Старый комедиант
Вот занавес подняли с шумом.
Явился фигляр на подмостках;
Лицо нарумянено густо,
И пестрый костюм его в блестках.
Старик с головой поседевшей,
Достоин он слез, а не смеху!
В могилу глядишь ты, а должен
Ломаться толпе на потеху!
И хохот ее — это хохот
Над близким концом человека,
Над бедной его сединою —
Награда печального века.
Всё — даже и милое сердцу —
С летами старик забывает;
А бедный фигляр всяким вздором,
Кряхтя, себе мозг набивает.
В прощальный лишь миг приподымет
Старик одряхлевшие руки,
Когда вкруг него, на коленях,
Стоят его дети и внуки.
Без устали руки фигляра
Бьют в такт пустозвонным куплетам,
И сколько усилий, чтоб вызвать
У зрителей хохот при этом!
Болят твои старые кости,
И тело кривляться устало,
Не прочь ты заплакать, пожалуй,
Лишь только б толпа хохотала!
Старик опускается в кресло.
«Ага! Это лени поблажка! —
В толпе восклицают со смехом. —
Знать, любит покой старикашка!»
И голосом слабым, беззвучным
Он свой монолог начинает;
Ворчанье кругом: «Видно, роли
Фигляр хорошенько не знает!»
Он тише и тише бормочет;
Нет связи в речах и значенья,
И вдруг, не докончивши слова,
Замолк и сидит без движенья.
Звенит колокольчик за сценой:
То слышится звон погребальный!
Толпа недовольная свищет:
То плач над умершим прощальный!
Душа старика отлетела —
И только густые румяна
По-прежнему лгали; но тщетно:
Никто уж не верил обману.
Как надпись на камне могильном,
Они на лице говорили,
Что ложь и притворство уделом
Фигляра несчастного были.
Дерев намалеванных ветки
Не будут шуметь над могилой,
И месяц, напитанный маслом,
Над ней не засветит уныло.
Когда старика обступили,
Из труппы вдруг голос раздался:
«Тот честный боец, кто с оружьем
На поле сраженья остался!»
Лавровый венок из бумаги,
Измятый, засаленный, старый,
Как древняя муза, служанка
Кладет на седины фигляра.
Снести бедняка на кладбище
Носильщиков двух подрядили;
Никто не смеялся, не плакал,
Когда его в землю зарыли.
Перевод Алексея Плещеева (1859).
Наше время.
На столе зеленом свечи пред распятием горят;
За столом — одеты в черном — судьи строгие сидят.
Осуждают наше время: отчего-де так оно
Бесприветно, нечестиво и смятеньями полно?
Но у времени седого нету времени и нет:
Постоять оно не может, чтобы судьям дать ответ.
Сколько ждут они, настолько же впереди оно бежит;
Но пришел его защитник — так он судьям говорит:
"Время чисто; не с презреньем говорить бы вам о нем!
Я его сравнил бы с белым, не исписанным листом!
Лист без пятен; вы же надпись! Кто ж бумагу обвинит
Оттого, что эта надпись только глупость говорит?
Время то же, что прозрачный ковш стеклянный!
Чья-ж вина, Если вы помои льете вместо сладкого вина?
Время то же, что жилище: хорошо, уютно в нем.
Это вы, его наполнив — превратили в желтый дом!
Время то же; только вами лишь волчец посеян был!
Что ж дивиться, если взор ваш роз на нем не находил?
Мог на нем бессмертный Цезарь ряд бессмертных битв давать,
И на нем, широком, может трус далеко убежать.
Время арфа: неискусной проведи по ней рукой
И в соседстве псы и кошки в миг подымут визг и вой.
Но пусть в руки вдохновенный, как Орфей, ее возьмет,
Лес заслушается, море, мертвый камень оживет. —
Перевод Г. Кансона.
Источник текста: Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. Литературно-научный сборник. 2-е вновь обработанное и дополненное издание. Москва. Типо-литография Высочайше утвержденнаго Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко, Пименовская улица, собственный дом. 1898.
Не странно ль? В муках и в страданье
Любовь и счастье я пою,
И только радости сиянье
Живит больную грудь мою.
Так лебедь, гордый и небрежный,
По серебристой глади вод
В своей одежде белоснежной
В немом восторге плыл вперед.
Луна ли, солнце ли сияли,
Он плыл, в молчанье погруженье
Вкруг роз кусты благоухали;
Но проплывал их молча он.
И только перед смертью, в муках,
Свое молчанье он прервал,
И то излил в волшебных звуках,
О чем он в счастии молчал.
Перевод Платона Краснова.
Источник текста: Пл. Красной. «Из западных лириков». — Санкт-Петербург, издание книжного магазина «Новостей», 1901. С. 76.