Жорж д’Эспардес править
Ух! волки! править
Много говорится об интересе французов к русской литературе и жизни. Действительно, французы не только переводят произведения русской литературы, но и сами пишут повести и рассказы из русской жизни. Но каково в большинстве случаев это знакомство с русской жизнью — о том можно судить по предлагаемому рассказу из русской жизни, принадлежащему перу французского литератора Жоржа д’Эспардеса и напечатанному в парижском журнале «Echo de la semaine». B рассказе этом так много забавного, вытекающего из самых странных понятий автора о русской жизни, что все повествование обращается для нас, русских, из драматического в комическое. Нельзя сказать, чтобы автор вовсе ничего не знал о России, о жизни русского народа, — он кое-что слыхал, знает даже кое-какие русские слова, которые помещает даже без перевода (le moujik, la baba, le pomeschtchik, la barynia, la chuba, les onoutchis, la pliassowaia), но это знание переплетается у автора с самыми грубыми промахами, делающими рассказ смешным. Достаточно указать, что приводимое в подлиннике слово pliassowaia автор поясняет — chant d’exil et de pauvreté. Все остальное читатель увидит из перевода, который должен был отразить все странности содержания и стиля подлинника.
Мужичок Стацевско с трудом поднимается. Утро. Голуби, воркуя, порхают по светлой крыше из маисовой соломы. Лошади, стоя у яслей, фыркают от нетерпения. Мужик одевается, натягивает лезгинские панталоны, оборачивает ноги накрест онучами — четырьмя красными шерстяными полосами — и наконец надевает шубу, славную шубу, очень длинную и очень теплую, которая стоила два рубля и годовой сбор меда. Баба Кивкин, его жена перед богом, спит, растянувшись на печке. Он бьет ее пальцем по носу, щекочет по лицу от правой щеки к левой. Он ее будит и говорит:
— Я еду к тестю, в город, купить то, что ты мне приказала: кобыльего молока два меха, флейту еще тоном повыше, чем у брата Серкова, и жирную овцу, которую ты зажаришь к заговенам.
И мужичок, как добрый муж, играет со своей женой. Он тихонько похлопывает по лбу, потом по ноздрям и по шее.
Он говорит ей:
— Я возьму с собой Попова, нашего сынка. Воздух свеж. Это расшевелит Попова! Это его расшевелит!
И мужик принялся шумно хохотать.
Мужик — честный человек. Он занимается сапожным ремеслом. Он ходит в церковь, никогда не ругается. Крестится, когда встречает похоронную процессию, молится каждый вечер и знает, что если его рука взнуздывает лошадь, то ему помогает бог.
Он будит своего сына. Попов протирает глаза кулаками, даже плачет, не зная, чего от него хотят, но мужик возвышает голос и говорит:
— Я еду в город купить кобыльего молока, флейту и овцу. Кто хочет со мной?
— Я! — кричит Попов.
Отец берет сына; сажает его к себе на плечо и идет в конюшню. Потом он закладывает свою телегу с тонкими осями, с высокими колесами, пристегивает лошадей к кожаному дышлу…
Заря; свежий лиловый рассвет разливается над деревней.
И Стацевско и Попов уже в телеге, они хорошо уселись, хорошо закутались. Мужик погоняет лошадей ударом кулака и кричит бабе:
— Я привезу тебе сегодня вечером молока, флейту и овцу!
Они уехали со двора. Баба тревожится, глядя, как они исчезают вдали:
— Как бы снег не застал их в пути, как бы Попову не было холодно! если бы лошади быстро бежали!..
Она возвращается в дом молча, зажигает свечу перед иконой, стает на колени и поет молитву.
«Бог защитит того, кто живет в страхе божьем. Дыхание творца — божественная лампада, которая освещает все, что есть нечистого в сердце человека. Мы должны приготовить свою душу, он же направит язык наш. Будем следовать закону!»
Отец и сын все это время проезжают поля, долины, равнины.
Попов задает вопросы мужику.
Попову восемь лет, но он уже мудрец.
— Отец, зачем кобылье молоко?
— Для бабы, если она заболеет.
— Отец, зачем овца?
— К заговенам: семье надо хорошо поесть.
— Отец, зачем флейта?
— Для пчел. Пчелы, как и простые люди, любят музыку.
И Попов доволен. Он любознателен и вдумчив. В его голове, окруженной ореолом тонких развевающихся волос, проходят важные мысли, и эти мысли радостные: при них дитя улыбается.
— Я буду пить кобылье молоко, я буду сосать мозг из костей овцы, я буду играть на флейте!
Мужик погоняет своих вороных лошадей:
— Ну, батенька! пошел, голубчик!
И вороные кони словно летят над землей. Они оставляют за собой дороги, рвы, обрывы, реки, большие живые изгороди. И вдруг надвигается степь — как море…
Они едут тогда еще быстрее, но ровною рысью. Ничто не будет задерживать осей — ни колеи, ни камни. Лиловая заря восходит, солнце появляется. Попов бьет в ладоши:
— Как хорошо, день!
И, чтобы позабавить ребенка, мужик напевает плясовую, песнь изгнания и бедности, песнь иронии народной:
Как от северного полюса до южного
Да ни в чем-то нам удачи нет!
А полиция наша — и не двинется!
Наш помещик зло поглядывает.
Ай, ай, тра-ра-рай, ай!
Ох, пречистая, как он зло глядит!
— О ком ты поешь? — спрашивает удивленный Попов.
— О господах, хозяевах полей.
— Полей?
— Да, земли.
Попов не понимает. Он спрашивает:
— А разве у земли есть хозяева?
Мужик одним ударом кнута погоняет лошадей. Он кричит на них яростным голосом:
— Ксс! ксс! чертенята! И обращается к сыну:
— Бедный только умоляет, богатый отвечает только жестокими словами.
— А мы, отец, богаты мы или бедны?..
— Посередине между тем и другим, — сказал мужик просто.
Полдень! они въезжают в большой город. Тесть очень обрадован. Он дает им кубок чаю, предлагает пироги, пулярку, дает мужику дагестанскую трубку, а Попову фарфорового казака, который высовывает язык. Тесть осведомляется, хорошо ли идет торг башмаками, много ли меду и как здоровье бабы?
Наконец мужик говорит:
— Я приехал за двумя мехами кобыльего молока, ты мне дашь от твоей кобылы.
— Вот они.
— Потом за жирной овцой.
— Сегодня утром я продал последнюю.
— Потом за звонкой флейтой.
— У меня их три, выбирай.
Мужик свистит во все три флейты и берет ту, которая резче всех, потом все идут гулять вместе. Они смотрят на хорошеньких барынь, развалившихся на подушках в своих возках, смотрят на красивые лавки, на людей, разговаривающих по-французски на улицах, и, насмотревшись на все это, мужик решает:
— Пора уже, надо ехать.
И вот отец и сын едут опять по полям, долинам, равнинам, и опять, как и утром, Попов расспрашивает мужика:
— Отец, есть у тебя флейта?
— Да.
— А пчелы любят музыку?
— Как простые люди, — повторяет Стацевско. И он дергает вожжи.
— Пошел, батенька! пошел, голубчик!
Вороные кони словно летят над землей. Они оставляют за собой дороги, рвы, обрывы, реки, большие живые изгороди. И вдруг надвигается степь — как море… Они едут еще быстрее, — ничто не задержит осей — ни колеи, ни камни. Ясный вечер восходит над полем, луна появляется, Попов бьет в ладоши.
— Как хорошо! ночь!
Мужик напевает плясовую:
Как от северного полюса до южного,
Да ни в чем-то нам удачи нет!
— Как красиво — черно! — кричит Попов, довольный, что подвигается в невидимое пространство.
Вот уже два часа, как они несутся в галоп. Месяц светит. Пот на лошадях дымится при лунном свете. Они все мчатся. Восемь подков сливаются в одно сверкание!
— Ксс! ксс! пасхальный барашек! Ксс! ксс! горлинка моей крыши! — кричит мужик своим лошадям.
Но вот внизу у колеса зажигаются две белые точки. Мужик Стацевско чувствует, как легкая дрожь пробегает у него по бокам. Но он храбрее пандура [пандуры — неустрашимая гвардия венгерских королей], сильнее бомбардира; он хлестнул волка кнутом по глазам, волк перебегает с правой стороны на левую, и в то время, как мужик бьет его еще раз кнутом, другие белые точки зажигаются направо и вот уже два волка бегут за телегой. Они прыгают и молча смотрят на мужика…
Стацевско наконец чувствует страх. Он смотрит на бесконечную темную равнину и, опуская взор, видит не четыре, а тридцать золотых точек, прыгающих вокруг него!
— Го, го, го! голубчик! батенька! скорей! скорей!.. И подгоняемые лошади подымают копыта, вытягивают шеи, фыркают. Они так бегут, что кажутся вдвое длиннее.
— Го, го, го! Рай, ра, рай! — рычит Стацевско.
Мужик правит стоя, сильно натянувши вожжи, шапка у него на затылке, глаза широко открыты, смотрят прямо во тьму. Но за [ними] уж мчится целая толпа волков. Слышно дыхание, слышно, как скребут землю когти, будто бежит стадо.
— Го! ай! ра! рай! голубчик! батенька! бегите скорей! И телега летит, мчится, как тень. Стацевско стоит, как ямщик, мрачный почтовый возница с пламенными глазами. Ему страшно… Ему кажется, что вот-вот волки бросятся на него, схватят его за одежду, вонзятся в руки, прыгнут на лошадей, перервут вожжи, разорвут сына. А Попов смеется, он ничего не понимает! По временам он поигрывает на флейте и смотрит на звезды.
— Гу! го! рай, рай! го! гу!..
Бедный Стацевско! он думает о бабе, о прекрасной белокурой бабе, которая ждет у печки или перед [нрзб.] с ячменным жемчужным супом, клокочущим в горшке, он думает, что он расскажет ей о своем путешествии.
Между тем толпа волков все увеличивается, — еще и еще волки; остервененные, сбегаются они сотнями, не воют, ждут, пока лошадь упадет! Ветер забивает в открытый рот мужика. О, как ужасен каждый глоток этого острого ледяного воздуха!
— Хлоп! хлоп! — Гу! го! рай! го! гу! — Хлоп! хлоп! Волк вскакивает на сиденье и хватает мужика за башмак. Стацевско испускает крик, схватывает зверя за ноздри, отталкивает его кулаком, но страшная внутренняя боль сжимает мужика. Он прыгает на спину лошади и рыдает над ушами своих верных животных:
— Скорей, барашек, скорей, голубчик! ради Попова!
— Ради Христа! — закричал вдруг Стацевско. Волк вскарабкался на сиденье; тогда Стацевско бросается с лошади опять в повозку, прячется на дне ее, подымает фартук и смотрит…
Их уже тысяча, три тысячи, семь тысяч, десять тысяч… Это черный океан, искрящийся звездами, — словно адское небо отражается в степи!
А мужик все кричит: — Го! рай, рррай, ра, рай! го!
Но он уже не надеется, он выбился из сил! Попов выпустил флейту, милую флейту, которую так любят пчелы.
— Попов! Попов! — зарыдал вдруг мужик с криком и с жестами обезумевшего.
— Что, отец? — лепечет мужик.
— Попов! Попов! — плачет мужик.
— Ах, отец, что же ты говоришь?
— Попов, Попов! ты видишь волков?
— Да, отец, да!
— Они нас съедят!
— Нет, отец! если пчелы любят музыку, то волки…
Но Попов не кончил! Мужик сжимает горло своему ребенку, изрыгает богохульство, хватает мальчика за голову, за золотые волосы и кричит во тьме: «Рай, рай, рай!» И широким отчаянным размахом он бросает Попова волкам!
Тогда черная толпа останавливается… она останавливается, чтобы разделить ребенка, а повозка продолжает путь…
Вот она проезжает степь. Вот лошади замедляют бег, въезжают в аул с потухшими огнями, баба, прекрасная, белокурая баба, ждет на пороге:
— Ну, Стаць, дорогой мой Стаць, хорошо ли ты съездил? Не холодно ли было Попову? Хорошо ли бежали лошади?
Но мужик не отвечает. Он играет на флейте и хохочет. Он помешался.
Примечания править
Текст издания: Леся Українка. Зібрання творів у 12 тт. — К. : Наукова думка, 1976 р., т. 7, с. 500—506.
Датируется ориентировочно началом 1900-х годов. Печатается по автографу (ІЛІШ, ф. 2, № 907)
Оригинал здесь: http://www.l-ukrainka.name/ru/Transl/Despardes.html.