Въ тѣ времена, когда полумѣсяцъ господствовалъ по другую сторону Савы, въ кроатской деревнѣ Круковацѣ жила интересная чета. «Словно волка и овечку запрягли въ одну тедежку», такъ отзывались люди о Станко Баровичѣ и его женѣ Урсѣ. Волка изображалъ Станко, а между тѣмь трудно было найти болѣе незлобиваго человѣка, только характеръ у него былъ легкомысленный, а совѣсть еще легкомысленнѣе.
Къ счастью, дѣтей у нихъ не было. Урса была красивая, умная, дѣятельная женщина, но что толку отъ этого? Негодный Станко пропускалъ въ горло еженедѣльный заработокъ, то, что оставалось, проигрывалъ въ карты и, наконецъ, если не проигрывалъ, то оно улетучивалось Богъ-вѣсть куда.
Извѣстно было, что на гусляхъ онъ игралъ такъ, что слушатели вытирали влажные отъ слезъ глаза, затягивали торжественный гимнъ или невольно пускались въ плясъ, смотря какую мелодію онъ извлекалъ изъ своего инструмента: старинную героическую пѣсню, какую-нибудь воинственную выходку противъ турокъ, залихватскую пѣсню или увлекательные звуки коло, національнаго сербскаго танца. Еще онъ умѣлъ красть, и этого умѣнья нельзя было отрицать. Цыгане стыдились и прятались, когда онъ проходилъ мимо, на-столько онъ ихъ превзошелъ. Но онъ кралъ только лошадей, которыхъ и продавалъ по другую сторону Савы, и провозилъ контрабандою товары, особенно прекрасный турецкій табакъ, который завивается свѣтлыми кольцами. Въ свободное отъ этихъ контрабандныхъ занятій время, онъ лежалъ зимой на лавкѣ у печки, а лѣтомъ въ хорошую погоду на какомъ-нибудь стогѣ сѣна.
На другомъ берегу Савы, у Станко былъ другъ и пріятель бей Османъ-Гойциновичъ. Не смотря на различіе религій, не смотря на то, что бей былъ богатый человѣкъ, а у Станко никогда не было гроша за душой, они были очень дружны. Они давно вели вмѣстѣ дѣла и вели ихъ полюбовно; а при каждой встрѣчѣ они крѣпко жали другъ другу руки и обнимались.
Такъ проходило время, год за годомъ, но наконецъ дѣла стали совсѣмъ плохи. Настала снѣжная зима; въ домѣ Станко во всемъ чувствовался недостатокъ; подати не были уплачены, и не было ни гроша, какъ есть ничего.
Станко сидѣлъ у печки, погрузившись въ размышленія.
— Иди же работать! сказала Урса со вздохомъ.
Станко поднялся и вышелъ. Онъ возвратился, ведя лошадь, которую привязалъ къ конюшнѣ. Затѣмъ улегся снова и принялся мечтать.
— Послушай, милый, сказала Урса, садясь около него и тихонько гладя его черную голову, такъ дальше не можетъ длиться.
— Ты права, отвѣтилъ онъ, я бездѣльникъ, знаю, я негодяй, но зачѣмъ Богъ въ своей милости создалъ меня такимъ, а не другимъ?
— Собери все свое мужество, работай.
— Не могу, Урса, это но вяжется съ моей природой; но я понимаю, что твоя жизнь со мной не красна. Измѣни ее.
— Какъ такъ?
— Какъ? Я найду способъ, который выручитъ насъ обоихъ.
— Ну такъ что-же? Говори!
Она хлопнула ого по боку.
— Если-бъ ты только согласилась, чтобъ я… что-бы… чтобъ я продалъ тебя, какъ рабыню.
— Меня! продать какъ рабыню? Развѣ я животное?
— Человѣкъ тотъ-же товаръ, возразилъ онъ, а чѣмъ же хуже женщина, да еще красивая женщина, какъ ты?
Урса скрестила руки на груди и смотрѣла на него. Она ничего но понимала; отъ этого предложенія она не довѣряла себѣ самой, Богу.
— Ты чудовище Станко! прошептала она наконецъ.
— Напротивъ, другъ мой, я хочу тебѣ добра, отвѣтилъ онъ съ ласковой улыбкой; въ гаремѣ ты, по крайней мѣрѣ, будешь вести жизнь, достойную тебѣ. Развѣ этотъ домъ тебѣ подходитъ? Развѣ тебѣ не пристали другія платья, а не это уродливое, заплатанное рубище? Въ другомъ мѣстѣ, тебя бы купали въ душистой водѣ, одѣвали бы горностаемъ твои стройные члены, разстилали бы ковры подъ твоими ногами. И рабы обоего пола прислуживали бы тебѣ, а ты могла бы ихъ бить, сколько вздумается. Развѣ у тебя душа не радуется, когда подумаешь объ этомъ, мое сокровище?
— Сумасшедшій!
— Ты могла-бы сдѣлаться султаншей! такая женщина, какъ ты! Почему-же нѣтъ?
— Это пожалуй, мнѣ правилось-бы, сказала Урса.
— Ну! такъ рѣшайся, воскликнулъ Станко настойчивѣе.
— Ты меня, значитъ, совсѣмъ не любишь? спросила вдругъ Урса, а ея голубые глаза неподвижно и пристально смотрѣли на него, словно она хотѣла выпить всю кровь изъ ого жилъ.
— Я то люблю тебя, Урса, да съ моей любовью ты не разбогатѣешь. Дастъ развѣ еврей тебѣ хоть банку румянъ за мою любовь?
— Ну, ладно! сказала она.
— Значитъ, ты согласна.
Она утвердительно кивнула головой. Затѣмъ встала и, за неимѣніемъ зеркала, подошла къ ведру съ водой. Она внимательно разсматривала отраженіе своего лица въ чистой водѣ, и укрѣпилась въ своемъ рѣшеніи.
Хорошо, она сдѣлается султаншей.
— Но чтобъ я тебя навѣрное продалъ, ты должна прикраситься, сказалъ Станко вечеромъ. Вѣдь старый Абрамъ выколачиваетъ тщательно мѣха, чтобы выгнать изъ нихъ моль, прежде чѣмъ везетъ ихъ на базаръ.
Въ слѣдующіе дни онъ обходилъ всѣхъ, повѣряя каждому вымышленную исторію, что одинъ паша влюбился въ его жену Урсу, и онъ продастъ ёе этому пашѣ за тысячу дукатовъ. Благодаря искусному разсказу, который онъ снабжалъ многими комментаріями, Станко занялъ у одного пару новыхъ сапогъ, у другого шелковый платокъ, у третьяго нѣсколько нитокъ коралловъ, у четвертаго — пару серегъ, надулъ даже хитраго еврея Абрама, который далъ ему новый овчинный полушубокъ.
Тѣмъ временемъ Урса вымыла свою праздничную рубаху и вышила ее на груди и на рукавахъ красною шерстью. Затѣмъ таинственно отнесла нѣсколько килограммовъ, картофеля въ бакалейную лавку Пинзаха Грунштейна, взамѣнъ чего получила юѣлилъ и румянъ.
Когда все было готово, они рѣшили отправиться въ путь.
— Не будемъ терять времени, говорилъ Станко, который былъ въ прекрасномъ настроеніи.
Урса покойно одѣлась, не выражая ни радости, ни огорченія, или вѣрнѣе позволила Станко одѣть ей ботинки, шубу, серьги, и нитки коралловъ, которыя топырились, какъ ожерелье, повязать шелковый платокъ на голову и на палецъ надѣть кольцо, при этомъ она сохраняла полнѣйшее равнодушіе, словно кукла, которую одѣваютъ. Затѣмъ она набѣлилась и нарумянилась передъ бочкой воды, въ то время какъ Станко приготовлялся и выводилъ лошадь изъ конюшни.
— Чортъ возьми, какая ты красивая! воскликнулъ Станко, когда она вышла во дворъ, залитая ослѣпительнымъ сіяніемъ зимняго солнца.
Онъ произнесъ эти слова почти съ сожалѣніемъ. Она самодовольно улыбнулась, и грудь ея съ гордостью поднялась подъ чернымъ мѣхомъ полушубка.
Станко хотѣлъ обнять е, но она ого оттолкнула.
— Оставь мепя, ты сотрешь у меня со щекъ эти дорогія румяна, а больше у меня нѣтъ.
Станко еще разъ посмотрѣлъ на нее, глубоко вздохнулъ и сѣлъ на лошадь, а она ему держала стремя. Такъ они оставили домъ и деревню. Онъ пустилъ лошадь шагомъ, а она рядомъ съ нимъ шла по грязной дорогѣ. Будущая султанша находила это начало совершенно приличнымъ.
Къ тому-же день выдался хорошій.
Хотя обнаженныя вѣтки деревьевъ выдѣлялись на небѣ, зато было много солнца, и все казалось радостнымъ и веселымъ.
Оттепель смыла снѣгъ, а вѣтерь высушилъ проѣзжую дорогу. Сухіе листья трещали подъ ногами Урсы.
Солнце клонилось къ горизонту. Отъ деревьевъ на лужайкахъ ложились длинныя, по слабыя тѣни, похожія на огромныя метлы.
Урса въ своемъ овчинномъ полушубкѣ думала о рабахъ, которые вскорѣ будутъ у ея ногъ и которыхъ она можетъ бить, и начала смѣяться.
Все было свѣтло. Вдали прозрачный туманъ окутывалъ контуры пейзажа, а свѣтло-голубое небо испещрено было бѣлыми пятнами. Передъ ними разстилалась деревня, освѣщенная солнцемъ. Дымъ поднимался вверхъ. Взадъ и впередъ пролетали голуби. Тянулась земля; деревья, поля, луга, все было обнажено, лишено всякихъ украшеній. Стаями пролетали вороны. Время до времени поднимался легкій и свѣжій вѣтерокъ, который шевелилъ сухіе листья, висящіе еще на голыхъ вѣтвяхъ и встряхивалъ будяки, ростущіе при дорогѣ, какъ бубенчики. На лужайкѣ передъ деревней мирно паслось нѣсколько гусей. Въ черномъ полѣ виднѣлась телѣга навоза, запряженная парой воловъ, рога которыхъ напоминали лиру Аполлона.
Полная тишина царила надъ мертвой природой, и только карканье воронъ по временамъ нарушало этотъ миръ.
Подъѣхавъ къ кабаку, Станко остановился, чтобы выпить. Онъ пилъ много, какъ человѣкъ везущій султану цѣнный товаръ. Онъ протянулъ стаканъ Урсѣ, но она только пригубила его.
Остановки повторялись у каждаго кабака, а ихъ было много по дорогѣ, пока они увидѣли вдали серебристую ленту Савы. Съ каждымъ разомъ Станко все труднѣе было влѣзать на сѣдло, съ каждымъ разомъ онъ больше шатался, съ каждымъ разомъ ему требовалось больше времени, чтобы съ помощью жены пуститься въ путь.
Наконецъ, въ послѣдней деревнѣ, ноги отказались служить ему. Онъ прислонился къ стѣнкѣ и задремалъ, а Урса стоя на улицѣ оклядывала взоромъ противоположный берегъ Савы.
Надъ дверью харчевни былъ привѣшенъ сухой кустъ. Вѣтеръ качалъ его, словцо онъ былъ на висѣлицѣ.
Теперь Станко, какъ этотъ кустъ, думала Урса, даже хуже. Кустъ не животное, а Станко! А, негодяй! и она съ досадой плюнула.
Вдругъ ей пришла безумная мысль; о, это была смѣшная мысль, которая забавляла ее, смѣшила, не взирая ни на что.
Почему онъ меня долженъ продать, думала она, а не я его? Я отъ него избавилась-бы.
Она быстро подбѣжала къ забору, гдѣ замѣтила двѣ веревки; оглянувшись кругомъ, не видитъ-ли ее кто-нибудь, она забрала ихъ и обмотала вокругъ пояса подъ шубой. Затѣмъ она вошла въ кабакъ и хлопнула Станко по плечу.
— Впередъ, другъ мой, воскликнула она, наступаетъ ужъ ночь.
Стаако хлопалъ глазами.
— Ладно, ладно.
Онъ всталъ, прошелъ держась до конца стола и остановился среди комнаты съ широко разставленными ногами, раскачиваясь верхней частью туловища, какъ еврей во время молитвы. Урса вывела его, съ помощью жены кабачника усадила его на лошадь, и они отправились.
Посреди небольшого лкабачикаска Станко остановилъ лошадь, слѣзъ, упалъ на землю, поднялся и обвивъ рукою шею лошади, пролепеталъ:
— Не могу… не вижу… голова кружится, дай мнѣ отдохнуть.
— Ночь на дворѣ, Станко.
— Ночь! Время сна, ну такъ спать!
Онъ шатаясь пытался дойти до ближайшаго дерева. Вдругъ Урса схватила его за шиворотъ и ударомъ колѣна повалили на землю. Затѣмъ отведя ему руки назадъ и отвязавъ веревки, связала пьяницѣ руки за спиной.
До сихъ норъ Станко молчалъ, но когда она вскочила однимъ прижкомъ и его поставила на колѣни, онъ посмотрѣлъ свирѣпо и заикаясь спросилъ: «Что… это… значитъ»?
Она не отвѣчала, но привязала вторую веревку вокругъ его пояса и затянула ее.
— Что ты хочешь отъ меня? спросилъ Станко.
— Что хочу? возразила она. Поступить съ тобой, какъ со скотиной, потому что ты скотина.
Сразу Станко протрезвился. Онъ всталъ, принялся ругаться и бить ногами Урсу.
— Чортова баба, кричалъ онъ, чего ты меня связала?
Урса, крѣпко сжавъ въ рукѣ конецъ веревки, которымъ она обвязала Станко, схватила большой кнутъ и быстро вскочивъ на лошадь, привязала веревку къ сѣдлу.
— Впередъ! спокойно приказала она.
— Нѣтъ, я не пойду, не двинусь отсюда! закричалъ Станко. Но она погнала лошадь и подняла кнутъ надъ спиною Станко съ такимъ угрожающимъ видомъ, что онъ двинулся.
— Что ты хочешь отъ меня? спросилъ онъ.
— Хочу продать тебя въ рабство, отвѣчала она.
— Какъ? ты, христіанка, рѣшишься на такой грѣхъ?
— Человѣкъ тотъ-же товаръ, возразила она, ты самъ это говорилъ, а мужчина не хуже женщины.
— Сжалься! Урса, я исправлюсь, буду тебя всегда слушаться, служить тебѣ.
Она расхохоталась.
— Тебѣ только кнутъ! сказала она, я слишкомъ добра и не буду обращаться съ тобою по заслугамъ. Тебѣ нуженъ господинъ, который бы тебя держалъ въ ежевыхъ рукавицахъ. Рабская жизнь для тебя самое подходящее; ты искупишь грѣхи и заслужишь рай. Мало ѣсть, мало пить, пощечины, удары ногой, плети, вотъ что тебѣ нужно.
— О! какая-жъ я скотина, стоналъ Станко, идіотъ… напился до зеленаго змія!
На берегу Савы у деревяннаго креста ихъ уже ожидалъ Османъ съ людьми въ лодкѣ.
Сначала онъ удивился, видя Урсу верхомъ, а Станко со связанными руками, потомъ онъ засмѣялся въ свою прекрасную черную бороду, находя это даже презабавнымъ. Его восточное достоинство не позваляло ему выражать веселье, а то бы онъ громко разхохотался.
Урса начала съ нямъ торги.
— Какъ? ты меня купишь? меня своего друга? воскликнулъ Станко.
— Отчего-же не купи..? сказалъ Османъ улыбаясь, я всё покупаю, дѣла дѣлами.
— Каналья! въ бѣшенствѣ крикнулъ Станко.
Этого было достаточно. Османъ съ Урсой ударили по рукамъ, дѣло было окончено. Онъ высылалъ ей въ передникъ блестящія деньги, и она спокойно завязала ихъ въ свой голубой платокъ и затянула узелъ своими бѣлыми и крѣпкими зубами.
— А, такъ я каналья? спросилъ тогда Османъ у блѣднаго и дрожащаго Станко, который опустилъ глаза; и прежде чѣмъ тотъ могъ отвѣтитъ, далъ ему пощечину и, схвативъ за волосы, поволокъ по землѣ, ударяя его ногою, какъ собаку, которая не даетъ тащить себя.
— Пощади! пощади! кричалъ Станко. Я сдаюсь, я рабъ твой, я тебѣ буду служить. И когда турокъ выпустилъ его, онъ на колѣняхъ подползъ къ нему и прильнулъ губами къ красной туфлѣ своего мучителя.
По знаку Османа люди схватили Станко, бросили его въ лодку, какъ какой-нибудь тюкъ, и отчалили.
Урса, подбоченившесь, слѣдила за ними, затѣмъ повернула лошадь и доѣхала но той-же дорогѣ, до которой пріѣхала.
Въ то время какъ Османъ двигался къ турецкому берегу, его люди въ лодкѣ слышала смѣхъ Урсы, звонкій, раскатистый, веселый, какъ смѣхъ ребенка, который въ первый разъ видитъ представленіе Петрушки.
Станко тяжело вздохнулъ.
— Ахъ! какое я животное, говорилъ онъ жалобно, напиться до потери совѣсти, свободы, жены, всего!
— Молчи, крикнулъ ему Османъ, ударяя его ногой.
Станко замолчалъ, а съ другого австрійскаго берега раздавался смѣхъ Урсы, громкій, серебристый, счасливый смѣхъ!
