Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах.
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 1.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Вся наша жизнь была бы одним последствием скучных и несвязных сновидений, когда бы с настоящим не соединялись тесно ни будущее, ни прошедшее — три неразлучные эпохи: одна украшает другую, одна от другой заимствует прелесть.
Ныне минуло мне пятнадцать лет; я гуляла по берегу реки; приятное, меланхолическое воспоминание о прошедшем наполняло мою душу — тогда была я счастлива, я счастлива и теперь, и в будущем предчувствую одно счастие. Прошедшее, настоящее и будущее сливалися для меня в одно сладостное чувство1.
Солнце спокойно склонялось к голубым холмам; вечерние лучи его золотили поверхность озера; мелкие острова, на нем рассеянные, будучи осыпаны розовым блеском запада, казались воспламененными и прозрачными. Вечерний ветерок разливал прохладу: все успокаивалось; стада бежали с полей, пастуший рог вторил отдаленному соловью, и песня рыбака, который плыл один на маленькой лодке посреди озера, неслась ко мне по гладкой поверхности вод.
Я шла, задумавшись, — нечувствительно очутилась у зеленой дубовой рощи2, растущей на полугоре, и вдруг вижу перед собою трех молодых девушек, совершенно сходных лицом, прекрасных, цветущих, как майский день. Одна сидела под старым дубом, облокотившись на урну, обвитую лилиями, незабудками и кипарисом; другая лежала небрежно на траве под розовым кустом, а третья смотрела на заходящее солнце: в глазах ее блистало какое-то сверхъестественное пламя; величественное лицо, озаренное лучами солнца, казалось нечеловеческим3. Я удивилась, не знала, идти ли к ним, или удалиться; но одна из них — та, которая лежала под розовым кустом, — подлетела ко мне, как легкий ветерок, и, улыбаясь, сказала: «Милый друг, не удаляйся, пойдем со мною, я познакомлю тебя с сестрами. Сядь под этот розовый куст: розы мои так же чисты и нежны, как твоя красота; их сладкий запах так же привлекателен, как непорочность твоей души, и сама жизнь твоя не иное что, как распускающаяся роза. Да сохранятся вечно ее приятность, ароматы и свежесть!»
Мы взялись за руки и побежали; новая знакомка моя, подавая мне розу, сказала: «Подарок в день твоего рождения!»4. Старшая сестра — та, которая сидела под дубом, облокотившись на урну, устремила на меня задумчивый взгляд, и душа моя невольно наполнилась унынием, когда я всмотрелась в черты ее лица, веселого, но вместе и прискорбного; тайная сила влекла меня к ее сердцу, но я не смела приблизиться и молчала.
"Ты нас не знаешь, мой милый друг! — сказала она мне ласково. — Мы сестры. Я называюсь Прошедшее; имя средней моей сестры, которая подарила тебе розу — Настоящее, а младшей — Будущее; иначе называют нас5: Вчера, Ныне, Завтра. Мы неразлучны; тот, кого полюбит одна, становится любезен и другим; противный одной необходимо должен быть противен и прочим.
Милая Минвана, прекрасное создание природы! Ты будешь6 нам любезна — ты рождена для счастия; святое провидение сохранит тебя на пути жизни.
Теперь, начиная только жить, ты можешь и должна любить одну сестру мою Ныне, приятную, живую. Друг мой! Играй душистыми розами, которые дарит она тебе с веселою улыбкою; знай, о Минвана, что свежесть и ароматы их не исчезнут, доколе в сердце твоем, еще спокойном и чистом, сохранится невинность.
Дружась с сестрою моею Ныне, ты приготовишься любить и меня и сестру мою Завтра-, наступит, наступит время, когда почувствуешь, что дружба наша для тебя необходима — желания и надежды откроются в безмятежной твоей душе, а розы настоящего… никогда не родятся7 без шипов.
Тогда, мой друг, моя привлекательная, тихая Минвана, веселая Завтра да будет твоим прибежищем! Смотри… Она указывает тебе на отдаленный запад: там сияет величественное солнце, там ясный закат напоминает о ясном утре!
Мой друг! Наслаждаясь непорочно розами настоящего, ты будешь с веселием чистым, с надеждою безмятежною смотреть на сию привлекательную отдаленность Будугцего: веселие и надежда — сопутницы непорочности.
«А если, мой друг, обманутая красотою розы, уколешься ее шипами8, то спокойная доверенность к сестре моей Завтра, единый взгляд на очаровательные предметы, которые она открывает вдали, должны усладить твое страдание. Но такое услаждение получает одна непорочность!
Иногда — о сохрани тебя, Творец, моя невинная Минвана — иногда неприязненный жребий затмевает утешительный блеск отдаленного; будущее скрывается; самое настоящее, утратив свою веселость, облекает себя покровом печали… Минвана, сестры мои, привлекательные лицом, непостоянны: люби их, но берегись измены!
В сии минуты испытания, минуты одиночества души я буду с тобою… Во мне ищи утешителя и друга. Я твоя. Прошедшее с тобою неразлучно! Близ урны моей оживет для тебя утраченное в настоящем и заменятся веселые призраки будущего; близ урны моей под сумраком кипариса, обитает воспоминание, которое говорит о том, что было и чего уже нет; задумчивая меланхолия, которая наслаждается скорбию, любит одно минувшее, носится мыслию над гробами, и в сетованиях о мертвых находит сладость. С невинностию, твоею подругою, приди под сумрак моего кипариса: в беседе моей найдешь отраду. Близ урны моей ты будешь наслаждаться сама собою, и нечувствительно с лица настоящего спадет печальный покров; прискорбная Ныне опять улыбнется, и ветреная Завтра опять прилетит к тебе со своими мечтами.
О мой друг, придет время оставить цветущую долину жизни; тогда ни горестные моления дружбы помедлить, не удаляться, ни тщетная привязанность к прелестному бытию, которое угасает, ничто не удержит тебя посреди милых, покидаемых навеки.
Тогда явимся пред тобою вместе9, в новом сиянии, преображенные, навсегда неразлучные. Каким восхитительным блеском озарится для тебя отдаление будущего! Бессмертие, оправдание надежд и веры, награда… О Минвана, вся твоя жизнь да будет приготовлением к сей минуте.
Иди, мой друг, иди, не опасаясь той неизвестности, которою покрыты пути сей жизни: небесное провидение твой хранитель. Верь его присутствию, верь его наградам. Счастие неотъемлемый удел непорочности! Но где, и когда?.. Это тайна».
Она замолчала. В эту минуту закатилось солнце; и небо, и воды, и поля померкли. Ищу глазами прелестных богинь, но привидение исчезло… чувствую одно веяние ветерка, благовоние лилий и роз, слышу одну гармонию источника, тихо льющегося у ног моих по камням10.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 37. № 2. Январь. С. 148—154 — в рубрике «Смесь», с заглавием: Три сестры (Видение Минваны).
В прижизненных изданиях: С 2. Ч. 4. С. 187—194; С 3. Ч. 4. С. 153—159; С 4. Т. 7. С. 150—156; С 5. Т. 7. С. 43—49 — с заглавием: Три сестры. Видение Минваны. Тексты С 4 и 5 идентичны.
Печатается по С 5.
Датируется: не позднее первой декады января 1808 г.
Оригинальная аллегорическая повесть сосредоточивает в себе основополагающие для романтизма Жуковского образы и мотивы и относится к числу репрезентативных произведений из единого пространства его «Жизни и Поэзии».
По замечанию, К. К. Зейдлица, написанная от лица героини повесть была «приветом Маше ко дню рождения (1 апреля)» (Зейдлиц, С. 34—35), в 1808 г. ей исполнилось 13 лет. Условно-поэтический, восходящий к Оссиану образ Минваны обретает в художественной системе Жуковского конкретный биографический контекст и обозначает вполне сложившееся глубокое чувство к Марии Протасовой. Впервые он возникает в произведениях 1806 г. — оригинальной элегии «Вечер» и набросках к поэме «Весна». Свою развязку этот художественный и биографический сюжет получает в эстетическом манифесте поэта — балладе «Эолова арфа» (1814).
Сюжетообразующий в повести мотив трех сестер (Вчера, Ныне, Завтра) также входит в ряд постоянных поэтических формул Жуковского. В стихотворной форме он впервые возникает в переводной эпиграмме «Моя тайна» 1805 г., затем воспроизводится в отрывке «Уединение» (1813). В этих стихотворениях, возможно, вслед за Пфеффелем и Моржье, Жуковский называет уделом прошлого забвение. В «Видении Минваны» мотив трех сестер впервые воплощает будущую философию воспоминания как особого измерения. Ср., например: «Прошедшее с тобою неразлучно» — «Для сердца прошедшее вечно» («Теон и Эсхин»).
В первой публикации помимо трех сестер заглавной буквой и курсивом отмечены также Провидение и Меланхолия — категории, знаковые в романтической системе зрелого Жуковского.
1 …сладостное чувство. — В ВЕ: приятное чувство!
2 …у зеленой дубовой рощи — в ВЕ «у входа зеленой дубовой рощи».
3 …казалось нечеловеческим — в ВЕ «казалось божественным».
4 …подавая мне розу, сказала: «Подарок в день твоего рождения!» — поэтическая символика розы в творческом сознании Жуковского выступает атрибутом универсального сюжета их высоких отношений с Машей. В этом же символическом обрамлении роз он раскрывается в «Эоловой арфе». После смерти М. Протасовой интертекст ее любимого романса Вейрауха, выраженный в самом названии «Розы расцветают…», становится узнаваемым маркером этого сюжета в переписке с К. К. Зейдлицем.
5 …иначе называют нас… — в первой публикации «…простолюдины называют нас…».
6 Ты будешь… — в ВЕ «Ты будешь, будешь».
7 …никогда не родятся — в ВЕ, С 2, 3: «не всегда родятся».
8 И если, мой друг, обманутая красотою розы, уколешься ее шипами — в ВЕ «И тогда, мой друг, когда обманутая красотою розы, уколешься ее шипами…».
9 Тогда явимся пред тобою вместе… — Выделенное в ВЕ курсивом слово «вместе» имеет особый смысл в контексте отношений Жуковского и его возлюбленной, становится в последующем автоцитатой. Образ «милого вместе» раскрывается в письмах-дневниках в связи с любовным чувством поэта к Маше («чего не снесешь для этого вместе <…>» (Письма-дневники. С. 185—186)) и в поэтическом творчестве Жуковского (ср.: «Минутная сладость // Веселого вместе…» в балладе «Эолова арфа»). 10 В первой редакции (ВЕ, С 2 и С 3) повесть завершает следующий абзац, подчеркивающий иллюзорность видения героини и возвращающий читателя к земному, здешнему миру: «С новыми чувствами, с новыми мыслями возвращаюсь домой — нынешний вечер никогда не загладится (в С 3 — „не изгладится“) в моей памяти!»