, когда умоляла сестру за нѣсколько дней передъ тѣмъ опомниться, пока еще не поздно! Не объ униженіи идетъ теперь рѣчь… хорошая, любящая Кора облегчила бы ей признаніе. Но говорить съ нею о смерти, какъ объ искупленіи, все-таки, нельзя. Нѣтъ, и Корѣ она не можетъ открыться.

Лэди Дугласъ!

Мысль эта озарила ея мрачную душу, какъ солнечный лучъ, прорвавшійся сквозь темныя облака.

Да, это самый подходящій человѣкъ. Она, безупречная, гордая, молчаливая, пойметъ Тильду. Быть можетъ, она не оцѣнитъ того счастья, которое Тильда легкомысленно оттолкнула отъ себя. Это недоступно ея спокойной, чистой душѣ. Но что она не хочетъ долѣе влачить недостойной жизни, это лэди Дугласъ пойметъ. Услышавъ о ея рѣшеніи, она кивнетъ своею красивою, гордою головой и подастъ на прощанье стройную, холодную руку. Дугласъ уѣхалъ сегодня утромъ; Эллиноръ теперь одна.

Тильда съ трудомъ поднялась съ мѣста; она чувствовала себя разбитой. Подойдя къ зеркалу, она глядѣла странными, большими глазами на свое поблѣднѣвшее, какъ бы состарѣвшееся и подурнѣвшее лицо. Еслибъ она была не такъ красива, ей не пришлось бы, быть можетъ, стоять теперь здѣсь съ видомъ кающейся грѣшницы. Нѣтъ, не такою слѣдуетъ явиться къ лэди Дугласъ. Она должна понять Тильду, не презирать ее. Молодая женщина прижала платокъ къ пылающимъ глазамъ, поправила волосы, закуталась въ шаль и пошла къ комнатѣ Эллиноръ.

Она постучала, но не получила отвѣта. Это уже не разъ бывало, когда лэди Дугласъ находилась въ спальнѣ, не имѣвшей выхода въ корридоръ. Тильда вошла въ гостиную; Эллиноръ и въ ней не оказалось. Увѣренная, что найдетъ ее во второй комнатѣ, баронесса постучала и назвала себя. Но и теперь не раздалось ожидаемаго: войдите. Тильда открыла дверь и замерла на порогѣ, потрясенная представишимся ей зрѣлищемъ.

Въ небольшой, почти темной спальнѣ, въ которой были безпорядочно разбросаны всевозможные предметы, сидѣла на краю постели, опустивъ голову, лэди Дугласъ. Голубой утренній капотъ былъ раскрытъ на обнаженной груди, на которую падали всклокоченныя пряди длинныхъ бѣлокурыхъ волосъ. На колѣнахъ держала она небольшой кинжалъ; *къ нему былъ прикованъ ея неподвижный взоръ. Въ первую минуту испуга Тильда сочла все это за порожденіе собственнаго разстроеннаго воображенія; но страшное видѣніе было ясно и становилось все яснѣе подъ блѣднымъ свѣтомъ, падавшимъ на несчастную сквозь спущенные занавѣсы. Однимъ прыжкомъ бросилась къ ней Тильда, вырвала у нея ножъ и далеко закинула его. Испустивъ слабый крикъ, несчастная выпрямилась, медленно отстранила окоченѣвшими пальцами волосы съ лица и глядѣла на баронессу тусклыми глазами, очевидно, не узнавая ее.

— Это я, — сказала Тильда, застегивая платье на груди Эллиноръ и стараясь приподнять ее.

Лэди Дугласъ апатически повиновалась. Вдругъ все лицо ея вздрогнуло; трепещущими руками оттолкнула она отъ себя Тильду.

— Не трогайте меня, — пробормотала она.,

Взглядъ ея искалъ на полу ножа.

— Бѣдная, милая лэди! — сказала Тильда, снова обнимая ее; но она опять высвободилась.

— Не, трогайте меня; не зовите меня лэди. Вы — лэди, ваша сестра, а я нѣтъ. Я — падшая женщина. Онъ довольно часто повторялъ мнѣ это… не далѣе какъ сегодня, когда онъ меня ударилъ… вотъ здѣсь!

Она снова распахнула платье. На плечѣ съ правой стороны было видно большое красное пятно. Эллиноръ растерянно улыбнулась и сказала:

— Ударъ долженъ былъ быть направленъ въ лицо, только мистеръ Дугласъ поторопился.

Теперь она сама поправила на себѣ одежду, потомъ упала на постель, закрыла лицо руками и разразилась судорожными рыданьями. Это было все же лучше оцепенѣнія. Тильда сѣла на край постели, не находя словъ отъ смущенія; молча положила она къ себѣ на грудь голову несчастной. Рыданья разрѣшились, наконецъ, слезами.

— Вы такъ добры; я этого не стою, но это въ послѣдній разъ…

— Пойдемте, — сказала Тильда.

— Не могу.

— Вы должны. Я этого хочу.

Она подняла плачущую женщину съ такою силой, которой сама удивилась, повела ее въ гостиную, усадила [въ уголъ дивана, заперла дверь въ корридоръ, вернулась къ лэди Дугласъ и взяла ее за руку.

— Мы теперь въ полной безопасности. Разскажите же мнѣ все. Я этого хочу.

Тильда замѣтила впечатлѣніе, которое производило на несчастную это повелительное слово, и нарочно повторила его. И на этотъ разъ оно было сказано недаромъ. Эллиноръ не посмѣла отнять у цея своей руки. На столѣ стоялъ нетронутый завтракъ. Тильда налила чашку кофе и заставила дрожащую женщину ее выпить. Что-то вродѣ самообладанія, если неспокойствія, вернулось къ несчастной.

— Я все хочу знать, слышите, Эллиноръ? — снова начала Тильда. — Или я и этимъ именемъ не должна болѣе звать васъ?

Эллиноръ кивнула утвердительно головой. Да, это ея имя.

— И какое, хорошее! — одобрительно сказала Тильда.

Пока ея взглядъ покоился на несчастной, казавшейся ей въ безпорядочномъ утреннемъ туалетѣ еще красивѣе, чѣмъ когда-либо, она вспомнила свое собственное горе и въ ней исчезли послѣдніе слѣды ложной гордости относительно бѣдной женщины. Она чувствовала только братскія узы несчастія, рыдая бросилась въ объятія лэди Дугласъ и поцѣловала ее.

— Теперь я могу говорить, — сказала, наконецъ, Эллиноръ. — Меня зовутъ Эллиноръ Мортонъ. Матери я не знала; я была младшею изъ трехъ сестеръ. Отецъ мой, флотскій офицеръ, жилъ съ нами въ Ливерпулѣ. Почти никогда не видала я его трезвымъ. Мы расли безъ всякаго призора. Всѣ мы были красивы и знали это. Друзья отца, старые и молодые, твердили намъ это достаточно часто. Мои сестры не остались честными дѣвушками; одна изъ нихъ уѣхала въ Америку съ капитаномъ корабля; другая, къ счастью, умерла. Я тоже не была хорошею дѣвушкой; но я была горда и считала себя слишкомъ важною для капитановъ кораблей; мнѣ хотѣлось сдѣлаться лэди. Поэтому я и училась многому, то одна, то случайно у учителей, интересовавшихся мною. Мнѣ было только четырнадцать лѣтъ, когда онъ въ первый разъ пришелъ къ намъ. Онъ былъ въ то время мичманомъ на военномъ кораблѣ и сразу влюбился въ меня; не его вина, если я тогда же не сдѣлалась его жертвой. Онъ былъ очень красивъ и клялся мнѣ въ любви. Я вѣрила ему, потому что тоже любила его, но жениться на мнѣ онъ въ то время не могъ. Онъ былъ третьимъ сыномъ лорда Гленмора и всѣ говорили, что современемъ онъ сдѣлается адмираломъ. Ждать такъ долго я не желала; я рѣшила выйти за него, какъ только онъ сдѣлается лейтенантомъ. Тогда-то, еще въ Ливерпулѣ, онъ вынулъ изъ кошелька у товарища сто фунтовъ. Онъ надѣялся ихъ отдать, но проигралъ. Ему пришлось покинуть службу. Я была внѣ себя. Дугласъ меня утѣшалъ; его братья, говорилъ онъ, хилы; онъ непремѣнно сдѣлается лордомъ Гленморомъ. Теперь онъ хотѣлъ ѣхать въ Индію наживать деньги, чтобы жениться на мнѣ, а до этого времени желалъ поступить не надолго въ какую-нибудь контору въ Манчестерѣ. Попалъ онъ къ мистеру Суольвелю. Старикъ его здѣсь сразу узналъ, хотя Робертъ и клялся, что онъ другой Дугласъ. Десять лѣтъ, впрочемъ, уже миновало. Мистеръ Суольвель, вѣдь, не знаетъ, что дѣлалъ онъ съ той поры, и считаетъ его честнымъ человѣкомъ. Онъ думаетъ, что мы женаты, и поэтому позволилъ внучкамъ познакомиться со мною. Такой добрый старикъ!

— Позвольте, — сказала Тильда, — теперь я вовсе не могу слѣдить за вами. О какихъ десяти годахъ говорите вы?

— Простите, — отвѣчала Эллиноръ. — Попытаюсь разсказать вамъ по порядку эту грустную исторію. Я должна сказать всю правду и не могу щадить Дугласа. Онъ обокралъ мистера Суольвеля на большую сумму или, вѣрнѣе, только хотѣлъ обокрасть, потому что дѣло открылось, прежде чѣмъ онъ успѣлъ бѣжать. Старикъ не желалъ сдѣлать его несчастнымъ на всю жизнь; далъ ему денегъ, велѣлъ уѣхать на десять лѣтъ изъ Англіи и вернуться честнымъ человѣкомъ. Всего этого я тогда не подозрѣвала; онъ увѣрялъ, что уѣзжаетъ для меня, чтобы нажить состояніе и жениться. Сначала онъ писалъ довольно часто; но потомъ письма прекратились. Съ той поры я имѣла не разъ случай выйти замужъ за богатыхъ купцовъ, но мнѣ хотѣлось сдѣлаться леди. Отецъ былъ внѣ себя, билъ меня, топталъ ногами; наконецъ, онъ умеръ въ бѣлой горячкѣ. У меня не было на свѣтѣ никого, кромѣ тетки. Я ее не знала, она была замужемъ въ Парижѣ и овдовѣла за нѣсколько времени передъ тѣмъ! Не разъ звала она меня къ себѣ, теперь снова повторила приглашеніе. Я рѣшилась ѣхать къ ней…

Молодая женщина склонила голову; голосъ ея понизился до шепота.

— Тетка содержала игорный домъ и всегда имѣла при себѣ двухъ, трехъ красивыхъ дѣвушекъ, которыхъ называла племянницами. Она осыпала меня увѣреніями дружбы и подарками. Нѣсколько недѣль эта жизнь мнѣ нравилась; это было, конечно, не то, что я ожидала, но шелковая мебель, ковры, экипажи, молодые, любезные кавалеры, — все же это было лучше ливерпульской трущобы и пьяной компаніи отца. Но продолжалось это не долго. Тѣ же предложенія, которыя я должна была отстранять отъ себя тамъ, преслѣдовали меня и здѣсь, только въ иной формѣ. Я хотѣла вернуться домой, у меня не было денегъ, да и тетка зорко слѣдила за мною; хотѣла броситься въ рѣку, но я обѣщала Дугласу жить, пока онъ вернется. Тутъ онъ внезапно пріѣхалъ. Отецъ его умеръ четыре года передъ тѣмъ; скончался и его второй братъ. Старшій былъ женатъ, но не имѣлъ дѣтей и постоянно жилъ на югѣ, ради своего слабаго здоровья. Но даже еслибъ онъ умеръ, Дугласъ все еще не смѣлъ бы вернуться въ Англію; оставалось два года изъ десяти. Я совѣтовала ему написать мистеру Суольвелю и испросить себѣ свободу; онъ этого не хотѣлъ, за то обѣщалъ жениться на мнѣ сейчасъ же, хотя бы даже тайно. Однажды онъ явился совершенно разстроенный. Съ нимъ случилась большая непріятность; онъ долженъ былъ сейчасъ же покинуть Парижъ. Хочу ли я ѣхать съ нимъ? Повѣнчаться мы можемъ и по пути.. Въ ту же ночь мы уѣхали. Теперь я знаю, почему онъ долженъ былъ бѣжать. Онъ игралъ фальшиво въ одномъ аристократическомъ клубѣ и былъ накрытъ. Не правда ли, какъ это ужасно для человѣка, который долженъ современемъ сдѣлаться лордомъ Гленморомъ? Въ Парижѣ онъ слылъ подъ именемъ мистера Тэна и никто не зналъ, кто онъ такой. Но здѣсь, въ Баденѣ, онъ встрѣтилъ человѣка, который видѣлъ его тогда въ клубѣ, полковника Бреля.

— Неужели? — воскликнула Тильда. — Продолжайте, пожалуйста. Куда поѣхали вы потомъ?

— Право, не помню; мы были всюду. Годъ назадъ мы жили въ Неаполѣ. Я сдѣлалась матерью; ребенокъ умеръ, и я одна проводила его на кладбище. Съ той норы мнѣ было безразлично, женится онъ на мнѣ или нѣтъ, обращается онъ со мною дурно или хорошо. Онъ постоянно выигрывалъ, когда хотѣлъ; мы ѣздили изъ одного мѣста въ другое, и онъ часто мѣнялъ имя. Передъ свѣтомъ я считалась его женой. Въ Баденѣ все измѣнилось; десять лѣтъ уже миновали и послѣ перваго объясненія съ мистеромъ Суольвелемъ Дугласъ снова принялъ свое настоящее имя. Изъ Монтрё пришли вѣсти, для него неблагопріятныя; лорду Гленмору становилось лучше. Дугласъ имѣетъ пріятеля при посольствѣ въ Карльсруо, который ничего не знаетъ о его прежней жизни и постоянно снабжаетъ его свѣдѣніями. Съ самимъ лордомъ онъ не имѣетъ никакихъ сношеній. Въ виду полученнаго извѣстія, онъ счелъ нужнымъ запастись на довольно продолжительный срокъ деньгами. Ему сказали, что баронъ Оссекъ богатъ.

— Адальбертъ! — воскликнула Тильда, вспомнивъ, что говорилъ ей Брель на литературномъ вечерѣ о крупномъ проигрышѣ мужа. — Какъ могъ полковникъ терпѣть Дугласа здѣсь?

— Дугласъ объяснился съ Брелемъ, — продолжала Эллиноръ. — Полковникъ спросилъ его, знавалъ ли онъ въ Парижѣ мистера Тэна. Робертъ отвѣчалъ отрицательно.

— И вы полагаете, что Брель ему повѣрилъ?

— Право, не знаю; они видѣлись только разъ, и у Дугласа не было тогда бороды.

Тильда задумалась. Навѣрное, полковникъ былъ введенъ въ заблужденіе. Вѣдь, не захотѣлъ бы онъ подвергнуть такой опасности стараго пріятеля.

— И мужъ много проигралъ ему? — спросила она.

— Очень много. Мнѣ хотѣлось предупредить васъ, но я не смѣла; я должна была оставаться для васъ лэди Дугласъ. Мнѣ хотѣлось также просить васъ быть добрѣе къ своему мужу, который любитъ васъ и только съ отчаянія проигрываетъ свое состояніе. Вы теперь видите, что значитъ настоящее несчастіе и какъ мужчины могутъ до смерти терзать бѣдныхъ женщинъ.

— Не говорите постоянно о смерти! — воскликнула Тильда. — Дайте мнѣ слово, что вы будете жить.

Эллиноръ печально покачала головой.

— Могу ли я это сдѣлать, если онъ выброситъ меня на улицу? Онъ еще сегодня грозилъ этимъ и, навѣрное, исполнитъ угрозу, когда вернется изъ Барльсруэ лордомъ Гленморомъ.

— Что это значитъ?

— Онъ получилъ депешу отъ своего друга. Мнѣ онъ ее не показалъ, но я увѣрена, что братъ его или умеръ, или умираетъ.

— И какъ разъ теперь, когда его желанія осуществляются, онъ могъ обращаться съ вами такъ дурно?

— Именно теперь, — съ горькою улыбкой отвѣчала Эллиноръ. — На что я ему нужна, когда онъ сдѣлается лордомъ? Онъ женится на настоящей леди, а не на такой, какъ я. Лэди не бьютъ, какъ собакъ.

— Не думайте постоянно объ этомъ дурномъ человѣкѣ. Вы теперь принадлежите мнѣ. Я буду о васъ заботиться. Сидите здѣсь спокойно, пока я вернусь. Обѣщайте это мнѣ въ память о вашемъ ребенкѣ.

Большіе, неподвижные глаза Эллиноръ сдѣлались влажными.

— Обѣщаю, — тихо сказала она, подавая Тильдѣ свою холодную руку.

Глава XXI.

Медленно шла Тильда по корридору, гдѣ уже горѣли лампы. Казалось, будто какая-то сила овладѣла ею и толкаетъ впередъ. Наконецъ, баронесса остановилась передъ одною дверью; тутъ рѣшимость готова была покинуть ее, но только на минуту. Она твердо постучала и, мгновенье спустя, была х уже въ комнатѣ Адальберта.

— Что привело тебя сюда? — спросилъ онъ, подавая ей стулъ. — Ужь не случилось ли чего съ ребенкомъ?

— Нѣтъ, дѣло не касается даже и меня.

— Въ этомъ я увѣренъ, — спокойно отвѣчалъ онъ.

Бровь хлынула ей въ лицо. Какъ глупо принялась она за дѣло и даже не сказала правды! Вопросъ касался ея въ значительной степени. Если Адальбертъ не пожалѣетъ несчастной женщины, онъ не пожалѣетъ и ея самой. Медлить было нельзя.

Она разсказала безъ всякаго вступленія все, какъ было, сама удивляясь, что такъ хорошо запомнила подробности. Говоря о парижскомъ эпизодѣ, она выпустила имя Креля, смутно чувствуя, что за этимъ скрывается что-то, чего касаться не нужно. Въ заключеніе прибавила, что очень желала бы помочь несчастной, но чувствуетъ, что на можетъ сдѣлать это одна, и пришла къ нему.

Онъ слушалъ ея разсказъ, ни разу не прервавъ его. Потомъ сказалъ спокойно, капъ будто дѣло касалось самаго обыденнаго факта:

— Конечно, я долженъ помочь тебѣ. Главное, по моему, не давать ей снова встрѣтиться съ этимъ человѣкомъ. Ей надо уѣхать отсюда сейчасъ же.

Онъ взялъ со стола росписаніе поѣздовъ, просмотрѣлъ его и снова положилъ на мѣсто.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — этого нельзя. Если она поѣдетъ по желѣзной дорогѣ, трудно будетъ скрыть отъ него, куда она уѣхала. Въ гостиницѣ никто не долженъ знать, что она совсѣмъ уѣзжаетъ; пусть думаютъ, что она отправляется на прогулку. Я предложилъ бы ей ѣхать въ Герисбахъ; это не далеко, а оттуда есть желѣзная дорога. Но куда ре дѣнется она потомъ? Въ Берлинъ? Не пойти ли мнѣ посовѣтоваться съ Эшебургомъ; быть можетъ, онъ…

Оссекъ направился въ двери. Гильда быстро встала.

— Нѣтъ, — сказала она. — Намъ не нужно третьяго лица, по крайней мѣрѣ, теперь. Ты да я, мы одни…

Онъ снова обернулся къ ней; глаза ихъ встрѣтились, потомъ оба заразъ потупились.

— Какъ хочешь, — сказалъ онъ нетвердымъ голосомъ. — Быть можетъ, такъ и лучше. Значитъ, не въ Берлинъ. Куда-нибудь въ деревню? Что скажешь ты объ Оссекенѣ?

— Да, да! — воскликнула Гильда. — Тамъ она можетъ остаться, сколько хочетъ. Только есть одно препятствіе: путь длиненъ, а она не знаетъ ни слова по-нѣмецки… Не позволишь ли ты, чтобы я ей дала Лизетту? Я отлично могу обойтись безъ нея.

— Прекрасно, — отвѣчалъ Адальбертъ. — Я думалъ о Фридрихѣ, но Лизетта будетъ, конечно, полезнѣе.

— Я непремѣнно должна проводить Эллиноръ до Гернсбаха, — горячо говорила Гильда, — хотя бы ужь ради того, чтобы ея отъѣздъ дѣйствительно походилъ на прогулку. Мы возьмемъ маленькую сумку для бѣлья, конечно, только самаго необходимаго; даже карету наймемъ гдѣ-нибудь по дорогѣ и, возвращаясь вечеромъ домой, я выйду изъ экипажа, не доѣзжая до гостиницы. Такимъ образомъ, никто не узнаетъ, что Эллиноръ уѣхала. Ты одобряешь все это?

— Совершенно. Я бы самъ проводилъ васъ, только это было бы ей непріятно. Къ тому же, мнѣ надо же съ Дугласомъ…

— Ради Бога, нѣтъ! — воскликнула Гильда, протягивая руки.

— Но это необходимо. Долженъ же онъ узнать, въ чемъ дѣло.

— Такъ возьми кого-нибудь съ собою, Эшебурга или Вольфсберга, а то обоихъ; да, лучше обоихъ.

— Или еще полдюжины? Вѣдь, ты сана желала, чтобы дѣло осталось между нами.

Все это онъ говорилъ совершенно спокойно. При послѣднихъ словахъ онъ улыбнулся такъ добродушно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, безстрашно, что Тильдѣ захотѣлось кинуться передъ нимъ на колѣна и цѣловать его руки. По ее сдерживало чувство стыдливости и она едва могла пролепетать:

— Спасибо, спасибо отъ всего сердца!

— Не стоитъ, — отвѣчалъ онъ. — Я сдѣлалъ бы это для каждаго. А теперь я приготовлю деньги и напишу въ Оссекенъ.

Онъ отвернулся къ столу. Тильда тихо вышла изъ комнаты и, торопливо идя по корридору, осушала полные слезъ глаза, между тѣмъ какъ на сердцѣ у нея было свѣтло и радостно.

Насъ спустя, баронесса и лэди Дугласъ вышли изъ гостиницы въ ватерпруфахъ, толстой обуви и простыхъ шляпахъ, какъ требовалось для прогулки въ такую погоду. Пятью минутами позднѣе, изъ боковой двери выскользнула Лизетта, неся къ прачкѣ дѣтское бѣлье. Такъ сказала она, по крайней мѣрѣ, Жану, попавшемуся ей въ корридорѣ, и поручила ему кланяться Фридриху, на случай, если она его вечеромъ не увидитъ.

Было около двухъ часовъ, когда дамы покинули гостиницу. До пяти часовъ, времени прихода поѣзда изъ Барльсруе, никто не замѣтитъ отсутствія лэди Дугласъ, а относительно Тильды хватятся только ея близкіе. Адальбертъ поручилъ кельнеру доложить генеральшѣ и Корѣ, что баронесса пошла гулять. За нѣсколько часовъ передъ тѣмъ ему было бы трудно не довѣриться Корѣ; теперь ему это и въ голову не пришло. Надо было знать все благородство души этой дѣвушки, чтобы не чувствовать стыда при воспоминаніи о томъ, что онъ ей повѣрилъ. Онъ сердился на себя, сердился и на Кору. Ему казалось, что ей не такъ слѣдовало встрѣтить его признанія. Какъ низко долженъ былъ онъ пасть, чтобы беззастѣнчиво обнаружить свое несчастіе передъ взорами третьяго лица, кто бы оно ни было. „Ты да я, мы одни!“… Эти слова Тильды раздавались въ его душѣ, какъ среди ужасовъ битвы раздается трубный звукъ, призывающій къ аттакѣ. Довѣріе къ себѣ, къ вождю, — все было потеряно; теперь оно опять обрѣтено, ура!

Прежде всего, надо было раздѣлаться съ негодяемъ, который могъ такъ терзать беззащитную женщину. Отъ хозяина гостиницы Адальбертъ узналъ, что мистеръ Дугласъ вернется въ пять часовъ.

— Надо бы собственно сказать, лордъ Гленморъ, — прибавилъ онъ, — потому что такъ была подписана депеша, присланная имъ изъ Карльсруэ.

Адальбертъ поблагодарилъ за сообщеніе и пошелъ къ банкиру, на имя котораго давалъ векселя для уплаты проигранныхъ имъ Дугласу суммъ. Ему хотѣлось узнать, сколько осталось еще неоплаченныхъ векселей, и сличить ихъ съ замѣтками въ своей записной книгѣ. Разница оказалась въ восемнадцать тысячъ марокъ.

— Вы, вѣроятно, ошиблись, баронъ, — замѣтилъ банкиръ. — Вопросъ идетъ только о недосмотрѣ съ вашей стороны или о поддѣлкѣ со стороны мистера Дугласа. Все же онъ лордъ Гленморъ, подумайте, баронъ.

Банкиръ, шутя, поднесъ вексель къ лампѣ и вздрогнулъ.

— Что съ вами?

Банкиръ пробормоталъ что-то непонятное и снова принялся разсматривать бумагу, на этотъ разъ уже съ помощью увеличительнаго стекла.

— Ну, что же? — нетерпѣливо продолжалъ Адальбертъ.

— Вексель поддѣланъ, — отвѣтилъ банкиръ. — Съ цифрѣ прибавленъ нуль. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, посмотрите сами.

— Оставьте, — отвѣчалъ Адальбертъ, — мнѣ не нужны никакія доказательства. По этому векселю, по крайней мѣрѣ, вы не можете удовлетворить этого господина.

— По этому векселю! — воскликнулъ банкиръ дрожа всѣмъ тѣломъ. — Не только по этому ни одного гроша не получитъ онъ отъ меня… онъ долженъ возвратить вамъ всѣ деньги, которыя укралъ у васъ, негодяй. Въ тюрьму его надо.

Съ трудомъ удалось Адальберту успокоить старика и добиться, чтобъ тотъ его выслушалъ. Онъ разъяснилъ ему, что имѣетъ причины щадить Дугласа ради его жены, близкой пріятельницы баронессы. У дверей конторы, до которой проводилъ его банкиръ, Адальбертъ остановился.

— Кстати, — прибавилъ онъ, — не можете ли вы сообщить мнѣ, какъ сказать по-англійски: „вы мошенникъ“?

— You are a scoundrel, — отвѣчалъ банкиръ.

— Благодарю.

Адальбертъ пробылъ у банкира довольно долго.

— Пятичасовой поѣздъ уже пришелъ, — сообщилъ хозяинъ. — Милордъ въ своей комнатѣ и очень удивился, узнавъ, что милэди ушла съ баронессою въ три часа и еще не возвращалась. Онъ страшно торопится, потому что уѣзжаетъ въ семь часовъ.

Адальбертъ отвѣчалъ, что сейчасъ же пойдетъ къ мистеру Дугласу; ему надо поговорить съ нимъ о дѣлѣ; присутствіе хозяина при этомъ разговорѣ окажется, быть можетъ, полезнымъ. Нельзя ли будетъ въ такомъ случаѣ побезпокоить его? Хозяинъ, хотя и не безъ удивленія, увѣрилъ барона въ своей полной готовности.

Въ корридорѣ было очень шумно и Адальбертъ не могъ поэтому разслыхать, отвѣчали ли извнутри на его стукъ, или нѣтъ. Онъ вошелъ безъ церемоніи. Дугласъ былъ во второй комнатѣ и былъ занятъ укладкою сундуковъ. Оссекъ воспользовался этимъ, чтобы оглядѣться. Передъ зеркаломъ между окнами горѣли двѣ свѣчи; стѣна, противу по ложная спальнѣ, не сообщалась дверью съ сосѣднею комнатой. Что спальня тоже не имѣла другаго выхода, это Адальбертъ узналъ случайно изъ разговора его жены съ лэди Дугласъ. Значитъ, бѣгство было невозможно. Оружія нигдѣ не было видно; если же оно находится въ ца половину выдвинутыхъ ящикахъ стола, баронъ преградитъ Дугласу къ нему доступъ.

Адальбертъ громко произнесъ по-французски, какъ всегда говорилъ съ Дугласомъ:

— Имѣете ли вы свободную минуту, мистеръ Дугласъ?

Въ спальнѣ все притихло. Англичанинъ былъ, вѣроятно, не одѣтъ, потому что, отворяя дверь, все еще обдергивалъ на себѣ сюртукъ. Лицо его было очень разстроено; увидавъ незванаго гостя, онъ тщетно силился вызвать на своихъ губахъ улыбку.

— Боже мой, любезный баронъ, это вы? Я вовсе не узналъ вашего голоса! — воскликнулъ онъ тоже по-французски, идя къ Адальберту съ протянутою рукой. — Что привело васъ ко мнѣ?

Онъ подошелъ на разстояніе двухъ шаговъ и съ удивленіемъ остановился, замѣтивъ, что Адальбертъ не принимаетъ его руки.

— Сегодня, въ видѣ исключенія, мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами по-нѣмецки. Но, прежде всего, я скажу вамъ четыре слова по-англійски: я научился имъ сейчасъ у своего банкира для того, чтобы вы слышали ихъ на своемъ родномъ языкѣ: You are a scoundrel.

Худощавое лицо Дугласа сдѣлалось мертвенно-блѣднымъ; онъ отступилъ на нѣсколько вершковъ, но только для того, чтобы замахнуться кулакомъ и съ страшною силой ударить противника но лицу. Адальбертъ ожидалъ этого. Отстранивъ ударъ лѣвою рукой, онъ, мгновенье спустя, схватилъ Дугласа въ объятія, поднялъ его и бросилъ на полъ.

Въ первую минуту баронъ подумалъ, что убилъ его. Дугласъ лежалъ неподвижно, широко раскинувъ руки; полуоткрытые глаза его были тусклы. Но, нагнувшись надъ нимъ, Оссекъ почувствовалъ, что грудь еще слабо подымается. Вскорѣ онъ пришелъ въ себя, съ трудомъ приподнялся на локоть и окинулъ блуждающими взорами комнату, пока, наконецъ, глаза его не остановились на Адальбертѣ съ выраженіемъ ненависти и удивленія. Баронъ, уже успѣвшій пожалѣть, что такъ напрягъ силы, помогъ Дугласу встать, подвелъ его къ креслу, подалъ воды и тоже сѣлъ.

Ему хотѣлось быть умѣреннѣе на словахъ, чѣмъ онъ сейчасъ оказался на дѣлѣ, и по возможности избѣгать всякихъ оскорбительныхъ выраженій. Что это будетъ не легко, въ этомъ онъ вскорѣ убѣдился, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, замѣтилъ, что говорить надо будетъ меньше, чѣмъ онъ ожидалъ. Вдаваться въ подробности вовсе не приходилось; достаточно было перечислить факты, которые составляли какъ бы главные этапы преступной жизни этого человѣка: первую кражу у товарища, вторую у мистера Суольвеля, наконецъ, поддѣлку векселя.

— Первый случай, — продолжалъ Адальбертъ, — я считаю устарѣвшимъ; однако, онъ всплыветъ наружу, если вы не признаете двухъ остальныхъ. Чтобъ подтвердить второй фактъ, достаточно призвать сюда мистера Суольвеля. Для третьяго имѣется документъ у банкира. Теперь все зависитъ отъ того, признаете ли вы мои обвиненія?

Онъ замолкъ. Вмѣсто отвѣта, Дугласъ бросилъ ему взглядъ, полный ненависти.

— Принимаю это за согласіе, — продолжалъ баронъ. — Если вы добровольно исполните то, что я хочу вамъ предложить, я не стану посвящать суды въ наши дѣла. Потрудитесь подписать этотъ документъ; имъ вы отказываетесь отъ всѣхъ денегъ, которыя я вамъ долженъ по векселямъ. Я пожертвую эту сумму въ присутствіи хозяина гостиницы въ пользу здѣшнихъ благотворительныхъ учрежденій. Согласны вы?

Онъ всталъ, написалъ оба документа и вернулся съ ними къ столу.

— Вотъ эту бумагу, — сказалъ онъ, — вы потрудитесь подписать. Времени у васъ достаточно и вы можете спокойно просмотрѣть ее.

Баронъ позвонилъ, велѣлъ позвать хозяина и подалъ ему вторую бумагу съ просьбой прочесть ее вслухъ.

— Я, Куртъ Адальбертъ, баронъ фонъ-Оссекъ, передаю городу Баденъ-Бадену для его благотворительныхъ учрежденій сумму въ…

Хозяинъ такъ испугался значительности пожертвованія, что выпустилъ изъ рукъ бумагу и поглядѣлъ сначала на лорда, лотомъ на барона. Лордъ не шевельнулся, баронъ сказалъ спокойно:

— Читайте дальше.

Хозяинъ, запинаясь, прочелъ документъ до конца.

— Спасибо, — сказалъ Адальбертъ. — Я желалъ подписать бумагу въ вашемъ присутствіи.

Онъ подписалъ документъ и передалъ его хозяину съ просьбой отослать въ городской магистратъ.

— Хорошо, — продолжалъ онъ, когда дверь затворилась. — Теперь займемся остальнымъ.

Онъ провелъ рукой по лбу. При воспоминаніи о несчастной женщинѣ негодованіе опять закипѣло въ немъ. Но онъ далъ себѣ слово оставаться спокойнымъ и началъ поэтому безъ раздраженія, хотя и слегка вздрагивающимъ голосомъ:

— Дама, бывшая съ вами, отдалась подъ мое покровительство. Она покинула гостиницу нѣсколько часовъ тому назадъ и направляется теперь въ мѣсту, гдѣ будетъ въ безопасности. Насколько я васъ знаю, вамъ и въ голову не приходитъ поправить страшное зло, которое вы ей причинили. Она же имѣетъ лишь одно желаніе — никогда не встрѣчаться болѣе съ вами. Я вамъ даю недѣлю срока для возвращенія на родину, предѣлы которой прошу васъ никогда болѣе не покидать. Если же вы попадетесь снова на моемъ пути, я забуду всякое милосердіе. У меня есть сильныя связи въ самыхъ высокихъ кругахъ, и одного моего слова будетъ достаточно, чтобы васъ погубить, хотя вы и лордъ.

Онъ взглянулъ на часы, всталъ и взялъ со стола пальто и шляпу.

— Теперь шесть часовъ. Вы хотѣли ѣхать въ семь; вещи вашей спутницы находятся въ этихъ сундукахъ; можете располагать ими. Она ушла отъ васъ въ томъ платьѣ, въ которомъ два года тому назадъ имѣла несчастье довѣриться вамъ. Будьте здоровы.

Онъ уже почти дошелъ до двери, какъ вдругъ услыхалъ за собою шумъ. Передъ нимъ стоялъ Дугласъ. Худощавое лицо его было совершенно искажено, губы дрожали; онъ тяжело дышалъ и говорилъ хриплымъ голосомъ:

— На этотъ разъ вы выиграли, въ слѣдующій же разъ…

Бѣшенство не дало ему договорить. Адальбертъ отвѣчалъ презрительною улыбкой, сопровождаемой движеніемъ руки. Негодяй немного отстранился и произнесъ уже болѣе твердо:

— Еще одну минуту. Вы сдѣлали мнѣ столько добра, что и я не хочу оставаться въ долгу. Предостерегаю же васъ противъ вашего хорошаго пріятеля, полковника. Креля. Хотя вы о немъ и не упомянули, но онъ игралъ важную роль въ моей жизни и присутствовалъ въ Парижѣ при той сценѣ, на которую вамъ угодно было намекнуть. Если онъ дѣлалъ видъ, будто не узнаетъ меня здѣсь, то только для того, чтобы имѣть право спокойно глядѣть, какъ вы будете разоряться. Онъ меня узналъ такъ же хорошо, какъ и я его. Честное слово.

— Слово такого человѣка, какъ вы, ничего не значитъ для меня въ сравненіи съ добрымъ именемъ прусскаго офицера. Прочь съ дороги!

Дугласъ хрипло засмѣялся и голосъ его доносился до Адальберта, когда баронъ былъ уже въ корридорѣ.

— Слава Богу! хоть это за спиною, — пробормоталъ Оссекъ.

Онъ быстро шелъ по корридору; его нагналъ Фридрихъ съ депешею. Адальбертъ распечаталъ ее и прочелъ: „Она уѣзжаетъ въ семь часовъ. Остаюсь съ нею до конца. Вернусь тѣмъ же путемъ. Тильда“.

Онъ не сводилъ глазъ съ бумаги и Фридрихъ замѣтилъ, какъ дрожали его руки. Навѣрное, барыня ушла, чтобъ никогда болѣе не возвращаться, или лишила себя жизни.

— Генеральша проситъ господина барона сейчасъ же пожаловать къ ней, — продолжалъ лакей. — Ихъ очень безпокоятъ баронесса.

Баронъ, попрежнему, не сводилъ глазъ съ депеши, но теперь лицо его уже не было ни испугано, ни печально. Онъ, напротивъ, улыбался и, казалось, не могъ наглядѣться на депешу.

— Хорошо, — отвѣчалъ онъ, наконецъ. — Я сейчасъ пойду къ генеральшѣ. Обѣдать я не буду. Приготовь мнѣ одѣваться, все что нужно для прогулки, высокіе сапоги и прочее. Ты уже знаешь…

Фридрихъ сказалъ „слушаю-съ“ и пошелъ по корридору. Когда онъ повернулъ за уголъ, Адальбертъ осторожно оглянулся, развернулъ телеграмму и прижался губами въ послѣднему спору.

Глава XXII.

Часы на городской башнѣ били семъ, когда Оссекъ миновалъ послѣдніе дома и повернулъ въ аллею, которая, перерѣзавъ гернсбахское шоссе, ведетъ къ подножію горъ. Ночь уже наступала; подъ широкими вершинами каштановъ было почти темно; только слѣва по временамъ просвѣчивалъ между деревьями клочекъ неба, на которомъ мрачно вырѣзывался замокъ, гдѣ одинокій огонекъ сверкалъ подобно звѣздочкѣ. Адальбертъ надѣялся, что въ открытомъ пространствѣ будетъ лучше. Темнота была ему пріятна, но дорога въ Гернсбахъ проходила мѣстами густымъ лѣсомъ, а отъ недавнихъ дождей пострадало, навѣрное, даже шоссе. Къ счастью, дождь нѣсколько пріостановился; полный мѣсяцъ уже почти взошелъ и теперь скрывался только за горами.

„Если извощичьи лошади и не походятъ на рысаковъ, — размышлялъ, Адальбертъ, — положиться на нихъ здѣсь, въ горахъ, можно лучше, чѣмъ на породистыхъ коней, да и кучера знаютъ свое дѣло. Не попадетъ же Гильда непремѣнно на какого-нибудь стараго хрыча вродѣ того, который возилъ насъ недавно въ Ибургъ, или на дерзкаго молодца…“

Баронъ внезапно остановился. А что, если Гильда попала на того негодяя, съ которымъ въ первый же день они ѣздили въ замокъ, гдѣ онъ напился пьянымъ? И вдругъ она теперь съ нимъ одна въ темномъ лѣсу! Зачѣмъ допустилъ онъ это? Надо было послать съ нею хоть Фридриха.

Оссекъ торопливо продолжалъ путь. Выйдя изъ аллеи, онъ подошелъ къ мосту, перекинутому черезъ потокъ, пересѣкавшій здѣсь шоссе. Обыкновенно едва замѣтный, онъ сегодня бурлилъ съ особенною силой. Адальбертъ съ минуту глядѣлъ внизъ, упиваясь шумомъ и ревомъ воды. Ему казалось, будто клокочетъ его собственная сила; только внизу было темно, а въ его душѣ свѣтло и радостно. Ему хотѣлось громко ликовать. Онъ снялъ шляпу, сильнымъ голосомъ крикнулъ: ура! снова надвинулъ шляпу на глаза и кинулся далѣе въ темноту, точно шелъ противъ врага.

Да, онъ дѣйствительно идетъ противъ врага, самаго лютаго, столько мѣсяцевъ отравлявшаго ему жизнь. А, между тѣмъ, это былъ лишь одинъ призракъ, простая фантасмагорія, сложившаяся изъ его собственной нерѣшительности и обидчивости. Человѣкъ, всегда знавшій, чего хочетъ, превратился вдругъ въ робкаго, неловкаго мальчишку. И къ нему-то должна была чувствовать уваженіе женщина съ такими умными главками, съ такою головкой, въ которой всегда бродятъ самыя неожиданныя фантазіи! Гдѣ было ей взять уваженіе, а безъ этого нѣтъ и любви. Что же удивительнаго, еслибъ она привязалась къ Вольфсбергу или къ Эшебургу? Это настоящій человѣкъ, такой же хорошій, какъ и Кора! „Подумать только, что я чуть было не объяснился ей сегодня въ любви, — промелькнуло въ умѣ барона. — А любилъ я ее такъ же мало, какъ можетъ вода течь вверхъ по горѣ. Ей все хочется бѣжать внизъ, внизъ…“

Адальбертъ присѣлъ на камень. Навѣрное, пройдетъ съ полчаса, прежде чѣмъ экипажъ появится внизу у лѣса, а потомъ медленно взберется по крутому подъему. Ему не придется громко окликать кучера; это не спускъ. Но, конечно, безъ нѣкотораго испуга для Гильды не обойдется. А потомъ…

Да, что же потомъ? Увѣренъ ли онъ, что она ему обрадуется? Что такое случилось? Отчего онъ такъ радъ свиданію? Что произошло между ними? Она вошла къ нему въ комнату, попросила помочь бѣдной женщинѣ, и онъ обѣщалъ это сдѣлать. Ни одного слова.любви не было сказано. Она не кинулась ему на шею, даже не подала руки. А, тѣмъ не менѣе…

Тѣмъ не менѣе, что бы ни нашептывалъ ему разсудокъ, сердце, такъ сильно бившееся въ его груди, лучше знаетъ, въ чемъ дѣло. Она не пришла бы къ нему, еслибъ не думала, что онъ пойметъ чувства несчастной женщины, что онъ можетъ справиться съ негодяемъ, который сдѣлалъ ей столько зла. Гильда останется имъ довольна; онъ недурно исполнилъ свою задачу.

Адальбертъ старался ясно представить себѣ, какъ она сидѣла у него въ комнатѣ и глядѣла на него своими большими, энергическими глазами. Но если отдѣльныя черты и вырисовывались передъ нимъ во мракѣ, всей картины онъ никакъ не могъ представить себѣ. Ничего не подѣлаешь, надо дождаться, чтобы Гильда сама пріѣхала, а это можетъ случиться ежеминутно. Зачѣмъ сидитъ онъ тутъ праздно? Въ это время онъ успѣлъ бы уже пробѣжать полдороги до Гернсбаха.

Онъ вскочилъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, потомъ вдругъ испуганно остановился. Боже, что онъ натворилъ? Гдѣ были его мысли? Онъ идетъ по старой гернсбахской дорогѣ, давно -уже оставленной изъ-за ея крутизны. Новый путь проходитъ чрезъ Лихтенталь. Можно ли сдѣлать такую глупость? Гильда вернется въ гостиницу задолго до него и некому будетъ ее принять послѣ утомительной дороги. А онъ-то бѣжалъ темною ночью, чтобы сдѣлать ей сюрпризъ, сказать, какъ безпредѣльно онъ ее любитъ, спросить, можетъ ли она снова любить его хоть немножко…

Онъ опустился на камень, дрожа отъ холода, котораго не ощущалъ до той поры. Ему хотѣлось плакать, какъ ребенку.

Вдругъ онъ вздрогнулъ. Вдали сверкнули двѣ яркія точки; онѣ становятся все свѣтлѣе. За ними движется темная масса. Нѣтъ никакого сомнѣнія! Это карета съ фонарями!

Адальбертъ не чувствовалъ въ себѣ силы двинуться. Все ближе подходитъ темная масса. Теперь онъ можетъ уже различить человѣка на козлахъ, запыхавшихся лошадей.

— Кто идетъ? — крикнулъ кучеръ, внезапно увидавъ около экипажа высокую, темную фигуру.

— Вы изъ Гернсбаха? — грубо спрашиваетъ фигура.

Кучеръ такъ растерялся, что не могъ сразу отвѣчать. Онъ взялъ тяжелую рукоятку бича, — не такъ-то легко справится съ нимъ мошенникъ!

Но мнимый разбойникъ стоитъ уже около кареты и открываетъ дверцу. Слышится громкій крикъ дамы. Кучеръ высвобождается изъ-подъ одѣяла, которымъ былъ окутанъ, становится одною ногой на колесо и такъ и замираетъ, пораженный представившимся ему зрѣлищемъ. Дама выпрыгнула изъ кареты, бросилась въ объятія незнакомца, повисла на его шеѣ, плакала, рыдала, цѣловала его. Темная фигура тоже плачетъ и ликуетъ, беретъ даму на руки, какъ ребенка, несетъ ее въ карету и, стоя на подножкѣ, кричитъ кучеру: „пошелъ!“ но уже не тѣмъ голосомъ, какъ прежде, а такимъ, въ которомъ слышится обѣщаніе двадцати марокъ на водку.

Дверца захлопнулась.

— Впередъ! — понукаетъ лошадей кучеръ и громко щелкаетъ бичемъ. — Хорошо, что сегодня нельзя было ѣхать новою дорогой изъ-за опаснаго моста, — думаетъ онъ. — Долго бы пришлось ждать здѣсь барину.

Глава XXIII.

Внезапное исчезновеніе мистера Дугласа и его красивой жены вызвало меньше толковъ,, чѣмъ можно было ожидать. Поговаривали, правда, будто онъ не лордъ, а шуллеръ, и будто даже имя его не Дугласъ, а Туэнъ. Распространеніе этого слуха приписывали Крелю. Но его показанія не разсѣяли мрака. Онъ знавалъ въ Парижѣ шуллера, называвшагося Теномъ, и замѣтилъ, правда, нѣкоторое сходство между нимъ и лордомъ Гленноромъ. Но по бѣглому сходству нельзя же заподозрить джентльмена. Лучше всего спросить Оссека; по словамъ хозяина гостиницы, онъ имѣлъ съ Дугласомъ длинное объясненіе въ день его отъѣзда, а не то обратиться въ Вольфсбергу, который тоже вышелъ изъ рукъ лорда немного общипаннымъ.

— Оставьте меня въ покоѣ, — отвѣчалъ Удо. — Мнѣ, право, некогда. Денегъ своихъ я, все-таки, назадъ не получу. Да и чортъ съ ними. У меня теперь въ головѣ дѣла поважнѣе. Могу я разсчитывать на васъ въ субботу?

Субботняя экскурсія въ Ибургъ сдѣлалась у молодаго человѣка настоящею idée fixe; если принять въ соображеніе, что наступила уже пятница, дождь все еще лилъ, какъ изъ ведра, а барометръ стоялъ на бурѣ, можно было отнести это предпріятіе въ числу небезопасныхъ. Друзья Удо качали головами, когда онъ по цѣлымъ часамъ выстаивалъ передъ барометромъ или держалъ пари, что въ субботу будетъ прелестнѣйшая погода и всѣ повеселятся, какъ никогда.

Поѣздка въ Ибургъ была рѣшеннымъ дѣломъ, по крайней мѣрѣ, для Вольфсберга. Немало толковъ возбуждалъ вопросъ, чѣмъ покроетъ онъ весьма крупные расходы, такъ какъ поговаривали о цѣлыхъ фурахъ съ съѣстными припасами и винами, направлявшихся по размокшимъ дорогамъ въ Ибургъ, о громадномъ, роскошномъ шатрѣ, который будетъ раскинуть надъ дворомъ замка, и о многихъ другихъ, еще болѣе грандіозныхъ сюрпризахъ.

На всѣ эти вопросы молва вскорѣ нашла удовлетворительный отвѣтъ. Вольфсбергъ только организаторъ экспедиціи, расходы же принялъ на себя Штейнбахъ. Теперь оставалось выяснить, какой интересъ представляла для положительнаго Штейнбаха вся эта затѣя молодаго офицера.

Какія надежды окрыляли Вольфсберга, не было тайною ни для кого. Всѣ знали, что это его послѣдняя аттака противъ сердца третьей миссъ Суольвель. Отпускъ его кончится въ понедѣльникъ, по воскреснымъ днямъ, какъ извѣстно, отдыхаетъ вся Англія. Суббота была поэтому рѣшительнымъ днемъ, а экскурсія на Ибургъ играла роль Ватерлоо или Аустерлица.

Понять такую открытую игру, какую велъ Вольфсбергъ, было не трудно. Но кому удастся заглянуть въ планы сдержаннаго Штейнбаха? Съ того дня, когда въ ресторанѣ кургартена онъ провозгласилъ одну молодую дѣвушку царицею всѣхъ баденскихъ дамъ, прошло, правда, немало времени. Никогда не называлъ онъ болѣе ея имени, но даже майоръ фонъ-Либе не отрицалъ, что Штейнбахъ сдѣлался своимъ человѣкомъ въ ея семьѣ. Всѣ единодушно согласились, что шансы у него, должно быть, хорошіе, потому что онъ слишкомъ уменъ, чтобы затрачивать нѣсколько тысячъ марокъ для того, чтобы доставить удовольствіе Вольфсбергу, а самому получить отказъ при бенгальскомъ освѣщеніи.

— Ну, относительно отказа въ этой формѣ я уже съ третьяго дня покоенъ, — проворчалъ Штейнбахъ, когда Удо передалъ ему, не безъ смущенія, это изреченіе клубныхъ мудрецовъ.

— Не смотрите на дѣло слишкомъ трагически, — утѣшалъ его молодой человѣкъ»:

— Вамъ хорошо говорить, васъ ждетъ удача, а еслибъ даже и нѣтъ, найдется другая дѣвушка. Старый холостякъ не дѣлаетъ такихъ глупостей дважды. Что бы вамъ раньше предостеречь меня!

— Такихъ женщинъ, какъ фрейлейнъ Кора, я не понимаю, — отвѣчалъ Удо. — Что касается меня, я скорѣе подумалъ бы объясниться въ любви Венерѣ Милосской, и, право, не знаю, какого человѣка можетъ полюбить такая дѣвушка.

— Ну, а я такъ теперь знаю, — отвѣчалъ Штейнбахъ. — Но поговоримъ лучше о чемъ-нибудь другомъ. Приметъ ваша сестра участіе въ экскурсіи? А Брель? Добились ли вы чего-нибудь отъ Оссека?

— Скверное дѣло, — отвѣчалъ Удо. — Сестра и Брель пробивъ экскурсіи, но зять, какъ и слѣдуетъ кабинетному человѣку, вырвавшемуся на свободу, только ею и бредитъ. Что остава, лось Поли дѣлать, какъ не просить меня помирить ее съ Оссеками? А Брель? Боже мой! У него никогда не было воли, а тутъ еще его Роза во что бы то ни стало хочетъ быть на прогулкѣ, иначе грозится развестись съ нимъ. Противъ этого Брель ничего бы не имѣлъ, еслибъ только милліоны остались въ его карманѣ. Ergo, ему пришлось просить меня помочь его сближенію съ Оссеками. Надо сказать, что они отнеслись къ моему порученію удивительно хорошо. Однако, послушайте только, какой опять пошелъ дождь! Это даже очень хорошо. У насъ еще остается двадцать два часа. Если будетъ такъ лить въ теченіе всего времени, на небѣ не уцѣлѣетъ ни одной капли влаги. А, все-таки, я лучше сбѣгаю посмотрѣть на гигрометръ. Мнѣ казалось, что онъ повысился на полградуса.

Что Удо Вольфсбергъ очарователенъ, съ этимъ соглашались даже его враги, но, чтобы онъ умѣлъ, колдовать, этого не утверждали никогда самые искренніе его друзья. Когда всѣ проснулись въ субботу, не оставалось, однако, мѣста для иного предположенія. Восемь дней длилась непогода, ночью пронеслась надъ долиною буря и, когда настало утро, солнце разливало съ голубаго неба на обновленную землю золотистые лучи.

Да, былъ чудный день. Даже Эшебургъ долженъ былъ противъ воли согласиться съ этимъ, пока онъ одѣвался для прогулки, ради которой на половину выложилъ уже готовые сундуки. Онъ непремѣнно хотѣлъ уѣхать сегодня, но Адальбертъ и Гильда такъ настоятельно просили его прибавить еще одинъ денекъ, не портить имъ удовольствія. Хорошо удовольствіе! Для нихъ, конечно, да! Они ходятъ теперь, потупивъ глаза, точно желая скрыть отъ міра свое новое счастье, какъ будто выраженіе ихъ лицъ не говоритъ ясно: мы блаженствуемъ! Радуйтесь же и вы!

«О, еслибъ это было для всѣхъ такъ просто! — подумалъ Эшебургъ. — Но для меня? Для нея?»

Онъ подошелъ къ окну и взглянулъ сквозь тюлевые занавѣсы на противуположное, тоже завѣшанное окно. Боже мой, чѣмъ все это кончится? Мало того, что онъ, желая образумить Тильду, чуть не назвалъ себя женихомъ Коры; надо же было и ей попасть на несчастную мысль отрезвить Адальберта такою же ложью! Отчаянное положеніе! Это понимаетъ, навѣрное, и она. Стала ли бы она иначе избѣгать его цѣлыхъ три дня? А онъ еще согласился остаться! «Не лги, — промелькнуло въ его умѣ. — Ты хотѣлъ ѣхать потому только, что ждалъ со дня на_день ея помолвки съ Штейнбахомъ, и остался, когда Адальбертъ шепнулъ тебѣ, что она ему отказала».

Въ дверяхъ показалось торжественное лицо мистера Суольвеля, облеченнаго въ черный фракъ и ослѣпительно бѣлое бѣлье. Въ первый разъ старикъ оказывалъ Эшебургу такую честь; причина должна быть немаловажная. Вѣдь, не затѣмъ же облекся онъ во фракъ и влѣзъ на четвертый этажъ, чтобы сообщить профессору, что погода прекрасная, что жить наверху гораздо здоровѣе, чѣмъ внизу, и что ему очень пріятно бесѣдовать съ человѣкомъ, такъ хорошо говорящимъ по-англійски!

Все это было, конечно, только вступленіемъ. Старикъ остановился, торжественно откашлялся и продолжалъ:

— Я человѣкъ старый и простой; происхожу я отъ предковъ тоже простыхъ и очень живучихъ. Только одинъ бѣдный сынъ мой, отецъ моихъ внучекъ, является въ этомъ случаѣ исключеніемъ: онъ умеръ сорока лѣтъ. Это воля Божія. Въ остальномъ онъ имѣлъ тѣ же принципы, какъ и всѣ мы, Суольвели. Мы убѣжденные либералы; при Стюартахъ троихъ изъ насъ обезглавили; за то одинъ изъ моихъ предковъ засѣдалъ въ томъ судѣ, который приговорилъ къ смерти Карла I. Я нарочно останавливаюсь на этихъ подробностяхъ, чтобы отстранить всякое подозрѣніе, будто мы можемъ желать втереться въ знать. Честь простаго гражданина не хуже чести аристократа, — таковы суольвельскіе принципы.

Старикъ откашлялся и, глядя прямо въ глаза Эшебургу, шепнулъ:

— Поручикъ Вольфсбергъ любитъ мою внучку Кэтъ.

Эшебургъ отвѣчалъ наклоненіемъ головы.

— И Кэтъ любитъ его. Молодые люди признались мнѣ во всемъ и просятъ моего согласія.

— Въ которомъ вы имъ, конечно, не откажете.

— Вотъ тутъ-то мы и приближаемся къ главному пункту. Вы теперь знаете мои принципы. Несмотря на свое знатное происхожденіе, Вольфсбергъ отлично могъ бы быть шуллеромъ и негодяемъ. Но даже отъ тѣни подобнаго подозрѣнія его охраняетъ знакомство съ такимъ ученымъ, какъ вы, дружба Оссека и его супруги. Но дѣло идетъ не объ однихъ только нравственныхъ свойствахъ. Я уже имѣлъ честь доложить вамъ, что Суольвели очень живучая семья; мы привыкли рано вставать и рано ложиться, — словомъ, мы люди здоровые. Я не имѣю нрава вводить въ семью хилаго человѣка. Понимаете?

— Полагаю, что такъ, — отвѣчалъ Эшебургъ. — Чтобы Вольфсбергъ имѣлъ привычку рано вставать, въ этомъ я сильно сомнѣваюсь уже потому, что онъ проявляетъ несомнѣнное желаніе ложиться спать какъ можно позднѣе. Тѣмъ не менѣе, могу увѣрить васъ, что я считаю его однимъ изъ здоровѣйшихъ людей на свѣтѣ.

— Спасибо, тысячу разъ спасибо! — воскликнулъ старикъ, потрясая обѣ руки Эшебурга. — Если говорите это вы, человѣкъ съ европейскою извѣстностью, то а доволенъ, вся семья моя должна быть довольна, даже женихъ Эднеи, Фредерикъ Суодьвель, человѣкъ очень критическаго ума. Я его нарочно выписалъ изъ Манчестера; онъ пріѣдетъ сегодня, а то Эдиѳи было бы грустно оставаться одною въ такой день. Три внучки, всѣ три невѣсты, и женихи налицо; какова шутка? Чисто суольвельская!

Старикъ дружески потрясъ Эшебургу руку, потомъ направился къ двери съ тою же торжественностью, какъ и вошелъ.

Эшебургъ долго глядѣлъ ему вслѣдъ.

«Всегда практичны, — пробормоталъ онъ. — Этимъ англичане превосходятъ насъ. На моемъ мѣстѣ онъ бы уже давно зналъ, въ чемъ дѣло, и избавилъ бы и себя, и ее отъ многихъ тяжелыхъ минутъ».

Вздыхая, принялся онъ одѣваться, проклиная судьбу, которая сдѣлала его нерѣшительнымъ.

Тѣмъ временемъ Кора окончила свой туалетъ, надѣла шляпку и сидѣла теперь на диванѣ, опираясь головою на руку и не рѣшаясь еще спуститься. Въ эту минуту торопливо вбѣжала Тильда.

— Давно пора! — кричала она. — Экипажъ уже поданъ. Эшебургъ ѣдетъ съ Вольфсбергомъ и Штейнбахомъ. Но что съ тобою? У тебя заплаканы глаза.

— Ничего, — отвѣчала Кора, отворачиваясь. — Пойдемъ.

— Они могутъ еще немного подождать, — сказала Гильда. — Кора!

— Что?

— У тебя есть что-то на сердцѣ. Не подѣлишься ли ты этимъ со мною? Видишь ли, мы теперь съ Адальбертомъ такъ счастливы, только одна ты не весела. Ужь не жалѣешь ли ты, что отказала Штейнбаху?

— Нѣтъ.

— Слава Богу! Впрочемъ, я уже это знала, т.-е. я хочу сказать, догадываюсь объ этомъ съ той поры… съ той поры, какъ… ну, все равно. Вѣдь, это не можетъ долго оставаться тайною! Адальбертъ сказалъ мнѣ, что ты любишь Эшебурга, а онъ тебя, и что вы въ этомъ другъ другу признались.

— Это неправда! — горячо воскликнула Кора.

Гильда улыбнулась.

— О, да! — сказала она. — Я слышала это отъ самого Эшебурга.

— Послѣ того какъ онъ объяснился съ Адальбертомъ?

— Нѣтъ. Какъ разъ въ ту минуту, когда ты говорила съ мужемъ. Я это отлично разочла.

Кора сидѣла неподвижно. Это не можетъ такъ остаться; ей необходимо объясниться съ Эшебургомъ. Сегодня же она сдѣлаетъ это.

— Дай срокъ, — сказала она, — ты все узнаешь. А до той поры ни слова Адальберту.

Она услыхала его торопливые шаги. Онъ открылъ дверь и громко крикнулъ:

— Дѣти, давно ужь пора! Ждутъ только насъ!

Глава XXIV.

Даже самые старые жители Бадена не помнили такого блестящаго поѣзда: двадцать два экипажа, запряженные прекрасными лошадьми съ высокими красными султанами на головахъ, двинулись въ путь; шляпы у кучеровъ были украшены еловыми вѣтками. Впереди ѣхали музыканты.

Какъ хорошъ былъ сегодня лѣсъ! Его краса произвела впечатлѣніе даже на сердце Коры, которая чувствовала, какъ тяжелая ноша, давившая ея грудь, становилась все легче. Это, вѣдь, въ послѣдній разъ! Потомъ снова начнется старая жизнь, безъ обязанностей, безъ правъ, рядомъ съ матерью, которая теперь подъ вліяніемъ Тильды точно переродилась и ласковостью и вниманіемъ старается поправить то, что въ теченіе столькихъ лѣтъ обострялось. Нѣтъ, эта пустая жизнь не можетъ болѣе продолжаться. Кора энергически повторитъ свои попытки найти себѣ дѣятельность. Не сдѣлаться ли ей сестрою милосердія? Эшебургъ могъ бы ей помочь въ этомъ. Она сильна и здорова.

Глубоко вздохнувъ, дѣвушка оглянулась. Поѣздъ въ эту минуту остановился. Кое-кто изъ мужчинъ подошли къ экипажу; съ ними и Штейнбахъ. Не пожелаютъ ли дамы выйти? Подъемъ очень крутъ. Тильда тотчасъ выпрыгнула вмѣстѣ съ Адальбертомъ; Кора сослалась на усталость, чтобы остаться. Она рада была избѣгнуть прогулки съ Штейпбахомъ.

Добрый, великодушный человѣкъ! Кора хорошо знала исторію этой экспедиціи. Мысль о ней зародилась въ головѣ самого Штейнбаха. Ибургъ долгіе годы принадлежалъ его семьѣ; его собственныя владѣнія и теперь еще разстилаются у подножія замка. Онъ вызвался показать мѣстность своимъ знакомымъ, но Кора отлично знала, что онъ думалъ только о ней. Потомъ, когда, вслѣдствіе его нетерпѣнія, рѣшительное слово сказалось слишкомъ рано, онъ не отступился отъ экскурсіи, а остался ея покровителемъ, нарочно выдвинувъ впередъ Удо.

Зналъ ли Эшебургъ о предложеніи Штейнбаха? Этого бы еще, не доставало! А, между тѣмъ, это очень вѣроятно. Адальберту все извѣстно; теперь они опять очень близки съ профессоромъ. Ужь не думаетъ ли Эшебургъ, что она отклонила сватовство Штейнбаха ради него? А тутъ еще Тильда забрала себѣ въ голову ускорить развязку. Боже мой! неужели никогда не кончится эта ужасная поѣздка?

Снова экипажи остановились; пѣшеходы начали усаживаться. Теперь кареты быстро катились по ровной дорогѣ и, наконецъ, остановились, передъ воротами замка, превращенными въ тріумфальную арку; здѣсь ихъ привѣтствовала вторая половина оркестра, посланная впередъ.

Какъ это случилось, Кора и сама не знала, но она первая вошла на дворъ замка подъ руку съ Штейнбахомъ, во главѣ длиннаго шествія, выстроившагося по командѣ Удо. Впереди выступали музыканты, изо всѣхъ силъ играя свадебный маршъ изъ Лоэнгрина. Это не была насмѣшка; Кора слишкомъ хорошо знала рыцарскій духъ Штейнбаха; тѣмъ не менѣе, ей показалось это ироніею, тяжкимъ сномъ, отъ котораго она мучительно старается пробудиться.

Потомъ ей вдругъ стало досадно на вялость, мѣшавшую ей веселиться тамъ, гдѣ всѣмъ весело. Она попросила Удо принести ей изъ буфета стаканъ шампанскаго и, къ великому наслажденію Гильды, осушила его залпомъ, за нимъ второй. Жизнь превеселая вещь и относиться къ ней трагически — глупо. Зачѣмъ Корѣ разыгрывать добродѣтельную героиню съ бѣдною Поли, которая уже три раза робко просила позволенія представить ей «своего Реннера», сгоравшаго желаніемъ познакомиться съ нею? Дѣйствительно, тайный совѣтникъ съ своимъ краснымъ носомъ, рыжею бородой и волосами, казалось, пылалъ.

— Вы знаете доктора Геннига? — сразу началъ онъ. — Прекрасный молодой человѣкъ! И такого ученаго выпустилъ изъ рукъ берлинскій университетъ. Но Реннеръ покажетъ имъ, кто у нихъ хозяинъ. Слышишь, Поли?

Видимо, очарованный Борою, онъ позволилъ Штейнбаху, желавшему показать дѣвушкѣ видъ съ балкона, похитить ее только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы и его взяли съ собою. За ними послѣдовали многіе другіе, въ первомъ ряду фрау Роза Брель и ея мамаша, которыя желали быть всюду, гдѣ можно было что-нибудь видѣть или слышать. «Господинъ фонъ Штейнбахъ такъ прекрасно разсказываетъ!… Страсбургскаго собора нельзя сегодня разглядѣть? Какъ жаль! А это крошечное мѣстечко вдали — Штейнбахское помѣстье? И вы оттуда родомъ? Слышишь, Роза?» — «Значитъ, основатель собора вашъ предокъ? Боже, какъ интересно! Слышишь, мама?»

Это было какъ разъ то мѣсто, куда Штейнбаху хотѣлось прежде привести Кору, чтобы показать ей свою прекрасную родину, богатое наслѣдіе отцовъ, и потомъ сказать: хочешь ли ты раздѣлить все это со мною?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какимъ образомъ очутилась Кора за ужиномъ рядомъ съ Эшебургомъ, она сама не знала. Онъ, вѣроятно, только что пришелъ; его нигдѣ не было видно до того времени. Ужь не искалъ ли онъ философскаго камня? Напрасно! Жить весело изо дня въ день, вотъ главное, единственно-разумное. Не правда ли, Адальбертъ? Не правда ли, Гильда?

— Этого я не отрицаю, Кора. Если мы съ Тильдою можемъ подтвердить это отъ чистаго сердца, кому обязаны мы этимъ, какъ не тебѣ съ Эшебургомъ? Если вы хотите сдѣлать насъ совсѣмъ счастливыми, признайтесь другъ другу передъ нами въ томъ, что каждый изъ васъ сказалъ намъ поочереди. Эшебургъ, другъ, неужели ты станешь медлить тамъ, гдѣ дѣло идетъ о твоемъ собственномъ счастьи и о счастьи другаго человѣка?…

Адальбертъ не могъ продолжать. За столомъ, гдѣ сидѣлъ мистеръ Суольвель съ внучками и ихъ женихами, поднялся шумъ. Старикъ всталъ и, не запинаясь, съ большимъ достоинствомъ произнесъ по-англійски:

— Милостивыя государыни и милостивые государи! Имѣю честь возвѣстить всѣмъ, кого это событіе можетъ интересовать, — а я надѣюсь, что такихъ людей немало въ нашемъ обществѣ, — помолвку моей внучки Кэтъ съ поручикомъ Удо Вольфсбергомъ.

— Ура! — кричитъ Фредъ Суольвель.

И ура раздается отовсюду. Всѣ вскочили съ мѣстъ, обступили почтеннаго старика и три обрученныхъ парочки, между тѣмъ какъ музыканты играютъ тушъ, который повторяетъ эхо горъ.

Всѣ вернулись къ своимъ мѣстамъ. Кора тоже сѣла и, потупивъ взоры, съ тревогою вспомнила послѣднія слова Адальберта. Вдругъ она слышитъ за собою его голосъ; наклонившись надъ нею, онъ шепчетъ ей и Эшебургу, молча сидѣвшему около нея:

— Дѣти, если вы не смѣялись надъ нами… Ко мнѣ пристаютъ со всѣхъ сторонъ… это ужь ни для кого не тайна… Эшебургъ, имѣю я право?

Кровь застыла въ жилахъ Коры. Прошла секунда, показавшаяся ей вѣчностью; она взглянула вскользь на профессора, увидала его лицо, говорившее: да! И вдругъ надъ ея склоненною головой раздался громкій голосъ Адальберта, заставившій стихнуть шумъ:

— Милостивыя государыни и милостивые государи! Счастье рѣдко приходитъ одно. Имѣю честь представить вамъ еще одну обрученную чету: фрейлейнъ Кору фонъ-Рембергъ и профессора Эшебурга!

Дрожа, встаетъ Кора и какъ бы въ туманѣ проносятся передъ нею поздравленья и пожеланья.

Точно во снѣ сцена смѣняется сценой, картина картиной… оживленные танцы въ шатрѣ, гдѣ только что ужинали, длинное шествіе мужчинъ, женщинъ, дѣтей въ народныхъ костюмахъ; они несутъ снопы, плоды, цвѣты и раздаютъ ихъ присутствующимъ, потомъ испуганно разбѣгаются при появленіи фантастически одѣтой группы цыганъ, начавшихъ свою дикую пляску подъ звуки цимбалъ и гитаръ. Ихъ разгоняетъ, въ свою очередь, отрядъ, вооруженный мечами и аллебардами; онъ вышелъ изъ замка очистить мѣсто для факельщиковъ, которые выстраиваются шпалерами, чтобы пропустить гостей въ экипажамъ,, ожидавшимъ ихъ на ярко освѣщенной площадкѣ.

Поѣздъ тронулся и долго всѣ ѣдутъ рысью. Внезапно раздается команда: стой! Начинается крутой подъемъ. Пѣшкомъ взойдешь лучше; ночь такъ дивно хороша; можно ли долго усидѣть на мѣстѣ послѣ такого веселья? Кто желаетъ оставаться, въ экипажахъ, пусть остается; только на перекресткѣ надо всѣмъ опять сойтись. Понятно! Кому охота бѣжать пѣшкомъ до Бадена! И такъ, впередъ и до свиданія.

Кора тоже вышла одна изъ первыхъ, счастливая, что можетъ избавиться отъ баронессы Крель и ея матери, всю дорогу въ униссонъ бранившихъ полковника, какъ онъ ни просилъ ихъ уняться въ присутствіи посторонней дамы. Кора помнитъ, что попала въ это ужасное общество, спасаясь отъ Адальберта и Гильды. Теперь, никѣмъ не замѣченная, она скрылась подъ густою тѣнью деревьевъ. Слава Богу! она одна. Она не вернется къ остальнымъ и, дойдя до дому, спрячется въ своей темной каморкѣ и выплачется… счастливая невѣста!

Она сдѣлала нѣсколько шаговъ по тропинкѣ, какъ вдругъ услыхала шорохъ. Испуганно остановилась она. Идти назадъ — поздно; бѣжать — было бы безуміемъ; звать на помощь — кто же ее услышитъ?

Внезапно страхъ покинулъ ее, хотя сердце сильно билось, а сама она дрожала. Если онъ чувствуетъ къ ней хоть искру любви, это долженъ непремѣнно быть онъ!

И онъ стоитъ передъ нею.

— Это я, милая Кора. Я васъ испугалъ, но мнѣ тоже хотѣлось уйти отъ всѣхъ. Надо же намъ, наконецъ, объясниться.

Кора не въ состояніи была отвѣчать, а только взяла протянутую руку и пожала ее. Они стояли нѣсколько времени неподвижно, глядя другъ на друга; потомъ Эшебургъ свелъ дѣвушку внизъ по крутому склону. Когда они дошли до болѣе ровнаго мѣста, она потихоньку отняла у него руку.

Они сдѣлали еще нѣсколько шаговъ; наконецъ, Эшебургъ началъ глухимъ голосомъ:

— Фрейлейнъ Кора, милая Кора, мы попали съ вами въ необыкновенно странное положеніе… Какъ это случилось, намъ обоимъ хорошо извѣстно. Чтобы спасти отъ бѣды двухъ любимыхъ людей, мы все болѣе запутывались сами, пока, наконецъ, не желая казаться обманщиками, мы очутились въ необходимости признать и передъ свѣтомъ то, что, все-таки, остается ложью.

Онъ остановился, ожидая отвѣта. Тропинка сдѣлалась круче и дѣвушка снова взяла его руку. Онъ продолжалъ:

— Намъ предстоитъ задача, рѣшить которую трудно. Въ особенности тяжело ляжетъ она на васъ. Я имѣю работу, эту утѣшительницу во многихъ сердечныхъ невзгодахъ. Заблуждаться мы не должны, Кора; разрѣшить дѣло однимъ ударомъ нельзя. Нѣкоторое время надо будетъ выносить эту роль. Я постараюсь облегчить вамъ ее по возможности. Не правда ли, Кора, столько такта вы ждете отъ такаго ученаго медвѣдя, какъ я?

Все это должно было звучать весело, но низкій, обыкновенно благозвучный голосъ былъ суровъ, и рука, все еще сжимавшая пальцы дѣвушки, странно дрожала. На узкой тропинкѣ, пролегавшей между густою стѣной елей, было совершенно темно; только въ концѣ, точно въ открытую дверь, врывался блѣдный свѣтъ луны, озаряя ущелье, гдѣ журчалъ ручеекъ. Казалось, будто Эшебургу хочется сказать въ темнотѣ то, что еще оставалось не досказаннымъ; онъ замедлилъ шагъ и продолжалъ голосомъ, который теперь дрожалъ такъ же, какъ и его рука:

— Пройдутъ недѣли, быть можетъ, мѣсяцы, не радостные, тяжелые, но- все же пройдутъ. Настанетъ день, когда мы объявимъ всѣмъ, что ошиблись, приняли дружбу за любовь, и люди удивятся, какъ разсудительныя существа могутъ быть иногда глупы! Я постараюсь сдѣлать что-нибудь по своей наукѣ, чтобы доказать свѣту, что хоть съ этой стороны я еще не совсѣмъ оставленъ Богомъ. Вы же, милая Кора…

Они дошли до конца тропинка и стояли теперь, глядя другъ на друга влажными глазами:

— Вы найдете мужа не такого, какого вы стоите; я такого не знаю, да полагаю, что такого и быть не можетъ… а все же человѣка хорошаго, болѣе подходящаго къ вамъ годами и…

Она не дала ему договорить. Вырвавъ у него руку, она обняла его шею и прижалась губами къ его губамъ. Потомъ голова ея опустилась на его грудь.

— Ты меня не прогонишь, не правда ли? Теперь это уже не ложь; я могу сказать всему свѣту: я люблю его! Тебя! тебя! Милый, хорошій! Ты меня любишь? Скажи же, что любишь!

— Я люблю тебя и всегда любилъ, только не зналъ, что это была любовь. Милая, какъ билось мое сердце сегодня, когда Адальбертъ обратился къ намъ съ вопросомъ, и возможность, что ты скажешь: нѣтъ, висѣла надо мною, какъ мечъ! Какъ билось оно сейчасъ, когда я опять лгалъ, притворяясь, будто могу жить безъ тебя, и боясь, что ты повѣришь мнѣ на слово.

— Ты это думалъ? А я-то чуть не умерла отъ страха, какъ бы ты не вообразилъ, что меня принудили сказать то, въ чемъ я никогда не призналась бы добровольно. Скажи, вѣдь, ты и "самъ никогда бы не сознался въ этомъ по доброй волѣ?

— Быть можетъ, милая. Скажемъ же спасибо тѣмъ, которые отъ полноты чувствъ чуть было другъ друга не возненавидѣли. Благодаря имъ, мы прозрѣли и увидали въ своемъ сердцѣ источникъ любви; журчанье его мы уже давно слышали, только не обращали на него вниманія.

Она снова поцѣловала его;

— Дай мнѣ напиться, — сказала она потомъ и опустилась на колѣна у края ручья. — О, какъ хорошо! Напейся и ты! Помнишь ли, ты желалъ еще въ первое утро, чтобы пребываніе здѣсь послужило намъ всѣмъ на пользу? Твое желаніе сбылось. Мы всѣ нашли здѣсь силу, мужество, ясность духа, и тѣ счастливцы внизу, и мы, которые блаженствуемъ здѣсь въ лѣсу.

Пока говорила Кора, раздалась чудная мелодія: «О, широкія долины, о, горныя вершины!» Съ шоссе созывали запоздавшихъ. Но здѣсь наверху казалось, будто лѣсные нимфы и эльфы поютъ дивную пѣсню, не земную, таинственную, какъ лунный свѣтъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, знакомую и ласковую, какъ дѣтскій лепетъ ручья.

И съ сердцемъ, полнымъ блаженства, котораго нельзя выразить словами, они прислушивались къ звукамъ, призывавшимъ ихъ назадъ въ міръ; онъ уже не казался имъ теперь такимъ нестройнымъ; рука объ руку спустились они по тропинкѣ къ своимъ друзьямъ, сопровождаемые лепетомъ ручья…

А. В.

"Русская Мысль", №№ 11—12, 1885