Чёрная кошка (По; Ребус)/ДО

Черная кошка. : Разсказъ Эдгара Поэ
авторъ Эдгаръ По (1809-1849)., переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Black Cat, 1843.. — Перевод опубл.: 1883. Источникъ: Ребусъ. Еженедѣльный загадочный журналъ. 1883. Іюль. № 26. С.235-237.

ЧЕРНАЯ КОШКА.

(Разсказъ Эдгара Поэ).

Я не прошу и не смѣю просить довѣрія читателей, къ чрезвычайно странной исторіи, которую сейчасъ разскажу. Дѣйствительно, надо быть дуракомъ, чтобы допустить, что кто-либо повѣритъ дѣйствительности факта, когда я самъ готовъ сомнѣваться въ томъ, что видѣлъ собственными глазами. А между тѣмъ, я въ здравомъ разсудкѣ и не въ бреду. Но завтра я долженъ умереть, и я хочу облегчить мою душу… Моя задача представить читателямъ цѣлый рядъ простыхъ фактовъ изъ будничной жизни, безъ всякихъ съ моей стороны коментаріевъ. Въ сложности, эти случаи ужасали, измучили, уничтожили меня. А между тѣмъ, я и не стараюсь ихъ освѣтить… Для меня они были безусловно «ужасны»; многимъ они покажутся не такъ страшными, другимъ просто глупыми и смѣшными… Со временемъ, можетъ быть, найдется умъ болѣе спокойный, болѣе логическій и менѣе раздражительный, чѣмъ мой, и низведетъ ихъ до степени самаго обыкновеннаго и натуральнаго факта; все можетъ быть.

Съ ранняго дѣтства я отличался гуманностью характера. У меня сердце было такое нѣжное и чувствительное, что я скоро сдѣлался игрушкой своихъ сверстниковъ. Особенно я отличался любовью къ животнымъ, и родные позволяли мнѣ имѣть чуть не цѣлый звѣринецъ любимцевъ. Я проводилъ почти все свое свободное время съ ними, и для меня не было большей радости, какъ кормить и ласкать ихъ. Эта страсть возрастала съ годами и не оставила меня даже тогда, когда я сталъ взрослымъ человѣкомъ. Мнѣ нечего объяснять моихъ чувствъ къ животнымъ; тѣ, кто былъ привязанъ когда-либо къ умной и вѣрной собакѣ, поймутъ меня и безъ поясненій.

Я женился рано, и былъ счастливъ, что встрѣтилъ въ женѣ подобную-же симпатію. Замѣтя и мою страсть къ животнымъ, она никогда не упускала случая увеличить нашу коллекцію. У насъ было много птицъ, золотыя рыбки, красивая собака, кролики, маленькая обезьянка и — котъ.

Этотъ котъ былъ замѣчательно великъ и силенъ, шерсть его была черная безъ отмѣтинки, и онъ обладалъ замѣчательной понятливостью. Говоря про его понятливость, жена моя (которая вовсе не была суевѣрна) нѣсколько разъ вспоминала древнее повѣрье, что черная кошка — превращенная вѣдьма. Я не говорю, что она говорила это серьезно, но это сравненіе какъ-то невольно приходитъ мнѣ на память, и я заношу его.

Плутонъ, такъ звали кота, былъ моимъ любимцемъ, моимъ товарищемъ. Я самъ кормилъ его, и онъ слѣдовалъ за мной по пятамъ, куда-бы я ни пошелъ въ домѣ. Мнѣ стоило большаго труда отучить его слѣдовать за мной на улицу.

Наша дружба продолжалась много лѣтъ, впродолженіе которыхъ мой характеръ и мой темпераментъ подъ вліяніемъ демона невоздержанности (я краснѣю, сознаваясь въ этомъ) измѣнился отвратительно. Съ каждымъ днемъ я становился все угрюмѣе, мрачнѣе и раздражительнѣе. Я дозволялъ себѣ даже дерзко обращаться съ женою. Мои любимцы, разумѣется, испытывали на себѣ эту перемѣну характера. Я не только забывалъ про нихъ, но я бывалъ съ ними безчеловѣченъ. Что-же касается Плутона, то я къ нему чувствовалъ еще нѣкоторую привязанность и обращался съ нимъ не такъ жестоко, какъ съ кроликами, обезьяной и собакой.

Но дѣйствіе алкоголя все усиливалось и даже Плутонъ, который отъ старости сталъ также угрюмѣе прежняго, началъ испытывать взрывы моего бѣшенства.

Однажды, когда я возвратился пьяный съ кутежа, мнѣ показалось, что Плутонъ меня избѣгаетъ. Я схватилъ его, но онъ, испуганный насиліемъ, легонько укусилъ мнѣ руку. Тутъ я уже не помню, что сталось со мною; на меня напалъ такой припадокъ пьянаго, дикаго, демоническаго бѣшенства, что я выхватилъ ножъ и, схвативъ несчастное животное за горло, выкололъ ему одинъ глазъ. Я краснѣю, я горю со стыда даже теперь, описывая этотъ проклятый, звѣрскій поступокъ.

Утромъ, когда я проспался и пары алкоголя улетѣли изъ моей головы, я почувствовалъ чувство ужаса, стыда и раскаянія къ моему преступленію. Но и это не подѣйствовало на мою душу, и я скоро потопилъ въ винѣ даже и самое воспоминаніе о моемъ жестокомъ поступкѣ.

Между тѣмъ, котъ выздоравливалъ медленно. Хотя орбита вытекавшаго глаза представляла ужаснѣйшее зрѣлище, но, казалось, животное уже не страдало больше. Оно ходило по дому, какъ и прежде, но избѣгало меня съ видомъ крайняго ужаса. Сначало это меня огорчало, но потомъ это чувство смѣнилось раздраженіемъ. Тогда же появился во мнѣ, для моей окончательной погибили, духъ «противорѣчія»… Я готовъ былъ изтязать самъ себя до боли, до безчувствія, насиловать свою природу, дѣлать зло изъ любви къ злу, и это-то чувство заставило меня совершить заранѣе обдуманную казнь животнаго. Однажды я надѣлъ ему затяжную петлю на шею и повѣсилъ на вѣткѣ дерева въ саду. Я его повѣсилъ, самъ чуть не плача, самъ сознавая, что оно меня любило и никогда не подавало мнѣ причины злиться, повѣсилъ потому, что сознавалъ, что этимъ самымъ совершаю смертный грѣхъ, который никогда не будетъ мнѣ прощенъ… И все это подъ вліяніемъ духа самоистребленія, самоистязанія.

Ночью того дня, когда мною былъ совершенъ этотъ возмутительный поступокъ, меня разбудилъ страшный крикъ: «пожаръ, пожаръ!» Даже занавѣси моей кровати были уже въ пламени. Уже весь домъ былъ въ огнѣ. Только съ большимъ трудомъ удалось спастись мнѣ, женѣ моей и прислугѣ. Разрушеніе было полное, все мое состояніе было погребено подъ дымящимися развалинами дома, и я, потерявъ все, что имѣлъ, предался самому глубокому отчаянію.

Я не только описываю преступленіе и наказаніе, но я передаю цѣлый рядъ фактовъ и не могу опустить ни одного звена. На слѣдующій день я осматривалъ развалины. Стѣны, за исключеніемъ одной, упали. На оставшейся стѣнѣ вся лѣпная работа была цѣла, можетъ быть потому, что была недавно вновь реставрирована, и штукатурка еще не высохла. Цѣлая толпа зѣвакъ окружала стѣну, и съ видимымъ любопытствомъ разсматривала что-то. Слова: «Странно! удивительно» возбудили и мое любопытство; я подошелъ и увидалъ на бѣлой поверхности стѣны, словно барельефъ, высѣченный рукою художника, громадное изображеніе кошки. Изображеніе было поразительно вѣрно и въ довершеніе всего, на шеѣ у животнаго ясно виднѣлась петля и веревка.

При видѣ подобнаго зрѣлища, въ первый моментъ, мной овладѣлъ ужасъ. Но затѣмъ я началъ доискиваться причины, и пришелъ къ такому заключенію: «Я повѣсилъ чернаго кота, я это помню прекрасно, въ саду рядомъ съ домомъ». При крикахъ — «пожаръ!» садъ мгновенно былъ наполненъ толпою, и можетъ быть, кто нибудь изъ толпы, чтобы разбудить живущихъ, бросилъ кошку въ открытое окно. Стѣны своимъ паденіемъ могли придавить трупъ животнаго къ сырой штукатуркѣ; известь, огонь и амоніакъ сгорающаго тѣла довершили остальное…

Хоть я и успѣлъ нѣсколько утѣшить мой разсудокъ подобными соображеніями, но не могъ ничѣмъ защитить голосъ совѣсти, и призракъ несчастнаго животнаго преслѣдовалъ меня нѣсколько мѣсяцевъ. Мнѣ казалось даже, что порою мнѣ жаль бывшаго любимца, и я леталъ по грязнымъ вертепамъ, которые стали теперь моимъ единственнымъ пристанищемъ, ища какое-либо животное, кѣмъ бы я могъ замѣнить моего «Плутона».

Однажды вечеромъ, когда я сидѣлъ въ одномъ изъ самыхъ отвратительныхъ трактировъ, мое вниманіе было привлечено какимъ-то чернымъ предметомъ, покоившимся на одной изъ винныхъ бочекъ, которыя и составляли единственную меблировку комнаты. Я подошелъ и дотронулся до предмета, возбудившаго мое любопытство. Это былъ громадныхъ размѣровъ черный котъ, превосходившій величиною даже «Плутона» и похожій на него замѣчательно. — Все различіе состояло въ томъ, что у «Плутона» была шерсть безусловно черная, а у этого на груди было бѣлое пятно въ ладонь шириною.

Едва я прикоснулся къ нему, какъ онъ тотчасъ всталъ, привѣтливо замурлыкалъ, сталъ тереться о мою руку и казался очень доволенъ тѣмъ, что я приласкалъ его. Это былъ именно тотъ экземпляръ, который я искалъ. Я предложилъ хозяину купить у него это животное, но тотъ отвѣчалъ мнѣ, что котъ не его; откуда онъ явился, онъ не знаетъ и никогда прежде его не видалъ.

Я продолжалъ гладить его, и когда мнѣ наступило время идти домой, котъ пошелъ за мной. Всю дорогу я ласкалъ его. Когда же мы пришли къ моему жилищу, то онъ тотчасъ же расположился, какъ старый знакомый, и очень скоро сдѣлался любимцемъ моей жены.

Что же касается меня, я началъ замѣчать, что во мнѣ стало являться къ нему совершенно противоположное чувство. И я самъ не знаю, почему и отчего, но его постоянная ласковость со мною была мнѣ противна и утомляла меня. Мало по малу это чувство начало превращаться въ озлобленіе и ненависть. — Я сталъ избѣгать встрѣчи съ животнымъ и только нѣкоторое чувство стыда и угрызенія совѣсти, при воспоминаніи о прошломъ поступкѣ, мѣшали мнѣ обращаться съ нимъ жестоко. Въ теченіи нѣсколькихъ недѣль я воздерживался отъ побоевъ и избѣгалъ опротивѣвшее мнѣ животное, какъ бѣгаютъ отъ дыханія чумы.

Одною изъ такихъ причинъ ненависти къ животному было то обстоятельство, что уже дома я разсмотрѣлъ, что и новый котъ, также какъ и Плутонъ, былъ лишенъ одного глаза. Это обстоятельство только увеличило къ нему нѣжность моей жены, которая была, какъ я уже говорилъ, одарена самымъ сердечнымъ и нѣжнымъ характеромъ.

Что же касается животнаго, то какъ будто-бы моя ненависть къ нему увеличивала его привязанность ко мнѣ. Котъ преслѣдовалъ меня шагъ за шагомъ, съ назойливостью, которую трудно заставить понять читателя. Стоило мнѣ только сѣсть, онъ тотчасъ или забивался подъ стулъ или прыгалъ ко мнѣ на колѣни, и осыпалъ меня своими отвратительными ласками. Если же я вставалъ, онъ вертѣлся подъ ногами, чуть не роняя меня, или, цѣпляясь, взбирался на грудь. Въ это мгновеніе, хотя я и былъ бы готовъ убить его однимъ ударомъ, но мою руку удерживало не столько старое раскаяніе, сколько, я долженъ признаться, «паническій страхъ предъ звѣремъ».

Хотя эта паника и не была возбуждена страхомъ физической боли, а между тѣмъ я не нахожу другаго слова для ея опредѣленія. Даже теперь, сидя въ тюрьмѣ, мнѣ совѣстно сознаться, что главной причиной этого непонятнаго страха было фантастическое, невѣроятное предубѣжденіе…

Я уже говорилъ, что у новаго кота на груди было большое бѣлое пятно неопредѣленной формы. Но мало по малу, совершенно незамѣтно, это пятно стало принимать замѣчательную ясность очертаній. Съ каждымъ днемъ эта ясность увеличивалась, и теперь оно представляло предметъ, который я даже произношу съ болѣзненнымъ трепетомъ… Это было изображеніе висѣлицы… ужасной кровавой машины… машины ужаса и преступленія, агоніи… и смерти.

Я былъ мученикомъ… безсловесное животное было моимъ палачемъ, моимъ мучителемъ. Увы, я не зналъ больше покоя ни днемъ, ни ночью… Днемъ животное не давало мнѣ не минуты покоя, а ночью, едва я приходилъ въ себя отъ гнетущихъ меня думъ, какъ тотчасъ же чувствовалъ на своемъ лицѣ теплое дыханіе ненавистнаго «предмета» и тяжесть его тѣла, какъ неотвязный кошмаръ, придавливала мнѣ грудь, и я не могъ ничѣмъ согнать его съ моего сердца. Подъ вліяніемъ этихъ фактовъ, остатокъ добра во мнѣ исчезъ.

Страшныя, темныя мысли омрачали мой умъ, самыя страшныя и самыя мрачныя мысли изъ всѣхъ мыслей. Я сталъ мизантропомъ, я возненавидѣлъ все живущее и всѣхъ живущихъ. Бѣдная жена моя безропотно выносила всѣ бѣшеныя вспышки моего дикаго и неукротимаго характера, которыя меня ослѣпляли во время припадковъ бѣшенства.

Однажды она шла вмѣстѣ со мной въ погребъ того несчастнаго жилища, въ которомъ я жилъ послѣ потери состоянія. Котъ шелъ слѣдомъ и, вертясь между ногъ, чуть не сбросилъ меня головою внизъ по крутой лѣстницѣ. Тутъ гнѣвъ мой вышелъ изъ предѣловъ… Я поднялъ топоръ и направилъ неотвязчивому животному ударъ, который долженъ-бы былъ убить его на мѣстѣ… Но ударъ былъ отведенъ женою… Я вырвалъ мою руку изъ ея руки, и не помня себя, подстрекаемый бѣшеной, демонской злобой, ударомъ топора раскроилъ ей черепъ… Она даже не вскрикнула и упала мертвой.

Совершивъ это ужасное убійство, я тотчасъ принялся изыскивать средства, какъ скрыть трупъ. Я хорошо понималъ, что не могу вывезть его изъ дому, не возбудивъ вниманія сосѣдей. Множество проэктовъ промелькнуло въ моей головѣ. Сначала я думалъ изрѣзать трупъ на куски, уничтожить ихъ огнемъ. Потомъ я рѣшился выкопать могилу въ подвалѣ. Еще много другихъ способовъ скрытія представлялись мнѣ возможными; наконецъ, я остановился на одномъ… Замуравить въ стѣну мертвое тѣло, такимъ-же образомъ, какъ, бывало, средневѣковые монахи замуравливали свои жертвы.

Погребъ какъ-бы нарочно былъ приспособленъ къ этой цѣли. Стѣны были выведены съ громадными выбоинами и сплошь замазаны слоемъ штукатурки, которая отъ сырости еще не окрѣпла. Кромѣ того, въ одной изъ стѣнъ было пробито нѣчто въ родѣ ниши, и я предполагалъ, что скрывъ въ это отверстіе тѣло и заложивъ его кирпичами и известью, я скрою трупъ отъ самыхъ внимательныхъ взглядовъ.

Я не ошибся въ своихъ разсчетахъ. Помощью заступа я разобралъ кирпичи, которыми было заложено отверстіе, и, поставивъ тѣло къ стѣнѣ, придерживалъ до тѣхъ поръ, пока не возстановилъ первоначальную кладку. Доставъ съ большой осторожностью извести, песку и глины, я приготовилъ цементъ, который по виду ничѣмъ не отличался отъ стараго, и старательно задѣлалъ имъ всѣ швы кладки. Когда я окончилъ работу, то съ удовольствіемъ могъ засвидѣтельствовать, что успѣхъ превзошелъ мои ожиданія. На стѣнѣ не было замѣтно ни малѣйшихъ признаковъ работы. Я выскоблилъ и вытеръ всѣ слѣды крови и, съ торжествующимъ видомъ взглянувъ кругомъ себя, подумалъ: ну, кажется, здѣсь мои труды не пропали даромъ.

Первой моей заботой было разыскать животное, которое было причиной такого ужаснаго несчастія, такъ какъ я, наконецъ, рѣшился покончить съ нимъ разомъ. Если бы я встрѣтилъ его въ эту минуту, участь его была-бы рѣшена; но, какъ кажется, оно, какъ-бы испуганное припадкомъ моего бѣшенства, старалось не показываться мнѣ на глаза. Я чувствовалъ какое-то странное чувство облегченія, а такъ какъ и ночью оно не возвращалось, то я провелъ первую ночь, со времени прихода его въ домъ, покойно, не смотря на тяжелыя воспоминаніи только что совершеннаго преступленія.

Прошло еще три дня, и мой палачъ не возвращался. Я началъ дышать свободнѣе. Страшилище навсегда оставило мой домъ! Значитъ, я никогда не увижу его болѣе! Какое счастіе… Подъ вліяніемъ этихъ радостныхъ мыслей даже воспоминанія моего тайнаго преступленія тяготило меня гораздо меньше. Хотя и было назначено слѣдствіе, но я былъ увѣренъ, что ничего розыскать невозможно, и потому былъ совершенно спокоенъ.

На четвертый день послѣ убійства, толпа полицейскихъ явилась неожиданно въ мое жилище и произвела обыскъ, но увѣренный въ невозможности разыскать мѣсто, гдѣ спрятанъ трупъ, я даже и не смутился, когда полицейскій офицеръ предложилъ мнѣ присутствовать при изслѣдованіи подвала. Наконецъ, полиція въ четвертый разъ спустилась въ подвалъ; я, увѣренный въ своей безопасности, шелъ съ ними съ спокойствіемъ вполнѣ невиннаго человѣка; ни одинъ мускулъ во мнѣ не дрожалъ. Я ходилъ по погребу взадъ и впередъ съ большою увѣренностью до тѣхъ поръ, пока полицейскіе, окончивъ осмотръ, собрались уходить. Радость моя была такъ велика, что я не могъ не проговориться, я непремѣнно хотѣлъ сказать хоть слово, хоть одно слово, для выраженія своего полнаго торжества.

— Джентельмены, — сказалъ я, когда они уже поднимались по лѣстницѣ, — я очень радъ, что, сумѣлъ разсѣять ваши подозрѣнія. Теперь желаю вамъ быть болѣе учтивыми и добраго здоровья. Однако, къ слову сказать, джентельмены… (мнѣ такъ хотѣлось добавить еще какую нибудь фразу, что я съ развязнымъ видомъ добавилъ) — стѣны этого дома удивительно прочно сложены…

И тутъ, просто бравируя, я сильно ударилъ тросточкой, которая была въ моихъ рукахъ, по новосложенной могилѣ жены.

Боже!.. Едва звукъ моихъ ударовъ раздался въ подвалѣ, какъ изъ глубины могилы раздался чей-то жалобный стонъ. Сначала чуть слышный и прерывающійся, онъ превратился въ дикіе крики, въ какой-то нечеловѣческій, дикій визгъ, въ ревъ, въ которомъ слышался и ужасъ и торжество, вопли, которыя можно слышать только въ аду… въ отчаянные крики грѣшниковъ, въ проклятья демоновъ.

Передать, что со мной сталось — невозможно, я задрожалъ и прислонился къ противуположной стѣнѣ. Въ теченіи нѣсколькихъ секундъ полицейскіе, пораженные ужасомъ, оставались неподвижными. Но чрезъ минуту дюжина сильныхъ рукъ кинулась къ стѣнѣ съ ломами и заступами. Вся новая кладка отвалилась однимъ кускомъ. Полуразложившееся и окровавленное тѣло стояло прямо предъ испуганными глазами зрителей. На головѣ трупа, съ кровавымъ ртомъ и сверкающимъ единственнымъ глазомъ, сидѣло чудовище, подтолкнувшее меня на убійство. Его дикій вой предалъ меня въ руки палачей… Я замуровалъ чудовище вмѣстѣ съ трупомъ въ могилу.