Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах.
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 1.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Назову ли природу расточительною за то, что она возвела человеческую душу на высочайшую степень совершенства единственно для того, чтобы остающийся на земле отпечаток ее, по прошествии тысячелетий только отражался в душах других человеков, которые, принимая образование свое от поколений протекших, передавали бы его в непрерывной цепи поколениям грядущим?
Навеки ли исчезают следы человеческого гения, угасающего для мира? Не продолжает ли он существовать в непрерываемых последствиях малейших своих действий?
Изобретения и мысли одного поколения передаются другому — сокровища человеческих познаний умножаются, но сохранение и усовершенствование целого кажется главной целью Натуры.
Она требует одной только жизни. Она требует, чтобы существовал человеческий род, в котором она могла бы изображаться во всем своем разнообразии и невзирая на то, из каких частей составлено сие обширное целое.
Зеленые листья покрывают рощу — кто спросит, те ли они, которые покрывали ее прежде, или новые, впервые расцветшие от воздуха весеннего!
Юный мир возрастает; он радуется бытием своим, не возмущая себя мыслью, что мир прошедший не существует уже, что некогда и собственные следы его на земле изгладятся.
В вещественном мире, с самого начала его, не убавилось ни единой пылинки.
Но мир духовный? Ужели беспрестанно населяется он новыми существами? Вступает ли в него новый гражданин при смерти каждого человека? Или число обитающих в нем от вечности не умножилось? Всему ли определено обращаться в нем в едином круге, как в мире вещественном, или все беспрестанно стремится выше и выше? В духе, который, будучи связан с телом, беспрестанно образовался теми понятиями, которые от всех сторон к нему стекались, образуется ли новое существо, никогда еще не бывшее дотоле? Или существовало оно уже прежде? А если существовало, то для чего не помнит о прежнем своем бытии? Куда девались прежние его личности?
Кто разрешит сии вопросы? Кто успокоит мое сомнение? Кто изведет меня из сего лабиринта, в который завлечен я своими мечтами? Никто, никто!
Обуздай же дерзновенные свои мысли, стремящиеся за пределы известного! Открой свою душу для наслаждения красотою природы — вопроси великую свою наставницу и преклони слух свой к усладительному ее гласу!
Внимай ему на бреге водопада, бегущего по скалам; под сению дремучей дубравы, под грозным наклоном гранитного утеса; на высоте холма, дымящегося утренним туманом; близ тихого озера, отражающего последний, розовый блеск заходящего солнца — природа обнаружит перед тобою непроницаемые тайны бытия; она осветит твое сердце; она сделает его способным обнимать великие открытия вечной истины.
Завтра, на заре, взойду на вершину сей горы и там буду ожидать солнца — с первою песнею жаворонка душа моя вознесется к Вечному! Смотря на мирное, величественное пробуждение творения, она преисполнится восторгом, и вместе с ним прольются в нее вера, успокоение, надежда1.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 42. № 21. Ноябрь. С. 48—51 — в рубрике «Литература и смесь», с указанием источника в конце: Мориц. В прижизненных изданиях отсутствует. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: вторая половина 1808 г. (не позднее второй декады октября).
Источник перевода: Moritz С. Р Zweifel und Beruhigung [Сомнение и успокоение] // Mortz С. Р Launen und Phantasien. Berlin, 1796. S. 50—53. Атрибуция: Eichstädt. S. 17.
Третье обращение к сочинениям немецкого писателя К.-Ф. Морица (см. примеч. к текстам «Жизнь и деятельность», «Сила несчастия» в наст. издании) продолжает размышления Жуковского о самосовершенствовании. В целом сохраняя основное содержание статьи Морица, переводчик уже изменением заглавия (вместо «Сомнение и успокоение» — «Успокоение сомневающегося») акцентирует активность личностного начала, внимание не к моральным дефинициям, а к воспринимающему их субъекту. За счет усиления эмфатики: замена изъявительного наклонения глаголов императивом («Обуздай…», «Внимай…», «вопроси», «преклони»), введением отсутствующих у Морица эмоционально-насыщенных, анафорических конструкций: «Никто, никто» — Жуковский подчеркивает личностную позицию субъекта речи.
Наиболее отчетливо позиция автора и его «сомневающегося» героя выявляется в переводческих новациях двух последних абзацев: вознесение души к Вечному сопровождается воссозданием красоты окружающего мира (сень дремучей дубравы, грозный наклон гранитного утеса, холм, дымящийся утренним туманом, тихое озеро, отражающее последний розовый блеск заходящего солнца, первая песнь жаворонка). Мотив «распространения души», столь отчетливо проявленный в эстетических манифестах Жуковского 1815—1824 гг. («Рафаэлева мадонна», «Явление поэзии в виде Лалла Рук» и др.), получает в переводах ВЕ свое первоначальное воплощение. Этическое и эстетическое (см. статью «О нравственной пользе поэзии») неразделимы в сознании молодого Жуковского.
1Для сравнения отличий оригинала и перевода приведем последний абзац текста:
|
Morgen in der Frühe will ich jenen Berg besteigen, und der kommenden Sonne entgegen sehen — bis dahin soll es stille seyn Morgen in der Frühe will ich jenen Berg besteigen, und der kommenden Sonne entgegen sehen --bis dahin soll es stille seyn in meiner Seele, damit ich durch den erquickenden Schlummer der Nacht zum neuen Denken gestärkt erwachen möge! (Завтра, на рассвете я хочу взойти на эту гору и смотреть на восходящее солнце — а до тех пор должно быть тихо в моей душе, чтобы от освежающего ночного сна я вновь мог восстать с новыми силами для новых мыслей!) |
Завтра, на заре, взойду на вершину сей горы и там буду ожидать солнца — с первою песнею жаворонка душа моя вознесется к Вечному! Смотря на мирное, величественное пробуждение творения, она преисполнится восторгом, и вместе с ним прольются в нее вера, успокоение, надежда. |