Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Неподалеку от города, получившего имя свое от реки Гелор1, орошающей его стены, был храм, который ослепительною белизною своею привлекал взоры путешественника. Платон, прогуливаясь по долине, на которой струился светлый Гелор и которую по причине ее приятности именовали Сицилийским Темпеем, захотел видеть вблизи тот маленькой храм. Можно подумать, что некоторое тайное побуждение влечет благотворительные души в то место, где ожидает их случай сделать добро. Приближась к перистилю храма, философ был удивлен его приятною простотою, но, вступивши во святилище, не мог он без восхищения смотреть на статую младого бога, которому в нем поклонялись. Никогда резец художника не выражал так естественно той нежной скромности и того привлекательного простодушия, которые составляют характер целомудренного Гименея, и взоры и душа философа прилеплены были к прелестному изваянию. Он долго стоял, задумавшись, и наслаждался тем чувством, тою жизнию, которую сердце художника вложило в этот мрамор, наконец воскликнул: «Я уверен, что этот ваятель имеет супругу и счастлив!»
"Ты не ошибся, божественный Платон! — отвечал ему молодой человек, который смотрел на него, опершись на колонну. — Я этот художник. Более четверти часа смотрю на тебя и радуюсь тому вниманию, с каким рассматриваешь ты мою статую, ты, которому все превосходнейшие произведения художников греческих должны быть хорошо известны.
— И ни одно из них не тронуло меня так сильно, как твой Гименей!
— Благодарность была моим гением, — отвечал скромный ваятель. — Этому богу обязан я лучшими благами моей жизни! Я имею редкую жену и детей прелестных.
— Я вижу, — сказал Платон, которому хотелось узнать и семейство художника, — что ты не принадлежишь к числу артистов, не заслуживающих по характеру своему того внимания и почтения, какое мы имеем к их произведениям. Я твердо уверен, что дарование твое оживотворено истинным добросердечием. Ты назвал меня по имени, и я со своей стороны постыдился бы спросить тебя о твоем, когда бы не был чужестранцем в такой земле, где, без сомнения, ты должен быть славен.
— Я называюсь Тимеем. Что же касается до твоего имени, Платон, то можно ли его не знать! Ты столь известен и столь достоин быть славным! Я несколько раз слушал наставления твои в саду академии, где лучшее афинское юношество внимать тебе собиралось. После того я путешествовал по Греции. Мне сказали, что великий Платон находился в моем отечестве, и я возвратился в Сицилию, лаская себя надеждою, что буду иметь счастие тебя здесь увидеть. И подлинно я счастлив: боги позволили мне встретить тебя в этом храме, который сам посещаю в первый раз, ибо отечественный город мой соорудил его в мое отсутствие, дабы поставить в нем моего Гименея. Но скажу искренно, такая честь польстила мне гораздо меньше, нежели одобрение Платона, возвышеннейшего из философов. Надеюсь, что, удостоив вниманием мою статую, ты не откажешь навестить и самого художника в его хижине: там увидишь ту милую женщину, которая послужила ему образцом для сего изваяния.
— Я сам хотел тебя об этом просить, — сказал Платон. Они пошли вместе вдоль реки к Тимееву дому, который находился в предместий города, на берегу светлого Гелора, окруженный лавровыми и масличными деревьями.
Женщина красоты божественной вышла навстречу к Платону. На лице ее, чрезвычайно миловидном, чувствительность соединена была с важным спокойствием. Она занималась домашними делами, а дочь ее, сидя подле своей матери, вышивала цветы и колосья на покрывале, которое готовила в дар богине Церере. Рядом с молодою девушкою сидели два младших ее брата, прекрасные мальчики; они имели перед глазами барельеф, изваянный их отцом, с которого снимали рисунок. Платон, поклонившись жене и детям художника, прошел вместе с ним в его мастерскую, где они и остались.
— Ты видишь, — сказал Тимей, показавши философу свои рисунки, — что я не щадил трудов, дабы составить себе некоторое состояние и дать верное пристанище моему семейству после смерти моей, которая может случиться всякую минуту. И я уже имел несколько денег, которые вместе с приданым моей жены могли бы составить порядочный капитал, но один случай, почти невероятный, лишил меня теперь всего моего имущества, большими трудами скопленного.
— Какой случай? — спросил Платон.
— Увы! Это тайна, которой и жена моя еще не знает — но тебе, Платон, мужу совета, я все открою! Надеюсь, что ты мне поверишь, хотя я буду рассказывать дела невероятные. Ты мог получить некоторое понятие о моем почтении к богам бессмертным по тому образу, который даю им в моих изваяниях. Любимые мои божества были Гименей, Дружба и Верность! Им в особенности было посвящено мое искусство, и я нередко бросал с досадою резец, чувствуя, сколь было мне трудно изобразить ясными чертами характер, им свойственный. Наконец я имел удовольствие слышать, что работа моя мне удалась. Город Гелор воздвигнул храм моему Гименею, а цена, которую мои соотечественники назначили мне за это изваяние, превзошла мою надежду. В это самое время славился в городе нашем необыкновенною набожностию один богатый человек, по имени Ликаст. Он принял в число домашних своих богов Дружбу и Верность; я продал ему сии две статуи за весьма умеренную цену. Вхожу в эти подробности для того, чтобы ты мог почувствовать, сколь свято Ликаст должен был сохранять тот залог, который я ему вверил и который этот вероломный хочет теперь присвоить.
Обманут будучи тою мнимою набожностию, с какою Ликаст поклонялся Верности и Дружбе, я был уверен, что во всей Сицилии никто не мог уподобиться ему в честности, а то участие, которое он, как мне казалось, принимал в моих успехах, заставляло меня думать, что я имею в Ликасте верного друга. Видя, что обстоятельства мои были благоприятны, решился я посетить отечество Фидиасов, Лизиппов, Праксите-лей2 и многих других великих людей, которых бессмертными произведениями удивляется Греция.
Не смея вверить маленького моего сокровища женщине слабой, робкой и не имеющей никакой защиты, решился я отдать его на сохранение Ликасту, и Ликаст принял от меня втайне, без свидетелей, ящик, наполненный золотом, поклявшись отдать его моей жене, если я умру во время моего путешествия. Он пересчитал деньги, запер ящик и отдал мне ключ. Я оставляю Сицилию; путешествие мое продолжается два года; наконец, напитавши душу мою красотами искусства и чудесами творческого духа, возвращаюсь — какое же мое удивление! Ликаст, уважаемый всеми человек, обожатель Верности и Дружбы, встречает меня с холодным видом, осмеливается утверждать, что никогда не видал моих денег и что не его дело хранить чужое богатство.
Я скрыл свою досаду, не желая заводить шума, и еще надеясь, что этот бесстыдник может опомниться, но он, если не ошибаюсь, имеет жену, способную давать ему уроки в корыстолюбии и лукавстве. Она руководствует поступками Ликаста. Скажи мне, мудрый Платон, как должен я поступить в этом случае, и что бы ты сделал, будучи на моем месте? Я не имею ни доказательства, ни свидетелей; нет никакого способа уличить Ликаста в похищении вверенного ему залога!
— Обстоятельства затруднительные! — сказал Платон. — Лицемер есть гибкая, увертливая, легко из руки ускользающая змея. Я почти уверен, что деньги твои потеряны. Скажи мне, — продолжал мудрец, подумав несколько минут, — какого свойства тот человек, которому поручено блюсти правосудие в городе Гелор?
— Филоклес, всеми любимый, почтенный и прямодушный человек! Он строг и вместе снисходителен! Его страшатся и любят! Но, Платон, что может он сделать для меня со всем своим правдолюбием? Клятва ужасает одного неопытного преступника, но лицемер, который всенародно поклоняется божествам Верности и Дружбы и в то же время бесстыдно их оскорбляет, над ними ругается, попирая ногами святые их законы, не устрашится богов, наказующих клятвопреступление!
— Правда, Тимей! Такого человека ничто остановить не может. Но почему знать, может быть, найдется какой-нибудь способ победить его корыстолюбие!
Тимей и Платон пошли вместе к Филоклесу, который, зная честность художника, не усомнился в истине его слов, но также, как и он, признавался, что не было средств употребить против Ликаста могущество строгого закона. Но способы убеждения были ему позволены.
— Я выдумал один способ, — сказал Платон, — и нахожу его не противным закону, ибо он не сделает никакого зла обвиненному, если он подлинно невинен!
Платон сообщил мнение свое Филоклесу, и оно было им одобрено. Послали за Ликастом; он приходит. С тем же спокойствием, с каким он отрекся от залога перед Тимеем, повторил он свое отречение и перед Филоклесом.
— О Тимей! — сказал он. — О ты, который умел так превосходно изобразить на мраморе красоты Верности и Дружбы, моих домашних богов; который видел, с каким усердием я поклоняюсь им в своем семействе и как благоговейно поместил я их посреди отеческих моих Ларов. О Тимей! Как можешь с таким бесстыдством обвинять меня в корыстолюбии и предательстве? Я не сомневаюсь, что, оставляя Сицилию, ты вверил которому-нибудь из граждан Гелора свое сокровище; может быть, даже и то, что ты имел намерение сделать эту доверенность мне; но умоляю тебя, опомнись — ты переменил свое намерение! Точно переменил! Разве никто меня не знает! Если бы я не имел куска хлеба или был признан от всех за лихоимца и скупого, тогда обвинение твое могло бы показаться правдоподобным, но всему Гелору известно, что я честными средствами нажил большое богатство и что проживаю его также честно. Тимей! Подумай сам: человеку, наградившему тебя так щедро за твое искусство, придет ли в голову странное желание похитить у тебя твою собственность? Итак, умоляю тебя для собственной твоей чести более, нежели для моей, сообрази хорошенько все обстоятельства и дай себе время вспомнить, в какие руки отдал ты свое золото; я уверен, что ты очень скоро можешь об это вспомнить.
— Ликаст! — отвечал Тимей. — Я не имею твоего красноречия и даже согласен, что обвинение в хищничестве такого человека набожного, всеми уважаемого, как ты, может показаться клеветою, но при всем том я утверждаю и всегда буду утверждать, что отдал тебе, Ликаст, а не кому другому, из рук в руки ящик кедрового дерева, выложенный слоновою костью, в котором ты сам насчитал пять тысяч золотых монет; вот и ключ, отданный мне самим тобою. Ты хочешь, чтобы я опомнился, но вспомни сам, не ты ли клялся мне пред изваяниями Верности и Дружбы, что мой залог сохранится свято и что в случае моей смерти будет он отдан моей жене и детям?
Так простодушный Тимей старался уличить бесстыдного лицемера Ликаста, который отважно отрицался от залога и называл обвинение Тимеево клеветою. Наконец Филоклес, остановив их, сказал:
— Ликаст, я выдумал способ тебя оправдать, самый простой и верный. Ты в самом деле не получал этого ящика с пятью тысячами золотых монет от Тимея?
— Не получал, Филоклес!
— И никогда его не видал?
— Никогда, и готов в этом клясться!
— Следовательно, ты уверен, что его нет в твоем доме?
— Совершенно уверен!
— Садись же и пиши, что буду тебе сказывать: «Клеониса…»
— Письмо к моей жене?
— Пиши, Ликаст: «Клеониса, преступление мое открылось, и я во всем признался…»
— Как? Я!
— Это одна выдумка! Пиши, Ликаст: «Я теперь нахожусь во власти Филоклеса, и погибель моя неизбежна, если он надо мною не сжалится!»
— Как, Филоклес! Без всякого доказательства признаешь меня виновным?
— Я ничего еще не утверждаю, Ликаст, и от тебя самого зависит удостоверить меня в своей невинности. Продолжай писать: «Клеониса, от тебя теперь зависит мое спасение; не теряя ни минуты, принеси сама и отдай в руки Филоклеса Тимеев ящик с пятью тысячами золотых монет, вверенный мне самим Тимеем! Поспеши это исполнить; в противном случае я погиб!»
— Какое насилие, Филоклес! Ты принуждаешь меня требовать от жены моей такой вещи, которой у нее никогда не бывало!
— Что ж это за несчастие! Она просто придет сказать тебе, что не понимает твоей записки — и ты будешь оправдан!
— Она почтет меня сумасшедшим!
— На одну минуту! Придет и узнает истину! Теперь подпиши свое имя!
— Подписать имя! Подписаться преступником, когда я невинен! Могу ли на это согласиться, Филоклест?
— Я требую этого, Ликаст! — возразил строгим голосом судия. — В этой хитрости заключена твоя невинность. Если ответ Клеонисы опровергнет написанное тобою в письме, то мы уничтожим его; оно будет сожжено в ту же минуту самим тобою. — Вот тебе мое слово. Напротив, непокорность твоя, Ликаст, может иметь одну только причину, и эта причина — есть твое преступление. Оставь же пустые отговорки, подписывай имя свое, или в сию же минуту объявлю тебя виновным и прикажу заключить в оковы.
Ликаст побледнел, смутился и не мог отвечать ни слова; надеясь, однако, что его жена заметит хитрость и осмелится отпереться в принятии залога, он подписал письмо, и оно отослано.
Удивление Клеонисы было чрезвычайно; она долго не верила своим глазам. «Я не обманулась, — так думала она, — Ликаст изменил себе; его испугали, привели в замешательство; он разбился в словах, и теперь я погибла, если не поспешу отдать Филоклесу этого ящика; они придут взять его силою, бросят меня в тюрьму, и я принуждена буду наконец сказать, где он спрятан. Лучше отдать его добровольно — Филоклес имеет жалостливую душу; он нас простит и никому не расскажет об этом случае».
— Вот он, возьмите, — сказала Клеониса, подавая Филоклесу Тимеев ящик, — я хотела еще несколько времени продолжить эту шутку, чтоб проучить несколько Тимея, который целые два года пропадал в чужих землях и имел неосторожность вверять чужим людям имение жены и детей своих; но вижу теперь, что вы из шутки выводите важное дело, и выхожу из игры! Тимей, сочти свои деньги; они все целы. Но вперед сиди более дома и не отдавай никому под сохранение своего залога!
Тимей и Платон были очень довольны развязкою. Они просили Филоклеса отпустить Ликаста, наказавши его одним стыдом; но Филоклес сказал:
— Вы довольны, остается удовлетворить правосудие. Вот его приговор:
Ликаст! ты употребил во зло то уважение, которое люди оказывали тебе за мнимую твою набожность, и теперь должен признаться, что божествам Верности и Дружбы совсем не прилично пребывать в твоем доме и что их настоящее место в Гименеевом храме. Ныне же вели перенести в этот храм священные их лики: свет примет жертву сию за новое доказательство Ликастовой набожности, а между нами она будет его наказанием. Повинуйся, Ликаст; в противном случае преступление твое ныне же сделается известным целому городу. А ты, Клеониса, вперед воздерживайся от таких шуток, которые имеют великое сходство с преступлениями, и помни, что не всякий судья может быть так снисходителен, как я, и не всякий обвинитель имеет Тимеево добродушие.
Виновные совсем не ожидали такого милостивого приговора, и Ликаст в тот же день его исполнил; а Платон имел удовольствие видеть в Гименеевом храме те божества, которые почитал он неразлучными его спутниками.
«Горе Гимену, — говорил мудрец, — если он не имеет товарищами Дружбы и Верности!»
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьАвтограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1810. Ч. 53. № 17. Сентябрь. С. 3—18 — в рубрике «Словесность. Проза», с подписью в конце: С франц. В.
В прижизненных изданиях отсутствует. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: первая половина 1810 г.
Источник перевода: Marmontel J. F. Les promenades de Platon en Sicilie [Прогулки Платона в Сицилии] Ch. 5 // Marmontel J. F. Oeuvres posthumes. Paris, 1804—1806. V. 11. P. 214—231.
Повесть «Тимей-ваятель» соответствует пятой части «Прогулок Платона в Сицилии» (см. комментарий к переводу «Платон в Сицилии» в настоящем томе). Особенность ее в том, что в ней нравственно-психологическая проблематика, переданная, главным образом, через диалоги и рассказ Тимея о себе, соединяется с эстетической, с элементами философии жизнестроительства, связанной с соответствием внутреннего облика художника и его творений.
В целом следуя за первоисточником, Жуковский в переводе изменяет имена героев. В оригинале судья носит имя Тимей, поэт же называет его Филоклесом, именем наставника царя Идоменея из «Приключений Телемака» Фенелона. Имя же ваятеля в оригинале Поликлес. В переводе Жуковский отказывается и от завершающего повесть разговора Платона с Дионисием, заменяя его афористической морализаторской концовкой. На выбор имен главных героев повести Мармонтеля и Жуковского, несомненно, оказало влияние название известного философского трактата Платона «Тимей», написанного в форме диалога и посвященного изложению космологии, физики и биологии, а также содержащего сведения об Атлантиде. Одними из участников этого диалога становятся Сократ, астроном и пифагореец Тимей.
1 …получившего имя свое от реки Гелор — река и город, расположенные на восточном берегу Сицилии возле Сиракуз.
2 …отечество Фидиасов, Лизиппов, Праксителей — Фидий (ок. 490 г. до н. э. — ок. 430 г. до н. э.) — древнегреческий скульптор и архитектор; Лисипп (ок. 390 г. до н. э. — ок. 300 г. до н. э.) — древнегреческий скульптор; Пракситель — древнегреческий скульптор IV века до н. э.