Я былъ слабъ до того, что желалъ только, какъ бы мнѣ прилечь поскорѣе, и потому шагнулъ прямо къ моему ларю и растянулся на немъ; но набраться вновь силъ въ такой печи, въ какой мы находились, было немыслимо; Томъ отдалъ приказъ подниматься и Джимъ пустилъ шаръ вверхъ. И, скажу вамъ, пришлось шару-то поработать, потому что прибавилось грузу, именно блохъ. Томъ вспомнилъ, при этомъ, что у Лэри былъ ягненочекъ, но у того блохи были бѣлыя, какъ снѣгъ, а наши тутъ совсѣмъ смуглыя, — изъ тѣхъ, что вѣчно голодны и не разборчивы: не найдутъ христіанина, такъ и пирогъ поѣдятъ. Вездѣ, гдѣ песокъ, тамъ и эта птичка; и чѣмъ больше песка, тѣмъ больше и стая; а здѣсь былъ все только одинъ песокъ; можно себѣ представить послѣдствія. Я никогда не видывалъ подобнаго нашествія!
Мы поднялись на цѣлую милю, чтобы добраться до какой-нибудь прохлады, и еще на милю, чтобы избавиться отъ этихъ животныхъ. Но лишь только они стали зябнуть, такъ и стали прыгать за борть. Тогда мы опять спустились на милю и попали въ такой слой воздуха, въ которомъ слегка продувало и было очень пріятно, какъ разъ впору; я тутъ скоро совершенно оправился. Томъ сидѣлъ молча и призадумавшись; вдругъ, онъ вскочилъ и воскликнулъ:
— Готовъ прозакладывать вамъ тысячу противъ одного, что я теперь знаю, гдѣ мы находимся! Мы въ Великой Сахарѣ, это вѣрно, какъ дважды два!
Онъ былъ до того взволнованъ, что не могъ устоять на одномъ мѣстѣ. Но я-то не волновался и только спросилъ:
— А гдѣ же будетъ эта Великая Сахара? Въ Англіи или въ Шотландіи?
— Ни тамъ, ни тамъ; она въ Африкѣ.
Джимъ выпучилъ глаза и сталъ смотрѣть внизъ съ большимъ любопытствомъ, потому что порода его оттуда; но я вѣрилъ Тому только на половину. Не могъ я иначе, понимаете, потому что было слишкомъ ужасно признать, что мы залетѣли такъ далеко.
Но Томъ былъ очень занятъ своимъ открытіемъ, какъ онъ это называлъ, и говорилъ, что песокъ и левъ указывали ясно на Великую Степь, но что онъ могъ бы опредѣлить, даже ранѣе чѣмъ мы завидѣли землю, что мы уже гдѣ-то надъ сушею, если бы обратилъ вниманіе на одну вещь. Мы спросили, на какую же именно, и онъ намъ отвѣтилъ:
— Вотъ, на эти часы. Это хронометры. Во всѣхъ морскихъ путешествіяхъ говорится о нихъ. Одинъ изъ этихъ хронометровъ показываетъ время по Гринвичу, другой по Сентъ-Льюису, какъ мои часы. Когда мы отправились изъ Сентъ-Льюиса, было четыре часа по этому хронометру и по моимъ часамъ, и было десять вечера по Гринвичу. Хорошо. Въ это время года, солнце садится около семи, а я замѣтилъ вчера, когда оно заходило, что, по Гринвичу, было половина шестаго вечера и половина двѣнадцатаго утра по моимъ часамъ и по тому, другому хронометру. Вы видите, что, въ отношеніи восхода и захода солнца, разница между моими часами по Сентъ-Льюису и Гринвичемъ была на шесть часовъ; но теперь, мы такъ подвинулись на востокъ, что солнце заходитъ лишь на полтора часа ранѣе, и менѣе того даже, чѣмъ по Гринвичскому счисленію, а мои часы отстаютъ отъ Гринвича на четыре съ половиною часа, или немного болѣе того; это значитъ, что мы касались долготы, на которой лежитъ Ирландія, и давно бы достигли ея, если бы держались вѣрнаго курса, а тутъ-то мы и оплошали. Насъ отнесло, — да, сэръ, отнесло къ юго-востоку, и я убѣжденъ, что мы находимся теперь въ Африкѣ. Взгляните на эту карту. Вы видите, какимъ плечомъ выдается Африка въ западу. Разсудите о быстротѣ нашего полета и вы поймете, что мы были бы уже давно въ Англіи, если бы летѣли прямо къ востоку. Наблюдайте за полднемъ, вы оба; стойте и когда увидите, что не отбрасываете тѣни отъ себя, то замѣтите, что и гринвичскіе часы указываютъ ровно полдень. Да, сэръ, я знаю, что мы въ Африкѣ; и вотъ такъ штука!
Джимъ смотрѣлъ внизъ чрезъ подзорную трубку. Онъ покачалъ головой и сказалъ:
— Масса Томъ, въ чемъ-нибудь тутъ ошибка. Я не видалъ еще ни одного негра.
— Это ничего не значитъ; они не живутъ въ пустынѣ. Но что это тамъ?.. Дай-ка мнѣ трубку.
Онъ долго смотрѣлъ и объявилъ, что видитъ какую-то черную полосу, протянутую на пескѣ, но не можетъ угадать, что это такое.
— Да это отлично, — замѣтилъ я, — вотъ тебѣ случай узнать навѣрняка, гдѣ мы находимся, потому что это самое, безъ сомнѣнія, одна изъ тѣхъ линій на картѣ, что ты называешь меридіанами долготы; мы спустимся, посмотримъ, какой на ней нумеръ, и тогда…
— Ахъ, что ты городишь, Гекъ Финнъ! Не видывалъ я еще такого болвана. Неужели ты воображаешь, что меридіаны протянуты по землѣ?
— Они нарисованы на картѣ, Томъ Соуеръ, ты это прекрасно знаешь, а тутъ одинъ и на лицо, какъ ты самъ видишь.
— Разумѣется, они на картѣ, но это не значитъ, что они и на землѣ.
— Это ты въ точности знаешь, Томъ?
— Еще бы!
— Такъ карта вретъ и тутъ. Не встрѣчалъ я еще такихъ надувалъ, какъ эта карта!
Онъ вспыхнулъ, я сталъ тоже не давать ему спуску, Джимъ сунулся и съ своимъ мнѣніемъ, такъ что, черезъ минуту, мы перешли бы и къ другимъ доказательствамъ, если бы Томъ не уронилъ свою трубку и не сталъ хлопать въ ладоши, какъ сумасшедшій, крича:
— Верблюды!.. Верблюды!
Я схватилъ другую трубку, Джимъ тоже, и стали смотрѣть, но я былъ разочарованъ и сказалъ:
— Верблюды! Ахъ, ты, простофиля!.. Это пауки.
— Пауки въ пустынѣ, сельдище ты! Пауки, которые шествуютъ вереницей!.. Ты никогда не размышляешь, Гекъ Финнъ; впрочемъ, съ тебя нечего взять; тебѣ нечѣмъ размышлять. Не знаешь ты развѣ, что мы на цѣлую милю высоты надъ землею, а эта полосска копошащихся тамъ существъ въ двухъ или трехъ миляхъ еще отсюда? Пауки! Вотъ сказалъ! Пауки величиною съ корову? Не желаешь-ли пойти подоить одного изъ нихъ?.. Нѣтъ, это верблюды. Идетъ караванъ, вотъ это что, и онъ растянулся на цѣлую милю.
— Если такъ, то опустимся и взглянемъ на него. Я твоимъ словамъ не повѣрю, пока самъ не увижу и не пойму.
— Ладно, — сказалъ онъ и скомандовалъ: — Внизъ!
Когда мы спустились до жаркаго слоя воздуха, то могли уже разглядѣть, что это были, въ самомъ дѣлѣ, верблюды, которые шли одинъ за другимъ, нескончаемой вереницей, и навьюченные мѣшками; а съ ними шло нѣсколько сотъ человѣкъ, всѣ въ длинныхъ бѣлыхъ одеждахъ, а на головахъ у нихъ были наверчены какъ бы шали съ бахромами и кистями назади. У нѣкоторыхъ изъ этихъ людей были длинныя ружья, у другихъ нѣтъ, и одни ѣхали верхомъ, другіе были пѣшіе. А погода была… хоть сжарься. И какъ медленно они подвигались! Мы разомъ спустились и застоповали въ сотнѣ ярдовъ надъ ними.
Всѣ они завопили, кто попадалъ ничкомъ, кто сталъ стрѣлять въ насъ, остальные разбѣжались во всѣ стороны; верблюды тоже за ними.
Увидавъ, что мы надѣлали такую тревогу, мы поднялись опять на милю, въ прохладный слой, и стали наблюдать оттуда, что будетъ. Прошло съ часъ времени, пока они опять собрались, устроились въ рядъ и двинулись съ мѣста; но мы могли видѣть въ подзорныя трубки, что они не обращали вниманія ни на что, кромѣ насъ. Мы слѣдили за ними нашими подзорными трубками и примѣтили тутъ большой песчаный бугоръ, и за нимъ, какъ будто, кучку людей; а на самой вершинѣ этого бугра точно бы лежалъ человѣкъ, который приподнималъ голову по временамъ, наблюдая не то за караваномъ, не то за нами, мы не могли этого разобрать. Когда караванъ приблизился, этотъ человѣкъ сползъ съ бугра и подбѣжалъ къ кучкѣ людей и лошадей, прятавшихся тамъ, — мы уже могли теперь различать все хорошо, — и тотчасъ всѣ эти люди вскочили въ сѣдло и понеслись, съ быстротою пожара, иные изъ нихъ съ ружьями, другіе съ пиками, но всѣ крича во все горло.
Они налетѣли, какъ вихрь, на караванъ и, черезъ минуту, обѣ стороны столкнулись, смѣшались и началась такая пальба, что въ вѣкъ не услышишь, а воздухъ до того застлался дымомъ, что можно было слѣдить за боемъ только урывками. Всѣхъ сражавшихся было человѣкъ шестьсотъ, и страшно было смотрѣть на эту схватку. Скоро они раздѣлились на отдѣльныя кучки и пошла уже тутъ рукопашная; видно было, какъ они схватывались, разбѣгались и нацѣливались другъ въ друга; а когда дымъ разсѣевался поболѣе, то открывалось пространство, усѣянное валявшимися убитыми или ранеными людьми и верблюдами. Много верблюдовъ носилось тоже изъ стороны въ сторону.
Наконецъ, разбойники увидали, что имъ не одолѣть; ихъ атаманъ подалъ сигналъ и тѣ изъ нихъ, что были еще цѣлы, стали отступать и поскакали назадъ по равнинѣ, причемъ находившійся сзади прочихъ подхватилъ одного ребенка и помчался прочь, посадивъ его передъ собой на сѣдло. Какая-то женщина бросилась вслѣдъ за нимъ съ плачемъ и воплемъ, отдѣляясь совершенно отъ своего каравана, но это ей не помогло, и мы видѣли, что она упала на землю и закрыла себѣ лицо руками. Тогда Томъ взялся за руль и мы понеслись за дикаремъ, налетѣли на него со свистомъ и вышибли его изъ сѣдла, вмѣстѣ съ ребенкомъ. Хищнику-то досталось порядкомъ, но ребенокъ нисколько не ушибся, а только лежалъ, мотая ручками и ножками въ воздухѣ, какъ жучокъ, который упалъ на спинку и не можетъ поворотиться. Дикарь отправился, пошатываясь, ловить своего коня и не могъ отгадать, что такое съ нимъ приключилось, потому что мы были уже въ трехъ или четырехъ сотняхъ ярдъ отъ земли въ это время.
Мы ожидали, что женщина встанетъ теперь и пойдетъ за своимъ ребенкомъ, но этого не было. Въ наши подзорныя трубки было видно, что она все сидитъ, опустивъ голову на колѣни. Было ясно, что она вовсе не замѣтила происшедшаго и полагала, что ея малютка увезенъ похитителемъ. Она была въ полумилѣ отъ своихъ спутниковъ, поэтому мы разсчитали, что можемъ спуститься къ ребенку, лежавшему въ четверти мили впереди отъ нея, и передать его ей, прежде чѣмъ караванъ подойдетъ къ намъ на столько, что ему можно будетъ напасть на насъ; притомъ же, мы понимали, что этимъ людямъ и безъ насъ не мало хлопотъ съ своими ранеными, по крайней мѣрѣ, на первое время. Во всякомъ случаѣ, намъ слѣдовало рискнуть, и мы рискнули. Мы спустились, остановились и Джимъ слѣзъ по лѣсенкѣ, поднялъ ребенка, премиленькаго малютку, который былъ удивительно веселъ, несмотря на то, что такъ недавно еще былъ въ пылу сраженія, а теперь только что сброшенъ съ лошади. Послѣ этого мы подлетѣли къ матери, остановились у нея за спиной, но неподалеку, и Джимъ спустился на землю. Онъ подкрался къ бѣдной матери, но когда онъ былъ уже совсѣмъ близь нея, малютка залепеталъ что-то по своему, она услышала, поворотилась, вскрикнула радостно, бросилась къ ребенку, схватила его, начала ласкать, потомъ опустила его, стала обнимать Джима, сорвала съ себя золотую цѣпь, надѣла ее Джиму на шею, снова начала осыпать его ласками, подкидывала ребенка вверхъ, прижимала его къ своей груди, плача и славословя въ одно и то же время; но Джимъ поторопился назадъ къ лѣсенкѣ, влѣзъ по ней и мы мигомъ поднялись опять къ небу, между тѣмъ какъ женщина глядѣла на насъ въ изумленіи, закинувъ голову на спину, а ребенокъ обвивалъ ея шею своими рученками. И она простояла такъ до тѣхъ поръ, пока мы не скрылись отъ нея въ небесномъ пространствѣ.