Сумасшедший убийца (По; Ребус)/ДО
| ← Черная кошка. | Сумасшедшій убійца. : Разсказъ Эдгара Поэ |
| Оригинал: англ. The Tell-Tale Heart, 1843.. — Перевод опубл.: 1883. Источникъ: Ребусъ. Еженедѣльный загадочный журналъ. 1883. Августъ. № 30. С.270-272. |
- Википроекты
СУМАСШЕДШІЙ УБІЙЦА.
(Разсказъ Эдгара Поэ).
Сознаюсь, человѣкъ я въ высшей степени нервный, даже поразительно нервный, почему же непремѣнно предполагать, что я помѣшанный? Какъ это глупо! Правда, болѣзнь обострила мои чувства, но никакъ не парализировала ихъ. А слухъ у меня даже тоньше, чѣмъ у кого бы то ни было. Выслушайте меня внимательнѣе и увидите, какъ послѣдовательно и спокойно разскажу вамъ свою исторію: какой-же я послѣ этого помѣшанный?
Затрудняюсь сказать, какимъ образомъ въ первый разъ пришла ко мнѣ эта мысль, но, разъ забравшись, она уже положительно не покидала меня. Опредѣленной цѣли у меня никакой не было, ненависти къ покойному также; скорѣе еще можно сказать, что я любилъ старика, — право! Онъ былъ такой безобидный, тихій, скромный; мы такъ дружески сжились съ нимъ. Я такъ полагаю, что причиною всему его глазъ. Глазъ этотъ былъ у него ужасно отвратительный, точно у коршуна блѣдно-сѣрый и съ бельмомъ. Каждый разъ, какъ взглядъ этого глаза падалъ на меня, кровь застывала у меня въ жилахъ и вотъ я, мало-по-малу, вбилъ себе въ голову мысль избавиться отъ старика, убить его и тѣмъ освободить себя навсегда отъ этого ужаснаго глаза.
Говорятъ, что я совершилъ преступленіе въ припадкѣ умопомѣшательства. Выдумаютъ же! Посмотрѣли бы только на меня въ то время, полюбовались-бы, съ какимъ благоразуміемъ я дѣйствовалъ! Сколько было у меня осторожности, предусмотрительности и ловкости!!…
Никогда еще я не былъ такъ любезенъ со старикомъ, какъ въ послѣднюю недѣлю и несчастный, конечно, ровно ничего не могъ предвидѣть. А между тѣмъ каждую ночь я дѣлалъ себѣ экзаменъ; ровно въ полночь я тихо-тихо отодвигалъ щеколду у его дверей и пріотворялъ ее; въ рукахъ у меня былъ совершенно глухой, потайной фонарь и я преосторожно просовывалъ голову въ отворенную дверь; боясь разбудить старика, я продѣлывалъ это съ такою осторожностью, что употреблялъ на это почти часъ. Ну, скажите на милость, развѣ какой-нибудь помѣшанный могъ-бы быть такъ остороженъ и благоразуменъ?… Но слушайте дальше. Затѣмъ я бережно открывалъ свой фонарь и наводилъ его такъ, чтобы тонкая, какъ иголка, струйка свѣта падала прямо на глазъ коршуна.
И все это я продѣлывалъ семь разъ, каждый разъ ровно въ полночь. Но во всѣ эти семь ночей роковой глазъ былъ вѣчно закрытъ, такъ что совершить убійство мнѣ не удавалось: вѣдь смущала меня не жизнь старика, не его богатство, а единственно его глазъ. Послѣ такихъ ночей, я преспокойно себѣ приходилъ на утро къ старику, здоровался, шутилъ съ нимъ, какъ ни въ чемъ не бывало, спрашивалъ, какъ онъ провелъ ночь, не безпокоило-ли его что-нибудь, — видите, сколько во мнѣ было обдуманности, самообладанія. Могъ-ли такъ дѣйствовать сумасшедшій?
На восьмую ночь я дѣйствовалъ еще предусмотрительнѣе, съ еще большею осторожностью; меня даже самого потѣшали мои дѣйствія и я не могъ не расхохотаться тому, что старикъ такъ крѣпко спитъ и не подозрѣваетъ моего присутствія. Сглазилъ-ли я себя, или дѣйствительно мой смѣхъ былъ слишкомъ громокъ, только старикъ вдругъ безпокойно зашевелился въ своей постели.
Но меня ужъ трудно было спугнуть. Въ комнатѣ стоялъ непроницаемый мракъ и я упорно просовывалъ свою голову все дальше и дальше. Наконецъ я весь очутился въ комнатѣ и только было хотѣлъ открыть фонарь, какъ старикъ поднялся на кровати и вскрикнулъ:
— Кто тамъ?
Я обратился въ каменный столбъ. Въ теченіи цѣлаго часа я не двинулъ ни однимъ мускуломъ, но старикъ все прислушивался и вдругъ какъ-то болѣзненно простоналъ; я догадался, что это былъ стонъ смертельнаго страха; мнѣ сдѣлалось и смѣшно, и въ то же самое время какъ-то жаль старика; я зналъ, что онъ не спитъ съ той самой минуты, какъ впервые услышалъ мой смѣхъ; боязнь его все росла и росла; онъ видимо старался успокоить самого себя, говорилъ себѣ, что это вѣрно пробѣжала мышь, или просвистѣлъ въ трубѣ вѣтеръ, а то такъ просто сверчекъ затянулъ свою обычную пѣсню… Да! я понималъ, какъ усердно старался онъ разсѣять свой страхъ, но все было напрасно… Смерть уже витала около него и щекотала его нервы своимъ страшнымъ крыломъ. Онъ, конечно, не могъ видѣть моей головы, но отлично чувствовалъ инстинктомъ ея присутствіе.
Послѣ долгаго, терпѣливаго, но напраснаго выжиданія, не заснетъ-ли онъ, — я рѣшился чуть-чуть пріоткрыть фонарь. Прямая, тонкая нить свѣта ударила прямо о глазъ коршуна. На этотъ разъ онъ былъ открыта и смотрѣлъ прямо на меня; я пришелъ въ неописанное бѣшенство; этотъ сѣрый, съ бельмомъ, глазъ такъ и прожигалъ насквозь мой мозгъ; за нимъ я ничего больше не видалъ, какъ-будто весь старикъ заключался въ одномъ этомъ глазѣ, на который я, точно инстинктивно, направилъ фонарь.
Вдругъ до моихъ ушей донесся глухой, подавленный, прерывистый шумъ, похожій на стукъ часовъ, завернутыхъ во что-нибудь мягкое. Я хорошо узналъ эти звуки: это было біеніе сердца старика. Оно только усилило мое бѣшенство, какъ бой барабана наэлектризовываетъ солдата.
Но я все-таки совладалъ съ собою и не тронулся съ мѣста, хотя почти задыхался. Фонарь висѣлъ въ моихъ рукахъ неподвижно и лучъ его прямо падалъ на открытый глазъ. А сердце между тѣмъ билось съ адской силой; біеніе становилось прерывистѣе и все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Ужасъ старика, должно быть, не зналъ границъ.
Повторяю, я былъ очень нервный и біеніе сердца старика раздражало меня такъ сильно, что я, наконецъ, не вытерпѣлъ, съ дикимъ ревомъ бросился въ комнату и внезапно раскрылъ фонарь… Старикъ испустилъ крикъ, всего только одинъ крикъ.
Въ одинъ момента я свалилъ его на полъ и набросилъ на него подушки и перину, затѣмъ сѣлъ на него и, прильнувъ ухомъ къ перинѣ, улыбался отъ восторга. Мало по малу сердце старика затихало и, наконецъ, все замерло вокругъ: старикъ былъ готовъ. Я поднялъ перину, подушки и заглянулъ прямо ему въ лицо: — сомнѣнія не оставалось, тѣло обратилось въ трупъ; теперь уже проклятый глазъ не будетъ безпокоить меня.
Если вы и теперь еще того мнѣнія, что я сумасшедшій, то сейчасъ разубѣдитесь; слушайте только, какъ находчивъ я былъ при выборѣ мѣръ для сокрытія трупа.
Ночь близилась къ концу и я, что называется, работалъ на всѣхъ парахъ. Быстро откромсавъ голову, руки и ноги, я сорвалъ 3 половицы и уложилъ между дранью куски тѣла; затѣмъ опять также тщательно наложилъ доски и все стало шито-крыто. Смывать было нечего: ни одного кроваваго пятна, такъ я дѣйствовалъ предусмотрительно.
На башенныхъ часахъ пробило 4, когда я совершенно управился со своимъ дѣломъ и, самодовольно потирая руки, посматривалъ на половицы, сокрывшія трупъ. Вдругъ въ наружную дверь раздался стукъ; я совершенно спокойно отворилъ ее, — чего же мнѣ было теперь бояться? Вошли трое полицейскихъ. Оказалось, что ночью кто-то изъ сосѣдей услыхалъ шумъ въ квартирѣ старика и заявилъ полиціи о своихъ подозрѣніяхъ.
Я, впрочемъ, отнесся къ этому совершенно спокойно и принялъ гостей сколь возможно любезнѣе.
— Слышали, говорятъ, крикъ?.. Очень можетъ быть: я часто вскрикиваю во снѣ, а старика и дома не было даже; онъ уѣхалъ по дѣламъ и попросилъ меня покараулить его квартиру… А, впрочемъ, если вамъ сомнительно, осмотрите хорошенько весь домъ, поищите пройдите, пожалуйста, въ его комнату; у него тамъ не мало разныхъ сокровищъ…
И я, съ развязностью настоящаго хозяина, сталъ растворять передъ ними ящики комодовъ и стола, гдѣ находилось все въ неприкосновенности и цѣлости.
Когда осмотръ окончился, полицейскіе извинились въ напрасномъ безпокойствѣ и собрались было уйти, но я любезно предложилъ имъ отдохнуть и самъ, съ безумною отвагою, усѣлся какъ разъ на той половицѣ, подъ которой скрывался еще теплый трупъ.
Мы стали говорить о совершенно постороннихъ вещахъ и я даже чувствовалъ себя въ ударѣ поострить. Вдругъ, среди смѣха, я почувствовалъ страшное головокруженіе и шумъ въ ушахъ; я сознавалъ, что блѣднѣю, смертельно блѣднѣю, и присутствіе полицейскихъ меня ужасно стѣсняло; но они ничего, повидимому, не замѣчали и продолжали разговаривать. А между тѣмъ шумъ становился все явственнѣе и сильнѣе, я надѣялся заглушить его болтовнею, но это плохо мнѣ удавалось. Подъ конецъ онъ принялъ такой рѣшительный характеръ, что мнѣ стало казаться, будто шумъ этотъ не въ ушахъ, а на яву.
Во мнѣ зашевелился какой-то непонятный страхъ и я значительно сталъ усиливать голосъ, но шумъ почти заглушалъ мои слова…
Я съ трудомъ дышалъ, говорилъ все быстрѣе, смѣялся все громче, а полицейскіе ничего еще не замѣчали. Наконецъ я поднялся со стула и, сильно жестикулируя, не говорилъ уже, а почти кричалъ, но шумъ все росъ и росъ…
О, Богъ мой… Что я могъ подѣлать?! На губахъ у меня показалась пѣна, я говорилъ всякую ерунду, хохоталъ, сердился, клялся въ чемъ-то, стучалъ стуломъ, топалъ ногами, но шумъ гудѣлъ въ моихъ ушахъ!.. А полицейскіе все еще сидѣли, болтали и улыбались… Неужели они ничего не слыхали?.. О, всемогущій Боже!.. Нѣтъ, нѣтъ! Они слышали! они подозрѣвали!… они знаютъ!.. Но зачѣмъ же не берутъ меня. Имъ хочется потѣшиться надъ моимъ страхомъ… Такъ нѣтъ же, нѣтъ!..
Я почувствовалъ, что мнѣ надо кричать или умереть…
— Негодяи! вскричалъ я. — Чего вы ломаете комедію!.. Думаете — не понимаю? Такъ знайте же, что я убилъ его, да, убилъ!.. А спряталъ вотъ тутъ!.. Сорвите доски и увидите… Слышите, какъ стучитъ его сердце?.. Ну-же, уносите его скорѣе, я не могу далѣе выносить этого шума…