Студентка (Тодд; Журавская)/МБ 1899 (ДО)

Студентка
авторъ Маргарет Тодд, пер. Зинаида Николаевна Журавская

Оригинал: англ. Mona Maclean, Medical Student, опубл.: 1892. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Міръ Божій», №№ 1-8, 1899.

СТУДЕНТКА.

Романъ Грэхэмъ Трэверса.

Переводъ съ англійскаго З. Журавской.

I.
Въ саду.

— Я хотѣла бы умереть!

— Гм! Оно и видно.

Отвѣтъ послѣдовалъ не сразу. Первая изъ собесѣдницъ осторожно выпутывалась изъ гамака, въ которомъ она лѣниво качалась, подъ тѣнью почернѣвшей отъ дыма липы.

— Нѣтъ, — выговорила она, наконецъ, расправляя складки своею хорошенькаго голубого платья, — льщу себя надеждой, что по мнѣ этого не видно. Я не разъ уже говорила вамъ, милая Мона, что въ дѣлѣ пріобрѣтенія хорошей практики, умѣнье причесываться, по крайней мѣрѣ, не менѣе важно, чѣмъ умѣнье разсѣкать трупы.

Она тряхнула темно-красными локонами и съ вызывающимъ видомъ выпрямилась во весь ростъ; — злѣйшій критикъ не посмѣлъ бы сказать, что ея внѣшность не соотвѣтствуетъ ея принципамъ. Внезапно она вся точно ослабѣла, опустилась, и лицо ея выразило глубокое отчаяніе, полу-искренное, полу-напускное.

— А все-таки я желала бы умереть, — повторила она.

— Не вижу, зачѣмъ вамъ заставлять меня желать того же? Почему мы бросили читать?

— Бросила! Это мнѣ нравится! Я и не начинала. За цѣлые полчаса я ни разу не перевернула страницы. Вотъ награда за терпѣніе!.. Который часъ?

— Четверть перваго.

— Только-то? А списки выставятъ не раньше двухъ. Мы когда пойдемъ?

— Около трехъ, я думаю, — это будетъ благоразумнѣе, — чтобы избѣжать давки.

— Благодарю васъ! Я намѣрена быть тамъ ровно въ два. Давки никакой не будетъ. Вѣдь это не матрикулы; притомъ же теперь всѣ разъѣхались. Какъ жаль, что я не могла тоже уѣхать! Дали бы знать что телеграфу, — и кончено. А тутъ будутъ тебя поджаривать на медленномъ огнѣ. Одинъ просмотръ списковъ чего стоитъ!..

Она вдругъ оборвала свою рѣчь. Мона вернулась къ своей книгѣ, но не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ зонтикъ подруги заслонилъ ютъ нея страницу.

— Пріятная перспектива, не правда ли? — мучиться для того, чтобъ другія студентки узнали, что всѣ перешли, кромѣ тебя!

— Люси, вы невыносимы. Уложили вы свои вещи?

— Точно такъ-съ.

— Вы намѣрены ѣхать всю ночь въ этомъ платьѣ?

— Не будучи милліонершей, какъ вы, — не собираюсь. Вы и не подозрѣваете, какую компанію придется выдержать этому платью. Но не захотите же вы, чтобъ я шла въ Бёрлингтонъ-гоузъ въ своемъ старомъ саржевомъ?

— Почему же нѣтъ? Вы сами говорите, что всѣ разъѣхались.

— Совершенно вѣрно. Потому-то мы и будемъ en évidence^[1], какъ исключенія. Я вовсе не желаю, чтобъ меня принимали за «передовую-женщину». Тамъ будетъ кой-кто изъ мужчинъ, и я…

Но Мона не слушала. Она поднялась съ подушекъ, на которыхъ лежала, и расхаживала взадъ и впередъ по травѣ.

— А знаете, что, Мона, — говорить вы можете, что хотите, а все-таки вы сами волнуетесь, хотя у васъ-то ужъ нѣтъ никакой на это причины.

Мона остановилась и скользнула взглядомъ по своей товаркѣ.

— Почему это? Вы думаете, что если я разъ прошла черезъ эту пытку, такъ ужъ и привыкла, какъ угорь къ тому, что съ него сдираютъ кожу?

— Какія глупости! Какъ вы ухитрились провалиться тогда; — этого я не берусь объяснить, да и никто не возьмется, но что вамъ, при всемъ желаніи, не удастся повторить такой подвигъ, — это ужъ вѣрно. Вы, конечно, попадете въ списокъ перешедшихъ съ отличіемъ.

Мона пожала плечами.

— Можетъ быть, — выговорила она спокойно, — если только перейду. Но вопросъ въ томъ, перейду ли?

Теперь подруги шли рядомъ.

— А еслибъ вы даже и не перешли? Это былъ бы позоръ для экзаменаторовъ и жестокая обида для васъ, но, помимо этого, не вижу тутъ ничего ужаснаго. Огорчаться вѣдь некому.

Мона вспыхнула, подняла брови и, изумленно повернувъ голову къ товаркѣ, устремила на нее вопросительный взглядъ.

— Я хочу сказать, — торопливо заговорила Люси, — что вы… не такая, какъ я… ну, словомъ, что вы не дочь деревенскаго пастора. Если я провалюсь, я сдѣлаюсь басней всего прихода. Зеленщикъ будетъ выражать мнѣ черезъ прилавокъ свое соболѣзнованіе; почтальонъ разнесетъ свѣжую новость по всей округѣ, и въ первый же базарный день объ этомъ узнаютъ всѣ сосѣдніе фермеры. Pater’у это будетъ страшно обидно; онъ…

— Насколько я его знаю, мнѣ кажется, это не помѣшаетъ ему высоко нести голову.

Обѣ разсмѣялись.

— Кстати, вы мнѣ напомнили…-- Люси вынула письмо изъ кармана; — онъ страшно безпокоится насчетъ вашего пріѣзда; ему такъ хочется, чтобъ вы погостили у насъ это лѣто. Вы вѣдь его совсѣмъ очаровали. Съ тѣхъ поръ даже я грѣюсь въ лучахъ вашей славы. Онъ рѣшилъ, что изъ меня въ концѣ-концовъ таки можетъ выйти, что-нибудь путное, если у меня хватило смысла оцѣнить васъ.

— Я сама не понимаю, почему насъ съ вами такъ тянетъ другъ къ другу, — раздумчиво выговорила Мона. — Должно быть, я на дѣлѣ менѣе серьезна, чѣмъ кажусь, а вы не такая вѣтреница, какой васъ считаютъ. Мы сходимся, такъ сказать, на общей почвѣ. Я вижу въ васъ ту сторону моей природы, которую я обыкновенно не нахожу возможности проявить; очень возможно, что и я на васъ произвожу такое же впечатлѣніе. Каждая изъ насъ избавляетъ другую отъ необходимости…

— Полноте, пожалуйста, — перебила Люси. — Я никогда не затрудняюсь «проявить» свою природу, да и вы, слава Богу, не всегда такъ мрачны, какъ сегодня. Но вы, конечно, не пріѣдете? Что для васъ пикники и лаунъ теннисъ, когда вы Вѣчный жидъ въ юбкѣ?

— Это ужасно мило со стороны вашего отца; не умѣю сказать, какъ я цѣню его доброту, но боюсь, что пріѣхать я дѣйствительно не могу.

— Я такъ и думала. Куда же вы на сей разъ направите свой путь — къ сѣверному полюсу, или въ пустыни Аравіи?

Мона засмѣялась.

— Сказать правду, мнѣ нужно сначала свести счеты и провѣрить свои капиталы, прежде чѣмъ двинуться куда-нибудь.

— Какъ! Вамъ? Этакому-то Крезу?

— Упрекъ заслуженъ, хоть, можетъ быть, вы и не собирались упрекать меня. Я слишкомъ много истратила. Экстренныя работы въ лабораторіи, извозчики…

— И ваши хорошенькія платья…

— …и мои хорошенькія платья, — повторила Мона, съ видомъ человѣка, добровольно исповѣдующаго свои грѣхи.

— И неразрѣзанныя книги только-что изъ-подъ пресса.

— Ну, этихъ не слишкомъ-то много.

— И благотворительность.

— Увы! въ моей записной книжкѣ такіе расходы занимаютъ очень мало мѣста.

— Да билеты въ концерты, да перчатки для неимущихъ подругъ, да кресла въ театръ, — и каждый разъ по два вмѣсто одного…

— Вздоръ, Люси! Принимая во вниманіе, какъ мы работали, не могу сказать, чтобъ мы тратили слишкомъ много на развлеченія. Нѣтъ, нѣтъ, на все это денегъ хватило бы. Отецъ оставилъ мнѣ приблизительно четыреста фунтовъ въ годъ.

— Боже милостивый!

Еслибы Мона прибавила еще ноль, ея подруга не была бы болѣе поражена громадностью суммы.

— Ну, вотъ! Вы удивляетесь, какъ настоящая школьница…

Дѣйствительно, школьница!

— Вамъ дается тридцать-сорокъ фунтовъ въ годъ, и вы воображаете, что за эти деньги вы одѣваетесь, путешествуете, развлекаетесь и потихоньку покупаете себѣ лакомства. Вы не замѣчаете, что родители, кромѣ этого, еще массу тратятъ на васъ; это для васъ такъ же естественно, какъ воздухъ, которымъ вы дышите. Вы ходите съ матерью въ шкафы и кладовыя, ѣздите съ отцомъ въ городъ, и каждый разъ при этомъ тратите деньги или получаете вещи, которыя стоятъ денегъ. Кромѣ того, вы дѣлаете долги; когда это открывается, происходитъ семейная сцена, вы немножко поплачете, отецъ запустятъ руку въ карманъ, и въ результатѣ — долги заплачены, и вамъ перепалъ фунтикъ-другой. Все это я отлично знаю. Ваше жалованье — чистѣйшая коммерція. Надо все это принять въ расчетъ, прежде чѣмъ судить о моихъ доходахъ.

Люси все время стояла съ потупленными глазами. Теперь она подняла ихъ и медленно выговорила, передразнивая манеру пріятельницы:

— Не думаю, чтобы я когда-либо въ жизни слышала болѣе одностороннее сужденіе.

Мона засмѣялась.

— Всѣ революціи и реформаціи — плоды одностороннихъ сужденій.

— Я уже просила васъ не изводить меня своей ученостью. Притомъ же, ваше сѣмя падаетъ на каменистую почву. Пожалуста, не вздумайте продѣлывать свои опыты революцій и реформъ надо мной!

— Другъ мой, если вы намѣрены цитировать древне-еврейскую литературу, пожалуйста, сначала ознакомьтесь съ ней хорошенько. Вы мнѣ напомнили, что я не дочь священника; позвольте мнѣ напомнить вамъ, что сѣмя, упавшее на каменистую почву, взошло.

— Ну и радуйтесь! Богъ съ нимъ, съ этимъ сѣменемъ! Вы сказали, что получаете четыреста фунтовъ въ годъ?

— Приблизительно. Иногда больше, иногда меньше. Этотъ годъ выпалъ какъ разъ неудачный, и я сильно подозрѣваю, что теперь я сижу на мели. Если, — какъ я горячо надѣюсь, — мои подозрѣнія несправедливы, я съѣзжу недѣльки на двѣ въ Скай. Кромѣ того, я обѣщала провести мѣсяцъ на восточномъ берегу Шотландіи, у кузины моего отца.

— Мнѣ казалось, что у васъ нѣтъ родныхъ.

— Да ихъ и нѣтъ, кромѣ этой, — по крайней мѣрѣ, кузины. И этой я никогда не видала и, вѣроятно, даже не узнала бы о ея существованіи, еслибъ она не написала мнѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, прося одолжить ей двадцать фунтовъ стерлинговъ. Теперь ея дѣла поправились, но она все не можетъ забыть одолженія и разсыпается въ благодарностяхъ. Не думаю, чтобъ она была настоящей леди. Дѣду моему повезло въ жизни больше, чѣмъ всѣмъ его роднымъ; отцу тоже, такъ что это моя вина, если мы съ кузиной Рэчелью не пошли разными путями.

— Зачѣмъ же вы ѣдете къ ней?

— Право не знаю. Давно обѣщала, — она собственно проситъ, чтобъ я совсѣмъ поселилась у нея; — притомъ же мнѣ хочется взглянуть на «владѣнія предковъ».

— А другихъ родныхъ у васъ нѣтъ?

Мона засмѣялась.

— Сестра моей матери недавно вернулась изъ Индіи съ своимъ супругомъ, но мы и теперь такъ же далеки другъ отъ друга, какъ въ то время, когда насъ раздѣлялъ океанъ. Не думаю, чтобъ она и съ матерью были особенно близки. Къ тому же трудно себѣ представить, какъ она смотритъ на женщинъ, изучающихъ медицину.

— Погодите, — сказала Люси. — Когда вы будете знаменитымъ врачомъ…

— Знаю, знаю, — разъѣзжающимъ въ собственномъ экипажѣ.

— На парѣ кровныхъ лошадей.

— Закутаннымъ по уши въ драгоцѣнные соболя.

— Въ пріемной котораго терпѣливо ждутъ герцогини и т. д. и т. д. Ну да, тогда она пожалѣетъ. Она, конечно, страдаетъ какой-нибудь непонятной внутренней болѣзью, надъ которой напрасно ломали себѣ голову всѣ лондонскіе врачи. Въ концѣ концовъ она рѣшится на послѣднее средство — обратиться ко мнѣ. Я приду, посмотрю, махну рукой, глядишь, она и здорова. Но, конечно, трудно ожидать, чтобъ она это предвидѣла заранѣе. Для этого требуется умъ выше дюжиннаго; притомъ же это испортило бы все дѣло.

II.
Списки.

Сомнѣнія больше не можетъ быть. Списки выставлены.

Еще издали дѣвушки увидали небольшую группу людей, безмолвно я жадно пробѣгавшихъ столбцы именъ. Тѣ, кому удалось занять первыя мѣста, не спѣша дѣлали отмѣтки въ своихъ записныхъ книжкахъ. Стоявшіе позади напрягали зрѣніе, напрягали каждую мышцу въ тѣлѣ, усиливаясь разглядѣть одно имя, удостовѣриться въ единственномъ фактѣ, интересномъ для нихъ.

— Я говорила, что надо было подождать, — спокойно сказала Мона, стараясь не выдать своего волненія, хотя дыханіе спиралось у нея въ груди.

— Можетъ быть, я могу помочь вамъ? — предложилъ высокій господинъ, стоявшій рядомъ съ ними. — Скажите мнѣ фамилію особы, интересующей васъ.

— О, благодарю васъ, — отозвалась Мона съ любезной улыбкой. — Мы подождемъ. Мы интересуемся нѣсколькими лицами.

Онъ посторонился, чтобы пропустить ихъ впередъ; скоро очередь дошла до нихъ.

— По второму разряду! — воскликнула Люси, дойдя до собственной фамиліи; въ этомъ возгласѣ слышались и облегченіе, и досада. Ну и за то спасибо! Дайте-ка взглянуть, кто со мной. А теперь посмотримъ перешедшихъ съ отличіемъ. Мона Моклинъ… Мона Моклинъ…

Второй списокъ былъ очень коротокъ; нѣсколькихъ секундъ оказалось достаточно, чтобъ убѣдиться…

— Охъ! — невольно вырвалось у Люси, когда истина сдѣлалась для нея очевидной.

— Тссъ! — тихо и торопливо выговорила Мона. — Такъ оно и должно быть. Идемте.

Она потащила подругу внизъ по ступенькамъ и мимо почтовой конторы, по Ридженть-стритъ.

— Вотъ что, голубчикъ, надо вѣдь еще послать эти проклятыя телеграммы…-- начала Люси, словно оправдываясь.

— Да, да, знаю. Саѣшить некуда. Дайте мнѣ подумать.

Солнце свѣтило ярко, но руки Моны были холодны, какъ свинецъ. Она не вѣрила въ новую неудачу. Тутъ какая-нибудь ошибка. Ея фамилію напечатали неправильно, или, можетъ быть, случайно совсѣмъ пропустили ее. Завтра дѣло разъяснится. Не можетъ быть, чтобы она опять провалилась на экзаменѣ. Да и вправду ли тамъ нѣтъ ея имени? Можетъ быть, она сама проглядѣла его?

— Люси, — сказала она, — вы ничего не имѣете противъ того, чтобы вернуться и еще просмотрѣть списки?

— Конечно, надо вернуться. Мы, должно быть, ошиблись. Это просто смѣшно.

Но въ глубинѣ души она знала, что онѣ не ошиблись.

Когда онѣ вернулись, возлѣ доски съ именами почти никого уже не было; ничто не мѣшало имъ внимательно и спокойно просмотрѣть списки отъ начала до конца.

— Это стыдъ и позоръ! — негодовала Люси. — Велика радость перейти, если экзаменаторы такъ мало смыслятъ въ своемъ дѣлѣ!

— Вздоръ! Такъ оно и должно быть. Вѣдь мнѣ попался билетъ, который я хуже всего знала. Идемте.

— Можетъ быть, вы подождете здѣсь, пока я отправлю телеграммы?

— Нѣтъ, я пойду вмѣстѣ съ нами.

Онѣ скрылись отъ жары и свѣта въ пыльной полутемной лавчонкѣ. Мона у стола оперлась локтемъ на прилавокъ. Теперь она начинала вѣрить, по осмыслить случившагося еще не могла. — Какъ я буду мучиться завтра! — думала она, вздрагивая отъ ужаса.

— Радость и горе идутъ рядомъ! — улыбнулась она, прочитавъ телеграммы, написанныя подругой. — …"Двѣ мелющія въ жерновахъ: одна возьмется, другая оставится".

— Да перестаньте же! — вскричала Люси, слегка топнувъ ножкой. Въ эту минуту она страдала больше, чѣмъ Мона.

Обѣ дошли до Гоуэръ-стритъ, не проронивъ ни слова.

— Зайдете напиться чаю? Не хотите? Ну такъ до свиданія, дорогая. Берегите себя. Мой сердечный привѣтъ вашимъ родителямъ. Пишите мнѣ сюда.

Мона весело кивнула головкой подругѣ, отперла дверь своимъ клюнемъ и вошла въ прохладныя темныя сѣни. Она еле еле дотащилась до своей уютной гостиной, вошла и заперла дверь на задвижку. Она содрогнулась при видѣ старыхъ знакомыхъ — Казна, Фостера, Митчеля, Брюса, рабочей лампы, ящика съ инструментами, которые она любила величать «игрушками изъ слоновой кости». Взглядъ ея упалъ на ея собственное отраженіе въ задрапированномъ зеркалѣ и она подошла въ плотную къ блѣдному, энергичному, выразительному лицу.

— Не все ли равно? — выговорила она, какъ бы бросая кому-то вызовъ. Мы съ тобой отъ этого не заплачемъ. Не все ли равно? Ay de mi! Развѣ есть на свѣтѣ что-нибудь важное? И что такое въ сущности успѣхъ или неуспѣхъ?

Изъ этого монолога вы можете составить себѣ довольно правильное понятіе о возрастѣ моей героини.

III.
«Безуміе юности».

На другой день, утромъ Мона говорила себѣ:

— Неужто начинать опять сначала всю эту муку? Нѣтъ, ужъ лучше бросить все и эмигрировать.

Она полулежала, облокотясь на подушки; волосы ея всѣ спутались отъ безсонной ночи; руки разсѣянно играли шнурками и кружевомъ утренняго капота.

— Почему это не несутъ кофе?

Она не успѣла докончить, какъ вошла горничная съ подносомъ, соблазнительно уставленнымъ разными яствами.

— Вы плохо выглядите, барышня. Вамъ нездоровится? — участливо освѣдомилась она. Мона была изъ тѣхъ жилицъ, которыми дорожатъ.

— Нѣтъ. Только голова болитъ. Я сегодня не выйду. Черезъ полчаса принесите мнѣ горячей воды.

— Какъ это люди эмигрируютъ? — продолжала себя спрашивать Мона, когда горничная ушла. — Запасаются горшками и кастрюлями, — это я знаю, но это при отъѣздѣ; — а потомъ, когда пріѣдутъ? Интересно знать, гожусь ли я въ фермерши. Что тамъ ни говори, а вѣдь въ жилахъ моихъ течетъ немало доброй старой мужицкой крови. Что дѣлаютъ переселенцы? Мужики роются въ землѣ; на долю женщинъ должно быть выпадаетъ стряпня и штопанье. Завидная перспектива!.. Въ мои лѣта, говорятъ, нельзя получить шахъ и матъ, а похоже на то, очень похоже.

Часъ спустя, Мона углубилась въ вычисленія. Передъ ней лежали на столѣ счетныя книги; на отдѣльныхъ листкахъ красовались столбцы цифръ, изъ дѣйствій преобладали сложеніе и вычитаніе. Съ каждой минутой складка между ея бровями врѣзывалась глубже.

— На мели! — выговорила она наконецъ, поднявъ голову и скрестивъ руки. — Это слишкомъ мягкое выраженіе. Нѣтъ, милая моя Люси, это ужъ не мель, а подводные камни.

Она долго сидѣла, молча потомъ взяла пачку писемъ, на которыя она еще не успѣла отвѣтить, вытащила одно, откинулась на спинку кресла и обвела критическимъ взоромъ конвертъ.

— По виду нельзя сказать, чтобы корреспондентка была интеллигентная. Насмѣшники, пожалуй, назвали бы и самое письмо безграмотнымъ. Чтожъ изъ того?

Мона развернула письмо и тщательно перечла его. Первый разъ она небрежно пробѣжала его и отложила въ сторону; — письмо пришло въ самый разгаръ экзаменаціонной горячки. — но теперь, будь это предсказаніе Дельфійскаго оракула, Мона не могла бы штудировать его съ большимъ вниманіемъ.

"Дорогая кузина, — получила ваше письмо нынче утромъ и, получивши его, очень обрадовалась. Боюсь, что вамъ здѣсь покажется скучновато, послѣ Лондона, — ну, да ничего; мы будемъ стараться развлекать васъ.

(«Гмъ! — подумала Мона; — это означаетъ чай съ пирожками и коржиками домашняго приготовленія, — цвѣточныя выставки, — можетъ быть, даже изрѣдка soirée въ капеллѣ. Куча развлеченій»!)

«Никто здѣсь не подозрѣваетъ о вашемъ намѣреніи сдѣлаться докторшей, а чего не знаешь, то и не обидно. У насъ такое намѣреніе показалось бы очень страннымъ, признаться, я и сама такъ думаю и не теряю надежды, что вы встрѣтитесь съ какимъ-нибудь красивымъ господчикомъ…»

(Господчикомъ! вздохнула Мона) — «…который заставить васъ позабыть объ этомъ. Моя племянница, которая жила у меня нѣсколько лѣтъ, теперь уѣхала въ Америку вѣнчаться, вы теперь у меня почти что единственный близкій человѣкъ, и мнѣ бы очень хотѣлось, чтобъ вы надумались жить у меня, пока сами не выйдете замужъ. Да и денежки поберечь не мѣшало бы; мнѣ платы не надобно, довольно и того, что буду не одна, а въ компаніи. Мнѣ все равно надо искать кого-нибудь на мѣсто племянницы, а вѣдь разница большая, свой человѣкъ живетъ или чужой. Кровь то вѣдь не вода сами знаете.»

(Вотъ ужъ не знаю, — подумала Мона. — Мнѣ кажется, милѣйшая кузина, что возьми вы себѣ помощницу по газетному объявленію, всякая подошла бы вамъ лучше меня. Это все равно, что взять ребенка на воспитаніе).

"Черкните словечко, когда васъ ожидать.

"Любящая васъ кузина, «Рэчель Симпсонъ».

Мона задумчиво свернула письмо и снова вложила его въ конвертъ, затѣмъ встала изъ-за письменнаго стола, бросилась въ кресло качалку и заложила руки за голову.

Не мало трудныхъ задачъ рѣшила она подъ мѣрныя убаюкивающія движенія этой качалки, но сегодня и это не помогало. Мона вскочила съ мѣста и принялись ходить изъ угла въ уголъ. Отъ времени до времени она останавливалась у окна и разсѣянно смотрѣла на домовыя телѣги, нагруженныя багажемъ и направляющіяся къ станціи желѣзной дороги, или обратно.

— Почему это мнѣ все вдругъ стало противно? — думала она. — Еслибъ на земномъ шарѣ нашелся уголокъ, гдѣ мнѣ дѣйствительно хотѣлось бы побывать, я, пожалуй, съумѣла бы добыть денегъ; но у меня нѣтъ желаній. Я даже почти не жалѣю о томъ, что не выдержала экзамена.

Она вернулась къ письменному столу, взяла перо, бумагу и принялось быстро писать. Въ такомъ настроеніи люди не задумываются надъ рѣшеніями, которыя могутъ наладить или исковеркать всю жизнь.

"Милая кузина Рэчель, — когда я получила ваше письмо, у меня было очень много дѣла и заботъ; вотъ почему я не отвѣтила на него раньше.

"Неудивляюсь, что вы не видите надобности въ женщинахъ-врачахъ; это естественно, когда живешь въ здоровой мѣстности, въ деревнѣ, гдѣ кажется и болѣзней никакихъ не знаютъ, кромѣ дряхлости, лихорадокъ да переломовъ. Можетъ быть, еслибъ, вы побывали здѣсь въ какой-нибудь больницѣ, вы перемѣнили бы мнѣніе, но объ этомъ мы поговоримъ при свиданіи. Гожусь ли я лично для жизни, которую избрала, это вопросъ другой. Относительно этого, само собой, даже и непредупрежденные люди могутъ думать различно. Въ послѣднее время мнѣ не везло, хотя я работала добросовѣстно; вдобавокъ я истратила больше денегъ, чѣмъ бы слѣдовало. По этимъ и еще по другимъ причинамъ, которыя не такъ легко выразить словами, мнѣ страшно хочется уйти на время отъ лондонскаго шума и суеты — мнѣ хотѣлось бы уѣхать, именно въ деревню, гдѣ можно читать, думать, жить спокойно и, если можно, быть кому-нибудь полезной.

"Съ Вашей стороны было очень мило предложить мнѣ поселиться у васъ на неопредѣленное время. Вы не знаете, какая я нелюбезная и замкнутая; но если вы дѣйствительно готовы купить «поросенка въ мѣшкѣ», я, съ своей стороны, готова пріѣхать къ вамъ на полгода. Къ концу этого времени вы узнаете большую часть моихъ недостатковъ и подыщите себѣ болѣе подходящую помощницу. Я буду платить вамъ за столъ, сколько вы сами назначите, и очень буду рада, если съумѣю быть вамъ чѣмъ-нибудь полезной.

Преданная вамъ Мона Маклинъ".

Завтракъ былъ уже на столѣ, когда Мона кончила писать. Она подняла крышку съ блюда, съ отвращеніемъ поглядѣла на аппетитныя котлетки, положила себѣ на тарелку одну и — замечталась.

— Мона, душа моя, это не годится, — сказала она, съ усиліемъ отрываясь отъ своихъ грезъ. — Шахъ и матъ, или не шахъ и мать, а увядать, какъ цвѣточку, я тебѣ не позволю, и морить себя голодомъ тоже — Hörst du wohl^[2]?

Послѣ геройской, хотя и не совсѣмъ удачной попытки позавтракать Мона перечла только что написанное письмо, стараясь относиться къ нему критически.

Вложивъ въ конвертъ и запечатавъ, она пожала плечами.

— Безуміе юности! Ну и пусть! Кто не былъ юнъ? А людей не безумныхъ тоже очень немного.

Она надѣла шляпку и сама отнесла письмо на почту. Ей именно хотѣлось собственноручно опустить его въ ящикъ; къ тому же она разсчитывала, что прогулка развлечетъ ее: съ ней рѣдко бывало, чтобъ она не заглядывалась на витрины магазиновъ. Но сегодня ничто ея не радовало, она безцѣльно бродила по улицамъ, не замѣчая выставленныхъ въ окнахъ изящныхъ вещей. — Если бы я перешла, — думала она, — какъ бы я теперь была счастлива!

Усталая, она вернулась домой. Въ передней ее ждала горничная.

— Безъ васъ пріѣзжали двѣ дамы, барышня, — въ каретѣ, — и вотъ эту карточку оставили.

Мона взяла карточку и прошла къ себѣ.

На карточкѣ стояло: «Леди Мунро», и въ уголкѣ адресъ: «Глочестерская площадь, Портманъ-скверъ», а на обратной сторозѣ было написано карандашомъ.

«Страшно жалѣю, что не застала. Вы должны отобѣдать у насъ въ пятницу, въ восемь часовъ, непремѣнно. Отговорокъ не принимаемъ».

Лицо Моны озарилось улыбкой.

— А вѣдь тетушка-то, пожалуй, испортитъ мнѣ все дѣло. Улыбка исчезла и вмѣсто нея появилась морщинка между бровями.

— Если только оно уже не испорчено! — добавила мысленно дѣвушка, вспомнивъ объ отправленномъ письмѣ.

IV.
Сэръ Дугласъ.

Наступила пятница. Мона одѣлась особенно тщательно; ей хотѣлось показать себя въ самомъ выгодномъ свѣтѣ.

Посторонній наблюдатель сказалъ бы, что ея настоящія уныніе и апатія только мѣрило страстнаго энтузіазма, съ которымъ она относилась къ избранному ею дѣлу; она и сама это прекрасно знала, но въ данный моментъ могла видѣть въ жизни исключительно ея тѣневую сторону. Прошлое и будущее представлялись ей одинаково мрачными и противными — «Grau, grau, gleichgültig grau», — и естественный, горячій протестъ юности противъ такого удѣла принялъ форму рѣшенія насладиться какъ можно полнѣе проблескомъ свѣта и радости. Она забудетъ все, кромѣ настоящей минуты; въ новую сферу она вступитъ новымъ человѣкомъ.

Когда Мона вошла, леди Мунро и дочь ея были однѣ въ гостиной.

Леди Мунро была одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя на все окружающее ихъ кладутъ отпечатокъ своей личности. Комната, занимаемая ею, скоро становилась какъ бы частью ея самой; друзья давно знали за ней эту особенность и каждый разъ подчеркивали ея проявленіе.

Шаблонная лондонская гостиная совершенно измѣнила свой видъ подъ восточными коврами и драпировками; по угламъ стояли группы роскошныхъ тропическихъ растеній; изъ индійскихъ бокаловъ граціозно выглядывали чудныя пышныя розы: нѣсколько изящныхъ лампъ обливали комнату матовымъ свѣтомъ.

— Мона, неужели это ты?

Леди Мунро поднялась съ кушетки и ласково поцѣловала племянницу въ обѣ щеки. Въ первыя минуты Мона не находила словъ. Она всегда была очень чутка къ красивой сторонѣ роскоши, а тутъ самая атмосфера этой гостиной будила въ ней съ неотразимой силой воспоминанія дѣтства. Прикосновеніе губъ этой прелестной женщины, звукъ ея голоса, мягкій шелестъ платья, — все это доставляло Монѣ утонченное физическое наслажденіе. Строго говоря, лэди Мунро не была красавицей, но безспорно была обаятельной женщиной: въ ней была какая-то неуловимая прелесть; все существо ея, казалось, было пропитано благоуханіемъ. Всѣ знакомые мужчины боготворили ее, но и самый циничный изъ пріятелей ея мужа не посмѣлъ бы отрицать, что она такъ же очаровательна въ обращеніи съ женщинами, какъ и съ мужчинами. Она покоряла сердца не блескомъ остроумія, не живостью характера, а просто тѣмъ, что всегда и вездѣ была самой собой.

— Это моя дочь, Эвелина, — сказала она, кладя руку на плечо рослой дѣвушки — подростка, тихой и кроткой, истой англійской школьницы, — одной изъ тѣхъ хризалидъ, которыя, послѣ нѣсколькихъ дней пребыванія въ англо-индійскомъ обществѣ, превращаются изъ дѣтей въ законченныхъ свѣтскихъ женщинъ.

— Я съ минуты на минуту жду мужа. Онъ жаждетъ познакомиться съ вами.

Эвелина медленно подняла свои голубые глаза, спокойно посмотрѣла на мать и снова опустила рѣсницы, ни чуточки не измѣнившись въ лицѣ. Слова леди Мунро были въ сущности любезнымъ искаженіемъ истины. Сэръ Дугласъ Мунро былъ прежде всего свѣтскій человѣкъ. Онъ зналъ толкъ въ винѣ, въ лошадяхъ, и льстилъ себя надеждой, что знаетъ толкъ въ женщинахъ; это послѣднее качество онъ цѣнилъ выше всего. Онъ всю жизнь занимался изученіемъ женщинъ и думалъ, можетъ быть, справедливо, что женская душа для него открытая книга. Одинъ только видъ — женщина, изучающая мужчину, — еще не вошелъ въ его коллекцію, но и объ этомъ видѣ онъ уже слыхалъ и въ умѣ отнесъ его къ полезнымъ, но неинтереснымъ разновидностямъ, которыя собственно даже не заслуживаютъ названія «женщины». Поэтому онъ «жаждалъ» знакомства съ Моной Маклинъ лишь въ томъ смыслѣ, въ какомъ не особенно рьяный энтомологъ «жаждетъ» поимки рѣдкаго, но безобразнаго жука, чтобы пополнить свою коллекцію.

При первой встрѣчѣ новый жукъ несомнѣнно поразилъ его.

— Какъ! Это Мона? — вскричалъ онъ, когда леди Мунро представила ему племянницу; — Мона Маклинъ? докторша?

Мона поднялась съ мѣста и, смѣясь, взяла протянутую ей руку.

— До этого еще далеко. На вакаціяхъ я стараюсь даже забыть, что я готовлю себя въ доктора.

При этомъ мягкомъ освѣщеніи она казалась почти красивой Леди Мунро забыла, что ея племянница — студентка изучающая медицину, и чувствовала лишь законную гордость владѣльца. Она была увѣрена, что дешевенькая портниха не съумѣла бы уладить такъ изящно эти складки мягкаго сѣраго крепа, а въ томъ, какъ была приколота вѣтка ярко пунцовой герани на плечѣ дѣвушки, сказывалось артистическое чутье.

— Мона портретъ своей матери, — сказала она.

— Д-да, — протянулъ сэръ Дугласъ, пользуясь правами родства, чтобы безцеремонно разглядывать дѣвушку. — Она очень напоминаетъ мнѣ тебя въ ея лѣта.

— Какой вздоръ! — поспѣшно возразила Мона; — помните, что я не привыкла къ лести.

— Не привыкли льстить, или чтобы вамъ льстили?

— Ни къ тому, ни къ другому.

И она съ нескрываемымъ, полудѣтскимъ восхищеніемъ посмотрѣла на тетку.

Это видимо понравилось сэру Дугласу, хоть самъ онъ давно пересталъ говорить комплименты женѣ

— Въ вашемъ лицѣ есть много и отцовскаго, — замѣтилъ онъ, — напримѣръ, роіъ. — Ахъ, славный онъ былъ человѣкъ, одинъ изъ тысячи! Я могъ бы много вамъ поразсказать о нашей жизни въ Индіи…

— Я съ радостью готова слушать, — горячо откликнулась Мона.

— Хорошо, хорошо, — когда-нибудь потолкуемъ.

Слуга въ національномъ индійскомъ костюмѣ доложилъ, что обѣдъ поданъ. Сэръ Дугласъ предложилъ руку Монѣ.

— Еще картинка изъ «Тысячи и одной ночи!» — вскричала она, входя въ столовую. — Что за удивительный геній хозяйничаетъ въ вашемъ домѣ!

— И обѣдъ вамъ подадутъ индійскій, — сказала леди Мунро. — Нуббоо самъ приготовляетъ всѣ entrées, супы и соусы. Онъ стоитъ полудюжины англійскихъ слугъ.

Мона взглянула на смуглое бородатое лицо подъ огромнымъ бѣлымъ тюрбаномъ, но не могла опредѣлить, слышалъ ли Нуббоо эту похвалу: взоръ его былъ непроницаемъ. Носилъ ли онъ въ головѣ своей всю философію Будды, или же думалъ исключительно о своихъ entrées — сказать было невозможно. Еслибъ вся эта сцена не казалась ей выхваченной изъ «Тысячи и одной ночи», она сочла бы святотатствомъ заставлять человѣка съ такимъ лицомъ прислуживать за столомъ.

— Когда я смотрю на Нуббоо, я кажусь себѣ опять маленькой дѣвочкой, — сказала она; — онъ точно кусочекъ моего міра грезъ.

Чуть замѣтная улыбка скользнула по лицу индѣйца, безшумно переходившаго отъ стула къ стулу.

— Именно «міра грезъ», — засмѣялась ея тетка, — Едва ли ты можешь хорошо помнить свое дѣтство.

— Я совсѣмъ его не помню, — вздохнула Мова.

Во все время обѣда леди Мунро и Мона вели разговоръ почти исключительно между собой; Эвелина лишь изрѣдка вставляла нѣсколько словъ, чтобы смягчить какое-нибудь, слишкомъ ужъ мѣткое и характерное замѣчаніе матери, при чемъ скрытый юморъ, звучавшій въ словахъ дѣвушки, ничѣмъ не отражался на ея лицѣ. Сэръ Дугласъ говорилъ ровно столько, сколько этого требовала учтивость, но не больше. Новый жукъ, очевидно, поглощалъ все его вниманіе.

Леди Мунро чувствовала себя какъ-то странно: она гордилась племянницей, готова была полюбить ее, но вмѣстѣ съ тѣмъ питала къ ней отвращеніе и страхъ, — отвращеніе къ избранной ею профессіи, страхъ передъ ея предполагаемой «ученостью». Леди Мунро презирала ученыхъ женщинъ, но вовсе не хотѣла, чтобъ онѣ презирали ее. Она пустила въ ходъ все свое остроуміе, все свое умѣнье вести разговоръ и все-таки ей было не по себѣ; даже явное восхищеніе Моны не могло вполнѣ разувѣрить ее.

— Какъ это вышло, Мона, что мы такъ мало видѣлись съ тобой? — начала она, когда онѣ перешли въ гостиную, оставивъ сэра Дугласа за столомъ. — Гдѣ ты была, когда мы въ послѣдній разъ пріѣзжали на родину?

— Въ Германіи, кажется. Я прожила тамъ три года по выходѣ изъ школы.

— Ты, кажется, изучала музыку?

— Да, музыку, и немножко живопись.

— Удивительная дѣвушка! Такъ ты музыкантша?

— Gott bewahre!^[3] — невольно вырвалось у Моны. — Мои друзья-музыканты считаютъ меня Тэрнеромъ, а друзья-художники — Рубинштейномъ, изъ чего вы можете заключить, что у меня нѣтъ настоящаго таланта ни къ тому, ни къ другому, и это будетъ истинная правда.

— Это такъ только говорится. Я увѣрена, что ты совмѣщаешь въ себѣ оба таланта!

— Какъ Джэкъ-всезнайка, который зналъ всѣ ремесла и ни въ одномъ не ушелъ дальше подмастерья? Пожалуй, только это очень печально!

— И что же, ты никогда не снисходишь съ высоты своего величія, не развлекаешься, какъ другія молоденькія дѣвушки? «Гомеру чуждо все земное».

— Боюсь, что меня нельзя называть молоденькой дѣвушкой. Вѣдь у васъ, кажется, есть наша фамильная библія, — тамъ записанъ годъ моего рожденія. Къ сожалѣнію, Гомеръ увлекается «земнымъ» гораздо чаще, чѣмъ это подобаетъ его высокому призванію. Я истый эпикуреецъ въ пустякахъ.

— Въ чемъ?

— Простите мнѣ мой школьный жаргонъ. Это значитъ, что я очень увлекаюсь концертами, театромъ, картинными галлереями, не говоря уже объ окнахъ магазиновъ.

— Неужели ты способна останавливаться передъ витринами?

Леди Мунро еще разъ съ удовольствіемъ остановила взглядъ на изщяпомъ костюмѣ племянницы; а все-таки она немножко боялась: можетъ быть. Мона просто смѣется надъ ней?

— Почему же нѣтъ? Мало же вы меня знаете!

— Вѣроятно, тебя привлекаютъ картины, фарфоръ, мебель и т. под. — допытывалась леди Мунро, осторожно нащупывая почву.

— Да, все это я люблю, но люблю также и красивыя шляпы, платья, кружева, почтовую бумагу, и всякія бездѣлушки, только красивыя, конечно. На мякину меня не поймаешь.

— Ты хочешь сказать, что не увлекаешься модой?

Мона глубокомысленно сдвинула брови, очевидно, она хотѣла отвѣтить по совѣсти, потомъ покачала головой и тихонько засмѣялась.

— Ужъ каяться, такъ каяться. Боюсь, что меня очень привлекаетъ мода, мода сама по себѣ — pure et simple.

— Если она не безобразна? — серьезно спросила Эвелина.

— Но часто ли она бываетъ безобразной въ рукахъ художницы-портнихи? Судить о модѣ по платью, сшитому простой швеей, такъ же несправедливо, какъ судить объ аріи, сыгранной на шарманкѣ или на грошевой трубѣ.

Леди Мунро засмѣялась.

— Это я должна сказать мужу. — Онъ какъ разъ въ эту минуту минуту вошелъ. — Дугласъ, ты не имѣешь понятія о томъ, какую ересь проповѣдуетъ Мона. Она не меньше насъ интересуется новыми фасонами платьевъ и шляпъ.

Сэръ Дугласъ серьезно смотрѣлъ на Мону. Онъ или не слыхалъ замѣчанія, или старался совмѣстить его мысленно со всѣми чертами ея характера, уже подмѣченными имъ.

Онъ сѣлъ на диванъ рядомъ съ племянницей и повернулся къ ней, какъ бы намѣреваясь завладѣть ею всецѣло.

— Вы намѣрены серьезно изучать медицину?

— Начинается! — подумала Мона.

Она заранѣе была увѣрена, что онъ отъявленный врагъ «движенія» и, хотя въ эту минуту ей не хотѣлось подымать стараго спора, она чувствовала себя обязанной защищать свое знамя.

— Конечно, — отвѣтила она спокойно.

— И намѣрены потомъ практиковать?

— Безъ сомнѣнія. — Экзаменъ и вся пережитая мука были забыты. И на послѣднемъ курсѣ Мона не могла бы отвѣтить болѣе увѣреннымъ тономъ.

— Вы очень интересуетесь своимъ дѣломъ?

— Чрезвычайно.

— Мнѣ кажется, объ этомъ не надо и спрашивать, — съ ласковой улыбкой замѣтила леди Мунро. — Такими вещами не занимаются pour s’amuser!^[4].

— Есть другіе мотивы, — возразилъ сэръ Дугласъ, строго поглядѣвъ на жену. — Напримѣръ, честолюбіе…

Это было хорошо сказано, и уваженіе Моны къ своему противнику возрасло. Приступъ кашля прервалъ рѣчь сэра Дугласа. Жена тревожно поглядѣла на него!

— Ты бы прописала что-нибудь моему мужу, — сказала она, улыбаясь.

— Не надо! — сердито прохрипѣлъ сэръ Дугласъ; кашель все еще не давалъ ему говорить.

Въ эту минуту Нуббоо доложилъ о новомъ посѣтителѣ, родственникѣ сэра Дугласа. Этотъ послѣдній какъ будто обрадовался перерыву, позволившему снова присвоить себѣ Мону.

Онъ пожалъ руку гостя, вернулся къ племянницѣ и нѣсколько времени сидѣлъ молча, какъ бы собираясь съ мыслями.

— Дѣло въ томъ, — вырвалось у него наконецъ, — что я никакъ не могу составить себѣ мнѣнія по этому вопросу, т. е. о женщинахъ-врачахъ, положительно не могу. Я думаю надвое. Съ одной стороны — необходимость, жестокая необходимость, съ другой — какая жертва!

Мона не вѣрила своимъ ушамъ. Это было такъ непохоже на прямое, грубое нападеніе, къ которому она готовилась. Инстинктивно она сложила оружіе и сдалась на капитуляцію.

— Я нахожу, что съ вашей стороны необычайно либерально признать необходимость женщинъ-врачей, — сказала она, но кроткое, серьезное лицо ея говорило краснорѣчивѣе словъ.

— Либерально! Кто же можетъ не признавать этого? Я бѣшусь при мысли, что наши женщины позволяютъ осматривать себя мужчинѣ. Какъ онѣ могутъ позволять это! Лѣтъ черезъ пятьдесятъ ни одна женщина не рѣшится сознаться, что; съ ней это было когда-нибудь. А все-таки жертва страшно тяжела. Позволить Эвелинѣ пройти черезъ то, черезъ что прошли вы! Да никогда въ жизни!

Взглядъ его съ любовью остановился наўбѣлокурой головкѣ дочери.

— Я согласна, что женщинѣ не слѣдуетъ приступать къ изученію медицины ранѣе двадцати трехъ лѣтъ.

— Двадцати трехъ! дурно и для мужчины, но у нею есть такія добродѣтели, которыхъ это не затрогиваетъ. А женщина теряетъ все, что дѣлаетъ ее прекрасной и привлекательной. Вы должны очерствѣть и ожесточить свое сердце.

Онъ смотрѣлъ на нее, какъ бы требуя отвѣта.

— Надѣюсь, что этого не будетъ, — спокойно сказала Мона, глядя ему прямо въ глаза.

— Вы надѣетесь!-- съ негодованіемъ повторилъ онъ. — Вы надѣетесь! И это все, что вы можете сказать? Вы даже не увѣрены?

— Трудно судить о самой себѣ, — задумчиво сказала Мона, снова спокойно встрѣтивъ его испытующій взоръ, — и личное мнѣніе о себѣ человѣка немногаго стоитъ. Думаю, что пока я еще не очерствѣла. Увѣрена, что мои друзья сказали бы то же.

Ей казалось, что онъ читаетъ въ тайникахъ ея души самые сокровенные ея помыслы, и въ данный моментъ она была этому рада: никакой другой аргументъ не могъ бы убѣдить его.

Сэръ Дугласъ опустилъ глаза, почти стыдясь своей запальчивости.

— Вы могли бы и не говорить мнѣ этого, — забормоталъ онъ скороговоркой; — я привыкъ угадывать женскіе характеры по лицу. Весь вечеръ я искалъ въ вашемъ лицѣ жесткихъ линій и былъ увѣренъ, что найду ихъ, но въ немъ нѣтъ и слѣда душевной черствости; все мягко и женственно. И этого я не понимаю! По самой природѣ вашего дѣла вы должны упиваться сценами ужаса.

— Ну, ужъ нѣтъ! Это ужъ совсѣмъ невѣрно! — горячо вскричала Мона. Она засмѣялась бы, еслибъ оба они менѣе серьезно относились къ спору. — Неужели вы относите это и къ сестрамъ милосердія, этимъ благороднымъ женщинамъ, которымъ поневолѣ приходится наблюдать ужасныя сцены?

— Но вы должны ожесточить себя, иначе вы не будете годиться для своего дѣла.

— Мнѣ кажется, «ожесточиться» — неподходящее слово. Кто-то сказалъ, что у врача жалость переходитъ изъ эмоціи въ побужденіе, — и это совершенно справедливо.

Сэръ Дугласъ, казалось, взвѣшивалъ ея слова.

— Вы уже работали на трупахъ?

— Да.

— Одно это чего стоитъ! Вѣдь это та же бойня.

— Вы, конечно, знаете, что я смотрю иначе.

Тѣмъ не менѣе Мона пришла въ уныніе, когда сообразила, въ какое положеніе она была поставлена. Ей приходилось или молчать, или говорить на языкѣ, невѣдомомъ ея собесѣднику. Какъ объяснить этому человѣку, что дѣло, для котораго онъ не нашелъ другого эпитета, кромѣ грубаго, презрительнаго, полно красоты, полно чудеснаго? Какъ говорить съ нимъ объ этомъ вѣчно-новомъ полѣ наблюденія и открытій, гдѣ столько простора для зоркаго глаза, искусной руки, мыслящаго мозга и зрѣлаго сужденія? Какъ описать ему эти дивные механизмы, эти тончайшія развѣтвленія сосудовъ, эти уклоненія отъ общаго типа, подчиняющіяся въ своемъ развитіи незыблемому закону, но вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживающія такое совершенство приспособленія, какое невозможно допустить а priori? Какъ жестоко неправильно истолковалъ бы онъ ея слова, еслибъ она заговорила съ нимъ о страстномъ увлеченіи открытіемъ, объ энтузіазмѣ, нерѣдко заставлявшемъ ее забывать и время, и все на свѣтѣ! Лицо ея пылало. — Истинный анатомъ, — думала она, — долженъ быть одновременно механикомъ и ученымъ, артистомъ и философомъ. Кто не совмѣщаетъ въ себѣ всего этого, — навсегда останется простымъ ремесленникомъ.

Сэръ Дугласъ пристально смотрѣлъ на нее. Какъ студентка, изучающая медицину, она была выше его пониманія. Какъ женщина въ данный моментъ она была прекрасна. Такимъ свѣтомъ горятъ глаза лишь у тѣхъ, кто ясно видитъ передъ собой идеалъ.

Однако изслѣдованіе еще не кончено. Надо низвести ее съ облаковъ на землю.

— Помните вы свой первый день въ анатомическомъ театрѣ?

— Да, — Мона глубоко вздохнула, и свѣтъ погасъ въ ея глазахъ.

— Ужасно, не правда ли?

— Да.

— А вы еще говорите, что не очерствѣли!

— Я не думаю, — начала Мона, инстинктивно, какъ истая женщина, избѣгая всякаго намека на догматизмъ, — не думаю, чтобы перестать видѣть въ какомъ-нибудь предметѣ его отталкивающую сторону — значило очерствѣть. Каждый предметъ имѣетъ свою отталкивающую сторону; стоитъ поискать и найдешь; въ анатоміи же, къ несчастью, эта сторона бьетъ въ глаза, такъ что посторонній наблюдатель только ее и видитъ. Такіе вопросы трудно обсуждать съ не врачемъ (не научнообразованнымъ человѣкомъ, поправилась она про себя), — но еслибъ вы изучали медицину, вы сами убѣдились бы, что съ теченіемъ времени забываешь обо всемъ непріятномъ, и видишь только чудо, только красоту.

Наступило продолжительное молчаніе.

— А когда вы получите дипломъ, вы будете лѣчить только лицъ одного съ вами пола?

— О конечно!

Сэръ Дугласъ вздохнулъ свободнѣе.

— Вотъ почему я разсердился, когда жена попросила васъ, хотя и въ шутку, прописать мнѣ лѣкарство. Вы, женщины, — сознательно, или безсознательно жертвуя собой, — идете черезъ моря крови, чтобы исправить страшное зло, которое до сихъ поръ было неизбѣжнымъ. Если вы обдуманно и добровольно начнете повторять это зло, оказывая медицинскую помощь мужчинамъ, вся ваша жертва будетъ сведена на нѣтъ, хуже, чѣмъ на нѣтъ.

Онъ выговорилъ все это прежнимъ запальчивымъ тономъ, и круто перемѣнилъ разговоръ.

— Долго вы останетесь здѣсь?

— Въ Лондонѣ? Право не знаю. Дней черезъ десять я поѣду погостить къ кузинѣ.

Сэръ Дугласъ воспользовался паузой бесѣды своей жены съ гостемъ и сказалъ:

— Брюсъ, позвольте васъ представить моей племянницѣ, миссъ Маклинъ. Будущая медицинская знаменитость, — добавилъ онъ, подмигнувъ женѣ.

Мона засмѣялась.

— Я въ этомъ увѣрена, — замѣтила леди Мунро съ своей неотразимой улыбкой. — Что касается меня, я гораздо охотнѣе обратилась бы къ женщинѣ-врачу, чѣмъ къ мужчинѣ.

Сэръ Дугласъ откинулъ назадъ голову, захлопалъ въ ладоши и хрипло засмѣялся.

— Ну, ужъ если ты это говоришь — надо ждать свѣтопреставленія.

— Дугласъ, что ты? опомнись! — недовольно протянула леди Мунро. Въ эту минуту она искренно вѣрила, что всю жизнь стояла за женщинъ-врачей. Сэръ Дугласъ усѣлся на низенькій пуфъ возлѣ нея и началъ играть отдѣлкой ея платья.

Немного погодя, Мона встала, чтобы проститься. Леди Мунро ласково притянула ее къ себѣ.

— Мона, — я говорила тебѣ, что мы въ понедѣльникъ уѣзжаемъ ненадолго въ Норвегію. Мужъ и я были бы такъ рады, еслибъ ты поѣхала съ вами.

Мона вспыхнула.

— Какъ вы добры! Мнѣ такъ жаль, что это невозможно!

— Почему? — быстро вмѣшался сэръ Дугласъ. — Вы еще успѣете поѣхать къ вашей кузинѣ.

Румянецъ на щекахъ Моны сталъ еще гуще.

— Хитрить безполезно, — начала она, — дѣло въ томъ, что я какъ разъ теперь занимаюсь интереснымъ дѣломъ урѣзыванія расходовъ. Вы знаете, — прибавила она, встрѣтивъ злобный взглядъ сэра Дугласа, — что я не имѣю на васъ ровно никакихъ правъ.

Онъ засмѣялся и положилъ ей руку на плечо.

— Не бойтесь, Мона; мы тоже не намѣрены предъявлять права на васъ. Будущее медицинское свѣтило можетъ продолжать свой путь безъ всякой помѣхи съ нашей стороны. Удостойте насъ своимъ обществомъ на двѣ недѣли, и мы еще останемся у васъ въ долгу.

— Намъ будетъ въ сто разъ веселѣе, если вы поѣдете съ нами, — сердечно вставила леди Мунро.

А Эвелина, какъ всѣ школьницы, склонная дружиться съ первой встрѣчи, ласково обняла рукой станъ кузины.

Такимъ образомъ дѣло устроилось.

— Надо сказать Нуббоо, чтобъ онъ позвалъ вамъ кэбъ, — замѣтила леди Мунро.

— Не нуженъ ей кэбъ, — возразилъ сэръ Дугласъ. — Подберите ваше платье, Мона, и накиньте плащъ; я самъ провожу васъ домой.

Былъ чудный лѣтній вечеръ; въ воздухѣ вѣяло свѣжестью, особенно пріятной послѣ душнаго знойнаго дня.

Естественно, что сэру Дугласу хотѣлось взглянуть на обиталище своего новаго жука, притомъ же, вѣдь онъ, какъ никакъ, приходился Монѣ дядей; однако, когда они дошли до воротъ ея дома, она, съ привѣтливой улыбкой, протянула ему руку, говоря:

— Вы были очень добры ко мнѣ. Спокойной ночи.

— Боюсь, Люси оказала бы, что я храбро «сражалась» съ нимъ, — думала Мона. — Но вѣдь ему нужно было только разсѣчь меня, и я надѣюсь что ему это удалось. Какой онъ странный! У него ужасно своеобразный взглядъ на вещи… А все-таки онъ былъ добръ ко мнѣ и спорилъ честно; онъ могъ нравиться. Надо дѣйствительно слѣдить за собой, чтобы незамѣтно не «очерствѣть», какъ онъ выражается.

Ей бросилось въ глаза письмо отъ кузины; она сѣла въ качалку, съ сожалѣніемъ посмотрѣла на увядшіе цвѣты на плечѣ и разорвала конвертъ.!

«Дорогая кузина, — ваше письмо только что получила. Спасибо за добрыя вѣсти. Мнѣ теперь и на свѣтъ смотрѣть веселѣе. Сдѣлаю все, что могу, чтобы вамъ хорошо жилось у меня, и, хотя у васъ останется масса свободнаго времени, все таки вы мнѣ будете очень полезны, — и по хозяйству, и въ лавкѣ»…

— Боже мой! — вырвалось у Моны; она выронила письмо и закрыла лицо руками.

V.
Разочарованіе.

Такого удара Мона еще не получала.

Она знала, что отецъ ея отца вышелъ изъ народа, что онъ «самъ пробилъ себѣ дорогу», знала и гордилась этимъ; но самый фактъ, что она эти.чъ гордилась, показываетъ, что процессъ отдаленія отъ народа завершился окончательно. Она очень смутно представляла себѣ, что такое человѣкъ изъ народа, еще не пробившій себѣ дороги. Она говорила Люси, что кузина Рэчель «не то, чтобы настоящая леди», но въ то же время безсознательно рисовала себѣ хорошенькій, уютный коттэджъ, утопающій въ розахъ, скромную, простую жизнь, ранніе обѣды, случайные визиты сосѣдей, изрѣдка приглашенія на чай и полную свободу гулять, читать, думать и мечтать на утесахъ. Любовь ея къ морю, въ особенности къ суровому восточному берегу, доходила почти до страсти, которую ей, однако же, рѣдко представлялся случай удовлетворять; эта любовь играла не послѣднюю роль въ ея рѣшеніи.

Она съ гордостью говорила о «доброй, старой мужицкой крови», текущей въ ея жилахъ, но мысль о мѣщанской средѣ, о лавкѣ была ей противна, оскорбляла и ея принципы, и утонченные вкусы, привитые ей воспитаніемъ.

Ей и въ голову не приходило взять назадъ опрометчиво данное слово. Объ этомъ простомъ способѣ выйти изъ затрудненія она даже не подумала. «Въ сущности, что же я могла сдѣлать лучшаго?» сказала она себѣ. — «Если даже сэръ Дугласъ и моя тетка серьезно заинтересовались мной, а не на минуту, не изъ любопытства, развѣ я согласилась бы посвятить имъ всю мою жизнь. Развѣ это дало бы мнѣ удовлетвореніе! О, нѣтъ!»

Однако, вся эта философія не спасла ея ни отъ mauvais quart d’heure^[5] послѣ прочтенія письма, ни отъ послѣдовавшей затѣмъ безсонной ночи.

Это не мѣшало ей видѣть смѣшную сторону положенія.

— Жаль, что Люси здѣсь нѣтъ; то-то бы мы посмѣялись! — сказала она себѣ. И, чтобы отвести душу, она написала длинное письмо подругѣ.

— Пожалуйста, барышня, вы мнѣ давайте звать о себѣ, я ужъ постараюсь приберечь для васъ эти комнатки, — говорила квартирная хозяйка Моны, добрѣйшая ирландка, появлявшаяся въ комнатѣ жилицы въ самые неподходящіе моменты, чтобы предложить свою помощь и пролить нѣсколько слезинокъ. — Этакой барышни съ огнемъ поискать; почитай, никакихъ съ вами хлопотъ; и личико-то у васъ такое ясное, что глядѣть на него — душа радуется.

— Можете быть увѣрены, что, если я опять пріѣду въ Лондонъ, я постараюсь поселиться у васъ, — ласково отвѣтила Мона, — но загадывать впередъ не слѣдуетъ; мало ли что можетъ случиться. — И она вздохнула.

Еслибъ жильцовъ можно было передѣлывать по заказу, м-съ О’Конноръ охотно сдѣлала бы свою жилицу нѣсколько сообщительнѣе. Она жаждала узнать, чья это изящная карета стояла въ среду у ея подъѣзда и кто была красавица барыня, которая такъ огорчилась, узнавъ, что миссъ Маклинъ нѣтъ дома.

Въ понедѣльникъ та же карета появилась снова и исчезла вмѣстѣ съ Моной. Раздумывая на досугѣ объ отъѣздѣ жилички и припоминая подмѣченные ею переходы отъ веселости къ глубокому унынію, мало согласовавшіеся съ ровнымъ характеромъ молодой дѣвушки, м-ссъ О’Конноръ пришла къ заключенію, что Монѣ представляется блестящая партія, но она пока не знаетъ, на что рѣшиться.

VI.
Нэродаль.

— Не говорите мнѣ о Koriolяхъ и Stolkjaerressахъ, --съ негодованіемъ вскричалъ сэръ Дугласъ: — и никогда въ жизни не испытывалъ такой адской тряски!

Мона засмѣялась.

— А знаете ли, мнѣ кажется, что Koriolи и Stolkjaerresы играютъ для Норвегіи болѣе важную роль, чѣмъ даже ея горы и фіорды. Они такъ характерны и живописны, такъ красивы въ видѣ деревянныхъ игрушекъ и серебряныхъ украшеній. Картины природы и закаты солнца — все это очень красиво, но удивительно, какъ взрослыя дѣти любятъ приносить съ собой съ прогулки кусочекъ пирога; а въ данномъ случаѣ кусочекъ пирога служитъ превосходной рекламой.

— Можете набивать себѣ хоть всѣ карманы пирогами, но мнѣ нужно что-нибудь посущественнѣй. Вы дѣлайте какъ знаете, а мы съ Модъ съ сегодняшняго дня путешествуемъ въ коляскѣ.

Они сидѣли на зеленомъ бугрѣ на краю пропасти, надъ Нэродалемъ въ Штальгеймѣ.

Въ воздухѣ стоялъ пряный ароматъ травъ и кустовъ; немолчное жужжаніе насѣкомыхъ было слышно даже сквозь отдаленный, глухой рокотъ водопада.

Передъ ними разстилалась «Узкая долина», окаймленная со всѣхъ сторонъ цѣпью нагихъ обрывистыхъ скалъ, на половину тонущихъ въ тѣни, за половину отливающихъ пурпуромъ и золотомъ. Внизу, на глубинѣ нѣсколькихъ тысячъ футъ, бѣлою лентой тянулась рѣка, перерѣзанная крошечными мостиками, по которымъ, какъ мухи, ползли лошади и экипажи. Позади хорошенькій, какъ игрушка, отель, съ своими остроконечными башенками, дерзко выдѣлялся на величавомъ суровомъ фонѣ сѣвернаго ландшафта; еще дальше безконечной, волнистой линіей тянулись гребни горъ и холмовъ, то возвышаясь, то падая, словно морскіе валы.

Лэди Мунро, полулежа въ гамакѣ, дремала надъ романомъ; сэръ Дугласъ курилъ сигару, пуская огромные клубы ароматнаго дыма и поминутно ворча на лишенія, которыя ему приходилось испытывать. Эвелина, съ прилежаніемъ первой ученицы, срисовывала Нэродаль; Мона просто лежала на бугрѣ, заложивъ руки за голову; лицо ея въ эту минуту представляло собой олицетвореніе довольства и покоя.

— Почему это не несутъ кофе? — сказала лэди Мунро, подавляя зѣвоту. — Эвелина, поди спроси, что это значитъ.

— И на верандѣ еще не подавали, — возразила Эвелина, не обораіваясь: — о насъ они едва ли забудутъ.

— О, конечно нѣтъ! — вставила Мона. — Смѣю васъ увѣрить, что для такого маленькаго человѣчка, какъ я, большое преимущество путешествовать въ такомъ обществѣ. Я давно слыхала, что идеалъ всѣхъ содержателей гостиницъ — вспыльчивый, требовательный и щедрый англичанинъ, которому они поклоняются, какъ божеству; до сихъ поръ мнѣ это казалось нелѣпымъ суевѣріемъ, но теперь, когда я имѣю удовольствіе быть вашей спутницей, я нахожу этотъ культъ вполнѣ хорошимъ и разумнымъ.

— Ахъ вы дерзкая, маленькая обезьянка! — сказалъ сэръ Дугласъ притворно суровымъ тономъ, хотя углы рта его кривились отъ смѣха.

— Я узнала также, — не смущаясь продолжала Мона, глядя на тетку, — что обаяніе томнаго достоинства, съ оттѣнкомъ англо-индійской повелительности, дѣйствуетъ лучше всякихъ подачекъ на чай. Я намѣрена выучиться подражать этому тону.

— Мона, это слишкомъ зло!

Леди Мунро очень привязалась къ своей племянницѣ, но до сихъ поръ не чувствовала себя при ней вполнѣ спокойной.

— Я лично полагаю, — замѣтила раздумчиво Эвелина, — что уваженію, которымъ насъ окружаютъ, мы всецѣло обязаны Нуббоо.

— Да, дѣйствительно, онъ придаетъ аристократическій видъ всей нашей компаніи. Когда онъ сидитъ на козлахъ, я чувствую, что отъ меня больше ничего ужъ не требуется.

Въ это мгновеніе полнилась рослая, бѣлокурая дѣвушка съ глуповатымъ лицомъ, въ живописномъ норвежскомъ костюмѣ; въ рукахъ ея былъ подносъ, уставленный чашками и блюдечками; за нею Нуббоо несъ кофе. Они постоянно препирались между собою относительно того, кому подавать кофе, при чемъ каждый считалъ другого только несносной помѣхой; кончилось тѣмъ, что они, хотя и не особенно охотно, раздѣлили эту обязанность между собой.

Мона встала, поставила свою чашку на маленькій деревянный столикъ и подошла къ Эвелинѣ.

— Ну, какъ твое рисованіе, дитя, — сказала она, ласково кладя руку на плечо дѣвушки.

— Если бъ эти тѣни хоть минуту остались неподвижными! Мона, ты ужасно лѣнива. Садись и рисуй. Смотри, вотъ у меня уже два наброска скалъ и цѣлая куча кустовъ,

— Ахъ, — сказала Мона. — Если бъ мнѣ удалось нарисовать Dies Irae, или Преображеніе, тогда я, пожалуй, принялась бы и за Нэродаль.

Эвелина подняла на нее свои голубые глаза.

— Пожалуйста, безъ колкостей, — выговорила она спокойно.

— Почему, если это меня забавляетъ, а тебѣ не приносить вреда? Въ дерзкой заносчивости юности, неужели ты хочешь отнять у сварливой старости одну изъ ея немногихъ привилегій? Голубушка моя, — продолжала она, усаживаясь возлѣ кузины, — когда я достигла двѣнадцатилѣтней зрѣлости, я задумала большую историческую картину, смерть Уильяма II. Я взяла подушку, перевязала одинъ ея уголъ веревочкою и на это грубое подобіе королевской шеи накинула свой собственный мериносовый плащъ съ капюшономъ, который долженъ былъ изображать королевскую мантію. Затѣмъ я швырнула свою модель на полъ, чтобы складки плаща расположились въ живописномъ безпорядкѣ и еще много возилась съ ними, стараясь придать имъ еще болѣе безпорядочный видъ, чѣмъ тотъ, который они приняли случайно. Сказать правду, размѣры и покрой моего плащика были таковы, что я съ одинаковымъ успѣхомъ могла бы трудиться надъ крахмальнымъ воротничкомъ.

— И что-же, эта картина уцѣлѣла?

— Увы, нѣтъ. Не осталось даже наброска. Старая ракита и два розовыхъ куста въ саду служили для меня моделью лѣса; а какъ только кто-нибудь выходилъ изъ комнаты, я слѣдила за каждымъ его движеніемъ, чтобы нагляднѣе представить себѣ Уальтера Тирреля, скрывающагося между деревьями. Только вотъ, королевскихъ ногъ мнѣ не откуда было взять, а ноги вѣдь это отвѣтственная часть картины. Такъ я ея и не кончила.

— Я увѣрена, что картина была прекрасна, — тономъ восхищенія сказала леди Мунро.

— Милая тетя, я сейчасъ совершенно ясно вижу ее передъ собою и хотя въ прошломъ все кажется лучше, потому что смотришь издали, не могу тѣшить себя мыслью, чтобы въ этой картинѣ былъ хоть проблескъ таланта. Въ ней нѣтъ ни одной правильной линіи. Идей у меня было множество, умѣнья — никакого.

— Вѣроятно ты была очень огорчена тѣмъ, что пришлось бросить ее, не докончивъ.

— О нѣтъ! Ничуть не бывало! Съ ногами я, вѣроятно, какъ нибудь устроилась бы въ концѣ концовъ, но въ это время я неожиданно сдѣлала открытіе, что тайна истиннаго счастья заключается въ писаніи романовъ. Я истратила послѣднія свои деньги на пріобрѣтеніе большой тетради и принялась за работу.

— Какъ заглавіе? — спросила Эвелина, — она сама мечтала когда-нибудь написать романъ.

— «Первый шестипенсовикъ Джека», — торжественно выговорила Мона.

— А сюжетъ?…-- спросилъ Сэръ Дугласъ.

— Естественно сводится къ тому, какъ Джекъ распорядился своими деньгами. Помнится, — у Моны вздрагивали губы и въ глазахъ сверкали искорки смѣха, но она продолжала тѣмъ же торжественнымъ тономъ, — помнится, что послѣ долгихъ размышленій онъ опустилъ свою монету въ кружку миссіонера. Оглядываясь назадъ, я вижу, что моя пробуждающаяся оригинальность ярче проявилась въ искусствѣ, чѣмъ въ литературѣ.

— А это ты кончила? — спросила Эвелина.

— Д-да, только не сразу. Я исписала уже страницъ двѣнадцать, какъ вдругъ мнѣ пришло въ голову заглавіе новаго разсказа. Первыя-же деньги пошли на покупку новой тетради; на первой страницѣ я написала

«Бэнтамскій Пѣтухъ и Пестрая Курица, разсказъ Моны Маклинъ».

— Это звучало очень красиво, но продолжать я была не въ состояніи ни за какія блага міра. Мнѣ до сихъ поръ не пришло въ голову ни одной мысли по поводу этого «Бэнтамскаго Пѣтуха и Пестрой Курицы». Поневолѣ пришлось вернуться къ бѣдному Джеку; а въ слѣдующемъ году когда я поступила въ школу, вся вторая тетрадь была исписана разными числами, которыя я считала своимъ долгомъ запомнить.

Мона вскочила на ноги. Ей вдругъ стало стыдно, что она такъ много говорила о себѣ, и она обрадовалась приходу почты изъ Фоссевангена; это былъ естественный предлогъ прервать свои изліянія. Портье принесъ пачку писемъ и бумагъ изъ Индіи для сэра Дугласа, и письмо Монѣ, написанное рукою Люси. Это письмо заставило ее «свалиться съ неба на землю», какъ она писала подругѣ двѣ недѣли спустя; она положила его въ карманъ и нахмурилась. Непріятно было получить напоминаніе о будничной, сѣренькой, трудовой жизни въ этомъ краю горъ и сѣвернаго сіянія.

Сэръ Дугласъ пошелъ въ комнаты читать и отвѣчать на письма; Эвелина продолжала прилежно рисовать; Мона объявила, что пойдетъ пройтись.

— Я не успокоюсь, — сказала она, — пока не изслѣдую тропинки, которая ведетъ кругомъ этихъ холмовъ къ Іордальсноту. Я скоро вѣрнусь. до ужина еще далеко.

— Мона, милая, это страшно опасно! — воскликнула ея тетка. — Ради Бога, не вздумай итти туда. Тропинка, которая идетъ надъ пропастью, посрединѣ обрыва!

— Это должно быть проѣзжая дорога, — сказала Мони, — иначе она не была бы такъ ясно видна отсюда. Разумѣется, я не стану подвергать себя безполезной опасности, хотя бы уже ради васъ; право вы можете положиться на меня. Видите эту хижину въ концѣ тропинки, возлѣ самаго Іордальснота? Когда я дойду туда, я махну вамъ большимъ шелковымъ платкомъ. Вы можетъ быть еще увидите меня, если останетесь здѣсь до тѣхъ поръ. Au revoir!

Она поцѣловала изящную руку тетки, всю осыпанную кольцами, и пошла скорымъ шагомъ человѣка, привычнаго къ дальнимъ прогулкамъ.

Мона заранѣе навела справки, какъ пройти кратчайшимъ путемъ къ Іордальснотъ, и безъ труда нашла указанную ей тропинку. Мили полторы или около того она шла по проѣзжей дорогѣ; дальше тропинка сворачивала въ поле и, пробравшись сквозь чащу малорослыхъ деревьевъ и густого кустарника, неожиданно выбѣгала на край глубокаго оврага. Внизу ревѣлъ и прыгалъ, пѣнясь, раздувшійся отъ дождей горный ручей; Мона не безъ испуга замѣтила, что черезъ него перекинута, вмѣсто всякаго моста, простая доска.

— Ну-съ, милый другъ, — сказала она себѣ, — если ты думаешь, что способна сохранить хладнокровіе у постели больного въ моментъ кризиса или во время серьезной операціи, докажи это теперь!

Она дала себѣ ровно минуту, чтобы собраться съ духомъ, не оставивъ другой, чтобы одуматься, и храбро ступила на доску.

— Въ сущности, опасности никакой и не было, надо быть идіоткой, чтобы испугаться, — подумала она, очутившись на другомъ берегу, съ характернымъ презрѣніемъ женщины къ подвигу уже совершенному, перешедшему изъ области возможнаго въ область дѣйствительнаго.

Зато она съ удвоенной энергіей принялась карабкаться вверхъ по крутой, каменистой тропинкѣ, которая вывела ее на возвышенное плато. Вокругъ стояла жуткая тишина; горы столпились вокругъ молодой дѣвушки дружной семьей; рѣка внизу казалась такой же далекой, какъ небо надъ ея головой. Солнце уже зашло. Мона стояла здѣсь одна среди безконечности. Она сняла шляпу, откинула назадъ волосы съ разгоряченнаго лба и тихонько засмѣялась.

Однако времени терять было нечего, путь предстоялъ дальній, и это было только начало. Тропивка оказалась, какъ Мона и думала, проѣзжей дорогой, и опасности никакой не представляла, если, конечно, не увлекаться величіемъ окружающаго до такой степени, чтобы совсѣмъ не смотрѣть себѣ подъ ноги. Тропинка была пустынна, разъ только передъ Моной неожиданно, какъ изъ земли выросла фигура мужчины, — вѣроятно, туриста изъ отеля, потому что, проходя мимо, онъ приподнялъ шляпу.

— Изъ нѣсколькихъ сотъ человѣкъ, прибывшихъ сегодня въ Штальгеймъ, только одинъ далъ себѣ трудъ подняться сюда, гдѣ не слышно грохота колесъ каріолей. И зачѣмъ они ѣздятъ въ Норвегію?

Дойдя до хижинки, видимой изъ Штальгейма, Мона, какъ было условлено, долго махала платкомъ, но напрасно ждала отвѣтнаго сигнала. Отсюда было очень близко до Іордальснота, но, къ великому огорченію дѣвушки, передъ ней открылась зіяющая пропасть, съ рѣчкой въ глубинѣ, перейти которую было немыслимо. Тропинка, по которой она пришла, вела по скату въ глубину, поворочивая почти подъ прямыми углами.

— Очевидно, мнѣ сегодня не добраться до цѣли, — сказала себѣ Мона, — надо, по крайней мѣрѣ, посмотрѣть, куда ведетъ тропинка.

Она стала спускаться, но, не видя конца тропинки, скоро упала духомъ. Къ тому же за послѣдніе полчаса декорація измѣнилась. Въ воздухѣ чувствовалась сырость; жалкіе карлики-деревья заслоняли видъ, высокая, мокрая трава путалась между ногами, мѣшая идти.

— Придется вернуться, — съ сожалѣніемъ сказала себѣ Мона, — отдохну минутку, да и пойду домой.

Она присѣла на большой мшистый камень и вдругъ вспомнила о письмѣ Люси. Такъ странно было видѣть въ этомъ уединеніи знакомый почеркъ; дружескій тонъ письма звучалъ такимъ диссонансомъ въ этой суровой обстановкѣ.

"Дорогая Мона, — можетъ быть, вамъ интересно узнать, какъ я себя чувствовала по прочтеніи вашего письма? Я сидѣла на полу и выла. Не отъ смѣха, не воображайте, пожалуйста, что ваши остроты очень забавны: отъ нихъ мнѣ стало только вдвое обиднѣе. Не воображайте также, что я намѣрена отговаривать васъ. На васъ не повліяешь и тогда, когда ваше рѣшеніе правильно, а ужъ когда вы не правы, — съ вами тогда но стоитъ и толковать: вы упрямѣе мула. Я сказала отцу, что вы будете экзаменоваться въ январѣ и кончите вмѣстѣ со мной. Раза два у меня мелькнула ужасная мысль, что вы, пожалуй, согласитесь удовольствоваться свидѣтельствомъ вмѣсто диплома; но чтобы вы все бросили, это мнѣ даже и въ голову не приходило. Вѣдь это абсурдъ, надо съ ума сойти, чтобы такъ поступить.. Если вы, какъ вамъ угодно выражаться, «бросили свиньямъ» три или четыре года своей жизни, это еще не причина, чтобы бросить имъ и пятый.

"И неужели у васъ хватаетъ дерзости предполагать, что изъ васъ выйдетъ хорошая буфетчица? Эта профессія требуетъ врожденнаго таланта и тщательнаго воспитанія. Смѣю спросить, знакомо ли вамъ слово — флиртъ? Способны ли вы флиртировать съ такимъ усердіемъ, какъ будто отъ этого зависитъ ваша жизнь? Способны ли вы хотя бы научиться флирту? Лично позволяю себѣ въ этомъ усомниться. Вы, вѣроятно, думаете, что ваша поучительная бесѣда и ученыя остроты сослужатъ вамъ такую же службу, или даже лучшую? — будутъ забавлять мужчинъ, поучая? Gott bewahre!

"Вы, можетъ быть, думаете, что годитесь въ приказчицы, хотя бы въ лавкѣ съ полотнянымъ товаромъ? Напрасно! Развѣ вы съумѣете угодить прихотямъ и капризамъ всякаго Тома, Дика и Гарри, которымъ вздумается оказать вамъ милость поторговаться съ вами изъ за нѣсколько копѣекъ? Неужели вы не понимаете, до какой степени вы, употребляя вашу собственную метафору, пропитаны положительнымъ электричествомъ? Въ каждой изъ насъ есть оба рода электричества, въ васъ было и есть только одно; и всѣ мы послушно поворочиваемся къ вамъ отрицательной стороной, отыграваясь на томъ, что подставляемъ положительную всему остальному міру. Можете-ли вы надѣяться, что уживетесь хотя бы съ своей кузиной? Вы думаете, ей будетъ пріятно, если вы станете дѣлать ей выговоры за то, что она расхваливаетъ «стиль» и «модность» своего товара? Вы думаете «Вечера съ микроскопомъ» замѣнятъ ей веселую болтовню о разныхъ деревенскихъ дѣлахъ и дѣлишкахъ?

"О Мона, другъ мой, моя чудная, прекрасная Мона, не будьте такой идіоткой! Напишите вашей кузинѣ, что вы сдѣлали глупость, и обѣщайте, что мы увидимъ въ октябрѣ ваше милое личико. Я не могу представить себѣ аудиторіи безъ васъ!

«Во всякомъ случаѣ, голубчикъ, отвѣчайте мнѣ и поскорѣе. Почему вы не разскажете побольше о супругахъ Мунро? Можно ли такъ поступать — подержать у меня передъ глазами такой лакомый кусочекъ, какъ сэръ Дугласъ, и сейчасъ-же отдернуть руку? Можно ли такъ мучить человѣка? Вы знаете: вспыльчивые, старые англо-индійскіе вояки — моя мечта, Schwärmerei, etc. etc. etc».

Мона засмѣялась, но въ глазахъ ея стояли слезы. Письмо Люси не могло серьезно повліять на нее, но все же оно ее огорчило, привело въ уныніе и дало богатую пищу мыслямъ. Она долго сидѣла, опершись головой на руки и разсѣянно глядя на раскрытое письмо. Внезапно капля дождя, упавшая на бумагу, заставила ее вспомнить объ окружающемъ, и она въ испугѣ вскочила на ноги. Вокругъ было до странности темно. Между деревьями ползъ туманъ; дождь, очевидно, зарядилъ надолго.

VII.
Сынъ Анака.

Когда Мона выбралась на открытое, сравнительно освѣщенное пространство, оказалось, что туманъ быстро сползалъ внизъ по склонамъ холмовъ. Дождь лилъ не переставая, окутывая ее густою, влажной пеленой.

— Ты права, Люси, я дѣйствительно идіотка, — сказала она себѣ, — но на этотъ разъ виновата скорѣе ты, чѣмъ я.

Она страшно торопилась, но скоро ей пришлось замедлить шагъ. Тропинка была достаточно широка, но мѣстами изрыта канавами, а дальше, чѣмъ на шагъ, впереди, уже ничего не было видно.

— Мнѣ положительно не выбраться изъ этихъ зарослей — сказала себѣ Мона съ спокойствіемъ отчаянія. — Первый разъ я нашла дорогу совершенно случайно, а вѣдь тогда свѣтило солнце.

Она серьезно подумывала о томъ чтобы провести ночь на холмѣ и даже присѣла съ этой цѣлью на мокрый камень, но скоро платье ея пропиталось водой, зубы стучали отъ холода; по неволѣ пришлось идти дальше.

— Развѣ закричать? — подумала она. — Нѣтъ, я въ жизнь свою не кричала и не стонала, такъ неужели теперь начинать?

Однако въ глубинѣ души она хорошо знала, что непремѣнно стала бы кричать, если бы была хоть малѣйшая надежда, что ее услышатъ; но призывать на помощь туманъ и горы — безполезно.

У нея мелькнула мысль, что дядя вышлетъ людей ее разыскивать. Въ первый моментъ она вздохнула съ облегченіемъ, но потомъ ужаснулась: хуже этого ничего быть не можетъ. Надѣлать всѣмъ хлопотъ, безпокойства; сдѣлаться на нѣсколько дней предметомъ толковъ въ отелѣ — это слишкомъ унизительно. А главное, придется отказаться отъ своихъ одинокихъ прогулокъ, или каждый разъ вымаливать позволеніе. И всею этого можно было бы легко избѣжать, если бы она не засидѣлась на камнѣ, Гдѣ у нея была голова? — О Люси, я дѣйствительно идіотка — простонала она.

Вдругъ ей послышались шаги позади. Да, сомнѣнія нѣтъ, кто-то подходитъ. Не зная, радоваться ей или тревожится, она остановилась. Сердце ея билось учащенно. Шаги приблизились. Такъ ужасно было чувствовать близость другого человѣка, изо всѣхъ силъ напрягать зрѣніе и ничего не видѣть. Еще минута — и передъ ней вынырнуло, какъ солнце изъ тумана, широкое, загорѣлое, добродушное мужское лицо. Мона съ облегченіемъ перевела духъ.

— Господи помилуй! — вскричалъ обладатель загорѣлаго лица, — пораженный тѣмъ, что видитъ молодую дѣвушку въ такомъ опасномъ положеніи: — неужели вы здѣсь однѣ?

— Да, — засмѣялась Мона, но смѣхъ ея звучалъ очень неувѣренно и выдавалъ многое, что она предпочла бы скрыть.

— Ну, я очень радъ, что нашелъ васъ, — продолжалъ онъ, стряхивая цѣлый градъ дождевыхъ капель съ своей мокрой соломенной шляпы. — Не хотѣлъ бы я, чтобы моя сестра была здѣсь одна въ такой вечеръ. Не возмете ли вы меня подъ руку? Боюсь, что вы очень устали; притомъ же не легко идти, когда платье липнетъ къ ногамъ.

Мона покраснѣла, но съ радостью взяла его подъ руку. Молодое, безбородое лицо внушало ей полное довѣріе; высокая, плотная, мужественная фигура говорила о несокрушимой силѣ; это былъ настоящій «Сынъ Анака».

— Однако и вымокли же вы! — продолжалъ онъ съ братской фамиліарностью, на которую невозможно было обидѣться. — Я тоже. Но наши мужскіе костюмы въ такую погоду все таки удобнѣе дамскихъ. Можетъ быть, я иду слишкомъ скоро?

— Ничуть! Мнѣ незачѣмъ говорить вамъ, что я рада поскорѣе вернуться домой.

Этотъ двусмысленный комплиментъ разсмѣшилъ ихъ обоихъ.

— Вы очень боялись? — спросилъ онъ.

— Ужасно! — просто отвѣтила Мона и немного погодя прибавила: — теперь мнѣ стыдно вспомнить, какъ я себѣ позволила разнервничаться.

— Ну, — вѣдь и было изъ за чего. Немногіе мужчины чувствовали бы себя хорошо на вашемъ мѣстѣ. Вы далеко зашли?

— Не знаю. За деревьями я не замѣтила тумана. Кстати, а вы дошли до Іордальснота?

— Нѣтъ, я вышелъ именно съ этимъ намѣреніемъ, оставивъ свой чемоданъ въ гостиницѣ, но туманъ погналъ меня домой. Я очень радъ, что это дало мнѣ случай придти вамъ на помощь, — хотя вы разумѣется справились бы и безъ меня.

— Не умѣю вамъ сказать, какъ я этому рада. Право не знаю, что бы я сдѣлала безъ васъ.

И Мона подняла на своего спутника глаза, въ которыхъ свѣтилась непритворная благодарность. Онъ чуть замѣтно вздрогнулъ. Въ этомъ открытомъ честномъ взглядѣ было что-то неотразимо привлекательное, но было и другое — какое-то странное сходство…

— Вѣдь вы не однѣ путешествуете? — спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

— Нѣтъ, — съ дядей и теткой. Сэръ Дуг… дядя обыкновенно гуляетъ со мной, — но это не значитъ, чтобы я не могла гулять одна, когда мнѣ вздумается; такія случайности, какъ сегодняшняя, вѣдь не идутъ въ счетъ.

Отвѣта не было. Онъ со вниманіемъ смотрѣлъ на нее, какъ будто обдумывая ея слова.

— Пожалуйста, не говорите никому, что вы нашли меня in extremis — продолжала Мона; — мнѣ было бы очень грустно отказаться отъ моихъ одинокихъ прогулокъ.

— Какъ же я могу говорить то, чего не было. Я нашелъ васъ вовсѣ не in extremis, я даже не зналъ, что вы испугались, пока не услыхалъ вашего смѣха. Вы посмотрѣли на меня съ такимъ достоинствомъ и самообладаніемъ, что мнѣ почти захотѣлось приподнять шляпу и пройти мимо.

Мона недовѣрчиво засмѣялась.

— Вы давно въ Штальгэймѣ? — спросилъ онъ.

— Всего нѣсколько дней.

— Вамъ нравится гостиница?

— Д-да. Это нѣчто среднее между первобытнымъ заѣзжимъ дворомъ и космополитическимъ отелемъ.

— Много теперь туристовъ?

— О, да! Они каждый день прибываютъ сотнями, останавливаются, чтобы выкурить сигару, пообѣдать или выспаться и снова продолжаютъ свою бѣшеную скачку на каріоляхъ. Страшно шумливый народъ; дядя всегда возмущается, когда они стучатъ своими тяжелыми сапогами и громко переговариваются о своихъ частныхъ дѣлахъ съ нижней площадки лѣстницы на верхнюю и съ веранды на дорогу.

— Воображаю, — сказалъ сынъ Анака и засмѣялся.

Туманъ понемногу начиналъ рѣдѣть. Съ помощью незнакомца Мона благополучно спустилась съ обрыва и перебралась черезъ опасный мостикъ.

— Вы не находите, что здѣсь скучно по вечерамъ?

— Нѣтъ, но я могу себѣ представить, какъ должны скучать люди, привыкшіе къ развлеченіямъ.

— Вы вѣроятно сидите на верандѣ?

— Но на той, которая выходитъ на Нэродаль; тамъ всегда толпа народа. Мы себѣ присвоили другую веранду, одну изъ маленькихъ; тамъ и кофе пьемъ, и болтаемъ, а иной разъ по вечерамъ играемъ въ карты.

— Сейчасъ же подите переодѣньтесь, — сказалъ незнакомецъ, когда они подошли къ дому, — и обѣщайте мнѣ выпить стаканчикъ горячаго грогу или чего-нибудь въ этомъ родѣ. Полноте, — остановилъ онъ ее, когда она начала благодарить его, — не теряйте времени. Я позволю себѣ послѣ ужина явиться къ вамъ на веранду.

Мона съ улыбкой взбѣжала на лѣстницу, хотя послѣднія слова незнакомца немножко ее встревожили. Какого пріема могъ онъ ожидать на верандѣ? Леди Мунро была крайнѣ разборчива въ выборѣ знакомыхъ, а сэръ Дугласъ всѣхъ туристовъ-мужчинъ величалъ «проходимцами» и возмущался даже, когда они осмѣливались заглядываться на его жену или дочь. Если ея новому другу удастся завести разговоръ, они всѣ сразу поймутъ, что онъ джентльменъ, и тогда все обойдется благополучно; но вопросъ въ томъ, удастся ли? Сэръ Дугласъ страшно горячъ и врядъ ли отвѣтитъ благосклонно на авансы совершенно незнакомаго человѣка.

— Сама виновата: незачѣмъ было такъ съ нимъ фамильярничать, — корила она себя. — Поблагодарила бы его, какъ слѣдуетъ, и дѣлу конецъ. Во всемъ сама виновата. Да, Люси, я, дѣйствительно, идіотка!

— Ахъ, какъ я рада, что ты вернулась! — вскричала Эвелина при видѣ входящей Моны; кузины помѣщались въ одной комнатѣ. — Я уже хотѣла идти разсказывать мамѣ.

— А гдѣ тётя Модъ?

— Въ своей комнатѣ. Она пошла къ себѣ скоро послѣ твоего уходя и уснула, такъ что отцу никто ничего и не говорилъ. Я уже собиралась бѣжать къ нему: я такъ боялась за тебя.

— Добрая душа! она и печку велѣла затопить. Вотъ и отлично — я сейчасъ высохну. Къ счастью, погода проясняется.

— У меня вода сейчасъ закипитъ на бензинкѣ; я принесла вина: тебѣ надо выпить чего-нибудь горячаго. Ахъ, Мона, пожалуйста скорѣй переодѣвайся. Въ какомъ ты ужасномъ видѣ.

Мона поспѣшила перемѣнить мокрое платье на теплый капотъ, распустила волосы, выжала изъ нихъ воду и усѣлась около, печки, съ наслажденіемъ прихлебывая горячую влагу.

— Какой опасности ты подвергалась! Я представляла себѣ такіе ужасы!…

— Ничуть не бывало. Одинъ изъ сыновъ Анака пришелъ на выручку. Впрочемъ объ этомъ послѣ. Будь добренькой, достань мнѣ изъ шкафа чистое платье.

Мона не опоздала. Она уже прикалывала брошку, когда позвонили къ ужину. — Леди Мунро выплыла изъ своей комнаты, свѣжая и благоухающая.

— Ты уже вернулась, Мона?

— Да, тетя. — Но прежде чѣмъ Мона успѣла что-нибудь прибавить, тетка ея обернулась уже къ сэру Дугласу. Пускаться въ объясненія не было времени.

Внезапная перемѣна погоды вынудила многихъ туристовъ остаться ночевать въ гостиницѣ; огромная столовая была переполнена. Мона поймала взглядъ сына Анака, сидѣвшаго на дальнемъ концѣ другого стола, и еще разъ попыталась начать разсказъ о своемъ приключеніи; но судьба была противъ нея: напротивъ сэръ Дугласа усѣлся знакомый, извѣстный профессоръ изъ Эдинбурга, и разговоръ скоро сдѣлался общимъ.

— Будемъ надѣяться, что онъ не сразу придетъ на веранду и дастъ мнѣ время подготовить своихъ, — думала Мона, покоряясь своей участи.

Они перешли на веранду; сэръ Дугласъ закурилъ сигару, но лишь только Мона замѣтила, въ видѣ вступленія, что погода почти совсѣмъ прояснилась, какъ дверь распахнулась: на порогѣ спокойно и самоувѣренно стоялъ ея новый знакомый.

— Тетя Модъ, — начала было она, но голосъ ея потонулъ въ хорѣ восклицаній.

— Какъ, Сагибъ! Дикансонъ Сагибъ! Откуда вы? Вотъ точно съ неба свалился! Какой пріятный сюрпризъ! Кто бы могъ ожидать встрѣтить васъ здѣсь? Ну, садитесь и разсказывайте все по порядку Ахъ, я и забылъ! Позвольте васъ представить: м-ръ Дикансонъ; — моя племянница, миссъ Маклинъ.

— Я такъ и думалъ! — воскликнулъ новоприбывшій, сердечно пожимая руку удивленной Моны. — Если бъ я встрѣтился съ ней въ пустыняхъ Аравіи, и то я поклялся бы, что это родственница леди Мунро.

Такимъ образомъ истина вышла наружу съ легкими измѣненіями.

— Сказать правду, — начала Мона, когда все разъяснилось, — вы поступили со мной не особенно хорошо.

Молодой человѣкъ расхохотался, какъ школьникъ.

— Я увѣренъ, что вы не будете сердиться на меня за эту невинную шутку.

— Нѣтъ; тѣмъ болѣе, что теперь мы квиты. Теперь мы можемъ начать съ новой страницы.

— Надѣюсь, что она будетъ такъ же интересна, какъ и первая.

— Мило сказано, Сагибъ, — замѣтила леди Мунро. — А теперь, неутомимый странникъ, успокойтесь и повѣдайте намъ о вашихъ эксцентрическихъ скитаніяхъ.

— Эксцентрическихъ! — повторилъ онъ, намѣреваясь воспользоваться игрою словъ, чтобы сказать ей комплиментъ, но какъ умный человѣкъ, во время раздумалъ. — Это совсѣмъ не трудно. Одна изъ предполагаемыхъ поѣздокъ въ Шотландію разстроилась, — у моихъ знакомыхъ кто-то умеръ — и я примчался сюда. Я былъ увѣренъ, что гдѣ-нибудь я встрѣчусь съ вами: говорятъ, въ Норвегіи знакомые всегда встрѣчаются. Разумѣется, я зналъ, что вы отплыли въ Бергенъ.

— А теперь куда вы направляетесь?

— Вамъ ли спрашивать объ этомъ? — какъ сказали опилки магниту.

Сэръ Дугласъ пошелъ за картой и путеводителемъ; м-ръ Дикансонъ подсѣлъ къ леди Мунро.

— Кажется, не надо и спрашивать, довольны ли вы своимъ путешествіемъ. Видъ у васъ превосходный.

— О да, я просто очарована дикостью здѣшней природы; при томъ здѣсь такой бодрящій воздухъ! Вы понятія не имѣете, какъ я теперь много хожу. Когда Мона съ моимъ супругомъ отправляются въ свои головоломныя экскурсіи, мы съ Эвелиной гуляемъ цѣлыми часами, иногда цѣлыми днями.

Мона быстро вскинула глава на тетку. Она въ первый разъ слышала объ этихъ удивительныхъ прогулкахъ; но въ это мгновеніе она поймала взглядъ Эвелины, и вопросъ замеръ у ней на устахъ.

— А сэръ Дугласъ? — спросилъ м-ръ Дикансонъ.

Леди Мунро засмѣялась тихимъ, мелодическимъ смѣхомъ.

— О, онъ ворчитъ, какъ всегда; говоритъ, что его здѣсь кормятъ жареной кожей и вареной фланелью. Онъ ужасно радъ, что съ нами поѣхала Мона, да и всѣ мы тоже. Боюсь только, что всѣ мы кажемся ей очень не развитыми. Вы не имѣете понятія о томъ, какія ученыя книги она читаетъ.

— Въ настоящую минуту, — вставила съ важностью Мона, — я читаю «Моль» Уида.

Всѣ разсмѣялись.

Сэръ Дугласъ вернулся и разговоръ сосредоточился исключительна на дорогахъ и пароходахъ.

— Я ни за что не хочу ночевать второй разъ въ этомъ отвратительномъ, шумномъ Фоссѣ. Мы здѣсь позавтракаемъ, тамъ возьмемъ свѣжихъ лошадей и къ вечеру будемъ въ Эйдѣ.

— Вы можете быть готовы къ восьми часамъ? — спросилъ Сагибъ леди Мунро.

— О, конечно! Я теперь встаю гораздо раньше восьми.

Сэръ Дугласъ безцеремонно расхохотался.

— Кто такой м-ръ Дикансонъ? — спросила Мона, когда онѣ съ Эвелиной вернулись въ свою комнату.

— Депутатъ-коммиссаръ отъ — я всегда забываю названіе этого города.

— Не бѣда, это для меня не важно. А почему его зовутъ Сагибомъ? Я думала, что въ Индіи всѣ Сагибы?

— Его такъ прозвали въ шутку дома, а потомъ это привилось; — вѣроятно потому прозвали, что онъ еще очень молодымъ занялъ какой-то отвѣтственный постъ.

— Онъ и теперь смотритъ мальчикомъ.

— Ему должно быть не меньше тридцати трехъ.

— Пожалуйста, не говори ему, что я изучаю медицину; я сегодня не сдѣлала особенной чести своей профессіи. Я не хотѣла бы, чтобы онъ изъ-за меня считалъ всѣхъ медичекъ трусихами.

— Ахъ Мона, я хотѣла бы, чтобы ты совсѣмъ не была «медичкой», какъ ты это называешь. Отчего ты не выходишь замужъ?

— Никто не сватается, душа моя. По крайней мѣрѣ, никто, о комъ можно было бы сказать, что онъ «нѣкто».

— Если бы ты поѣхала въ Индію, за тебя сватались бы каждую недѣлю.

— Благодарю. Даже и это не вполнѣ отвѣчаетъ моему идеалу счастья.

— Неужели же ты хочешь оставаться старой дѣвой?

— Этого выраженія въ наше время нигдѣ не услышишь, кромѣ какъ въ стѣнахъ пансіона для благородныхъ дѣвицъ, — строго замѣтила Мона. — О мой другъ, ты теперь переживаешь романтическій періодъ своей жизни; ты и представить себѣ не можешь, какъ высоко я цѣню свою свободу, сколько у меня въ головѣ разныхъ плановъ, осуществленіе которыхъ немыслимо для замужней женщины. Мнѣ кажется, теперь лучше живется именно незамужней женщинѣ. Она обладаетъ всѣми преимуществами своего пола и многими привилегіями другого. Долго ли такъ будетъ продолжаться, не знаю. Будемъ коситъ сѣно, пока солнце свѣтитъ. «Ergreife die Gelegenheit! Die herhret niemdlswieder»^[6].

— Ну, мнѣ было бы очень грустно думать, что у меня никогда не будетъ своихъ собственныхъ малютокъ.

— О материнство, сколько преступленій совершается во имя твое! Быть матерью, несомнѣнно, дѣло женщины, но для этого необходимо имѣть собственныхъ дѣтей. Ахъ ты, милая моя, добрая дѣвочка! Не сокрушайся обо мнѣ. Желаю тебѣ имѣть столько ребятишекъ, сколько ты сама себѣ пожелаешь, когда придетъ время, и ручаюсь, что у нихъ будетъ прелестнѣйшая мамаша.

VIII.
Bons camarades.

— Вздоръ!

— Не вздоръ, дружище, а фактъ. Я зналъ это раньше, чѣмъ встрѣтился съ ней, а то и я бы не повѣрилъ. Это живое опроверженіе моихъ теорій, взглядовъ на женственность и тому подобное. Я думалъ объ этомъ до того, что усталъ, и все ничего не придумалъ; но, что бы вы тамъ ни говорили, клянусь душой, она славная дѣвушка!

— Я вполнѣ въ этомъ увѣренъ, увѣренъ также, что у нея ума и способностей хватитъ на все.

— О да, она умна! Но развѣ умная женщина непремѣнно должна… Впрочемъ, стопъ, я не хочу опять начинать съизнова. Довольно съ меня. Я прямо сдаюсь; это выше моего пониманія. Пожалуйста, не будемъ больше говорить объ этомъ.

— Вы знаете, я страшно стою за женщинъ-врачей. Когда моя сестра была больна, — помните? — нашъ станціонный докторъ сказалъ, что она на всю жизнь останется калѣкой, и штабный врачъ, проѣздомъ навѣстившій насъ, подтвердилъ это. Я рѣшился на послѣднее средство: съѣздилъ за сто миль за женщиной-врачемъ, и она въ три недѣли поставила Лену на ноги. Эта докторша отлично знала свое дѣло, но она была совсѣмъ не похожа на миссъ Маклинъ.

— Ну вотъ! То-то и дѣло! Я вѣдь знаю, что это необходимое зло. Развѣ я рѣшился бы показать свою Эвелину мужчинѣ-врачу, помимо тѣхъ случаевъ, когда у нея болитъ горло, или порѣзанъ палецъ. Я всегда стоялъ за самый принципъ, несмотря на жертвы, связанныя съ нимъ, но могъ ли я предвидѣть, что за это дѣло возьмется моя родственница? Видите ли, она была слишкомъ долго предоставлена самой себѣ, бѣдняжка! Некому было предостеречь ее. Теперь я горько упрекаю себя, что не слѣдилъ за ней, но можно ли было ожидать, что она изберетъ именно эту профессію? Когда я подумаю, что эта дѣвушка обязана знать, меня тошнитъ, прямо тошнитъ; но когда я говорю съ ней, клянусь душой, мнѣ кажется, что это нисколько ей не повредило!

Разговоръ былъ прерванъ появленіемъ Моны и Эвелины и скоро перешелъ на менѣе серьезныя темы. Утреннее солнышко весело свѣтило въ окна столовой; на столѣ уже ждалъ завтракъ — форель и кофе.

— Вотъ форель, это иное дѣло! — говорилъ сэръ Дугласъ. — Противъ форели я ничего не имѣлъ и не имѣю. Зато, еслибы не форель, отъ насъ до сихъ поръ остались бы кожа да кости. Эвелина, гдѣ же твоя мать?

Было уже восемь часовъ, и коляска ждала у дверей, когда появилась леди Мунро, ясная, улыбающаяся; Эвелина съ Моной побѣжали укладывать ея вещи.

— Вы знаете, я уже давнымъ давно встала, — объяснила она, привѣтливо кивнувъ головкой Сагибу, — но сѣла писать письма…

— Гмъ! — Сэръ Дугласъ пожалъ плечами и, круто повернувшись на каблукахъ, вышелъ изъ комнаты.

Когда, наконецъ, запоздавшій чемоданъ крѣпко привязали веревкой сзади коляски, и портье отворилъ дверь, къ леди Мунро подошла хозяйка гостиницы, молодая норвежка, и застѣнчиво выговорила ломанымъ англійскимъ языкомъ, протягивая ей большую фотографію:

— Хотите получить?

Леди Мунро наградила ее самой очаровательной своей улыбкой.

— Неужели это мнѣ? Какъ вы добры! Не умѣю вамъ сказать, какъ я буду дорожить этимъ воспоминаніемъ о чудныхъ дняхъ, проведенныхъ въ вашемъ отелѣ. Какъ хорошо! Да здѣсь всѣхъ можно узнать, — повторяла она, улыбаясь собравшимся слугамъ, которые смотрѣли на нее чуть не съ обожаніемъ.

Минуту спустя Нуббоо торжественно водворился на козлахъ и коляска тронулась. Дикинсонъ-сагибъ слѣдовалъ за ними въ пресловутомъ каріолѣ, т. е. попросту въ норвежской таратайкѣ.

Было чудное лѣтнее утро. Ни слѣда облаковъ или тумана не осталось на горахъ. Нэродаль мирно спалъ словно грѣясь на солнышкѣ.

— Я увѣрена, что мы не скоро забудемъ Штальгеймъ, — замѣтила леди Мунро. — Здѣсь испытываешь совсѣмъ новыя ощущенія.

Всѣ согласились съ ней. Отъ этой поѣздки ждали многаго, такъ какъ дорога изъ Фосса въ Эйде, одна изъ красивѣйшихъ въ Норвегіи, но впечатлѣніе было испорчено тѣмъ, что на днѣ одного ущелья порвалась упряжь, и ее пришлось долго чинить; затѣмъ пошелъ дождь и весь послѣдній часъ пути лилъ, не переставая.

Въ отеляхъ Эйде существуетъ милый и примитивный обычай — всѣмъ туристамъ, проживающимъ въ отелѣ, собираться, особенно въ дождливую погоду, на входной верандѣ и въ широкихъ сѣняхъ, для встрѣчи новоприбывшихъ.

— Если бы мы были выставлены за плату и спеціально для ихъ удовольствія, они не могли бы болѣе безцеремонно разглядывать насъ, не правда-ли? — смѣялся Сагибъ, высаживая дамъ изъ коляски. — Они ничуть не скрываютъ своего любопытства.

— Какая честь служить для нихъ предметомъ развлеченія! — ворчалъ сэръ Дугласъ.

— Не хотите ли пройтись по саду? — предложилъ Сагибъ Монѣ, когда всѣ они устроились въ своихъ номерахъ. — До ужина осталось еще пять минутъ. А тамъ съ одного мѣстечка открывается чудный видъ на фіордъ.

— Увы! Какъ это непохоже на милый первобытный Штальгеймъ! — сказала Мона, когда они вышли на крутой берегъ. — Мнѣ такъ и кажется, что мы въ Интерлакенѣ.

— Правда? Но взгляните на фіордъ.

Передъ ними раскинулся заливъ, позолоченный лучами заката; у ногъ ихъ мелкія волны тихо плескались о мраморныя ступени.

У Моны загорѣлись глаза, но выразить словами свой восторгъ она не сочла нужнымъ.

— И все же, — выговорила она минуту спустя, — эти жестокія волны вернутъ насъ обратно въ лоно цивилизаціи.

При этомъ словѣ она едва удержалась отъ смѣха. Цивилизація — ужъ подлинно! Цивилизація въ какой-то лавчонкѣ въ Борроунессѣ!

Онъ быстро покосился на нее. Что это значитъ? Она уже жалѣетъ, что избрала этотъ родъ жизни?

— Въ вашей сокровищницѣ знаній заключается и геологія? — спросилъ онъ, блуждая взглядомъ по далекимъ вершинамъ.

— Нѣтъ, не заключается; да и знаній у меня настоящихъ нѣтъ, а есть только обрывки знаній, — отвѣтила Мона, думая про себя: — Ахъ, сэръ Дугласъ, сэръ Дугласъ, какой же вы невѣрный рыцарь!

Дикинсонъ продолжалъ зондировать почву.

— Здѣсь въ гостиницѣ выставлена коллекція старинныхъ серебряныхъ колецъ и другихъ норвежскихъ древностей; между ними есть прелюбопытныя. Интересно, что вы о нихъ скажете; вы, кажется, въ этихъ вещахъ компетентный судья.

— Вовсе нѣтъ; но мнѣ интересно взглянуть на нихъ и сравнить то, что мнѣ нравится съ тѣмъ, что должно бы мнѣ нравиться. Пожалуйста, — прибавила она, какъ ребенокъ, глядя на него умоляющими глазами, — не давайте вы себя убѣдить, что я ученая женщина. Я всѣмъ сердцемъ желала бы, чтобъ это было, но этого нѣтъ, а я терпѣть не могу чувствовать себя лицемѣркой.

— Не думаю, чтобъ кто-нибудь могъ упрекнуть васъ въ этомъ — сказалъ онъ, улыбаясь.

— Должно быть, я сама виновата, что меня принимаютъ за ученую, продолжала она, поддаваясь желанію высказаться я не слыша его отвѣта. — У меня должно быть такая ужъ манера говорить: догматическая, самоувѣренная. Но что же мнѣ дѣлать? Когда я чѣмъ-нибудь заинтересуюсь, я право не могу думать о тонѣ.

— Если мнѣ дозволено будетъ дать вамъ совѣтъ, я, конечно, скажу: и не старайтесь!

На слѣдующій день отплыли въ Одде. Вѣтра не было ни малѣйшаго. Въ зеркальной глади фіорда явственно отражались лѣса и деревушки, ютившіяся по склонамъ горъ. Въ такіе дни пріятнѣе мечтать, чѣмъ говорить, и наши путники обмѣнивались замѣчаніями только въ тѣхъ случаяхъ, когда передъ ними внезапно открывалась покрытая льдомъ бухта, или проливчикъ — явный слѣдъ близости ледника.

Около часу дня они прибыли въ Одде, красивѣйшій уголокъ Норвегіи, лежащій на самомъ берегу фіорда, въ объятіяхъ высокихъ лѣсистыхъ холмовъ, съ его красивыми яхтами и пароходами, стоящими на якорѣ въ заливѣ, съ его могучимъ величественнымъ ледникомъ, который, возвышаясь среди огромной ледяной пустыни, холодно глядитъ внизъ съ своей неприступной высоты!

— Вотъ мы и опять какъ-будто въ Англіи, — сказала леди Мунро, когда они сѣли завтракать.

— Дѣйствительно, — отозвался сэръ Дугласъ. — Цивилизованные порядки: полдюжины знакомыхъ въ отелѣ, двѣ — цѣлыхъ двѣ — лавки, и обѣды! Эвелина, ты бы взяла таратайку и лакея и съѣздила на бульваръ что-нибудь купить на память.

— Я только что хотѣла попросить у васъ денегъ, папа, — спокойно сказала Эвелина; — мнѣ нужно купить множество разныхъ разностей.

Кончилось тѣмъ, что всѣ отправились дѣлать покупки, en famille, и пошло швырянье деньгами направо и налѣво. Сэръ Дугласъ накупилъ кучу подарковъ «дѣвочкамъ», какъ онъ называлъ Мону съ Эвелиной; леди Мунро готова была, кажется, закупить всю давку.

— Эти старинныя серебряныя издѣлія такъ красивы! — оправдывалась она съ дѣтской наивностью.

— Въ крайнемъ случаѣ, онѣ пригодятся для базаровъ, — подсказала Эвелина.

Продавщица дѣлалась все любезнѣе и любезнѣе; она пріобрѣла уже большой навыкъ въ обращеніи съ туристами, которые, памятуя свои опыты въ Италіи и Швейцаріи, по большей части торговались съ ней изъ-за каждой копѣйки, и потому была вначалѣ немного рѣзка, но, какъ опытный человѣкъ, скоро поняла, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.

Мона нмблюдала за ней съ любопытствомъ и сочувствіемъ. — Надо подмѣчать, какъ она себя держитъ, — думала она, улыбаясь, — я врядъ-ли найду лучшаго учителя.

— Покажите-ка! Вы говорите, одинадцать съ половиною кронъ? — спрашивалъ пестро одѣтый господинъ, вынимая изъ карма ни горсть золота и серебра. — Я дамъ вамъ десять шиллинговъ!

Отвѣта не было.

— Хотите десять шиллинговъ?

— Нѣтъ, сэръ (самымъ спокойнымъ тономъ).

Покупатель нахмурилъ брови.

— Одинадцать шиллинговъ? Угодно?

— Нѣтъ, сэръ.

— Сколько же вы спустите?

— Ни одного пенни, сэръ. — Это было сказано тихо, но очень рѣшительно.

Покупатель демонстративно вышелъ, хлопнувъ дверью.

Ни одна жилка не дрогнула въ лицѣ молодой женщины. Она спокойно поставила назадъ на полку хорошенькія игрушки, разбросанныя на прилавкѣ.

— Браво! — сказала себѣ Мона.

— Даю пенни за ваши мысли, милочка! — услыхала она за спиной спокойный голосъ Эвелины. — М-ръ Дикинсонъ уже два раза спрашивалъ васъ, какъ вамъ нравится эта цѣпочка. Онъ хочетъ купить ее въ подарокъ своей сестрѣ.

Мона засмѣялась и покраснѣла.

— Мои мысли стоятъ дороже пенни, — возразила она, — по крайней мѣрѣ, для меня.

Она думала о томъ, будетъ ли входить въ ея обязанности говорить своимъ покупателямъ: «сэръ» и «мадамъ»?

Мунро встрѣтили множество друзей и знакомыхъ; слѣдующіе дни были посвящены разнымъ экскурсіямъ и прошли очень весело. Каждый вечеръ всѣ возвращались домой загорѣлые и утомленные, но усталость не мѣшала веселой болтовнѣ за ужиномъ. Замѣчанія не отличались глубиной, темы серьезностью; собесѣдники предпочитали перепархивать съ одного предмета на другой, но вѣдь міръ и не ждалъ отъ нихъ откровеній. Зато они чувствовали себя прекрасно и были счастливы.

Недѣля пролетѣла незамѣтно; наступило воскресенье; до отъѣзда оставался всего одинъ день; въ понедѣльникъ семейство Мунро должно было уже отплыть въ Бергенъ. Мона сидѣла одна на верандѣ, наблюдая обывателей, отправлявшихся въ церковь. Фіордъ сверкалъ въ лучахъ солнца; отъ прибрежныхъ деревушекъ и хуторовъ то и дѣло отплывали лодки, полныя нарядныхъ пассажировъ; это крестьяне и крестьянки ѣхали къ обѣднѣ въ Одде. Праздничные наряды женщинъ, ярко-красные лифы, пышные бѣлые рукава и широкіе головные уборы, расходящіеся лучами, выдѣлялись красивыми свѣтлыми пятнами на фонѣ лѣтняго сѣвернаго ландшафта.

Мона слѣдила за ними, не отрываясь. Но вдругъ, въ самый разгоръ удовольствія, изъ груди ея вырвался глубокій, протяжный, унылый вздохъ.

IX.
Дорисъ.

Пароходъ быстро приближался къ Ньюкэстлю.

Въ началѣ пути погода стояла очень свѣжая, но теперь море было гладко, какъ мельничный прудъ, и вся компанія сидѣла на палубѣ, подъ парусиновымъ тентомъ.

— Ужъ и не знаю, какъ мы разстанемся съ тобой, Мона, милая, — начала леди Мунро.

— Ради Бога, не надо! — взмолилась Мона. — Не заставляйте меня искать словъ, чтобы благодарить васъ: я положительно не нахожу ихъ.

Губы ея дрожали; сэръ Дугласъ издалъ сочувственное ворчаніе.

— Ты непремѣнно должна провести у насъ Рождество на Ривьерѣ, — продолжала лэди Мунро. — Отказа мы не примемъ.

— Пожалуйста!-- поддержала Эвелина, обнявъ кузину за талію.

— Вообще, мы сдѣлали огромную ошибку, — сказалъ сэръ Дугласъ, взглянувъ на жену; — намъ слѣдовало взять къ себѣ Мону десять лѣтъ тому назадъ, когда умерла ея мать.

— Не думаю, чтобы Мона была согласна съ тобой, — сказала леди Мунро, улыбнувшись племянницѣ.

— Нѣтъ, я иного мнѣнія, — сказала Мона, и краска, выступившая у нея на щекахъ, показывала, что эта откровенность стоила ей нѣкотораго усилія. — Человѣку не мѣшаетъ въ молодости побывать подъ ярмомъ. Еслибъ я не испытывала лишеній иногда и одиночества очень часто, я не могла бы оцѣнить, какъ слѣдуетъ, всю прелесть этихъ двухъ недѣль, проведенныхъ въ вашемъ обществѣ. Меня никогда въ жизни такъ не баловали и не ласкали.

— Вы-то ужъ слишкомъ долго были подъ ярмомъ, — возразилъ ея дядя.. — Господи прости, вѣдь вы и теперь еще дѣвочка, вѣдь молодость-то въ жизни бываетъ только одна. А вы собираетесь опять цѣлый годъ коптѣть надъ книгами.

— Вы же знаете, что я сначала поѣду къ кузинѣ.

— Да, на нѣсколько недѣль. Кстати, нельзя ли этотъ визитъ побоку? Я увѣренъ, что намъ вы гораздо нужнѣе, чѣмъ ей.

— О нѣтъ! Отъ этого я не могу освободиться, если бы даже и хотѣла.

— Будь вы обыкновенная, дюжинная дѣвушка, я ничего бы не говорилъ, — продолжалъ сэръ Дугласъ; — но съ вашими дарованіями… Знаете ли, что вы имѣли бы страшный успѣхъ въ свѣтѣ?

— Полноте! — вскричала Мона. — Съ вами мнѣ такъ хорошо и легко, что я совершенно забываю о себѣ и болтаю все, что на умъ взбредетъ. Но когда мои друзья хотятъ похвастаться мной и заставляютъ меня говорить, я, при всемъ желаніи, не въ состояніи произнести ни слова.

— Это не удивительно при вашей затворнической жизни. Но стоитъ вамъ захотѣть…

Мона открыла ротъ, чтобы возражать, но раздумала. Къ чему говорить этому человѣку, что успѣха въ свѣтѣ не стоитъ добиваться, что издали онъ, безспорно, заманчивъ, но, добившись его, человѣкъ перестаетъ его цѣнить; что это слишкомъ жалкая награда за цѣлые годы усилій?..

— Сейчасъ же по пріѣздѣ телеграфируй намъ, благополучно ли ты доѣхала; слышишь, Мона, непремѣнно телеграфируй, — говорила леди Мунро. — Ты, вѣроятно, будешь слишкомъ занята, чтобы часто писать намъ зимой, да и мы всѣ плохіе корреспонденты; но слѣдующее лѣто проведемъ вмѣстѣ, — это ужъ рѣшено, — а, если можно, то и раньше пріѣзжай.

— Дальше Эдинбурга вамъ сегодня не уѣхать, — сказалъ сэръ Дугласъ, останавливаясь передъ ними и глядя на часы.

— Боюсь, что нѣтъ, хотя мнѣ очень бы хотѣлось не останавливаться въ Эдинбургѣ.

— Не знаю, почему бы намъ всѣмъ вмѣстѣ не двинуться на сѣверъ? — продолжалъ сэръ Дугласъ, обращаясь къ женѣ. — Вѣдь еще можно успѣть. Вещи твои потомъ привезетъ горничная.

— Голубчикъ, какъ можно такъ говорить! Намъ съ Эвелиной нужно пріобрѣсти массу вещей, прежде чѣмъ отправиться дѣлать визиты.

Сэръ Дугласъ пожалъ плечами и возвелъ глаза къ небу въ знакъ покорности.

— Но нельзя же Монѣ ночевать одной въ гостиницѣ!

— Милый, добрый дядя! Не забывайте, что вы не всегда были со мной, чтобы заботиться обо мнѣ. Притомъ же въ данномъ случаѣ не о чемъ и тревожиться. Если мнѣ придется ночевать въ Эдинбургѣ, я остановлюсь у подруги.

— У какой подруги? Кто она такая?

— Званіемъ нѣсколько ниже герцогини, но даже такой строгій, критикъ, какъ вы, не нашелъ бы, къ чему въ ней придраться. Ее зовутъ Дорисъ Колькхунъ.

Сэръ Дугласъ улыбнулся и кивнулъ головой. Въ общемъ, онъ былъ доволенъ, что можетъ провести нѣсколько дней въ своемъ клубѣ, хотя знакомые его почти всѣ разъѣхались.

— По крайней мѣрѣ, я провожу васъ и усажу въ вагонъ, — заключилъ онъ.

Сагибъ разсчитывалъ, что эта обязанность падетъ на него, и въ томъ, какъ онъ взялъ протянутую ему руку Моны, проглядывалъ чуть замѣтный оттѣнокъ оскорбленнаго достоинства.

— Я буду часто-часто вспоминать о нашихъ прогулкахъ, — сказала Мона, глядя на него съ своей открытой ясной улыбкой, которая такъ красила ея лицо. Дикинсонъ не нашелъ подходящаго отвѣта и молча склонился надъ ея рукой.

— Помните, дитя мое, — говорилъ сэръ Дугласъ, подавая Монѣ въ окно вагона цѣлую кипу газетъ, — если вамъ что-нибудь понадобится, напишите мнѣ или, еще лучше, пріѣзжайте. Можете даже не телеграфировать, — развѣ пожелаете, чтобъ я встрѣтилъ васъ на станціи. Прямо садитесь въ первый попавшійся поѣздъ и пріѣзжайте къ намъ на квартиру, какъ къ себѣ домой. Мы вѣчно рыщемъ по всему свѣту, но, гдѣ бы мы ни были, нашъ домъ всегда будетъ вашимъ.

Мона не отвѣтила. Глаза ея были полны слезъ.

Поѣздъ тронулся; сэръ Дугласъ слѣдилъ за нимъ, пока онъ не скрылся изъ виду. Тогда онъ выругалъ мальчишку-газетчика, который настойчиво предлагалъ ему свой товаръ, и въ отвратительнѣйшемъ настроеніи духа вернулся домой, негодуя на міръ вообще и на свою жену и дочь въ частности.

Мона сидѣла одна въ купэ, но ни на минуту не позволила себѣ уйти мыслью въ жизнь, оставленную ею позади, находя это роскошью. Она отерла слезы и геройскимъ усиліемъ воли заставила себя сосредоточиться на газетахъ. Напрасный трудъ! Передъ нею танцовали залитыя солнцемъ волны фіорда, съ уступа на уступъ прыгали водопады, въ торжественномъ безмолвіи тянулись къ небу выси горъ — синія колонны, поддерживавшія ледяное море; — всѣ эти образы прочно запечатлѣлись въ ея глазахъ и стояли передъ ней, какъ живые.

Ихъ смѣнили человѣческія лица, — образы людей, о которыхъ она не должна была позволять себѣ думать.

Съ самаго дѣтства Мона еще ни разу не страдала отъ отсутствія друзей, — друзей вѣрныхъ и преданныхъ. Порой она испытывала странную потребность довѣриться, излить душу; при всемъ томъ ея обычная гордая сдержанность, происходившая наполовину отъ избытка чувствительности, держала на почтительной дистанціи даже неугомонную Люси. Никому изъ ея друзей и въ голову бы не пришло предъявлять на нее какія-либо права, какъ это сдѣлалъ сэръ Дугласъ; и, можетъ быть именно потому, что это было для нея такъ странно и ново, его грубоватая доброта казалась чуткой дѣвушкѣ пріятнѣе утонченно-тактичнаго обхожденія тетки.

Уже смеркалось, когда поѣздъ остановился на станціи Вэверлей. Мона кликнула носильщика.

— Мнѣ нужно въ Борроунессъ. Успѣю я сѣсть на поѣздъ?

Носильщикъ задумался; станція, названная пассажиркой, не пользовалась всемірной извѣстностью.

— Борроунессъ? Да это, сударыня, рукой подать. Если у васъ багажа нѣтъ, то успѣете. Только поторопитесь.

— Ничего подобнаго вы не сдѣлаете, — сказалъ спокойный женскій голосъ, и маленькая рука въ перчаткѣ легла на руку Моны. — Я въ жизнь свою не слыхала болѣе нелѣпыхъ рѣчей.

— Дорисъ! — воскликнула Мона. — Зачѣмъ вы пришли? Я вѣдь писала, что заѣду къ вамъ только въ томъ случаѣ, если пропущу послѣдній поѣздъ.

— Тѣмъ болѣе было основаній пріѣхать сюда, чтобы хоть поглядѣть на васъ. Это мнѣ не часто удается. Но если вы думаете ѣхать дальше съ такимъ усталымъ лицомъ и безъ обѣда, вы очень ошибаетесь. — Мона, я поражена. — Вы, именно вы, одна изъ всѣхъ…

— Если вы это знали, вамъ не слѣдовало пріѣзжать. Это невеликодушно.

— Вовсе нѣтъ. Я буду соблюдать всѣ ваши условія: не стану ни спорить, ни убѣждать васъ, даже не напомню вамъ о вашемъ послѣднемъ письмѣ, пока вы сами о немъ не заговорите; ваша воля будетъ для меня закономъ. Если вы мнѣ скажете, что собираетесь полетѣть на луну съ вершины Монумента, я только пожелаю вамъ пріятнаго пути. И право же, милая, я увѣрена, что вашъ поѣздъ уже ушелъ.

— Дайте мнѣ по крайней мѣрѣ послать телеграмму кузинѣ, — со вздохомъ выговорила Мона.

Дорисъ Колькхунъ была не мало изумлена тѣмъ, что побѣда досталась ей такъ легко; но, правду сказать, Мона была слишкомъ измучена, чтобы противорѣчить.

— Я довезу васъ на своихъ пони, — сказала Дорисъ. — Это такая прелесть! вы еще ихъ не видали. Не расхохочитесь, когда увидите моего грума. Отецъ нарочно выискалъ для меня такого. Онъ настоящій мальчикъ съ пальчикъ.

Она привычной рукой схватила возжи, «мальчикъ съ пальчикъ» необычайно величественно дотронулся до своей шляпы, Мона сѣла, и они помчались.

— Вашъ «мальчикъ съ пальчикъ» несомнѣнно шедевръ въ своемъ родѣ, — начала Мона, — боюсь только, что, въ случаѣ чего-нибудь, онъ не будетъ вамъ особенно полезенъ.

— Такъ и отецъ говоритъ. Но что же можетъ случиться? Лошадки надежныя; править я умѣю; чего бояться? Отецъ радъ потакать всѣмъ моимъ капризамъ, лишь бы я не настаивала на одномъ своемъ желаніи, которое далеко не капризъ.

Мона не отвѣтила. Они подъѣзжали къ ярко освѣщенному дому. Дорисъ, ловко обогнувъ уголъ, остановила лошадокъ передъ крыльцомъ.

Мона знала, что въ этомъ домѣ она желанная гостья, и, очутившись въ уютной столовой, гдѣ огонь весело трещалъ въ каминѣ, въ обществѣ отца и дочери, непритворно радовавшихся ея пріѣзду, она невольно развеселилась.

М-ръ Колькхунъ былъ типъ шотландскаго стряпчаго, сердитаго съ виду и очень добродушнаго на дѣлѣ. Среди товарищей по профессіи онъ пользовался большимъ авторитетомъ, кромѣ того онъ былъ дилетантомъ въ искусствѣ и былъ твердо убѣжденъ, что изъ него могъ бы выйти выдающійся ученый. По части тщеславія у него было множество разныхъ мелкихъ грѣшковъ, но все искупала врожденная доброта сердца. Красавица дочь, умная, серьезная, съ твердой волей была его радостью и гордостью. Одинъ только разъ онъ отказался исполнить ея просьбу, и то она, въ своей преданности отцу, готова была простить ему даже это.

— По лицу миссъ Маклинъ я вижу, что она бы не прочь выпить шипучаго, — замѣтилъ м-ръ Колькхунъ, отдавая лакею соотвѣтствующее приказаніе.

Мона улыбнулась.

— Какъ пріятно быть среди людей, которыя знаютъ ваши маленькія слабости!

— Какъ пріятно быть съ людьми, которые умѣютъ отличить одно вино отъ другого! Дорисъ покорно пьетъ мой редереръ, но въ душѣ предпочитаетъ инбирное пиво.

Дорисъ запротестовала.

— Пожалуйста, не воображай, что это оттого, что ты нетронутая натура, — продолжалъ отецъ, глядя на нее съ безконечной гордостью. Въ тебѣ только одно хорошо, — что ты любишь лошадей и собакъ. Много вы рисунковъ привезли изъ Норвегіи, миссъ Маклинъ?

— Очень мало. Норвегія для меня слишкомъ величественна. Впрочемъ, у меня есть нѣсколько жанровъ: наброски женщинъ въ національномъ костюмѣ; хижина съ деревомъ, растущимъ на крышѣ, и козой, пасущейся у подножія дерева.

— Какъ? и коза, и дерево на крышѣ?

— И коза, и дерево на крышѣ. Дерево, растущее на крышѣ, тамъ вещь обыкновенная; коза — случайность.

— Я такъ и думала, — сказала Дорисъ. Какъ бы мнѣ хотѣлось взглянуть на этотъ рисунокъ!

— Вы лучше скажите, долго ли вы можете остаться у насъ, миссъ Маклинъ. Во всякомъ случаѣ, до завтрака я васъ не отпущу. Къ завтраку у меня соберутся нѣсколько человѣкъ пріятелей, — товарищей по научнымъ изслѣдованіямъ, — посмотрѣть удивительный микроскопъ, недавно купленный мною. Дорогонько онъ мнѣ обошелся. Профессоръ Муррей называетъ его стофунтовымъ орудіемъ. Интересно будетъ услыхать ваше мнѣніе, какъ особы, работавшей въ одной изъ лучшихъ физіологическихъ лабораторій цѣлаго свѣта.

На губахъ Моны уже вертѣлся учтивый отказъ, но описаніе микроскопа показалось ей подозрительнымъ. Ей была извѣстна страсть м-ра Колькхуна ко всякимъ научнымъ приборамъ; случалось ей и любоваться его покупками. Она догадывалась, что и на этотъ разъ онъ купилъ фунтовъ за пятьдесятъ громоздкій старинный инструментъ, когда можно за десять купить новый болѣе простого и лучшаго устройства. Она рѣшила, насколько это будетъ отъ нея зависѣть, не дать «товарищамъ» поднять на смѣхъ своего стараго друга. Если мнѣніе «особы, работавшей въ одной изъ лучшихъ физіологическихъ лабораторій цѣлаго свѣта», дѣйствительно что-нибудь значить, она можетъ позволить себѣ даже маленькую передержку; въ данномъ случаѣ и это будетъ извинительно.

— Завтракать я останусь, и съ большимъ удовольствіемъ, — объявила она; — но на вечерній поѣздъ я ужъ обязательно должна попасть.

Простившись со старикомъ, обѣ дѣвушки пошли въ комнату, приготовленную для Моны, и нѣсколько времени болтали о разныхъ пустякахъ.

— Ну, я вижу, вы устали, — сказала, наконецъ, Дорисъ. — Спокойной ночи.

Отвѣта не было.

— Все ли у васъ есть. Не лучше ли придвинуть это кресло поближе къ газовому рожку? Вотъ такъ будетъ хорошо. Спокойной ночи.

Отвѣта опять таки не было.

— Вы уже уснули, Мона, или не хотите пожелать мнѣ спокойной ночи?

— Ахъ вы, скверная притворщица! — вскричала Мона, придвигая кресло къ огню и безцеремонно усаживая въ него подругу. Ну, валите! Выкладывайте все, что у васъ на душѣ. Разъ ужъ я здѣсь, надо намъ до чего-нибудь договориться. Беру назадъ всѣ условія. Выскажемся, и дѣлу конецъ.

Дорисъ была поражена стремительностью этихъ рѣчей.

— Вы, конечно, знаете, Мона, — начала она неувѣренно, — что это было для меня большимъ огорченіемъ.

— Мой провалъ? Разумѣется. Мнѣ самой онъ достался не очень легко.

— Я не то хотѣла сказать. Провалъ меня ничуть не безпокоитъ; непріятно только, что изъ-за него откладывается моментъ, когда вы начнете практиковать. Что подѣлаешь! Не повезло, и только. Меня тревожитъ другое: я нахожу, что вы теперь поступаете очень дурно.

— Чѣмъ это?

— Тѣмъ, что намѣрены похоронить въ деревнѣ свои рѣдкія способности, или размѣнять ихъ на мелочи.

— Дорисъ, голубушка, я добросовѣстно слушаю васъ, хотя измѣнить свое рѣшеніе я теперь уже не могу, еслибы и хотѣла, — а я вовсе этого не хочу; но, пожалуйста, оставьте вы въ покоѣ мои «рѣдкія способности». Кажется, факты могли бы убѣдить васъ въ противномъ.

— Всѣ экзаменаторы въ мірѣ не могли бы измѣнить моего мнѣнія… Но оставимъ споры. Беру васъ такой, какой вы сейчасъ стоите передо мною…

— Пяти футовъ и пяти дюймовъ росту, въ чулкахъ…

— Пожалуйста, не дурачьтесь. Беру васъ такой, какъ вы есть, — женщина образованная, развитая, хорошо воспитанная…

— Обладающая молодостью, красотой и несмѣтнымъ богатствомъ… Продолжайте! Слова вѣдь дешевый товаръ.

— Вы сказали, что выслушаете меня терпѣливо.

— Я же и слушаю. Простите, дорогая!

— Вы когда-то любили говорить, что «человѣкъ живетъ лишь до тѣхъ поръ, пока онъ играетъ подобающую ему роль въ жизни, т. е. находитъ полное примѣненіе своимъ способностямъ».

— Я и теперь такъ думаю. Après?^[7]

— Ахъ, Мона, вы отлично знаете, что я хочу сказать. Вамъ открытъ доступъ къ такому святому, высокому дѣлу; — я бы отдала все, что имѣю, лишь бы мнѣ только позволили служить ему; — а вы добровольно отворачиваетесь и теряете шесть драгоцѣнныхъ мѣсяцевъ, отдаете ихъ людямъ, которые васъ не поймутъ и не съумѣютъ оцѣнить васъ.

— Мнѣ нравится это выраженіе: «открыть доступъ»; оно такъ умѣстно по отношенію къ человѣку, у котораго дважды захлопнули дверь передъ носомъ. Но, какъ вы выражаетесь, оставимъ споры. Вы говорите о моей поѣздкѣ, какъ будто я отправляюсь просвѣщать готтентовъ. Я вѣдь ѣду къ роднымъ. Если я и выше кузины Рэчели, то лишь настолько, насколько Мунро выше меня.

— Вздоръ! пустяки!

— Но вѣдь должны же вы допустить, что это моя родственница по крови. Вы не можете отрицать, что она имѣетъ нѣкоторыя права на меня?

— Я не могу отрицать родства, хотя и родство-то дальнее, но правъ я безусловно не признаю. У всѣхъ у насъ есть такъ-называемые «бѣдные родственники».

— Дорисъ, Дорисъ, да вы сами ни за какія блага въ мірѣ не отреклись-бы отъ своихъ бѣдныхъ родственниковъ.

— Ну, не знаю. Дамы по большей части очень милыя, но мужчины!.. Еслибъ я ни съ кѣмъ изъ нихъ не встрѣтилась вторично, это, право, не разбило бы моего сердца.

— Вы говорите, что всѣ женщины «очень милыя»; значитъ, и кузина Рэчель «милая». Полноте, полноте: разсказывайте это другимъ, — развѣ я васъ не знаю!

— Но, Мона, обѣщайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, что вы уѣдете оттуда, по истеченіи этихъ несчастныхъ шести мѣсяцевъ.

Мона сдвинула брови.

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія о томъ, что я буду дѣлать черезъ полгода.

— Взяли вы съ собой книгъ?

— Да, классиковъ, и нѣсколько нѣмецкихъ, — ничего больше.

— А изъ медицинскихъ ни одной?

— Ни единой.

Дорисъ глубоко вздохнула.

— Не смотрите на меня такъ грустно, дорогая. Я отъ души желаю вамъ самой сдѣлаться докторомъ.

— Не будемъ объ этомъ говорить. Отецъ никогда не дастъ своего согласія. Зато вы должны учиться за двоихъ. Я живу вашей жизнью. Смотрите, не измѣните мнѣ.

— Вы такъ говорите, какъ будто страждущее человѣчество не въ состояніи обойтись безъ меня.

— Я такъ и думаю, — конечно, до извѣстной степени. Ахъ, Мона, — Дорисъ тяжело перевела дыханіе, и все лицо ея зардѣлось, — объ этомъ мнѣ трудно говоритъ даже съ вами… Недавно одна моя ученица, молоденькая дѣвушка, заболѣла и слегла, — ничего особеннаго, такихъ случаевъ тысячи; ее отправили въ больницу; еслибъ вы слышали, что она мнѣ разсказывала! Понятно, я знаю, что это обыкновенная вещь. Во всѣхъ госпиталяхъ дѣлается то же самое, но вѣдь отъ этого же не легче. Она говоритъ, что скорѣе умретъ, чѣмъ опять ляжетъ въ больницу. Хуже этого ничего быть не можетъ.

— Голубушка моя, Дорисъ, неужели вы думаете, что я этого не знаю? Но не говорите, что хуже ничего быть не можетъ. Хуже всего нравственный вредъ, а нравственнаго вреда не можетъ быть тамъ, гдѣ не участвуетъ наша воля.

— Вредъ! — гнѣвно повторила Дорисъ. — Нравственный вредъ! А если дѣвушка утратить дѣвичій стыдъ, — это не вредъ? — Лицо ея пылало, грудь часто вздымалась. — Вся эта молодежь, — продолжала она, едва, слышно, — студенты, мальчишки… Я съ ума схожу, — думая объ этомъ. Мона встала и поцѣловала ее.

— Родная моя, вы настоящій preux chevalier своего пола, и я за это люблю васъ всѣмъ сердцемъ. Вы совершенно правы, но, съ теченіемъ времени, привыкаешь не говорить объ этомъ и даже не думать больше, чѣмъ это необходимо… А все-таки вы напрасно мучаете себя. Среди молодыхъ людей, о которыхъ вы отзываетесь такъ презрительно, есть много беззавѣтно преданныхъ наукѣ; многіе изъ нихъ обладаютъ мягкимъ, добрымъ сердцемъ и очень гуманно обращаются съ больными….

— Не будемъ говорить объ этомъ. Это выше моихъ силъ. Но вы, Мона, должны продолжать; умоляю васъ, не оставляйте вашего дѣла!

Дорисъ горячо, почти страстно обняла подругу и вышла изъ. комнаты.

X.
Борроунессъ.

На другой день подъ вечеръ сѣрыя пони отвезли Мону въ Грантонъ.

Странно было очутиться снова на палубѣ парохода, — какъ будто то же, что вчера, и вмѣстѣ съ тѣнь совсѣмъ другое! Вчера она была центромъ своего маленькаго кружка: всѣ ласкали ее, баловали, восхищались ею, сегодня — она никто и ничто, молодая особа, путешествующая безъ провожатыхъ. Мона усердно увѣряла себя, что это «вчера» было аномаліей, исключеніемъ; сегодня же все въ порядкѣ вещей, жизнь вошла въ свою обычную колею.

Въ головѣ у нея бродили невеселыя мысли, да и странно было бы ожидать другого, а сильная качка, само собой, не улучшала ея настроенія.

Рѣзкій, холодный восточный вѣтеръ пронизывалъ до костей. Мова благодарила Бога, когда они, наконецъ, доѣхали до Бёрнтайлэнда, и она очутилась въ грязномъ и неудобномъ, но защищенномъ отъ вѣтра вагонѣ третьяго класса.

— Когда ѣдешь въ Борроунессъ, — сказалъ ей на прощанье м-ръ Колькхунъ, — вопросъ не въ томъ, пріѣдешь ли туда раньше или позже, а въ томъ, доѣдешь ли вообще до мѣста. — Значеніе этихъ словъ Мона скоро поняла: на каждой маленькой станціи поѣздъ стоялъ цѣлую вѣчность; но ей и не хотѣлось пріѣхать скорѣе. Путь отъ Эдинбурга до Борроунесса казался ей очень короткимъ, въ сравненіи съ разстояніемъ, отдѣлявшимъ ея прошлую жизнь отъ жизни, которая ждала ее впереди.

— Я не имѣю права вступать въ нее мученицей, хотя бы даже отъ этого мнѣ было легче на душѣ, — говорила себѣ Мона. — Худо ли, хорошо ли мнѣ будетъ, все это — дѣло моихъ рукъ, моей воли. И я вовсе не намѣрена предаваться воспоминаніямъ и мечтамъ; напротивъ, намѣрена жить полной жизнью и каждый день хватать обѣими руками, извлекая изъ него все, что можно.

Уже смеркалось, когда, наконецъ, кондукторъ крикнулъ: «Станція Борроунессъ!» Мона вскочила съ мѣста и выглянула въ окно.

Станція была маленькая, тихая и скучная. Нѣсколько мужчинъ, съ виду рыбаковъ, стояли на платформѣ и, поодаль отъ нихъ, одна женщина.

Нѣтъ, не можетъ быть, чтобъ это была кузина Рэчель!

Живя въ Лондонѣ, Мона нерѣдко встрѣчала пожилую даму, настолько эксцентрично одѣтую, что она обращала на себя вниманіе даже въ «богоспасаемомъ Блумсбери». Короткая юбка, суконная кофта безъ таліи и черная шляпка грибомъ представляли разительный контрастъ съ существующей модой. По какой-то странной ассоціаціи идей, оригинальная фигура старушки обязательно вставала въ памяти Моны каждый разъ, какъ она думала о кузинѣ.

Но женщина, стоявшая на платформѣ, была совсѣмъ въ другомъ родѣ. Лицо у нея было румяное и добродушное; костюмъ ея представлялъ собой безобразную каррикатуру на прошлогоднюю моду. Всѣ характерныя особенности этой моды были подчеркнуты здѣсь до комизма. Такихъ женщинъ Мона встрѣчала сотни на улицѣ и даже не замѣчала, что на нихъ было надѣто, но этотъ неуклюжій покрой юбки, эта кричащая шляпка, всѣ подробности этого пестраго, безвкуснаго наряда запечатлѣлись въ ея памяти навсегда.

— Безъ сомнѣнія, дама, которую я встрѣчала въ Лондонѣ, была герцогиня, — не безъ горечи подумала Мона, — но не можетъ же бытъ, чтобы это была кузина Рэчель.

Она позвала носильщика, вышла изъ вагона и остановилась въ ожиданіи — сама не зная, чего. Она была единственной молодой женщиной, высадившейся на этой станціи, такъ что Рэчели Симпсонъ легко было узнать ее, если только Рэчель вышла ей навстрѣчу.

Такъ оно и случилось.

Но Рэчель подошла не сразу; Мона, въ своемъ изящномъ дорожномъ костюмѣ, смотрѣла недотрогой и напомнила ей знатныхъ молодыхъ лэди, иногда проѣздомъ останавливавшихся въ Тоуэрсѣ.

Поѣздъ, пыхтя, медленно отошелъ отъ станціи; тогда маленькая женщина приблизилась къ Монѣ съ жеманной улыбкой на загорѣломъ румяномъ лицѣ, слегка наклонивъ голову на бокъ и протягивая ей руку въ дешевой перчаткѣ. Впослѣдствіи Мона убѣдилась, что ея кузина всегда такъ держала себя въ обществѣ и находила свои манеры самыми изысканными.

— Миссъ Маклинъ? — освѣдомилась она полузастѣнчиво, полуфамильярно.

— Да, я Мона Маклинъ. А вы, вѣроятно, кузина Рэчель?

Онѣ поцѣловались; затѣмъ наступило неловкое молчаніе.

Рэчель Симпсонъ не безъ удовольствія вспомнила, что видѣла Мону въ окнѣ вагона третьяго класса. Сама она всегда ѣздила во второмъ, и это сознаніе своего превосходства надъ столичной кузиной, хотя бы въ одной только области, было въ данный моментъ очень пріятно и кстати. Впрочемъ, намекнуть объ этомъ она не рѣшилась, не зная, какъ это приметъ Мона; ей, пожалуй, будетъ непріятно, что ее видѣли впервые при такихъ невыгодныхъ условіяхъ.

Кузины пошли домой пѣшкомъ. Дорога была грязная отъ недавнихъ дождей; приходилось все время смотрѣть себѣ подъ ноги, что не особенно способствуетъ оживленному разговору; тѣмъ не менѣе онѣ говорили безъ умолку о погодѣ, урожаѣ, ѣздѣ по желѣзной дорогѣ, вообще о самыхъ неинтересныхъ вещахъ. Мона не обмолвилась и словомъ ни о семействѣ Мунро, ни о своей поѣздкѣ въ Норвегію.

Черезъ пять минутъ онѣ были уже на мѣстѣ. Домъ оказался совсѣмъ-таки недуренъ и выходилъ въ крошечный, но хорошо содержащійся садикъ. Два окна въ нижнемъ этажѣ были пожертвованы подъ «витрины»; проходя, Мона мелькомъ видѣла въ одномъ какія-то необыкновенныя наколки и шляпки, въ другомъ — залежавшіеся и пыльные товары — предметы мелочной торговли.

Отворилась стеклянная дверь, рѣзко зазвонилъ прикрѣпленный къ ней колокольчикъ; изъ кухни выглянула неряшливо одѣтая служанка, коротко замѣтила: «Это вы!» и снова скрылась.

Рэчель Симпсонъ ни за что на свѣтѣ не позволила бы себѣ отдать приказаніе по хозяйству въ присутствіи гостьи; поэтому она пошла въ кухню, а Мона осталась ждать въ корридорѣ. До нея доносились шушуканье госпожи со служанкой и громкое тиканье старомодныхъ часовъ; воздухъ въ корридорѣ былъ спертый; пахло сушеными розовыми лепестками и сыростью. Очевидно, здѣсь было не въ обычаѣ провѣтривать комнаты, и окна открывали только въ видѣ исключенія. Прибоя не было слышно; домъ стоялъ, вѣроятно, очень далеко отъ моря, что показалось Монѣ даже страннымъ, въ виду миніатюрности городка.

— Если только изъ окна моей спальни видно море, я буду счастлива я на чердакѣ, — подумала Мона.

Но кузина отвела ее не на чердакъ, а въ большую комнату надъ кухней, всю заставленную безобразной старинной мебелью; изъ окна этой комнаты открывался широкій видъ, но, увы! не на море, а на капустныя гряды.

— Какъ разоблачитесь, приходите въ гостиную попить чайку, — сказала Рэчель.

— Благодарю, — ласково отвѣтила Мона.

Оставшись одна, она въ изнеможеніи опустилась въ кресло, но вдругъ опять вскочила на ноги.

— Это что такое? — съ досадой прикрикнула она сама на себя. — Хандрить! Теперь! Ну ужъ нѣтъ! Изволь-ка вставать да мыть руки, — живо!

Но прежде она взяла на себя смѣлость отворить окно. Это оказалось затруднительнымъ. Верхняя рама совсѣмъ не поддавалась; нижняя, каждый разъ, какъ Мона подымала ее, съ грохотомъ падала внизъ. Мона напрасно искала глазами чего-нибудь, чѣмъ бы придержать ее.

— Ты у меня будешь стоять хотя бы мнѣ пришлось подложить подъ тебя мою собственную голову! — гнѣвно воскликнула дѣвушка; — но прежде попробуемъ обойтись вотъ этой семейной библіей, — добавила она, замѣтивъ на комодѣ толстую книгу.

Въ концѣ концовъ она свернула въ клубокъ свой дорожный плащъ и подложила его подъ раму, говоря:

— Нѣсколько капель дождя тебѣ не повредятъ, а чистый воздухъ пойдетъ этой затхлой дырѣ очень и очень на пользу.

Дѣвушка поискала глазами горячей воды, но ея не было, и она, вздрагивая отъ непріятнаго ощущенія, умылась холодной. Потомъ, поглядѣвъ на себя въ зеркало, чтобъ убѣдиться, что волосы ея лежатъ гладко и выраженіе лица достаточно привѣтливо, она спустилась въ гостиную.

Въ каминѣ огня не было. Пока на окнахъ висѣли бѣлыя занавѣси, т.-е. съ мая до октября, въ этомъ домѣ не принято было топить каминъ. Въ холодные вечера Рэчель нерѣдко позволяла себѣ скромную роскошь погрѣться у камелька въ кухнѣ, и, знай это Мона, она съ радостью сдѣлала бы то же; но Рэчель свято чтила «хорошій тонъ» и пришла бы въ ужасъ при одной мысли предложить такую вещь чужому человѣку. Когда Мона попривыкнетъ, обживется въ домѣ, тогда, пожалуй, можно будетъ и вернуться къ прежнимъ порядкамъ, замѣнить парадный чайникъ старымъ коричневымъ, спрятать въ комодъ накладного серебра ложки и праздничную шляпу надѣвать лишь по воскресеньямъ.

Парадный чайникъ, красовавшійся теперь на столѣ, представлялъ собой, поистинѣ, нѣчто удивительное, и Рэчель преисполнилась гордости, замѣтивъ, что Мона безпрестанно смотритъ на него. Мона же смутно думала, что она въ жизнь свою не видала предмета, который бы такъ абсолютно противорѣчилъ всѣмъ элементарнымъ требованіямъ художественной работы.

Но вдругъ ей припомнились ласковыя письма Рэчели, и сердце ея смягчилось. Эта женщина, съ своей лавкой и безобразной мебелью, съ своимъ добрымъ сердцемъ и вульгарной жеманностью обращенія вдругъ показалась Монѣ такой милой и трогательной, что усталые, черезчуръ натянутые нервы не выдержали, и дѣвушка должна была закусить губы, чтобы не расплакаться.

— Знаете ли, дорогая, — сказала она горячо: — вы очень добры, что выписали меня сюда.

— О, я такъ рада, что вы пріѣхали! Лишь бы только вамъ жилось здѣсь хорошо и счастливо.

— Объ этомъ не безпокойтесь. Дайте мнѣ денекъ-другой, чтобы осмотрѣться, устроиться, и я буду счастлива, какъ царица.

— Да, къ новымъ порядкамъ и къ новымъ людямъ не сразу привыкнешь; ну да ничего, кровь не вода, — я это всегда говорю. Племянница со мной отлично уживалась; мы съ ней такъ подошли другъ къ другу. Она изучила всѣ мои привычки, да и шляпы мастерить была большая искусница; это, должно быть, не по вашей части?

Мона засмѣялась.

— Я хотѣла отвѣтить, какъ въ анекдотѣ, — не знаю, потому что не пробовала, но потомъ вспомнила, что я всегда сама отдѣлываю себѣ лѣтнія шляпы. Я съ наслажденіемъ займусь этимъ — и приложу всѣ старанія (добавила она про себя), чтобы затмить прелести, выставленныя въ окнѣ.

— Боюсь, — нерѣшительно замѣтила Рэчель, — что мы не можемъ продавать такихъ простенькихъ шляпъ, какъ та, что на васъ была надѣта. Это, безъ сомнѣнія, очень мило и практично, но здѣсь всѣ больше любятъ перья и цвѣты.

— О, я не стану и пытаться дѣлать такія шляпы, какъ моя. Чтобы сдѣлать что-нибудь дѣйствительно изящное и простое, нужно быть прямо геніемъ, — не правда ли?

Рэчель засмѣялась, не зная, принимать ли это въ серьезъ или въ шутку.

— А теперь, кушайте хорошенько; съ дороги-то вы, должно быть, проголодались. Вотъ яйца, ветчина, а вотъ горячія тартинки, — все простыя кушанья, какъ видите. Я вамъ заварила чаю покрѣпче; это васъ подбодрить.

— Прощай, сонъ! — подумала Мона, и ей показалось, что нѣтъ музыки восхитительнѣе шипѣнья шампанскаго, искрящагося въ бокалѣ. Она густо покраснѣла, когда кузина спросила ее минуту спустя:

— Вы навѣрное членъ общества трезвости? Теперь всѣ записываются въ эти общества. Просто удивительно! даже въ помѣщичьихъ домахъ не подаютъ вина за столомъ, — все больше чай. Оно и лучше: одно стоитъ другого, а для кармана не такъ накладно.

— Не правда-ли? — сочувственно отозвалась, Мона радуясь, что ей не пришлось отвѣчать на первый вопросъ. — Въ сущности, — думала она, — когда живешь одной жизнью съ капустой на огородѣ, такая безумная роскошь и неумѣстна.

— Надѣюсь, вы ничего не имѣетъ противъ магазина?-- продолжала Рэчель. — Теперь онъ мнѣ, собственно говоря, ни къ чему, да и раньше я имъ не особенно дорожила; у насъ дѣла всегда хорошо шли и безъ того; да вотъ привыкла: вѣчно народъ толчется, оно и веселѣе; перестали бы ходить, все бы не хватало чего-то. Вѣдь со мной компанію водятъ и настоящіе лэди — жена священника, докторша, — то поболтать зайдутъ, то напиться чайку, и ничуть не считаютъ меня менѣе благородной оттого, что я держу магазинъ. Но я всѣмъ говорю, что я это дѣлаю не по нуждѣ, а по привычкѣ. Это всѣ въ Борроунессѣ знаютъ, и это, конечно, составляетъ разницу.

— Мнѣ кажется, — замѣтила Мона, припоминая письмо Люси, — «благородство» той или другой профессіи зависитъ отъ того, кто ею занимается и почему, а не отъ самой профессіи.

— Вотъ именно. Меня здѣсь всѣ знаютъ, и знаютъ, что я въ сущности къ этой лавкѣ вовсе не привержена. Иной разъ я запираю дверь на замокъ и ухожу на цѣлый день; это же всѣ видятъ.

Мона прикусила губу и на этотъ разъ ужъ не пыталась отвѣчать.

Было еще рано, когда она простилась съ кузиной и ушла въ свою комнату. Нѣсколько минуть она шагала изъ угла въ уголъ, потомъ вдругъ остановилась передъ зеркаломъ. Живя въ одиночествѣ, она привыкла обращаться къ своему собственному лицу, какъ бы къ постороннему собесѣднику.

— Это не то, что ужасно, — выговорила она съ грустью; — я почти желала бы, чтобы оно было хуже; бѣда въ томъ, что все это такъ страшно вульгарно. О Люси, я, дѣйствительно, идіотка!

И, подобно героинямъ добраго стараго времени, когда передовыхъ женщинъ не было еще и въ поминѣ, она бросилась на широкую кровать съ четырьмя колонками и горько разрыдалась.

XI.
Магазинъ.

Нѣтъ, съ этой спальней, очевидно, ничего не подѣлаешь! Надо терпѣть. Оглядѣвшись кругомъ, при свѣтѣ утренняго солнышка, Мона обрадовалась, что не привезла съ собой картинъ, статуэтокъ и драпировокъ, безъ которыхъ находитъ почти невозможнымъ путешествовать нынѣшняя молодежь. Тяжелую, неуклюжую мебель еще можно было бы разставить такъ, чтобъ она не бросалась въ глаза, но всѣ нѣжные тона драпировокъ, всѣ краски картинъ поблекли бы и стушевались на рѣзкомъ, кричащемъ фонѣ старинныхъ обоевъ.

Мона твердо рѣшала, что «этому нытью» надо положить конецъ и что «вчерашнее» больше не повторится. Она откинулась на стоячія жесткія подушки дивана, заложила руки за голову и мужественно взглянула въ лицо положенію. Привлекательнаго въ немъ, безспорно, было мало, но Мона была молода, полна энтузіазма и рѣшимости.

— Хорошій работникъ во всякой области будетъ полезенъ. — думала она, — а дурной нигдѣ. Все зависитъ отъ меня. Всѣ карты у меня въ рукахъ. Помоги мнѣ, Боже!

— Надѣюсь, вы хорошо выспались? — спросила кузина Рэчель, когда она вышла въ гостиную, гдѣ былъ накрытъ столъ для завтрака.

— Я никогда въ жизни лучше не спала, — сердечно отвѣтила Мона.

— Вотъ это хорошо!

Сама Рэчель проснулась на разсвѣтѣ; ее мучили сомнѣнія, она готова была даже допустить страшную ересь, что кровь не всегда и не при всякихъ обстоятельствахъ гуще воды; слова Моны ободрили ее и вернули ей прежнюю вѣру. Ей все еще трудно было допустить, что она когда-нибудь будетъ чувствовать себя съ Моной такъ же легко, какъ съ племянницей; зато Мона была такая воспитанная, «стильная», «совсѣмъ лэди»; ничего, если она и не выучится отдѣлывать шляпы; будетъ «стоять за конторкой»; это совсѣмъ по ней; у нея такой «приличный», «порядочный» видъ.

— Вы сегодня выйдете? — спросила Рэчель.

— Я сдѣлаю, какъ вы хотите. У меня нѣтъ еще никакихъ плановъ на сегодня.

— Я думала, — погода нынче такая хорошая, — не сходить ли мнѣ въ Киркстоунъ. У меня тамъ пріятельница, м-рсъ Смитъ; ея мать ужъ съ мѣсяцъ, какъ умерла, а я съ тѣхъ поръ и не была у нея. А она мнѣ, видите ли, сродни: моя сестра Дженъ была замужемъ за двоюроднымъ братомъ ея мужа. Такъ вотъ я и боюсь, какъ бы она не обидѣлась: скажетъ, не по сосѣдски…

— И вы хотите, чтобъ я посидѣла въ лавкѣ, пока васъ не будетъ дома? Съ удовольствіемъ. Это будетъ очень забавно.

— Нѣтъ, въ лавкѣ-то вамъ сидѣть незачѣмъ, да никто, вѣрно и не придетъ, хотя, впрочемъ, сказать трудно. Вы можете сидѣть у окна въ гостиной и смотрѣть на прохожихъ; какъ колокольчикъ зазвонитъ, вы и услышите. А если кто-нибудь придетъ, Салли вамъ скажетъ цѣну каждой вещи; она знаетъ.

— Благодарю васъ.

— Конечно, я могла бы взять васъ съ собой и привѣсить замокъ на дверь, или оставить Салли присматривать за лавкой. Я увѣрена, что м-рсъ Смитъ въ другое время была бы очень рада, видѣть васъ, но въ такомъ горѣ….

— О, само собой. Ей пріятнѣе будетъ увидаться съ вами наединѣ и поговорить по душѣ; всякій на ея мѣстѣ думалъ бы также.

— Вотъ именно. Если продержится хорошая погода, такъ чтобъ можно было одѣться понаряднѣе, я сведу васъ на будущей недѣлѣ ко всѣмъ моимъ друзьямъ. А то что за удовольствіе, когда приходится подбирать платье и снимать ватерпруфъ у каждой двери.

— Совершенно вѣрно, — поддержала ее Мона, — красивыя вещи только тогда и пріятно надѣвать, когда можно носить ихъ съ комфортомъ. Боюсь только, — прибавила она съ искреннимъ сожалѣніемъ, — что ни одно изъ моихъ платьевъ не придется вамъ по вкусу.

— О, это ничего. Вы всегда будете хорошо одѣты. Самое главное — имѣть видъ лэди.

Онѣ, молча, кончили завтракать; потомъ Рэчель сказала:

— Послѣ обѣда вы, вѣроятно, пойдете прогуляться на холмы или къ морю. Съ кѣмъ бы вамъ пойти? — не придумаю. Мэри Дженъ Андерсонъ живетъ черезъ дорогу; она всегда рада услужить мнѣ, но у нихъ какъ разъ теперь портниха работаетъ на дому.

— Благодарю васъ, дорогая, мы не будемъ безпокоить миссъ Андерсонъ. Я предпочитаю гулять по новымъ мѣстамъ одна, а потомъ, когда вернусь, разскажу вамъ свои впечатлѣнія. Вы не повѣрите, какое для меня наслажденіе жить возлѣ моря. Оно одно можетъ замѣнить мнѣ общество.

— Что жъ, это очень хорошо, когда человѣкъ малымъ доволенъ. И вотъ еще что, — Рэчель видимо колебалась, — если кто зайдетъ, вы, душенька, уже не говорите, что собираетесь быть докторшей, а?

Это показалось Монѣ очень забавнымъ.

— И не подумаю. Можете быть спокойны, кузина Рэчель. Пока я живу здѣсь, я и не заикнусь никому о своихъ планахъ на будущее.

Онѣ встали изъ-за стола и, послѣ долгихъ сборовъ, кузина Рэчель ушла, разряженная въ пухъ и прахъ, не боясь дождя. Уже закрывъ за собой дверь, она снова пріотворила ее и заглянула въ комнату, говоря:

— Вы устройтесь поудобнѣе. Садитесь въ качалку; въ гостиной вы найдете нѣсколько переплетенныхъ томовъ «Воскресныхъ Досуговъ», почитаете…

— Благодарю васъ. Я увѣрена, что въ качалкѣ я буду чувствовать с.ебя отлично.

Когда кузина ушла, Мона первымъ дѣломъ велѣла Салли положить хорошую охапку дровъ въ каминъ и растворила настежь всѣ окна, затѣмъ произвела подробный и тщательный осмотръ «магазина».

Привыкшая къ лондонскимъ магазинамъ, гдѣ торговля идетъ бойко, гдѣ, благодаря періодическимъ «распродажамъ» и конкурренціи, товаръ всегда свѣжій и модный, гдѣ малѣйшее жирное или пыльное пятнышко значительно понижаетъ цѣнность вещи, она была поражена при видѣ пыльныхъ, измятыхъ и вышедшихъ изъ моды товаровъ, разложенныхъ въ лавкѣ кузины.

Пока она раздумывала, зазвонилъ колокольчикъ и вошла пожилая женщина.

— Добраго утра, — любезно начала Мона.

Женщина удивилась. Она не желала быть грубой, но не желала быть и смѣшной, а такая чрезмѣрная учтивость со стороны совершенно незнакомаго человѣка, да еще въ такомъ будничномъ дѣлѣ, показалась ей странной; поэтому она промолчала.

— На пенни резиновой тесьмы, — выговорила, наконецъ, покупательница, оправившись отъ изумленія.

Мона поклонилась и достала съ полки коробку съ требуемымъ товаромъ.

— Если вы не получили свѣжей съ тѣхъ поръ, какъ я была у васъ, то не трудитесь и показывать, — объявила старуха, подозрительно косясь на старую изломанную коробку. — Та, старая, только на видъ хороша, а возьмешь въ руки, вся расползется.

Мона критическимъ взоромъ окинула содержимое ящика.

— Этой я, правда, не могу рекомендовать; она слишкомъ стара. Но, — она съ трудомъ удерживалась отъ смѣха, душившаго ее, — но на будущей недѣлѣ мы получимъ свѣжій товаръ.

— Я ужъ два мѣсяца это слышу, — строго выговорила женщина. — А продаете все время старье; вотъ ужъ это не дѣло.

— Совершенно вѣрно, — искренно согласилась Мона. — Мы какъ-то упустили это изъ виду. Вѣроятно, здѣсь есть другіе магазины, гдѣ вы можете получить желаемое. А если не найдете, то ровно черезъ недѣльку приходите къ намъ. Не могу ли предложить вамъ еще что-нибудь? (Хотя въ цѣлой лавкѣ нѣгъ ничего, что я могла бы предложить съ чистой совѣстью, — добавила она мысленно).

Старуха озабоченно наморщила лобъ.

— Мнѣ нужны еще вязальныя спицы вотъ такого размѣра, — сказала она, кладя на конторку наполовину связанный чулокъ,

Мона вздохнула съ облегченіемъ. Вязальныя спицы не могутъ испортиться, какъ резиновая тесьма; если онѣ заржавѣли, она вычиститъ ихъ наждакомъ.

Она выдвинула ящикъ, но, къ ужасу своему, увидала, что спицы всѣхъ величинъ были здѣсь перемѣшаны между собой, а желѣзной палочки съ зарубками, по которой торговцы опредѣляютъ мѣрку, нигдѣ не оказывалось. Она чувствовала, что требовательная старуха не позволитъ ей подобрать спицы на глазъ и шарила по всѣмъ ящикамъ, но напрасно. Снаружи она была спокойна, но въ душѣ страшно волновалась, и у нея уже испарина выступила на лбу, когда ей, наконецъ, посчастливилось найти въ кассѣ пропавшее мѣрило. Бѣдная Мона! При видѣ его она испытала такое же чувство облегченія, какъ, бывало, въ анатомическомъ театрѣ, когда какой-нибудь нервъ, который она уже отчаявалась найти, выступалъ вдругъ подъ ея ножомъ цѣлымъ и невредимымъ.

Не безъ труда она отыскала четыре спицы одинаковой величины, аккуратно завернула ихъ въ бумагу и подала покупательницѣ. Она хотѣла уже отворить ей дверь, но старуха не спѣшила уходить.

— Я привыкла имѣть дѣло съ миссъ Симпсонъ, — сказала она. — Чего вы тамъ такъ долго искали? Вы, кажется, еще новичекъ въ дѣлѣ?

— Это правда, но я очень хочу научиться. Имѣйте со мной терпѣніе; вы увидите, что я скоро исправлюсь.

Мона говорила совершенно искренно. Она забыла, что жизнь ея вовсе не ограничивается этой жалкой лавчонкой, и чувствовала себя именно тѣмъ, чѣмъ она была въ данный моментъ, — очень неопытной продавщицей.

— Это конечно; что и говорить. Такъ я зайду черезъ недѣльку.

Таковъ былъ первый опытъ Моны. По уходѣ покупательницы она съ минуту стояла молча, въ мрачной думѣ, сосредоточено глядя себѣ на ноги, и наконецъ выговорила вслухъ:

— Ну, если мнѣ кто-нибудь скажетъ, что торговать въ лавкѣ — шуточное дѣло, я ему покажу!

Не успѣла она сѣсть, какъ колокольчикъ зазвонилъ снова. На этотъ разъ покупательницей оказалась молоденькая служанка, пестро одѣтая, но съ симпатичнымъ лицомъ, хотя и не обличавшимъ большого ума или критическаго отношенія къ окружающему. Можетъ быть, именно потому оно сразу понравилось Монѣ. Покупательница видимо чувствовала себя неловко и робко ждала, чтобы съ ней заговорили.

— Чѣмъ могу служить? — спросила Мона.

— Мнѣ нужна новая шляпка.

— Охъ! — вырвалось у Моны. Это было сопряжено съ тяжелой отвѣтственностью. — Вы уже рѣшили, что взять, или желаете, чтобы я вамъ посовѣтовала?

— Мнѣ хотѣлось бы посмотрѣть, что у васъ есть.

— Вы желаете шляпу на каждый день, или праздничную.

— Чтобы ходить къ обѣднѣ. Еще недавно у миссъ Симпсонъ были выставлены въ окнѣ крупныя красныя розы. Мнѣ кажется, если бы взять ихъ парочку, къ нимъ хорошо пошло бы вотъ это перо.

Мона взяла изъ рукъ ея небольшой свертокъ, развернула его и принялась такъ же внимательно разсматривать его содержимое, какъ, бывало, она разсматривала препараты подъ микроскопомъ. Предметъ, завернутый въ бумагу, несомнѣнно, былъ нѣкогда страусовымъ перомъ, но теперь онъ больше походилъ на хребтовую кость селедки.

— Д-да, — начала Мона, осторожно зондируя почву, — перо придется поправить; но не думаете ли вы, что жаль класть на одну шляпу и цвѣты, и перья.

Дѣвушка вытаращила на нее глаза. Это была какая-то неслыханная ересь.

— Перо-то вѣдь жиденькое; ну, а если его прикрыть наполовину цвѣтами, оно и выйдетъ наряднѣе.

Мона посмотрѣла на перо, потомъ на покупательницу и снова углубилась въ размышленіе.

— Вы живете въ услуженіи? — спросила она вдругъ.

— Да.

— Здѣсь, въ Борроунессѣ?

— Нѣтъ; меня отпустили съ матерью повидаться; я живу въ судомойкахъ въ Тоуэрсѣ.

— Плохія настали времена, если въ хорошемъ домѣ позволяютъ такъ одѣваться служанкѣ, хотя бы и судомойкѣ, — подумала Мона.

Вслухъ она сказала:

— Въ Тоуэрсѣ? Это большое для васъ счастье, что вы попали въ такой домъ. Если вы приложите все стараніе, современенъ вы можете сдѣлаться первоклассной кухаркой.

Дѣвушка просіяла.

— Знаете ли, — продолжала раздумчиво Мона, — въ Лондонѣ служанка дѣйствительно изъ хорошаго дома сочла бы ниже своего достоинства носить на шляпѣ цвѣты или перья. Она взяла бы хорошенькій фасонъ вродѣ этого, — Мона достала одну изъ немногихъ изящныхъ шляпъ, выставленныхъ въ окнѣ, — и отдѣлала бы ее просто, хорошей лентой, или бархатомъ, — вотъ такъ!

Мина приложила къ шляпѣ спереди кусокъ бархата и надѣла ее себѣ на голову. Какъ дополненіе къ простому, но хорошо сшитому платью съ безукоризненнымъ воротничкомъ и рукавчиками, шляпка выглядѣла очень красиво и, къ немалому удивленію Моны, понравилась покупательницѣ.

— Это очень прилично, — одобрила она, — и, должно быть, будетъ дешевле.

— Нѣтъ, она не будетъ стоить дешевле, если вы возьмете хорошую солому, зато продержится дольше полудюжины шляпъ съ цвѣтами и перьями. Надо одѣваться умѣючи. Дешевый атласъ, цвѣты и кружева черезъ недѣлю потеряютъ всякій видъ. Какая-нибудь глупышка одѣнетъ такую нарядную шляпку и воображаетъ, что похожа на лэди. Но за лэди ее никто не приметъ, а между тѣмъ она не смотритъ и служанкой изъ хорошаго дома. Дѣйствительно же порядочная разсудительная служанка покупаетъ вещи простыя, но добротныя, и въ нихъ гораздо больше похожа на лэди, чѣмъ та, другая!

Дѣвушка колебалась.

— Эта-то шляпочка, пожалуй, дольше проносится?

— Конечно, дольше. Но вы не торопитесь, подумайте хорошенько.

— Нѣтъ, ужъ я возьму.

Онѣ сговорились насчетъ подробностей и дѣвушка собралась уходить.

— А когда будете дѣлать себѣ новое платье, — сказала ей вслѣдъ Мона, — сдѣлайте такое, чтобы подходило къ шляпкѣ, — простое, темносинее или черное. Оно вамъ никогда не надоѣстъ, и вы понятія не имѣете, какая вы въ немъ будете милочка.

Дѣвушка бросила полный восхищенія взглядъ на простенькое платье самой Моны и ушла, улыбаясь.

— Если всѣ мои кліентки будутъ въ этомъ же родѣ, я, пожалуй, готова разбить мой шатеръ въ Борроунессѣ и остаться здѣсь навсегда.

Дождь, какъ зарядитъ, такъ ужъ надолго. Такъ и здѣсь. Не успѣла Мона затворить дверь за № 2, какъ появился № 3, и № 3 оказался мужчиной.

— Здравствуйте, — началъ онъ вѣжливо.

— Здравствуйте, сэръ.

— Не найдется ли у васъ резины — только хорошей, мягкой резины? Мона взяла съ окна нѣсколько кусковъ, но резина отъ времени сдѣлалась твердой и хрупкой.

— Эта не годится, — сказала она, — но у меня наверху есть еще.

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ онѣ съ Люси напали въ одномъ магазинѣ на «цѣлую мину», какъ выразилась Люси, чудеснѣйшей резины, мягкой, эластичной, нарѣзанной маленькими косыми кусочками. Мона въ то время трудилась надъ гистологическими рисунками, требовавшими большой аккуратности, и купила себѣ большой запасъ ея, которымъ теперь и воспользовалась.

— Этой вы, я думаю, останетесь довольны, — сказала она, кладя передъ покупателемъ листъ бумаги и карандашъ.

Онъ попробовалъ.

— Да я въ жизнь свою не имѣлъ лучшей резины! — воскликнулъ онъ, съ изумленіемъ поднявъ глаза. Взоры ихъ встрѣтились, и оба невольно улыбнулись другъ другу сочувственно, какъ улыбаются люди, когда они сойдутся во мнѣніяхъ, хотя бы и въ пустякахъ.

— Я пользуюсь праздникомъ, чтобы изготовить нѣсколько діаграммъ, а когда спѣшишь, хлѣбъ — весьма плохая замѣна резины.

Діаграммъ! Слово звучало такъ знакомо. Монѣ страстно хотѣлось спросить, что это были за діаграммы, изъ какой области? — ботаники? анатоміи? физіологіи? — но она воздержалась, и покупатель съ вѣжливымъ «До свиданія!» вышелъ изъ лавки.

— Отличилась ты, нечего сказать! — корила себя Мона. — Хорошая продавщица! Во-первыхъ, обѣщала выписать новый товаръ, не зная навѣрное, можно ли будетъ это сдѣлать. Во-вторыхъ, взялась отдѣлывать шляпу и по всей вѣроятности не съумѣешь. Въ-третьихъ, назначила за шляпу такую цѣну, что за работу не останется и шести пенсовъ. Въ-четвертыхъ, продала кусокъ собственной резины, не получивъ за это ни фартинга. Нѣтъ, душа моя, надо сознаться, что послѣ сегодняшняго экзамена ты потеряла въ моихъ глазахъ, по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ процентовъ.

XII.
Замокъ Маклинъ.

Поверхность моря вся искрилась и сверкала въ лучахъ солнца; высокія цвѣтущія травы на дюнахъ, словно въ пляскѣ, клонились то въ одну, то въ другую сторону, колеблемыя вѣтромъ. Мѣстами прибрежную полосу песку и гравія перерѣзывали морщинистыя обнаженныя скалы, вдававшіяся въ море; длинные стебли фукуса всплывали и прятались съ каждой новой волной.

Мона задыхалась отъ восторга. Первый ранній обѣдъ въ домѣ кузины былъ для нея порядочнымъ испытаніемъ. «Серебро» не отличалось блескомъ, а «хрусталь» чистотой; скатерть была чиста, но лишена всякаго лоска и такъ плохо выглажена, что походила скорѣе на простыню. А здѣсь ей просто не вѣрилось, что въ какой-нибудь сотнѣ шаговъ отъ пыльной лавки и затхлой гостиной кузины разстилался цѣлый міръ свѣжести и красоты. Нѣтъ, нельзя сдѣлаться узкимъ и мелочнымъ тамъ, гдѣ стоитъ только сказать: «Сезамъ, отворись!», чтобы природа величественная, яркая и прекрасная раскрыла вамъ свои объятія.

— Все это мое, мое, мое! — говорила себѣ Мона. — Никто въ мірѣ не можетъ отнять этого у меня, — пѣла она тихонько на мелодію собственнаго сочиненія.

Эта полоса берега была для нея тѣмъ же, чѣмъ для Монте-Кристо келья аббата; совмѣщала въ себѣ все знаніе, мудрость, общество, неисчислимыя сокровища.

Невдалекѣ на самомъ краю берега высилась скала; къ великому своему удовольствію, Мона открыла, что на нее не трудно взобраться съ помощью грубой естественной лѣстницы, образовавшейся съ одной стороны. Наверху скала была вся изъѣдена моремъ и вѣтромъ, изрыта впадинами и ямками, устлана волшебнымъ ковромъ изъ мелкихъ раковинъ, водорослей и валуновъ. Передъ нею, на цѣлыя мили вокругъ лежало сверкающее, плещущее море; позади высились дюны; налѣво солнце лило потоки свѣта на красныя кровли, играло на окнахъ музея и флюгерахъ Киркстоуна. Мона отыскала роскошное кресло, устроенное самой природой, и комфортабельно расположилась въ немъ.

---

Старые стѣнные часы били пять, когда Мона вернулась домой.

— Надѣюсь, я не опоздала къ чаю? Я такъ прелестно провела время.

— Вижу, вижу! — невольно улыбнулась Рэчель при видѣ возбужденнаго, сіяющаго личика дѣвушки. — Раздѣвайтесь скорѣе и приходите сюда.

— Смотрите, какое сокровище я нашла, — начала Мона, входя. — кроваво-красный гераніумъ!

— Какъ вы сказали? — Экъ вы его чудно-то зовете! Да у насъ этихъ цвѣтовъ не оберешься — и на берегу они растутъ, и у дороги, въ полѣ,

— Въ самомъ дѣлѣ? Можетъ быть, вы говорите о луговомъ геравіумѣ? Онъ очень похожъ на этотъ, только другого оттѣнка, скорѣе пурпуровый, и у него два цвѣтка на одномъ стеблѣ вмѣсто одного.

Рэчель принадлежала къ очень многочисленному классу людей, которые не съумѣли бы отвѣтить, еслибъ ихъ спросили, сколько лепестковъ у лютика и у буквицы — шесть или четыре? — и потому предпочла промолчать. Но, — странное дѣло, — искреннее, дѣтски-неподдѣльное восхищеніе Моны моремъ и цвѣтами болѣе всего прочаго сблизило ее съ кузиной. Рэчель сразу почувствовала себя легче въ ея присутствіи.

— Вотъ что значитъ, — думала она про себя, — для дѣвушки, выросшей въ городѣ, попасть въ деревню, да еще къ кровнымъ роднымъ. Бѣдная дѣвочка, должно быть, порядкомъ скучала въ Лондонѣ, одна одинешенька.

— Когда вы захотите освободиться отъ меня на цѣлый день, — продолжала Мона, — я думаю предпринять ботаническую экскурсію по берегу. Я увѣрена, что найду множество сокровищъ, которыя растутъ невидимками.

— Мы предпримемъ кое-что получше, — сказала Рэчель послѣ минутнаго колебанія; ей не хотѣлось сразу выкладывать свои лучшія карты. — Выберемъ хорошій денекъ, съѣздимъ въ дилижансѣ въ Сентъ-Рульсъ и осмотримъ все, что тамъ есть хорошаго. Тамъ, на Южной улицѣ есть лавка, гдѣ можно достать пирожковъ и лимонаду, а, вернувшись домой, велимъ сварить себѣ яичекъ къ чаю.

— Мнѣ страшно хотѣлось бы увидать Сентъ-Рульсъ. Мнѣ всѣ уши прожужжали этимъ замкомъ на морѣ, а обѣщанное «яичко къ чаю» дѣлаетъ эту перспективу еще болѣе привлекательной. Это будитъ во мнѣ столько веселыхъ воспоминаній дѣтства — о пикникахъ въ лѣсу, лазаньи на утесы, головоломныхъ экскурсіяхъ по горамъ и т. п., и т. п.

Мона не прибавила, что «пирожки и лимонадъ» не играли никакой роли въ этихъ веселыхъ воспоминаніяхъ, но, по правдѣ говоря, мысль о подобномъ завтракѣ, въ обществѣ Рэчели, въ какой-то грязной лавченкѣ, угнетала ее больше, чѣмъ это можно было бы предположить: съ такими вещами ей было труднѣе мириться, чѣмъ съ настоящими лишеніями.

— Вы что себѣ готовили на ужинъ въ Лондонѣ? — спросила Рэчель. — Я всегда ужинаю похлебкой, но ее не всякій можетъ ѣсть.

— О, пожалуйста, сдѣлайте къ ужину похлебку! Мнѣ кажется, шотландца всегда можно узнать по двумъ характернымъ чертамъ, по его пристрастію къ похлебкѣ и къ волынкѣ. Надѣюсь оказаться достойной своей національности.

— Вы какую же любите, жидкую или густую?

— Волынку? Ахъ да, похлебку. Мнѣ кажется, это вопросъ большой важности и, если вы не возьметесь рѣшить его сами, мнѣ придется отвѣтить наудачу. Я думаю, — лучше бы сдѣлать жидкую.

Рэчель вздохнула съ облегченіемъ.

— Я сама всегда ѣмъ жидкую, а вотъ нѣкоторые — вы неповѣрите! — любятъ такую густую, чтобъ ложка стояла коломъ по серединѣ! Удивительно, какіе разные бываютъ вкусы! Впрочемъ, и то сказать; сколько головъ, столько умовъ!

— Совершенно вѣрно! — серьезно подтвердила Мона. — Но теперь я вамъ разскажу о своемъ первомъ опытѣ. Вы даже не спросите, были ли у меня покупатели, а я, смѣю васъ увѣрить, не имѣла ни минуты покоя.

— Да что вы? Развѣ кто-нибудь заходилъ? А мнѣ и невдомекъ. Очень ужъ мнѣ жалко было м-рсъ Смитъ, бѣдняжки.

— Еще бы. Ну-съ, да будетъ вамъ извѣстно, во-первыхъ, что ко мнѣ явилось цѣлыхъ трое кліентовъ.

И Мона подробно разсказала о своемъ первомъ опытѣ.

— Это навѣрное м-рсъ Диксонъ, — я ужъ догадываюсь. Вздорная, придирчивая старуха. Пусть покупаетъ въ другомъ магазинѣ, мнѣ наплевать. Выдумаетъ тоже: товаръ не хорошъ! Торговаться, небось, умѣетъ: я съ нея за годъ шести пенсовъ не нажила — скареда этакая!

— Вполнѣ вамъ вѣрю, — возразила Мона, — но, знаете ли, дорогая, резиновая тесьма въ самомъ дѣлѣ вся испортилась, и старуха имѣла основаніе быть недовольной. Намъ надо на этой недѣлѣ выписать свѣжую.

— Что такое? Ну ужъ нѣтъ! Вотъ какъ-нибудь зайдетъ разносчикъ, такъ и возьмемъ у него, но ради удовольствія Бетси Диксонъ я пальцемъ не пошевельну. Она отлично знаетъ, что мнѣ нѣтъ необходимости держать магазинъ.

— Но, милая, — Мона сѣла на скамеечку у ногъ кузины и положила свою бѣлую ручку на морщинистую красную руку. — Я не вижу, причемъ тутъ необходимость. Разъ ужъ мы держимъ магазинъ, надо вести дѣло какъ слѣдуетъ.

— А кто же смѣетъ сказать, что я плохо веду его? Никто, кромѣ старой ворчуньи Бетси. Я покупаю все самое лучшее, а не мишурную дрянь, которую у васъ въ Лондонѣ выставляютъ въ магазинахъ только чтобъ заманить покупателя. Вы не умѣете отличить съ перваго взгляда хорошій корсетный шнурокъ или тесьму отъ дурной, а то бы не говорили такъ.

— По всей вѣроятности. Но, знаете ли, дорогая, вѣдь въ Лондонѣ можно достать всякій товаръ, и дурной, и хорошій, притомъ совсѣмъ свѣжій и удивительно дешево. Когда намъ понадобится сразу много разныхъ разностей, вы позвольте мнѣ съѣздить въ Лондонъ. Я увѣрена, что я все куплю дешевле и лучше, чѣмъ вы у своего разносчика и еще привезу вамъ кучу всякихъ модныхъ бездѣлушекъ; тамъ онѣ стоятъ пустяки, а въ провинціи за эти вещи платятъ дорого. Вотъ увидите, наша лавочка прославится на весь околодокъ.

— Господи, помилуй, дѣвочка, что она выдумала! — разсмѣялась Рэчель; идея Моны показалась ей такой же дикой, какъ если бы та предложила съѣздить къ сѣверному полюсу. — Да, вы не въ меня, — прибавила она, снова испытывая пріятное сознаніе своего превосходства надъ Моной; — вы рождены быть магазинщицей! А кто же еще заходилъ?

Мона сдѣлала важное лицо и съ иронической торжественностью протянула:

— Мужчина.

— О! Кто бы это могъ быть? Какой онъ изъ себя?

— Высокій, — перечисляла Мона, загибая пальцы, — худой, тощій, некрасивый. Въ общемъ, — она засмѣялась, — производить впечатлѣніе человѣка, которому, по выраженію одного изъ нашихъ лекторовъ, «не удалось достичь анатомическаго и физіологическаго идеала». Онъ весь какой-то развинченный, и платье на немъ виситъ, какъ на вѣшалкѣ. (Послѣднее было совершенно несправедливо, какъ могъ бы удостовѣрить портной, одѣвавшій молодого человѣка, но свѣжее воспоминаніе о сагибѣ заставляло Мону относиться ко всѣмъ мужчинамъ слишкомъ критически). Верхняя губа его носитъ нѣкоторые слѣды возмужалости, но нельзя сказать, чтобы слишкомъ обильные; его очки…

— Ахъ, онъ носитъ очки! — Рэчель вздохнула съ облегченіемъ, ощутивъ наконецъ твердую почву подъ ногами. — Неужели же… Это былъ джентльменъ?

— Я думаю. Да.

— Такъ бы вы и сказали. Я бы тогда сразу догадалась. А то говоритъ: мужчина!

— Богъ создалъ его такимъ, за такого я и выдаю его, — какъ отвѣтила Порція. Или вы находите, что это эпитетъ для него слишкомъ, лестный?

Рэчель засмѣялась.

— Онъ былъ въ темно-синемъ саржевомъ сюртукѣ?

— Кажется. Да, да, теперь я припоминаю, въ темно-синемъ.

— И обхожденіе у него такое простое, пріятное?

— Да.

— Это, должно быть, докторъ Дудлей. Что ему понадобилось?

— Резина.

— Ну, этого добра у насъ хоть отбавляй. Я какъ-то купила цѣлый ящикъ, ужъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ; ея давно ужъ никто и не спрашиваетъ.

— Я думаю, — мысленно вставила Мона. — Кто разъ попался, въ другой не спроситъ.

— Это мѣстный врачъ? — спросила она вслухъ.

— О нѣтъ! Онъ не здѣшній; онъ изъ Лондона. Вы, какъ ходили на дюны, не замѣтили такого большого бѣлаго дома съ большимъ, садомъ и со сторожкой, у самаго поворота на Киркстоунъ?

— Да, красивый домъ.

— Тамъ живетъ его старая тетка, м-рсъ Гамильтонъ. Прежде она пріѣзжала только на лѣто и привозила съ собой кучу гостей, но теперь живетъ почти круглый годъ, если только ея не пошлютъ въ Спа, или еще куда-нибудь. Она говоритъ, что ей здѣшній воздухъ всего полезнѣе. Онъ ея единственный наслѣдникъ. Носится она съ нимъ страшно; я думаю, она никого на свѣтѣ и не любитъ, кромѣ него. Онъ всѣ вакаціи живетъ у нея, а когда ей случится прихворнуть, такъ и среди Анны пріѣзжаетъ: въ пятницу къ вечеру пріѣдетъ, а въ воскресенье вечеркомъ обратно.

— Ну, должно быть, у него въ Лондонѣ практика не обширная, если онъ можетъ такъ разъѣзжать.

— Да онъ и совсѣмъ не практикуетъ. Онъ былъ сколько-то лѣтъ докторомъ, а теперь опять еще чему-то учится, я его и не пойму. А только онъ знающій: далъ мнѣ порошки отъ ревматизма, такъ въ нѣсколько дней какъ рукой сняло, а докторъ Бёрнсъ пичкалъ меня чуть не всю зиму обмываньями, да припарками, да лимоннымъ сокомъ, да…

— …щелочами, — мысленно докончила Мона. — Гораздо болѣе научный способъ лѣченія, чѣмъ общепринятая салицилка.

Надо помнить, что Мона была молода и никогда не страдала ревматизмомъ.

— …бандажами и т. п. — продолжала Рэчель. — Я ужъ давненько не видала его. Тетка его все лѣто была заграницей, и домъ стоялъ заколоченнымъ.

— У меня была еще кліентка…

И Мона не безъ внутренней тревоги разсказала о судомойкѣ и заказанной ею шляпкѣ.

— Была охота брать на себя такой трудъ! — замѣтила Рэчель. — Не все ли равно, что онѣ носятъ, а нарядныя шляпки лучше окупаются. Извѣстно, молоденькой хочется принарядиться; я, съ своей стороны, не вижу, зачѣмъ маю смотрѣть декабремъ.

Мона вздохнула.

— Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало этого дѣлать. Вообще я не имѣю привычки навязывать свои совѣты, но эта дѣвушка показалась мнѣ такой умненькой и симпатичной, несмотря на свой идіотскій нарядъ. Я не привыкла видѣть служанокъ въ такихъ костюмахъ. Впрочемъ, можетъ быть, я, какъ ребенокъ, построила плотину изъ песку, чтобы преградить путь приливу.

— Я одного не понимаю: изъ-за чего вы безпокоитесь. Не все ли вамъ равно, какъ она одѣта? Подумаешь, дѣло идетъ о чести или религіи.

Мона опять вздохнула, потомъ засмѣялась не безъ горечи.

— Здѣшніе обыватели, безъ сомнѣнія, могутъ быть моими наставниками въ области чести и религіи; но нынче утромъ мнѣ показалось, что я могу научить кое-чему эту дѣвочку въ области искусства отдѣлывать шляпы.

— Я увѣрена, что она не дальше, какъ въ понедѣльникъ, придетъ и скажетъ, что передумала.

Наступила пауза, довольно длинная. Рэчель первая нарушила молчаніе:

— Душа моя, откуда у васъ такое необыкновенное имя? Я его первый разъ слышу. Вѣдь вашу мать, кажется, звали Маргаритой?

— Да, и мое второе имя — Маргарита, но меня никто такъ не называетъ. По моему, чѣмъ короче имя, тѣмъ оно лучше.

— Гм.! А я бы на вашемъ мѣстѣ не стала зваться Моной. Чудное какое-то имя. Я его и выговорить-то не могу.

И дѣйствительно, во все время, что Мона жила у кузины, та ее но называла иначе, какъ «душа моя».

XIII.
Церковь.

На слѣдующій день утро выпало чудесное; солнце ярко сіяло на безоблачномъ небѣ и прогулка въ Киркстоунъ обѣщала Монѣ много удовольствія. Дорога шла вдоль берега, отдѣленная отъ моря полосой желтыхъ сжатыхъ полей. Ландшафтъ былъ самый будничный и не блиставшій красками, но, послѣ массивнаго величія Норвегіи, взоръ Моны съ удовольствіемъ останавливался на лежавшей передъ ней шахматной доскѣ пашень, перегороженной на клѣтки живыми изгородями и мшистыми канавами.

Онѣ прошли уже полдороги, когда пріятный баритонъ позади ихъ сказалъ:

— Добраго утра, миссъ Симпсонъ.

— Ахъ, докторъ, здравствуйте. Душа моя, это докторъ Дудлей.

Докторъ приподнялъ шляпу и пошелъ рядомъ съ ними, стараясь приноровить свою размашистую походку къ мелкимъ степеннымъ шажкамъ Рэчели.

— Ну, что нашъ ревматизмъ?

— Удивительное дѣло, докторъ: какъ только заноетъ гдѣ, или заколетъ, сейчасъ я въ аптеку за вашими порошками и вмигъ какъ рукой сниметъ.

— Очень хорошо, отлично. Вы не откажетесь дать мнѣ удостовѣреніе?

— Конечно! отъ всего сердца готова услужить вамъ. Какъ же это вы нынче измѣнили м-ру Юингу? Что онъ скажетъ?

— Дѣйствительно, измѣнилъ, миссъ Симпсонъ. Къ счастью, м-ръ Юингъ въ этомъ отношеніи не особенно обидчивъ. Вашъ м-ръ Стюартъ такъ мило и довѣрчиво просилъ меня придти послушать его, что я, при первомъ же удобномъ случаѣ, воспользовался его приглашеніемъ.

— И очень рада. По крайней мѣрѣ услышите проповѣдь, совсѣмъ не похожую на тѣ, которыя говоритъ м-ръ Юингъ.

Докторъ засмѣялся.

— М-ръ Юингъ безспорно не Златоустъ, но онъ славный малый и джентльменъ, и въ этомъ отношеніи имѣетъ несомнѣнно облагораживающее вліяніе на свою паству.

— Такъ-то оно такъ, докторъ; но не думаете ли вы, что пріятнѣе имѣть воду живую въ красивомъ сосудѣ?…

Докторъ внезапно перешелъ въ серьезный тонъ.

— Ахъ, дали бы намъ только воду живую, а сосудъ не все ли равно, какой!

— Погодите, вотъ послушайте м-ра Стюарта; тогда посмотримъ, что вы скажете.

Чуть замѣтная улыбка скользнула по губамъ доктора. Онъ взглянулъ на Мону и поймалъ ея пристальный взглядъ, устремленный на него, но дѣвушка тотчасъ же отвела глаза. Ей не хотѣлось, чтобъ Рэчель могла упрекнуть ее хотя бы въ самомъ невинномъ предательствѣ; но лицо ея говорило достаточно краснорѣчиво, а его глаза, не смотря на близорукость, были очень зорки.

— Que diable allait elle faire dans cette galère?^[8]-- подумалъ онъ про себя.

— Душа моя, — обратилась Рэчель къ Монѣ таинственнымъ тономъ, который обязательно принимаютъ люди извѣстнаго сорта, когда говорятъ о вещахъ священныхъ; — мы обыкновенно причащаемся послѣ обѣдни. Вы останетесь?

— А вы хотѣли бы, чтобъ я осталась?

— Вы удивитесь, когда узнаете, какъ мы широко смотримъ на вещи. — Рэчель возвысила голосъ. — У м-ра Стюарта вышли даже непріятности съ другими священниками изъ-за его либерализма. Онъ говоритъ, что считаетъ себя не вправѣ оттолкнуть ни одного обращеннаго христіанина.

Искорки смѣха запрыгали въ глазахъ доктора Дудлея.

— Смѣю думать, что обращенный язычникъ былъ бы еще любезнѣе сердцу Стюарта.

— Разумѣется, разумѣется, докторъ. Вы понимаете, что я хочу сказать. М-ръ Стюартъ находитъ, что въ наше время недостаточно называться просто христіаниномъ, потому что многіе, именующіе себя такъ, боятся самаго слова «обращенный».

Докторъ Дудлей опять взглянулъ на Мону, во на этотъ разъ она была на сторожѣ и не дала поймать себя.

— Я считаю это слово однимъ изъ самыхъ высокихъ по смыслу, — гордо выговорила она, глядя прямо передъ собой. — Но все же сегодня я врядъ ли останусь. Подождать васъ, дорогая?

— Какъ хотите, душа моя, какъ хотите. Изъ церкви всегда есть съ кѣмъ вернуться домой.

Они шли теперь по улицамъ Киркстоуна, маленькаго городка съ старинными зданіями причудливой архитектуры; сильный запахъ рыбы и водорослей ударилъ имъ въ носъ, когда они свернули направо и стали спускаться къ морю. Спускъ былъ крутой; внизу, по берегу, вдоль гавани тянулся рядъ лавокъ и складовъ; гавань смотрѣла весело и оживленно, вся расцвѣченная флагами; контуры искусно заштопанныхъ парусовъ живописно вырисовывались на синемъ фонѣ неба; на самомъ припекѣ грѣлись загорѣлые бѣлоголовые ребятишки; двухколесный гигъ — единственный экипажъ, виднѣвшійся на берегу, — катился по камнямъ съ грохотомъ, совершенно не соотвѣтствовавшимъ его размѣрамъ и виду; мѣстные обыватели, съ молитвенниками въ рукахъ, не спѣша, направлялись въ церковь, бесѣдуя по дорогѣ о послѣднемъ уловѣ селедки.

Рэчель шла впереди, остальные за нею. Свернувъ въ сторону, противоположную морю, и взобравшись на небольшой крутой холмикъ, они вступили въ узкую темную улочку, гдѣ стояла простенькая церковь, напротивъ огромнаго и вонючаго кожевеннаго завода.

Новый уголокъ міра открылся Монѣ, когда она вошла въ церковь. Чистенькая, заново выкрашенная и отлакированная, съ красными бархатными подушками на лавкахъ, она смотрѣла опрятной и респектабельной; большинство молящихся были въ нарядныхъ праздничныхъ платьяхъ: женщины въ старинныхъ шаляхъ и чепцахъ съ красными бридами, дѣвочки въ голубыхъ лентахъ и съ розами у корсажа, мальчики въ наглухо застегнутыхъ, плохо сидящихъ воскресныхъ курточкахъ, съ избыткомъ помады на неровно остриженныхъ дома волосахъ. Въ воздухѣ уже замѣтно попахивало пеперментами; раскрытые молитвенники и библіи были переложены ноготками и полузавядшими вѣточками божьяго дерева.

Ни служба, ни проповѣдь не представляли собой ровно ничего замѣчательнаго. Тысячи точно такихъ же проповѣдей произносились въ этотъ самый часъ по другинь деревнямъ и селамъ. Люди, симпатизировавшіе проповѣднику, находили въ ней чѣмъ восхищаться, не симпатизировавшіе ему — надъ чѣмъ посмѣяться; но не было въ ней ни единаго слова, которое кого-нибудь поразило бы неожиданностью, или всколыхнуло бы чье-нибудь сердце.

Къ полудню солнце стало припекать. Въ церкви было нестерпимо душно; все сильнѣе пахло свѣжей краской и пеперментами. Мальчуганъ рядомъ съ Моной уснулъ послѣ перваго же псалма, и его обильно уснащенная масломъ головенка то и дѣло покушалась опуститься на рукавъ Моны, но докторъ Дудлей, сидѣвшій позади, каждый разъ удерживалъ его во-время. Мона была несказанно рада, что не обѣщала ждать Рэчель, и тотчасъ же послѣ благословенія поспѣшила вырваться на свѣжій воздухъ, какъ птичка изъ клѣтки.

Скоро ее нагналъ докторъ Дудлей.

— Ну-съ, — началъ онъ, — вамъ, безъ сомнѣнія, пріятно будетъ узнать, что ваша резинка оказала мнѣ бездну услугъ.

Мона наклонила голову, не отвѣчая. Такое начало разговора ей не понравилось. Онъ, конечно, воображаетъ себѣ, что такое снисхожденіе очень лестно для «магазинщицы».

Но Дудлей былъ слишкомъ заинтересованъ ея лицомъ, чтобы обратить вниманіе на ея молчаливость. Такое лицо не часто встрѣтишь. Онъ все время изучалъ его въ церкви и теперь не могъ удержаться отъ искушенія позондировать почву.

— Жалкій человѣкъ! — началъ онъ осторожно.

— М-ръ Стюартъ? — равнодушнымъ тономъ спросила Мона.

— Да. Я давно уже наблюдаю за нимъ. Онъ все усиливается выбраться изъ болота посредственности, но смѣло могъ бы себя избавить отъ этого труда.

Мона невольно улыбнулась. Этой мимолетной, но тонкой усмѣшки было достаточно, чтобы докторъ Дудлей не колебался болѣе.

— Пройдя черезъ агонію сомнѣній и основательно изучивъ Іосифа Кука, онъ, наконецъ, рѣшилъ держаться «эволюціи въ границахъ», какъ онъ выражается. Я думаю, онъ каждый разъ, всходя на каѳедру, испытываетъ чувство удовольствія и вмѣстѣ обиды отъ сознанія, что онъ могъ бы, еслибъ захотѣлъ, наэлектризовать свою аудиторію и что онъ вынужденъ расточать сокровища своего знанія передъ горстью жалкихъ рыбаковъ.

Дудлею было самому смѣшно, что онъ говоритъ съ такимъ жаромъ, но въ данный моментъ онъ былъ въ такомъ настроеніи, что могъ бы говорить о священникѣ съ его лошадью, или собакой, будь та ила другая его единственной спутницей; къ тому же, ему интересно было звать, какъ отнесется Мона къ этой характеристикѣ. Пойметъ ли она этотъ жаргонъ конца вѣка?

— Онъ, должно быть, человѣкъ разумный и сдержанный, — спокойно отвѣтила Мона.

Это было умно и ни къ чену не обязывало.

— Да, само собой, онъ не проповѣдываетъ выживанія наиболѣе приспособленныхъ и вліянія среды, но потому-то онъ и жалокъ, Будь онъ тѣмъ, чѣмъ онъ себя считаетъ, онъ не могъ бы удержаться, чтобы не проповѣдовать этого; это бы у него сквозило во всемъ. Дѣло въ томъ, что онъ за всю свою жизнь вполнѣ усвоилъ себѣ только двѣ доктрины: оправданіе вѣрой, — или та же доктрина въ его собственной версіи — и крещеніе посредствомъ погруженія, какъ исповѣданіе вѣры. Все же остальное, что онъ пріобрѣлъ или еще пріобрѣтетъ, будетъ только наноснымъ, но не сдѣлается частью его самого, не войдетъ въ его плоть и кровь.

— Другими словами, онъ таковъ же, какъ девяносто девять сотыхъ человѣческой расы?

Дудлей засмѣялся.

— Можетъ быть. Бѣдный Стюартъ! Я увѣренъ, что онъ въ каждомъ новомъ слушателѣ зритъ интереснаго молодого скептика, на которомъ ему хочется попробовать свои силы. Это — Ultima Thule^[9] его честолюбія.

— Жаль, что ему это не удается. Интересный молодой скептикъ въ наше время — видъ довольно распространенный и обыкновенно онъ бываетъ не прочь выступить открыто въ качествѣ такового.

Докторъ Дудлей не даромъ изучалъ лицо Моны. Тонъ ея рѣзнулъ его по уху, и онъ быстро окинулъ ее внимательнымъ испытующимъ взглядомъ.

— Интересно знать, давно ли…-- началъ онъ и запнулся: это было ужъ совершенно непозволительно.

Чопорность Моны растаяла въ тихомъ смѣхѣ.

— Давно ли я сама была интереснымъ молодымъ скептикомъ? — докончила она. — Не смущайтесь, вопросъ заслуженъ, и я отвѣчу на него совершенно искренно. О, это было очень, очень давно! Не легко построить новый Римъ на развалинахъ разрушеннаго.

— Вы думаете? А мнѣ такъ кажется наоборотъ. Такъ ужасно совсѣмъ не имѣть Рима.

Build thee more stately mausions, О my soul.

— Продолжайте, — сказала Мона.

«Build ihee more stately mansions, О my soul,

As the swift seasons roll!

Leave thy low vaulted past.

Let each new temple, nobler than the least,

Shut thee from heaven by а dome more vast;

Till thou at length art free,

Leaving thine outgrown shell by life’s unresting sea!» *).

• ) Быстрой чередою смѣняются года; ты же, душа моя, съ каждой смѣной строй себѣ жилище обширнѣй и выше. Покинь низкіе своды минувшаго; пусть каждый новый храмъ, будетъ благороднѣе предъидущаго и обширнѣе куполъ его, закрывающій отъ тебя небо, — пока, наконецъ, ты не освободишься, сбросивъ въ вѣчно волнующееся море жизни, оболочку, которая стала для тебя слишкомъ тѣсной.

Мона вдругъ сообразила, въ чемъ его главная привлекательность: у него былъ необыкновенно звучный и пріятный голосъ.

— Не спуститься ли намъ къ берегу и не вернуться ли домой по дюнамъ? Это было бы гораздо пріятнѣе.

— Не сегодня, когда-нибудь въ другой разъ, — сказала Мона, но это означало въ сущности: не въ вашемъ обществѣ.

Они такъ увлеклись разговоромъ, что и не замѣтили, какъ дошли до воротъ дачи м-рсъ Гамильтонъ. Дудлей уже хотѣлъ предложить своей спутницѣ проводить ее до дому, но вспомнилъ, кто она, и передумалъ. Соображеніе, остановившее его, было не особенно благородно, съ точки зрѣнія вѣчности, но и лучшіе изъ насъ не всегда смотрятъ на жизнь съ этой точки зрѣнія.

---

— Кто эта молодая особа, которая живетъ у миссъ Симпсонъ? — спросилъ онъ у тетки за завтракомъ. Онъ хотѣлъ было сказать: молодая лэди, но удержался, зная, какъ щепетильна на этотъ счетъ м-съ Гамильтонъ. — Она замѣчательно умна.

— Племянница ея, кажется. Да, толковая дѣвушка. Я въ этомъ году еще не видала ихъ.

— Неужели она дочь сестры миссъ Симпсонъ?

— Кажется, что такъ. А почему бы ей и не быть дочерью миссъ Симпсонъ второй?

— Почему? Да это необычайная игра природы. Эта дѣвушка какой-то скрытый геній.

— Полно, Ральфъ! — засмѣялась старуха, подмигнувъ ему однимъ глазомъ. — Въ Борроунессѣ кумушками хоть прудъ пруди; точатъ язычки и насчетъ племянницы миссъ Симпсонъ, но этого о ней навѣрное никто еще не говорилъ!

XIV.
Реакція.

Къ концу первыхъ двухъ недѣль пребыванія своего въ Борроунессѣ Мона чувствовала себя совершенно истомленной и разбитой; это была чисто физическая реакція.

— Такъ и должно было быть послѣ слишкомъ бурнаго времяпрепровожденія въ Норвегіи, — говорила она себѣ, не желая сознаться, что постоянныя усилія приспособиться къ новымъ условіямъ жизни напрягали ея нервы больше, чѣмъ даже экзамены и занятія медициной.

Она мужественно боролась съ собою, но даже мало наблюдательная Рэчель не могла не замѣтить контраста между ея обыкновенно веселымъ обхожденіемъ и унылымъ, почти убитымъ выраженіемъ ея лица въ минуты покоя. Даже давно жданный приходъ разносчика съ полнымъ коробомъ разныхъ товаровъ и резиновой тесьмы, inter alia, не разогналъ ея апатіи. Еслибъ она могла проводить больше времени въ замкѣ Маклинъ, (какъ она окрестила одинокую скалу на берегу, ей жилось бы легче); погода стояла хорошая и Рэчель предприняла цѣлый рядъ скучныхъ послѣобѣденныхъ визитовъ.

День за днемъ онѣ одѣвались «во все лучшее» и выходили изъ дому, чтобы просидѣть часа два въ чьей-нибудь душной, пропитанной запахомъ розовыхъ лепестковъ гостиной, ухитряясь все время разговаривать буквально ни о чемъ. Въ другое время Мона и тутъ нашла бы себѣ забаву, но для угнетеннаго, подавленнаго состоянія духа такіе визиты плохое лѣкарство.

— По всей вѣроятности, будь у меня глаза, чтобы видѣть, всѣ эти люди оказались бы чрезвычайно интересными, — говорила себѣ Мона; — но теперь, прости Господи, они кажутся мнѣ скучными и безцвѣтными, какъ вода въ канавѣ.

Впечатлѣніе получилось, по всей вѣроятности, одинаковое съ обѣихъ сторонъ, такъ какъ обычная живость Мовы на время совсѣмъ покинула ее. Она могла только заставить себя отвѣчать на вопросы и быть любезной, насколько этого требовало приличіе — не больше. Нѣкоторые изъ новыхъ знакомыхъ, смутно помня, что отецъ ея былъ важнымъ человѣкомъ, относились къ ней съ преувеличенной почтительностью, но для большинства она была просто кузиной Рэчели Симпсонъ, содержательницы моднаго магазина, не игравшей никакой выдающейся роли въ борроунесскомъ обществѣ.

— Теперь осталось только съѣздить къ тетѣ Белль, — объявила наконецъ Рэчель, — но для этого надо подождать, пока м-ръ Хоггсъ выберетъ время прокатить васъ на своей машинѣ. Онъ всегда радъ услужить мнѣ.

— Кто такая тетя Белль?

— Она приходится мнѣ такъ же, какъ я вамъ, да и вамъ она дальняя родственница. Она совсѣмъ простая, вѣчно возится со своими коровами и курами; впрочемъ, баба толковая — одна управляетъ цѣлой фермой.

— Нѣчто вродѣ м-съ Пойзеръ?

— Не знаю, кто она такая.

— Не знаете м-съ Пойзеръ? О вы должны позволить мнѣ прочесть вамъ о ней. Нынче вечеромъ мы кончимъ начатый разсказъ изъ «Воскресныхъ досуговъ», а завтра начнемъ м-съ Пойзеръ. Это замѣчательная вещь; мнѣ очень интересно будетъ узнать ваше мнѣніе.

Рэчель не слишкомъ-то вѣрила въ увлекательность книгъ, рекомендованныхъ Моной; но, разъ дѣло идетъ о фермершѣ, это должно быть по крайней мѣрѣ понятно, и по всей вѣроятности болѣе или менѣе интересно.

На слѣдующее утро Мона была одна въ магазинѣ. Ея искусные пальчики произвели волшебную перемѣну во всемъ окружающемъ, во въ эти минуты унынія ей казалось, что лучше было оставить все въ прежнемъ видѣ. «Еслибъ можно было произвести коренную реформу! — думала она съ горечью; — а то класть заплаты, — къ чему, къ чему?»

Зазвенѣлъ колокольчикъ, и вошелъ докторъ Дудлей. Мона обрадовалась ему. Такъ пріятно было увидать человѣка, не похожаго на тѣхъ, съ кѣмъ ее въ послѣднее время сводила судьба.

— Добраго утра! Какъ поживаете?

— Добраго утра.

Мона не обратила вниманія на протянутую ей руку, но сама удивилась, что не прибавила къ своему отвѣту обычнаго «сэръ».

— Какъ я поживаю? Скучаю и хандрю до невѣроятія.

Онъ сочувственно сдвинулъ брови.

— Вотъ что? Чѣмъ же вы лѣчитесь отъ хандры?

— Онъ, кажется, намѣренъ прописать мнѣ лавровишневыя капли, — подумала Мона.

— Ахъ, въ томъ-то и бѣда, что лѣкарства нѣтъ, — сказала она вслухъ. — Я недостаточно молода, чтобъ написать трагедію; остается издѣваться надъ собой и терпѣть.

— Вамъ бы прогуляться хорошенько, до усталости, — ласково посовѣтовалъ онъ; — это отлично разгоняетъ хандру.

— Сегодня не могу, но завтра отправляюсь пѣшкомъ по берегу за двадцать миль, — собирать растенія, — хотѣла было пояснить она, но удержалась.

— Смотрите не переутомите себя. Для непривычнаго человѣка двадцать миль слишкомъ много.

Глаза его съ восхищеніемъ остановились на ея фигурѣ, какъ двѣ недѣли тому назадъ глаза сагиба. Онъ думалъ о томъ, что, еслибъ лошадь его тетки была не такъ жирна, экипажъ не такъ тяжелъ и міръ вообще устроенъ иначе, онъ съ величайшимъ удовольствіемъ самъ усадилъ бы эту милую дѣвушку въ экипажъ и прокатилъ бы ее по окрестностямъ.

— Благодарю васъ, у меня была хорошая подготовка. Могу я вамъ предложить что-нибудь?

Мона хотѣла дать ему понять, что молодые люди не должны позволять себѣ заходить къ ней въ магазинъ только для того, чтобы поболтать.

Онъ вздохнулъ и чуть было не сказалъ, что ничего у нихъ нѣтъ такого, что могло бы ему пригодиться на будущее, но вмѣсто того, купилъ дюжину перьевъ — которыя были ему ужъ совсѣмъ не нужны — и не выказывалъ ни малѣйшаго желанія уходить.

— Душенька, подите-ка сюда, скорѣе! — встревоженнымъ голосомъ позвала ее Рэчель. — Салли порѣзала себѣ палецъ до кости.

— Позвольте, — сказалъ докторъ Дудлей, вынимая изъ кармана хорошенькій ящичекъ съ хирургическими инструментами. — Это, я думаю, больше по моей части, чѣмъ по вашей.

И онъ быстро прошелъ во внутренніе покои.

— Такъ ли? — вызывающе бросила ему вслѣдъ Мона, вынимая такой же ящичекъ изъ своего собственнаго кармана. — Такъ ли, докторъ? А ну-ка, помѣряемся!

Она уже хотѣла пойти за нимъ, чтобы «подержать щипцы», но въ эту минуту зазвенѣлъ колокольчикъ и въ магазинъ вошли двѣ рыжеволосыхъ дѣвицы, одѣтыхъ пестро и безвкусно.

— Голубую ленту покажите, — томно протянула одна изъ нихъ, усиливаясь копировать аристократку.

Мона поставила на прилавокъ ящикъ съ лентами; барышни быстро пересмотрѣли все, что въ немъ было.

— Нѣтъ, изъ этихъ ни одна не годится.

Мона поклонилась и поставила ящикъ обратно на полку.

— Неужели же это все, что у васъ есть? Ленты даже несвѣжія. Нѣкоторыя выцвѣли.

— Совершенно вѣрно, — спокойно выговорила Мона. — Въ другомъ мѣстѣ вы, вѣроятно, получите, что вамъ требуется.

— Я говорила тебѣ, Матильда, что не стоитъ и спрашивать. Развѣ здѣсь можетъ быть что-нибудь порядочное, — вмѣшалась старшая изъ барышенъ, обводя лавку презрительнымъ взглядомъ. — На-дняхъ па свезетъ насъ въ Сентъ-Рульсъ. Тамъ есть порядочные магазины.

— На-дняхъ! Да вѣдь лента-то мнѣ нужна сегодня къ вечеру. Покажите еще разъ.

Барышня выбрала наименѣе плохую изъ лентъ и принялась разсматривать ее критически.

— Неужели ты возьмешь это, Матильда? Этотъ цвѣтъ носятъ всѣ лавочницы.

Матильда подтолкнула сестру локтемъ и обѣ должны были употребить надъ собою усиліе, чтобы сохранить свое достоинство и не хихикнуть. Онѣ украдкой покосились на Мону: къ счастью, та какъ будто не слыхала ихъ маленькаго а parte. Младшая барышня оправилась первая

— Я возьму два аршина вотъ этой, — сказала она, стараясь наверстать потерянное усиленной оффиціальностью тона, и, не справляясь о цѣнѣ, бросила на прилавокъ полсоверена.

Мона только что отдала ей ленту и сдачу, какъ вошла Рэчель засыпала барышень любезностями и разспросами объ ихъ «па» и «ма». Мона отошла на другой конецъ магазина и принялась подбирать шерсти къ узору.

— У васъ новая помощница, миссъ Симпсонъ? — покровительственно освѣдомилась Матильда.

— Да! я ужъ такъ рада; кстати, она мнѣ и родственница, — миссъ Маклинъ.

Для Рэчели это было равносильно формальному представленію, но Мона такъ углубилась въ свое занятіе, что даже не подняла глазъ.

— Ну-съ, могу вамъ доложить, что рана самая пустая, — сказалъ надъ ея ухомъ бархатный голосъ доктора Дудлея, который, вернувшись въ магазинъ, направился прямо къ Монѣ. — Надѣюсь, вы довольны? До свиданія.

Онъ снова сердечно протянулъ ей руку, и хотя это показалось Монѣ немножко забавнымъ послѣ давешняго щелчка, на этотъ разъ она не могла не дать ему своей: она оцѣнила побужденіе, руководившее имъ.

И рука была такая, которую пріятно взять, — теплая, «живая», съ братски-ласковымъ и не нахальнымъ пожатіемъ.

Но на прощальной привѣтъ его Мона отвѣтила громкимъ и внятнымъ:

— До свиданія, сэръ.

— Чортъ побери! — выругался онъ про себя — эта дѣвушка горда, какъ Люциферъ. Она могла бы оставить «сэръ» разъ навсегда.

Изъ этого читатель можетъ видѣть, что докторъ Дудлей слышалъ часть предшествовавшаго разговора, угадалъ остальное и рѣшилъ, изъ дружескаго расположенія къ Монѣ, разыграть роль deus ex machina.

Онъ вышелъ вмѣстѣ съ рыжеволосыми барышнями.

— Вы знаете, что эта молодая особа родственница миссъ Симпсонъ? — спросила одна изъ нихъ.

— Знаю.

— А важничаетъ, будто герцогиня какая, — вставила другая сестра. Докторъ Дудлей промолчалъ. Ему очень хотѣлось сказать, что Мона и въ роли герцогини была бы на своемъ мѣстѣ, по это было бы преувеличеніемъ; при томъ же не слѣдуетъ сразу раскрывать свои карты.

— А все-таки тебѣ не надо было говорить при ней о лавочницахъ.

— Вотъ еще! Велика бѣда! Ее не мѣшаетъ немножко осадить.

Дудлей поспѣшилъ воспользоваться случаемъ.

— Ахъ, миссъ Куксонъ, опасная это штука — осаживать людей. Самъ я никогда на это не отваживаюсь. Такія вещи нужно дѣлать очень деликатно, умѣючи, а то какъ разъ попадешь въ просакъ и, вмѣсто того, чтобы осадить другого, самъ сядешь въ лужу. Честь имѣю кланяться.

Онъ приподнялъ шляпу и быстро зашагалъ въ противоположную сторону.

— Гдѣ у васъ были глаза? — возмущалась Рэчель послѣ ухода покупательницъ. — Миссъ Куксонъ хотѣла проститься съ вами за руку, а вы и не подошли. Это у насъ здѣсь первыя богачихи.

— Очень вамъ благодарна, душа моя, — спокойно возразила Мона, — но вѣдь всему есть границы. Если у вашихъ кліентокъ манеры хуже, чѣмъ у свиньи м-рсъ Сандерсонъ, я приложу всѣ старанія, чтобы угодить имъ, но должна отклонить отъ себя честь личнаго съ нимк знакомства.

Это былъ камешекъ въ огородъ Рэчели. Изъ всего, что ей приходилось выносить въ Борроунессѣ. ничто такъ не раздражало Мону, какъ раболѣпная угодливость и заискиваніе кузины передъ людьми, которыхъ она считала выше себя; при этомъ Мона почти неизбѣжно должна была впадать въ другую крайность, изъ мучительнаго страха, какъ бы ее не заподозрили въ подобной же низости.

— И чего она лебезить передъ ними? — съ горечью думала про себя Мона. — Вѣдь я увѣрена, что эти барышни даже не поклонились бы ей при встрѣчѣ въ Сентъ-Рульсѣ. Почему она не можетъ смотрѣть на нихъ только какъ на кліентокъ?

XV.
Ботаники.

На другое утро, сейчасъ же послѣ завтрака, Мона, запасшись ножикомъ, сумкой и старой истрепанной ботаникой Гукера, вышла изъ дому и скорымъ шагомъ направилась къ дюнамъ. Вопреки ожиданіямъ, погода все еще стояла хорошая; щеки Моны зарумянились отъ ходьбы; мрачныя тучи, давившія ея душу, растаяли, какъ горные туманы на солнцѣ

Собирать растенія оказалось не такъ-то легко; всѣ они уже обсѣменились; у многихъ не оставалось никакого слѣда цвѣторасположенія, ни малѣйшаго блѣднаго прицвѣтника, по которому можно было бы опредѣлить ихъ генеалогію. Но Мона была не новичекъ въ этомъ дѣлѣ, и сумка ея постепенно наполнялась. Къ тому же, она была въ прекраснѣйшемъ настроеніи духа и готова мириться со всѣмъ. Дойдя до восточной границы графства, она постояла минуту на берегу, у самой воды, испытывая то же чувство восторга и гордости собственницы, какое она испытывала на горной тропинкѣ въ Нэродалѣ.

Вдругъ ей бросились въ глаза какіе-то ярко пурпуровые цвѣты. Eldorado уо he trovado!-- воскликнула она. — Ей-Богу, это кажется морская резеда! — Мона поспѣшила сорвать растеніе, присѣла отдохнуть на утесъ и развернула пакетъ съ бутербродами, все время напѣвая, какъ она всегда дѣлала, когда была одна и въ хорошемъ расположеніи духа. О выборѣ словъ и о томъ, чтобы они соотвѣтствовали мѣсту и настроенію, она не всегда заботилась и теперь, увлекшись, совсѣмъ громко повторила припѣвъ модной пѣсенки:

«Скоро пойдетъ онъ вѣнчаться съ Юмъ-Юмъ»,

какъ вдругъ какое-то неловкое ощущеніе заставило ее обернуться. О ужасъ! Невдалекѣ стояли двое мужчинъ и съ любопытствомъ глядѣли на нее, улыбаясь.

Одинъ изъ нихъ былъ пожилой, съ рыжими баками, самой обыкновенной наружности; другой — молодой, блѣдный, грустный и интересный. У обоихъ сумки были еще болѣе потертыя, чѣмъ у Моны, и замѣтно пострадавшія отъ непогоды.

Мона покраснѣла до корней волосъ, но въ то же время засмѣялась, чтобы скрыть свое смущеніе, и наклонилась надъ бутербродами.

Пожилой господинъ приподнялъ шляпу и дружески поклонился ей, говоря:

— Еслибъ не современный характеръ вашей пѣсенки, я принялъ бы васъ за нимфу здѣшнихъ береговъ.

— Въ такомъ просвѣщенномъ графствѣ даже нимфы береговъ должны идти наравнѣ съ вѣкомъ, — съ важностью возразила Мона.

— Совершенно вѣрно. Я забылъ, гдѣ я. Что же, нимфа здѣшнихъ береговъ нашла здѣсь что-нибудь интересное?

— Особенно рѣдкаго ничего, но много новаго для меня. Ахъ, кстати, я нашла рѣдкій видъ кресса на какомъ-то пустырѣ близъ Кильвинни. Что, онъ здѣсь часто встрѣчается?

— Thlaspi arvense?-- недовѣрчиво освѣдомился пожилой господинъ, поглядѣвъ на своего блѣднаго спутника.

Тотъ покачалъ головой.

— Я нигдѣ не встрѣчалъ его по сосѣдству.

— А я убѣждена, что это онъ и есть, — съ живостью возразила Мона, роясь въ своей сумкѣ и доставая оттуда широкіе, плоскіе зеленые листики «копѣечнаго» кресса.

— Совершенно вѣрно! — съ торжествомъ воскликнулъ пожилой господинъ. — Вы видите?

— Д-да. Странно, что мнѣ онъ ни разу не попался, — и такъ близко отъ Кильвинни!

Всѣ трое принялись съ интересомъ и любопытствомъ сравнивать свои находки.

— Мы хотѣли пройти еще дальше, — сказалъ наконецъ пожилой господинъ. — Вы тоже собираете растенія; не пойдете ли и вы вмѣстѣ съ вами?

Мона охотно согласилась, и они прошли берегомъ еще нѣсколько миль, затѣмъ свернули къ Кильвинни.

— Вы, вѣроятно, не занимались микроскопическими изслѣдованіями растеній? — неожиданно спросилъ пожилой господинъ.

Съ точки зрѣнія Рэчели это значило вступить на опасную почву, но кривить душой Монѣ не хотѣлось; новые знакомцы не смотрѣли мѣстными обывателями; можетъ быть, она никогда больше и не встрѣтится съ ними.

— Нѣтъ, я училась немножко, — сказала она. — Я прошла курсъ ботаники.

— Вотъ какъ! Смѣю спросить: гдѣ?

— Въ Лондонѣ. — И такъ какъ онъ продолжалъ глядѣть на нее вопросительно, она пояснила: — Въ университетской коллегіи.

Когда они дошли до Кильвинни, старшій изъ двухъ мужчинъ остановился и протянулъ руку Монѣ.

— Мнѣ очень жаль, что я не могу проводить васъ домой, но меня ждутъ съ обѣдомъ въ гостинницѣ, а вечеромъ я уѣзжаю въ Лондонъ. Если вамъ случится опять пріѣхать туда, мы съ женой будемъ искренно рады видѣть васъ у себя.

И онъ подалъ ей свою карточку. О ея имени онъ не справлялся, по той простой причинѣ, что еще раньше прочелъ его на заглавномъ листкѣ ея Флоры.

Карточка сказала Монѣ, что она провела нѣсколько часовъ въ обществѣ знаменитаго ученаго, пользующагося европейской извѣстностью.

— Это рыжій, — подумала она; — но кто же черный и почему онъ не далъ мнѣ своей карточки?

Она шла скорымъ шагомъ и только когда вдали блеснули киркстоунскіе огни, замѣтила, что уже совсѣмъ стемнѣло. Проходя мимо почтовой конторы, она мелькомъ увидѣла группу мужчинъ у прилавка: — въ Киркстоунѣ почтовая контора помѣщалась въ бакалейномъ магазинѣ и въ то же время замѣняла клубъ. Кстати, за конторкой сидѣла злая сморщенная старушонка, дѣвственнаго слуха которой не могла оскорбить безцеремонная болтовня мужчинъ.

Мона не успѣла отойти на нѣсколько шаговъ, какъ ее нагналъ докторъ Дудлей.

— Какъ вы поздно?

— Да, но я такъ чудно провела время.

— Вы устали?

— Да, но это здоровая усталость.

— Хандра прошла?

— О да! Въ сущности она ужъ начала проходить вчера, когда я встрѣтилась съ вами, а то я не заговорила бы о ней.

— Бѣдняжечка! — подумалъ онъ про себя, дивясь, какъ это она ухитрялась не тосковать въ такой ужасной обстановкѣ.

— Вы вѣдь не обидѣлись вчера на этихъ вульгарныхъ дѣвицъ? — спросилъ онъ, помолчавъ, и тотчасъ же почувствовалъ, что сдѣлалъ неловкость.

Она не сразу поняла, о чемъ онъ говоритъ, а когда поняла, широко раскрыла глаза отъ удивленія.

— О нѣтъ! За что же мнѣ обижаться? У меня нѣтъ съ этими дѣвушками ничего общаго. Ни мнѣніе ихъ обо мнѣ, ни ихъ невоспитанность не могутъ оскорбить меня.

— Вы очень разумно смотрите на это.

— Не знаю даже, правиленъ ли такой взглядъ. Очень возможно, что ихъ вульгарность чисто поверхностная. Я думаю, тысячи такихъ дѣвушекъ ждутъ только женщины съ душой, которая взялась бы руководить ими и разбудила бы душу въ нихъ самихъ. Что же имъ дѣлать, если жизнь ихъ совершенно лишена идеаловъ?

Онъ мысленно перебралъ всѣхъ женщинъ въ окрестности и не нашелъ ни одной, способной выполнить подобную функцію.

— Какая жалость, что онѣ не могутъ видѣть васъ, какая вы есть, — молвилъ онъ, вглядываясь въ смутный очеркъ ея лица, выступавшій изъ темноты. — Женщинъ съ душой не такъ-то много на свѣтѣ.

— Можетъ быть, лучше было бы, еслибъ я могла видѣть себя такой, какой онѣ меня видятъ, — выговорила задумчиво Мона. — Въ сущности, мы изучаемъ свою жизнь, какъ скандируемъ свои собственные стихи: подчеркиваемъ хорошіе, а плохіе читаемъ скороговоркой. Вы вынуждаете меня сознаться, что, послѣ ухода этихъ барышень, я отзывалась о нихъ очень дурно и не имѣю даже такого оправданія, какъ онѣ. Онѣ еще куколки — я уже нѣтъ, и, можетъ быть, изъ нихъ выйдутъ лучшія бабочки, чѣмъ изъ меня. Даже женщина не можетъ сказать, что выйдетъ изъ дѣвушки.

Онъ засмѣялся.

— У нихъ это въ крови… Мать ихъ для меня идеалъ вульгарности и претенціозности.

— Бѣдныя дѣти!

— И лучше всего то, что она начала свою карьеру скромной моди… Онъ запнулся на полусловѣ, и кровь бросилась ему въ лицо.

— Какъ вы сказали? — спокойно переспросила Мона.

— Модисткой, — докончилъ онъ, съ силой отшвырнувъ отъ себя камень, попавшійся ему. подъ ногу. Онъ готовъ былъ приколотить себя за свою глупость.

— Неужели вы боялись оскорбить меня этимъ словомъ? Неужели такъ трудно допустить на вѣру, что у человѣка и душа человѣческая?..

На этотъ разъ онъ проводилъ ее до самыхъ дверей. Правда, было темно, но мы склонны думать, что онъ сдѣлалъ бы то же и среди бѣлаго дня; вернувшись домой, онъ ужъ больше не разспрашивалъ тетку о «племянницѣ миссъ Симпсонъ».

XVI.
Машина Джона Хоггса.

— Онъ удивительно simpatico, — говорила себѣ на другое утро Мона. — Я, кажется, не встрѣчала еще человѣка, который бы такъ легко понималъ съ полуслова, которому не надо ни разъяснять мои туманныя изреченія, ни разводить молокомъ моя блестящія метафоры. Съ такимъ человѣкомъ пріятно «витать въ вѣчныхъ сферахъ», но я все-таки люблю, чтобы въ мужчинѣ было больше «здороваго животнаго».

И въ памяти ея, словно солнечный лучъ, мелькнулъ образъ милаго, братски преданнаго ей сагиба.

— Кто такой можетъ быть мой другой спутникъ? — спрашивала она себя, взбивая подушки. — Ассистентъ профессора или, пожалуй, тоже профессоръ, но во всякомъ случаѣ ученый; это насквозь человѣкъ науки, отъ кончика молчаливаго языка до кончиковъ пальцевъ.

Не мало удивилась бы Мона, еслибъ увидала предметъ своихъ размышленій часа два спустя. Онъ сидѣлъ за конторкой лучшей мануфактурной лавки въ Кильвинни, склонивъ голову на руку, въ позѣ, выражавшей глубокое уныніе. Мона была права, говоря, что это «насквозь человѣкъ науки»; по натурѣ онъ былъ человѣкомъ науки, можетъ быть, даже болѣе, чѣмъ самъ знаменитый профессоръ, но рокъ судилъ ему жить въ маленькомъ, узкомъ міркѣ, гдѣ на его научныя занятія смотрѣли какъ на забаву, ставили ихъ на одну доску съ запусканіемъ змѣя и стрѣльбой въ цѣль; гдѣ ему приходилось платить за ученье въ Сентъ-Рульской коллегіи изъ собственныхъ карманныхъ денегъ, и производить опыты въ полуразвалившейся тепличкѣ на глухомъ концѣ сада; гдѣ, наконецъ, онъ, двадцати лѣтъ отъ роду, остался сиротой, съ четырьмя взрослыми сестрами на шеѣ, которыхъ онъ обязанъ былъ содержать.

Живи они лѣтъ тридцать спустя, или въ менѣе глухой сторонѣ, сестры, вѣроятно, какъ-нибудь устроились бы сами, предоставивъ брату полную свободу завоевать себѣ славное имя, или умереть съ голоду на чердакѣ надъ своими травами, смотря по тому, какъ рѣшитъ судьба; но въ данномъ случаѣ, никому изъ пятерыхъ даже и въ голову не приходила подобная мысль, хотя всѣ сестры достаточно учились музыкѣ, рисованію и французскому языку, чтобы быть разборчивыми невѣстами.

Юноша былъ рожденъ для терпѣливаго, упорнаго и систематическаго научнаго труда; онъ и самъ сознавалъ это, но когда у человѣка четыре сестры на рукахъ, а денегъ въ банкѣ ровно столько, чтобы хватило на доктора и на похороны, научныя изысканія представляются прискорбно-смутнымъ и неопредѣленнымъ источникомъ дохода. Иное дѣло уже налаженная торговля краснымъ товаромъ: тутъ, по крайней мѣрѣ, есть отъ чего «поживиться».

Онъ спряталъ въ карманъ свои планы и взялся за аршинъ, безъ громкихъ фразъ, не жалуясь на свою участь даже самому себѣ.

Онъ настолько умѣлъ поставить себя съ сестрами, что его микроскопъ, hortus siccus и коллекціи занимали почетное мѣсто въ домѣ, а не валялись по угламъ; за пятнадцать лѣтъ онъ пріобрѣлъ громкую извѣстность среди посвященныхъ, какъ величайшій авторитетъ относительно фауны и флоры данной части графства: но въ послѣднее время онъ сталъ заниматься своимъ любимымъ дѣломъ рѣже и скорѣе по дилеттантски, чѣмъ какъ настоящій ученый. Порою, когда проѣзжій натуралистъ обращался къ нему съ разспросами относительно того или другого вида, или просилъ сопутствовать ему въ ботанической экскурсіи, почитая это за великую для себя честь и счастье; — вовремя самыхъ прогулокъ, когда разговоръ заходилъ о новыхъ теоріяхъ, волновавшихъ ученый міръ, онъ чувствовалъ подъемъ духа и снова загорался страстной преданностью наукѣ, но не надолго. Въ общемъ, къ великой радости его сестеръ, онъ постепенно превращался въ добраго, солиднаго бюргера, засѣдающаго въ городской думѣ и другихъ мѣстныхъ учрежденіяхъ, имѣющаго всѣ шансы получить въ будущемъ мѣсто городского головы и не находящаго времени на такія вздорныя занятія, какъ ловля бабочекъ и собираніе растеній.

На вопросы знакомыхъ онъ отвѣчалъ обыкновенно, что, въ сущности, онъ избралъ благую часть. О такихъ минутахъ, какъ эта, когда самая мысль о почестяхъ и карьерѣ тяготила его, когда онъ рисовалъ себѣ яркими красками иную жизнь, которая могла бы быть его удѣломъ, онъ не разсказывалъ никому.

Въ данный моментъ онъ думалъ о старомъ профессорѣ, пріѣзду котораго онъ страшно обрадовался, и еще больше думалъ о Монѣ Маклинъ. Въ жизни все относительно. Десятки мужчинъ, встрѣтившись съ Моной одинъ разъ, въ другой разъ, пожалуй, и не взглянули бы на нее. Въ Лондонѣ, въ большомъ свѣтѣ, она, можетъ быть, прошла бы совсѣмъ незамѣченной; но въ скучной одинокой жизни м-ра Броуна она промелькнула блестящимъ метеоромъ. Онъ не могъ бы даже сказать, чѣмъ она такъ привлекла его, какими чарами. Тутъ было всего понемножку: ея миловидность — хотя онъ боялся хорошенькихъ женщинъ, ея веселая пѣсенка — хотя онъ презиралъ легкомысленныхъ женщинъ; ея знаніе ботаники — хотя онъ насмѣхался надъ учеными женщинами; наконецъ, ея разговорчивость и свободное обращеніе, — хотя онъ ненавидѣлъ въ женщинѣ излишнюю смѣлость. Мона ни капельки не походила на туманный образъ подруги жизни, который порою рисовался ему въ мечтахъ, а между тѣмъ — между тѣмъ, куда онъ ни посмотритъ, всюду чудится ему она, сидящая на камнѣ, съ отблескомъ морской зыби въ очахъ — настоящая нимфа берега, какъ сказалъ профессоръ. Онъ даже пытался было напѣвать фальшивымъ баскомъ:

«Скоро пойдетъ онъ вѣнчаться съ Юмъ-Юмъ».

Но это было уже reductio ad absurdum; поймавъ себя на этомъ невинномъ занятіи, онъ нахмурился и поспѣшилъ углубиться въ провѣрку счетовъ.

Ему и въ голову не приходило сомнѣваться въ томъ, что она недоступна для него. Вѣдь она — настоящая леди, — не то, что его сестры; это видно съ перваго взгляда. Что извѣстный профессоръ далъ ей свою карточку — это вполнѣ понятно и умѣстно, но кто такой онъ, — суконщикъ изъ Кильвинни, чтобы разсчитывать на вторую встрѣчу?

А между тѣмъ вторая встрѣча была гораздо ближе, чѣмъ предполагали онъ или Мона.

— Ну-съ, сегодня послѣ обѣда мы поѣдемъ къ теткѣ Белль, — объявила ни другой день Рэчель. — М-ръ Хоггсъ ѣдетъ въ Кильвинни по дѣламъ и обѣщалъ довести насъ до Бальббрни, если мы согласимся подождать его полчасика въ городѣ. А мнѣ какъ разъ нужно бы купить пару половиковъ у м-ра Броуна; у него этотъ товаръ, навѣрное, лучшаго качества, чѣмъ здѣсь, или въ Кильвинни; вотъ мы и подождемъ въ лавкѣ, пока м-ръ Хоггсъ управится со своими дѣлами.

— Но найдется ли у него свободное время, чтобы свезти васъ? — озабоченно спросила Мона.

Она знала, что Рэчель отлично могла бы себѣ позволить нанять экипажъ, вмѣсто того, чтобы ѣздить на даровщинку.

— Онъ всегда радъ случаю поболтать съ тетей Белль и полакомиться бисквитами съ битыми сливками. Она мастерица печь бисквиты.

Это было очень великодушно со стороны Рэчели, такъ какъ у нея самой бисквиты выходили всегда жесткіе и съ закаломъ, и, хотя этого она, понятно, не знала, были своего рода испытаніемъ для Моны.

— Но, дорогая, между нами говоря, мы страшно забросили лавку.

— О, это ничего; Салли отлично справится и безъ насъ. Надо дать ей только время вымыть посуду. Она будетъ даже очень довольна, что найдется, съ кѣмъ посудачить. Да и не всегда же мы будемъ ходить по гостямъ. Теперь намъ начнутъ отдавать визиты, а потомъ будутъ приглашать насъ на чай.

Мона заставила себя ласково улыбнуться, хотя эта перспектива вовсе не прельщала ее.

Въ половинѣ третьяго м-ръ Хоггсъ заѣхалъ за ними на своей «машинѣ». Машина, какъ извѣстно, слово растяжимое и допускающее различныя толкованія, но въ данномъ случаѣ оно обозначало самую заурядную телѣжку, въ какихъ торговцы развозятъ товаръ. Безспорно, она была небольшая, чистенькая и крашеная, но все же, при взглядѣ на нее, никто не усумнился бы, что это именно тотъ родъ экипажа, который Люси назвала бы «обыкновенной или садовой» телѣгой. Рэчель и Мона не безъ труда влѣзли въ нее и покатили по Киркстоунской дорогѣ. У выѣзда они повстрѣчали доктора Дудлея. Тотъ, по своей близорукости, и не узналъ бы ихъ, но Рэчель наклонилась впередъ и закивала ему головой; онъ приподнялъ шляпу и прошелъ мимо.

Они съ грохотомъ промчались по улицамъ Киркстоуна, мимо почты, кожевеннаго завода, церкви и другихъ общественныхъ зданій, и благополучно доѣхали до Кильвинни, гдѣ м-ръ Хоггсъ любезно высадилъ ихъ передъ лавкой м-ра Броуна.

И здѣсь Мона увидала своего «профессора» съ аршиномъ въ рукѣ, отмѣривающимъ двѣнадцать аршинъ лиловаго ситцу на платье для покупательницы-служанки; а суконщикъ узрѣлъ свою очаровательную принцессу, свою нимфу берега граціозно вылѣзающей изъ телѣжки Джона Хоггса.

М-ръ Броунъ зналъ Рэчель Симпсонъ. Она не въ первый разъ заѣзжала къ нему за покупками, по дорогѣ къ теткѣ Белль; сестры его часто подсмѣивались надъ ея вычурными костюмами, а разнощикъ потѣшалъ его комическими разсказами о томъ, какъ она торгуетъ въ лавкѣ.

Надо помнить, что лавка м-ра Броуна представляла собой нѣчто совсѣмъ иное, чѣмъ «магазинъ» Рэчели Симпсонъ. Она была въ изобиліи снабжена хорошимъ товаромъ и состояла подъ покровительствомъ всѣхъ истинно уважающихъ себя людей въ цѣлой округѣ. Здѣсь не торговались, не продавали «дешевки». Здѣсь держались коммерческихъ традицій добраго стараго времени, когда люди искали добротныхъ и носкихъ тканей, не боящихся ни стирки, ни чистки. Здѣсь не могло быть и рѣчи о томъ, чтобы «запереть дверь, — и пусть всѣ видятъ, что мнѣ нѣтъ надобности держать магазинъ». Процвѣтаніе такой лавки человѣкъ могъ смѣло поставить главной задачей и цѣлью своего существованія.

Высаживаніе Рэчели заняло довольно много времени, но въ концѣ концовъ она благополучно вылѣзла изъ телѣжки, и м-ръ Хоггсъ отправился дальше, пообѣщавъ заѣхать за ними черезъ полчаса.

Бѣдная Рэчель была не мало польщена любезнымъ пріемомъ, который ей оказалъ самъ хозяинъ. Наскоро передавъ аршинъ и ситецъ «молодому человѣку», онъ пошелъ къ ней навстрѣчу, правда, путаясь и сбиваясь въ словахъ, но съ протянутой рукой и весь сіяя улыбкой. А вѣдь на будущій годъ его, чего добраго, выберутъ городскимъ головой!

— Это моя кузина, миссъ Маклинъ.

М-ръ Броунъ буквально остолбенѣлъ отъ изумленія.

— Мы, кажется, встрѣчались раньше, — сказала Мона, тоже не мало удивленная, пожимая протянутую ей руку. — Кузина, это одинъ изъ джентльменовъ, которые помогали мнѣ собирать растенія.

Рэчель даже сконфузилась.

Нужно было все ея уваженіе къ «хорошему тону», чтобъ удержаться и не высказать Монѣ напрямикъ своего мнѣнія обо всемъ этомъ мусорѣ, который она натащила домой послѣ цѣлаго дня скитаній, ужъ не говоря о томъ, что мужчина, способный заниматься подобнымъ вздоромъ, въ глазахъ Рэчели, былъ прямо жалокъ. Однако, это не мѣшаетъ ему быть хорошимъ купцомъ, а на будущій годъ его, пожалуй, выберутъ городскимъ головой!

Притомъ же онъ такъ сердечно, такъ дружески относится къ ней, — уже это одно можетъ искупить множество грѣховъ. Какъ только Рэчель выбрала половики, онъ сбѣгалъ наверхъ и вернулся съ совершенно неожиданнымъ приглашеніемъ отъ сестеръ. Не угодно ли миссъ Симпсонъ и ея кузинѣ подняться наверхъ и подождать въ гостиной? Впослѣдствіи, когда Мона ближе узнала семейство Броунъ, она не мало дивилась, какимъ образомъ ему удалось добиться этого приглашенія.

Онѣ пошли наверхъ и встрѣтили очень радушный пріемъ. М-ръ Броунъ былъ дико счастливъ и совершенно неспособенъ выказаться въ наиболѣе выгодномъ свѣтѣ. Онъ безцѣльно бродилъ по комнатѣ, показывая Монѣ то то, то другое, и напрасно стараясь выговорить хоть одну связную фразу.

— Нельзя ли чайку? — обратился онъ громкимъ шепотомъ къ одной изъ сестеръ.

— Благодарствуйте! — вмѣшалась Рэчель, причемъ все лицо ея расплылось въ широкую улыбку; — это очень мило съ вашей стороны, очень любезно, но мы собираемся къ м-съ Иссонъ и не хотимъ портить себѣ аппетита.

— Вы долго здѣсь пробудете? — спрашивалъ суконщикъ у Моны.

— По всей вѣроятности, нѣсколько мѣсяцевъ.

— И вы намѣрены продолжать свои ботаническія экскурсіи?

— О да.

— На берегу есть кое-что интересное, только подальше того мѣста, откуда мы повернули. Не хотите-ли какъ нибудь пойти вмѣстѣ съ моей сестрой и со мной?

— Отчего же! Съ большимъ удовольствіемъ! — искренно обрадовалась Мона. — Несравненно удобнѣе искать растенія съ человѣкомъ, который знаетъ мѣстность.

— Такъ мы это устроимъ какъ-нибудь; надо будетъ назначить день; — онъ вздохнулъ; — только въ долгій ящикъ откладывать не слѣдуетъ: теперь осень.

Въ это время къ крыльцу подкатила телѣжка м-ра Хоггса. Суконщикъ вышелъ на улицу вслѣдъ за своими гостьями и помогъ имъ усѣсться.

— Да онъ сдѣлался настоящимъ кавалеромъ, — засмѣялась Рэчель, когда онѣ отъѣхали настолько далеко, что м-ръ Броунъ не могъ ихъ слышать. — Интересно знать, что скажутъ его сестры, если онъ вдругъ возьметъ, да и женится!

XVII.
Тетя Белль.

Косые лучи заходящаго солнца обливали мягкимъ свѣтомъ старую ферму съ просторнымъ гумномъ и аккуратно сложенными возлѣ него скирдами; тѣни смягчились и приняли темно коричневую окраску, когда, наконецъ, лошадка м-ра Хоггса остановилась у садовой калитки. Не успѣли онѣ сойти, какъ тетя Белль выбѣжала имъ навстрѣчу. Это была маленькая сгорбленная старушка нѣсколько страннаго вида; живые выразительные глазки ея зорко оглядывали посѣтительницъ сквозь золотые очки. Сила характера сказывалась въ каждой чертъ ея лица и фигуры, даже въ некрасивомъ чепцѣ, сѣромъ камлотовомъ платьѣ и бѣлоснѣжномъ передникѣ.

— Э, да это Рэчель Симпсонъ! Милости просимъ. Дикъ подержитъ лошадку.

— Это моя кузина, миссъ Маклинъ.

— Мона Маклинъ, — поправила обладательница этого имени.

Тетя Белль взяла ее за руку и принялась разглядывать совершенно безцеремонно, точно лошадь или корову, причемъ складка между бровями на лицѣ самой старухи обозначилось глубже.

— Эге, да она похожа на отца. Смотрите-ка, — носъ, подбородокъ…

— Д-да, — коротко отозвалась Рэчель. Она не любила говорить объ отцѣ Моны.

— Почему ты до сихъ поръ не замужемъ? — строго продолжала тетя Белль все не выпуская руки Моны.

— «Передовыя женщины въ наше время не выходятъ замужъ, сэръ, сказала она», — мелькнули знакомыя слова въ головѣ Моны, но она перефразировала ихъ: — Теперь не выходятъ замужъ. Это вышло изъ моды.

Лицо тети Белль утратило суровое выраженіе.

— Смотри! Явится какой-нибудь добрый молодецъ и…

— И тогда вы будете танцовать на моей свадьбѣ?

— А ужъ буду! — И тетя Белль тутъ же на порогѣ исполнила какое-то необычайное pas seul, затѣмъ круто повернулась и снова сурово сдвинула брови.

— Надѣюсь, ты умна?

— Благодарствуйте… По нынѣшнимъ временамъ, пожалуй, не изъ послѣднихъ.

— То-то! отецъ то у тебя былъ разумный человѣкъ.

— Я не подумала о немъ, — съ внезапной серьезностью отвѣтила Мона. — До него мнѣ далеко.

— Гдѣ же тебѣ! Онъ вѣдь былъ умница на рѣдкость. И красавецъ писаный! Я такого другого и не видывала!

— Развѣ вы видѣли его? Я не знала, что онъ бывалъ въ этихъ краяхъ?

— Какъ же не бывалъ! Онъ пріѣзжалъ сюда, лѣтъ, можетъ, двадцать пять тому назадъ, а то и больше, — тебя тогда, вѣрно, и на свѣтѣ не было. Захотѣлось ему взглянуть на домъ, гдѣ родился его отецъ, — ну и пріѣхалъ. Потолковали мы съ нимъ о старинѣ… Рэчель Симпсонъ тогда жила въ Дунди, а я — ты повѣришь, что я была первая красавица въ Тоуэрсѣ? Ей-Богу! Однако, пойдемте-ка въ домъ, я васъ угощу чаемъ.

— У насъ вездѣ ужаснѣйшій безпорядокъ, — говорила она Рэчели, входя въ безукоризненно опрятную гостиную. — Некогда присмотрѣть; съ тѣхъ поръ, какъ началась жатва, я спины не разгибала, — объясняла она, поминутно бѣгая въ кухню и обратно и накрывая на столъ.

— Вы бы заставляли прислугу больше работать, а то вы все сами.

— Дѣвчонокъ-то? Боже избави! Я терпѣть не могу, когда онѣ у меня вертятся передъ носомъ. Мнѣ гораздо лучше, когда я ихъ не вижу.

— Вы очень давно не заглядывали ко мнѣ.

— Я-то! Да я вѣдь никуда не ѣзжу и никого не вижу. Я въ церкви не была Богъ знаетъ сколько времени. Да и гдѣ ужъ мнѣ! Народъ только потѣшать. Смѣются вѣдь надъ старухой — горбатая, вишь, стала. Какъ-то приходилъ ко мнѣ священникъ. Погода въ тотъ день была убійственная: дождь какъ изъ ведра, зонтикъ у него вѣтромъ вывернуло; лицо все синее отъ холода — вы вѣдь знаете, какой онъ тощій да хилый. Идите, говорю, скорѣй, несчастный, погрѣйтесь у огонька. А онъ этакъ гордо выпрямился и говоритъ: «Почему это я несчастный?» — носъ это кверху: «Почему, говорить, я несчастный?» Уморилъ совсѣмъ! — Тетя Белль хлопнула себя ладонью по колѣну и расхохоталась.

Въ эту минуту мимо окна прошли м-ръ Хоггсъ и супругъ тети Белль, человѣкъ довольно невзрачной наружности.

— Пожалуйте, м-ръ Хоггсъ, чай васъ давно дожидается. Послушай, Дэвидъ, ты бы пошелъ переодѣлся. Развѣ въ такомъ видѣ можно разговаривать съ дамами?

Дэвидъ покорно удалился.

— Мы заходили къ Броунамъ, — сообщила Рэчель, — они просили насъ остаться пить чай.

— Вотъ какъ! Я ихъ ужъ давненько не видала.

— А какъ идутъ его дѣла, вы не знаете? — спросилъ м-ръ Хоггсъ. Тетя Белль выразительно пристукнула рукой по столу.

— У него въ лавкѣ товаръ отличный; все первый сортъ. Да вотъ бѣда: въ городѣ все можно купить дешевле, чѣмъ у мистера Броуна, а въ наше время люди только объ этомъ и думаютъ. Я сама всегда у него все беру. Нельзя сказать, чтобъ у него было большое призваніе къ торговому дѣлу; ну да ничего, въ послѣднее время онъ поумнѣлъ, меньше возится съ своими бабочками.

Гости еще не отпили чай, какъ тетя Белль ужъ принялась укладывать имъ на дорогу жирную утку и десятокъ свѣже-снесенныхъ яицъ, несмотря на кроткія возраженія со стороны Рэчели. Всѣ визиты Рэчели неизмѣнно заканчивались чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ, но она каждый разъ считала долгомъ протестовать; «хорошій тонъ» не позволялъ взять подарка иначе, какъ послѣ долгихъ упрашиваній.

М-ръ Хоггсъ начиналъ уже волноваться и торопилъ «дамъ».

— Пойдемъ, я тебя усажу, — сказала тетя Белль Монѣ. — Рэчель сейчасъ придетъ, она только надѣнетъ шляпку.

Какъ только они вышли въ садъ, старуха ласково положила руку за плечо Моны и шепнула:

— Тебѣ ничего, не худо живется у Рэчели?

— О нѣтъ, совсѣмъ не худо!

Тетя Белль покачала головой.

— Не мѣсто у нея такимъ, какъ ты…

Разговоръ былъ прерванъ появленіемъ миссъ Симпсонъ.

— Соберитесь къ намъ поскорѣе, — приглашала она.

— Ну, вы, пожалуй, скорѣе моего опять сюда соберетесь.

— Я, по крайней мѣрѣ, навѣрное! — вставила Мона. — Я какъ нибудь приду къ вамъ пѣшкомъ, тетя Белль.

— Господь съ тобой, дѣвочка! Вѣдь отсюда до Борроунесса очень далеко. Гдѣ же тебѣ дойти, ты пріѣзжай лучше на поѣздѣ…

— Вы думаете, не дойти? — засмѣялась Мона. — А вотъ посмотримъ!

И телѣжка покатилась.

— Зачѣмъ, зачѣмъ, зачѣмъ, — думала Мона по дорогѣ въ Кильвинни, — судьба не направила меня къ тетѣ Белль, вмѣсто Рэчели Симпсонъ!

XVIII.
Силуэтъ.

Нѣсколько дней подъ-рядъ свирѣпствовала страшная буря, которая повалила поперекъ дороги огромное дерево въ саду м-ра Гамильтона, и вмѣстѣ съ нимъ часть ограды, но небо, наконецъ, прояснилось, и солнышко вновь засіяло надъ картиной разрушенія.

— Я намѣрена прокатиться въ Кильвинни, — сказала за завтракомъ м-съ Гамильтонъ. — Я просто погибаю отъ недостатка свѣжаго воздуха. Надѣюсь, ты поѣдешь со мною, Ральфъ?

— Къ сожалѣнію, не могу, — былъ короткій отвѣтъ.

Надо сознаться, что у доктора Дудлея все зависѣло отъ настроенія.

— Глупости. Ральфъ! Ты и такъ корпишь цѣлые дни надъ этими ужасными книгами. И прошлый разъ ты отказался, когда я тебя просила поѣхать со мной; а это было сто лѣтъ назадъ, еще до грозы. Это же невозможно: только и слышишь — «нѣтъ» да «нѣтъ!»

— Очень жаль, что я раньше не умѣлъ говорить: «нѣтъ», — выговорилъ онъ мрачно, но тотчасъ же, вспомнивъ, что у старушки только и радости, что онъ, всталъ и ласково положилъ ей руку на плечо.

«Я былъ лѣнивцемъ, а теперь скакать во весь опоръ

Я долженъ…»

продекламировалъ онъ, стараясь говорить веселымъ тономъ.

— Право, Ральфъ, слушая тебя, можно подумать, что ты истасканный старый roué. Да что жъ бы со мной было, еслибъ ты эти два года занимался практикой! Ты самъ отлично знаешь, что во всей Шотландіи не сыщешь человѣка, образованнѣе тебя — я имѣю въ виду общее образованіе. Профессоръ Андерсонъ еще недавно мнѣ говорилъ, что тебя ни на чемъ не поймаешь: зайдетъ ли рѣчь о какомъ-нибудь никому невѣдомомъ озерѣ въ Средней Африкѣ, или о философіи Гегеля, о гимнахъ коптовъ или о постройкахъ Переходнаго періода, — вездѣ ты дома, обо всемъ этомъ ты можешь разсуждать такъ же свободно, какъ о погодѣ. Я ему сказала, чтобъ онъ включилъ въ свой перечень и послѣднюю моду въ области дамскихъ шляпъ.

Ральфъ не могъ не разсмѣяться.

— Нѣтъ, тетя, это слишкомъ зло. Вы знаете, что это не по моей части. Тутъ я могу только удивляться, но ничего не понимаю.

— Но все-таки ты поѣдешь со мной?

— Ахъ вы, хитрая, льстивая старушка! Да пожалуй, придется поѣхать. Такъ и быть — ночью посижу лишній часокъ. Воображаю, какъ вы въ молодости вертѣли нашимъ братомъ, если вы и теперь знаете всѣ слабыя струнки мужчинъ и такъ хорошо умѣете льстить имъ!

— Въ молодости было совсѣмъ не то, — спокойно возразила старушка. — Чтобъ изучить людей, нужно много времени, цѣлая жизнь.

Онъ опять засмѣялся, поцѣловалъ ее въ лобъ и попросилъ кусочекъ торта. Сильно ошибались тѣ, кто жалѣлъ молодого доктора, находя, что онъ долженъ скучать въ обществѣ старой тетки.

Толстый старый кучеръ подалъ къ крыльцу жирную старую лошадь, и они покатили мелкой рысцой.

— Надо заѣхать въ Киркстоунъ, сказать Хётчисону, чтобы онъ поправилъ ограду. Экая жалость, что такое огромное дерево свалило грозой — точно теряешь стараго друга! Зато дровъ у насъ зимой будетъ вдоволь. Вотъ увидишь, какой костеръ мы разведемъ въ честь твоего возвращенія.

— Отличное дѣло! — особенно послѣ лондонской экономической топки; къ тому же, мы должны хорошенько отпраздновать Рождество. Если вы будете чувствовать себя молодцомъ, я не пріѣду до лѣта, пока не сдамъ всѣхъ экзаменовъ. Въ мои годы проваливаться не полагается. Ай-ай, взгляните ка на эту пшеницу!

Урожай обѣщалъ быть хорошимъ — до бури, но теперь всѣ скирды намокли отъ дождя, а еще не сжатые колосья прибило къ землѣ.

— Теперь придется не косить, а жать серпами, — вздохнула старушка. — Задала намъ работы эта буря!

Они проѣхали мимо Кильвинни, толкуя о близкомъ отъѣздѣ доктора Дудлея и высчитывая, когда онъ можетъ вернуться.

— Что за странный видъ у этого парохода! — сказала вдругъ м-рсъ Гамильтонъ. Поврежденъ онъ, что ли? Ты не видишь?

— Вы знаете, что я дальше, чѣмъ на два шага впередъ, ужъ ничего не вижу. А глаза свои я оставилъ дома.

Тетка подала ему полевой бинокль, и онъ началъ пристально всматриваться.

— Ну, знаете, я не могу отличить вашего парохода отъ арки моста. Впрочемъ, это и не удивительно.

Прежде чѣмъ возвратить бинокль, онъ разсѣянно обвелъ глазами берегъ и увидалъ вдали двѣ туманныхъ фигуры, мужскую и женскую, пригнувшіяся къ землѣ.

Онъ, пожалуй, и не обратилъ бы на это вниманія, но мужчина былъ безъ шляпы, и эти двѣ одинокія фигуры на песчаныхъ дюнахъ напомнили доктору Дудлею фигуры молящихся въ Angelus'ѣ, Милле. Ои засмѣялся, навелъ бинокль, какъ ему было удобнѣе, и сталъ разсматривать ихъ.

Какъ разъ въ это время женщина выпрямилась, и силуэтъ ея ясно вырисовался между землею и небомъ. Онъ тотчасъ узналъ эту стройную, молодую фигуру, но вотъ вопросъ, кто мужчина? Дудлей тщательно разглядывалъ ничего не подозрѣвавшаго незнакомца — но напрасно. Онъ никогда раньше не видалъ этого субъекта.

М-рсъ Гамильтонъ, сама того не зная, пришла къ нему на помощь. Она взяла у него бинокль и снова навела его на пароходъ.

— Нѣтъ, не могу узнать. Должно быть, этотъ пароходъ зашелъ сюда для ремонта. А это вѣрно м-ръ Броунъ, суконщикъ изъ Кильвинни. Ты знаешь, онъ вѣдь замѣчательный ботаникъ — очень знающій человѣкъ, только талантъ свой держитъ подъ спудомъ. Должно быть, это съ нимъ одна изъ его сестеръ. Говорятъ, онъ никогда не показывается съ другими женщинами.

— Вѣдь этакое нахальство! — невольно вырвалось у Дудлея.

— Что съ тобой, Ральфъ? Что ты хочешь сказать? Ты вѣчно коришь меня дворянскими предразсудками, но даже я не имѣю ничего противъ того, чтобы ремесленникъ или торговецъ занимался въ свободное время наукой, если это не мѣшаетъ ему хорошо вести себя и знать свое дѣло. Очень жаль, что другіе молодые люди изъ этого сословія не слѣдуютъ его примѣру. Это удержало бы ихъ отъ многаго дурного.

— Да, да, — разсѣянно подтвердилъ д-ръ Дудлей.

Это была странная непослѣдовательность, но въ объясненія онъ не вдавался, а тетка его слишкомъ привыкла къ такимъ неожиданнымъ паузамъ въ разговорѣ съ племянникомъ, чтобы обратить на это особенное вниманіе.

---

Д-ръ Дудлей не былъ влюбленъ въ Мону. Онъ былъ твердо убѣжденъ, что вообще не способенъ любить. Его привлекали всѣ женщины, сколько-нибудь и въ какомъ бы то ни было отношеніи приближавшіяся къ его идеалу: любящая жена и мать, артистка, хорошенькая танцовщица, строгая студентка — поборница женскихъ правъ, хорошая хозяйка и краснорѣчивая ораторша — въ каждой изъ нихъ онъ видѣлъ воплощеніе одной изъ чертъ, присущихъ вѣчному идеалу женщины, но желать, чтобы всѣ эти черты были соединены въ одной, ему даже не приходило въ голову. Онъ восхищался каждой въ отдѣльности, довольствовался тѣмъ, что находилъ, и не требовалъ большаго. Онъ очень любилъ бывать въ женскомъ обществѣ, но, покидая его, анализировалъ своихъ собесѣдницъ такъ же спокойно, какъ если бы онѣ были мужчинами. Впроченъ, «анализъ» здѣсь едва ли подходящее слово, ибо д-ръ Дудлей не столько изучалъ характеръ, сколько угадывалъ ихъ по наитію, хотя человѣкъ, мало его знающій, не предположилъ бы въ немъ этой любопытной способности.

Мона очень удивилась бы, если бы знала, насколько его оцѣнка ея личности правильнѣе оцѣнки сагиба. Онъ почти съ перваго взгляда понялъ, что передъ нимъ существо сложное и вмѣстѣ простое, сдержанное и въ то же время чуждое всякихъ условностей; онъ почти съ первой встрѣчи сообразилъ, что за будущее, конечно, ручаться нельзя, во въ настоящемъ идея пола для нея просто-на-просто не существуетъ. Не даромъ она назвала его simpatico. Чуткость его доходила почти до геніальности.

Правда, ни одна женщина и не нравилась ему такъ, какъ Мона. Онъ постоянно думалъ о ней и порой ловилъ себя на желаніи, чтобы она не была «племянницей миссъ Симпсонъ». А между тѣмъ, эта убогая обстановка придавали ей что-то пикантное и трогательное, какую-то особую прелесть, будившую въ душѣ Дудлея чувство почти отцовской нѣжности къ ней, — чувство, на которое онъ вовсе не считалъ себя способнымъ, такъ какъ докторъ Дудлей былъ прежде всего завзятымъ холостякомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — думалъ онъ, закуривая послѣобѣденную сигару въ уютной «курилкѣ», — она не интересуется этимъ субъектомъ. Этого не можетъ быть. Оеа не такъ глупа. Живи она лѣтъ пятьдесятъ назадъ, это было бы все en régie. Она не задумалась бы выйти за него замужъ и считала бы, что сдѣлала прекрасную партію. Она сдѣлалась бы прекрасной хозяйкой, варила бы пиво и рожала дѣтей, а ея внучки учились бы теперь въ начальной школѣ въ Ньюнгэмѣ, или Джиртонѣ.

— Но вѣдь и для нея еще не поздно начать. Еслибъ только моя милая старушка не была такой завзятой консерваторшей, я упросилъ бы ее платить за образованіе миссъ Маклинъ. Клянусь Юпитеромъ! для нея это было бы дѣйствительно образованіе, а не просто ученье, какъ это бываетъ съ большинствомъ женщинъ; — но будь у тетушки лишнія деньги, она навѣрно предпочла бы надѣлить миссъ Маклинъ приданымъ и выдать ее замужъ за суконщика.

Ему и въ голову не приходило сомнѣваться, что Мона постоянная жительница Борроунесса. Тетка говорила о ней именно въ этомъ смыслѣ, въ тотъ единственный разъ, когда имя Моны было произнесено между ними. Старушка думала, что рѣчь идетъ о настоящей, родной племянницѣ миссъ Симпсонъ, не подозрѣвая, что та уѣхала въ Америку; Ральфъ же не зналъ никого другого, кто могъ бы дать ему желаемыя свѣдѣнія о помощницѣ миссъ Симпсонъ. Она, очевидно, училась гдѣ-нибудь — это замѣтно по произношенію; что же касается прочаго, онъ всегда утверждалъ, что дѣвушки въ низшихъ слояхъ буржуазіи нерѣдко получаютъ очень сносное воспитаніе, и если одна изъ тысячи съумѣла воспользоваться имъ, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго.

XIX.

На другой день, пока м-рсъ Гамильтонъ дремала въ креслѣ послѣ обѣда, д-ръ Дудлей, какъ всегда, засѣлъ за свои книги, но у него такъ болѣла голова, что вскорѣ онъ долженъ былъ оставить занятія.

— За каждый часъ работы сегодня мнѣ придется отдыхать два часа завтра, — сказалъ онъ себѣ и, взявъ съ полки томикъ стихотвореній, отправился на берегъ.

И другіе люди, кромѣ Моны, знали о существованіи «Замка Маклинъ», можетъ быть, даже подмѣтили ея пристрастіе къ этому мѣсту. Дудлей вдвое скорѣе ея дошелъ до ея излюбленной скалы и быстро вскарабкался по высокимъ неровнымъ ступенькамъ. Тамъ, комфортабельно расположившись на самой вершинѣ, сидѣла та, кѣмъ были заняты его мысли; на колѣняхъ ея лежалъ раскрытый альбомъ, а рядомъ старый, видавшій виды ящикъ съ красками. Дудлей былъ слишкомъ артистъ въ душѣ для того, чтобы самому портить краски и пачкать бумагу, но онъ понималъ разницу между однимъ ящикомъ съ красками и другимъ и сразу проникся должнымъ уваженіемъ къ художницѣ.

— Прошу извиненія. Такъ и вамъ извѣстно это мѣстечко?

— Это моя личная собственность, Замокъ Маклинъ, — выговорила она не торопливо, съ яснымъ достоинствомъ, ни мало не напоминавшимъ ея манеры держать себя съ покупателями; это была совсѣмъ не та живая, веселая, подвижная Мона, какую онъ привыкъ видѣть въ лавкѣ.

Онъ низко поклонился.

— Я не помѣшаю вамъ, если останусь?

— Ничуть. — Она наклонила голову на бокъ, критически разсматривая написанное ею небо. — Конечно, въ томъ случаѣ, если ваша шляпа не будетъ закрывать отъ меня пейзажа. — Какъ перемѣнилась погода, не правда ли?

— Какая чудная буря! — вскричала она съ восторгомъ, откладывая въ сторону кисть. — Вотъ когда этотъ берегъ и скалы были въ своей стихіи! Какъ хороши эти огромные валы, разсыпающіеся огромными, фонтанами пѣны! Дивное зрѣлище! — для одного этого стоить жить.

— Неужели вы приходили сюда во время бури!

— Каждую свободную минуту. Почему же нѣтъ? Въ такомъ первобытномъ мірѣ промокнуть не страшно.

Она посмотрѣла на книгу, которую онъ держалъ въ рукахъ, и снова принялась за рисованіе. Вѣдь оба пришли сюда не для разговоровъ, зачѣмъ же стѣсняться?

— Эта книга не для дамъ, — началъ онъ, хотя съ учащейся дѣвушкой онъ не счелъ бы этой оговорки необходимой, — но, я думаю, здѣсь, найдутся двѣ-три вещицы, которыя понравятся вамъ.

Она улыбнулась, очень довольная. Она не забыла, какъ онъ читалъ, ей въ первый разъ…

Мона скоро бросила рисовать и слушала, склонивъ голову на руку. Вдругъ онъ захлопнулъ книгу, говоря:

— А теперь я жду награды. Можно посмотрѣть ваши рисунки?

Она смутилась и покраснѣла. Какъ исполнить его просьбу? Эскизы набросанные въ Норвегіи, Италіи, Саксонской Швейцаріи еще можно бы какъ-нибудь объяснить; но что сказать о портретахъ «почтенныхъ синьоровъ», экзаменовавшихъ ее въ Бёрлингтонъ-гоузѣ? — о каррикатурѣ, надъ которой хохотала вся школа — изображавшей Mademoiselle Люси за перевязкой раны? — наконецъ о ея шедеврѣ, этюдѣ анатомическаго зала?

— Я обѣщала Рэчели свято сохранить ужасную тайну и намѣрена сдержать слово, — иронически говорила она самой себѣ. Однако ей стоило нѣкотораго усилія отказать. Нѣкоторые изъ рисунковъ были, безспорно недурны въ своемъ родѣ, и она съ удовольствіемъ показала бы ему ихъ; кромѣ того, ей были очень непріятно навлечь на себя подозрѣніе въ ложной скромности.

— Мнѣ жаль вамъ отказать, но я предпочла бы не показывать вамъ альбома.

Онъ удивился, но на такой рѣшительный отвѣтъ возражать было нечего.

— Если хотите, — застѣнчиво молвила она, — я попытаюсь отплатить вамъ тою же монетой, хотя и худшаго достоинства. Я вамъ почитаю, а вы закройте глаза и прислушивайтесь къ плеску волнъ. Это одинъ изъ моихъ идеаловъ счастья.

Мона взяла книгу и стала читать, но Дудлей не закрывалъ глазъ. Голосъ ея не былъ такъ красивъ и глубокъ, какъ у него, но все же былъ симпатиченъ и читала она выразительно. Его интересовалъ выборъ стихотворенія, онъ съ удовольствіемъ слушалъ ее, но еще съ большимъ удовольствіемъ наблюдалъ за этимъ измѣнчивымъ, подвижнымъ лицомъ. Она какъ будто не читала, а говорила стихи наизусть; глаза ея были устремлены вдаль, лицо, озаренное какимъ-то внутреннимъ свѣтомъ, въ эту минуту было безусловно прекрасно. Въ первый разъ въ умѣ Дудлея мелькнула опредѣленная мысль, что онъ хотѣлъ бы, чтобъ у матери его дѣтей было такое лицо.

— Она способна облагородить человѣка помимо его воли, — подумалъ онъ, но вслухъ спросилъ только:

— Вы знаете это стихотвореніе?

— Да.

— А тѣ, которыя я читалъ.

— Не всѣ. Нѣкоторыя знаю.

Наступило минутное молчаніе.

— Имѣете вы хоть какое-нибудь понятіе о томъ, какъ напрасно вы тратите силы и жизнь? — спросилъ онъ вдругъ.

Мона покраснѣла и хотѣла что-то отвѣтить. Въ это мгновеніе налетѣвшій вѣтеръ вырвалъ листокъ изъ ея альбома и сбросилъ его внизъ.

Она засмѣялась, обрадовавшись предлогу перемѣнить разговоръ.

— Судьба очевидно рѣшила, что вы увидите этотъ эскизъ. — И она протянула ему листокъ.

Рисунокъ изображалъ полненькую, загорѣлую, краснощекую дѣвушку, примѣряющую передъ зеркаломъ простенькую шляпку. Вокругъ въ туманѣ виднѣлись перья, цвѣты, блестящія украшенія для шляпъ, а въ круглыхъ глазахъ дѣвушки выражался положительный ужасъ передъ скромной шляпкой, украшавшей ея собственную голову.

Внизу было подписано рукою Моны:

«Стоитъ ли послѣ этого жить?»

Дудлей засмѣялся.

— Съ этимъ рисункомъ, вѣроятно, связана какая-нибудь исторія?

— Да, нѣчто въ этомъ родѣ.

И она нѣсколько ироническимъ тономъ передала ему свой разговоръ съ молоденькой служанкой, ея первой заказчицей.

— Беру назадъ свои слова, — молвилъ онъ серьезно; — вы не напрасно тратите силы. Дай Богъ каждому достигнуть такихъ результатовъ!

— Не заставляйте меня чувствовать свою глупость еще сильнѣе, чѣмъ я ее чувствую.

— Глупость! Я желалъ бы, чтобъ въ этомъ мѣстечкѣ нашлись еще глупцы, чтобы оцѣнить васъ, — напримѣръ, Рёскинъ!

— Я и то пробовала утѣшать себя мыслью о Рёскинѣ, — засмѣялась она, но въ смѣхѣ ея слышались слезы. — Впрочемъ, это вѣдь только присказка, а сказка впереди. Съ тѣхъ поръ я получила нѣсколько заказовъ на такія же шляпы; къ сожалѣнію, надо сознаться, что онѣ больше нравились матерямъ моихъ заказчицъ, чѣмъ самимъ дѣвушкамъ. Съ одной изъ нихъ я и написала этотъ эскизъ. Вы видали когда-нибудь старую экономку полковника Лауренса? Она, говорятъ, большая чудачка.

— О да. «Полковникова Дженни» личность извѣстная.

— Дочь ея нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ поступила на мѣсто и какъ-то на дняхъ пришла въ гости къ матери, «притащивъ все свое жалованье на спинѣ», какъ выразилась старая Дженни. Та страшно разозлилась и послала ее ко мнѣ, чтобъ я сдѣлала ей шляпку, «какъ у Полли изъ Тоуэрса». Надо было видѣть, съ какимъ ужасомъ она надѣла на себя эту шляпку! Вотъ она здѣсь какъ разъ такая, какой была тогда — этакое жалкое маленькое созданьице, розовое, пухленькое и страшно пестро одѣтое. Мнѣ самой хотѣлось попросить ее снять эту шляпку. Уговаривать ее — это было все равно, что читать наставленія бабочкѣ.

— Да, какъ-то не считаешь себя вправѣ мѣшать бабочкамъ человѣческой породы оставаться бабочками, пока не увидишь, что онѣ кружатся возлѣ огня.

— Еслибъ хоть знать навѣрное, стоятъ ли пытаться спасти ихъ, — а то дѣйствуешь по вдохновенію. Впрочемъ, эта маленькая Магги еще не изъ худшихъ экземпляровъ. Она въ сущности славная дѣвочка. Я даже не удивлюсь, если у нея окажется гдѣ-нибудь что-нибудь вродѣ души.

— Ее тоже зовутъ Магги? — усмѣхнулся д-ръ Дудлей, вглядываясь въ полудѣтское личико, изображенное ни эскизѣ. — Онѣ здѣсь всѣ Магги. Просто надоѣдаетъ слышать на каждомъ шагу это имя.

— Развѣ? А мнѣ такъ нѣтъ. Королева Маргарита моя любимая героиня и кромѣ того моя патронша.

— Васъ зовутъ Маргаритой? Къ вамъ идетъ это имя. Оно безспорно прекрасно; можетъ быть потому-то меня такъ и злитъ это безсмысленное «Магги».

Мона хотѣла сказать, что это ея второе имя и что такъ ее никто не называетъ, но его лицо сдѣлалось вдругъ такъ серьезно, что она не рѣшалась заговорить, чтобы не испортить его настроенія. Какъ часто какой-нибудь пустякъ, не во время сказанное или несказанное слово бросаетъ тѣнь, или свѣтъ на все наше будущее!

Нѣсколько минутъ оба молчали. Д-ръ Дудлей видимо хотѣлъ что-то сказать и не рѣшался, затѣмъ вдругъ, безъ всякихъ предисловій, поддаваясь какому-то непреодолимому побужденію, началъ разсказывать ей исторію своей жизни. Быть можетъ, ему хотѣлось знать, какъ отнесется, что скажетъ о ней даровитая женщина. Онъ несомнѣнно считалъ Мону совершенно исключительнымъ существомъ, съ которымъ можно было говорить, не стѣсняя себя никакими общепринятыми правилами.

— Я вышелъ изъ гимназіи шестнадцати лѣтъ, нагруженный книгами, медалями и т. п. На образованіе мое была ассигнована довольно крупная сумма, и я мотъ расходовать ее по желанію; это была не вина моя, а несчастье. Я иногда готовъ завидовать людямъ, родители которыхъ распоряжаются ими, не спрашивая ихъ мнѣнія.

"Я пробылъ три года въ Эдинбургскомъ университетѣ и вышелъ оттуда магистромъ философіи. Есть ученыя степени хуже этой. Правда, она не даетъ ни настоящаго образованія, ни университетскаго закала, ни житейскаго опыта, но зато даетъ солидный фондъ общихъ, полезныхъ знаній, которымъ не слѣдуетъ пренебрегать и который не настолько тяжеловѣсенъ, чтобы заглушить въ человѣкѣ дремлющую искру геніальности, буде таковая имѣется. Разумѣется, а priori нельзя сказать, какъ повліяетъ на человѣка образованіе.

"Уѣзжая изъ Эдинбурга, я заявилъ профессорамъ о своемъ желаніи поступить въ Кэмбриджъ. Профессоръ классической литературы совѣтовалъ мнѣ продолжать заниматься древними языками; профессоръ математики заклиналъ меня посвятить себя «вѣчной истинѣ»; — онъ находилъ, что математическія науки единственная форма проявленія этой истины, доступная вѣчно заблуждающемуся человѣчеству. Я же рѣшилъ заняться естествознаніемъ. Въ то время обо этомъ такъ много говорили, придавали такъ много значенія даже минимальному уровню знаній въ этой области, что я вообразилъ себѣ, будто трехъ лѣтъ добросовѣстнаго труда достаточно, чтобы отдернуть завѣсу, скрывающую истину. Вначалѣ, пока надежда была во мнѣ сильна, я работалъ съ энтузіазмомъ, потомъ немного поостылъ, убѣдившись, что въ моей власти самое большее приподнять уголокъ завѣсы, а за нею останется еще цѣлая бездна неизвѣданнаго, и что человѣчеству развѣ, можетъ быть, черезъ триста лѣтъ удастся достигнуть того, чего я надѣялся достигнуть въ три года. Разумѣется, я могъ бы внести въ общую сокровищницу трудовъ и изысканій ничтожную долю своего личнаго труда, но для этого не могу сказать, чтобъ я особенно годился. Вообще самое главное затрудненіе для меня было опредѣлить, на что я собственно годенъ. Какъ бы такъ ни было, я сдалъ экзаменъ и получилъ ученую степень.

— Перваго разряда? — полюбопытствовала Мона.

— Третьяго, — презрительно отвѣтилъ онъ, — но вѣдь я учился не для диплома. И умственно я сильно выросъ за эти три года, — можетъ быть, благодаря самымъ условіямъ жизни въ Кэмбриджѣ. А, можетъ быть, я достигъ бы гораздо большаго на равнинахъ Тибета.

Онъ глубоко перевелъ духъ. Онъ почти забылъ, съ кѣмъ говорить: ему хотѣлось только излить свою душу. Да и не бѣда, если она не пойметъ того или другого въ отдѣльности; общій смыслъ разсказа она все-таки должна уловить.

— Ну-съ, затѣмъ я около двухъ лѣтъ путешествовалъ, слушалъ лекціи въ Гейдельбергѣ, Геттингенѣ, Іенѣ. По вечерамъ слушалъ хорошую музыку, въ свободное время осматривалъ соборы и картинныя галлереи. Затѣмъ вернулся домой, рѣшивъ избрать профессію. Выбралъ я медицину, главнымъ образомъ, по той же причинѣ, какую уже приводилъ вамъ, поселился въ Лондонѣ и началъ готовиться къ экзамену въ колледжѣ. Вы спросите: почему я не поступилъ въ университетъ? Да, оно было бы лучше! Но видите ли, я уже вышелъ изъ того возраста, когда мальчики «учатся» легко и блистательно держатъ экзамены. Къ тому же, за два года путешествій, занятій искусствомъ, музыкой и философіей, мои познанія по математикѣ, классикамъ и естественнымъ наукамъ порядкомъ-таки повывѣтрились изъ моей головы, хотя почему-то принято думать, что должно быть обратное.

"Черезъ полгода я уже ненавидѣлъ медицину. Употребляя излюбленное здѣсь выраженіе, я находилъ, что она — «ни рыба, ни мясо, ни птица, ни копченая селедка», не искусство, не наука, не литература, не философія, но отвратительное попурри изъ всѣхъ четырехъ, съ громадной, преобладающей примѣсью самаго безсовѣстнаго вранья. До тѣхъ поръ я работалъ добросовѣстно, но нравственной заслуги въ томъ не было, ибо я работалъ con amore. Когда же amor изсякъ, я почти пересталъ работать. Я выбралъ эту профессію потому, что она требовала невиднаго и безмолвнаго труда, во именно въ эти годы и говорилъ больше, чѣмъ когда-либо; должно быть, это природа мстила за произведенное надъ нею насиліе. Я читалъ все, что угодно, только не медицинскія книжки, бывалъ въ самыхъ разнообразныхъ кружкахъ, но только не въ обществѣ врачей, — но тѣмъ не менѣе подвигался впередъ. На первомъ экзаменѣ я прошелъ фуксомъ, на второмъ тоже. Недостаткомъ апломба я не страдалъ; у меня всегда была на готовѣ блестящая теорія на подмогу къ мало убѣдительнымъ фактамъ, а на нѣкоторыхъ экзаменаторовъ это очень дѣйствуетъ. Когда пришлось готовиться къ выпускному экзамену, я возненавидѣлъ хирургію, потому что плохо зналъ анатомію. Медицину, вѣроятно, постигла бы та же участь, но я много занимался физіологіей въ Кембриджѣ, въ лабораторіи Гаскелля, — въ сущности, даже больше, чѣмъ это было необходимо, такъ какъ предполагаемая связь между физіологіей и медициной чисто фиктивная. Можетъ быть, это покажется невѣроятнымъ, но я прошелъ и на выпускномъ экзаменѣ, благодаря тому, что пробивался, такъ сказать, и костями, и зубами. Если мнѣ укажутъ человѣка, который выдержалъ всѣ три экзамена съ меньшимъ запасомъ званій, чѣмъ вашъ покорный слуга, я сочту долгомъ пожать ему руку: его есть съ чѣмъ поздравить.

«Затѣмъ слѣдовало начать пріискивать практику, или locum tenency, но, прежде чѣмъ приняться за это, я поѣхалъ въ Кембриджъ повидаться съ друзьями. Тамъ я часто встрѣчался съ Діармидомъ, профессоромъ анатоміи. Не знаю, слыхали ли вы о немъ, но этотъ человѣкъ способенъ вдохнуть жизнь въ мертвыя кости. Это настоящій ученый, отъ головы до пятъ, съ огромнѣйшей эрудиціей, но ничуть не педантъ, съ умомъ, открытымъ для каждаго проблеска новаго свѣта».

Густая краска залила лицо Моны, но, къ счастью, д-ръ Дудлей не смотрѣлъ въ ея сторону. Она была сильно склонна думать, что сказанный профессоръ фигурировалъ въ числѣ другихъ «почтенныхъ синьоровъ» на страницахъ ея альбома.

— Странное дѣло! — продолжалъ Дудлей. — Всю мою жизнь, въ то время, какъ другіе люди блуждали во мракѣ, мнѣ казалось, что я вижу свѣтъ истины, а занявшись медициной, я вдругъ потерялъ его изъ виду… А, да не стоитъ распространяться объ этомъ. Однимъ словомъ, я написалъ свои «Страданія Вертера»; — будемъ надѣяться, что это послѣднія, — а затѣмъ поступилъ въ лондонскій университетъ и началъ всю работу съизнова.

Онъ остановился и вдругъ почувствовалъ себя неловко: точно ни съ того, ни съ сего взялъ, да и расхвастался.

— Не понимаю только, съ какой стати я вамъ разсказываю все это, — прибавилъ онъ нѣсколько суше.

— Я нахожу, что это прямо подвигъ — начать сначала, — выговорила Мона. — Всѣ эти годы не потеряны; изъ васъ выйдетъ чудеснѣйшій докторъ, а когда-нибудь, можетъ быть, вы и сами будете знаменитымъ профессоромъ. Вы теперь на какомъ курсѣ?

— Вступительный экзаменъ я выдержалъ тогда же, а черезъ полгода сдалъ предварительный научный по всѣмъ предметамъ. Въ іюлѣ я буду держать переходный на старшій курсъ, а черезъ два года выпускной. Только бы мнѣ сдать переходный, — тогда у меня камень свалится съ души. Все-таки надо имѣть немножко гражданскаго мужества, чтобы идти бокъ о бокъ съ мальчишками — вѣдь студенты всѣ почти гораздо моложе меня.

— Зато это очень полезно для нихъ.

Мона была бы рада душой заплатить откровенностью за откровенность, разсказавъ ему свою собственную исторію. И къ чему она дала Рэчели это нелѣпое обѣщаніе?.. Но что подумаетъ Рэчель, если она попроситъ ее разрѣшить сдѣлать исключеніе въ пользу д-ра Дудлея? Нѣтъ, это слишкомъ смѣшно! Она не узнавала себя: та ли это Мона Маклинъ, которая изучала медицину въ Лондонѣ?

— Однако, уже больше пяти, — сказалъ д-ръ Дудлей, взглянувъ на часы.

Мона вскочила на ноги и вдругъ съ облегченіемъ вспомнила, что Рэчель пошла въ гости и, слѣдовательно, ей не зачѣмъ торопиться.

— Все-таки мнѣ слѣдовало вернуться во-время, чтобы помѣшать ей надѣть красную шляпку, — подумала она, чувствуя маленькое угрызеніе совѣсти.

— А завтра вы придете сюда рисовать? — спрашивалъ докторъ Дудлей, идя рядомъ съ ней по дорогѣ.

— Завтра? Нѣтъ, кузина хочетъ свезти меня въ Сентъ-Рульсъ.

— Я думалъ, что миссъ Симпсонъ ваша тетка.

— Нѣтъ; она двоюродная сестра моего отца; у меня мало родныхъ. Самъ не зная почему, Дудлей вздохнулъ съ облегченіемъ.

— Мнѣ слѣдовало бы сообразить, что моей старушкѣ неоткуда знать всю подноготную о здѣшнихъ обывателяхъ.

— Вы никогда не бывали въ Сентъ-Рульсѣ? — спросилъ онъ громко. — Вамъ предстоитъ большое наслажденіе. Тамъ чуть не каждый камень имѣетъ свою исторію. Однако мнѣ пора, я обѣщалъ встрѣтиться съ теткой въ Киркстоунѣ. Ненавижу слово «прощайте», а вы?

— Я тоже.

Онъ какъ-то стремительно повернулся къ ней и протянулъ руку.

— И такъ, пока…

— Sans adieu!

---

Войдя въ мрачную маленькую гостиную, Мона вздохнула. Какъ старательно не провѣтривала она домъ въ отсутствіе Рэчели, стоило закрыть окна, и черезъ пять минутъ воздухъ во всѣхъ комнатахъ становился опять сырой и затхлый.

Осенніе вечера были холодны, но бѣлыхъ занавѣсей еще не сняли, — законы мидянъ и персовъ требовали строгаго соблюденія срока, — и, какъ ни любила Мона погрѣться у комелька, нужно было, чтобы термометръ упалъ очень низко для того, чтобы она рѣшилась искать убѣжища въ кухнѣ Салли, за исключеніемъ субботъ, когда во всемъ домѣ производилась по утрамъ генеральная чистка.

Чай былъ поданъ и ждалъ ее съ пяти часовъ.

Мона опять вздохнула, отодвинула отъ себя холодныя тартинки, налила въ чашку перестоявшагося чаю и вся съежилась отъ холода, взглянувъ на нетопленный каминъ. Но черезъ минуту всѣ ея горести были забыты. На каминѣ, прислонившись къ стеклянному колпаку, покрывающему часы, и дружески улыбаясь ей черезъ комнату, стоялъ большой, толстый, красивый конвертъ, надписанный рукою леди Мунро.

— Gaudeamus igitur!

Какъ хорошо, что письмо пришло въ отсутствіе Рэчели. Теперь она можетъ извлечь изъ него maximum наслажденія. Она тихонько, на ципочкахъ подкралась къ письму, боясь, какъ бы оно не «растаяло въ воздухѣ» у нея на глазахъ, осторожно взяла его, разсмотрѣла штемпель, вдохнула въ себя тонкій ароматъ, живѣе всего прочаго напоминавшій ей прелестную граціозную женщину въ изящной гостиной на Глочестеръ-плэсѣ, и, наконецъ, перочиннымъ ножикомъ вскрыла конвертъ.

Тамъ было цѣлыхъ три письма, три сокровища, одно отъ сэра Дугласа, начинавшееся: «Дорогая моя дѣвочка…», другое отъ леди Мунро — «Моя милочка Мона…» и третье отъ Эвелины — «Мой дорогой, любимый другъ…»

Письма эти не блистали умомъ и остроуміемъ, но были всѣ три очень ласковыя и характерныя; Мона смѣялась и плакала надъ ними свернувшись клубочкомъ въ углу стариннаго дивана съ прямою жесткою спинкой. Сэръ Дугласъ писалъ грубовато, по отечески и, какъ всегда, напрямикъ; леди Мунро подчеркивала каждое слово, которое она подчеркнула бы въ разговорѣ. «Дугласъ такъ скучалъ и былъ такъ такъ грубъ послѣ твоего отъѣзда! Онъ и теперь постоянно говоритъ о тебѣ, постоянно». Эвелина подробно описывала все, что они дѣлали съ тѣхъ поръ, какъ разстались съ Моной, прерывая свой разсказъ увѣреніями въ дружбѣ. «Мы съ мамой почти сейчасъ же уѣхали въ Каннъ, — писала она. — Отца само собой невозможно было увезти изъ Шотландіи до тѣхъ поръ, пока на болотахъ оставалась хоть одна птица. Пиши мнѣ побольше и почаще. Твои письма всегда такія прелестныя». Всѣ трое неоднократно напоминали Монѣ о ея обѣщаніи провести вмѣстѣ съ ними будущее лѣто.

— Какъ они добры! — повторила Мона. — Какъ они добры!

Въ ранней юности Мона, какъ всѣ школьницы, страстно привязывалась къ подругамъ и жестоко убивалась, когда «вѣчная дружба» измѣняла ей. «Съ этихъ поръ, — говорила она себѣ, — я не стану вѣрить ни въ дружбу, ни въ постоянство. Я буду помнить, что здѣсь у меня не можетъ быть пребывающаго града, даже въ сердцахъ тѣхъ, кого я люблю, и не буду цѣпляться ни за жизнь, ни за любовь».

И даже теперь, когда время исцѣлило ея сердце и сдѣлало ее человѣчнѣе, истинная дружба и постоянство неизмѣнно вызывали въ ней чувство радостнаго удивленія. На каждомъ шагу оказывалось, что люди относятся къ ней гораздо лучше, чѣмъ она осмѣливалась надѣяться.

Она все еще перечитывала письма, когда вернулась кузина.

— Ну, нечего сказать, хорошія вещи я узнала!.. — еще на дорогѣ воскликнула Рэчель. — Помните, какъ я мучилась на той недѣлѣ съ м-рсъ Робертсонъ, уча ее вышиванью? Ну-съ, оказывается, что вчера у нея были гости къ чаю, и она даже не сочла нужнымъ пригласить меня. Какъ вамъ это нравится? Она думаетъ, что меня можно приглашать только, когда ей что-нибудь отъ меня нужно!

— Должно быть, наука оказалась ей не по силамъ, и она боится въ этомъ сознаться, — утѣшила Мона.

— И то сказать, я еще не встрѣчала такой копуньи, — обидчиво замѣтила Рэчель, укладывая въ картонку знаменитую красную шляпу. — Ну, пусть же она себѣ ищетъ теперь другую помощницу, а съ меня довольно. Однако, если завтра ѣхать въ Сентъ-Рульсъ, такъ надо поскорѣе ужинать и ложиться спать.

Придя въ свою комнату, Мона еще разъ перечитала письма, но, къ удивленію своему, замѣтила, что думаетъ уже о другомъ.

— Мнѣ ужасно жаль, что я не могла показать ему альбома и выложить все на чистоту, — говорила она своему вѣрному другу — своему отраженію въ зеркалѣ. — Однако, — поза ея измѣнилась, — почему именно ему? Зачѣмъ непремѣнно выдѣлять его?

Лицо въ зеркалѣ смотрѣло на нее вызывающимъ взглядомъ и, повидимому, не знало, что отвѣтить.

XX.
Сентъ-Рульсъ.

На другое утро, когда Мона сошла внизъ къ завтраку, Рэчель окинула ее критическимъ взглядомъ и осталась недовольна.

— Удивляюсь, какъ вамъ не надоѣстъ это платье, — начала она, разливая чай изъ коричневаго чайника. — Оно, конечно, очень мило и почти-что новое, но вѣдь скучно носить все одно и то же; какъ-то невольно хочется видѣть на васъ что-нибудь посвѣтлѣе, что-нибудь болѣе подходящее для молодой дѣвушки. Вотъ жаль, что ваше батистовое платье въ стиркѣ.

Мона посмотрѣла въ окно.

— У меня есть другое. Вы думаете, дождя не будетъ?

— О, нѣтъ! Притомъ же вы можете взять съ собой ватерпруфъ.

— Я не столько боюсь испортить платье, сколько ненавижу быть одѣтой несоотвѣтственно погодѣ; впрочемъ, сегодня, кажется, чудный день.

Она вышла, какъ только завтракъ былъ оконченъ, и черезъ десять минутъ вернулась въ свѣтломъ платьѣ и шляпкѣ.

— Ну-съ, надѣюсь, теперь вы довольны? — спросила она, присѣдая.

— Честное слово! вы смотрите настоящей леди. И матерія недорогая. Вы, положительно, могли бы прослыть красавицей, еслибъ дали себѣ трудъ хорошо одѣваться. Эта шляпка удивительно вамъ идетъ!

— Дали себѣ трудъ хорошо одѣваться! — мысленно воскликнула Мона. — Недурно! И это приходится выслушивать женщинѣ, для которой туалетъ — первое дѣло въ жизни!

Онѣ дошли пѣшкомъ до Киркстоуна, а тамъ сѣли въ дилижансъ. Мона предпочла бы сидѣть снаружи, но Рэчели хотѣлось пустить пыль въ глаза попадавшимся навстрѣчу знакомымъ, притомъ же она находила, что «за свои деньги» лучше сидѣть внутри. Къ счастью, пассажировъ было немного, и Монѣ удалось помѣститься съ навѣтренной стороны, такъ, чтобы не особенно страдать отъ близкаго сосѣдства двухъ торговокъ рыбой.

Около двѣнадцати онѣ пріѣхали въ Сентъ-Рульсъ и принялись довольно безцѣльно бродить по улицамъ, заходя осматривать разныя достопримѣчательности. Рэчель имѣла такое же слабое представленіе объ обязанностяхъ чичероне, какъ объ отдѣлкѣ шляпъ, искусствѣ печь блины и завѣдываніи магазиномъ, — вообще, о вещахъ дѣйствительно полезныхъ, — и все время находилась въ нервномъ возбужденіи, боясь, какъ бы какой-нибудь гидъ по профессіи не навязалъ имъ своихъ услугъ, за которыя потомъ придется расплачиваться.

Сезонъ уже прошелъ и пріѣзжихъ въ городкѣ было мало, поэтому изящное платье Моны обращало на себя большое вниманіе. Какъ оно ни было просто, она успѣла уже сто разъ пожалѣть, что надѣла его: безвкусный туалетъ Рэчели могъ бы пройти незамѣченнымъ, а теперь, по контрасту, онъ еще болѣе бросался въ глаза.

Она положительно обрадовалась, когда онѣ дошли до кондитерской, но въ дверяхъ Рэчель почтительно посторонилась, чтобы пропустить впередъ даму, подъѣхавшую за ними въ собственномъ экипажѣ, а затѣмъ спросила порцію пирожковъ вполголоса и съ такимъ сконфуженнымъ видомъ, какъ будто не имѣла права заказывать здѣсь что-нибудь одновременно съ такой важной особой. Бѣдная Мона! Она вспомнила леди Мунро и вздохнула.

— Въ сущности, теперь намъ осталось посмотрѣть только одно, — говорила Рэчель, вытирая руки о скомканный бумажный мѣшокъ, лежавшій возлѣ нея на диванчикѣ: — это замокъ. Я тамъ посижу, отдохну, а то у меня уже ноги болятъ, а вы побѣгайте, осмотрите все хорошенько.

Хорошо, что у Рэчели хватило ума приберечь замокъ на закуску. Вся досада и раздраженіе Моны растаяли при видѣ бархатнаго зеленаго дерна подъ ногами, яснаго синяго неба надъ головой и величественныхъ развалинъ вокругъ. Она бродила по этимъ развалинамъ, заглядывая въ каждую щелку, какъ вдругъ, въ одномъ укромномъ уголкѣ, наткнулась на молодого человѣка и барышню, о чемъ-то горячо толковавшихъ между собой. Барышня вздрогнула и отвернулась; Мона поспѣшила уйти, чтобы не мѣшать имъ.

— Гдѣ я видѣла это лицо? — думала она. — Я несомнѣнно видѣла его к даже недавно. Ага, знаю! Это та глупая маленькая обезьянка, Maтильда Куксонъ. Надѣюсь, что этотъ молодой человѣкъ не имѣетъ дурныхъ намѣреній.

Черезъ минуту «глупая маленькая обезьянка» вылетѣла у нея изъ головы — на зеленомъ пригоркѣ, смѣясь и разговаривая съ Рэчелью, стоялъ докторъ Дудлей.

Невольный порывъ удивленія и радости, тревожное чувство при мысли, что скажетъ Рэчель, удовольствіе отъ сознанія, что на ней хорошенькое свѣтлое платье, — все это молніей пронеслось въ душѣ Моны, пока она переходила черезъ лужайку.

— Ну, — сказалъ Дудлей, когда она подошла, — это мѣстечко можетъ дать десять очковъ впередъ даже замку Маклинъ.

— Вы думаете? — серьезно переспросила Мона. — Это большая похвала.

Онъ засмѣялся.

— Вы уже видѣли угрюмую старую башню?

— Нѣтъ еще. Я какъ разъ шла туда.

Онъ пошелъ вмѣстѣ съ нею. На верхней площадкѣ они остановились и, опершись на перила, стали смотрѣть въ мрачную темную бездну. На разстояніи нѣсколькихъ футовъ отъ вершины, роскошный папоротникъ, выросшій изъ разсѣлины, раскинулъ надъ темными сырыми камнями свои нѣжные, блѣдно-зеленые листья.

— Какая прелесть! — вырвалось у Моны.

— Да, и въ этой мрачной обстановкѣ онъ кажется еще краше.

— Можетъ быть, но природа создала его не для этого.

— Вы правы; но кто захотѣлъ бы перенести его отсюда!

Онъ отвернулся и сталъ смотрѣть вдаль, на море.

— Эта башня всегда приводитъ меня въ уныніе. Она напоминаетъ мнѣ «разсказы о мученикахъ», которые я читалъ въ дѣтствѣ. Мнѣ и сейчасъ представляется семья, сидящая вокругъ пылающаго костра, и слышится испуганный шепотъ: «Да, не веселая штука провести ночь въ Сенть-рульской башнѣ!» Какія превратныя понятія объ исторіи внушаютъ намъ въ дѣтствѣ!

И онъ началъ декламировать, какъ бы про себя:

«Sitzt das kleine Menschenkind

An dem Ocean der Zeit,

Schöpft mit seiner kleinen Hand

Tropfen aus der Ewigkeit» *).

• ) Маленькое человѣческое дитя сидитъ у океана временъ и черпаетъ маленькой ручкой капли изъ вѣчности.

Мона подняла на него заблестѣвшіе глаза и отвѣтила:

«Schöpfte nicht das kleine Menschenkind

Tropfen aus dem Ocean der Zeit,

Was geschieht verwehte wie der

Wind In den Abgrund öder Ewigkeit» *).

• ) Если бы маленькое человѣческое дитя не черпало капель изъ океана временъ, все, что происходятъ, развѣянное вѣтромъ, исчезло бы безъ слѣда въ пустынной безднѣ вѣчности.

— Продолжайте, продолжайте, — говорила она, не смущаясь его нескрываемымъ удивленіемъ, — самая лучшая строфа послѣдняя.

И онъ продолжалъ:

«Tropfen aus dem Ocean der Zeit

Schöpft das Menschenkind mit kleiner

Hand Spiegelt doch, dem Lichte zugewandt,

Sich darin die ganze Ewigkeit» *).

• ) Маленькое человѣческое дитя маленькой ручкой черпаетъ лишь капли изъ океана временъ, но въ этихъ капляхъ на свѣту отражается цѣлая вѣчность.

— He знаю, — молвилъ онъ печально, — въ тѣхъ капляхъ, которыя достались мнѣ, вѣчнаго было очень мало.

— Вамъ такъ кажется теперь, — возразила Мона, — но когда вы состаритесь настолько, чтобы обратить ихъ къ свѣту, вы увидите и въ нихъ вѣчное.

Лицо его прояснилось въ улыбку.

— Эта дѣвушка — точно оборотная сторона моего собственнаго я, — подумалъ онъ.

Они медленно возвратились къ Рэчели.

— Вы охотница до зрѣлищъ?

— Этотъ вопросъ слишкомъ обширенъ. Сократите его.

— Нѣтъ, я лучше рѣшу его самъ. Вы не слишкомъ устали, чтобы вернуться обратно въ городъ?

— Ни чуточки не устала.

Узнавъ, въ чемъ дѣло, Рэчель поспѣшила подняться съ мѣста съ помощью Моны и толстаго зонтика. Она охотно посидѣла бы еще, чтобы «дать покой ногамъ», и ей даже въ голову не приходило, что молодую дѣвушку не слѣдуетъ отпускать одну, но честь прогуляться по улицамъ Сентъ-Рульса въ обществѣ доктора Дудлея была слишкомъ велика, чтобы пренебречь ею.

Первые полчаса доставили Монѣ гораздо болѣе огорченій, чѣмъ удовольствія. Она употребляла всѣ усилія, чтобы выказать Рэчель съ самой лучшей стороны, но при данныхъ обстоятельствахъ это было не такъ-то легко.

Съ низшими Рэчель нерѣдко бывала проста, естественна, даже симпатична; но въ обществѣ людей, которыхъ она почему-либо ставила выше себя, ея врожденная вульгарность обязательно выходила наружу. Мона слишкомъ хорошо понимала доктора Дудлея, чтобы не знать, что онъ не питаетъ королевскаго презрѣнія къ такъ-называемой «внѣшности», и страдала больше за него, чѣмъ за себя.

Ей не приходило въ голову, что Рэчель весьма усердно разыгрывала роль сырой, темной стѣны, служившей такимъ выгоднымъ фономъ для нѣжнаго папоротника.

— И во всемъ этомъ онъ самъ виноватъ, — съ негодованіемъ думала Мона. — Къ чему было ставить насъ обѣихъ въ такое нелѣпое положеніе?! Теперь мнѣ еще придется смотрѣть за Рэчелью, чтобы она не болтала объ этомъ всѣмъ и каждому.

Къ счастью, хотя Рэчель оставалась любезной до конца и все время плелась за ними, скоро она такъ утомилась, что не въ состояніи была говорить, и Мона могла спокойно наслаждаться прогулкой. Докторъ Дудлей или зналъ Сентъ-Рульсъ наизусть, или обладалъ волшебнымъ даромъ угадывать, что именно было достойно вниманія. Любопытныя рукописи и полустертыя надписи; окна изъ цвѣтныхъ стеколъ и остатки чудесной рѣзьбы; забытыя картины; древніе старики и старушки, какъ бы сросшіеся съ тѣми зданіями, въ которыхъ они состарились — все по очереди давало пищу его блестящей импровизаціи. Онъ не даромъ жаловался, что страсть къ разговорамъ когда-нибудь погубить его.

Подъ конецъ они еще разъ обошли руины собора.

— «Раззорите гнѣзда», и грачи улетятъ, — съ горечью процитировалъ докторъ Дудлей. — Зато здѣсь передъ нами изнанка «разсказовъ о мученикахъ».

— Все это восхитительно, — сказала Мона, когда онъ усаживалъ ихъ въ дилижансъ, — но нужны особенные глаза, чтобы все это видѣть.

— Все становится интереснѣе, когда оно пропущено сквозь «призму темперамента». Очень радъ, если могъ послужить вамъ своимъ.

Вечеромъ каждый изъ трехъ раздумывалъ про себя о прогулкѣ.

— Все это вышло чрезвычайно удачно, принимая во вниманіе, что я самъ этого искалъ, — думалъ Дудлей. — Я былъ увѣренъ, что ничего не выйдетъ. Она должна была случайно встрѣтить суконщика.

— Онъ настоящій джентльменъ и удивительно уменъ, — думала Рэчель, — и, кажется, обрадовался встрѣчѣ не меньше насъ. Но какъ у меня болятъ ноги!

— Мнѣ надоѣло это притворство, — думала Мона. — При первомъ же удобномъ случаѣ попрошу у Рэчели позволенія сказать ему всю правду. Можетъ быть, онъ найдетъ, что такъ и слѣдовало поступить.

Но на другой день за обѣдомъ, Рэчель спокойно сообщила ей, что докторъ Дудлей уѣхалъ.

— Онъ только-что прошелъ на станцію съ саквояжемъ въ рукахъ, а за нимъ Билль повезъ на тачкѣ цѣлую кучу вещей. Я нахожу страннымъ, что онъ не зашелъ къ намъ проститься послѣ того, какъ мы вчера почти цѣлый день провели вмѣстѣ!

Мона улыбнулась немного грустно, думая про себя: «Какъ мужчина, онъ нисколько не лучше Саиба, но у меня никогда въ жизни не было такого товарища!»

XXI.
«Летучій Шотландецъ».

Нѣсколько дней спустя къ ней вошла Рэчель, вся сіяющая, крича еще на порогѣ:

— Угадайте, отъ кого я получила письмо? Отъ племянницы. Хотите послушать?

— Очень хочу. Еще бы! первыя воспоминанія въ новомъ краю! Это первое письмо отъ нея?

— Нѣтъ, второе. Она не мастерица писать письма, но въ этомъ больше «впечатлѣній». Она говоритъ, что тамъ ужасно трудно достать прислугу.

Рэчель углубилась въ чтеніе довольно длиннаго посланія и Мона должна была чуть не въ первый разъ въ жизни вполнѣ согласиться съ кузиной: ея племянница, дѣйствительно, была «не мастерица писать письма».

Это было вечеромъ и Мона только что вернулась съ прогулки по берегу. Она рѣдко выходила въ сумерки послѣ чаю, но нельзя отрицать, что послѣдніе нѣсколько дней прошли не очень-то весело, и моціонъ представлялся желательнѣе, чѣмъ когда-либо. Пока докторъ Дудлей не уѣхалъ, она не отдавала себѣ отчета въ томъ, насколько случайныя встрѣчи съ нимъ и бесѣды дѣлали для нея привлекательнѣе жизнь въ Борроунессѣ, но теперь созналась себѣ въ этомъ, не колеблясь ни минуты.

— Мнѣ такъ грустно, какъ будто я потеряла Дорисъ или Люси; и дѣйствительно, въ такой глуши симпатичный знакомый прямо находка. Здѣсь можно впасть въ меланхолію отъ потери умной собаки или любимой канарейки. Самый фактъ обилія влюбленныхъ женщинъ бросаетъ мрачный свѣтъ на жизнь, которую они ведутъ. Бѣдняжки! Завтра же напишу въ Тильбёри, чтобы мнѣ выслали сюда мой маленькій ящикъ съ книгами. Два часа внимательнаго чтенія ежедневно — прекрасная панацея отъ большинства болѣзней.

Придя къ этому благоразумному рѣшенію, она пошла домой и застала Рэчель блаженствующей надъ письмомъ племянницы.

— Ахъ, да, я совсѣмъ забыла, — вспомнила вдругъ Рэчель: --тамъ есть письмо и посылка для васъ. Они, должно быть, лежатъ на стулѣ за дверью.

Мона прошла туда.

— Ничего интереснаго, — объявила она, — по крайней мѣрѣ, я не узнаю почерка ни на одномъ. Должно быть, какая-нибудь просьба.

Она распечатала сперва посылку, осторожно развязывая узлы и смутно соображая, отчего это отъ нея такъ странно пахнетъ сыростью.

Слова «модныя отдѣлки», напечатанныя золотыми буквами на одной сторонѣ ящика, очевидно, относились не къ его содержимому, потому что когда Мона сняла крышку, глазамъ ея предстала масса сырой и темной растительности. Рэчель въ ужасѣ всплеснула руками.

— Ну, можно ли присылать подобную гадость. Еще, пожалуй, въ домѣ заведутся гусеницы и черви!

Сверху лежалъ листокъ отсырѣвшей почтовой бумаги, сложенный вдвое, въ длину. Мона взяла его.

— Ахъ, вотъ что! Какъ это мило! Это отъ мистера Броуна. Онъ ходилъ собирать растенія и прислалъ мнѣ все, что нашелъ.

— Это надо съ ума сойти, — внутренно возмущалась Рэчель. — Посылать по почтѣ такую дрянь, которая годна только въ печь, и платить за пересылку! Теперь даже и ящикъ никуда не годится послѣ того, какъ въ немъ полежалъ этотъ мусоръ.

Къ счастью, прежде чѣмъ она успѣла излить вслухъ свое негодованіе, въ умѣ ея мелькнула блестящая мысль.

— Абсолютно эта посылка, безспорно, мусоръ, но относительно она можетъ оказаться въ высшей степени цѣнной. Всякій знаетъ, что у суконщика не хватаетъ одной клёпки въ головѣ, но никто изъ-за этого не считаетъ его негоднымъ въ городскіе головы, или въ женихи. Мона вѣдь тоже «съ придурью». Она не меньше его дорожитъ всѣми этими травами. Въ этомъ отношеніи они какъ разъ пара. И потомъ — вѣдь вотъ какъ удивительно складывается все въ жизни! — это прекрасный случай для Моны примѣнить на практикѣ свои несомнѣнныя дарованія. Она рождена для торговли, а у мистера Броуна дѣло ведется на широкую ногу; лучшаго трудно желать; если же онъ дѣйствительно займетъ высокое общественное положеніе, какой же изъ здѣшнихъ барышень больше пристало фигурировать въ роли «супруги городского головы»?

Разумѣется, въ домѣ безъ нея будетъ страшно скучно, но вѣдь она, все равно, могла бы уѣхать, такъ лучше ужъ пусть бы поселилась въ Кильвинни; это, по крайней мѣрѣ, рукой подать. Рэчель не хотѣла сознаться даже самой себѣ, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ для нея было бы почти облегченіемъ избавиться отъ спокойнаго вдумчиваго взора этихъ ясныхъ молодыхъ глазъ.

Она пылала румянцемъ, сіяла улыбками и непремѣнно подмигнула бы, будь это кто-нибудь другой, а не Мона. Съ Моной, понятно, надо прикидываться, будто ничего не видишь, пока дѣло не обнаружится само собой. Впрочемъ, м-ръ Броунъ, повидимому, можетъ и самъ за себя постоять, даромъ, что тихонькій на видъ; хотя, если бы ей въ молодости кто-нибудь прислалъ такой ящикъ, она бы сочла это за насмѣшку.

Она сгорала желаніемъ узнать, что пишетъ м-ръ Броунъ, но, когда Мона подала ей письмо, была горько разочарована. Что-то такое несуразное, — и не поймешь: написано точно на незнакомомъ языкѣ и, кажется, все сплошь о растеніяхъ! Вѣдь придетъ же охота давать такія трудныя имена самымъ обыкновеннымъ травамъ, которыя растутъ въ огородѣ на каждой плохо выполотой грядкѣ! А впрочемъ, вкусы бываютъ разные, и люди «съ придурью», навѣрное, отлично понимаютъ другъ друга.

Бѣдная Рэчель! Это были только цвѣточки; впереди ее ждало еще болѣе горькое разочарованіе. Мона распечатала второе письмо и вмигъ вся побѣлѣла.

— Мнѣ нужно ѣхать завтра утромъ съ первымъ поѣздомъ, чтобы захватить «Летучаго Шотландца». Одна моя подруга въ Лондонѣ опасно больна.

Въ письмѣ заключалась, дѣйствительно, просьба, но иного рода, чѣмъ ожидала Мона. Оно было отъ м-ра Рейнольдса, отца Люси.

"Докторъ говоритъ, что пока опасности нѣтъ, — писалъ м-ръ Рейнольдсъ, — но прибавляетъ, что температура не должна подыматься. Дѣвочка такъ волнуется и тревожится за васъ, что отъ этого одного можетъ усилиться жаръ. Она уѣхала отъ насъ недѣлю тому назадъ, чтобы вернуться въ Лондонъ; ей и тогда уже нездоровилось, но нашъ деревенскій врачъ сказалъ, что ѣхать можно, и мы ее не удерживали. Разумѣется, Люси пригласила женщину-врача и, хотя я отъ души одобрилъ ея выборъ, въ такія минуты старые предразсудки легко оживаютъ и всплываютъ наружу. Д-ръ Алиса Бэтсонъ, повидимому, знаетъ свое дѣло и очень внимательна, но не скрою отъ васъ, что для меня было бы большимъ облегченіемъ видѣть васъ здѣсь. Мать Люси совсѣмъ больная женщина и не можетъ пуститься въ такой дальній путь, а вы были для нея столько лѣтъ все равно, что старшей сестрой.

«Знаю, что передъ вами мнѣ не нужно извиняться за безпокойство и увѣренъ, что моя дѣвчурка почувствуетъ себя лучше, какъ только узнаетъ, что я написалъ вамъ».

Мона прочла это вслухъ и добавила:

— Надо отвѣтить телеграммой. Я сейчасъ пойду сама на почту.

— Ну, знаете, это ужъ черезчуръ, — объявила Рэчель; — цѣлая куча хлопотъ изъ-за простой знакомой, даже не родственницы!

— Люси не простая знакомая, — возразила Мона съ дрожью въ голосѣ; — она для меня все равно, что младшая сестра.

— Что же съ ней такое?

— Острый ревматизмъ.

— Что же прикажете, и вещи ваши отправить за вами? — съ горечью освѣдомилась Рэчель.

— Нѣтъ, нѣтъ! — утѣшала ее Мона, стараясь говорить шутливымъ тономъ; — уговоръ дороже денегъ и я не желаю, чтобы нашъ былъ нарушенъ. Я обѣщала прожить у васъ полгода и проживу. Я вернусь сейчасъ же, какъ только Люси начнетъ поправляться, надѣюсь, не позже, чѣмъ черезъ недѣлю. Знаете, теперь острыя заболѣванія ревматизмомъ ужъ не затягиваются, какъ прежде. Увѣряю васъ, милая, у меня самой нѣтъ ни малѣйшаго желанія ѣхать въ Лондонъ. Я лично съ несравненно большимъ удовольствіемъ осталась бы у васъ. Но я здѣсь не такъ нужна, чтобы отказывать тѣмъ, кто во мнѣ дѣйствительно нуждается.

Если ей хотѣлось услышать нѣсколько словъ одобренія, она не разочаровалась въ своихъ ожиданіяхъ, хотя Рэчель вообще была не мастерица на такую поддержку.

— Какъ будто здѣсь въ васъ не нуждаются! — возразила она. — Ужъ и не придумаю, что я буду дѣлать безъ васъ; да и всѣ говорятъ, что съ тѣхъ поръ, какъ вы здѣсь, магазинъ имѣетъ совсѣмъ другой видъ.

Ей стоило большихъ усилій удержаться отъ приведенія болѣе вѣскихъ доводовъ противъ отъѣзда Моны.

Мона поцѣловала ее въ лобъ.

— Вотъ и ждите меня назадъ черезъ недѣльку, а то и раньше. Ужъ навѣрно вы меньше будете скучать безъ меня, чѣмъ я буду желать вернуться.

Это была истинная правда. Она вовсе не была благодарна судьбѣ, препятствовавшей точному выполненію задуманнаго ею плана; она была искренно заинтересована своимъ опытомъ и жизнью въ Борроунессѣ; притомъ-же для нея было положительно тяжкимъ испытаніемъ вернуться въ Лондонъ въ качествѣ дезертира, какъ разъ въ то время, когда вся учащаяся молодежь съ шумомъ и трескомъ готовилась къ новой кампаніи.

Она пошла на почту и послала двѣ телеграммы: одну м-ру Рейнольдсу, другую — Дорисъ съ извѣщеніемъ, что она ѣдетъ на нѣсколько дней въ Лондонъ и будетъ на станціи Вэверлей около десяти утра слѣдующаго дня. Затѣмъ она вернулась домой, написала благодарственную записочку м-ру Броуну, уложила свои вещи и провела остатокъ вечера въ обществѣ Рэчели и «м-рсъ Пойзеръ».

Ночью ее одолѣла тревога. Хорошо доктору говорить, что температура у Люси «не должна подыматься»; а если она подымется? Если она все время подымалась съ тѣхъ поръ, какъ послано письмо? Мона видѣла нѣсколько такихъ случаевъ въ госпиталѣ; особенно ей врѣзался въ память одинъ, гдѣ ни ледъ, ни холодныя ванны и никакія другія средства не могли спасти жизни больной: она сгорѣла въ нѣсколько дней. Замирая отъ волненія, она переворачивалась съ боку на бокъ, а когда, наконецъ, уснула, ее почти все время мучилъ кошмаръ. Она даже рада была встать раньше обыкновеннаго, чтобы не опоздать къ поѣзду.

Но оказалось, что Рэчель предупредила ее: она встала еще раньше и ждала Мону въ столовой, приготовляя ей на дорогу огромные, неаппетитные сандвичи; когда же поѣздъ, увозившій Мону, скрылся изъ виду, нежданная слеза скатилась по ея старой, увядшей щекѣ.

На Эдинбургской платформѣ стояла Дорисъ, свѣжая, какъ лилія.

— Какъ это мило, что вы пріѣхали, — сказала Мона, — я и ждала и не ждала васъ.

— Душа моя, я ѣду вмѣстѣ съ вами — былъ спокойный отвѣтъ.

— Вздоръ! Не можетъ быть!

— Отецъ весьма кстати замѣтилъ, что мнѣ нужна перемѣна воздуха, а я не давала ему покоя, пока онъ не позволилъ мнѣ ѣхать съ вами. Вѣдь такой случай можетъ и не повториться, а онъ это понимаетъ. Онъ самъ бы пріѣхалъ проводить насъ, но у него ровно въ десять какая-то важная консультація. Вы мнѣ покажете школу, госпиталь и все, — хорошо?

— Покажу, — отвѣтила Мона.

Дорисъ даже въ голову не пришло, что ея подругѣ можетъ быть непріятно пойти въ школу и встрѣтиться съ прежними товарками. Если-бы кто-нибудь намекнулъ ей объ этомъ, она вскричала-бы: «Мона способна на такую мелочность! Мало же вы ее знаете»!

— Въ телеграммахъ не распространяются, не то я объяснила-бы вамъ, что ѣду къ больной подругѣ. Вы слыхали отъ меня о Люси Рейнольдсъ?

— Ахъ, какъ мнѣ жалъ! Но вѣдь я не стану вамъ мѣшать. Вы только удѣлите мнѣ какъ-нибудь нѣсколько часовъ; больше мнѣ ничего не надо.

— Имѣете вы понятіе о томъ, гдѣ вы остановитесь?

— Само собой, у тетки, въ улицѣ Парка, — у той самой, чьи журфиксы вы такъ надменно отказались посѣщать. Папа телеграфировалъ ей вчера вечеромъ, и я еще до отъѣзда получила очень милый отвѣтъ. Она дѣйствительно всегда отъ души рада видѣть меня: мы съ ней не церемонимся.

— Вы удивительное существо! Я.не знаю никого, кто умѣлъ бы все такъ разумно и хорошо устроить безъ всякой суеты. Не занять ли намъ мѣста?

— Я давно уже заняла два мѣстечка у окна, въ вагонѣ третьяго класса. Вашъ другъ «мальчикъ съ пальчикъ» положилъ мой пледъ на одно, а дорожный мѣшокъ на другое и самъ сторожитъ, чтобы кто-нибудь не стащилъ вещей. У насъ совершенно достаточно времени, чтобы выпить чашку кофе.

Нѣсколько минутъ спустя онѣ вошли въ вагонъ, отпустили «мальчика съ пальчикъ» и углубились въ серьезный разговоръ. Мона не подымала глазъ, пока не тронулся поѣздъ, но тутъ взглядъ ея упалъ на милое, знакомое лицо. На другомъ концѣ платформы стоялъ Сагибъ. Не подозрѣвая, что она въ поѣздѣ, онъ махалъ шляпой кому то другому, и передъ его красивой, сильной фигурой всѣ другіе мужчины на платформѣ въ силу контраста казались пигмеями.

Мона замѣтила его слишкомъ поздно даже для того, чтобы поклониться, и отвернулась отъ окна, вспыхнувъ отъ разочарованія.

— Дорисъ, представьте, здѣсь былъ Сагибъ.

— А можно узнать, кто этотъ Сагибъ?

— М-ръ Дикинсонъ. Я часто видѣлась съ нимъ въ Норвегіи этимъ лѣтомъ; онъ большой другъ всѣхъ Мунро. Онъ такой славный. Мнѣ кажется, на него каждая женщина инстинктивно должна смотрѣть, какъ на брата.

— Типъ рѣдкій, — холодно замѣтила Дорисъ — но я полагаю, что онъ существуетъ.

Разговоръ коснулся ея цинической струнки, хотя мужчины, знакомые съ «лилейной дѣвушкой», очень удивились бы, узнавъ, что таковая у нея имѣется.

— Не думаю, чтобы можно было сомнѣваться въ существованіи такого типа, — сказала Мона; — и ужъ, разумѣется, въ этомъ не усумнится ни одна женщина, знающая Сагиба.

Дорисъ не отвѣтила и нѣсколько времени обѣ молчали; морщинка на лбу Моны врѣзалась глубже.

— Милочка, — выговорила наконецъ Дорисъ, — я вамъ не докучаю? Можетъ быть, вы предпочли бы остаться одна?

Мона засмѣялась.

— А что вы сдѣлаете, если я отвѣчу «да»? Дернете за веревку и остановите поѣздъ? Или, можетъ быть, выброситесь изъ окна? Голубушка моя, я по пальцамъ могу перечесть, сколько разъ вы «докучали» мнѣ; а сегодня я особенно рада, что вы со мной. Будь я одна, я бы измучилась до смерти въ тревогѣ за Люси и съ досады, что пропустила случай повидаться съ Сагибомъ.

Лицо Дорисъ омрачилось.

— Мона, милая, лучше бы ваши Мунро вернулись изъ Индіи послѣ того, какъ васъ занесутъ въ списки. Я не одобряю мужчинъ, на которыхъ всѣ женщины инстинктивно смотрятъ, какъ на братьевъ. Для студентовъ и студентокъ бракъ — это гибель.

— Бракъ? — съ изумленіемъ вскричала Мона. — Выйти замужъ за Сагиба?! Дорисъ, голубушка, да мнѣ это и въ голову не приходило: это все равно, что выйти за васъ.

— Желала бы я, чтобы это было такъ, — спокойно возразила Дорисъ; — а для себя желала бы, чтобы маѣ не пришлось больше съ вами разговаривать объ этомъ, пока васъ опять не внесутъ въ списки. Ахъ, какая прелесть!

Поѣздъ шелъ по берегу моря, и всѣ линіи, всѣ очертанія береговыхъ скаль выступали рѣзко и ясно въ неровномъ свѣтѣ октябрьскаго утра.

— Не правда ли? — Морщинка на лбу Моны сгладилась: — Знаете, Дорисъ, иногда мнѣ кажется, что я сама частица этого берега — такъ я люблю его. Ура, я увѣрена, что Люси лучше.

— Судя по тому, что вы мнѣ сказали, мнѣ кажется, вы, имѣете всѣ данныя разсчитывать, что она встрѣтитъ васъ на станціи.

Мона разсмѣялась.

— Она настоящій резиновый мячикъ, но такая болѣзнь дѣло не шуточное. Я говорила вамъ, что она выдержала экзаменъ?

— Конечно, при вашей помощи?

— Нѣтъ, нѣтъ! Я, право, начинаю думать, что у Люси голова лучше моей. Дѣло въ томъ, Дорисъ, что мнѣ приходится теперь провѣрять и передѣлывать свои взгляды на жизнь, и я пришла къ убѣжденію, что всѣ мы жестоко заблуждались относительно моей даровитости; это единственный удовлетворительный базисъ, на которомъ я могу начать строить новое зданіе. Есть что-то успокоительное въ сознаніи, что ни къ чему великому ты не призванъ и ничего особеннаго изъ себя не представляешь, а потому и стараться особенно нечего.

Дорисъ улыбнулась ясной улыбкой. Она то ужъ не перемѣнятъ своего мнѣнія о Монѣ.

Разговоръ оборвался, и обѣ долго сидѣли молча, прислушиваясь въ грохоту поѣзда. Монѣ онъ; былъ непріятенъ. Почему-то стукъ колесъ напоминалъ ей, что между болѣзнію Люси и яснымъ осеннимъ днемъ, не было никакой обязательной связи.

— О чемъ вы задумались, Дорисъ? — вскричала она.

У Дорисъ сверкнули глаза.

— Я думала, живъ ли еще тотъ чудный тюлень, котсраго я видѣла послѣдній разъ, какъ была въ Зоологическомъ. Вы не знаете?

— Нѣтъ; это все равно, что спросить меня, продолжаетъ ли Carolus rex размахивать, своимъ собственнымъ смертнымъ приговоромъ передъ глазами madame Тюссо.

— Какъ вы можете ставить такія вещи на одну доску?

— Очень могу, потому что въ волшебномъ дворцѣ моихъ воспоминаній дѣтства они стоятъ рядомъ, а внѣ этого онѣ совсѣмъ для меня не существуютъ.

— И это говоритъ женщина, посвятившая себя изученію естественныхъ наукъ! Я думала, что вы большую часть свободнаго времени проводите въ Зоологическомъ.

— Ars longa!-- но вы совершенно правы. Гексли будущаго поколѣнія, вмѣсто того чтобы посылать васъ со скальпелемъ въ рукѣ въ анатомическій залъ, посовѣтуетъ намъ сначала изучить строеніе тѣла живыхъ животныхъ, ихъ привычки и нравы. Я совершенно согласна съ вами, что лучше знать и любить живыхъ тварей, какъ вы, чѣмъ самостоятельно изслѣдовать всѣ отклоненія отъ основнаго тина сосудистой системы, какъ я.

— Не вижу, почему не соединить того и другого.

— И это вѣрно; но тогда что-нибудь другое должно отойти на задній планъ, напримѣръ, Тэрверъ, или Броунингъ, или Вагнеръ.

«We have not wings, we cannot soar,

But we have feet to scale and climb» *).

• ) Мы не можемъ летать; у васъ нѣтъ крыльевъ, но есть ноги, чтобы взбираться и карабкаться.

— He знаю. Нѣкоторыя изъ насъ, повидимому, нашли весьма недурную замѣну крыльямъ. Притомъ же вы отлично знаете, что я еще больше жажду увидѣть анатомическій залъ.

— Неужели вы серьезно этого хотите?

— Разумѣется. Почему же нѣтъ?

— Главнымъ образомъ потому, что вы, все равно, его не увидите. Посторонній человѣкъ не можетъ составить себѣ правильнаго понятія о томъ, что такое на самомъ дѣлѣ анатомическій залъ. Васъ онъ только приведетъ въ ужасъ, и вы будете шокированы тѣмъ, что молодыя дѣвушки могутъ смѣяться за такою работой.

— Неужели онѣ смѣются? — ужаснулась Дорисъ. Она рисовала себѣ въ мечтахъ подвигъ геройскаго самоотверженія, — но смѣхъ!..

— Разумѣется, когда есть чему смѣяться. Мы, напримѣръ, часто потѣшались надъ одной ирландкой, которая, чтобы не перепутать нервовъ руки, перевязывала ихъ разноцвѣтными ниточками. Когда дѣвушки прядутъ шерсть, или расписываютъ подойники, вѣдь онѣ же не все время думаютъ о происхожденіи и назначеніи матеріала, надъ которымъ онѣ работаютъ. Такъ же и мы.

— Но вѣдь это совсѣмъ другое дѣло.

— Развѣ? Не знаю. Если такъ, Провидѣніе по милосердію своему закрываетъ намъ глаза, чтобы мы не видѣли разницы. Это просто становится нашимъ дѣломъ, священнымъ, или самымъ обыденнымъ, смотря по характеру и взгляду на вещи. Есть въ немъ свои непріятныя стороны, но въ какомъ же дѣлѣ ихъ нѣтъ? И если въ практической анатоміи ихъ больше, чѣмъ гдѣ бы то ни было, зато здѣсь еще больше стараешься извлечь изъ нихъ пользу.

— О да, въ этомъ я увѣрена. Въ такомъ дѣлѣ можно забыть о непріятныхъ мелочахъ. И по всей вѣроятности, то, что вы говорите, вполнѣ естественно; но мнѣ всегда казалось, что такого дѣла не вынести, если васъ не поддерживаетъ энтузіазмъ.

— Мнѣ кажется, что безъ энтузіазма невозможно вообще никакое дѣло; во вѣдь энтузіазмъ не украшеніе, которое можно носить на рукѣ; это душа, это центральный двигатель всей системы, о которомъ мы и не думаемъ, пока не расклеимся физически или нравственно. Я не хочу этимъ сказать, чтобы въ анатомическомъ театрѣ можно было чувствовать себя хорошо съ самаго начала. Пока вы не втянетесь въ дѣло, онъ хуже, чѣмъ ужасенъ, онъ отвратителенъ. Вотъ почему я говорю, что посторонній человѣкъ, все равно, не увидитъ его. Первые дни я работала, стиснувъ зубы и мысленно повторяя себѣ: «Уставъ отъ жизненныхъ тревогъ, онъ сладко спитъ». Это звучитъ ироніей, не правда ли? А меня это утѣшало. Во всякомъ случаѣ, здѣсь борьба для одного жалкаго существа была кончена; а судя по результатамъ вскрытія, борьба была трудная и мучительная. Но, конечно, продолжать такъ я не могла; это убило бы меня. Я заставила себя совсѣмъ перестать думать объ этомъ и смотрѣть на это просто, какъ на мою ежедневную работу, иногда банальную, иногда увлекательную. Сэръ Дугласъ сказалъ бы, что я очерствѣла, но этого я не думаю.

— Очерствѣли! — повторила Дорисъ. Глаза ея засвѣтились сочувствіемъ, когда она замѣтила, какъ дрогнули губы Моны при одномъ воспоминаніи объ этихъ дняхъ. — Вы справились съ собой, какъ мужчина — Я ни съ кѣмъ не говорила объ этомъ раньше, кромѣ одного раза, съ дядей. Но если вы рѣшили пойти туда…

— О да, я хочу видѣть все, что только можно. Вы не очень противъ этого.

— Противъ? — одушевленіе Моны сразу потухло. — Развѣ я когда-нибудь, чему-нибудь противлюсь? Я не рѣшаюсь даже совѣтовать. Однако вотъ Іоркъ и завтракъ. Мы можемъ докончить нашъ разговоръ потомъ.

Но въ этотъ день имъ не суждено было окончить его. Передъ самымъ отходомъ поѣзда Дорисъ высунулась изъ окна.

— О Мона, здѣсь стоитъ бѣдная женщина съ четырьмя маленькими дѣтьми, отыскивая глазами вагонъ, куда бы они могли сѣсть всѣ вмѣстѣ. — Бѣдняжка! У нея такой усталый видъ. Какъ бы я хотѣли, чтобы она посмотрѣла въ нашу сторону. Вотъ она идетъ!

Дорисъ распахнула настежъ дверь и одно за другимъ приняла въ свои объятія дѣтей и узлы.

— Вы не въ претензіи на меня, — неожиданно спросила она у Моны, когда поѣздъ тронулся.

— О нѣтъ! — засмѣялась та, пожимая плечами. — За удовольствіе путешествовать съ такой "Schöne Seele! всегда приходится расплачиваться.

XXII.
Докторъ Алиса Бэтсонъ.

Огни, пылающіе во мракѣ, носильщики, бѣгущіе на встрѣчу поѣзду, публика на платформѣ, напрягающая зрѣніе, чтобы разглядѣть за стеклами. знакомыя лица — все это возвѣщало прибытіе «Летучаго Шотландца» въ Кингсъ-Кроссъ.

— Вы увѣрены, что вашъ мужъ встрѣтитъ васъ? — спрашивала Дорисъ у своей protégée.-- Идите, поищите его; я останусь съ дѣтьми. Мона, голубушка, мнѣ лучше проститься съ вами. Завтра утромъ я забѣгу повидать васъ и справиться о здоровьѣ вашей подруги.

— А васъ самихъ есть кому встрѣтить?

— Я видѣла въ толпѣ лакея моей тетки. Онъ сейчасъ разыщетъ меня.

Къ Монѣ уже подходилъ красивый, сѣдой старикъ священникъ, снимая перчатку, чтобы пожать ея руку.

— Не знаю, какъ и благодарить васъ, — выговорилъ онъ тихо. — Вы настоящій другъ въ нуждѣ.

— Что Люси?

— У Люси, какъ я и ожидалъ, температура сразу упала, какъ только она узнала, что вы пріѣдете. Докторъ говоритъ, что теперь все пойдетъ хорошо.

Мона съ облегченіемъ перевела духъ и улыбнулась ему.

Онъ положилъ ей руку на плечо.

— Гдѣ вашъ багажъ?

— Вонъ у носильщика чемоданчикъ, — это мой. Больше у меня ничего нѣтъ.

Они сѣли на извозчика, между тѣмъ какъ высокій лакей подвелъ Дорисъ къ изящной каретѣ, и покатили.

Если въ присутствіи сэръ Дугласа Мона чувствовала себя опять молоденькой дѣвушкой, съ м-ромъ Рейнольдсомъ она чувствовала себя ребенкомъ. При немъ кора нажитого цинизма, покрывавшая ея сердце, таяла, какъ иней подъ солнцемъ, уступая мѣсто нѣжному уваженію, и этимъ она окончательно покорила сердце старика. «Мой любимый женскій типъ, — сказалъ онъ однажды Люси, — это женщина съ яснымъ умомъ»; но очень возможно, что «женщина съ яснымъ умомъ» нравилась бы ему менѣе, если бъ она не смотрѣла на него съ такимъ трогательнымъ умиреніемъ, казалось, говорившимъ: «Меня считаютъ умной и сильной, но въ сущности я не^болѣе, какъ бѣдная сирота безъ отца».

— Какъ вы думаете, Люси будетъ уже спать, когда мы пріѣдемъ? — спросила Мона.

— Нѣтъ, ей дѣлаютъ подкожныя впрыскиванія морфія во время приступовъ боли и сегодня хотѣли это отложить, если возможно, до нашего прибытія.

Черезъ нѣсколько минутъ кэбъ остановился у слабо освѣщеннаго подъѣзда, въ Блумсбери. Домъ былъ старинный и солидный, хотя и носилъ на себѣ отпечатокъ унынія и запущенности, присущій всѣмъ лондонскимъ меблированнымъ домамъ.

— Проводите барышню въ ея комнату, — вѣжливо обратился священникъ къ дѣвушкѣ, отворившей имъ дверь.

— Не теперь, благодарю васъ, — сказала Мона. — Я хотѣла бы прежде пройти къ миссъ Рейнольдсъ. Проводите меня.

Комната больной была ярко освѣщена хорошенькой лампой — Люси не выносила темноты. Она лежала въ постели, обложенная подушками: глаза ея казались до странности большими и блестящими, щеки впали, все лицо носило печать недавнихъ страданій.

Мона закусила губы. Она не думала, чтобы нѣсколько дней лихорадки и боли могли произвести такую перемѣну.

Люси хотѣла-было протянуть ей руки, но тотчасъ же уронила ихъ на одѣяло съ легкимъ, жалобнымъ смѣхомъ.

— Я не могу сейчасъ обнять васъ, Мона, но видѣть васъ рада, — ахъ какъ рада! — И слезы чисто физической слабости наполнили ея глаза.

— Бѣдная дѣточка! Надо васъ будетъ хорошенько пожурить, когда вы поправитесь! Васъ нельзя съ глазъ спустить ни на минуту.

— Ну да, — шепнула Люси. — Я навѣрно не заболѣла бы, если бы вы были здѣсь; а теперь я все время буду болѣть то тѣмъ, то другимъ, пока вы не вернетесь и не приметесь за свое дѣло.

Она была такъ безконечно трогательна и такъ не похожа на прежнюю Люси, что Мона не находила словъ для отвѣта. Инстинктивно она одной рукой пощупала пульсъ, а другую приложила къ разгорѣвшейся щечкѣ больной.

— О, теперь я совсѣмъ здорова. Пульсъ, разумѣется, чаще, чѣмъ слѣдуетъ, да это и не удивительно: у меня чуть сердце не выскочило, когда я услыхала стукъ колесъ. А вотъ и мой докторъ. Сегодня вы, пожалуй, можете и не посылать меня въ рай: это мой другъ, миссъ Маклинъ.

Мона протянула руку вошедшей.

— Ваше имя почти также знакомо мнѣ, какъ мое собственное. Для меня большое удовольствіе встрѣтиться съ вами.

Докторъ Алиса Бэтсонъ, не отвѣчая, взяла протянутую ей руку; обѣ женщины безъ церемоніи критически оглядѣли другъ друга; и обѣ, повидимому, остались довольны осмотромъ. Докторъ Бэтсонъ вошла безъ перчатокъ, въ небрежно накинутомъ на плечи платкѣ. Шляпа ея несомнѣнно видѣла лучшіе дни, но изъ подъ загнутыхъ полей виднѣлись пара серьезныхъ, карихъ глазъ и характерный, рѣшительный ротъ.

— Она серьезно относится къ дѣлу, — рѣшила Мона, — тутъ ужъ обмана не можетъ быть.

— Эта дѣвушка изъ нашихъ, — подумала докторша, — она не потеряетъ головы и найдется въ бѣдѣ.

— Ну съ, какъ вы поживаете? — спросила она, поворачиваясь съ грубоватою нѣжностью къ Люси.

— О, очень хорошо, хотя не настолько, чтобы не нуждаться въ вашей помощи. — И она протянула доктору тоненькую, бѣлую ручку.

Визитъ длился не болѣе трехъ минутъ. Алиса Бэтсонъ не брала денегъ со студентокъ и практика ея была слишкомъ обширна, чтобы тратить помногу времени на больныхъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда она могла принести безусловную пользу, физическую или моральную. Она проводила цѣлые часы у Люси, когда той было худо, но теперь дорожила каждой минутой.

— О да, миссъ Рейнольдсъ совершенно поправится, — сказала она Монѣ, вышедшей вслѣдъ за нею. — Къ счастью, за мной прислали вовремя и застали меня дома. У людей съ такимъ темпераментомъ, какъ у нея, температура подымается и падаетъ очень быстро, и тогда она такъ поднялась, что я даже встревожилась, хотя, какъ видите, все обошлось благополучно. Спокойной ночи, миссъ Маклинъ. Надѣюсь, мы скоро увидимъ васъ.

— Благодарю васъ. Я ничего бы такъ не желала, какъ работать въ женской больницѣ подъ вашимъ руководствомъ.

И Мона побѣжала назадъ въ комнату Люси.

— Ну, моя дѣточка, — ласково сказала она, — теперь я вамъ поправлю подушки, а вы извольте быть умвицей и спать спокойно.

— Спать! — мечтательно выговорила Люси. — Я не сплю. Я только перехожу черезъ зеркало въ самый странный, самый фантастическій міръ, какой только можно себѣ вообразить. Cést magnifique mais ce n’est pas le sommeil.-- Она съ усиліемъ приподнялась на локтѣ. Около трехъ я засыпаю и не просыпаюсь до десяти. Какъ пріятно будетъ увидѣть васъ завтра утромъ!

Вошелъ м-ръ Рейнольдсъ, поцѣловалъ маленькую, бѣлую ручку, лежавшую на одѣялѣ, и предложилъ руку Монѣ.

— Бѣдное дитя, — сказалъ онъ, когда они вышли изъ комнаты Люси, — вы навѣрное устали и проголодались. Вотъ ваша комната, а гостиная внизу, сейчасъ подъ лѣстницей. Я оставлю дверь открытой. Ужинъ на столѣ.

Оба очень пріятно провели время вмѣстѣ. Мона чувствовала себя прекрасно съ м-ромъ Рейнольдсомъ — съ нимъ она могла быть сама собой, — а старикъ священникъ чувствовалъ себя прекрасно почти со всѣми.

XXIII.
Встрѣча.

Вѣрная своему обѣщанію, Дорисъ зашла на другой день около одиннадцати утра.

— Вотъ такъ сюрпризъ! — удивилась Мона. — Я совсѣмъ не ожидала васъ видѣть.

— Какъ! Вѣдь я же сказала, что зайду.

— Да; но я думала, что вы пойдете навѣстить вашу спутницу и совсѣмъ забудете обо мнѣ. Что значитъ старая дружба въ сравненіи съ несчастьемъ имѣть мужа и четверыхъ дѣтей!

— Этотъ мужъ страшно эгоистичное животное, — сказала Дорисъ, игнорируя намекъ, за который она непремѣнно обидѣлась бы, еслибы голова ея была не такъ занята другимъ. — Вы замѣтили? Онъ навалилъ на жену больше половины узловъ. Я послала Джона, чтобъ онъ взялъ ихъ у бѣдной женщины, и, къ счастью, это пристыдило того.

— А какъ это понравилось Джону?

Дорисъ засмѣялась. — Право, не знаю, о немъ я не думала. И потомъ, мнѣ кажется, Джонъ немножко привязанъ ко мнѣ.

— Я еще не встрѣчала мужчины, который бы зналъ васъ и не былъ къ вамъ привязанъ, будь это джентльменъ или лакей.

— Мона, какой вздоръ! Я за всю жизнь только и получила одно предложеніе.

— Мнѣ кажется, не многія женщины, истинно уважающія себя, получаютъ больше одного, конечно, если ихъ знакомые мужчины не «преимущественно дураки»^[10], подобно населенію британскихъ острововъ.

— Ахъ они всѣ такіе. Но я согласна съ вами. Первое предложеніе, какъ пощечина, всегда является неожиданностью; говоришь себѣ: кто могъ бы это предвидѣть? Ну, а потомъ научаешься распознавать присутствіе электричества въ воздухѣ. Не правда ли?

— Да, я думаю. Впрочемъ, это не по моей части. Благоразумные люди склонны считать меня скорѣе хорошимъ товарищемъ и только одинъ слабоумный юный викарій попросилъ меня заодно ужъ раздѣлить съ нимъ и двѣсти фунтовъ его «годового дохода». Видите, какъ далеко простирается моя власть надъ сильнымъ поломъ. Иногда мнѣ кажется, — прибавила она печально, — что она пропорціональна моей степени приближенія къ идеалу женственности.

— Мона! Если бы сыны Божіи брали себѣ въ жены дочерей человѣческихъ, мы услыхали бы совсѣмъ другое. При данныхъ же условіяхъ я даже рада, что вы женщина не въ мужскомъ вкусѣ; вы женщина въ женскомъ вкусѣ, что несравненно лучше. Если бы васъ превратить въ мужчину, половина вашихъ знакомыхъ дѣвушекъ охотно согласились бы выйти за васъ замужъ, — я первая.

— Вы мой самый старый другъ, Дорисъ, — ласково возразила Мона. — Другимъ я нравлюсь потому, что у меня замкнутый характеръ, что у меня часто мѣняются настроенія, что иногда я отношусь къ нимъ по матерински… Женщины влюбляются во все таинственное.

— Будь это иначе, какъ могли бы онѣ выходить замужъ? — совершенно серьезно возразила Дорисъ.

— Ахъ вы, скверный, старый циникъ! Сегодня я представлю васъ, — не вамъ, а именно васъ представлю, — мужчинѣ, который заставитъ даже Дорись Колькхунъ полюбить сильный полъ. Вчера, вечеромъ, онъ встрѣтилъ меня на станціи, но вы, вѣроятно, были слишкомъ заняты своей protégée, чтобы замѣтить его.

— Я замѣтила сѣдые волосы и старосвѣтскій поклонъ. О лицѣ трудно судить, когда видишь его вечеромъ и на вокзалѣ, гдѣ свѣтъ и тѣни такъ рѣзки.

— Это правда. Тамъ всѣ люди похожи на любительскія фотографіи, снятыя въ комнатѣ. Но теперь вы увидите м-ра Рейнольдса днемъ. Онъ обѣщалъ зайти ко мнѣ. Не говоря о присутствующихъ, я никого на свѣтѣ не люблю, какъ его, да еще развѣ сэра Дугласа Мунро.

— Сэръ Дугласъ Мунро! О Мона! Отецъ говорилъ какъ-то, что сэръ Дугласъ добрый малый, но что онъ типичный прожигатель жизни, это видно съ перваго взгляда.

— Перестаньте! — вскричала Мона, слегка притопнувъ ногой. — Зачѣмъ намъ думать объ этомъ? Я не умѣю сказать вамъ, какъ онъ былъ добръ ко мнѣ.

Дорисъ хотѣла что-то возразить, но въ эту минуту вошелъ м-ръ Рейнольдсъ, и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ они болтали вообще обо всемъ. На вопросъ Дорисъ, о томъ, какъ себя чувствуетъ Люси, онъ отвѣтилъ:

— У нея теперь сидитъ докторъ Алиса Бэтсонъ.

Дорисъ вся вспыхнула.

— О! — вскричала она. — Я такъ хотѣла бы видѣть доктора Алису Бэтсонъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? — ласково улыбнулся старый пасторъ. — Это очень легко устроить. Мы отворимъ дверь и позовемъ ее сюда, когда она будетъ идти внизъ. А вотъ и она! Докторъ, здѣсь есть одна, молодая особа, пріѣзжая изъ Шотландіи, которая сгораетъ нетерпѣніемъ познакомиться съ вами. Могу я вамъ представить ее?

Вошла миссъ Бэтсонъ. Она не любила служить предметомъ вниманія, но, при видѣ Дорисъ, не могла не смягчиться: это прелестное личико, этотъ горячій, пылкій взоръ были неотразимы.

— Я очень рада случаю, — робко выговорила Дорисъ, — выразить свою личную признательность женщинѣ, посвятившей себя дѣлу, которое я считаю благороднѣйшимъ въ мірѣ.

— Вы правы, это великое дѣло, — суховато согласилась д-ръ Бэтсонъ. — Миссъ…-- она взглянула на Мону.

— Маклинъ. — съ улыбкой подсказала Мона.

— Миссъ Маклинъ покажетъ вамъ нашу школу и госпиталь. Можетъ быть, мы какъ-нибудь встрѣтимся въ госпиталѣ. Всего хорошаго.

— Ну? — спросила Мона, когда та ушла.

— Она великолѣпна — такая умная и энергичная. Но, знаете, мнѣ хотѣлось бы, чтобы она носила перчатки, и потомъ, она была бы такъ, мила въ шляпкѣ

— Полноте, не будьте такъ мелочны.

— Я не мелочна. Мнѣ лично она еще больше нравится за то, что она чужда всякой условности, но я думаю о дѣлѣ, которому она служитъ.

— Вы ушли на цѣлую четверть часа, — обидчиво замѣтила Люси, когда Мона вернулась въ ея комнату; — а вчера миссъ Колькхунъ провела съ вами цѣлый день.

— Вамъ сегодня лучше, дѣточка, — сказала Мона, цѣлуя ее.

— Намъ о столькомъ надо переговорить…

— Да, дружокъ, но только не сегодня и не завтра. Я вовсе не желаю, чтобы мой пріѣздъ вызвалъ у васъ рецидивъ. Вамъ еще рано разговаривать. Кушайте какъ можно больше яицъ, молока и пуддинга, а я почитаю вамъ послѣднюю новинку изъ новыхъ трехтомныхъ романовъ.

Люси тѣмъ охотнѣе подчинилась этому режиму, что она была еще слишкомъ слаба, чтобъ говорить, и дѣйствительно, за два дня ей стало значительно лучше. Вскорѣ она могла уже обходиться безъ морфія на ночь, хотя нельзя сказать, чтобъ это доставило ей особенное удовольствіе; а нѣсколько дней спустя, дочитавъ послѣднюю страничку романа, Мона увидала, что Люси спитъ здоровымъ естественнымъ сномъ.

Она тихонько вышла изъ комнаты, съ минуту прислушивалась у дверей и, ничего не разслышавъ, кромѣ ровнаго дыханія спящей, сбѣжала внизъ.

— Надѣюсь, вы пойдете подышать свѣжимъ воздухомъ? — спросилъ М-ръ Рейнольдсъ, глядя на нее поверхъ газеты. — Вы ужъ, кажется три дня не выходили.

— Да; я сказала Люси, что, если она уснетъ, я сбѣгаю прогуляться. Она позвонитъ, когда проснется.

— Вотъ и отлично; и пожалуйста, не торопитесь возвращаться. Я увѣренъ, что Люси проспитъ до вечера, а если нѣтъ, ей придется часокъ-другой довольствоваться обществомъ старика; только и всего.

— Счастливица! — вскричала Мона, глядя на него съ любовью. — Многіе рады были бы заболѣть, чтобы пользоваться «обществомъ старика». Оно можетъ болѣе чѣмъ вознаградить за непріятность лежать въ постели.

Товарки Люси регулярно каждый день заходили справляться о ней. Какъ разъ въ это утро одна молоденькая студентка зашла узнать о ея здоровья, по дорогѣ въ медицинскую школу, и столкнулась съ Дорисъ Колькхунъ.

— Какъ я хотѣла бы пойти съ вами! — сказала Дорисъ, и Мона поспѣшила это устроить, обрадовавшись случаю исполнить желаніе пріятельницы безъ ущерба для себя.

— Надо будетъ зайти къ Дорисъ, — сказала она себѣ, — послушать ея впечатлѣнія, покуда онѣ не вывѣтрились.

Мона вышла изъ дому бодрая и веселая. — Въ сущности, пріятно опять пожить въ Лондонѣ, въ особенности, въ эти молодые ясные дни. Витрины сохранили для нея всю прежнюю привлекательность, и она каждыя пять минутъ останавливалась поглядѣть на новые фасоны и модныя бездѣлушки, соображая, какія изъ этихъ хорошенькихъ вещицъ не худо бы захватить съ собою въ Борроунесъ, ибо ей удалось, хотя и не безъ труда, уговорить Рэчель пожертвовать нѣсколько фунтовъ на пріобрѣтеніе модныхъ новинокъ.

— Что бы я ни купила, оно будетъ непріятно рѣзать глаза, на-ряду со всѣмъ остальнымъ, — думала Мона; — но что же дѣлать! лавка должна быть прежде всего лавкой, а затѣмъ уже произведеніемъ искусства. Сейчасъ она, какъ выражается докторъ Дудлей, «ни рыба, ни мясо, ни птица, ни красная селедка».

Она хорошо изучила свою clientèle въ Борроунессѣ и знала, какія вещи слѣдуетъ брать, чтобы онѣ понравились покупательницамъ, не оскорбляя ея собственнаго, нѣсколько прихотливаго вкуса, но при этомъ она рѣшила накупить какъ можно больше и потому дрожала надъ каждой копѣйкой, какъ будто отъ этого зависѣло ей собственное пропитаніе.

— Не будемъ торопиться, душа моя, — говорила она себѣ. — Семь разъ примѣрь, одинъ — отрѣжь. Надо хорошенько все обсудить, прежде чѣмъ истратить хоть шиллингъ. И какъ же я рада, что мнѣ не пришлось идти въ школу. Я совсѣмъ не такъ настроена, чтобы заниматься фехтованіемъ.

Мона обрадовалась слишкомъ рано. Не успѣла эта мысль промелькнуть въ ея головѣ, какъ чей-то голосъ позади нея сказалъ:

— Какъ поживаете, миссъ Маклинъ? — и, обернувшись, она увидала двухъ товарокъ по курсу съ мѣшками въ рукахъ.

Какъ на зло, одна изъ нихъ оказалась единственной студенткой на курсѣ, которая всегда была Монѣ безусловно антипатична. Она-то и заговорила первой.

— Вотъ такъ сюрпризъ! Не ожидала васъ видѣть. Миссъ Рейнольдсъ говорила, что вы совсѣмъ не вернетесь эту зиму.

— Совершенно вѣрно. Я здѣсь всего на нѣсколько дней.

— Вы готовитесь дома?

— Въ настоящее время совсѣмъ не готовлюсь.

— Это очень жаль.

— Вы думаете? Я нахожу, что не мѣшаетъ иногда взобраться на изгородь, отдѣляющую нашу полосу отъ всѣхъ другихъ, и посмотрѣть, — что дѣлается на полѣ вообще.

— Но вѣдь вы и прежде это дѣлали? Я васъ всегда считала большимъ авторитетомъ въ области пустяковъ.

— И сожалѣли, что результаты экзаменовъ не подтвердили моей компетентности въ другой области, не правда ли? Великое дѣло временно страдало оттого, что попало въ недостойныя руки? Не огорчайтесь; это часто бываетъ.

Дѣвушка покраснѣла. Мона, съ своей обычной чуткостью, вѣрно угадала ея мысль.

— Намъ страшно недостаетъ васъ, — поспѣшила вставить другая студентка. — Я такъ хотѣла бы, чтобъ вы вернулись!

— Вы, по всей вѣроятности, заготовляете себѣ костюмы на зиму? — продолжала первая, глядя на витрину, передъ которой онѣ стояли. — Очевидно, Риджентъ стритъ не потеряла для васъ былого обаянія, какъ потеряла его Медицинская школа.

— Что бы онѣ сказали, — думала Мона, — еслибъ я выложила имъ всю правду, разсказала бы, что я не туалеты заготовляю на зиму, а закупаю товаръ для крошечнаго магазинчика въ Борроунессѣ, гдѣ я имѣю честь стоять за прилавкомъ, угождая немногочисленнымъ и, притомъ, не особенно просвѣщеннымъ покупателямъ?..

Съ минуту искушеніе «сдѣлать такъ, чтобъ у нихъ волосы на головѣ встали дыбомъ», было почти непреодолимо; но, къ счастью, кто привыкъ сдерживаться, тому трудно побороть себя сразу, и Мена сказала только:

— О нѣтъ! Еслибъ Риджентъ-стритъ утратила свое обаяніе, это былъ бы серьезный симптомъ, показующій употребленіе хины и рыбьяго жира, или иныхъ лѣкарствъ, прописываемыхъ при меланхоліи. Прощайте. Желаю вамъ обѣимъ успѣха!

Она пожала руки обѣимъ, — довольно сухо первой и очень сердечно — второй, причемъ ласково спросила ее: «Ну, а у васъ какъ теперь, все благополучно?» и пошла дальше.

— Вотъ чудачка-то! — вскричала первая студентка, когда Мона отошла настолько далеко, что не могла уже ея слышать. — Я такъ полагаю, что она собирается замужъ. Мой братъ видѣлъ ее мѣсяца два тому назадъ на пароходѣ въ Норвегіи, въ очень приличномъ обществѣ, и говорилъ, что какой-то высокій «господинъ» съ умопомрачительными икрами страшно ухаживалъ за ней.

— Вашъ братъ разговаривалъ съ нею?

— Нѣтъ. Онъ очень заинтересовался ею на послѣдней раздачѣ наградъ и просилъ представить его, но не было удобнаго случая. У нея масса знакомыхъ. Я нахожу, что она очень важничаетъ, не правда ли?

— Я тоже это находила, но въ прошломъ году убѣдилась, что ошибаюсь. Знаете, миссъ Бёрцетъ, мнѣ она нравится.

— А мнѣ нѣтъ.

— Дѣло въ томъ, — дѣвушка покраснѣла и запнулась, — вы, конечно, никому этого не скажете, — но я очень обязана ей. Въ прошломъ году мнѣ пришлось разъ очень круто: денегъ ни гроша, квартирная хозяйка ужъ хотѣла на меня въ судъ подавать. Домой я не рѣшалась написать, и вотъ однажды вечеромъ, доведенная до отчаянья, я рѣшилась пойти къ миссъ Маклинъ. Мнѣ она тогда не нравилась, но когда идешь занимать деньги, тутъ уже не время разбирать, кто нравится, кто не нравится, а всѣ мы знали, что у нея водятся деньги. Я уже не къ первой къ ней обращалась и, по правдѣ сказать, ничего не ждала, кромѣ отказа. А она — никогда не забуду, какъ просіяло ея лицо, когда она сказала: «Какъ это хорошо, что вы пришли ко мнѣ! Я знаю по себѣ, что значитъ быть въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ». Не думаю, чтобы она тогда важничала, и я рѣшила хоть день и ночь работать, но непремѣнно отдать ей до конца года занятыя деньги.

— Я не вижу тутъ ничего особеннаго. У васъ не было денегъ, у нея были, она и дала вамъ; это очень просто.

— Хорошо вамъ говорить! Вы не знаете, что значитъ получитъ отказъ отъ полдюжины товарокъ, которыя отлично могли бы помочь вамъ. Вы не знаете, чего стоитъ выслушивать проповѣди на тему о томъ, какъ скверно занимать деньги въ такую минуту, когда вамъ до зарѣзу нужно нѣсколько фунтовъ!

— Я увѣрена, что миссъ Маклинъ зря тратитъ кучу денегъ. Я видѣла ее какъ-то въ театрѣ, въ партерѣ, вмѣстѣ съ миссъ Рейнольдсъ; ужъ, конечно, за мѣста платила не миссъ Рейнольдсъ.

— Миссъ Рейнольдсъ вообще очень везетъ, такъ что это меня не удивляетъ. А все-таки мнѣ нравится миссъ Маклинъ, и если она броситъ школу, это будетъ большая потеря для медицины.

— Она два раза провалилась на экзаменѣ.

— Тѣмъ стыднѣе для экзаменаторовъ!

---

— Дорисъ, — говорила Мона нѣсколько минутъ спустя, входя въ изящную гостиную, гдѣ ея подруга въ одиночествѣ сидѣла за чаемъ, — дайте мнѣ вина, подкрѣпите меня печеньемъ — я сейчасъ встрѣтила свою bête-noire!

Дорисъ подняла на нее глаза съ ясной улыбкой.

— Полноте, не будьте такъ мелочны.

Мона схватила пуховую подушечку и бросила ею въ подругу.

— Поднимите, пожалуйста, — спокойно сказала Дорисъ. — Если тетя войдетъ и увидитъ свою любимую подушечку на полу, конецъ ея симпатіи къ вамъ, — вы попадете въ опалу.

Мона разсѣянно подняла подушку и положила ее на диванъ.

— Теперь продолжайте. Разскажите мнѣ о вашей bête-noire. Кто онъ такой?

— Онъ! Конечно, онъ! Какъ осмѣлиться сказать вамъ, милая Дорисъ, что далеко не каждая представительница прекраснаго пола совмѣщаетъ въ себѣ Минерву и Гебу?

— Попробую примириться съ этимъ, припомнивъ, что «Всемогущій Богъ сотворилъ ихъ для того, чтобы онѣ были подругами мужчинъ». Продолжайте.

Но Мона была еще не въ состояніи продолжать. Она пила чай храня свирѣпый видъ.

— Я дѣйствительно мелочна, — выговорила она, наконецъ. — Я желала бы, чтобы какая-нибудь власть, земная или небесная, запретила женщинамъ изучать медицину ранѣе достиженія ими двадцати-трехлѣтняго возраста и совсѣмъ запретила изучать ее тѣмъ, у кого нѣтъ на это никакихъ данныхъ, физическихъ, умственныхъ, нравственныхъ или общественныхъ. Это замѣчаніе звучитъ нѣсколько странно въ устахъ студентки, дважды провалившейся на экзаменъ, но мы здѣсь между друзьями.

— Я сама замѣтила сегодня въ школѣ нѣсколько такихъ типовъ, которые предпочла бы видѣть гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ; но въ общемъ студентки произвели на меня самое пріятное впечатлѣніе: всѣ онѣ такія здоровыя, счастливыя, умныя, работящія. По крайней мѣрѣ, такъ мнѣ показалось.

— Въ самомъ дѣлѣ? Я очень рада.

— А нѣкоторыя изъ нихъ положительно выдающіяся женщины.

— О да! въ видѣ исключенія это бываетъ; но разскажите мнѣ все по порядку. Жаль, что вы не могли посмотрѣть школу лѣтомъ, когда студентки занимаются въ саду, обложенныя книгами, костями и materia medica specimens.

— Двѣ студентки играли въ теннисъ, когда я вошла — и отлично играли, надо имъ отдать справедливость. Мы немножко посмотрѣли на нихъ и пошли въ анатомическій.

— Ну?

— Я очень рада, что вы разсказали мнѣ все о немъ раньше, — очень рада. Если бы я вошла туда неподготовленной, пожалуй, онъ показался бы мнѣ ужасенъ, а теперь ничего… Тяжело, конечно, но страшно интересно. Демонстрировала молодая дѣвушка, милая такая. Она всюду меня повела и показала самыя лучшія сѣченія; я раньше понятія не имѣла, какъ это выглядитъ. Представьте себѣ, — съ торжествомъ вскричала Дорисъ, — я теперь знаю, что такое фасція, умѣю отличить сухожиліе отъ нерва, и не смѣшаю ни того, ни другого съ веной.

— Это хорошо. Многія изъ насъ, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ работы, не съумѣютъ этого сдѣлать въ трудномъ случаѣ.

— Не смѣйтесь надо мной; вы знаете, что я хочу сказать. О Мона, какъ могли вы пріѣхать въ Лондонъ и не вернуться къ своей работѣ, вотъ что для меня непостижимо!

— Да? Это интересно, но не совсѣмъ идетъ къ дѣлу. Что же вы еще видѣли? куда пошли изъ анатомическаго?

— Была на лекціи физіологіи. Читалъ молодой человѣкъ, который все время возводилъ очи горѣ, не двигая ни однимъ мускуломъ въ лицѣ, пока это не оказывалось безусловно необходимымъ.

Мона засмѣялась.

— Узнаю его; но это не мѣшало ему отлично видѣть, что происходить въ аудиторіи; онъ навѣрное замѣтилъ новую и внимательную слушательницу и спрашивалъ себя, кто бы это могъ быть? Онъ восхитительно читаетъ.

— Онъ очень милъ, — добросовѣстно согласилась Дорисъ, — и несомнѣнно очень уменъ, но было бы гораздо лучше, если бы лекціи читали женщины.

— Это правда, конечно, при условіи, что онѣ знали бы свое дѣло ничуть не хуже мужчинъ. Не забывайте, мой другъ, что хорошая прачка лучше служить «женскому дѣлу», чѣмъ плохая лекторша или женщина-врачъ.

— О, я это знаю. Но читать физіологію вовсе ужъ не такъ трудно. Мнѣ кажется, на это способны очень многія.

Мона пожала плечами.

— Для того, чтобы быть хорошимъ лекторомъ по физіологіи, нужно много — гораздо больше, чѣмъ вы думаете, — подчеркнула она.

Дорисъ вспыхнула.

— Не вивисекція же!

— Да, и вивисекція. Возможно, что современная наука пошла по ложному пути; возможно и то, какъ сказалъ мнѣ одинъ молодой врачъ въ Борроунессѣ, что теперь останавливаться уже поздно и остается только сдѣлать логическій переходъ къ вивисекціи надъ человѣкомъ; — все это возможно, но при настоящемъ положеніи вещей я не вижу, какимъ образомъ добросовѣстный человѣкъ можетъ взяться читать лекціи по физіологіи, если онъ самъ лично не производилъ опытовъ. Ему нѣтъ надобности производить опыты надъ живыми животными на глазахъ у студентовъ, но въ каждый данный моментъ онъ обязательно долженъ быть въ курсѣ дѣла.

Дорисъ не отвѣчала. Мона всегда была для нея авторитетомъ; она не допускала и мысли, что Мона можетъ судить о чемъ бы то ни было не здраво и несправедливо; она старалась во всемъ соглашаться съ подругой, но сейчасъ это было очень трудно.

— А какъ относится вашъ молодой врачъ въ Борроунессѣ къ женщинамъ-врачамъ? — неожиданно спросила она.

Мона вздрогнула;

— Онъ не знаетъ, что я изучаю медицину. Зачѣмъ ему знать?

— О, Мона, неужели вы не сказали ему? Упустили такой прекрасный случай постоять за свое дѣло!

— Не въ моихъ привычкахъ ходить съ ярлычкомъ, дорогая; но, если хотите, можете привѣсить его мнѣ на шею.

— Впрочемъ, вы же съ нимъ еще увидитесь. Торопиться некуда.

— Надо полагать, что такъ, — не безъ горечи отвѣтила Мона, — а теперь, милый другъ, мнѣ пора идти.

XXIV.
Голосъ въ туманѣ.

Густой туманъ повисъ надъ городомъ.

Дорисъ и Мона провели полдня въ лавкахъ и складахъ, и Мона ликовала. Она была убѣждена, что ни одна человѣческая душа не могла бы болѣе производительно израсходовать десять фунтовъ, и ее трудно было даже заставить говорить о чемъ-либо другомъ.

Это очень забавляло Дорисъ. Она находила, что каждый «имѣетъ право развлекаться по своему», а ради того, чтобы провести день въ обществѣ Моны, стоило поступиться многимъ; но какъ могла интеллигентная женщина по доброй волѣ провести его именно такимъ образомъ — это было выше ея пониманія.

— Все это можно было устроить совершенно иначе, — смѣялась она. — Вамъ стоило заказать все это оптомъ въ какомъ-нибудь большомъ складѣ, предоставивъ подробности приказчикамъ, и вышло бы то же самое, плюсъ сбереженная энергія.

Мона только вздохнула. Дорисъ всегда находила, что въ важныхъ вещахъ нельзя ожидать безусловнаго сочувствія даже отъ самыхъ близкихъ друзей; когда обѣ дѣвушки сходились вмѣстѣ, Мона каждый разъ убѣждалась, что и въ мелочахъ нельзя разсчитывать на такое сочувствіе.

Покончивъ съ закупками, обѣ согласились, однакоже, зайти на часокъ въ Сентъ-Джемсъ-Холль отвести душу музыкой. Послѣднею въ программѣ стояла увертюра изъ «Тангейзера»; ради того, чтобы услыхать эту вещь, Мона охотно пошла-бы пѣшкомъ за двадцать миль. Когда онѣ вышли, уже совсѣмъ стемнѣло; уличные фонари тускло мигали въ туманѣ, бросая свѣтъ не больше, какъ на два-три ярда вокругъ, но Мона и съ закрытыми глазами нашла бы дорогу въ богоспасаемый Блумсбери. Дорисъ тоже пошла ужинать къ Рейнольдсамъ, чтобы наконецъ познакомиться съ Люси; попозже тетка должна была прислать за нею кабріолетъ.

— Мона, вы слышите, — сказала она вдругъ, когда онѣ проходили по Пиккадилли, — позади насъ двое прохожихъ толкуютъ о вашемъ возлюбленномъ «Тангейзерѣ»?

Это было интересно. Мона забыла о своихъ покупкахъ и насторожила ушки.

Сначала слышались только отдѣльные возгласы въ родѣ; «шумъ и больше ничего», «отвратительная какофонія», «громовая проповѣдь» и т. д., но минуту спустя рука, лежавшая на рукѣ Дорисъ, невольно дрогнула — мягкій бархатный голосъ второго собесѣдника показался Монѣ до странности знакомымъ.

— Милый другъ, въ томъ-то и суть, по крайней мѣрѣ, для меня. Хоръ пилигримовъ красивъ и величественъ самъ по себѣ, но когда эти звуки, чистые, спокойные, неизмѣнные, постепенно наростая, безъ всякихъ видимыхъ усилій, покрываютъ собою весь шумъ, трескъ и грохотъ мірской суеты, голоса плоти и діавола, — это уже не просто красиво, это вдохновенно. Настроеніе пилигримовъ торжествуетъ, потому что оно все время остается вѣрнымъ себѣ.

Первый голосъ сказалъ что-то насчетъ «отсутствія мелодій», затѣмъ тотъ-же бархатный басъ продолжалъ:,

— Я слишкомъ мало компетентенъ, чтобы спорить о технической сторонѣ. Для меня вопросъ стоитъ просто: опера должна представлять собою органическое цѣлое, — не коллекцію шедевровъ, но одинъ цѣлый шедевръ. Возьмите, напримѣръ, «Донъ-Жуана»…

Спорящіе свернули въ боковую улицу и голоса ихъ замерли вдали.

— Какой чудный голосъ! — сказала Дорисъ.

— Да.

— Знаете, Мона, онъ, должно быть, хорошій человѣкъ.

— Судя по голосу?

— Судя по голосу и по тому, что говорилъ голосъ. Молодые люди не часто такъ говорятъ.

— Откуда вы знаете, что онъ молодъ?

— Я увѣрена, что «милому другу» не больше двадцати пяти лѣтъ.

— Я бы сказала: двадцать семь, — задумчиво выговорила Мона. Дорисъ засмѣялась.

— Вы очень точны. Или вы опять вернулись къ своимъ чернильницамъ?

Мона вздохнула.

— Да, я опятъ вернулась къ своимъ чернильницамъ.

Нѣсколько времени обѣ молчали. Первой заговорила Дорисъ.

— Желала бы я знать, кто этотъ молодой человѣкъ?

— Что это, Дорисъ, вы, кажется, выступаете въ новой роли? Это мало похоже на васъ — интересоваться молодыми людьми!

— Тѣмъ больше причинъ заинтересоваться исключительнымъ молодымъ человѣкомъ.

— Ахъ вы, милая моя старушка! — приласкала ее Мона. — Онъ, безспорно, хорошо говоритъ, но что если «разговоры» погубятъ его, какъ Гретхенъ ея красота?

— Не думаю. Не такіе «разговоры» губятъ людей.

— Именно такіе.

Но про себя Мона думала:

— Нѣтъ, этого не можетъ быть. Если у него есть даръ слова, такъ у него, по крайней мѣрѣ, есть и что сказать.

— Какая это была восхитительная недѣля! — продолжала Дорисъ; — а теперь еще одно пріятное путешествіе по желѣзной дорогѣ въ вашемъ обществѣ, и затѣмъ — всему конецъ. Какая вы счастливица, Мона! вы можете устраивать свою жизнь, какъ вамъ угодно.

Мона улыбнулась, не отвѣчая. Эта обычная тема ихъ споровъ давно ей пріѣлась.

— Я знаю, что вы хотите сказать! Но меня вы ужъ лучше объ этомъ не спрашивайте. Я не съумѣю сказать, которая изъ этихъ двухъ чернильницъ лучше, и нахожу, что вы отлично сдѣлали, заказавъ по дюжинѣ обѣихъ

— Да, и главное шарниры прочные въ обѣихъ, — вы замѣтили? Въ дешевой чернильницѣ надо прежде всего обратить вниманіе на шарниръ.

— Гдѣ вы пропадали цѣлую вѣчность? — вскричала Люси, когда обѣдѣвушки вошли въ столовую; она сидѣла въ тепломъ халатикѣ у ка~ мина. — Я уже хотѣла посылать за вами глашатая. Какъ я рада познакомиться съ вами, миссъ Колькхунъ!

— Она не такая хорошенькая, какъ я, — подумала Люси, — но Мони никогда этого не замѣтитъ.

Когда рѣчь зашла о покупкахъ, Люси обнаружила живѣйшій интересъ, болѣе чѣмъ искупавшій надменное безучастіе Дорисъ.

— Разумѣется, вамъ слѣдовало отправить все прямо на станцію, но мнѣ такъ хотѣлось бы посмотрѣть, что вы купили. Такъ жаль, что я не могла пойти вмѣстѣ съ вами! Ну, разсказывайте все по порядку. Куда вы пошли прежде всего?

Къ счастью, въ эту минуту вошелъ м-ръ Рейнольдсъ, и Дорисъ не пришлось вторично выслушивать болтовню о лентахъ, цвѣтахъ, записныхъ книжкахъ и проч. и проч.

— Не даромъ говоритъ пословица: «продержи вещь семь лѣтъ въ сундукѣ, на восьмой она тебѣ пригодится», — начала Мона. — Моя ребяческая страсть къ витринамъ и красивымъ бездѣлушкамъ, какъ видите, сослужила мнѣ хорошую службу. Вы не можете себѣ представить, какъ это все изящно и мило. Лавки просто не узнать будетъ; я ее уберу, какъ игрушечку. Теперь мнѣ не придется краснѣть передъ заѣзжимъ покупателемъ.

— Какъ бы мнѣ хотѣлось поѣхать и посмотрѣть вашу лавку! — вскричала Люси. — Я съумѣла бы отлично «убрать окно». Вы не думаете, что Борроунессъ могъ бы мнѣ принести такую же пользу, какъ Ривьера? Притомъ же, это обошлось бы гораздо дешевле, не правда ли?

— Много дешевле, — улыбнулась Мона, — но рѣзкій восточный вѣтеръ обладаетъ способностью каждаго задѣть по больному мѣсту, а вы не должны забывать, что теперь у васъ въ крѣпости есть предатель.

— Эта болѣзнь ужасно некстати. За право ученія заплачено, да еще книгъ новыхъ сколько придется купить. Просто не придумаю, откуда папа добудетъ денегъ на эту поѣздку.

— Не горюйте. Я думаю, что это можно будетъ устроить дешево.

— «Дешево» — понятіе относительное. Не забывайте, что мы всѣ, вмѣстѣ взятые, тратимъ въ годъ немногимъ больше вашего.

— Во всякомъ случаѣ, вамъ не придется платить за столъ.

Правду говоря, Мона уже написала леди Мунро о болѣзни своей подруги и надѣялась, что въ отвѣтъ та пригласитъ Люси погостить у нея мѣсяцъ-другой въ Каннахъ. Мона знала, что Мунро не изъ тѣхъ, которые ищутъ случая облагодѣтельствовать ближняго, но именно потому можно было разсчитывать, что они не откажутся сдѣлать доброе дѣло, когда случай представится самъ собой. Лично для Моны эта комбинація представляла большія неудобства, такъ какъ ей не хотѣлось, чтобы Мувро знали, гдѣ она проводитъ зиму, но съ такими мелкими и эгоистическими соображеніями, конечно, считаться не слѣдовало. Притомъ же это, вѣроятно, удастся какъ-нибудь уладить.

Въ самый разгаръ разговора доложили, что ужинъ поданъ. Ужинъ былъ самый простой, семейный, но м-ръ Рейнольдсъ умѣлъ придать прелесть и достоинство всему, въ чемъ онъ участвовалъ. Послѣ ужина онъ отвелъ Мону въ сторону.

— Д-ръ Бэтсонъ говоритъ, что Люси было бы очень полезно пожить мѣсяцъ-другой въ болѣе тепломъ климатѣ, чтобы обезпечить себя отъ повторенія ревматическихъ болей. Мнѣ страшно хотѣлось бы отправить ее на югъ Франціи; вы человѣкъ бывалый; посовѣтуйте, какъ это устроить получше и подешевле. Вы видѣли, какъ мы живемъ, и мнѣ незачѣмъ вамъ говорить, что воспитаніе Люси ложится тяжелымъ бременемъ на мой кошелекъ. Я рѣшилъ дать ей образованіе, потому что это единственное, чѣмъ я могу обезпечить ее въ будущемъ. Я всегда стараюсь жить такъ, чтобы черный день не захватилъ меня врасплохъ, но именно теперь обстоятельства сложились чрезвычайно несчастливо: я только что внесъ деньги за нравоученіе Люси, и этотъ новый расходъ является ужасно некстати.

— Сейчасъ я не могу сказать вамъ ничего опредѣленнаго — я сама очень мало знаю, — но могу навести справки; у меня есть друзья на Ривьерѣ. Я думаю, можно устроить такъ, чтобъ было и хорошо, и дешево. Во всякомъ случаѣ я дамъ вамъ знать въ концѣ этой недѣли.

— Если тетя окажется не на высотѣ положенія, — рѣшила про себя Мона, — я ужъ какъ-нибудь заставлю ихъ взять, сколько нужно, денегъ у меня.

XXV.
Новообращенная.

Опять Мона вышла въ Борроунессѣ, и опять Рэчель ждала ее на станціи.

Только теперь у нея не было никакихъ иллюзій относительно предстоящей жизни, не было ни неопредѣленности, ни смутныхъ мечтаній о самоотреченіи и призваніи. Оставалась одна ясная, плоская, унылая проза.

Не легко было на душѣ у Моны, но, когда поѣздъ остановился, Рэчель увидала въ окнѣ улыбающееся личико, легкіе шаги послышались на платформѣ, и веселый голосъ сказалъ:

— Вотъ видите, я вѣрна своему слову, и вы представить себѣ не можете, сколько хорошенькихъ вещицъ я привезла съ собою.

— Мона, — таинственно начала Рэчель, когда онѣ. были уже недалеко отъ дому, — у меня есть для васъ новость. Какъ бы вы думали, кто былъ у насъ съ визитомъ?

— Боюсь, что мнѣ не угадать.

— М-ръ Броунъ!

— Въ самомъ дѣлѣ? — разсѣянно выговорила Мона.

— Да. Такъ досадно, что васъ не было дома! Я такъ взволновалась, побѣжала скорѣе переодѣться въ свое лучшее платье; посидѣли мы, поболтали, потомъ провожаю его, и вдругъ — идетъ м-съ Робертсонъ. Вотъ-то она вытаращила глаза! Броунамъ никогда не пришло бы въ голову пріѣхать съ визитомъ къ ней. Я сказала ему, что вы гостите у знакомыхъ. Я не говорила, что вы въ Лондонѣ, боясь, какъ бы онъ не узналъ откуда-нибудь, что вы собираетесь быть докторшей.

— Это было бы ужасно, не правда ли?

— Да, но теперь вамъ бояться нечего. Онъ что-то болталъ насчетъ того, какъ трудно и скучно учить ребятъ и что для васъ полезно пожить здѣсь и отдохнуть, а я, само собой, не разувѣряла его; такъ онъ и остался при убѣжденіи, что вы учительница, хотя у меня и вертѣлось на языкѣ сказать, что у васъ, слава Богу, свои средства есть и по чужимъ домамъ вамъ таскаться незачѣмъ.

— Пожалуйста, объ этомъ никому ни слова, — довольно рѣзко прервала ее Мона. — Я не имѣю ни малѣйшаго желанія прослыть здѣсь выгодной невѣстой.

— Что жъ, душенька, вѣдь года-то идутъ. Надо косить сѣно, пока солнце свѣтитъ.

— Вѣрно, — но когда у дѣвушки есть хоть четыреста фунтовъ годового дохода, ей незачѣмъ торопиться.

Вечеромъ Билль принесъ со станціи багажъ Моны, и обѣ кузины съ одинаковымъ наслажденіемъ принялись распаковывать ящики. «Ну что это, ей Богу!» и «Ахъ ты, шутъ тебя возьми!» и тому подобныя восклицанія то и дѣло срывались съ устъ Рэчели при видѣ прелестей, вынимаемыхъ Моной изъ разныхъ картонокъ. Десять фунтовъ, конечно, большія деньги, но кто бы могъ подумать, что за десять фунтовъ можно накупить столько разныхъ разностей!

— Вы положительно рождены быть продавщицей, душа моя! — повторяла Рэчель съ неподдѣльнымъ восхищеніемъ.

Мона смѣялась.

— Не напечатать ли намъ въ мѣстной газеткѣ, что «миссъ Маклинъ, только что вернувшись изъ Лондона, предлагаетъ покупательницамъ отмѣнный выборъ всѣхъ новостей сезона?» — сказала она, но тутъ же поспѣшила взять назадъ свое предложеніе, замѣтивъ, что Рэчель готова отнестись къ нему совершенно серьезно.

— А теперь, — продолжала она, — еще одна вещица, но уже не для магазина, а для васъ самихъ. — И, развернувъ закрывавшіе ее листы оберточной бумаги, Мона вынула изъ ящика красивую темную мантилью, подбитую мѣхомъ.

Господи Боже! Рэчель въ жизнь свою не видала такой великолѣпной накидки; когда она стала примѣрять обновку, у нея даже слезы выступили на глазахъ.

— Меня не столько трогаетъ подарокъ, сколько ваша доброта, душа моя, — пояснила она; — а все же лучше этой мантильи не сыскать и въ Сентъ-Рульсѣ. Мнѣ ее хватитъ до конца жизни.

Мона, довольная, поцѣловала ее въ лобъ.

— Я привезла также муфточку и теплую пелеринку для Салли. Она все жалуется, что ей холодно. Это ей въ награду за то, что я ее заставила истратить часть жалованья на фланелевое платье.

— Ну, скажите пожалуйста. Да она совсѣмъ спятитъ отъ радости. Теперь ее и дома-то не удержишь! Какъ хорошо, что вы вернулись, Мона! И не сосчитать, сколько народу спрашивало про васъ въ магазинѣ; съ тѣхъ поръ, какъ вы стали за прилавокъ, у насъ вдвое больше покупателей. Миссъ Мойръ отложила покупать шляпку до вашего возвращенія — хочетъ, чтобъ вы ей помогли выбрать; Полли изъ Тоуэрса приносила образчики, хотѣла васъ просить, чтобы вы ей посовѣтовали, какую матерію взять на платье.

— Въ самомъ дѣлѣ? Какъ это мило съ ея стороны! Надѣюсь, вы сказали ей, чтобъ она пришла еще разъ. А полковникова Дженни не заходила?

— О нѣтъ, для нея это слишкомъ далеко. Киркстоунъ гораздо ближе, да и магазины тамъ лучше.

— Она жаловалась мнѣ, что съ тѣхъ поръ, какъ Магги поступила мѣсто, ей некому писать письма, и я обѣщала какъ-нибудь зайти ней, чтобы исполнить для нея обязанности писца. У меня это все время лежало на душѣ, пока я была въ Лондонѣ. Только вотъ уберу магазинъ, разставлю всѣ эти вещицы, и пойду къ ней. Полковникъ уже уѣхалъ?

— Нѣтъ еще; завтра, кажется, уѣзжаетъ.

Большинство знакомыхъ Дженни предпочитали навѣщать ее въ отсутствіе ея хозяина. Полковникъ слылъ во всемъ околодкѣ за страшнаго чудака, и нужно было не малое гражданское мужество, чтобы рискнуть случайно встрѣтиться съ нимъ. Разумѣется, можно было застать его и въ наилучшемъ расположеніи духа, но разсчитывать эаа это заранѣе было опасно; зато всѣмъ была извѣстна его безцеремонность въ разговорѣ, не умѣрявшаяся ни тактичностью, ни правилами простого приличія. Онъ что думалъ, то и говорилъ, и нерѣдко говорилъ хуже, чѣмъ думалъ. Еще не такъ давно, нѣсколько лѣтъ назадъ, его семейство владѣло всѣмъ помѣстьемъ, гдѣ онъ теперь арендовалъ хорошенькій коттэджъ, стоявшій невдалекѣ отъ моря, въ сосновомъ лѣсу. Здѣсь онъ и жилъ большую часть года, одинъ со своей старой экономкой, Дженни, не принимая никакого участія въ мѣстной общественной жизни, но навѣщая кого захочется и когда захочется, безъ всякаго вниманія къ общепринятому порядку. Странныя вещи разсказывали о немъ, но старая Дженни, когда къ ней обращались за справками, молчала, какъ сфинксъ, не спорила, но и не подтверждала. Она давно привыкла къ странностямъ своего господина и не возмущалась его пристрастіемъ и къ «крѣпкому словцу», и къ крѣпкимъ напиткамъ.

— Не хотите ли стаканчикъ виски съ водой, полковникъ? — предложила м-съ Гамильтонъ, когда онъ случайно зашелъ къ ней въ одно холодное утро.

— Благодарствуйте, сударыня, — отвѣтилъ онъ; — насчетъ воды не хлопочите; мы и безъ нея обойдемся.

Умная старушка пользовалась большой его симпатіей, тѣмъ болѣе, что, по ея мнѣнію, старому солдату изъ хорошей семьи предоставлялось право быть рѣзкимъ и грубымъ.

Въ сущности, полковникъ былъ добрякъ и любилъ дѣтей, хотя тѣ по большей части побаивались его. Встрѣтивъ въ почтовой конторѣ, его излюбленномъ мѣстопребываніи, какого-нибудь румянаго мальчугана или дѣвчурку, онъ неизмѣнно обращался къ хозяйкѣ съ просьбой завернуть для «юнаго джентльмена» или «юной леди» на шесть пенсовъ леденцовъ — не надо забывать, что Борроунесская контора помѣщалась въ бакалейной лавкѣ.

Монѣ любопытно было взглянуть на старика; ей помнилось, что въ дѣтствѣ она слыхала о немъ отъ отца; но въ первые дни послѣ возвращенія у нея были полны руки работы. Рэчель дала разрѣшеніе почистить лавку, выбѣлить потолокъ и оклеить ее новыми обоями; Мона сама разставила и разложила товаръ и, когда все было готово, «магазинъ» сдѣлался неузнаваемъ.

Поставивъ на мѣсто послѣднюю чернильницу, Мона обвела все торжествующимъ взглядомъ и захлопала въ ладоши отъ радости. Затѣмъ она посмотрѣла на часы; но время было уже позднее, а до коттеджа полковника считалось около четырехъ миль; поэтому она еще разъ отложила свой визитъ къ старой Дженни. Рисовать не тянуло — она слишкомъ устала; Мона взяла книжку стихотвореній и, не спѣша, направилась къ замку Маклинъ.

День былъ сѣренькій, тихій. Дальніе холмы потонули въ туманѣ, но скалистый берегъ былъ величественъ, какъ всегда, и рокотъ волнъ, разбивавшихся о камни, звучалъ въ ея ушахъ слаще музыки.

Скоро однако ея мечтательное настроеніе было нарушено: на тропинкѣ раздались шаги; на мгновеніе сердце ея забилось быстрѣе, но тотчасъ же она чуть не разсмѣялась надъ собственной глупостью. Передъ нею предстала Матильда Куксонъ, въ шикарной шляпкѣ, съѣхавшей на бокъ, и съ растрепавшимися рыжими локонами.

— Гдѣ вы пропадали, миссъ Маклинъ? — начала она, съ трудомъ переводя духъ и присаживаясь на выступъ скалы. — Я уже двѣ недѣли ищу случая переговорить съ вами.

Лино Моны выразило неподдѣльное изумленіе.

— Меня не было здѣсь. Что вамъ угодно отъ меня?

— Не было здѣсь! Такъ вы никому еще не сказали?

— Чего не сказала?

Матильда сдвинула брови. Если миссъ Маклинъ въ самомъ дѣлѣ ничего не замѣтила, не слѣдовало и заводить объ этомъ рѣчь, но теперь отступать было уже поздно.

— Я думала, что вы видѣли меня — помните, тогда, въ Сентъ-Рульсѣ!

— Ахъ вотъ что! — Мона припомнила случайную встрѣчу, — Да, я видѣла васъ, но почему же вы хотите, чтобъ я никому объ этомъ не говорила?

Матильда покраснѣла до корней волосъ и, наклонившись, принялась чертить что-то зонтикомъ на камнѣ. Она не ожидала такого прямого вопроса. Она думала, что достаточно будетъ нѣсколькихъ, мимоходомъ брошенныхъ словъ, чтобъ уладить дѣло, и была убѣждена, что такъ бы оно и вышло, случись ей застать миссъ Маклинъ одну въ лавкѣ, или встрѣтиться съ ней у себя дома. Но на этихъ утесахъ, гдѣ Мона расположилась такъ уютно, съ полуразрѣзанной нѣмецкой книжкой въ рукахъ, гдѣ она, повидимому, чувствовала себя полной хозяйкой, и смотрѣла такой спокойной и самоувѣренной, дѣло принимало гораздо болѣе серьезный оборотъ.

Мона внимательно вглядывалась въ пылающее лицо Матильды.

Ей очень хотѣлось сказать: Дитя мое, я и безъ вашей просьбы никому бы ничего не расказывала; я и думать объ этомъ забыла, — и этимъ сразу покончить дѣло, но ей смутно припомнился разговоръ съ докторомъ Дудлеемъ по поводу этихъ дѣвушекъ, и это удержало ее. Она забыла, что дѣвицы Куксонъ должны были считать ее ниже себя по общественному положенію и помнила только, что она женщина, а слѣдовательно, болѣе или менѣе отвѣтственна за каждую молоденькую дѣвушку, съ которой она столкнется въ жизни.

Она положила руку на плечо нежданной гостьи.

— Можете быть увѣрены, что я не поставлю васъ въ неловкое положеніе, но все-таки вы лучше разскажите мнѣ, почему вы не хотите, чтобъ я говорила объ этомъ.

Прикосновеніе Моны обладало магнетической силой — по крайней мѣрѣ, такъ рѣшила Матильда Куксонъ. За всю свою сѣренькую, безцвѣтную жизнь она не испытывала ничего подобнаго. Словно электрическій токъ пробѣжалъ по всему ея тѣлу. Въ эту минуту она готова была во всемъ признаться, можетъ быть, съ тѣмъ, чтобы горько пожалѣть о своей откровенности часъ спустя.

Разсказъ былъ не новъ, даже для малоопытныхъ ушей Моны. Два года тому назадъ, всѣ воспитанницы пансіона миссъ Барнетъ въ Киркстоунѣ были влюблены въ учителя рисованія, два раза въ недѣлю пріѣзжавшаго давать урокъ изъ Сентъ-Рульса. Его большіе черные глаза и томныя манеры натворили не мало бѣдъ даже въ «душныхъ монастырскихъ стѣнахъ»; когда же онъ прекратилъ занятія, такъ какъ у него накопилось слишкомъ много уроковъ въ Сентъ-Рульсѣ, ученицы проводили его плачемъ и воплями.

Вскорѣ послѣ того Матильда поступила въ Лондонскій пансіонъ и совсѣмъ забыла о красивомъ учителѣ рисованія, но, по пріѣздѣ домой, достаточно было случайной встрѣчи на вечерѣ, чтобы снова поддаться прежнему обаянію. За первой случайной встрѣчей послѣдовали другія; когда же м-съ Куксонъ объявила, что Матильда будетъ каждую недѣлю ѣздить въ Сентъ-Рульсъ на урокъ музыки, искушеніе устроить еще нѣсколько «случайныхъ встрѣчъ» оказалось непреодолимымъ.

Выслушавъ эту исповѣдь, Мона почувствовала себя довольно неловко. Какъ теперь быть? Она такъ мало знала эту дѣвушку. Какимъ богамъ она молится? Есть ли у нея идеалы? герои? героини? Найдутъ ли слова ея откликъ въ этой юной душѣ? Мона сама была слишкомъ молода, чтобы, приступая къ бою, не пустить въ ходъ самой тяжелой артиллеріи.

— Сколько вамъ лѣтъ? — спросила она вдругъ.

— Восемнадцать.

— Развѣ вы не стремитесь быть хорошей женщиной — нравственно хорошей?

«Нравственно хорошей» — звукъ этихъ словъ, произнесенныхъ полузастѣнчиво, полунаставительно, былъ почти чуждъ слуху Матильды. Почти, но не совсѣмъ. Онъ навѣвалъ смутныя грезы о вечерней службѣ при зажженныхъ свѣчахъ, о какихъ-то смутныхъ порываніяхъ къ лучшему, и болѣе отчетливыя воспоминанія объ одномъ періодѣ ея жизни, когда она была «истеричкой», ходила на митинги, чувствовала себя «обращенной» и «возрожденнной». Въ то время она была очень счастлива, но это продолжалось недолго, всего нѣсколько недѣль. Такія состоянія недолговѣчны, какъ всякое возбужденіе, — сказалъ ей тогда отецъ. Къ чему же теперь копаться въ этомъ старомъ хламѣ!..

— Я не вижу большой бѣды въ нашихъ встрѣчахъ, — молвила она упрямо.

— Я вполнѣ увѣрена, что вы и не хотѣли сдѣлать ничего особенно дурного, но знаете ли вы, какъ мужчины говорятъ о дѣвушкахъ, которыя «слишкомъ податливы», какъ они выражаются?

Матильда покраснѣла.

— Я увѣрена, что онъ не сказалъ бы обо мнѣ ничего худого. Онъ страстно влюбленъ въ меня.

— Въ самомъ дѣлѣ? Я мало знаю о любви, но если онъ любитъ васъ, вы, конечно, должны желать, чтобы онъ и уважалъ васъ. Вѣдь вы не захотите, чтобъ онъ сталъ хуже отъ того, что любить васъ, — а онъ станетъ хуже, если начнетъ дурно думать о женщинахъ.

— Вы хотите сказать, что мнѣ не слѣдуетъ больше встрѣчаться съ нимъ.

— Я хочу сказать, что онъ не можетъ уважать васъ, зная, что вы видитесь съ нимъ безъ позволенія вашей матери.

— Предположимъ, что я не дамъ вамъ обѣщанія не встрѣчаться съ нимъ больше — что вы сдѣлаете?

— Не считаю себя въ правѣ требовать отъ васъ такого обѣщанія.

— Такъ вы никому не скажете объ этомъ, что бы ни случилось?

Мона улыбнулась.

— Не вижу, почему вы имѣете право требовать обѣщавія отъ меня. Матильда не могла не улыбнуться въ свою очередь. Ударъ былъ отраженъ по всѣмъ правиламъ искусства.

— Но, по крайней мѣрѣ, до сихъ поръ вы никому объ этомъ не говорили?

— Никому.

— Ни даже миссъ Симпсонъ?

— Я же вамъ сказала, что никому.

— Это очень мило съ вашей стороны.

— Боюсь, что не заслуживаю вашихъ похвалъ; мнѣ просто въ голову не приходило заговорить объ этомъ съ кѣмъ-нибудь.

— Хотя вы отлично узнали меня?

Мона разсмѣялась отъ души.

— Хотя я отлично узнала васъ.

Наступило минутное молчаніе. Матильда для храбрости слегка притопнула ножкой въ ботинкѣ съ высокимъ каблучкомъ и рѣшила перемѣнить разговоръ.

— Давнымъ-давно, — начала она, — когда я была дѣвочкой, я вѣрила одно время въ самоотверженіе, высокіе идеалы и т. под. — но вѣдь съ этимъ не проживешь. Это все мечты.

— Мечты! — съ мягкимъ укоромъ повторила Мона.

«Нѣтъ, нѣтъ, клянусь Распятымъ

И всѣми, кто страдалъ!»

— Все остальное — мечты, да; но это дѣйствительность. Вамъ данъ былъ случай приблизиться къ идеалу. Надо было схватиться за него обѣими руками. Вы упустили его, и теперь душа ваша тонетъ въ морѣ ничтожности.

Ни одинъ проповѣдникъ не могъ бы такъ разгромить ее. Матильда ощутила слабый приливъ былого энтузіазма, но, не желая выдать себя, возразила:

— Вамъ хорошо говорить. Вы не знаете, что значитъ быть первыми богачами въ такомъ мѣстечкѣ, какъ это! Па и ма не позволяютъ никому даже разговаривать съ нами. Это кончится тѣмъ, что мы совсѣмъ не выйдемъ замужъ. Они все будутъ выбирать, да перебирать, а время-то и уйдетъ.

— Дитя, развѣ въ жизни только и счастья, что замужество? И если даже такъ, ужъ навѣрное лучшія жены выходятъ изъ тѣхъ дѣвушекъ, которыя довольствуются тѣмъ, что онѣ — душа и радость своей семьи, а не изъ тѣхъ, которыя все смотрятъ вдаль и ждутъ, не пріѣдетъ ли рыцарь освободить ихъ отъ великана.

Въ Лондонѣ Мона встрѣчала не мало дѣвицъ, тяготившихся узкимъ семейнымъ кругомъ и мечтавшихъ объ иной «сферѣ», но дѣвушка, жаждавшая просто-на-просто мужа, являлась для нея новымъ типомъ; это былъ разительный примѣръ атавизма.

Матильда вздохнула.

— Вы не знаете, какъ мы живемъ. Ходимъ въ гости и къ намъ ходятъ въ гости; гуляемъ по шоссе, вяжемъ крючкомъ, играемъ на фортепіано, да еще читаемъ романы изъ городской библіотеки, — вотъ и все. И каждый день одно и то же !

— Развѣ вы не любите книгъ и музыки, что онѣ не доставляютъ вамъ удовольствія?

Матильда покачала головой.

— Вы можете читать по нѣмецки? — неожиданно спросила она, глядя на книгу Моны.

— Да, а вы?

— Нѣтъ, и въ жизнь свою не встрѣчала никого, кто бы могъ это дѣлать, кромѣ развѣ моей нѣмки учительницы. Я три года училась нѣмецкому языку въ пансіонѣ, но теперь помню изъ десяти словъ одно. А жаль! Вотъ была исторія, какъ отецъ разъ принесъ намъ нѣмецкое письмо изъ конторы, — я тогда только что кончила, — онъ воображалъ, что я въ состояніи его перевести!

— Вамъ легко было бы подучиться. Нужно только немножко терпѣнія и настойчивости. Стоитъ внимательно прочесть одну нѣмецкую книгу съ диксіонеромъ, — остальное пойдетъ легко.

Матильда сдѣлала гримасу.

— У меня есть только одна «Bilderbuch»^[11], да и ту я знаю переводить наизусть, у насъ ее постоянно читали въ классѣ. Вы только начните, я и пойду катать, а въ разбивку, пожалуй, не съумѣю даже сказать, какъ по-нѣмецки «луна».

Она сама дивилась своей откровенности. Такъ она еще ни съ кѣмъ не говорила.

— Мнѣ не хочется вамъ вѣрить. Позвольте мнѣ судить самой. — И Мона раскрыла книгу на первой страницѣ.

Матильда закрылась руками.

— Не надо пожалуйста! Мнѣ стыдно показать вамъ, какъ я мало знаю. Но я попытаюсь выучиться. Сегодня же примусь опять за «Bilderbuch», хотя ненавижу ее не меньше, чѣмъ «Лицидада» и «Гамлета», и все остальное, что у васъ читали въ массѣ.

Мона невольно вздрогнула.

— Зачѣмъ же читать то, что надоѣло до тошноты! Если хотите, я дамъ вамъ интересную книгу, которая васъ захватитъ помимо воли.

— Страшно вамъ благодарна. Вы очень добры.

— Я буду очень рада помочь вамъ, если вамъ встрѣтится трудное выраженіе. — Мона помолчала. — Я уже говорила, что не считаю себя вправѣ брать съ васъ обѣщанія, но не умѣю сказать, насколько вы повысились бы въ моемъ уваженіи, еслибъ дали себѣ трудъ дочитать до конца.

Это заключеніе поразило Матильду своей неожиданностью. Она думала, что Мона говоритъ объ учителѣ рисованія, но Мона, кажется, забыла обо всемъ на свѣтѣ, кромѣ своихъ нѣмецкихъ книгъ.

— Можно будетъ какъ-нибудь придти сюда къ вамъ, поболтать? Я часто вижу, какъ вы гуляете по берегу.

— Я не могу сказать заранѣе, когда я здѣсь буду, но если вы согласны рискнуть, я буду очень рада васъ видѣть.

Когда посѣтительница ушла, Мова улыбнулась полу-насмѣшливо, полупечально, говоря себѣ.:

— Новый Адамъ стремится къ свѣту, но старый Адамъ не уступаетъ своихъ правъ безъ борьбы.

Черезъ минуту Матильда вернулась и застѣнчиво попросила:

— Не скажете ли вы мнѣ еще разъ этого стишка про Христа и мучениковъ?

Мона улыбнулась.

— Погодите минутку, я напишу вамъ. — И, вырвавъ листокъ изъ своей записной книжки, она написала на немъ всю строфу:

«No, no, by all the martyrs and the dear dead Christ;

By the long bright roll of those whom joyenticed

With her myriad blandishments, bnt conld not win,

Who would fight for victory, but would not sin» *).

• ) Нѣтъ, нѣтъ, клянусь всѣмя мучениками и распятымъ Христомъ;

Длиннымъ спискомъ тѣхъ, кого счастье заняло

Миріадами обольщеній, но не подчинило себѣ;

Кто боролся, чтобы побѣдить, но не грѣшилъ.

Матильда прочла стихи и тщательно сложила листокъ, причемъ замѣтила и прочла вслухъ написанный на оборотѣ адресъ:

«Леди Мунро, Poste Restante, Канны».

— Кто такая леди Мунро? — грубовато спросила она.

— Моя тетка. Я не знала, что ея адресъ былъ записанъ какъ разъ на этомъ листкѣ.

Мона оторвала тотъ кусочекъ листка, гдѣ стояло имя, и протянула Матильдѣ остальное.

— Леди Мунро вамъ родная тетка, а вы живете у миссъ Симпсонъ!

— Почему же нѣтъ? Миссъ Симпсонъ моя кузина.

— Миссъ Маклинъ, еслибъ у меня была тетка «леди», это было извѣстно цѣлому свѣту. Не думаю, чтобъ я была способна проѣхать двѣ станціи по желѣзной дорогѣ, не разболтавъ этого всѣмъ пассажирамъ.

Мона засмѣялась.

— Я уже сказала вамъ, что не стану вѣрить вамъ на-слово. Въ сущности, мнѣ не хотѣлось бы, чтобы здѣсь знали о существованіи леди Мунро. Мнѣ было бы непріятно, еслибъ другіе начали дѣлать сравненія между нею и миссъ Симпсонъ.

— Простите меня. Я не хотѣла…

— Я знаю, что вы не хотѣли обидѣть меня. Я сама виновата, что не посмотрѣла. Но все-таки мнѣ бы не хотѣлось, чтобы другіе знали объ этомъ. Auf Wiedersehen!

XXVI.
«Сказочка» полковника.

На другое утро Мона получила цѣлую кипу писемъ по поводу поѣздки Люси на Ривьеру. Леди Мунро оказалась вполнѣ на высотѣ положенія.

«Если твоя пріятельница хоть чуточку похожа на тебя, — писала она, — я буду очень счастлива имѣть такую подругу для Эвелины. Я написала ей, прося ее ногостить у насъ мѣсяцъ, и чѣмъ скорѣе она пріѣдетъ, тѣмъ лучше».

"Мы знакомы съ вами всего нѣсколько лѣтъ, — писала Люси, — но за это время мнѣ столько разъ приходилось благодарить васъ, что я даже устала и не нахожу больше словъ. Для меня будетъ наслажденіемъ пожить въ Каннахъ, не чувствуя въ то же время, что отецъ изъ-за меня долженъ отказывать себѣ въ кускѣ мяса; и гостить у такихъ людей, какъ Мунро, тоже чего-нибудь да стоитъ, но если они думаютъ, что я способна замѣнить имъ васъ — мнѣ лучше сразу разочаровать ихъ. Я такъ и сдѣлала: написала имъ, чтобъ они не ждали отъ меня ничего добраго, что я только суррогатъ васъ, и притомъ очень плохой. Напишите и вы то же самое, а то какъ бы не вышло смертоубійства.

"Ваше милое письмо и приложеніе къ нему я передала прямо въ руки отца, спрашивая его, что мнѣ съ этимъ дѣлать. Онъ перечелъ письмо два раза, очень внимательно, и возвратилъ мнѣ банковый билетъ сказавъ только: «Спрячь!» И мнѣ показалось, — понимаете, показалось, — что глаза его были какъ-то подозрительно-влажны. Должно быть, вы совсѣмъ завладѣли сердцемъ моего отца, миссъ Мона, если онъ позволилъ своей дочери принять отъ васъ двадцать фунтовъ.

"За вычетомъ всѣхъ расходовъ на дорогу, оказывается, что я еще могу сдѣлать себѣ два платья и шляпку; какого труда мнѣ стоитъ ихъ выбрать — и сказать не съумѣю. Наконецъ, я рѣшила окончательно, что одно изъ нихъ будетъ шелковое, блѣдно-зеленое, цвѣта морской волны, съ воздушной отдѣлкой, на манеръ пѣны, и, одновременно съ этимъ, пришла къ другому рѣшенію — что, въ сущности, стоить жить.

«Одно меня смущаетъ: я не увѣрена, что вы могли, безъ ущерба для себя, удѣлить мнѣ такую сумму. Вы, помнится, говорили, что ничего не собираетесь дѣлать себѣ эту зиму, etc., etc.».

Въ концѣ была маленькая приписка отъ м-ра Рейнольдса къ его «старшей дочери», — приписка, не блиставшая оригинальностью, но вся проникнутая тѣмъ животворнымъ обаяніемъ личности, которое стоитъ тысячи блестящихъ афоризмовъ.

Въ это утро въ лавкѣ перебывало множество посѣтителей, но въ свободныя минуты Мова все-таки ухитрилась написать письмо Люси и нѣсколько строкъ леди Мунро. Это отняло у нея все время до обѣда; покончивъ съ этой мало-привлекательной трапезой, она поспѣшно одѣлась и вышла навѣстить свою пріятельницу Дженни.

— Одно изъ двухъ, — разсуждала она дорогой, — или въ Матильдѣ Куксонъ произошла реакція и тогда она не пойдетъ въ замокъ Маклинъ, или мое вліяніе еще держится и, въ такомъ случаѣ, ей не повредитъ, если она подождетъ меня напрасно.

Ей надо было дойти до Киркстоуна и еще двѣ-три мили идти проселкомъ; подходя къ городку, она встрѣтила м-ра Броуна.

— Такъ вы вернулись? — началъ онъ застѣнчиво, видимо, чувствуя себя очень неловко.

— Да, я здѣсь уже нѣсколько дней.

— Какъ поживаетъ миссъ Симпсонъ?

— Очень хорошо, благодарю васъ.

— Вы куда-нибудь направляетесь, или просто такъ вышли пройтись?

— Я иду въ Баркстоунъ-вудъ, но, если это вамъ не по дорогѣ, пожалуйста, не стѣсняйтесь.

Вмѣсто отвѣта, онъ пошелъ рядомъ съ нею.

— Вамъ, можетъ быть, непріятенъ табачный дымъ? — освѣдомился онъ, вынимая изъ кармана трубку.

— Ничуть не непріятенъ.

— Случалось вамъ съ тѣхъ поръ еще предпринимать ботаническія экскурсіи?

— Нѣтъ, времени не было. Благодарю васъ за присылку цѣлаго ящика сокровищъ. Нѣкоторыя изъ нихъ очень заинтересовали меня.

— Я такъ и думалъ, что онѣ вамъ понравятся. Не соберетесь ли вы какъ нибудь сами поискать ихъ?

— Развѣ еще не поздно?

— Для мховъ, лишаевъ и водорослей не поздно. Вы когода-нибудь занимались ими спеціально?

— Нѣтъ, это, должно быть, страшно интересно, но и очень трудно?

— О, вы бы скоро пріобрѣли навыкъ. Если хотите, я вамъ покажу какъ-нибудь виды, наиболѣе часто встрѣчающіеся въ этихъ мѣстахъ, и нѣкоторые изъ рѣдкихъ.

— Мнѣ бы очень хотѣлось. Ваша сестра тоже пойдетъ съ нами?

— О да! Въ тотъ разъ она устала не столько отъ ходьбы, сколько отъ того, что башмакъ жалъ ей ногу. Я такъ смѣялся надъ ней, когда мы вернулись домой.

— Ну-съ, здѣсь намъ надо разстаться. Я иду къ полковнику Лауренсу.

— Мнѣ сегодня нечего дѣлать. Я могъ бы проводить васъ.

Слова были самыя обыкновенныя, но въ томъ, какъ онъ ихъ сказалъ, было что-то, заставившее Мону насторожиться.

Въ смыслѣ дара изложенія м-ръ Броунъ ушелъ недалеко отъ безсловесныхъ созданій. Онъ могъ разсуждать съ заѣзжимъ торговцемъ о достоинствахъ той или другой ткани, съ обывателемъ о городскихъ дѣлахъ, или съ сестрами перемывать косточки знакомыхъ. Онъ могъ говорить съ образованной молодой дѣвицей о ботаникѣ и въ видѣ заключенія сказать ей напрямикъ, что онъ проситъ ее быть его женой; но объ ухаживаньи, о нѣжномъ и осторожномъ crescendo, которое захватываетъ женщину помимо ея воли, онъ не имѣлъ никакого понятія: въ этомъ отношеніи онъ былъ невиненъ, какъ ребенокъ. Перескочить однимъ гигантскимъ прыжкомъ отъ ботаники къ браку для него было легко и естественно, и ему даже на умъ не приходило, что для женщины такой прыжокъ можетъ быть слишкомъ труденъ, что ее необходимо провести по ступенькамъ, которыя наростающая страсть сама подставляетъ влюбленному и которыми умѣнье жить учитъ свѣтскаго человѣка пользоваться сознательно.

— Очень вамъ благодарна, — сказала Мона; — но я не могу позволить себѣ оторвать васъ отъ дѣла. Я привыкла ходить вездѣ одна. — Она протянула руку и, такъ какъ онъ не сразу взялъ ее, ласково кивнула ему головкой и ушла, оставивъ его растерянно глядящимъ вслѣдъ ея удаляющейся стройной фигурѣ.

Она миновала музей и, оставивъ за собой городъ, пошла цѣликомъ по жнивью. Хлѣбъ былъ по большей части уже убранъ, но кое-гдѣ еще высились скирды, нарушая однообразіе сжатыхъ полей. Деревья въ этой мѣстности были такъ рѣдки, что даже тощая смоковница у дороги служила указателемъ пути и носила пышное названіе «Вѣтвистаго дерева», а лѣсокъ, прилегавшій къ дому полковника, виденъ былъ на многія мили вокругъ, причемъ маленькій бѣлый коттэдэжъ выглядывалъ изъ густой тѣни сосенъ, словно кроликъ изъ норки.

— Мнѣ кажется, душа моя, — говорила себѣ Мона, — что ты немножко сглупила. Вѣдь тебѣ не семнадцать лѣтъ, чтобы тебя могли смущать разговоры изъ Оллендорфа. Тѣмъ не менѣе, если на будущій разъ миссъ Броунъ опять будетъ жать ногу башмакъ, мои башмаки тоже окажутся тѣсны.

Черезъ четверть часа она подходила къ Баркстоунъ-вуду. Помѣстье казалось до странности пустыннымъ для резиденціи свѣтскаго человѣка, и однако сразу видно было, что здѣсь живетъ джентльменъ. Вдоль тщательно подстриженной буковой изгороди тянулась глубокая, выложенная камнемъ канава; мшистыя трещины ея заросли цѣлымъ лѣсомъ многоножекъ, сквозь которыя мѣстами пробивались граціозныя вѣтки дикаго волосатика. Прямо съ подъѣздной аллеи, гладко убитой и опрятно содержимой, вы погружались въ тѣнь деревьевъ, съ толстымъ ковромъ изъ хвои подъ ногами и томнымъ воркованьемъ голубей надъ головой.

Мону тянуло познакомиться поближе съ этимъ таинственнымъ уголкомъ, но сегодня на это не было времени.

Въ дверяхъ ее встрѣтилъ страннаго вида старикъ съ гладко выбритымъ лицомъ, покрытымъ цѣлой сѣтью морщинъ и въ каштановомъ парикѣ, на которомъ надѣтъ былъ красный ночной колпакъ.

— Кто вы такая? — спросилъ онъ рѣзко.

— Я Мона Маклинъ. — Сама не зная, почему, въ первый разъ со времени своего пріѣзда въ Борроунессъ, она прибавила не «кузина миссъ Симпсонъ», но — «дочь Гордона Маклина».

Онъ почти грубо схватилъ ее за плечо и повернулъ лицо ея къ свѣту.

— Ей Богу, правда! Хотя вы не такъ красивы, какъ была ваша мать. Входите же, входите, и разсказывайте все по порядку.

Онъ отворилъ дверь въ старомодную гостиную, гдѣ пахло табачнымъ дымомъ, и Мона вошла.

— Ноя вовсе не хочу мѣшать вамъ, — начала было она. — Я пришла къ Дженни.

— Ладно, ладно, садитесь! Дженни, гдѣ ты, чортъ тебя возьми! Подбрось полѣно въ огонь; видишь, барышня пришла.

Старуха прошла къ камину, по дорогѣ кивнувъ головой въ сторону Моны. Она нисколько не удивилась, увидавъ помощницу миссъ Симпсонъ въ гостиной своего господина. Однимъ изъ главныхъ достоинствъ Дженни въ глазахъ полковника было то, что она давно перестала удивляться его причудамъ.

— Не знаю, чѣмъ бы васъ угостить, — раздумчиво выговорилъ старикъ. Онъ отомкнулъ маленькій шкафикъ, досталъ оттуда тарелку съ печеньемъ не первой свѣжести и налилъ Монѣ стаканъ вина, говоря:

— Не пугайтесь: это легкое, дамское. Я пью другое. — И, наливъ себѣ рюмку виски, онъ искоса посмотрѣлъ на гостью.

— За старыя времена и за Гордона Маклина, милѣйшаго малаго и гостепріимнѣйшаго хозяина! — И онъ залпомъ проглотилъ свое виски.

Мона тоже выпила и улыбнулась, сквозь нежданно отуманившую ея глаза дымку слезъ. Ей невыразимо отрадно было слышать похвалу отцу, даже изъ этихъ устъ.

— Полно, полно, не волнуйтесь, — ласково сказалъ полковникъ. — Онъ былъ безспорно добрый малый и красавецъ собой, но, я думаю, это не помѣшало ему найти дорогу на небо.

— Я въ этомъ увѣрена.

— Вотъ и хорошо, отлично. Гдѣ вы гостите — въ Тоуэрсѣ? въ Бальнаморѣ?

— Ни здѣсь, ни тамъ; я живу въ Борроунессѣ, у своей кузины, миссъ Симпсонъ.

Онъ уставился на нее во всѣ глаза.

— У миссъ Симпсонъ! У Рэчели Симпсонъ?

Нижняя челюсть полковника вдругъ отвисла и, откинувъ голову на спинку стула, онъ залился непріятнымъ смѣхомъ.

— Вашъ отецъ былъ богатый человѣкъ, хотя и умеръ молодымъ, — молвилъ онъ, внезапно овладѣвъ собой. — Онъ, должно быть, оставилъ вамъ недурное состояньице.

— Такъ оно и было. Послѣ его смерти опекуны хозяйничали очень плохо, но все же, въ концѣ концовъ, того что я имѣю, вполнѣ для меня достаточно.

— Вы получили хорошее воспитаніе? учились пѣть, parlez-vous franèais, и этому?

Онъ неловко забарабанилъ пальцами по столу.

Мона засмѣялась.

— Да, всему этому я училась.

Полковникъ нѣсколько времени молча дымилъ трубкой.

— Почему вы не живете у Мунро? — спросилъ онъ вдругъ. — Это странно! Мунро такой любитель хорошенькихъ!

— Я ѣздила съ ними въ Норвегію это лѣто. Сэръ Дугласъ — это сама доброта; лэди Мунро тоже; но вѣдь и миссъ Симпсонъ мнѣ кузина.

Онъ опять засмѣялся тѣмъ же непріятнымъ смѣхомъ.

— Пейте ваше вино, миссъ Маклинъ, а я разскажу вамъ сказочку. Быть можетъ, кое-что въ ней будетъ ново для васъ.

"Много лѣтъ тому назадъ, когда васъ еще и въ проектѣ не было, всей этой мѣстностью владѣлъ мой дѣдъ. Родственники вашего отца, Маклины снимали у него землю въ аренду; были они люди маленькіе, но почтенные, исправные плательщики. Дѣдъ вашъ былъ замѣчательный человѣкъ, изъ тѣхъ, кому всегда и во всёмъ везетъ, — вы слышали о немъ? — первый въ школѣ, любознательный, умница, дамскій ковалеръ, словомъ, счастливчикъ! Братъ его, Санди, лѣнтяй и увалень, такъ всю жизнь ничего и не добился, но дѣдъ вашъ скоро разбогатѣлъ. Сестеръ было двѣ и тоже разныя; каждая, такъ сказать, удалась въ одного изъ братьевъ: Маргарита хорошенькая, стройная, умница, за словомъ въ карманъ не полѣзетъ; Анна — совершенно безличная; она и вышла за перваго, кто ей сдѣлалъ предложеніе, а Маргарита совсѣмъ не вышла замужъ. Лучшее зерно часто залеживается.

"У дѣда вашего было — дайте сообразить — да, трое дѣтей: два сына и дочка. Дѣвочка и одинъ изъ мальчиковъ умерли. Это грустная исторія, — вамъ разсказывали? — славныя дѣтишки, хорошенькія такія! Но отецъ вашъ выжилъ, онъ былъ крѣпышъ. Воспитаніе ему дали отличное; затѣмъ онъ поѣхалъ въ Индію и тамъ составилъ себѣ крупное имя. Я не встрѣчалъ другою такого человѣка. Всѣ двери, всѣ сердца были ему открыты. Куда бы онъ ни пошелъ, его принимали, какъ родного, а между тѣмъ онъ никогда не забывалъ старыхъ друзей. Вернувшись домой, онъ, какъ истый джентльменъ, счелъ долгомъ разыскать своихъ родныхъ. Многіе изъ нихъ уже перемерли; Санди уѣхалъ въ Австралію; оставались только дѣти Анны, Рэчель Симпсонъ и сестра ея, Дженъ. Дженъ вышла замужъ за содержателя мелочной лавки, и у нея было уже своихъ двое ребятъ. Все это были люди бѣдные, и отецъ вашъ назначилъ имъ ежегодную пенсію.

«Ну-съ, гостилъ онъ въ то время вмѣстѣ съ молодой женой миляхъ въ ста отсюда, у однихъ здѣшнихъ помѣщиковъ. Оба были душою общества. Мнѣ это извѣстно, потому что я самъ былъ приглашенъ туда гостить и пріѣхалъ дня за два до отъѣзда вашего отца съ матерью. Только они уѣхали — замѣтьте, послѣ того, какъ они уѣхали!-- являются, нежданнно-негаданно, какъ снѣгъ на голову, кто бы вы думали? — Рэчель Симпсонъ и ея сестрица, обѣ во всеоружіи — могу сказать, прекурьезная парочка! Въ то время у Рэчели были очень своеобразныя понятія объ искусствѣ одѣваться».

Мона покраснѣла до ушей. Никто, знающій Рэчель, не усомнился бы въ правдивости этого разсказа.

«Онѣ велѣли доложить о себѣ, какъ о кузинахъ Гордона Маклина и само собой были приняты любезно, но лакей получилъ приказаніе, въ случаѣ, если онѣ пріѣдутъ въ другой разъ, говорить, что барыни нѣтъ дома. Я слыхалъ, что Маклинъ даетъ имъ деньги, и рѣшилъ, что не худо бы предупредить его. Онъ принялъ это замѣчательно хорошо — онъ былъ, дѣйствительно, добрый человѣкъ, — но все же должно быть, ясно далъ понять прелестнымъ кузинамъ, что хоть деньгами онъ и не прочь подѣлиться, но друзей своихъ предпочитаетъ оставить для себя. По крайней мѣрѣ, я не слыхалъ, чтобъ онѣ повторили свою продѣлку, да оно и понятно: пенсія для нихъ была интереснѣе великосвѣтскихъ знакомствъ. Но простить этого онѣ тоже не могли, находя, что отецъ вашъ, стоя на верху лѣстницы, могъ бы и ихъ встащить за собою; ха, ха, ха! ноша-то была не изъ легкихъ!»

Мона не смѣялась. Теперь это ужъ не составляло никакой разницы, но она предпочла бы услыхать сказочку раньше. Черезъ нѣсколько минутъ она встала, говоря:

— Я рада, что вы мнѣ это сказали, хотя все это довольно печально.

— Печально? Вотъ вздоръ! О чемъ тутъ печалиться! Я научу васъ, какъ прибрать къ рукамъ Рэчель Симпсонъ. У меня здѣсь есть карточка вашихъ отца и матери. Хотите взглянуть?

— Очень хочу. Можетъ быть, я такихъ и не видала.

Полковникъ взялъ истрепанный старый альбомъ и началъ перелистывать страницы, пока не нашелъ той, какую искалъ, но, должно быть, старыя руки какъ-нибудь выпустили нужный листокъ, потому что, когда Мона взглянула, передъ нею мелькнули только длинныя бѣлыя ноги и множество газовыхъ юбочекъ.

— Чортъ! — выругался полковникъ и, взявъ назадъ альбомъ, поспѣшилъ исправить ошибку.

На Мону глянули съ фотографіи знакомыя лица — умнаго, серьезнаго мужчины и царственно прекрасной-женщины; во всемъ мірѣ живыхъ для нея не было лицъ болѣе знакомыхъ и близкихъ.

— Я никогда не видала раньше этой карточки. Она очень похожа.

— Я вамъ оставлю ее по завѣщанію — э? Хотите? Это стоитъ не меньше того, что я завѣщаю многимъ другимъ.

— Если то, что вы оставляете другимъ, такъ же дорого для нихъ, какъ эта карточка для меня, вашимъ наслѣдникамъ будетъ за что благодарить васъ.

Старое морщинистое лицо освѣтилось улыбкой.

— Сегодня ночью я уѣзжаю въ Лондонъ, — сказалъ онъ, — но надѣюсь, что мы еще встрѣтимся. Я сейчасъ пришлю къ вамъ Дженни. Мы съ ней добрые пріятели — не мѣшаемъ одинъ другому.

Монѣ съ трудомъ удалось сосредоточить все свое вниманіе на письмахъ Дженни, хотя они были довольно интересны и характерны. Одно изъ нихъ предназначалось брату, моряку; другое, адресованное Магги, было полно совѣтовъ, въ родѣ тѣхъ, какіе Полоній давалъ своему сыну. Бѣдная женщина очень тревожилась за свою дочку, которая поступила въ услуженіе въ дальнюю помѣщичью усадьбу, и всячески старалась предостеречь ее отъ соблазновъ.

XXVII.
«Нездѣшній свѣтъ».

Магазинъ, миссъ Симпсонъ положительно вошелъ въ коду въ Борроунессѣ. Будь объявленіе о «пріѣздѣ миссъ Маклинъ съ богатымъ выборомъ новостей», дѣйствительно, помѣщено въ Киркстоунской газетѣ, оно принесло бы несравненно меньше пользы, чѣмъ слухи, переходившіе изъ устъ въ уста. Ни одна женщина во всемъ округѣ не могла устоять противъ искушенія полюбоваться привезенными новинками. Когда приходилъ торговецъ, Рэчель забирала у него товару вдвое, втрое больше прежняго; скоро дошло до того, что Монѣ и ей ужъ нельзя было одновременно отлучаться изъ лавки.

Однажды утромъ, въ отсутствіе Рэчели, въ магазинъ вошли три пожилыхъ дамы, всѣ три толстенькія, коротенькія, степенныя; всѣ три держали себя съ ненавязчивымъ спокойнымъ достоинствомъ. Съ перваго взгляда казалось, что всѣ три — на одно лицо, но со второго вы уже подмѣчали нѣкоторыя мелкія различія: у одной по обѣимъ сторонамъ лица спускались черные локоны, другая носила очки, третья отличалась отъ сестеръ именно тѣмъ, что въ ней не было ровно никакихъ отличительныхъ признаковъ.

— Я слышала, что миссъ Симпсонъ получила замѣчательный выборъ модныхъ новостей, — сказала дама съ локонами.

— Боюсь, что замѣчательнаго у насъ ничего не найдется, — улыбаясь, сказала Мона; — но это правда, что миссъ Симпсонъ недавно получила изъ Лондона свѣжій товаръ. Будьте любезны присѣсть; я вамъ покажу все, что вы пожелаете.

Если Мона была развязна и даже рѣзка въ обращеніи съ другими студентками, то къ женщинамъ старше себя она относилась съ инстинктивнымъ уваженіемъ и нѣжной почтительностью. Въ ней жило врожденное сознаніе правъ и привилегій зрѣлаго возраста, что не часто встрѣчается въ молодежи, но всегда кажется въ ней необычайно привлекательнымъ.

Дамы просидѣли съ полчаса, истративъ всего три съ половиною шиллинга.

— Мнѣ кажется, я васъ видѣла въ баптистской часовнѣ, — уже собираясь уходить, сказала дама въ очкахъ.

— Да, я бываю тамъ иногда съ моей кузиной.

— Вы крещены? — освѣдомилась дама безъ всякихъ отличительныхъ признаковъ.

— О да! — вскричала Мона, нѣсколько смущенная такимъ страннымъ вопросомъ.

— Я замѣтила, что вы ни разу не оставались до причастія, — сказала дама въ локонахъ.

— Я крещена по обряду англиканской церкви.

— О! — вскричали всѣ три въ одинъ голосъ такимъ тономъ, какъ будто Мона жестоко обманула ихъ.

Первой оправилась дама въ очкахъ, по общему признанію, «самая умная» изъ трехъ.

— Вамъ надо поговорить съ м-ромъ Стюартомъ, — сказала она.

— Да, да! — подхватили другія, радуясь, что есть возможность примирить христіанское милосердіе съ вѣрностью своимъ принципамъ и, освѣдомившись о здоровьѣ миссъ Симпсонъ, вышли изъ лавки.

— Это, должно быть миссъ Боктронъ, — догадалась Рэчель, когда Мона описала ей наружность новыхъ кліентокъ. — Онѣ пользуются въ Киркстоунѣ большимъ уваженіемъ. Отецъ ихъ былъ старшимъ діакономъ при баптистской церкви; въ день его похоронъ, каѳедра была задрапирована чернымъ сукномъ. И денегъ онъ имъ оставилъ достаточно, есть чѣмъ жить!

---

Матильда Куксонъ нашла цѣль жизни и была счастлива: она обожала Мону. Хорошо, что этому восторженному обожанію былъ данъ противовѣсъ въ видѣ добросовѣстной и усердной работы, иначе послѣднее было бы для нея горше перваго. Теперь же она горячо взялась за работу и на всѣ разспросы родныхъ, дивившихся, съ чего это она вдругъ сдѣлалась такой прилежной, отвѣчала таинственнымъ и гордымъ молчаніемъ. Миссъ Маклинъ была для нея переодѣтой принцессой, она сама — единственной хранительницей ея великой тайны. Постоянныя усилія скрывать эту тайну, даже отъ сестры, въ смыслѣ нравственной дисциплины, стоили не меньше добросовѣстнаго чтенія «Валли-Орлицы».

— Я пришла-бы раньше, — говорила она однажды Монѣ, сидя въ замкѣ Маклинъ, — но наши никакъ не могутъ понять, почему меня тянетъ на берегъ въ это время года и мнѣ всегда бываетъ ужасно трудно избавиться отъ Клоринды. Разумѣется, знай они, что вы племянница лэди Мунро, они бы только радовались, что я подружилась съ вами, но объ этомъ я не проговорилась ни единой душѣ.

Матильда гордилась своей выдержкой; это было простительно, но она еще не научилась щадить чувства Моны, и та невольно вздохнула.

— Благодарю васъ, но я не хочу, чтобы вы видались со мной «потихоньку».

— Я думала объ этомъ. Сейчасъ мамѣ, конечно, было бы не особенно пріятно узнать о нашихъ встрѣчахъ, но если выйдетъ исторія, и откроется, что вы племянница леди Мунро, она будетъ болѣе чѣмъ довольна. Вѣдь настанетъ же время, когда вы скажете всѣмъ, кто вы такая?

Ибо, чѣмъ же переодѣтая принцесса лучше другихъ людей, если въ ея исторіи нѣтъ развязки?

— Мнѣ очень хотѣлось бы, — терпѣливо возразила Мона, чтобъ вы попытались стать на мою точку зрѣнія. Я не принимала никакихъ мѣръ къ тому, чтобы никто не узналъ, что у меня есть и другіе родственники, но я предпочла бы, чтобы здѣсь не было толковъ по этому поводу; видите ли, это дѣло личнаго вкуса. Притомъ же, мнѣ одинаково непріятно, будутъ ли меня звать племянницей леди Мунро, или кузиной миссъ Симпсонъ. Кто дѣйствительно любитъ меня, долженъ любить меня ради меня самой.

Матильда все время напрягала зрѣніе, глядя въ ту сторону, откуда сіялъ «нездѣшній свѣтъ», и несомнѣнно думала, что видитъ его, но для нея было очень трудно не терять его изъ виду, говоря съ матерью или сестрой.

— Вы знаете, что я люблю васъ ради васъ самихъ. Я, кажется, никого въ жизни такъ не любила.

— Тсс!.. Не слѣдуетъ такъ говорить: вы меня слишкомъ мало знаете. Если наступитъ разочарованіе, вы возненавидите меня тѣмъ сильнѣе, чѣмъ горячѣе относитесь ко мнѣ теперь.

— Возненавидѣть васъ!--засмѣялась Матильда. Ей это казалось совершенно невозможнымъ.

— А что подѣлываетъ «Валли-орлица»?

Онѣ принялись за переводъ. Мона обладала врожденнымъ талантомъ къ преподаванію и полчаса прошли незамѣтно. Затѣмъ Матильда сконфуженно вытащила изъ кармана письмо.

— Я хотѣла сказать вамъ, что я… я написала ему… своему другу.

Она покраснѣла до ушей. Уже нѣсколько разъ видѣлись онѣ съ Моной, но до сихъ поръ ни одна изъ нихъ не касалась факта, послужившаго поводомъ къ ихъ сближенію.

— Написали? — спокойно переспросила Мона.

— Да. Не хотите ли прочесть письмо? Можетъ быть, вы найдете нужнымъ что-нибудь измѣнить?

Мона прочла письмо. Украшенное грубой виньеткой и печатнымъ адресомъ, длинное и сантиментальное, оно было необычайно трогательно въ своемъ родѣ и очень смѣшно. Въ немъ поминутно говорилось о «нашей страстной любви», а въ концѣ, къ ужасу Моны, Матильда ухитрилась вставить строфу о мученикахъ.

Одно только было хорошо. При всей запутанности посланія, изъ него ясно можно было понять, что дѣвушка жалѣетъ о случившемся, находитъ, что ей не слѣдовало видѣться потихоньку съ своимъ возлюбленнымъ и рѣшила прекратить эти встрѣчи. Въ виду этого, съ остальнымъ можно было примириться.

Глава XXVIII.
Треволненія м-ра Стюарта.

Медленно, сравнительно медленно тянулась дни и недѣли; ноябрь близился къ концу. Берегъ сталъ весь черный, завернули холода, и въ замкѣ Маклинъ можно было сидѣть только въ исключительно хорошую погоду. Тѣмъ не менѣе, Мона каждую свободную минуту проводила на берегу, а когда одной ходьбы оказывалось недостаточно, чтобы разогнать хандру, она шла въ коттэджъ полковника, къ старой Джени, или еще дальше, въ Кильвинни, поболтать съ тетей Белль.

Въ это время во всемъ округѣ только и было рѣчей, что о затѣвавшемся въ Киркстоунѣ благотворительномъ базарѣ. Монѣ даже не вѣрилось, чтобы можно было такъ волноваться изъ-за такихъ пустяковъ, но дѣло въ томъ, что базары подобны землетрясеніямъ: значеніе не зависитъ отъ того, въ какой части свѣта, или страны они происходятъ.

Базаръ устраивался не въ пользу мѣстной церкви или часовни — надъ такими базарами мужчины обыкновенно смѣются, и добрые бюргеры не считаютъ своей обязанностью посѣщать ихъ, и устраивали его не дамы, а мужчины — дамы только взяли на себя всю работу; устроители имѣли въ виду весьма важную цѣль — постройку новаго зданія городской ратуши. Давно уже обыватели Киркстоуна начали находить, что ратуша ихъ представляетъ собою невзрачное и ничтожное по размѣрамъ строеніе, совершенно не соотвѣтствующее величинѣ и значенію самаго города. И вотъ они рѣшились на смѣлый шагъ — возвести новое зданіе. Часть необходимаго капитала имѣлась, а что касается остального — рѣшено было возложить надежду на Провидѣніе.

Впрочемъ, къ тому времени, о которомъ мы говоримъ, многіе стали уже забывать, какъ возникъ вопросъ о постройкѣ новой ратуши; зданіе было почти кончено, треть расходовъ покрыта; чтобы расквитаться съ остальнымъ долгомъ, мѣстные кавалеры придумали, а дамы «любезно согласились» устроить базаръ.

Предполагалось открыть продажу за три дня до Рождества и закончить все большимъ баломъ. Какъ же тутъ было не волноваться? На многія мили въ окружности всѣ барышни только и мечтали, что о предстоявшемъ балѣ. Труднѣе всего, конечно, приходилось мамашамъ: имъ предстояло и собирать пожертвованія вещами, и придумывать такіе наряды для дочекъ, которые бы по-меньше стоили и затмили бы собою всѣ остальные, и урезонивать «отцовъ».

Рэчель Симпсонъ занимала слишкомъ ничтожное общественное положеніе, чтобы самой завѣдывать кіоскомъ или принимать пожертвованія, а такъ какъ она была не изъ тѣхъ женщинъ, которыя охотно берутъ на себя черную работу, предоставляя блистать другимъ, то и Мона мало интересовалась предстоявшимъ базаромъ.

Но и ее взволновало въ одно прекрасное утро неожиданное письмо ютъ Дорисъ.

"Киркстоунъ — вѣдь это недалеко отъ Борроунесса, не правда-ли? — писала ей подруга. — Если такъ, мы увидимся передъ Рождествомъ. Мои пріятельницы въ Сентъ-Рульсѣ, съ которыми вы такъ рѣшительно сказались знакомиться, будутъ продавать на знаменитомъ базарѣ и пригласили меня помогать имъ. Это будетъ услуга за услугу, такъ какъ въ свое время и онѣ мнѣ помогали, но я постаралась бы уклониться, еслибъ не надежда увидать васъ.

«Вы, конечно, пріѣдете на базаръ; къ тому времени вы, вѣроятно, успѣете настолько соскучиться, что будете рады небольшому развлеченію; обѣщаю щадить васъ, когда вы зайдете ко мнѣ въ кіоскъ».

— Какъ хорошо! — было первой мыслью Моны, а второю: — Какъ это непріятно! Какъ не у мѣста будетъ Дорисъ здѣсь, въ этой обстановкѣ! Пони и мальчикъ съ пальчикъ плохо гармонируютъ съ лавкой и бѣдными родственниками… Счастье еще, что не я это придумала.

Она еще сидѣла надъ письмомъ, когда вошла Рэчель, раскраснѣвшаяся, взволнованная.

— Мона, вамъ предстоитъ маленькое удовольствіе. Я дала за васъ слово. Вы вѣдь говорили, что любите пѣть?

— Д-да, — неохотно выговорила Мона, уже предчувствуя, что будетъ дальше.

— Я только что встрѣтила м-ра Стюарта. Онъ совсѣмъ съ ногъ сбился, бѣдный. Представьте себѣ, два лучшихъ оратора измѣнили ему — не могутъ быть на сегодняшнемъ soirée. У м-ра Дови желтуха, а м-ру Робертсу надо ѣхать на похороны. М-ръ Стюартъ былъ просто въ отчаяніи. — «Какъ же мнѣ быть! — говоритъ; — вѣдь они мнѣ весь вечеръ разстроили! Времени остается мало; кѣмъ ихъ замѣнить? Хоть бы кто прочелъ что-нибудь, или спѣлъ!..» Ну, я и сказала ему, что вы отлично поете и, навѣрное, не откажете спѣть, что-нибудь. Онъ страшно обрадовался, весь просіялъ. — «Ахъ, — говоритъ, — какъ это хорошо, я замѣтилъ, что она пѣла въ церкви, не споетъ ли она: „Я знаю, живъ мой Искупитель!“ или что-нибудь въ этомъ родѣ?»

Мона вспыхнула; у нея даже духъ захватило отъ этого предложенія.

— Милѣйшая кузина, — выговорила она, тяжело дыша, — это все равно, что попросить меня выкинуть какую-нибудь штуку на трапеціи. Я ни разу не пѣла съ тѣхъ поръ, какъ вернулась изъ Германіи. Пѣть для себя, у себя дома — одно, а выступать публично — другое. Ваша затѣя прямо нелѣпа.

— Вотъ вздоръ какой! Здѣсь публика не взыскательная. Они охотно слушаютъ и худшее пѣніе, чѣмъ ваше.

Послѣдовала первая «стычка» между кузинами. Чѣмъ больше горячилась Рэчель, тѣмъ больше остывала Мона. Въ концѣ концовъ, чтобы выйти изъ неловкаго положенія, она сама пошла къ м-ру Стюарту и отказалась наотрѣзъ участвовать въ вечернемъ концертѣ, причемъ пасторъ не преминулъ позондировать почву. Онъ питалъ крѣпкую надежду обратить въ свою вѣру «интереснаго молодого скептика».

Глава XXIX.
Страдиваріусъ.

Двери часовни были открыты настежь, потоки свѣта лились на усыпанную гравіемъ дорожку, ведущую отъ крыльца къ церковной оградѣ. Публика валила въ калитку, веселая, смѣющаяся, заранѣе предвкушая обѣщанныя наслажденія. Ребятишки, перевѣсившись черезъ ограду, жадными глазами заглядывали внутрь церкви.

А наслажденія предстояли весьма существенныя. Мона не успѣла войти, какъ ей преподнесли большую фаянсовую чашку на блюдечкѣ, оловянную ложечку и туго набитый бумажный мѣшокъ.

Она была изумлена.

— Что мнѣ съ этимъ дѣлать? — спросила она кузину.

— Разумѣется, взять съ собой. Заглядывать въ мѣшокъ разрѣшается, но ѣсть можно только въ антрактѣ.

Мона подумала, что ей не трудно будетъ обуздать свое любопытство, но ей даже не пришлось подвергать себя такому испытанію. Значительную часть аудиторіи составляли дѣти; они, конечно, не утерпѣли, повытащили изъ своихъ мѣшковъ все, что въ нихъ заключалось: пирожки, печенье, яблоки, груши, фиги, изюмъ и миндаль, и все это разложили соблазнительными горками на пюпитрахъ, не безъ ущерба для лежавшихъ тутъ же молитвенниковъ.

— Заказано триста мѣшковъ, по три пенса каждый, — громко шептала Рэчель, пригнувшись къ уху Моны. — Удивительно, какъ много даютъ за эти деньги, и еще говорятъ, м-ръ Филиппъ остается въ барышахъ. Оптомъ все закупаютъ; оттого и выходитъ дешево. Тѣсто-то, конечно, не сдобное; лучше бы они дали поменьше да повкуснѣе. Впрочемъ, и то сказать — надо брать въ разсчетъ ребятишекъ.

Въ это мгновеніе что-то громко хлопнуло, и звукъ разнесся по всей церкви. Мона вздрогнула, ей вообразилось, что это выстрѣлъ, но дѣло объяснилось проще: какой-то предпріимчивый мальчуганъ выложилъ всѣ свои сласти въ носовой платокъ весьма сомнительной чистоты, а по мѣшку со всего размаха хлопнулъ ладонью. Эффектъ получился необычайный. Звукъ этотъ неоднократно повторялся въ теченіе вечера, несмотря на усиленное нравственное и физическое воздѣйствіе со стороны м-ра Стюарта и родственниковъ нарушителей тишины.

Въ часовнѣ было невыносимо жарко, и Мона искренно надѣялась, что м-ръ Стюартъ не нашелъ, кѣмъ замѣнить ее, такъ какъ программа и безъ того была достаточно длинна. Она боялась, что не высидитъ цѣлый вечеръ въ такой атмосферѣ и еще больше боялась за малокровную нервную дѣвушку, сидѣвшую впереди ея,

Предсѣдатель собранія ввелъ на каѳедру перваго оратора.

— Теперь пойдутъ хлопушки иного рода, — вздохнула Мона.

Однако, когда ораторъ разошелся, ей пришлось побранить себя за скороспѣлое сужденіе. Такія soirées очень въ модѣ въ провинціи; врожденный даръ слова здѣсь быстро оцѣнивается, и слава человѣка, обладающаго имъ, разносится иногда далеко за предѣлы его родного графства. Говорившій не былъ лишенъ ни ума, ни юмора; нашлось и еще двое въ томъ же родѣ; тѣ же, кому этого не хватало, брали другимъ — обиліемъ трудолюбиво собранныхъ по крохамъ анекдотовъ и остротъ, довольно общеизвѣстныхъ, но въ пылу увлеченія легко сходившихъ за импровизированныя.

Во время одной изъ рѣчей молодая дѣвушка, сидѣвшая впереди Мовы, лишилась чувства. Это вызвало большую сенсацію; поднялась суета; двое мужчинъ неловко и застѣнчиво подняли больную на руки и понесли; послѣ минутнаго колебанія Мона послѣдовала за ними. Потомъ она была рада, что пошла: въ этомъ здоровомъ климатѣ обмороки — рѣдкость, и никто не зналъ, что дѣлать съ больной. Ее посадили и придерживали подъ руки.

— Положите ее на цыновку, — спокойно сказала Мона, — и, пожалуйста, всѣ отойдите. Нѣтъ, не надо ничего подъ голову. Принесите кто-нибудь воды и, если можно, немножко водки. Не бойтесь это не опасно. Мы съ м-съ Брандеръ сдѣлаемъ все, что надо.

Всѣ мужчины разомъ бросились за водой, чему Мона была очень рада. Она разстегнула дѣвушкѣ платье, дала ей понюхать нюхательной соли, и черезъ нѣсколько минутъ больная, съ глубокимъ вздохомъ, открыла глаза.

— Она, навѣрное, родилась не въ Киркстоунѣ, — сказала Мона, глядя ей въ лицо. — На ней не замѣтно вліянія морского воздуха.

— Нѣтъ, — объяснила м-съ Брандеръ, — она пріѣзжая, къ дѣдушкѣ пріѣхала погостить. Они живутъ недалеко, черезъ дорогу. Я сейчасъ отведу ее домой.

— Идите лучше въ залу. Я сама отведу ее.

— Вы останетесь безъ чаю. Теперь какъ разъ чай разливаютъ.

— Благодарю васъ, я уже пила чай.

И, сильной рукой обнявъ дѣвушку за талію, Мона отвела ее домой и сама уложила въ постель.

Затѣмъ она поспѣшила назадъ, въ часовню, зная, что Рэчель будетъ безпокоиться о ней, хотя ей жаль было мѣнять чистый, свѣжій воздухъ на нездоровую атмосферу залы. Но, войдя, она моментально забыла о духотѣ: смѣхъ и шептанье смѣнились глубокой тишиною, среди которой звучалъ только одинъ глубокій и низкій голосъ:

«So my eye and hand,

And inward sense that works along with both

Slave hunger that can never feed on coin» *).

• ) Рука моя и глазъ, и чувство, что живетъ въ моей душѣ, томятся голодомъ инымъ — и голода того не утолить за деньги.

М-ръ Стюартъ нашелъ, кѣмъ замѣнить недостающаго исполнителя.

Мона помедлила у двери, потомъ прошла на свое мѣсто и сѣла возлѣ Рэчели. Чтецъ едва замѣтно измѣнился въ лицѣ, услыхавъ шелестъ ея шелковаго платья, подождалъ, пока она усѣлась, и продолжалъ.

Выборъ поэмы былъ довольно странный, тѣмъ не менѣе аудиторія была покорена: даже ребятишки позабыли о своихъ изюмахъ и миндаляхъ, прислушиваясь къ этому чудному голосу. Для Моны окружающее перестало существовать; сырыя стѣны, низкій потолокъ, вся эта картина принаряженнаго убожества исчезла въ туманѣ и надъ головой ея засіяло бездонной лазурью итальянское небо; ласкающій, теплый вѣтерокъ пахвулъ ей въ лицо; она стояла въ узенькой живописной улицѣ, прислушиваясь къ, рѣчамъ «человѣка въ бѣломъ передникѣ», съ свѣтомъ безсмертія въ очахъ.

«'Tis God gives skile,

But not without men’s hands:

He could not make Antonio Stradivari’s violins

Without Antonio. Get thee to thy ease!» *).

• ) «Талантъ отъ Бога, но онъ долженъ пройти черезъ руки человѣка. И Богъ можетъ сдѣлать скрипки Антоніо Страдиваріуса безъ помощи самого Антоніо, потому — иди къ своему ставку».

Голосъ умолкъ. Публика тяжело перевела духъ; всѣ разомъ задвигались, зашевелились. Дудлей усѣлся въ темный уголокъ, за эстрадой и, прикрывъ глаза ладонью, глядѣлъ на Мону.

Сколько разъ, въ Лондонѣ, онъ говорилъ себѣ, что все это иллюзія, что онъ преувеличиваетъ благородство ея чертъ, выразительность рта, утонченное изящество всѣхъ ея движеній; теперь онъ убѣдился, что ничуть не преувеличивалъ. Онъ обвелъ глазами все собраніе и съ безконечнымъ удовольствіемъ остановилъ на ней взоръ; смотрѣть на нее было отрадой и отдыхомъ. Но скоро пульсъ его забился быстрѣе. Можетъ быть, его взволновалъ неожиданный успѣхъ, то напряженное вниманіе, съ которымъ его слушали эти мало культурные люди, очарованные звуками его голоса, но въ эту минуту онъ отдалъ бы многое, чтобы зажечь огонь любви въ этихъ ясныхъ краснорѣчивыхъ глазахъ.

— Она дѣвушка, — думалъ онъ, чутьемъ угадывая то, что ему хотѣлось знать. — Она еще не любила и, безъ сомнѣнія, увѣрена, что никогда не полюбитъ. Завидую тому, кто заставитъ ее сознаться въ своей ошибкѣ. Ему можно позавидовать. Она же кроткая бѣлая маргаритка, для которой каждый мужчина, солнце. Въ ея лицѣ бездна скрытаго выраженія. Счастливъ будетъ тотъ, кто первый — и, можетъ быть, единственный — вызоветъ его наружу! Долго ему придется расплачиваться за это съ судьбой…

Дудлей мысленно оборвалъ себя на полусловѣ. Къ чему эти мысли? Онѣ не помогутъ успѣшно сдать экзаменъ. Да если бы и помогли, теперь не время объ этомъ думать. До іюля, до перехода на высшій курсъ онъ не имѣетъ права говорить ни съ одной женщиной о любви, а до окончанія курса не смѣетъ и думать о женитьбѣ. А до тѣхъ въ придетъ другой — человѣкъ съ золотымъ ключемъ.

Дудлей сконфуженно обернулся. Должно быть, смѣнившій его разсказчикъ сказалъ что-нибудь лестное о его чтеніи, потому что глухое гудѣніе, акомпанировавшее его грезамъ, вдругъ стихло; всѣ, какъ одинъ человѣкъ, смотрѣли на него и улыбались.

— Кто бы могъ ожидать, что докторъ Дудлей будетъ здѣсь! — удивлялась Рэчель, по дорогѣ домой. — Какъ жаль, что онъ такъ близорукъ: онъ гораздо красивѣе безъ очковъ. Интересно знать, помнитъ ли онъ, какъ мы тогда подружились въ Сентъ-Рульсѣ… Послушайте-ка, а вѣдь это онъ идетъ за нами, и съ нимъ еще какой то господинъ.

Рэчель была права, а спутникомъ Дудлея былъ не кто иной, какъ самъ баптистскій священникъ, «жаждавшій отвести душу съ интеллигентнымъ собесѣдникомъ». М-ръ Стюартъ глазамъ своимъ не повѣрилъ, увидавъ, что докторъ замедлилъ шаги и пошелъ рядомъ съ Рэчелью. Разумѣется, христіанину подобаетъ быть снисходительнымъ и учтивымъ, но къ чему эта напрасная трата времени?..

Дудлей, повидимому, думалъ иначе. Обмѣнявшись нѣсколькими любезными словами съ Рэчелью, онъ, къ великому ея удовольствію и не малой досадѣ священника, очень просто и естественно перешолъ къ Монѣ, и оба они ушли впередъ, оставивъ старшихъ бесѣдовать между собою.

Не разъ, когда ихъ раздѣляли сотни миль, Мона и Дудлей мысленно говорили другъ съ другомъ откровенно, по душѣ; но теперь, сойдясь вмѣстѣ, оба робѣли. Въ сущности, что у нихъ за отношенія? Что они такое — старые друзья или просто знакомые? Ни одинъ изъ нихъ не могъ этого опредѣлить.

Молчаніе становилось неловкимъ.

— Я должна поблагодарить васъ. Вы доставили мнѣ сегодня истинѣ мое наслажденіе, — нѣсколько оффиціально начала Мона.

Это всякій могъ бы сказать ему. Отъ нея онъ ждалъ большаго.

— Очень радъ, что вы не соскучились, — отвѣтилъ онъ холодно.

Мона посмотрѣла на него, и они обмѣнялись улыбкой. Эта улыбка говорила краснорѣчивѣе словъ.

— Я такъ обрадовался, когда вы вошли и сѣли на свое мѣсто, — молвилъ онъ тихо, словно былъ увѣренъ, что она не приметъ словъ его на пустой комплиментъ. — Я все время смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ сидѣла миссъ Симпсонъ. Возлѣ нея былъ пустой уголокъ… А что замокъ Маклинъ?

— Переданъ почти въ исключительное владѣніе чайкамъ. Надо сознаться, что замокъ Маклинъ болѣе удобенъ для лѣтней резиденціи, чѣмъ для зимней. Я часто забѣгаю взглянуть на него, но здѣшніе вѣтры такъ рѣзки, что у меня не является особеннаго желанія оставаться тамъ надолго.

— Я думаю! Когда я рисую себѣ васъ тамъ, на скалѣ, я всегда представляю себѣ лѣто.

— Ахъ, знаете, спохватилась вдругъ Мона, — мнѣ нужно вамъ что-то сказать. Помните вы нашъ разговоръ о Куксонахъ?

— Помню.

— Теперь мы съ Матильдой большіе друзья, и мнѣ прямо стыдно вспомнить, какъ несправедливо я судила о ней послѣ первой встрѣчи. Это вы помогли мнѣ сознать свою ошибку.

— Полноте, что вы! Причемъ же тутъ я? Вы сами сознали свою ошибку — если только тутъ была ошибка.

— Была. А вы — вы дали мнѣ слишкомъ высокую оцѣнку; это лучшій способъ указать человѣку его мѣсто. Вы не можете себѣ представить, сколько въ этой дѣвушкѣ нетронутыхъ добрыхъ чувствъ. Она ужъ отлично читаетъ по-нѣмецки, перечла массу книгъ и очень увлекается уроками. Что вы на это скажете?

— Удивительно! Какимъ образомъ она познакомилась съ вами?

— Такъ, странная случайность… Я рада этому. Я сама къ ней привязалась. Она такая добрая, впечатлительная…

Разговоръ оборвался. Издали доносился глухой рокотъ прибоя. До дому было еще далеко, и Монѣ страстно захотѣлось разсказать ему теперь, сейчасъ всю правду о своихъ занятіяхъ медициной. Съ какой стати было давать такое идіотское обѣщаніе? И почему она до сихъ поръ не попросила кузину снять съ нея запретъ? Но только что она набралась храбрости, какъ позади раздался голосъ Рэчели:

— Душенька, м-ръ Стюартъ желалъ бы немножко побесѣдовать съ вами. — Докторъ, надѣюсь м-съ Гамильтонъ не стало хуже? Что это вамъ вздумалось пріѣхать?

М-ръ Стюартъ отомстилъ за себя.

Дудлей хотѣлъ было протестовать, но обмѣнъ дамъ уже совершился. Пришлось покориться судьбѣ.

Глава XXX.
Карболка.

— Эге, Джонсъ, вы уже домой?

— Завтракать. Я, можетъ быть, еще зайду сюда вечеркомъ.

— Какъ хотите, какъ хотите, мой другъ, но если вы не кончите сегодня разрѣза подмышки, завтра я буду поставленъ въ непріятную необходимость перейти къ грудной полости.

— Слушайте, Дудлей, это слишкомъ жестоко!

— Не вижу, почему. Неужели вамъ мало цѣлаго дня?

— Но вѣдь вы знаете, что я порѣзалъ себѣ палецъ.

— Гм. Я не очень-то вѣрю въ этотъ порѣзанный палецъ. Это, помнится, разъ уже было — въ день состязанія въ мячъ.

— Да и Коллету безъ васъ ни за что не окончить стопы.

— Пусть постарается. — Дудлей ласково улыбнулся, глядя на озабоченное лицо товарища, наклонившагося надъ столомъ. — Я берусь только найти ему ножное развѣтвленіе внутренняго подошвеннаго. — И онъ любовно приподнялъ нервъ рукояткой скальпеля. — Ну-ка, Джонсъ, принатужтесь. Ce n’est pas la mer à boire. Полчаса — и готово!

— Да, какъ-же! У меня это займетъ четыре часа. Вѣдь объ этой подмышкѣ страсть сколько нужно прочесть. У меня и то все спуталось въ головѣ. Дайте еще денекъ сроку. Я ужъ посижу ночью, докончу.

— Очень жаль, старина, — не могу. Ars longa. Мнѣ пора перейти къ грудной полости. А вамъ лучше бы читать въ анатомическомъ. Нѣтъ ничего хуже предвзятыхъ идей. Позавтракайте хорошенько, да и возвращайтесь. Это, должно быть, вашъ скальпель, Коллетъ?

— О чортъ! Хоть бы одна мысль въ головѣ! Неужели же никто не объяснитъ мнѣ и не кончить моего сѣченія заодно со своимъ?

— Я охотно сдѣлаю это, — не дальше, какъ завтра. Вся выгода будетъ на моей сторонѣ. Впрочемъ, сейчасъ это, пожалуй, и для васъ будетъ лучше. Но не совѣтую вамъ повторять это слишкомъ часто, если вы хотите сдѣлаться хорошимъ анатомомъ.

— Вовсе я не хочу! Я желалъ бы не видать больше никогда этой поганой вонючей ямы!

Дудлей обвелъ взглядомъ высокую, хорошо провѣтренную комнату и молвилъ:

— Мнѣ знакомо это чувство.

— Вамъ, Дудлей! На-дняхъ кто-то увѣрялъ, что вамъ все мило въ анатомическомъ, даже пыль!

— Такъ оно и есть, пожалуй, — усмѣхнулся Ральфъ. — Но въ тѣ дни, когда я владѣлъ инструментами не лучше васъ, я думалъ иначе.

— Вы думаете, что я привыкну, если хорошенько возьмусь за работу?

— Я ничего не думаю; я знаю. Итакъ, ровно въ девять!

Дудлей быстро распахнулъ дверь и очутился на улицѣ. Сырой рѣзкій вѣтеръ пахнулъ ему въ лицо; тротуары были покрыты густымъ слоемъ грязи. Въ такую погоду труженику, натомившемуся за работой, развеселиться трудно. Одна за другой привычныя складки легли на лбу Дудлея; въ тактъ своимъ грустнымъ мыслямъ онъ замедлилъ шаги. Вдругъ позади его раздался мѣрный топотъ копытъ и мягкій стукъ колесъ, обтянутыхъ резиной. Онъ любилъ хорошихъ лошадей и теперь обрадовался возможности полюбоваться. На улицѣ случилась какая-то задержка. Гнѣдыя, всѣ въ мылѣ, фыркали и били копытами. Дудлею вспомнился разсказъ Мельвиля объ «ироніи судьбы», и онъ началъ еще съ большимъ любопытствомъ разсматривать обладателя экипажа.

Здѣсь не могло быть и рѣчи объ ироніи. Возжи легко держалъ въ рукахъ пожилой джентльменъ, красивый, съ военной выправкой, съ краснымъ лицомъ и сѣдыми кудрями. Онъ тоже былъ видимо недоволенъ задержкой; на лбу его легла глубокая морщина.

Наконецъ, телѣга, загородившая путь, свернула въ сосѣднюю улицу, мальчишки гурьбой бросились за ней. Одинъ, самый маленькій, пренебрегая опасностью, повисъ сзади. Телѣга опять зачѣмъ-то остановилась; потомъ лошади дернули сразу и прежде чѣмъ Дудлей или господинъ, сидѣвшій въ экипажѣ, замѣтили ребенка, тотъ уже лежалъ подъ копытами гнѣдыхъ.

Возница желѣзной рукой натянулъ возжи. Лошади стали, какъ вкопанныя. Дудлей и грумъ бросились поднимать ребенка.

— Онъ, кажется, больше испугался, чѣмъ ушибся, — замѣтилъ Ральфъ, — но моя квартира въ двухъ шагахъ отсюда. Если хотите, я снесу его къ себѣ и осмотрю его. Я докторъ.

— Клянусь душой, очень вамъ обязанъ! Сегодня ночью я уѣзжаю на Ривьеру. Подумайте, какъ непріятно было бы остаться изъ-за такого дѣла. Вы бы сѣли? Чарльзъ подастъ намъ ребенка.

Мальчикъ, оглушенный паденіемъ, дышалъ тяжело и тихонько всхлипывалъ. Когда они дошли до дому, Дудлей подалъ своему спутнику ключъ, а самъ поднялъ мальчика, какъ перышко, и на рукахъ внесъ его на лѣстницу.

— Какъ вы это ловко продѣлываете, точно женщина, ей-Богу! — полуискренно, полунасмѣшливо удивлялся элегантный господинъ, отворяя дверь, — Счастье мое, что вамъ какъ разъ въ это время случилось проходить мимо!

Дудлей провелъ незнакомца въ кабинетъ, а мальчика отнесъ въ спальню, чтобъ осмотрѣть его. Кабинетъ былъ на рѣдкость уютный — ничего кричащаго, бьющаго въ глаза, но каждая вещица, каждая картина и книга, очевидно, выбирались внимательно и съ любовью; все вмѣстѣ взятое, положительно говорило въ пользу хозяина.

— Очевидно, это человѣкъ вполнѣ культурный, — говорилъ себѣ гость; — и выбрать такую профессію — чортъ знаетъ что такое! Возиться съ грязными уличными ребятишками! Онъ, должно быть, со средствами. Ради какого дьявола онъ сдѣлался докторомъ?

— Все въ порядкѣ! — весело воскликнулъ Дудлей, входя въ комнату. — Мальчуганъ очень заинтересовался моимъ скелетомъ, а теперь уплетаетъ за обѣ щеки хлѣбъ съ вареньемъ. Я увѣрилъ его, что изъ ста возницъ девяносто девять переѣхали бы его пополамъ. Онъ спасся только потому, что вы моментально остановили лошадей. Васъ можно поздравить — вы великій мастеръ своего дѣла.

— Вы находите? Очень радъ это слышать. Я самъ было думалъ, что мальчугану не сдобровать. Дѣло въ томъ — въ мои годы смѣшно было бы не умѣть справиться съ лошадьми! — но дѣло въ томъ, что я въ это время думалъ совсѣмъ о другомъ. Такая досада! Я уже взялъ билетъ и теперь придется уѣхать, не повидавшись съ племянницей. Я ей написалъ, прося назначить, гдѣ и когда я могу ее видѣть, но, оказывается, она переѣхала. Кстати, вы докторъ? Вы ведете знакомство съ женщинами-врачами?

Дудлей покачалъ головой.

— Къ сожалѣнію, не имѣю этой чести.

Гость его желчно разсмѣялся.

— Вы, должно быть, тоже не вѣрите во все это движеніе?

— Этого я не скажу. По части женскаго вопроса я далеко не консерваторъ. Я склоненъ думать, что у женщины есть душа, а, разъ это такъ, теперь, когда прошелъ вѣкъ грубой силы, отчего же ей и не выбрать себѣ дѣла по душѣ? Мнѣ кажется, это вполнѣ естественно.

— Мнѣ это вовсе не кажется, сэръ, нисколько не кажется! — горячо воскликнулъ пожилой джентльменъ, бросившись въ кресло. — Душа! Желалъ бы я знать, причемъ тутъ душа? Можетъ-ли женщина не очерствѣть душой, занимаясь медициной? — вотъ въ чемъ вопросъ.

— Признаюсь, я тоже нахожу, что для женщины это нѣсколько странный образъ жизни, но, тѣмъ не менѣе, я знаю двухъ-трехъ женщинъ — одну ужъ навѣрное — которая будетъ несравненно лучшимъ врачемъ, чѣмъ я самъ.

— Ахъ, да кто же объ этомъ споритъ! Разумѣется, женщины-врачи необходимы, — я самъ признаю, что онѣ необходимы, и слава Богу, что онѣ взялись за это дѣло! Но какого чорта моя племянница вздумала учиться медицинѣ? Она вовсе не изъ тѣхъ женщинъ, о которыхъ вы говорите. Хорошенькая, изящная, даровитая, могла бы выйти замужъ за кого угодно, вращаться въ какомъ угодно обществѣ, и подумать, что такая дѣвушка должна жить въ атмосферѣ… скажите, пожалуйста, чѣмъ пахнетъ въ этой комнатѣ?

Дудлей засмѣялся.

— Должно быть, карболкой. У меня она въ большомъ ходу.

— Карболка? Такъ вотъ представьте себѣ красавицу, вынужденную жить въ атмосферѣ — карболки!

Онъ опять засмѣялся.

— Это, конечно, немножко непріятно, но… все имѣетъ свою обратную сторону. Я согласенъ съ вами, что часть нашего дѣла должна перейти исключительно въ руки женщинъ-врачей, и я лично буду этому очень радъ.

— Я думаю! Это такая грязная работа!

— Вы понимаете, конечно, что здѣсь мы расходимся.

— Вы не находите, что это грязная работа?

— Боже избави!

— Скажите мнѣ…-- началъ гость, пытливо разглядывая то интеллигентное лицо Дудлея, то его тонкія нервныя руки; — вы должны это знать… Какъ вы думаете, можетъ женщина, хорошая, чистая, съ характеромъ пройти черезъ все это безъ вреда для себя?

— Хорошая, чистая, съ характеромъ! — задумчиво повторилъ Дудлей. — Да такую женщину не страшно послать и въ адъ. Мнѣ кажется, основная ошибка нашей цивилизаціи въ томъ, что мы воспитываемъ женщинъ, какъ будто онѣ всѣ на одну колодку. Разумѣется, если женщина возьмется изучать медицину, у нея откроются глаза, но вѣдь есть женщины, богато одаренныя, которыя никогда и не разовьются вполнѣ, если вы ихъ оставите за монастырскою стѣной. Откровенно говоря, я не большой поклонникъ искусственно взлелѣянной чистоты.

— Искусственно взлелѣянной! Любезный сэръ, между парникомъ и навозной кучей есть переходныя ступени! Будь это искусство, литература, политика, даже наука; но анатомія, препаровочная!..

— Послушайте, — почти съ негодованіемъ вскричалъ Дудлей, — все зависитъ отъ того, какъ относиться къ дѣлу. Въ анатоміи, какъ и вездѣ, много званыхъ, но мало избранныхъ, а хорошая, чистая женщина всюду будетъ на своемъ мѣстѣ, даже «въ храмѣ святого Духа».

Гость былъ нѣсколько изумленъ такимъ энергическимъ отпоромъ и не сразу отвѣтилъ. Казалось, онъ внимательно изучалъ узоръ на коврѣ. Наконецъ, посмотрѣвъ прямо въ глаза Дудлею, онъ выговорилъ почти рѣзко:

— Зная все, что вы знаете, вы находите это возможнымъ?

— Зная все, что я знаю, я нахожу это возможнымъ.

Посѣтитель нѣсколько времени сидѣлъ, молча, ударяя себя по кончику сапога линейкой, взятой съ письменнаго стола.

— Вотъ что я могу для васъ сдѣлать, — вдругъ вспомнилъ Дудлей. — Я могу дать вамъ адресъ женской медицинской школы. Тамъ вы навѣрное найдете вашу племянницу.

— Боже упаси! Я не трусъ, но на это у меня не хватитъ мужества. Легче встрѣтиться одинъ на одинъ съ тигромъ въ чащѣ лѣса! Нѣтъ, сэръ, увольте! Покорнѣйше благодарю! Я вамъ безконечно обязанъ. Мнѣ очень хотѣлось бы пригласить васъ отобѣдать со мною въ клубѣ, но это невозможно. Въ пять часовъ я ѣду. Надѣюсь, мы увидимся, когда я возвращусь въ Лондонъ. Вотъ моя карточка. Гдѣ же мальчуганъ? Поди сюда, голубчикъ! Вотъ тебѣ на рождественскія лакомства, но помни, если ты еще разъ попадешь мнѣ подъ лошадей, я тебя переѣду, слышишь?

Онъ сердечно пожалъ руку Дудлею, оставивъ въ этой рукѣ пару гиней, и черезъ минуту гнѣдыя уже неслись по улицѣ.

«Сэръ Дугласъ Мунро», — прочелъ Дудлей, посмотрѣвъ на карточку. — Великолѣпный экземпляръ красиваго англо-индійскаго типа. Желалъ бы я взглянуть на эту удивительную племянницу!

Глава XXXI.
Пальмы и ананасы.

Представьте себѣ міръ, міръ пальмъ и ананасовъ, алоэ и эвкахнитусовъ, пышныхъ изгородей, изъ-за которыхъ вамъ улыбаются ярко красныя розы, бѣлыхъ виллъ, рѣзко выступающихъ на тусклой зелени оливъ, безоблачное небо, которое глядится въ глубокое синее море — роскошный міръ, полный свѣта и солнца, и посреди всей этой роскоши миссъ Люси, такую веселую и безпечную, какъ будто она никогда не бывала въ анатомическомъ и никогда не ломала себѣ головы надъ учебниками.

Оркестръ внизу игралъ одинъ вальсъ за другимъ, и Люси, одѣваясь, танцовала на мѣстѣ, какъ роза, колеблемая вѣтромъ.

— Entrez, — вскричала она, заслышавъ стукъ въ дверь.

Вошла Эвелина, высокая, стройная, все съ тѣмъ же строгимъ выраженіемъ глазъ.

— Вы совсѣмъ не похожи на студентку, — выговорила она серьезно.

— Я приняла бы это за комплиментъ, если бы не знала, что это значитъ.

— Что же это значитъ?

— Что я ни капельки не похожа на Мону.

— Ну, это вы и сами знаете.

— Вѣрно, ma belle, но неужели вы пришли только для того, чтобъ сказать мнѣ это?

— Я пришла вамъ сказать, чтобъ вы черезъ десять минуть были готовы. Отецъ свезетъ насъ въ Монте-Карло.

Люси бросилась выбирать платье.

— Но, вѣдь, сэръ Дугласъ, вѣроятно, страшно усталъ съ дороги? — заговорила она, оглядываясь черезъ плечо въ зеркало, чтобы посмотрѣть, хорошо ли сидитъ сзади юбка.

— Онъ уже отдохнулъ за два дня; притомъ же ему хочется увидать Монтизовъ, прежде чѣмъ они переѣдутъ во Флоренцію.

Она могла бы прибавить: я сказала ему, что вамъ страстно хочется побывать въ Монте-Карло.

— Монтизовъ? — невольно повторила Люси и при этомъ чуточку покраснѣла.

Эвелина присѣла на чемоданчикъ.

— Мнѣ не вѣрится, что вы будете докторомъ.

— Давайте биться объ закладъ, — отозвалась Люси, не отводя главъ онъ зеркала: она была занята важнымъ дѣломъ — застегивала лифъ.

— Я никогда не бьюсь объ закладъ, но если вы будете докторомъ, я… я приглашу васъ на консультацію.

Выпустивъ эту парѳянскую стрѣлу, она также спокойно вышла изъ комнаты.

Дѣвушки постоянно пикировались, но, въ сущности, жили очень дружно. Эвелина находила, что Люси совершенно не на мѣстѣ въ роли «ученой женщины», но это не мѣшало ей чувствовать себя прекрасно въ обществѣ веселой живой студентки. Конечно, ее смѣшно сравнивать съ Моной — Эвелина не допускала самой мысли объ этомъ, и маленькая Люси сама находила, что это смѣшно: она явному даже не намекнула, что выдержала экзаменъ, на которомъ провалилась Мона. Мона была центромъ системы, она — однимъ изъ спутниковъ; она горько завидовала всѣмъ другимъ спутницамъ, стоявшимъ ближе ея къ центру; но развѣ можно завидовать солнцу?!

Леди Мунро очень привязалась къ своей молоденькой гостьѣ. Она никому на свѣтѣ не призналась бы въ такой ереси, но, въ сущности, ей было легче съ Люси, чѣмъ съ Моной и она не понимала, какимъ образомъ сэръ Дугласъ можетъ находить племянницу болѣе пикантной, чѣмъ Люси Рейнольдсъ. Она видѣла Люси насквозь, а въ разговорѣ съ Моной всегда испытывала чувство неловкости; даже, когда та горячо соглашалась съ нею, ей казалось, что, загляни она глубже въ душу племянницы, она встрѣтила бы тамъ много неожиданностей. Съ Люси у нихъ былъ одинаковый уровень понятій, Мона стояла особнякомъ и не всегда можно было опредѣлить, когда она стоитъ выше ихъ и когда ниже.

Вскорѣ послѣ ухода Эвелины всѣ четверо подъѣхали къ станціи. Утро было прохладное, росистое. Эвелина была, какъ всегда, сдержана и Спокойна, но Люси положительно съ ума сходила отъ восторга. Все было для нея наслажденіемъ: и ѣхать въ роскошномъ купэ перваго класса, и находиться въ обществѣ такого человѣка, какъ сэръ Дугласъ, и посмотрѣть поближе на этотъ новый чудный міръ.

Когда они оставили за собой Ниццу, мѣстность измѣнилась. Здѣсь природа была суровой, величественной. Поѣздъ прокладывалъ себѣ дорогу между высокихъ скалъ, стѣною нависшихъ надъ моремъ и совершенно обнаженныхъ, если не считать пріютившихся въ разсѣлинахъ рѣдкихъ ананасовъ, согнутыхъ и скрюченныхъ южнымъ вѣтромъ. Но вотъ, словно вынырнувъ изъ моря, словно частица этой самой природы, передъ ними предсталъ спрятавшійся за скалы Монте-Карло — веселый, вульгарный, красивый, шутовской, обольстительный Монте-Карло!

— Неужели это правда казино, — взволнованнымъ шепотомъ выговорила Люси.

Сэръ Дугласъ засмѣялся. Она была не въ его вкусѣ, но ея энтузіазмъ нравился ему.

— Да, — сказалъ онъ. — Но, если вы не имѣете ничего противъ, мы немножно закусимъ прежде, чѣмъ пойти туда.

Для него казино было знакомой и привычной забавой; для Эвелины — красивымъ и немного неприличнымъ мѣстечкомъ, которое все-таки слѣдуетъ посмотрѣть; для Люси — какимъ-то храмомъ. Ей не пришлось дѣлать замѣчаній: когда они вступили въ роскошныя мрачныя залы, она сразу понизила голосъ до шопота.

— Пожалуй, мы увидимъ Гвендолену Гарлетъ^[12], — шепнула она Эвелинѣ.

Но Гвендолена Гарлеть на этотъ разъ блистала своимъ отсутствіемъ. У столовъ съ рулеткою сидѣло множество неинтересныхъ, просто одѣтыхъ женщинъ, похожихъ на гувернантокъ; были здѣсь и нарумяненныя, залитыя брилліантами красавицы demi mond’а; и злыя сморщенныя старыя гарпіи, которыя, казалось, всегда выигрывали; были двѣ-три цвѣтущихъ дѣвушки, самой обыкновенной наружности, но Гвендолены Гарлетъ не было. Въ первый моментъ Люси была почти разочарована. Это было такъ похоже на игру въ винтъ съ марками и никто, повидимому, не волновался, когда останавливалось колесо: очевидно, разсказы о здѣшнихъ трагедіяхъ были сильно преувеличены.

Но въ это время ей попался на глаза юноша англичанинъ, робко озиравшійся вокругъ; онъ, видимо, былъ очень озабоченъ. Открытое добродушное лицо выражало тревогу, весь лобъ собрался въ глубокія складки. Глаза ихъ встрѣтились, и юноша сдѣлалъ надъ собой отчаянное усиліе, чтобы принять спокойный и самоувѣренный видъ. Онъ не игралъ, а бродилъ между столовъ, записывая на клочкѣ бумажки выигравшіе номера.

— Messieurs, faites vos jeux!

Юноша открылъ большой, но очень тощій бумажникъ и вытащилъ оттуда послѣднюю пятифранковую монету.

— Le jeu est fait.

Съ внезапной рѣшимостью юноша положилъ монету на столъ и подвинулъ ее впередъ.

— Rien ne va plus.

— Vingt sept.

Маленькая монетка присоединилась къ кучкѣ другихъ.

Юноша растерянно улыбнулся и спряталъ пустой бумажникъ въ карманъ.

Люси посмотрѣла на своихъ спутниковъ. Но ни одинъ изъ нихъ не замѣтилъ этой маленькой трагедіи. Сэръ Дугласъ подвелъ ихъ къ другому столу и далъ каждой изъ дѣвушекъ по золотому. Для него это входило въ программу. Надо же и дѣвочкамъ дать попытать счастья.

Люси колебалась; искушеніе было сильное. Ей смутно представлялись груды золота, которыя она можетъ выиграть и отдать этому бѣдному мальчику. Потомъ она покачала головой и шепотомъ молвила:

— Это было бы непріятно моему отцу.

Сэръ Дугласъ пожалъ плечами: вотъ ужъ, поистинѣ, на вкусъ, на цвѣтъ товарища нѣтъ. Какимъ образомъ человѣкъ можетъ позволять своей дочери проводить цѣлые годы въ анатомическомъ театрѣ, вынудить ее жить и дышать въ атмосферѣ, пропитанной карболкой, и въ то же время запрещать ей разъ въ жизни для шутки поставить монетку на игорномъ столѣ — это было выше его пониманія.

Эвелина тоже колебалась, но не устояла противъ соблазна похвастаться потомъ вередъ подругами, что она играла въ Монте-Карло. Она положила свою монетку на столъ и безпомощно спросила у Люси

— Куда бы мнѣ поставить?

Люси сама не знала игры, но она внимательно слѣдила за тѣмъ, какъ играютъ другіе, а глаза ея привыкли подмѣчать все быстро и точно. Раздосадованная медлительностью Эвелины, она, не подумавши, схватила лопаточку и подвинула золотой на мѣсто — какъ разъ въ-время. Черезъ нѣсколько секундъ ставка Эвелины удвоилась.

— Довольно, довольно, — сказалъ сэръ Дугласъ, видя, что дочь его не прочь повторить опытъ, — я не хочу, чтобъ у тебя были такія же красныя щеки, какъ у той дамы, что сидитъ напротивъ.

Господинъ, сидѣвшій съ нимъ рядомъ, всталъ, чтобы пропустить ихъ и, когда они проходили мимо, поздоровался съ Люси. Та не сразу взяла его руку и тотчасъ же съ милымъ ужасомъ обернулась къ сэру Дугласу.

— Ну, вотъ! Я такъ и знала. Это нашъ церковный староста.

Сэръ Дугласъ разсмѣялся.

— Что жъ? Теперь вамъ, по крайней мѣрѣ, не разсчетъ выдавать, другъ друга.

Люси наскоро объяснила своему знакомому, какъ она попала сюда и поспѣшила вслѣдъ за своими спутниками во внутреннее отдѣленіе храма, посвященное rouge et noir. Здѣсь, во всякомъ случаѣ, трагизма было достаточно даже на первый взглядъ. Люси почти забыла о бѣдномъ юношѣ, видя съ какой ужасающей быстротой кучки золота передвигались съ мѣста на мѣсто. Чахоточный игрокъ, которому врядъ ли оставался годъ жизни, съ какимъ-то отчаяніемъ ставилъ монету за монетой и все время проигрывалъ. Наконецъ, кучка золота, возвышавшаяся передъ нимъ на столѣ, вся растаяла. Послѣ минутнаго колебанія онъ вынулъ свой бумажникъ и началъ ставить банковые билеты. Потомъ и они пришли къ концу, а неутомимое колесо все вертѣлось и вертѣлось съ головокружительной быстротой. Чахоточный не двинулся съ мѣста, не отошелъ отъ стола. Изжелта бѣлыми, трясущимися руками онъ продолжалъ отмѣчать результаты; другіе ставили, выигрывали, проигрывали; онъ лихорадочно и безцѣльно чертилъ на бумагѣ какія-то цифры, какіе-то безформенные рисунки. А двѣ молодыя дѣвушки, сидѣвшія противъ него, все выигрывали, выигрывали и выигрывали, загребая золото и улыбаясь мужчинамъ, стоявшимъ у нихъ за спиной.

— Пойдемте — шепнула Люси. — Я не могу больше.

— Я тоже нахожу, что достаточно, — поддержала ее леди Мунро — мнѣ хочется пить, Дугласъ, Спроси, пожалуйста, кофе.

Они вышли въ садъ, на яркое солнце. Къ нимъ моментально подлетѣлъ старшій лакей. Сэръ Дугласъ былъ изъ тѣхъ, кому рѣдко приходится звать слугу. Онъ заказалъ кофе, безцеремонно закурилъ сигару и вдругъ повернулся къ Люси. — Гдѣ Мона?

У Люси даже духъ захватило.

— Послѣдній разъ, когда я ее видѣла, она была въ Лондонѣ, — начала она, стараясь выиграть время.

— На своей прежней квартирѣ?

— Н… нѣтъ. Она жила тогда вмѣстѣ со мной.

Нѣтъ, это не годится. Все лучше, чѣмъ заставить ихъ предполагать, что здѣсь кроется какая-то тайна.

— Видите ли, съ самаго начала учебнаго года я не жила въ Лондонѣ и давно уже не получаю писемъ отъ Моны. Я знаю, что она взяла съ собой всѣ необходимые учебники, а готовиться можно гдѣ угодно.

— Такъ почему же… почему ей не пріѣхать къ намъ и не готовиться здѣсь?

Люси засмѣялась. Она начинала надѣяться, что гроза скоро пройдетъ.

— Мона, по всей вѣроятности, отвѣтила бы вамъ на это, что въ Каннахъ такъ же удобно играть въ мячъ, какъ и въ Кембриджѣ.

— Такъ и вы не знаете ея адреса?

— Навѣрное не знаю. Очень можетъ быть, что она до сихъ поръ гоститъ у кузины. Она какъ-то говорила, что тамошній воздухъ укрѣпляетъ нервы и что ей тамъ легче работается.

— Такъ она поѣхала туда готовиться къ экзаменамъ?

— Я увѣрена, что она много работаетъ.

— А когда же назначенъ экзаменъ?

— Видите ли, это зависитъ отъ желанія. Мона не говорила мнѣ, когда она собирается держать экзаменъ. Дѣло въ томъ, сэръ Дугласъ, что мои планы всегда извѣстны Монѣ, но Мона держитъ свои про себя. Она, вѣдь, работаетъ не ради того, чтобъ получить дипломъ, какъ, напримѣръ… я.

— Въ этомъ я увѣренъ. Помнится, Мона говорила своей теткѣ, что она оставляетъ свою квартиру и что лучше всего адресовать письма на имя ея повѣреннаго. Вы тоже такъ адресуете?

— Я давно ей не писала. А буду писать, такъ адресую на имя повѣреннаго.

— Интересно знать, какъ я объясню это Монѣ, — прибавила она про себя.

Глава XXXII.
Смѣхъ и слезы.

Сэръ Дугласъ пошелъ навѣстить пріятеля. До начала концерта оставалось еще много времени, и леди Мунро съ барышнями бродили по террасѣ, съ которой открывается видъ на море.

— Какая прелесть, какая прелесть, — повторяла Люси. — Есть ли въ цѣломъ мірѣ видъ, красивѣе этого.

— Надо будетъ разыскать эти знаменитыя двѣ статуи работы сэра Бернара и Густава Доре, — сказала Эвелина, заглянувъ въ Бедекеръ. — Одна изъ нихъ изображаетъ…

— Да, ну вы съ вашими статуями! вскричала Люси. Сегодня я хочу чувствовать, а не смотрѣть. — Она вдругъ понизила голосъ: — Леди Мунро, посмотрите, вонъ мой юноша стоитъ, облокотившись на баллюстраду. Видите, я не преувеличила — вы только взгляните на него.

Леди Мунро прошла немного дальше, будто случайно обернувшись, посмотрѣла на молодого человѣка и долго не отводила отъ него глазъ. Лицо его пылало; онъ бормоталъ что то безсвязное и смотрѣлъ прямо передъ собой ничего не видѣвшими глазами,

— Онъ, право, кажется, съ ума сходитъ, — замѣтила Эвелина.

— Онъ гораздо больше похожъ на сумасшедшаго, чѣмъ настоящіе сумасшедшіе, — сказала Люси, съ гордостью вспомнивъ о своемъ посѣщеніи дома умалишенныхъ. — О, леди Мунро, пойдите, поговорите съ нимъ. У васъ это выйдетъ такъ просто и хорошо… Вы умѣете.

Леди Мунро колебалась. Она никогда не сворачивала съ дороги ради того, чтобы сдѣлать доброе дѣло. Но этотъ мальчикъ самъ сталъ на ея дорогѣ, и она знала, что ея поступокъ выйдетъ красивъ, хотя продиктованный не принципами, а просто материнскою жалостью къ бѣдному юношѣ.

Она прошла немного впередъ и, мягко шелестя шелковымъ платьемъ, направилась къ тому мѣсту, гдѣ онъ стоялъ.

— Pardon, monsieur, не можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ находится статуя работы Густава Доре?

Юноша вздрогнулъ и удивленно посмотрѣлъ на нее. Въ Монте-Карло не часто встрѣчаются такія изящныя женщины.

— Простите, я не разслышалъ, что вы сказали, — выговорилъ онъ, сдѣлавъ надъ собой отчаянное усиліе, чтобы собраться съ мыслями. Видъ у него былъ растерянный, но рѣчь и манеры показывали хорошо воспитаннаго человѣка. Леди Мунро еще больше заинтересовалась имъ.

— Не знаете ли вы, гдѣ находится статуя работы Густава Доре?

Онъ покачалъ головой.

— Къ сожалѣнію, не знаю, — и отвернулся.

Но леди Мунро вовсе не разсчитывала покончить на этомъ разговоръ.

— Какой очаровательный видъ, не правда ли, — продолжала она.

— Д-да… очаровательный!

— Я, кажется, видѣла васъ за однимъ изъ столовъ въ Казино. Надѣюсь, вы удачно уграли.

Онъ круто повернулся къ ней. Лицо его выражало гнѣвъ и обиду, но, главнымъ образомъ, отчаяніе. Это было такое дѣтское лицо, открытое, простодушное. Оно, казалось, говорило: «Развѣ вы не видите, что мнѣ не до пустой болтовни. Вы очень добры, очень красивы, я въ вашей власти, но… зачѣмъ же вы мучите меня».

— Вы попали въ затруднительное положеніе, — мягко, но настойчиво продолжала леди Мунро. — Можетъ быть, это еще поправимо. Скажите мнѣ всю правду.

Женщина, болѣе привычная къ дѣламъ милосердія, вѣроятно, лучше бы разсчитала дѣйствіе своихъ словъ. У юноши хлынули слезы изъ глазъ. Онъ захлебывался отъ рыданій. Къ счастью, терраса была почти совсѣмъ пуста. Поодаль сидѣли Эвелина и Люси, повидимому, углубившись въ изученіе Бедекера, а въ дальнемъ углу какой-то старикъ читалъ газету, и только.

Юноша разсказывалъ свою исторію довольно безсвязно, но все же можно было понять, въ чемъ дѣло.

У него была только одна сестра, хрупкая, болѣзненная дѣвушка, которой врачи прописали провести эиму въ Санъ-Ремо. Онъ отвезъ ее туда, устроилъ и… и встрѣтилъ знакомаго, который уговорилъ его провести вечерокъ въ Монте-Карло. Остальное не требовало поясненій. Въ данный моментъ въ кошелькѣ молодого человѣка было всего шестьдесятъ пять сантимовъ и, кромѣ того, онъ задолжалъ нѣсколько фунтовъ знакомому.

По-истинѣ, въ жизни все относительно. Иные теряютъ тысячи за игорнымъ столомъ и сравнительно остаются спокойными; этотъ мальчикъ чуть не лишился разсудка изъ-за того, что проигралъ какіе-то двадцать фунтовъ.

— Есть у васъ друзья дома? — былъ первый вопросъ леди Мунро. — Есть отецъ, мать?

— Мать умерла, а отецъ очень строгій и далеко не богатъ. Не легко ему было достать денегъ, чтобы послать дочь на Ривьеру.

— Вотъ это-то и ужасно, — говорилъ юноша. — Господи! Отчего я не взялъ обратнаго билета!.. Но, вѣдь, я собирался вернуться на пароходѣ изъ Марселя. Главное, — не надо было трогать денегъ, отложенныхъ на дорогу. Какъ только я поставилъ первые пять франковъ — все пропало. Потомъ я уже игралъ, чтобы отыграться, но мнѣ адски не везло. О, если бы можно было вернуть эти пять франковъ! Если бы я это предвидѣлъ… но я думалъ…

— Вы, конечно, надѣялись выиграть? ласково докончила леди Мунро.

Юноша сконфуженно разсмѣялся сквозь слезы.

— Ну, зато и наказаніе стоитъ грѣха. Я съ радостью готовъ сидѣть цѣлые мѣсяцы на хлѣбѣ и водѣ, лишь бы вычеркнуть эти два дня изъ своей жизни. Я все думаю, думаю… у меня все перепуталось въ головѣ… я, кажется, скоро съ ума сойду. Я не могу написать отцу, а кромѣ этого, что же мнѣ остается дѣлать?

Голосъ его оборвался. Леди Мунро молчала. Она думала о томъ, что скажетъ сэръ Дугласъ. Когда замужней женщинѣ представляется случай помочь ближнему, ей приходится принимать въ разсчетъ, помимо собственнаго побужденія, еще многое. Въ отношеніи къ леди Мунро это имѣло свою хорошею сторону. Она такъ же легко отдала бы всѣ свои деньги нуждающемуся, какъ легко истратила бы ихъ на покупку полюбившагося ей браслета или брошки, ни на минуту не задумавшись о томъ, будутъ ли у нея деньги завтра. Хорошо, что такимъ совершеннымъ женщинамъ не всегда приходится разыгрывать роль добраго генія!

— Я постараюсь помочь вамъ, — выговорила она, наконецъ. — Хотя навѣрное обѣщать не могу. Пока — вотъ вамъ луидоръ, На это вы можете доѣхать до Каннъ и заплатить за нумеръ въ гостинницѣ. Зайдите ко мнѣ завтра между десятью и одиннадцатью. — Она дала ему свою карточку и затѣмъ, какъ бы что-то вспомнивъ, прибавила: — Надѣюсь… вы мнѣ обѣщаете не заходить больше въ казино?

Это было такъ похоже на нее — просить, какъ милости, того, что она могла бы поставить условіемъ. Юноша покраснѣлъ до ушей, но взялъ деньги.

— Вы очень добры, — молвилъ онъ съ дрожью въ голосѣ. — Спасибо вамъ. Я даже не оглянусь ни разу на казино.

— Ну, миссъ Люси, интересное знакомство вы мнѣ доставили, — сказала леди Мунро, подойдя къ дѣвушкамъ. — Это удовольствіе будетъ мнѣ стоить ровно двадцать фунтовъ.

— Разскажите намъ все по порядку, — взмолилась Люси. — Кто онъ тако#?

— Его зовутъ Эдгаръ Дэвидсонъ. Онъ студентъ-медикъ.

— Я такъ и думала! Не удивительно, что я заинтересовалась собратомъ по профессіи! Въ какомъ онъ госпиталѣ работаетъ?

— Не знаю.

— Гдѣ онъ будетъ держать экзаменъ: — въ колледжѣ или въ университетѣ?

— Дитя мое, могло ли мнѣ придти въ голову спросить объ этомъ?

— Я увѣрена, что мама даже не спросила, у какого портного онъ одѣвается, — спокойно вставила Эдвелина.

— Богъ съ нимъ, съ портнымъ — это не интересно, а вотъ куда онъ отдаетъ точить скальпели — это бы мнѣ очень интересно знать. Почему онъ здѣсь среди семестра?

Леди Мунро едва успѣла имъ разсказать въ общихъ чертахъ исторію юноши; они подходили къ дверямъ концертнаго зала, поражавшаго великолѣпіемъ и вмѣстѣ — вульгарностью. Оркестръ уже игралъ знаменитое pizzicato.

— Сядемъ сзади, мама, — шепнула Эвелина, — а то Люси, пожалуй, еще пустится въ плясъ.

Люся окинула подругу высокомѣрнымъ взглядомъ:

— Хорошо и то, что Провидѣніе не создало меня фонарнымъ столбомъ.

Еще до окончанія пьесы къ нимъ подошелъ молодой человѣкъ и поздоровался съ леди Мунро.

— Какимъ образомъ вы здѣсь, мистеръ Монтизъ? Мужъ пошелъ къ вамъ.

— Да, онъ сказалъ мнѣ, что вы будете здѣсь; я оставилъ его съ отцомъ и направился сюда.

Онъ поздоровался съ барышнями и сѣлъ возлѣ Люси.

— Вы здѣсь? — сказала она съ видомъ спокойнаго равнодушія, мало напоминавшаго ея обычную живость.

— Нѣтъ, это мнѣ слѣдовало спросить: вы здѣсь? И вы предоставляете мнѣ узнать это случайно, черезъ сэра Дугласа.

— Я не думала, что это можетъ васъ интересовать, — возразила она граціозно, хотя и безъ всякой нужды обмахиваясь программой.

— Маленькая кокетка! — подумала леди Мунро, но Люси была такъ мила въ эту минуту, что даже у женщины не хватило бы духу осудить ее.

— Вамъ попрежнему нравится въ Каннахъ?

— О да! даже больше прежняго. Появились новыя лица, очень симпатичныя.

— Такъ что вы не скучаете объ уѣхавшихъ?

— Ни капельки.

— И нисколько не обрадовались бы старому другу, еслибъ ему вздумалось вернуться туда денька на два?

Наступила минутная пауза.

— Я не знаю… найдется ли мѣсто. Гостинницы переполнены… Музыка заиграла снова и продолженіе разговора на время пришлось отложить.

— Бываете вы когда-нибудь въ той часовнѣ, на вершинѣ холма?

— О да, очень часто!

— Вы энергичны. И вамъ случается видѣть Альпы въ такомъ же странномъ, мистическомъ освѣщеніи, въ какомъ мы ихъ видѣли въ тотъ разъ?

— Да. Они всегда одинаковы.

— Странно! Такъ что прогулки не будятъ въ васъ никакихъ воспоминаній?..

— Напротивъ очень горестныя! Помните, какъ мы сошли съ тропинки, чтобы сорвать вѣтку спаржи, и мое платье зацѣпилось за кустъ терновника, а потомъ залаяла собака…

Она не докончила. Пѣвучій дуэтъ скрипокъ помѣшалъ ей довести до конца трагическій разсказъ; прелюдія перешла въ томный вальсъ, которымъ и закончилась первая часть программы.

Въ антрактѣ за ними зашелъ сэръ Дугласъ. М-ръ Монтизъ проводилъ ихъ до станціи и всю дорогу допытывался, будетъ ли Люси довольна, если онъ на нѣсколько дней вернется въ Канны.

---

Передъ тѣмъ какъ лечь, Эвелина, какъ всегда, пришла причесываться въ комнату Люси — въ компаніи веселѣе.

— Какая трогательная картина! — неожиданно разсмѣялась Люси, уловивъ въ зеркалѣ отраженіе двухъ дѣвичьихъ фигуръ, съ распущенными по плечамъ волосами. — Ну-съ, разсказывайте все по порядку. Кайтесь. Теперь самое время. По крайней мѣрѣ такъ говорится въ книжкахъ.

— Къ несчастью, мнѣ не въ чемъ каяться.

— Къ счастью, и мнѣ тоже не въ чемъ. — Она низко наклонилась надъ пылающими углями. — Какое, должно быть, рабство любовь.

Эвелина съ любопытствомъ наблюдала за ней и ждала, что будетъ дальше, но дальнѣйшее нѣсколько разочаровало ее.

— Эвелина, какимъ образомъ Монѣ удалось такъ очаровать вашего отца? Мнѣ незачѣмъ повторять вамъ, что я думаю о ней, но въ общемъ она не особенно нравится мужчинамъ, она не въ мужскомъ вкусѣ. Я бы никогда не подумала, что такая женщина можетъ покорить сердце сэръ Дугласа.

— Я не нахожу этого страннымъ, — соннымъ голосомъ протянула Эвелина. — Я много объ этомъ думала. Видите ли, Мона очень похожа на мою мать, хотя и не такъ обаятельна, для простыхъ знакомыхъ; мама, вѣроятно, была приблизительно такой же въ ея годы; но тамъ, гдѣ кончается моя Mater, тамъ-то и начинается настоящая Мона. Воображаю, какимъ сюрпризомъ это было для отца!!

— Ваша догадка очень остроумна. М-ръ Монтизъ страшно восхищается вашей матерью.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Интересно знать, что бы онъ сказалъ о Монѣ!

— Не могу себѣ представить.

— Вы давно съ нимъ знакомы?

— Папа и мама давно знакомы съ его отцомъ.

— Какъ вы думаете, онъ честный человѣкъ?

— Который — сынъ или отецъ?

— Разумѣется, сынъ.

— У меня онъ ничего не укралъ.

— Не стройте изъ себя дурочку. Какъ вы полагаете, онъ говоритъ, что думаетъ?

Эвелина отвѣтила не сразу

— Отчего вы молчите? Вы не считаете его правдивымъ?

— Я стараюсь припомнить, о чемъ мы съ нимъ говорили. Разъ онъ сказалъ мнѣ: «Какая сегодня гнусная погода, не правда ли?» Тогда онъ, повидимому, говорилъ искренно, по крайней мѣрѣ судя по лицу. Это было единственный разъ, что онъ обратился ко мнѣ лично.

---

Въ это самое время въ спальнѣ супруговъ Мунро шла иного рода бесѣда.

— Дугласъ, — говорила мужу леди Мунро, — какъ ты думаешь, полковникъ Монтизъ позволитъ своему сыну жениться на Люси Рейнольдсъ?

— Какой вздоръ! Что за мысли тебѣ приходятъ!

— Дѣло въ томъ, что это зашло уже довольно далеко. Джорджъ что-то говорилъ насчетъ возвращенія въ Канны. Не трудно угадать, кто для него служить магнитомъ. Если ты думаешь, что изъ этого ничего не выйдетъ, лучше бы онъ не пріѣзжалъ.

— Такъ вотъ къ чему влечетъ ее призванье.

— Полно, мой другъ. Что она знаетъ о жизни! Она совсѣмъ еще ребенокъ.

— Совершенно вѣрно. И отецъ ея такой же ребенокъ. Богъ знаетъ, что ты выдумала, Монтизу нужно жениться на богатой наслѣдницѣ.

Леди Мунро не настаивала. Ей нужно было еще поговорить о другомъ. Она поднялась съ кресла и перешла черезъ комнату.

— Дугласъ, — начала она шутливо, — какъ ты ухитряешься оставаться такимъ моложавымъ? Дай мнѣ, пожалуйста, твой рецептъ. Ты скоро будешь казаться моложе своей жены.

— Вздоръ! — проворчалъ сэръ Дугласъ, но, тѣмъ не менѣе, улыбнулся. Жена не часто баловала его такими комплиментами. Случилось такъ, что и она въ этомъ вечеръ выглядѣла совсѣмъ молодой. Можетъ быть, это-то и вызвало ея замѣчаніе.

Съ полчаса у нихъ шла задушевная бесѣда, какъ въ былые, далекіе дни, а потомъ…

Потомъ леди Мунро разсказала ему объ юношѣ, проигравшемся въ Монте-Карло.

Глава XXXIII.
Сѣверные туманы.

Немного жестоко перенести читателя отъ розъ, яркаго солнца и чистаго синяго неба въ сторону тумановъ, холода и грязи, — это необходимо. Я не долженъ терять изъ виду главную свою героиню.

Въ пасмурные декабрьскіе дни Борроунессъ казался еще скучнѣе обыкновеннаго, но въ «магазинѣ» миссъ Симпсонъ кипѣла жизнь. Торговля шла бойко. Изъ Лондона прибыло еще нѣсколько ящиковъ съ товаромъ, и странствующій торговецъ уже не забавлялъ своихъ кліентовъ разсказами о томъ, какъ миссъ Симпсонъ хозяйничаетъ въ своемъ магазинѣ. Мало того, онъ чувствовалъ сильное искушеніе предложить руку и сердце хорошенькой и ловкой помощницѣ миссъ Симпсонъ. Еслибъ не его блестящіе виды на будущее и не бояэнь оскорбить чувства своихъ родныхъ, онъ бы такъ и сдѣлалъ. Имѣть жену, которая кое-что смыслитъ въ твоемъ дѣлѣ, выгодно во многихъ отношеніяхъ; а вѣдь ей, бѣдняжкѣ, не легко будетъ найти себѣ мужа въ Борроунессѣ. У нея, очевидно, была какая-то сердечная исторія; можетъ-быть, ее бросилъ женихъ — иначе зачѣмъ бы ей селиться въ такой глуши? Съ ея наружностью, манерами и умѣньемъ считать, она вездѣ нашла бы мѣсто.

Къ счастью, Мона не подозрѣвала, какой соблазнительный фруктъ качался на вѣткѣ надъ самой ея головой. Правда, во время посѣщеній торговца ей довольно трудно было заставить его говорить только о дѣлѣ, но при ея маломъ знакомствѣ съ сильнымъ поломъ это не казалось ей особенно страннымъ.

Она отъ души радовалась успѣху магазина и еще больше радовалась тому, что ея кліентки понемногу привыкали совѣтоваться съ ней обо всѣхъ своихъ дѣлахъ. «Теперь у меня двѣ профессіи, — писала она Дорисъ, — я помощница миссъ Симпсонъ и въ то же время какой-то третейскій судья, къ которому женщины и дѣвушки обращаются за совѣтомъ при покупкѣ новыхъ вещей и передѣлкѣ старыхъ. „Вещи“ — терминъ, довольно неясный, его можно толковать очень широко, и въ данномъ случаѣ подъ нимъ разумѣются не только платья, шляпы и мебель, но и мужья.»

Рэчель не особенно одобряла этотъ новый видъ практики, отнимавшій много времени и совсѣмъ не вознаграждавшійся. Еслибъ еще Мона наставляла своихъ кліентовъ въ «добродѣтели и религіи», а то толкуютъ о разныхъ домашнихъ пустякахъ — стоитъ того дѣло!

Къ Матильдѣ Куксонъ она относилась милостивѣе, чѣмъ къ другимъ, но зато не могла надивиться непослѣдовательности Моны.

— Стоило Куксонамъ приласкать васъ, и вы раболѣпствуете передъ ними, какъ и всѣ прочіе! — вырвалось у нея какъ-то подъ сердитую руку.

Мона не могла смирить себя настолько, чтобы отвѣтить шуткой, и потому вынуждена была промолчать, хотя это было очень непріятно и шло въ разрѣзъ съ ея правилами.

Матильда оставалась вѣрна своему идолу и свято хранила его тайну. Въ этотъ періодъ времени она представляла собой весьма интересный объектъ наблюденій для психолога. Всѣ ея взгляды и мнѣнія можно было съ перваго же взгляда раздѣлить на двѣ категоріи: ея собственные и заимствованные у Моны. Первые она высказывала осторожно и застѣнчиво; вторые бросала въ лицо всѣмъ и каждому, безаппеляціоннымъ тономъ, не допускавшимъ возраженій и тѣмъ болѣе непріятнымъ, что самые взгляды нерѣдко поражали новизной. Матильда съ гордостью повторяла своимъ знакомымъ смѣлыя и оригинальныя замѣчанія Моны; когда ей случалось высказать собственную незрѣлую и робкую мысль, она запиналась и краснѣла. Благодаря первымъ, за ней скоро установилась незаслуженная репутація «умницы»; вторыми особенно дорожила Мона. Нетрудно подкидывать дрова, когда костеръ уже пылаетъ; но вызвать первую искру священнаго огня: въ душѣ ближняго, оберегать ее, слѣдить за тѣмъ, какъ она разгорается въ пламя — ради этого стдитъ жить.;

У Моны была еще protégée, о которой Рэчель избѣгала упоминать, — блѣдная дѣвушка, упавшая въ обморокъ на вечерѣ въ часовнѣ. Мона заинтересовалась своей паціенткой, прописала ей мышьякъ и овощи, и больная быстро поправлялась.

— Бывало, она пока на лѣстницу взойдетъ, такъ два раза присядетъ, — хвасталась ея бабушка Рэчели, — а теперь бѣгомъ бѣжитъ, словно кошка на дерево.

Рэчель, конечно, остереглась повторить это замѣчаніе Монѣ, боясь, что успѣшный результатъ лѣченія укрѣпить дѣвушку въ намѣреніи сниматься медициной, отъ котораго, какъ втайнѣ надѣялась Рэчель, вва отказалась навсегда. Добрая женщина просто ужаснулась, увидавъ рецептъ, подписанный Моной. Совсѣмъ настоящій рецептъ, — какъ у доктора Борнса! Когда женщина дошла до того, что выучилась писать рецепты, развѣ ее убѣдишь, что она не можетъ быть докторомъ? А доктора-то что же дѣлаютъ? тѣ же рецепты пишутъ. Оставалась одна надежда — на м-ра Броуна, и Рэчель рѣшила пригласить его съ сестрами къ себѣ на чай.

Изученіе Musci, Algae и Fungi пока еще не дало особенно утѣшительныхъ результатовъ. Устроилась одна восхитительная прогулка по скаламъ и прудамъ, но повторить ее не удалось. Предположеній было много, но ничего изъ этого не вышло. Одинъ разъ миссъ Броунъ захворала и ей запретили выходить; въ другой не могла участвовать въ прогулкѣ, такъ какъ ей необходимо было навѣстить больную тетку; въ третій — просто дождь помѣшалъ.

Придя къ такому героическому рѣшенію, Рэчель тотчасъ же принялась дѣйствовать. Въ одно прекрасное утро она сказала Монѣ:

— Душа моя, если вы сегодня пойдете въ Киркстоунъ, зайдите пожалуйста, къ Дональду и закажите печенье и сладкій пирогъ. Завтра я пригласила на чай м-ра Броуна и его сестеръ.

Мона чуть не выронила коробки съ лентами, которую держала въ рукахъ.

— Кузиночка, да вѣдь онѣ не бываютъ у васъ?

— Ну, не бываютъ, — такъ что-жъ изъ того? надо же когда-нибудь начать. Вѣдь онѣ же угощали насъ чаемъ.

— Я обѣщала м-рсъ Юингъ завтра вечеромъ акомпанировать хору на спѣвкѣ.

— Нѣтъ, это ужъ изъ рукъ вонъ! Она просто эксплуатируетъ васъ.

— Не забудьте, что за это она дозволяетъ мнѣ играть самой, сколько душѣ угодно, а это для меня истинное наслажденіе.

— Да польза-то въ этомъ какая? Вѣдь вы не можете взять съ собой въ гости органъ?

— Что правда, то правда, — разсмѣялась Мона, — это несомнѣнно эгоистическое удовольствіе… Хорошо, я закажу пирогъ у Дональда.

— Скажите ему, что печенье я возьму во всякомъ случаѣ, но пирогъ только въ томъ случаѣ, если придутъ мои гости.

— Такъ онѣ еще не дали вамъ знать, что придутъ?

— Нѣтъ,

— Въ такомъ случаѣ, мнѣ нечего и безпокоиться, — подумала она, — онѣ навѣрное пришлютъ отказъ.

Но и это было ей непріятно. Съ какой стати было приглашать только того, чтобы нарваться на отказъ?

А отказъ и очень сухой, пришелъ въ тотъ же вечеръ: — миссъ Броунъ сожалѣли, что не могутъ быть, но не сочли нужнымъ объяснить, почему онѣ не могутъ.

Рэчель очень разсердилась, но не отказалась отъ своего плана. Одинъ козырь убитъ, но у нея на рукахъ еще тузъ и король. Король — это Монино «чудачество», а тузъ — самъ м-ръ Броунъ. За первымъ ящикомъ съ растеніями послѣдовали другіе, и теперь Рэчель радовалась имъ гораздо больше самой Моны. За м-ра Броуна безпокоиться нечего: его намѣренія ясны; а Мона…-- Рэчель не допускала мысли, что Мона можетъ быть настолько слѣпа и равнодушна къ своей собственной участи, чтобы встать на сторону миссъ Броунъ.

Глава XXXIV.
Algae и Fungi.

— Душа моя! — вскричала Рэчель, вбѣгая въ лавку и еле переводя духъ отъ волненія. — У меня чудесная новость для васъ. Миссъ Бонтронъ просятъ, чтобъ вы помогли имъ устроить кіоскъ для базара! Онѣ очарованы вашимъ обхожденіемъ и думаютъ, что вы будете имъ несравненно полезнѣе, чѣмъ расфуфыренныя барышни, которыя жаждутъ однихъ развлеченій и не въ состояніи сообразить, сколько останется, если изъ фунта вычесть три съ половиною шиллинга. Ну само собой и поторговать вамъ придется. Я сказала, что вы будете въ восторгѣ. Онѣ еще спрашивали, неужели вы до сихъ поръ не присоединились къ нашей, баптистской церкви.

Мона низко наклонилась надъ счетной книгой и долго не отвѣчала. Первой мыслью ея было отказаться наотрѣзъ; второй — согласиться, высказавъ напрямикъ, что это дѣлается противъ воли; третьей и послѣдней — принять безъ возраженій. Еслибъ ей суждено было всю жизнь жить у кузины, — дѣло другое; но вѣдь до срока остается меньше трехъ мѣсяцевъ. Въ эти послѣдніе мѣсяцы надо избѣгать всякаго повода къ неудовольствію.

— Я увѣрена, что совсѣмъ не гожусь для базара, — возразила она спокойно, — но, если вы уже дали слово Бонтронамъ, мнѣ кажется, тутъ и разговаривать не о чемъ.

— О, я увѣрена, что все сойдетъ отлично. У васъ на это врожденный талантъ. А удовольствіе-то какое! Я думаю, сколько барышенъ позавидуютъ вамъ! Угощеніе, обѣдъ, завтракъ — все даромъ, и еще билетъ для входа на балъ.

— Ну, на балъ я не собираюсь.

— Что за вздоръ, дѣточка! неужели же вы останетесь дома, имѣя даровой билетъ! Я и то думаю, не пойти ли мнѣ, чтобъ вамъ одной не было неловко. Любопытно взглянуть на все это великолѣпіе, да и моему зеленому шелковому платью нехудо провѣтриться; мнѣ не часто представляется случай надѣть его.

И опять, какъ въ первый вечеръ въ Борроунессѣ, эта женщина своей сердечностью взяла приступомъ сердце Моны, и ласковый отвѣтъ самъ собой сорвался съ ея устъ.

Зато послѣ обѣда она сочла себя вправѣ пойти пить чай къ тетѣ Белль, и Рэчель не стала ей перечить.

— Не можете-ли вы, проходя черезъ Кильвинни, исполнить для меня маленькое порученіе?

— Съ удовольствіемъ.

— Зайдите къ м-ру Броуну и спросите, есть-ли у него еще та зеленая лента, которую я брала на шляпку въ прошломъ году. Завязки совсѣмъ износились. Я думаю, полтора аршина будетъ достаточно, я вамъ дамъ образчикъ.

Монѣ было бы несравненно пріятнѣе купить ленту въ какомъ-нибудь другомъ магазинѣ, но она уже обѣщала и отступать было поздно.

Проходя по главной улицѣ Кильвинни, Мона замѣтила въ окнѣ верхняго этажа лицо одной изъ трехъ сестеръ Броунъ, поклонилась и вошла въ лавку. М-ръ Броунъ былъ занятъ съ другимъ покупателемъ, и Мона обратилась къ приказчику, очень довольная, что ей удалось ускользнуть отъ разговора. Но она ошиблась. М-ръ Броунъ мгновенно передалъ своего кліента приказчику, а самъ подошелъ къ ней, весь сіяя отъ радостной неожиданности. У него, какъ у вѣрныхъ собакъ, бывали минуты, когда глаза его болѣе чѣмъ искупали его неумѣніе говорить.

— Какъ здоровье миссъ Симпсонъ? — спросилъ онъ, находя это самымъ подходящимъ началомъ для разговора.

— Благодарю васъ, она здорова. — И Мона объяснила, что ей нужно, и вздохнула свободнѣе, заслышавъ на лѣстницѣ шаги одной изъ миссъ Броунъ.

— Не зайдете-ли вы къ намъ отдохнуть минутку, миссъ Маклинъ, мы какъ разъ теперь пьемъ чай. Нѣтъ, нѣтъ, Филиппъ, тебя намъ ненужно. Мужчинамъ не годится пить чай послѣ обѣда.

Мона не сумѣла бы объяснить, что заставило ее принять приглашеніе. Ей безспорно не хотѣлось итти, но ее слишкомъ тяготилъ краснорѣчивый взглядъ этихъ карихъ глазъ, и она рада была спастись отъ него какой угодно цѣной.

У м-ра Броуна вытянулось лицо, потомъ опять просвѣтлѣло.

— Быть можетъ, вы сговоритесь, когда назначить вторую проулку.

Мона прошла вслѣдъ за миссъ Броунъ по узенькой темной лѣсенкѣ чъ уютную гостиную. Хозяйки встрѣтили гостью очень радушно и приложили всѣ старанія, чтобы занять ее разговоромъ, не отличавшимся ни остроуміемъ, ни глубиной. Постепенно они свели рѣчь на охоту за женихами.

— Да вотъ, скажите по совѣсти, какъ вамъ кажется, миссъ Маклинъ, можно назвать моего брата интереснымъ мужчиной?

Мона, захваченная врасплохъ, отвѣтила вполнѣ искренно:

— Я никогда не думала о немъ въ этомъ смыслѣ.

— Ну вотъ, видите, онъ совсѣмъ не изъ тѣхъ людей, которые женятся. Это, казалось-бы, всякому ясно, а между тѣмъ вы не повѣрите, сколько женщинъ всячески стараются поймать его въ свои сѣти. У другого-бы голова закружилась отъ всѣхъ этихъ ухаживаній, а ему хоть-бы что — онъ и не замѣчаетъ. Зато мы потѣшаемся.

— И вотъ подите же, — подхватила другая сестра, — умный вѣдь человѣкъ, а съ женщинами точно дурачекъ, — право! Онъ говоритъ съ ними все равно, какъ съ мужчинами, а онѣ этимъ пользуются, и вѣчно онъ оказывается въ смѣшномъ положеніи.

— Мы сколько разъ ему говорили, что это просто глупо, — сказала третья, — пора бы ему уже выучиться самому беречь себя.

Мона вся поблѣднѣла, но отвѣтила спокойнымъ голосомъ:

— Когда вы спросили, считаю-ли я м-ра Броуна интереснымъ мужчиной, мнѣ въ первую минуту хотѣлось отвѣтить: нѣтъ. Но послѣ того, что вы сказали, у меня сложилось иное мнѣніе. Я нахожу его очень интереснымъ въ томъ отношеніи, что онъ можетъ говорить съ женщиной просто какъ съ человѣкомъ, забывая о различіи половъ. Онъ способенъ понять, что женщина можетъ искать знанія, даже дружбы, а не только мужа. На вашемъ мѣстѣ я бы не сокрушалась объ этомъ и не старалась измѣнить его. Его взгляды могутъ казаться странными здѣсь, но въ культурной средѣ они не такъ ужъ рѣдки.

Послѣднія слова она выговорила мягко, съ улыбкой и съ видомъ спокойнаго достоинства, который сдѣлалъ бы честь самой леди Мунро. Броуны сразу почувствовали себя отодвинутыми на почтительную дистанцію.

Онѣ такъ растерялись, что ни одна не нашлась, что отвѣтить.

— Вы уже уходите? — слабо выговорила старшая, видя, что Мона облеклась въ свою мѣховую пелеринку. — Отчего-бы вамъ не выпить еще чашечку?

— Благодарю васъ, мнѣ пора итти. Я спѣшу къ м-рсъ Иссонъ.

— Она такая чудачка — совсѣмъ простая? — замѣтила одна изъ сестеръ. — Какъ она вамъ приходится, — тоже кузиной?

— Да, и я горжусь этимъ родствомъ.

— А мы и не сговорились насчетъ прогулки, — спохватилась младшая. — Выберите, какой хотите день, на будущей недѣлѣ — мнѣ все равно.

— Благодарю васъ, но этотъ удивительный базаръ поглотилъ всю мою энергію. Боюсь, что нашу прогулку придется отложить на неопредѣленное время.

Мона любезно пожала руки хозяйкамъ и медленно спустилась съ лѣстницы въ сѣни, выходившія прямо на улицу.

— Будь я на пять лѣтъ моложе, — говорила она себѣ, — у меня бы послѣ такого разговора, пожалуй, явилось искушеніе слегка поощрить м-ра Броуна и за тѣмъ…

Но это была неправда: будь Мона даже совсѣмъ молоденькой дѣвушкой, у нея не могло-бы явиться серьезнаго желанія выместить мелочную обиду за счетъ этихъ большихъ печальныхъ глазъ.

М-ръ Броунъ поджидалъ ее и взволнованный бросился къ ней:

— Ну что, назначили день?

— Нѣтъ; боюсь, что я въ теченіе нѣсколькихъ недѣль буду очень занята. Это очень мило съ вашей стороны еще разъ предложить мнѣ свою помощь. Прощайте.

Она не сознавала, насколько измѣнились за послѣднюю четверть часа ея тонъ и манеры, но онъ это сразу почувствовалъ и догадался, что могло произойти наверху.

— Миссъ Маклинъ, — выговорилъ онъ сдавленнымъ голосомъ, сжимая руку, которую она старалась отнять у него, — къ чему намъ третій въ нашихъ прогулкахъ? Пойдемте одни. Хотите, пойдемъ сейчасъ же наверхъ и скажемъ имъ.

— Я и такъ засидѣлась у васъ… надо спѣшить, — прощайте!

И она ушла, даже не обернувшись: она не рѣшалась даже взглянуть на него. Щеки ея пылали, глаза были полны слезъ.

— Какой стыдъ! какой стыдъ! — повторяла она про себя. — Я сама во всемъ виновата! Если-бъ я была осторожнѣе, никогда не дошло-бы до этого!…

На выручку ей, какъ и всегда, явилась комическая жилка.

— Понятно, душа моя, сказала она себѣ, — изученіе Algae и Fungi — дѣло опасное и можетъ завести насъ дальше, чѣмъ мы предполагаемъ.

---

Тетя Белль, какъ умная женщина, съ перваго взгляда замѣтила, что съ ея любимицей что-то неладно, но проявила свое участіе только тѣмъ, что поспѣшила заварить свѣжій чай и нарѣзать большими ломтями домашнюю булку.

— Э, да какая же ты сегодня интересная! — говорила она, то вбѣгая, то выбѣгая изъ гостиной. — Ты положительно похорошѣла. Ну, какъ тебѣ живется, нехудо?

— Какъ видите, цвѣту. Рэчель тоже здорова.

— Что ей дѣлается. Она себѣ кровь понапрасну портить не станетъ, — не таковская! Что-жъ вы, ходите еще съ м-ромъ Броуномъ за бабочками?

Мона не ожидала этого вопроса и покраснѣла.

— Нѣтъ, не ходимъ. Погода неподходящая.

— И человѣкъ неподходящій. Онъ хорошій человѣкъ, слова нѣтъ, и, говорятъ, не глупый, знаетъ толкъ въ букашкахъ, въ растеніяхъ и т. д. но для моей дѣвочки онъ не годится. Ты бы не пошла за него, Мона?

— Милая тетя Белль, — сконфуженно засмѣялась Мона, — мнѣ даже въ голову не приходило ничего подобнаго…

Она не прибавила: «пока», но ея лицо говорило достаточно краснорѣчиво.

— Онъ уже дѣлалъ тебѣ предложеніе?

— Нѣтъ, нѣтъ, и никогда не сдѣлаетъ. Неужели мужчина и женщина не могутъ пойти «за бабочками», какъ вы выражаетесь, безъ всякихъ помысловъ о любви и бракѣ?

На лицо тети Белль стоило взглянуть въ эту минуту.

— Н-не знаю, — протянула она, — а что-то мнѣ сомнительно.

— Увѣряю васъ, что м-ръ Броунъ ни разу не заводилъ объ этомъ рѣчи, даже намекомъ.

Тетя Белль зорко поглядѣла на нее сквозь золотыя очки, но Мона выдержала этотъ взглядъ, не краснѣя.

— Ну, не онъ, такъ его сестры, — рѣшила умная старуха. — Какъ только соберусь въ городъ, зайду къ нимъ и распушу ихъ хорошенько.

Сейчасъ же послѣ чаю Мона поднялась, чтобы итти. Дни въ это время года такъ коротки, что ей по необходимости приходилось сокращать свои визиты.

— Ты все-таки намѣрена вернуться домой, въ Лондонъ?

— О да, я не могу остаться дольше.

— А что же будетъ съ лавкой?

— Постараюсь найти на свое мѣсто какую-нибудь толковую дѣвушку.

— И поѣзжай, дѣвочка. Здѣсь тебѣ не мѣсто. Я даже не стану просить тебя, чтобъ ты осталась, хотя мнѣ, старухѣ, будетъ очень тоскливо безъ тебя.

— Милая тетя Белль, — ласково возразила Мона, — вѣдь мы рѣшили, что вы пріѣдете ко мнѣ.

— Я то! Богъ съ тобой, голубка! Гдѣ же мнѣ, старухѣ, пускаться въ такой дальній путь. Я и по желѣзной дорогѣ разучилась ѣздить, не то что на пароходѣ.

Онѣ стояли у открытой двери; мѣсяцъ свѣтилъ прямо въ лицо тетѣ Белль и въ этомъ свѣтѣ ея усталое морщинистое лицо казалось еще старше.

— Тогда поѣдемте вмѣстѣ со мной. Я не умѣю сказать, какъ я буду радоваться и гордиться, если вы захотите жить у меня.

Старческое лицо просіяло.

— Ей Богу, она способна посадить меня въ вагонъ перваго класса и обращаться со мной, какъ съ королевой. М-рсъ Доудсъ, съ сосѣдней фермы, все смѣется надо мной, отчего я никогда не съѣзжу съ дешевымъ поѣздомъ въ Эдинбургъ. Вотъ я ей и похвастаю, что могу поѣхать не то что въ Эдинбургъ, а даже въ Лондонъ, и еще въ первомъ классѣ, со всѣми удобствами!..

Тетя Белль даже въ плясъ пустилась отъ радости, но вдругъ притихла и, напустивъ на себя важный видъ, промолвила:

— Можешь поклониться отъ меня Рэчели и сказать ей, что тетя Белль также бодра, какъ и была.

— Еще-бы! вѣдь вы обѣщали танцовать на моей свадьбѣ, — отозвалась Мона уже на ходу, послала ей воздушный поцѣлуй и легкой, быстрой поступью пошла дальше.

Много она передумала за дорогу и, еще не дойдя домой, пришла къ опредѣленному рѣшенію:

— Сегодня же напишу записочку м-ру Броуну и скажу ему, что жизнь слишкомъ коротка для изученія Algae и Fungi.

Глава XXXV.
Базаръ.

Въ день открытія базара погода стояла теплая, ясная. Въ городѣ царило необычайное оживленіе. Убранству залы недоставало художественной гармоніи; придирчивый критикъ нашелъ-бы въ немъ, пожалуй, разительное сходство съ одѣяломъ изъ кусочковъ, присланнымъ какой-то доброй женщиной въ даръ устроительницамъ и теперь служившимъ мишенью для разныхъ шуточекъ и остротъ; — но мѣстные жители думали иначе. Чтобы полюбоваться базаромъ, они съѣзжались со всѣхъ концовъ графства. И дѣйствительно, зала, вся увѣшанная разноцвѣтными матеріями и гирляндами, имѣла веселый нарядный видъ.

Надъ входной дверью красовалась выложенная изъ остролистника надпись: «Да процвѣтаетъ Киркстоунъ!» На хорахъ гремѣлъ мѣдный оркестръ, очевидно привыкшій играть подъ открытымъ небомъ, но рѣзкіе громкіе звуки были по сердцу обывателямъ и не разстраивали уравновѣшенныхъ нервовъ.

Старѣйшій изъ мѣстныхъ землевладѣльцевъ сэръ Родерикъ Алисонъ изъ Бальнамора объявилъ базаръ открытымъ. Наплывъ посѣтителей былъ такъ великъ, что двигаться можно было только съ трудомъ, Мона была въ началѣ не особенно довольна, что ее заставили принять участіе въ этой «затѣѣ», но потомъ увлеклась ею. Весь день наканунѣ она трудилась въ своемъ кіоскѣ, разставляла, раскладывала, драпировала, и дѣвицы Бонтронъ могли только поздравлять другъ дружку съ удачнымъ выборомъ помощницы. Добрыя старушки застѣнчиво предложили Монѣ снабдить ее подходящимъ костюмомъ. — «Знаете, что-нибудь повеселѣе, посвѣтлѣе, хотя и ваше платьице очень миленькое»…-- но она поблагодарила и отказалась, говоря, что свѣтлыя платья остались въ Лондонѣ и она попросить пріятельницу прислать ей, что нужно.

Платье, которое было теперь на Монѣ, тоже не било въ глаза, но очевидно вышло изъ рукъ художницы-портнихи и обращало на себя вниманіе всѣхъ, знавшихъ «помощницу миссъ Симсонъ».

— Я нахожу, что продавщицѣ такъ одѣваться просто смѣшно, — говорила Клоринда Куксонъ своей сестрѣ. — Это страшно мове-тонъ. Сразу видно, что у нея никогда въ жизни не было такого платья. Обрадовалась, что пригласили продавать на базарѣ. Впрочемъ, и то сказать, для нея это — событіе.

Матильда закусила губы и не отвѣтила. Она уже привыкла сдерживаться.

Скоро, однако, у продавщицъ не стало времени думать о тряпкахъ: публика валомъ валила, и все такая, которая приходитъ именно съ цѣлью купить; деньги лились рѣкою. Монѣ приходилось то дѣлать вычисленія за своихъ покровительницъ, то отыскивать что нибудь подходящее для джентельмена, то симпатизировать тѣмъ, кому нравились только вещи съ надписью «продано», и т. д. и т. д., — словомъ ее разрывали на части.

Но она всюду поспѣвала. Въ этотъ день она чувствовала себя совсѣмъ молодой. Она была жизнью и душой своего уголка. Дорисъ какъ всегда ясная, спокойная и прелестная, продававшая въ сосѣднемъ кіоскѣ, каждую свободою минуту любовалась подругой. Пожалуй, главной причиной хорошаго настроенія Моны было то, что Рэчель простудилась и не могла выходить изъ дому. Мона искренно жалѣла кузину и готова была раздѣлить съ ней болѣзнь и заключеніе, но это было невозможно, — а все таки пріятно день-два быть себѣ госпожей и заботиться только о себѣ.

Первая партія покупателей необыкновенно быстро исчезла и передъ обѣдомъ наступилъ перерывъ: продавщицы болтали между собой, хвастались другъ передъ дружкой итогами, успѣвали даже сбѣгать въ буфетъ. Но вдругъ у входной двери раздались голоса и шаги.

— Смотрите, смотрите! — заволновались всѣ три миссъ Бонтронъ; — вѣдь это изъ Тоуэрса пріѣхали!

Въ околодкѣ было всего два магната: сэръ Родерикъ Алисонъ изъ Бальнаморы и лордъ Киркгопъ изъ Тоуэрса. Сэръ Родерикъ, въ качествѣ депутата отъ восточной части графства, живо интересовался вѣми мѣстными дѣлами, его присутствіе на разныхъ сборищахъ считалось за честь, но всѣ къ этому привыкли и находили это въ порядкѣ вещей. Киркгопы, наоборотъ, вели разсѣянную веселую свѣтскую жизнь, не водились съ низшими и въ дѣлѣ выполненія общественныхъ обязанностей ограничивались тѣмъ, что позволяли иногда устраивать цвѣточныя выставки въ своихъ садахъ. По этому, когда имъ случалось принять участіе въ какомъ нибудь мѣстномъ торжествѣ, это всегда производило сенсацію.

Леди Киркгопъ позвала къ себѣ на праздники полонъ домъ гостей; и ей пришла фантазія свезти ихъ всѣхъ на базаръ, какъ два мѣсяца тому назадъ на деревенскую ярмарку смотрѣть великаншу и дѣвочку о двухъ головахъ. «Все, что угодно, лишь-бы весело было», — говаривала она и придумывала для своихъ гостей самыя причудливыя развлеченія, а гости, простодушные провинціалы, подчиняясь ея затѣямъ, спрашивали себя: что-же тутъ веселаго?

Мона, не будучи мѣстной уроженкой, мало интересовалась ново-прибывшими и видѣла въ нихъ только выгодныхъ покупателей. Прислонившись къ стѣнѣ, она отдыхала и улыбалась тому, какъ всѣ суетились изъ-за пріѣзда важной дамы, какъ вдругъ у нея екнуло сердце и кровь прилила къ щекамъ. Въ десяти шагахъ отъ нея, въ группѣ, окружавшей леди Киркгопъ, стоялъ сагибъ. Ошибиться было невозможно. Вмѣсто старой, соломенной шляпы и холоднаго пиджака на немъ былъ безукоризненный костюмъ, сшитый по послѣдней модѣ, но круглое молодое привѣтливое лицо осталось все тѣмъ-же. Какъ отрадно было увидать его! сколько счастливыхъ воспоминаній разомъ встали въ душѣ! И она ликовала, думая о томъ, какъ много у нихъ найдется чего поразсказать другъ другу, но черезъ минуту ее позвала миссъ Бонтронъ:

— Скажите, пожалуста, душенька, — у васъ въ магазинѣ, кажется, есть такія шкатулочки, — какъ вы думаете, сколько за нихъ спрашивать?

Этотъ вопросъ, подобно стуку въ дверь въ Макбетѣ, разомъ вернулъ Мону къ дѣйствительности. Неумолимая память подсказала ей, что сагибъ пріѣхалъ съ «графами», что онъ здѣсь въ качествѣ почетнаго гостя, а она — бѣдная дѣвушка, продавщица, приглашенная сюда отчасти изъ желанія доставить ей удовольствіе, отчасти же благодаря ея умѣнью складывать и вычитать.

— Сколько спрашивать? Мы ихъ продаемъ по полкронѣ. Здѣсь я думаю, можно брать по три шиллинга, — отвѣчала она, улыбаясь, про себя же думала: — Господи, хоть бы онъ не замѣтилъ меня! Могу себѣ представить сагиба въ лавкѣ!

Она засмѣялась, но смѣхъ этотъ походилъ на рыданіе, а глаза ея подозрительно блестѣли.

— Мона! — подойдя, окликнула ее Дорисъ, — одна особа сегодня просто очаровательна, вы это знаете?

— О да! — отвѣтила Мона полнымъ восхищенія взглядомъ; — я ужъ давно замѣтила и все утро любуюсь ею.

— Мнѣ такъ и хочется крикнуть на всю залу: — Вы видите, что за прелесть? Это студентка, медичка!

— Ради Бога: — ужаснулась Мона. — Кузина никогда бы вамъ этого не простила, да и я тоже. — Ну, какъ у васъ?

— Я продала цѣлую кучу всякаго хламу. Въ сущности, весь секретъ успѣха на базарѣ въ томъ, что у каждаго свой вкусъ.

Въ это мгновеніе къ столику Моны подошелъ покупатель; пришлось заняться имъ. Оглявувшись черезъ минуту, она увидала, что Дорисъ оживленно бесѣдуетъ съ какимъ-то пожилымъ господиномъ и разслышала нѣсколько словъ о «власти женщинъ».

— Женщины не могутъ властвовать — возразилъ пожилой господинъ, съ почтительнымъ поклономъ, — онѣ могутъ только вліять.

Дорисъ покраснѣла и молвила съ ясной улыбкой:

— Не будемъ спорить о словахъ. Власть не что иное, какъ внѣшняя форма вліянія.

Она была прелестна въ эту минуту, — стройная, нѣжная съ закинутой назадъ головкой, съ видомъ робости и вмѣстѣ вызова. Никогда еще Мона не видала свою подругу такой очаровательной, такой непохожей на всѣхъ другихъ. Скоро она замѣтила, что любуется не одна. Не подозрѣвая, что за ними наблюдаютъ, невдалекѣ стоялъ молодой человѣкъ и съ интересомъ прислушивался къ разговору. Лицо его выражало забавную смѣсь удивленія и восторга. Человѣкъ этотъ, былъ сагибъ.

Еще мигъ — и лицо его засіяло такой радостью, что у Моны всколыхнулось сердце, и всѣ ея страхи разсѣялись. Нѣтъ, на этого человѣка можно положиться вполнѣ. Недаромъ всѣ женщины смотрятъ на. него, какъ на брата.

Тѣмъ не менѣе, подходя къ Монѣ, чтобы подать ей руку, сагибъ придалъ своему лицу болѣе серьезное выраженіе. Онъ не могъ отрицать, что радъ былъ видѣть ее, но не могъ и забыть, что она обошлась съ нимъ очень дурно.

— Я заходилъ къ вамъ въ Лондонѣ, — замѣтилъ онъ обиженнымъ тономъ, когда они обмѣнялись первыми привѣтствіями — но мнѣ сказали только, «уѣхала, не оставивъ адреса».

— Ахъ, какъ мнѣ жаль! мнѣ и въ голову не приходило, что вы зайдете.

Онъ зорко посмотрѣлъ на нее. Она, очевидно, говорила совершенна искренно, а между тѣмъ трудно было повѣрить, что это правда. Вѣдь она не заурядная барышня, готовая флиртовать съ каждымъ встрѣчнымъ. Неужели-же послѣ всѣхъ ихъ встрѣчъ и разговоровъ въ Норвегіи, она могла думать, что онъ позволитъ ей навсегда уйти изъ его жизни, даже не попытается отыскать ее?

Мона и теперь была очень далека отъ того чтобъ угадать его мысли. Убѣжденная, что она «не въ мужскомъ вкусѣ», она ничего не ждала отъ мужчинъ. Лично къ Сагибу она питала самыя дружескія чувства, но никогда не спрашивала себя, что онъ чувствуетъ и какъ онъ относится къ ней. Она и черезъ десять лѣтъ такъ же обрадовалась-бы ему и такъ же горячо пожала-бы его руку, но чтобы въ эти десять лѣтъ онъ хоть разъ свернулъ съ дороги, чтобы навѣстятъ ее, — это, какъ она говорила совершенно искренно, просто-на-просто не не приходило ей въ голову.

— Кто бы могъ ожидать встрѣтить васъ на базарѣ! — удивлялся сагибъ.

— Это мнѣ слѣдовало бы сказать, а не вамъ. Впрочемъ, я здѣсь, правду говоря, не по собственному желанію. За меня дали слово безъ моего вѣдома. Я-бы повиновалась охотнѣе еслибъ знала, что увижу васъ.

Лицо его просвѣтлѣло.

— Теперь моя очередь сказать, что вы предвосхитили мою мысль. Меня привезли сюда. Я гощу въ Тоуэрсѣ, полагаю проводить Рождество по старинному. Гдѣ вы здѣсь живете, или вы нарочно пріѣхали сюда, для этого базара?

У Моны упало сердце.

— Нѣтъ, я гощу у родственниковъ по сосѣдству.

— Въ такомъ случаѣ, надѣюсь, имѣть удовольствіе быть у васъ. Вы уже завтракали?

— Нѣтъ еще.

— Вотъ и отлично. Идемте въ буфетъ. Могутъ же они четверть часа обойтись безъ васъ.

Мона представила его дѣвицамъ Бонтронъ, какъ «друга семьи», и взяла его подъ руку. Разъ они уже встрѣтились, надо же поговорить по душѣ.

— Вы знакомы съ леди Киркгопъ? — спросилъ онъ, прокладывая себѣ дорогу черезъ толпу.

— Нѣтъ, да и не имѣю возможности познакомиться съ ней. Лучше ужъ сказать вамъ сразу, что я…

— Леди Киркгопъ, — сказалъ сагибъ, неожиданно останавливаясь передъ очень подвижной пожилой дамой, — я увѣренъ, что вы будете рады познакомиться съ миссъ Маклинъ. Она — дочь Гордона Маклина, о которомъ мы говорили давеча вечеромъ.

— Горжусь возможностью пожать ея руку, — ласково отвѣтила леди Киркгопъ. — На свѣтѣ очень немного людей, миссъ Маклинъ, которыми бы я такъ восхищалась, какъ вашимъ отцомъ.

Онѣ обмѣнялись еще двумя-тремя любезными фразами; затѣмъ Мона и сагибъ продолжали свой путь.

— О, м-ръ Дикинсонъ, — начала Мона, когда они вошли въ просторный буфетъ и сѣли въ уголокъ, — что вы сдѣлали!

— Что жъ я такого особеннаго сдѣлалъ? — добродушно удивился сагибъ. — Положимъ, мнѣ слѣдовало спросить у васъ позволенія, прежде тѣмъ знакомить васъ съ кѣмъ нибудь на базарѣ, но леди Киркгопъ въ этомъ отношеніи не очень взыскательна; притомъ же мы встрѣтили ее такъ à propos. Я увѣренъ, что вы не гнѣвались бы на меня, еслибъ знали, какъ восторженно она отзывалась о вашемъ отцѣ.

— Не въ томъ дѣло. — Мона тяжело перевела духъ. — Вы ни чуточки не виноваты, но все-таки мое положеніе преглупое.

Мона запнулась. Въ первый моментъ, при видѣ дружеской улыбки сагиба, она вообразила, что ей легко будетъ разсказать ему всю правду; но теперь дѣло приняло такой нелѣпый, смѣшной, невозможный оборотъ, что она не находила словъ.

— М-ръ Дикинсонъ, — выговорила она наконецъ, — леди Мунро моя родная тетка.

— Она, повидимому, и сама убѣждена въ этомъ.

— А Гордонъ Маклинъ мой отецъ.

— И это мы слыхали.

— Мать моя, миссъ Ленноксъ, была настоящая леди, знакомство съ которою каждый могъ считать за честь.

— За это я могу поручиться!

— Но вѣдь я вамъ никогда не говорила этого? Никогда не хвасталась своими родственниками?

— Думаю, что этотъ вопросъ не требуетъ отвѣта. Ваше вступленіе изумительно, но пожалуйста, не держите меня такъ долго въ ожиданіи. Я умираю отъ любопытства.

Мона не улыбнулась въ отвѣтъ на его улыбку.

— Все это, — продолжала она съ усиліемъ, — сущая правда; но правда и то, что въ данный моментъ я живу у кузины, которая держитъ небольшой галантерейный магазинъ въ Борроунессѣ. Меня пригласили продавать на этомъ базарѣ просто потому что — c’est mon métier à moi, что я, говорятъ, мастеръ своего дѣла. Теперь вы понимаете, почему я не желала быть представленной леди Киркгопъ.

Прошло добрыхъ двѣ минуты, прежде чѣмъ сагибъ заговорилъ; отвѣтъ его былъ весьма характеренъ.

— Чего ради вы это дѣлаете?

Мона мгновенно овладѣла собой: въ ней проснулась ея обычная гордость.

— Зачѣмъ я это дѣлаю? Почему же мнѣ этого не дѣлать? Кузина имѣетъ на меня такія же права, какъ и Мунро, а нуждается во мнѣ гораздо больше. Если бы мнѣ пришлось выбирать, я предпочла-бы пасть вмѣстѣ съ Рэчелью Симпсонъ, чѣмъ устоять съ леди Мунро.

Она поднялась было, но сагибъ удержалъ ее за руку.

— Вы какъ-то сказали, что не желали бы помѣряться со мною силой, — молвилъ онъ вполголоса. — Я все равно не пущу васъ, поэтому вамъ лучше сѣсть. А то вѣдь хуже будетъ — выйдетъ скандалъ.

— Во всякомъ случаѣ вы пустите мою руку.

— На честное слово?

Мона невольно сдалась.

— На честное слово.

— Я могу остаться еще ровно на десять минутъ. И она положила передъ собою на столъ часы.

— Ладно. Трудное положеніе не станетъ легче отъ того, что человѣкъ откажется отъ завтрака.

— Я не нахожу свое положеніе труднымъ, да и для васъ выходъ открыть. — Она движеніемъ головы указала на дверь. — Мнѣ только жаль, что вы не дали мнѣ разсказать вамъ все это, прежде чѣмъ вы меня познакомили съ леди Киркгопъ. Знай я, что вы будете здѣсь, я бы сдѣлала вамъ знакъ избѣгать меня.

— Миссъ Маклинъ, позвольте вамъ замѣтить, что вы стали болѣзненно обидчивы.

Онъ заглянулъ ей въ глаза. Она не опустила своихъ.

— Это правда, — сказала она просто.

— А для такой женщины, какъ вы, замѣтить это въ себѣ и искоренить — одно и то же.

— Можете быть увѣрены, что мнѣ это крайне непріятно, но право же при такихъ условіяхъ трудно держать себя совсѣмъ просто. Я часто смѣюсь, вспоминая, какъ я говорила вамъ, что въ моей жизни не было ни одного компромисса.

— Если не ошибаюсь, вы тогда сказали еще, что я человѣкъ несравненно болѣе цѣльный и прямолинейный, чѣмъ вы. Полагаю, теперь вы этого не сказали бы.

— Напротивъ, и съ полнымъ убѣжденіемъ.

— Гм. Вы считаете меня способнымъ откапывать бѣдныхъ родственниковъ ради удовольствія посвятить себя исключительно имъ? Напрасно?

Мона вспыхнула.

— М-ръ Дикинсонъ, я должна вамъ сказать, что поѣздка къ кузинѣ была рѣшена раньше, чѣмъ я познакомилась съ Мунро. Не скажу, чтобы я вообще не способна была этого сдѣлать, но все таки рѣшеніе мое было принято въ то время, когда, имѣя множество друзей, я была въ сущности, совсѣмъ одинока. Кромѣ того, — Мона вспомнила «сказочку» полковника Лауренса, — даже оставивъ въ сторонѣ Мунро, еслибъ я знала все, что знаю теперь, я бы, пожалуй, не поѣхала. Вотъ и судите, чего стоитъ мое геройство.

— Ваша добросовѣстность по истинѣ великолѣпна.

— Я не увѣрена, что это не шарлатанство. Еще двѣ минуты. Вы сказали, что леди Киркгопъ собирается заѣхать ко мнѣ?

— Не тревожьтесь: это мы уладимъ. Вы простили мнѣ это знакомство?

Мона улыбнулась. — Въ отплату я познакомлю васъ съ несравненно болѣе интересной женщиной — съ моей пріятельницей Дорисъ Колькхунъ.

— Когда мы увидимся? Вы позволите мнѣ зайти?

— Нѣтъ.

— Какъ вы доберетесь домой?

— Миссъ Бонтронъ отвезутъ меня въ кэбѣ.

— Вы будете на балу?

— Нѣтъ.

— Но вѣдь вы легко могли бы найти себѣ дуэнью?

— О да.

— Поѣхали ли бы вы, еслибъ я попросилъ васъ сдѣлать это въ видѣ личнаго мнѣ одолженія?

Мона подумала и просто сказала:

— Не вижу, почему бы мнѣ не сдѣлать этого.

— Спасибо. Еще одно, миссъ Маклинъ, — зачѣмъ непремѣнно побѣждать, или падать? Не слѣдуетъ думать только о себѣ одной; всѣ мы связаны другъ съ другомъ. А теперь — я вашъ плѣнникъ. Ведите меня къ своему столику: я готовъ купить все, что вамъ будетъ угодно.

Сагибъ былъ не единственной жертвой въ этотъ день, добровольно и безстрашно предоставившей себя въ распоряженіе Моны. Часъ спустя пришелъ м-ръ Броунъ съ пятифунтовымъ билетомъ въ карманѣ и четыре съ лишнимъ фунта оставилъ у столика миссъ Бонтронъ.

Глава XXXVI.
Балъ.

Просторная зала съ хорошо навощеннымъ паркетомъ, множество разноцвѣтныхъ свѣчей и тепличныхъ растеній, струнный оркестръ, играющій увлекательные вальсы и жизнерадостныя кадрили; словомъ — балъ въ полномъ разгарѣ. Даже почтенныя матери семействъ, забывъ свои лѣта приняли участіе въ танцахъ, по просьбѣ сѣдобородыхъ кавалеровъ.

Дорисъ упросила Мону ѣхать на балъ вмѣстѣ съ ней и ея знакомыми, такъ какъ дѣвицы Бонтронъ вообще не одобряли этой поѣздки. Рэчель таки соблазнилась посмотрѣть на базаръ, хотя бы въ день закрытія, и возвращаясь домой, простудилась еще сильнѣе, такъ что никоимъ образомъ не могла сопровождать кузину. Мона отъ души готова, была провести вечеръ съ нею, но Рэчель и слышать объ этомъ не хотѣла. Она чувствовала себя такъ нехорошо, что за день прочла цѣлыхъ двѣ проповѣди, и, придя въ умиленное настроеніе, геройски отвергла предложеніе Моны, которое казалось ей гораздо болѣе великодушнымъ, чѣмъ оно было на самомъ дѣлѣ.

Гости изъ Тоуэрса пріѣхали уже въ одиннадцатомъ часу, и притомъ одни мужчины. Сагибъ думалъ, что леди Киркгопъ, въ погонѣ за «весельемъ» тоже будетъ сопровождать, но она объявила, что «всему есть граница» и она отказывается «танцовать съ бакалейщиками». Зато между джентльменами нашлись желающіе. По дорогѣ они много смѣялись и острили насчетъ провинціальныхъ дамъ, за которыми имъ придется ухаживать; поэтому сагибъ не безъ гордости представилъ своихъ знакомыхъ Дорисъ и Монѣ.

Мона была въ тяжеломъ бархатномъ платьѣ, которое не годилось для танцевъ, но очень шло къ ней; Люси говорила, что она въ этомъ платьѣ смотритъ императрицей; — а танцовать она и не собиралась. Она и Дорисъ — вся въ свѣтломъ шелку — представляли рѣзкій контрастъ съ вычурно разряженными матронами и барышнями, одѣтыми въ тарлатанъ и кисею.

Дорисъ, какъ и всегда, скоро сдѣлалась центромъ небольшой группы. Мона пришла только посмотрѣть и поболтать съ сагибомъ, но и за ней много ухаживали, что положительно изумляло ее, въ виду ея «ложнаго положенія».

Разумѣется, это ей нравилось. Ей было пріятно, что въ двухъ миляхъ отъ лавки ее встрѣчаютъ, какъ леди, и видятъ въ ней только свѣтскую женщину; но, въ сущности, изъ присутствовавшихъ о ея профессіи знали только м-рсъ Юингъ, да Куксоны. Большинство ее кліентокъ принадлежали къ низшимъ слоямъ общества, или же были членами баптистской церкви и потому не могли быть на балу. А кто и видалъ Мону въ лавкѣ, не узнавалъ «помощницы миссъ Симпсонъ» въ этой изящной, красивой дамѣ, пріѣхавшей съ избраннымъ обществомъ изъ Сентъ-Рульса.

Матильда ликовала; еслибъ можно было она хвастала бы всѣмъ и каждому, что она одна все время знала тайну переодѣтой принцессы. Кларинда надула губки и объявила, что она надѣется по крайней мѣрѣ, что «у этой лавочницы» жемчугъ поддѣльный, а кружево — имитація.

Мона была приглашена на всѣ танцы, но не танцовала, а сидѣла и разговаривала то своими кавалерами. Веселая, непринужденная болтовня не смолкала ни на минуту, и Мона дивилась тому, какъ легко быть интересной собесѣдницей вечеромъ, когда голова не утомлена цѣлымъ днемъ умственнаго труда.

— Вы ждете кого-нибудь? — неожиданно спросилъ ее во время галопа, кэптенъ Стиль, красивый господинъ среднихъ лѣтъ, представленный ей сагибомъ.

— Нѣтъ, — а что? Почему вы спрашиваете?

— Вы такъ пристально всматриваетесь въ каждаго входящаго.

— Развѣ? Это машинально. Я здѣсь почти никого не знаю.

Тѣмъ не менѣе она слегка покраснѣла. Этотъ вопросъ заставилъ ее сознаться себѣ, что въ глубинѣ ея сердца таится желаніе, чтобы докторъ Дудлей пришелъ полюбоваться ея успѣхомъ. Онъ видѣлъ ее совсѣмъ при другихъ условіяхъ — пусть бы посмотрѣлъ теперь; скоро и Рождество; его ждутъ со дня на день; почему бы ему не пріѣхать сегодня? Это было очень скромное, очень невинное желаніе, но Мона поспѣшила отогнать его и посвятить все свое вниманіе своему кавалеру.

Бѣдное маленькое желаніе! ему не суждено было исполниться. Дудлей цѣнилъ свою ловкость по достоинству и никогда не пускался въ танцы; въ эту минуту надвинувъ на лобъ мѣховую шапку, онъ сладко спалъ въ вагонѣ, мчавшемъ его въ Борроунессъ… А между тѣмъ, еслибы это желаніе осуществилось, можетъ быть все вышло бы по другому!

Во время паузъ Мона наблюдала за подругой и сагибомъ. Рѣдкая женщина не кажется хорошенькой въ изящномъ вечернемъ туалетѣ, а Дорисъ, въ серебристомъ шелку, смотрѣла рождественской розой въ дымкѣ тумана. Она оживилась — говорила съ увлеченіемъ; сагибъ слушалъ улыбаясь, и эта улыбка чрезвычайно красила его простоватое лицо. Мона была увѣрена, что онъ во всю свою жизнь не смотрѣлъ ни на одну женщину съ такой улыбкой и съ такимъ свѣтомъ въ глазахъ. «Счастливъ будетъ тотъ, кому достанется моя Дорисъ!» — сказала она себѣ, я сейчасъ же вслѣдъ за этой мыслью пришла другая: «говорятъ, свахи всегда только портятъ дѣло, но мнѣ кажется, если начать хвалить женщину мужчинѣ, а мужчину при женщинѣ бранить, они непремѣнно заинтересуются другъ другомъ».

Оркестръ заигралъ вальсъ.

— Мы съ вами, миссъ Маклинъ; — сказала сагибъ, подходя. — Пойдемте, спрячемся куда-нибудь въ уголокъ и поговоримъ по душѣ.

— Это очень заманчиво, только говорить то мнѣ придется все больше грустное.

— И мнѣ тоже. Вамъ нравится здѣшнее общество?

— Другими словами: нравлюсь ли я сама себѣ? Не особенно.

— Не философствуйте. Не мѣшаетъ иногда и посплетничать. Мнѣ здѣсь не нравится, все такъ глупо, пошло и напыщенно.

— Люди, пожалуй, но мѣстность чудная. Какъ вы сюда попали?

— Я давно знакомъ съ Киркгопомъ. Мы встрѣтились въ Индіи, и я оказала ему маленькую услугу, а потомъ мы случайно столкнулись мѣсяцъ тому назадъ. Онъ пригласилъ меня погостить; я имѣлъ слабость принять приглашеніе; а теперь, оказывается судьба была ко мнѣ благосклоннѣе, чѣмъ я того заслуживать.

— Я видѣла васъ разъ, въ Эдинбургѣ на станціи. — И Мона разсказала ему, какъ она досадывала, что имъ не удалось поговорить.

— Этакая досада! Я вѣдь часто бываю въ Эдинбургѣ; это моя родина; — тамъ живетъ мой отецъ.

— Неужели вы никогда не встрѣчались съ Дорисъ?

Сагибъ не сразу отвѣтилъ.

— Я не былъ ей представленъ. Но я видѣлъ ее. Ея лицо не изъ тѣхъ, которые забываются.

— А если бы вы знали, что это за душа! Вы не найдете другой такой женщины. Полное отсутствіе эгоизма; — настоящее дитя природы.

— Она удивительно проста и естественна. Въ этомъ ея очарованіе. Что за человѣкъ Колькхунъ? по имени-то его всякій знаетъ

— Да; онъ изъ лучшихъ артистовъ. Кромѣ того онъ ученый, но въ этомъ отношеніи немножко — трогателенъ. Вы намѣрены быть у нихъ?

— Получилъ разрѣшеніе.

— Пожалуйста, когда онъ будетъ вамъ показывать свои инструменты и приборы, или разсказывать о своихъ опытахъ, отнеситесь къ нему снисходительно, — ради меня. Онъ часто и не замѣчаетъ, что надъ нимъ смѣются. А я его очень люблю.

— Не думаю, чтобы у меня явилось желаніе смѣяться надъ нимъ. А миссъ Колькхунъ тоже занимается наукой?

— Лучше того. Она любить собаку за то, что она собака, — червяка за то, что онъ червякъ. Сама наука должна преклониться передъ такой врожденной любовью къ природѣ.

Опять наступила пауза. Но вдругъ сагибъ встрепенулся.

— Миссъ Маклинъ, уговоръ дороже денегъ. Я вамъ объяснилъ, какъ я попалъ сюда. Теперь ваша очередь.

Мона вздохнула.

— Когда я видѣлъ васъ въ послѣдній разъ, вы готовились быть яркимъ свѣтиломъ медицинскаго горизонта. Почему вы зарыли свой талантъ?

— Прекрасно. Вы сразу бьете по больному мѣсту. Такъ и надо. Это полезно, хоть и больно. Я скажу вамъ правду, сагибъ. Я здѣсь главнымъ Образомъ потому, что дважды провалилась на экзаменѣ при переходѣ на старшій курсъ.

Снова молчаніе. Эти паузы составляли характерную особенность рѣчи сагиба.

— Какимъ образомъ вы ухитрились это сдѣлать? — выговорилъ онъ наконецъ. — Когда видишь, какіе дураки мужчины переходятъ…

Краска на щекахъ Моны сгустилась.

— Не думаю, чтобы на медицинскомъ факультетѣ въ Лондонѣ кончало много дураковъ… Разумѣется, человѣкъ ищетъ себѣ оправданія. — Такъ и я говорю себѣ, что слишкомъ рано начала работать въ госпиталѣ, училась не по программѣ, что уровень моихъ занятій былъ выше, чѣмъ нужно для экзамена и т. д. и т. д. и только въ рѣзкіе моменты когда я бываю вполнѣ добросовѣстна, я сознаюсь себѣ, какъ сознаюсь теперь вамъ, что вся бѣда въ моей собственной тупости и неспособности къ дѣлу.

— Полноте, меня въ этомъ не проведете. Это неправда, и вы сами ему не вѣрите. Это не значитъ говорить добросовѣстно.

Слова звучали грубовато, но сердце сагиба было въ эту минуту полно нѣжности къ Монѣ. Онъ всегда находилъ ее прелестной и талантливой, — пожалуй, немножко черезчуръ независимой, — тѣмъ болѣе восхитительно было видѣть ее смущенной и покорно, какъ ребенокъ, отвѣчающей на его вопросы, видимо считая себя обязанной говорить волнѣ искренно, хотя это стоило ей усилій.

— Это правда и только правда. Иногда я позволяю себѣ думать, что это не все правда.

— Вы намѣрены еще разъ попытаться?

— Да.

— Когда?

— Въ іюлѣ.

— Надѣетесь выдержать?

— Нѣтъ.

— Зачѣмъ же пытаться?

— Я обѣщала.

Снова наступило молчаніе, и вдругъ сагибъ брякнулъ безъ всякихъ предисловій.

— Послушайте, миссъ Маклинъ: бросьте вы это все и поѣдемте вмѣстѣ въ Индію!

Это было такъ неожиданно, что въ первый моментъ Мона думала, что онъ шутитъ. — Это было-бы весьма пріятный и простой способъ выйти изъ затруднительнаго положенія, — начала она и недокончила, только тутъ догадавшись, что онъ хотѣлъ сказать. Она хотѣла сдѣлать видъ, что не поняла, но не могла, внезапная блѣдность выдала ее.

— Поѣдемте! — повторилъ онъ. — Хотите? Я никогда ни одной женщины не любилъ такъ, какъ васъ!

— О сагибъ, и я васъ люблю, но это не то. Я нашла въ васъ, то, чего мнѣ недоставало — брата.

Ей не было жаль его; она слишкомъ досадовала на его глупость. Ни на минуту ей не пришло въ голову, что онъ можетъ быть дѣйствительно любитъ ее. Конечно, она ему нравится; онъ восхищается ею, сочувствуетъ ей, въ данный моментъ жалѣетъ ее, но неужели же онъ думаетъ, что женщина не можетъ принять его дружбу, восхищеніе, симпатію, даже жалость, просто, такъ, безъ того, чтобы это было переведено на ходячую монету, на предложеніе руки и сердца? Неужели женщинѣ только и можно предложить бракъ, какъ нищему деньги, и нѣтъ другой формы, въ которой мужчина могъ бы выразить ей свои чувства?

Мона довольно вѣрно прочла въ его душѣ: сестра сагиба, Лена, въ недалекомъ будущемъ должна была выйти замужъ, его отпускъ приходилъ къ концу, и онъ подумывалъ о томъ, что недурно было бы влюбиться и увезти съ собою въ Индію жену, вмѣсто того, чтобы ѣхать одному.

Среди его знакомыхъ дѣвушекъ миссъ Маклинъ была несомнѣнно facile princeps и во многихъ отношеніяхъ подходила къ нему. Она была изъ тѣхъ женщинъ, которые въ зрѣломъ возрастѣ интереснѣе и красивѣе, чѣмъ въ молодости. Въ Англо-Индійскомъ обществѣ она явится совершенно новымъ типомъ, а три мѣсяца пріемовъ въ своей собственной гостиной сдѣлаютъ изъ нея блестящую свѣтскую даму.

Осенью, охотясь въ Шотландіи, сагибъ тѣшилъ себя мыслью, что онъ по доброй водѣ сошелъ со сцены, и еще больше радовался, думая о томъ, какъ онъ «самъ, по собственной иниціативѣ», пойдетъ къ ней въ Лондонѣ — провѣрить, возобновятся ли въ полной силѣ прежнія впечатлѣнія. Онъ былъ горько разочарованъ, не найдя Моны на ея прежней квартирѣ, и при этомъ почти убѣдился, что онъ влюбленъ.

А тутъ эта неожиданная встрѣча въ Киркстоунѣ. — Видите вы эту — особу въ мѣховой накидкѣ? — сказала ему Мона въ день закрытія базара. — Не пугайтесь; я не собираюсь васъ знакомить, но это юя кузина. Теперь вы знаете все, что мнѣ нужно сказать вамъ.

Его изумленіе и недовѣрчивый взглядъ не ускользнули отъ Моны, хотя онъ тотчасъ же овладѣлъ собой и былъ настолько тактиченъ, что промолчалъ. Онъ, дѣйствительно, изумился при видѣ «кузины», но особеннаго огорченія не ощутилъ. — Въ сущности, — говорилъ онъ себѣ, — каждый изъ насъ, при желаніи, могъ бы откопать гдѣ-нибудь въ глуши такую же родственницу. — При мысли объ этой захолустной кузинѣ и о неудачахъ Моны въ ея медицинской карьерѣ, онъ испытывалъ безсознательное удовольствіе, чувствуя себя рыцаремъ изъ волшебной сказки, которому предстоитъ освободить принцессу. Притомъ же, благодаря исключительнымъ условіямъ, въ которыя была поставлена Мона, они очень сблизились за послѣдніе дни. Она позволила сагибу заглянуть въ сокровенный уголокъ своей души, и онъ былъ очарованъ. Пріятно было видѣть, какъ сгущается румянецъ на ея щекахъ, слышать ея учащенное, взволнованное дыханіе, а сегодня — она была просто красавицей, и у него не осталось и тѣни сомнѣнія въ томъ, что онъ любитъ ее.

— Вы, конечно, лучшій судья въ дѣлѣ своихъ чувствъ ко мнѣ, но позвольте мнѣ самому знать, что чувствую я, — отвѣтилъ онъ холодно.

Сагибъ былъ хорошій и добрый человѣкъ, но онъ зналъ себѣ цѣну, и странно было бы, еслибъ отвѣтъ Моны не удивилъ его. Этотъ отвѣтъ могъ быть объясненъ только однимъ, и такое объясненіе приводило сагиба въ негодованіе. Дальнѣйшія слова его были непростительны, но естественны. Быть можетъ, Мона сама избаловала его своей откровенностью.

— Скажите мнѣ, — спросилъ онъ рѣзко, — тамъ, въ Норвегіи, когда мы видѣлись чуть не каждый день, былъ у васъ еще кто-нибудь?

Мона поднялась и спокойно молвила:

— Это уже обида. Вы думаете, что каждая незамужняя женщина только и ждетъ, что жениха? Вамъ кажется невозможнымъ, чтобы женщина предпочла не выйти замужъ, ради того дѣла, которое доступно только незамужней женщинѣ.

Лицо сагиба замѣтно просвѣтлѣло. Въ сущности, эта умная и образованная дѣвушка въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ болѣе ребенокъ, чѣмъ всѣ эти кисейныя барышни, прыгающія по залѣ.

— Миссъ Маклинъ, простите мою безтолковость и отвѣтьте мнѣ тремя словами: «Никого не было».

Мона подняла на него свои правдивые глаза и просто сказала:

— Никого не было.

— Благодарю васъ. Если у меня нѣтъ иныхъ соперниковъ, кромѣ дѣла, доступнаго лишь незамужней женщинѣ, я отказываюсь принять вашъ отвѣтъ за окончательный.

— Не дурачьтесь, м-ръ Дикинсонъ. Вы звали меня честной, и въ данномъ случаѣ я безусловно поступаю съ вами честно. Если бы у меня была хоть тѣнь сомнѣнія, я бы сказала вамъ. На свѣтѣ немного людей, которые мнѣ такъ симпатичны и которымъ я такъ безусловно довѣряю, какъ вамъ, но выйти за васъ замужъ для меня это также дико, какъ выйти за сэръ Дугласа Мунро. А вы, вы жертвуете собой изъ рыцарства. Я испортила себѣ жизнь, и вы, чтобы утѣшить меня, готовы сдѣлать меня своей женой.

— Это неправда. Одно только нехорошо, что въ васъ больше, мужественности, чѣмъ во мнѣ.

Мона засмѣялась.

— Eh. bien! L’un riempeche pas l’autre. Нѣтъ, нѣтъ; вы слишкомъ хороши для того, чтобы отдать себя женщинѣ, которая только симпатизируетъ и довѣряетъ вамъ.

— Когда вы уѣзжаете?

— Въ мартѣ.

— Заѣдете по дорогѣ въ Эдинбургъ?

— Да; я обѣщала погостить недѣльку у Колькхуновъ.

— Хорошо. Тамъ я еще разъ приду къ вамъ за отвѣтомъ.

— Милый сагибъ, не портите себѣ жизни. Пока она еще не испорчена. Но потратить хотя бы три мѣсяца на рыцарскую фантазію было бы жаль. Выкиньте меня изъ головы и постарайтесь совсѣмъ забыть обо мнѣ, пока не встрѣтите молоденькую хорошенькую дѣвушку, полную иллюзій и энтузіазма, а не стараго истрепаннаго циника вродѣ меня. Тогда, если она позволитъ мнѣ быть ея сестрой, мы съ вами снова станемъ сестрой и братомъ.,

— Можно мнѣ писать вамъ?

— Я полагаю, что это было бы большой ошибкой.

— Ваша воля — законъ. Но помните, я буду думать о васъ безпрестанно, а когда вы будете въ Эдинбургѣ, приду къ вамъ. Не вернуться ли намъ въ залу? — Онъ всталъ и предложилъ ей руку.

— М-ръ Дикинсонъ, я положительно отказываюсь оставить вопросъ отрытымъ. Къ чему?

— Вы даже этого не хотите для меня сдѣлать?

— Это значило бы отплатить за добро зломъ.

— Все равно. Послѣдствія я беру на себя.

Они снова были въ толпѣ, на яркомъ свѣту; продолжать разговоръ стало немыслимо.

— Кто бы могъ ожидать встрѣтить здѣсь двухъ прелестныхъ эманципантокъ?-- удивлялся Кэптенъ Стиль по дорогѣ домой.

— Если всѣ эманципантки похожи на миссъ Колькхунъ, — воскликнулъ рыжеволосый юноша съ убѣгающимъ назадъ подбородкомъ, — я готовъ хоть завтра же идти собирать голоса за права женщинъ!

Глава XXXVII.
Locum tonens.

Послѣ возбужденія наступила реакція. Здоровье Рэчели не улучшилось, а настроеніе сдѣлалось положительно хуже; сборникъ проповѣдей по прежнему лежалъ на столѣ, но, подобно самому нездоровью, и онъ утратилъ для больной привлекательность новизны.

Мона тоже заразилась общимъ уныніемъ и придирчивость кузины была для нея въ эти дни тяжелымъ испытаніемъ. Къ счастью, это имѣло свою хорошую сторону. Какой же изъ меня выйдетъ врачъ, — сказала себѣ Мона, — если у меня не хватаетъ терпѣнія даже въ такихъ пустякахъ? — И она взяла себя въ руки и легкой поступью, съ веселымъ лицомъ переходила изъ лавки въ гостиную и обратно, стараясь развлекать Рэгмель, не вызывая ее на разговоръ.

— М-трсъ Смитъ пришла узнать о вашемъ здоровьи, — сказала она, входя въ маленькую душную гостиную. — Хотите вы ее видѣть? По моему, не слѣдовало бы. Давеча, послѣ разговора съ м-трсъ Андерсонъ, у васъ разболѣлась грудь.

— Интересно знать, какъ это я поправлюсь, если я весь день буду киснуть здѣсь одна съ утра до ночи! Скука вѣдь смертная. Другіе веселятся, а ты сиди. Хорошо вамъ говорить: «не слѣдовало бы». А мнѣ и на базаръ, и на балъ, и въ лавкѣ въ день сколько народу перебываетъ…

— Хорошо, я приведу ее сюда; только сами-то вы поменьше говорите, поберегите свой голосъ.

Разговоръ длился долго, но не произвелъ желаемаго эффекта; послѣ него настроеніе больной не улучшилось.

— Ей Богу, — вскричала она, когда гостья ушла, — я въ жизнь свою не видала такой скрытной дѣвушки! Я тутъ сижу больная, скучаю, а она выѣзжаетъ, веселится. Я думала, она мнѣ хоть новости всѣ разскажетъ — гдѣ тамъ!

— Да вѣдь я же вамъ все разсказала, кузиночка. Даже разсказала, какъ кто былъ одѣтъ.

— Да, про всякіе пустяки. А о томъ, что ея сіятельство милостиво разговаривала съ вами, ни слова? Интересно знать, что обо мнѣ подумала мистрисъ Смитъ, замѣтивъ, что я этого не знаю.

Мона не сразу сообразила, въ чемъ дѣло.

— Ахъ, да, вы о леди Киркгопъ? — выговорила она, наконецъ. — Она вѣдь сказала мнѣ только нѣсколько словъ.

— А о чемъ же ей еще разговаривать-то съ вами? — ей съ вами? Вы думаете, что сестра вашей матери замужемъ за сэромъ, такъ и вы, важная птица? Нѣтъ, душенька, лорды на дорогѣ не валяются. Много эта тетенька сдѣлала для васъ, нечего сказать! Дѣвочка набиваетъ себѣ голову всякой дурью, а ей и горюшка мало! И все-таки, я увѣрена, что вы гораздо больше дорожите ею, чѣмъ мною, хоть и живете здѣсь вотъ ужъ нѣсколько мѣсяцевъ.

Въ первый разъ въ разговорѣ между кузинами было упомянуто имя Мунро. Мона поспѣшила прекратить разговоръ. «Вышла замужъ за сэра!» — повторила она мысленно. — Фу, какая пошлость!

Мона отказалась видѣться съ сагибомъ въ остальное время, проведенное имъ въ Тауэрсѣ, и ни минуты не жалѣла о своемъ отказѣ, но тѣмъ не менѣе ощущала въ своей жизни пустоту. Она, очевидно, лишилась друга, можетъ быть, на время, а можетъ быть, и навсегда. Впрочемъ, послѣдняго она не особенно боялась; она надѣялась вернуть его себѣ черезъ Дорисъ.

— Эти два мѣсяца онъ постоянно будетъ видѣться съ нею, — говорила себѣ Мона, — и непремѣнно полюбить ее. Онъ уже теперь ее любитъ, только не сознаетъ этого. Нелѣпо даже думать, чтобы его глаза когда-нибудь такъ заясіяли при видѣ меня. Онъ восхищается мною и разбираетъ меня по косточкамъ, а Дорисъ захватила его всего. Полюбитъ ли она его — это вопросъ другой, но по теоріи вѣроятности трудно предположить, чтобы двѣ разумныя женщины въ промежутокъ двухъ мѣсяцевъ отказали одна за другой такому великолѣпному сыну Анака. Онъ, разумѣется, будетъ считать себя связаннымъ со мной, но отъ этого только еще скорѣе влюбится въ нее и въ назначенный срокъ явится, дрожа отъ страха, какъ бы я не поймала его на словѣ. Какъ это будетъ забавно!

И при этой мысли блѣдный, холодный лучъ солнца пробился сквозь сѣрый туманъ ея жизни.

Въ этотъ день Рэчели въ первый разъ измѣнилъ аппетитъ; лицо ея какъ-то все распухло; вялыя влажныя руки стали сухими и горячими. Мона встревожилась и поставила ей термометръ; температура оказалась 39° слишкомъ.

— У васъ маленькій жарокъ, дорогая. Надѣюсь, серьезнаго ничего нѣтъ, но все-таки лучше бы вамъ лечь въ постель, а я пойду за докторомъ. Или, можетъ быть, лучше послать Салли?

— Пошлите, и пожалуйста ничего ему не говорите объ этой вашей машинкѣ. Онъ и самъ замѣтитъ, что у меня жаръ.

— Я сдѣлаю, какъ вы хотите, хотя теперь почти въ каждомъ домѣ есть термометръ, имъ пользуются даже такіе люди, которые знаютъ о медицинѣ не больше, чѣмъ вотъ эта ложка. Впрочемъ, у вашей ложки по этой части опытъ большой, — улыбнулась она, вспомнивъ о пристрастіи кузины ко всякимъ домашнимъ средствамъ.

Рэчель тоже улыбнулась. Сознаніе, что она дѣйствительно больна, подѣйствовало на нее замѣчательно благотворно: она сразу почувствовала себя первымъ лицомъ въ домѣ и нашла, что это хорошій случай проявить на практикѣ свои христіанскія чувства.

Докторъ пришелъ только вечеромъ и объявилъ, что пока не можетъ сказать ничего опредѣленнаго. Молочная діэта, прохладительное питье, полный покой и терпѣніе — иныхъ лекарствъ не надо. Онъ зайдетъ завтра въ полдень.

— Боюсь, что вы сами еще больше кузины нуждаетесь въ уходѣ и покоѣ, — замѣтила Мона, когда жестокій приступъ кашля прервалъ окончательныя инструкціи доктора.

— Я просто съ ногъ сбился, — сознался онъ. — Въ послѣднее время то и дѣло приходилось выѣзжать по ночамъ, а тутъ еще этотъ балъ вызвалъ рядъ бронхитовъ и нервныхъ головныхъ болей. Одинъ товарищъ обѣщалъ меня замѣнить недѣльки на двѣ, но онъ не можетъ пріѣхать раньше, какъ черезъ десять дней. Надо какъ-нибудь дотянутъ до того времени. Хоть бы морозъ ударилъ; эта сырость просто убиваетъ меня.

Желаніе доктора скоро исполнилось; морозъ, словно по заказу, завернулъ въ ту же ночь. На утро Мона нашла у себя на окнѣ цѣлый тропическій лѣсъ. Мрачный старый домъ и лавка сразу утратили свое гнетущее вліяніе, и сама дѣвушка почувствовала себя мыслящимъ существомъ, благодарнымъ природѣ за то, что она одарила его жизнью.

Рэчель была все въ томъ же состояніи, и Мона, покончивъ уборку комнаты и больной, отправилась на рынокъ. Несмотря на просьбу Рэчели «послать Салли», она не рѣшилась довѣрить покупку провизіи небрежной и глуповатой служанкѣ, тѣмъ болѣе, что покупатели обыкновенно являлись не раньше десяти часовъ. Она шла быстро и вернулась съ пушинками снѣгу на мягкомъ темномъ мѣху шапочки и съ лицомъ, похожимъ на полураспустившуюся розу.

— Докторъ только что прошелъ наверхъ, — шепнула Салли, и Мона спѣшила наверхъ, но нашла тамъ не доктора Бёрнса, а доктора Дудлея. Захваченная врасплохъ, она не съумѣла скрыть своего удовольствія и, какъ ни готовился Дудлей къ этой встрѣчѣ, у него закружилась голова отъ этой радостной, прелестной улыбки. Въ первую минуту гь даже не нашелъ словъ для привѣтствія.

— Боюсь, что докторъ Бёрнсъ заболѣлъ, — сказала Мона пожимая его руку.

— Да. Онъ серьезно простудился, и это отразилось на легкихъ. Ему, бѣднягѣ, надо основательно полечиться. Его товарищъ пріѣдетъ черезъ недѣлю, а пока, volens-nolens, придется мнѣ замѣнять его. Благодарю васъ, миссъ Симпсонъ; теперь достаточно.

Онъ взялъ у Рэчели термометръ, посмотрѣлъ его на свѣтъ и далъ нѣсколько наставленій Монѣ. — Своего термометра у васъ, вѣроятно, нѣтъ?

— Я этой машинки и въ рукахъ-то никогда не держала, — поспѣшно заявила Рэчель.

— Вы знаете, что достать градусникъ очень не трудно, — строго замѣтила Мона.

— Ну, да это не бѣда. Тутъ все дѣло несомнѣнно, въ простудѣ. Продолжайте микстуру и не мѣшало бы дать больной нѣсколько порошковъ хинина. Черезъ нѣсколько дней она будетъ совсѣмъ здорова.

Онъ написалъ рецептъ, — безъ чего свободно можно было обойтись, какъ подумала Мона, — и пошелъ внизъ. Мона послѣдовала за нимъ. Войдя въ лавку, онъ остановился и круто повернулся къ ней лицомъ, но сказать ничего не могъ; у него все спуталось въ умѣ. Онъ уже не думалъ о красотѣ ея души, ея лица и характера; онъ пересталъ даже восхищаться ею. Онъ только зналъ, что она ему необходима и принадлежитъ ему по праву, потому что онъ первый открылъ её; всѣ другія мысли и чувства потонули въ сладостномъ сознаніи того, что возлѣ него женщина, которую онъ любитъ а что они — одни.

Онъ стоялъ спиной къ свѣту, и Мона, не видя его лица, удивлялась только, почему ея «товарищъ» такъ молчаливъ.

— Неудачные у васъ вышли праздники, — сказала она.

Онъ тряхнулъ головой, словно отгоняя видѣнія, и весело отвѣтилъ:

— Не знаю. Это своего рода отдыхъ для тѣхъ мозговыхъ клѣтокъ, которыя работали въ Лондонѣ, притомъ маленькое предвкушеніе настоящаго дѣла, отодвинутаго моей глупостью въ неопредѣленное будущее.

Эти полныя смиренія слова были сказаны съ гордостью, и самъ говорившій смотрѣлъ вполнѣ сложившимся мужчиной, даже на взглядъ Моны, еще сохранившей живое воспоминаніе о сагибѣ. Въ тяжеломъ зимнемъ плащѣ плечи его казались шире; онъ держался прямѣе, и лицо его приняло выраженіе спокойной увѣренности въ себѣ.

— «Дѣло» вамъ къ лицу, — улыбаясь, замѣтила Мона.

— Скорѣй бы ужъ оно началось! — Онъ съ силой стукнулъ кулакомъ по прилавку. — Когда я сдамъ экзамены, миссъ Маклинъ, я стану другимъ человѣкомъ — тогда я буду вправѣ говорить и дѣлать то, чего не смѣю говорить и дѣлать теперь.

Онъ выговорилъ это горячо, втайнѣ надѣясь, что она пойметъ его, но тотчасъ у него вырвалось съ горечью:

— Если только не провалюсь.

— Вы провалитесь! — засмѣялась Мона.

— Ахъ! хорошо вамъ говорить! Вы понятіе не имѣете объ этихъ экзаменахъ; тутъ все зависитъ отъ случая.

Краска залила ея щеки. Сколько разъ уже ей хотѣлось попросить позволенія у Рэчели посвятить его въ свою тайну, и каждый разъ вопросъ: Почему именно ему? сковывалъ ей уста. Не сказать-ли все теперь, на чистоту, — снять бремя съ души; — а тамъ пускай сердится кузина. Другой такой случай врядъ-ли представится.

Мона хотѣла сказать, что ей слишкомъ хорошо извѣстно, съ какими случайностями сопряжены экзамены, но, къ удивленію своему, замѣтила, что исповѣдываться ему гораздо труднѣе, чѣмъ сагибу. При одной мысли объ этомъ, сердце ея безумно забилось, и дыханіе сперлось у нея въ груди.

— Нѣтъ, это слишкомъ нелѣпо! — возмущалась она мысленно, негодуя на свою слабость. — Какое тебѣ дѣло до того, что онъ подумаетъ? Но если ты не можешь говорить объ этомъ, не пыхтя, какъ самоваръ, лучше ужъ молчи. Да и не все-ли равно, въ сущности, будетъ онъ звать, или не будетъ!

— А знаете, — весело сказалъ Дудлей, — я было сегодня утромъ подумалъ, что заблудился, не туда попалъ. Я едва узналъ вашу квартиру.

— Вы замѣтили разницу? у васъ зоркіе глаза и хорошая память.

Замѣтилъ разницу! Онъ давно не испытывалъ такого удовольствія, какъ при видѣ этого превращенія. Дудлей не былъ исключеніемъ среди мужчинъ, и видъ наряднаго, чистенькаго, приличнаго магазинчика порадовалъ его, пожалуй, больше, чѣмъ обрадовало бы его появленіе его Золушки на балу. Если ужъ его возлюбленная — продавщица, пусть она по крайней мѣрѣ знаетъ свое дѣло.

— Я былъ увѣренъ, что ваше вліяніе скажется съ теченіемъ времени, — замѣтилъ онъ — миссъ Симпсонъ, должно быть, не очень охотно передала бразды правленія?

— Нѣтъ, она была очень добра ко мнѣ. Не думаю, чтобы я сама дала такую волю помощницѣ. Надѣюсь вамъ понравилось наше окно? По моему это шедевръ.

— Я бы сказалъ, что, это нѣчто лучшее, — выговорилъ онъ суховато и протянулъ ей руку: До свиданія.

— Милая! — думалъ онъ, усаживаясь въ свою бричку. — Она даже не извиняется за свое ремесло, никогда не говоритъ о немъ, такъ какъ это то то ниже ея. А я — Господи, какой же я скотъ!

Когда онъ вышелъ, Мона подняла руку, только что пожатую имъ, и принялась внимательно ее разсматривать. Потомъ прошлась по лавкѣ. — Я не собираюсь замужъ. — вдумчиво говорила она самой себѣ, — и едвали когда-нибудь узнаю, что такое любовь, но для мужчины это былъ-бы хорошій пробный камень — взять меня такой, какой я есть, — полюбить меня, думая, что я только помощница Рэчели Симпсонъ.

Слѣдующій день былъ воскресный. Рэчель чувствовала себя гораздо лучше и настаивала, чтобы Мона шла въ церковь.

— А то люди, пожалуй, вообразятъ, что у меня что нибудь заразительное, и перестанутъ заходить въ нашу лавку. Выздоровѣешь, сойдешь внизъ — пожалуй, и словомъ перемолвиться будетъ не съ кѣмъ.

Утро было ясное, морозное. Мона едва дождалась конца службы.

— Вѣроятно, докторъ уже былъ? — освѣдомилась она съ замѣтнымъ равнодушіемъ, входя въ комнату больной.

— Да, и остался мной очень доволенъ. Говоритъ, все хорошо; сегодня можно будетъ встать къ чаю, а завтра даже выйти ненадолго. Онъ очень занятъ и говорилъ, что не придетъ, пока мы не пришлемъ за нимъ. Вотъ человѣкъ, не то, что иные доктора, — которые только о стараются, чтобы побольше визитовъ накопилось.

— Д-да, — устало протянула Мона, но сейчасъ же овладѣла собою. — Какъ я рада, что вамъ луше, дорогая! — М-ръ Стюартъ сказалъ, что завтра зайдетъ навѣстить васъ.

Глава XXXVIII.
Бабочка съ обожженными крылышками.

Къ новому году жизнь въ маленькомъ домикѣ уже опять шла по старому. Мона украсила гостиную гирляндами изъ остролистника, по сто разъ на день бѣгала въ кухню, наблюдая за приготовленіемъ праздничныхъ тортовъ, — вообще, дѣлала все, что могла, чтобы привести себя и другихъ въ праздничное настроеніе. Нельзя, однако, сказать, чтобы попытки ея увѣнчались успѣхомъ; Рэчель была совершенно неспособна искать, или находить поэзію въ домашней жизни, а смутныя мечты Моны устроить угощеніе для своихъ маленькихъ protégées, или ёлку для дѣтей изъ воскресной школы разбились о необходимость держаться въ границахъ принятой на себя роли. Для себя она не искала и не желала развлеченій. Изъ всѣхъ сосѣдей тетя Белль была единственнымъ существомъ, съ которымъ ей было бы пріятно повидаться, — тетя Белль и, пожалуй, еще одинъ человѣкъ: за эти дни Мона часто видала докторскую бричку, но самого доктора не встрѣтила ни разу.

Новогодній обѣдъ — не очень-то веселая штука, когда въ вынужденномъ одиночествѣ вдвоемъ сходятся, люди, мало подходящіе другъ къ другу, и Мона обрадовалась, когда Рэчель получила отъ одной своей старинной пріятельницы приглашеніе на чай. Ее тоже звали, но она отговорилась и не пошла, да и сама Рэчель не очень настаивала. Мона въ общемъ была довольно популярна среди пріятельницъ своей кузины, но всѣ говорили въ одинъ голосъ, что для дружеской болтовни у камелька она не годится — скучна. Салли была отпущена на весь вечеръ, и Рэчель нѣсколько стѣснялась оставить кузину одну, но Мона, смѣясь, сказала ей:

— Полноте, такъ будетъ удобнѣе и для васъ, и для меня. Я снесу кусокъ пирога старой Дженни, и она, навѣрное, угостить меня чаемъ. У меня давно уже лежитъ на совѣсти этотъ визитъ. Погода самая подходящая для прогулки, а ночью мнѣ будетъ свѣтить луна.

Дѣйствительно, погода была прелестная.

Солнце медленно скрывалось за линіей горизонта; серпъ мѣсяца выступалъ все яснѣе; когда Мона вошла въ лѣсъ, мистическая, неземная красота окружающей природы такъ захватила ее, что у нея выступили на глазахъ слезы. Тишина прерывалась только шепотомъ лѣса; при свѣтѣ мѣсяца граціозно изогнутыя вѣтви и тонкія вершины казались кристаллами.

Мона сама не знала, сколько времени она простояла у калитки. Ее вывелъ изъ забытья стукъ колесъ. Кто это? Ужъ не полковникъ ли вернулся? Или можетъ быть Дженни больна? Она вдругъ догадалась, кого ей предстоитъ увидѣть.

Это былъ докторъ Дудлей; онъ шелъ, ведя лошадь въ поводу; лицо у него было усталое я озабоченное. При видѣ женской фигуры у калитки онъ обрадовался и ускорилъ шаги, но, узнавъ, кто это, остановился, какъ вкопанный, и чуть не застоналъ отъ досады. Минуту тому назадъ онъ дорого бы далъ за встрѣчу съ женщиной, но теперь, когда желаніе его исполнилось, горько жалѣлъ, что изъ всѣхъ женщинъ судьба послала ему на встрѣчу именно эту.

Однако выбора не было, и онъ сразу приступилъ къ дѣлу; губы у него побѣлѣли, но голосъ звучалъ твердо.

— Я нахожусь въ очень тягостномъ положеніи, миссъ Маклинъ. За мной прислали спасать отравившагося мышьякомъ, а, проѣзжая мимо этого коттэджа, я узналъ, что здѣсь женщина мучается родами. Кстати, эта несчастная — ваша маленькая Магги. Бѣдняжка! Вотъ когда она дѣйствительно можетъ спросить себя: стоитъ ли жить! Разумѣется, мнѣ пришлось сначала съѣздить къ больному, но я оставилъ его. не дождавшись конца, и теперь долженъ спѣшить назадъ. Ребенокъ только что родился.

— Дженни здѣсь? — глухо спросила Мона. Она едва могла говорить подъ наплывомъ охватившей ее горечи и жалости.

— Дженни уѣхала въ Лейхъ повидать брата-шкипера, который только что возвратился изъ плаванія. Дѣвушка вернулась домой нежданно-негаданно. Всѣ сосѣди въ городѣ празднуютъ Новый годъ; въ коттэджѣ остались только дѣти, да больной старикъ-сторожъ. Онъ замѣтилъ, что бѣдняжкѣ плохо приходится, и позвалъ меня, когда я проѣзжалъ мимо. Можетъ быть вы зайдете туда? Тамъ нѣтъ даже огня, а бѣдное дитя нуждается въ уходѣ. Конечно, это — работа не для васъ…

Мона посмотрѣла на него съ какимъ-то страннымъ блескомъ въ глазахъ.

— Не можетъ быть, чтобъ вы говорили серьезно. Еслибъ вы встрѣтили герцогиню — и то эта работа не была бы низка для нея. Я думаю, въ коттэджѣ можно достать молока? Магги должно быть весь день ничего не ѣла.

У него дрожали губы, но онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, видя, какъ просто она все это приняла.

— Благослови васъ Боже! — сказалъ онъ, беря въ руки возжи. — Я думаю, съ Магги все обойдется благополучно. Я постараюсь вернуться какъ можно скорѣе и первую женщину, какая мнѣ попадется, пришлю вамъ на смѣну.

— Не дѣлайте этого. Лучше мнѣ просидѣть здѣсь всю ночь, чѣмъ пустить сюда чужую, неизвѣстную мнѣ женщину. Поѣзжайте. Помоги вамъ Боже!

Она добыла молока и стрѣлой помчалась къ дому полковника. Онъ и въ хорошую погоду смотрѣлъ угрюмо, а теперь казался совсѣмъ чернымъ, мрачнымъ и страшнымъ — самый подходящій пріютъ для бѣдной обжегшей крылышки бабочки, прилетѣвшей сюда въ часъ смертельной тоски и муки.

Работы предстояло много, и Мона была рада этому: такое негодованіе закипало въ ея душѣ при видѣ измученнаго, осунувшагося лица прежней толстушки Магги. Воздадимъ должное скромнымъ, благороднымъ женщинамъ, строго блюдущимъ цѣломудріе и достоинство своего пола; но поблагодаримъ и тѣхъ, которыя, подобно Монѣ въ тяжкій часъ испытанія забываютъ о винѣ бѣдной грѣшницы и видятъ въ ней лишь обиженное, страдающее дитя.

Скоро на очагѣ запылалъ огонь, постель была прибрана, и Мона напоила горячимъ молокомъ изголодавшуюся родильницу. Только больной знаетъ, какъ отрадно имѣть въ комнатѣ близкаго человѣка, который, безъ разговоровъ и разспросовъ, сразу берется за дѣло. Бѣдняжка Магги смотрѣла на свою благодѣтельницу глазами загнаннаго животнаго, которое, истекая кровью, спряталось въ чащу лѣса и внезапно открыло, что оно нашло надежный пріютъ.

Въ первыя минуты Мона, сомнѣвалась, доживетъ ли ребенокъ до возвращенія доктора. Онъ былъ такой слабенькій и тщедушный, — жалкое существо, брошенное раньше времени въ холодный, суетный міръ, который не ждалъ его и не нуждался въ немъ. «Лучше бы ему умереть!» — думала Мона, но въ то же время принимала всѣ мѣры къ тому, чтобъ онъ остался живъ, и сердечно обрадовалась, убѣдившись, что немедленная опасность миновала. Не знаю, что при этомъ сильнѣе говорило въ ней: врачъ или женщина.

Все успокоилось, и Магги уснула съ необсохшими слезами на длинныхъ рѣсницахъ, когда вернулся докторъ Дудлей.

Онъ извинился за свое долгое отсутствіе, наскоро задалъ нѣсколько вопросовъ, потомъ прошелъ въ кухню, подвинулъ къ Монѣ расшатанное, старое кресло, и самъ усѣлся на столъ.

— Боюсь, что вы очень устали?

— О, нѣтъ!

— Это вы оставляете на завтра?

Онъ охотно пощупалъ бы ея пульсъ, но не рѣшился.

— Не знаю, что бы мы съ бѣдняжкой Магги дѣлали безъ васъ! Мнѣ таки пришлось повозиться со своимъ больнымъ. Я засталъ его въ обморочномъ состояніи, — блѣднымъ, похолодѣвшимъ, съ синими пятнами подъ глазами.

— Что же вы сдѣлали? — спросила Мона съ жаднымъ любопытствомъ студентки.

— Хорошо вамъ спрашивать. Насъ учатъ какъ вывести ядъ изъ желудка или нейтрализовать его дѣйствіе, начиняютъ намъ головы выдержками и цитатами, но какъ спасти жизнь больному — этому не учатъ, — это вѣдь только подробность… Само собой я обложилъ его горячими бутылками. Возбуждающія боялся давать, — они вѣдь способствуютъ поглощенію яда, но въ концѣ концовъ рискнулъ дать виски съ водой и больной сразу очнулся. Я ужасно тревожился за васъ, но думалъ, что какая-нибудь замужняя сосѣдка уже пришла вамъ на помощь.

— Не пришла и не придетъ. Я дала старику соверенъ, чтобы онъ держалъ языкъ за зубами, — начала Мона и вдругъ запнулась, вспомнивъ, что помощницѣ миссъ Симпсонъ вовсе не подобаетъ такъ сорить деньгами.

Дудлей улыбнулся, немножко насмѣшливо, но очень ласково, и это моментально отразилось на лицѣ Моны.

— Вы находите, что это было глупо? — спросила она просто.

— Боже меня сохрани критиковать женскій инстинктъ! Я бы, конечно, не сумѣлъ заставить его молчатъ. Я давно уже убѣдился, что если вы не хотите, чтобы люди говорили о чемъ-нибудь, самое лучшее — опубликовать это въ газетахъ, поднять воротникъ пальто, сложить руки и — ждать.

— Все это хорошо, когда дѣло идетъ о самомъ себѣ, но вѣдь надо принять въ расчетъ и старую Дженни. Такъ она сама рѣшитъ, какъ ей поступить, а если бы сторожъ проболтался, у нея не было бы выбора.

— Совершенно вѣрно! мнѣ слѣдовало бы сразу сообразить, что вы правы. Имѣть возможность сказать Дженни, что никто ничего не знаетъ — это стоитъ дороже соверена. Ну, слава Богу! Значитъ, все какъ слѣдуетъ быть. Я своего больного отходилъ и такъ радъ, что готовъ кричать ура, какъ школьникъ. Отравленіе вѣдь дѣло не шуточное: тутъ ничего не знаешь навѣрное, торопишься, дѣйствуешь наугадъ; а въ перспективѣ — судебное слѣдствіе. — «Вы говорите, сэръ», — Дудлей сдѣлалъ видъ, будто надѣваетъ парикъ и поправляетъ очки: — «вы хотите сказать, что, имѣя на своей отвѣтственности человѣческую жизнь, вы дѣйствовали такъ-то и такъ-то?» — Уфъ! Кто смѣетъ сказать, что врачу легко достается его заработокъ? Послѣ такого случая, нужно много разстройствъ пищеваренія, или болѣзней печени, чтобы возстановить душевное равновѣсіе!

— Охотно вѣрю и потому совѣтую вамъ отправиться домой и постараться хорошенько уснуть.

— А вы-то какже? Неужто же вы думаете, что я способенъ уснуть сномъ праведныхъ, оставивъ васъ здѣсь одну?

— Вамъ именно это и надо сдѣлать. Мнѣ часъ ходьбы не повредитъ; кстати я за послѣднее время мало гуляла. А вы отвезите записочку моей кузинѣ и если можно, зайдите сказать м-рсъ Арнотъ — вы знаете, о комъ я говорю, это большая пріятельница Дженни, — чтобъ она пришла завтра утромъ. Ей можно сказать: она человѣкъ надежный. Скажите, чтобы она подождала, пока откроютъ магазины, и купила мнѣ все, что тутъ записано.

Магги проснулась, и Дудлей передъ уходомъ зашелъ къ ней. Бѣдняжка находила, что докторъ очень добръ, но страшно конфузилась и рада была, когда онъ ушелъ. Оставшись одна съ Моной, она начала съ того, что разрыдалась.

— Я вамъ разскажу, какъ это все вышло.

— Не сегодня, милая, — ласково сказала Мона, гладя ея густые темные волосы. — Когда окрѣпнете немножко, тогда и разскажете все по порядку, а сегодня лежите спокойно и отдыхайте. Я сдѣлаю все, что надо.

Странно тянулись для нея долгіе часы ночи, среди тишины, нарушаемой только ровнымъ дыханіемъ спящей молодой матери, тиканьемъ часовъ да случайнымъ шумомъ отъ паденія головни. Ей казалось невѣроятнымъ, чтобы эта дѣвочка — эта бабочка — уже вступила, суетная и неподготовленная въ ту страну, которая для каждой новой путницы представляется почти такой-же неизвѣданной и таинственной, какъ область смерти. Еще нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Мона чувствовала себя старухой, умудренной опытомъ, рядомъ съ этимъ наивнымъ ребенкомъ; теперь между ними лежала цѣлая бездна познанія и скорби, и Мона стояла у края бездны, а эта дѣвочка-мать была на томъ берегу.

Глава XXXIX.
Разспросы.

Избирая медицинскую карьеру, Мона руководилась отчасти страстной любовью къ наукѣ и научнымъ занятіямъ, отчасти же глубокимъ убѣжденіемъ, что, если годность женщинъ для нѣкоторыхъ сферъ дѣятельности — пока еще вопросъ открытый, занятіе медициной составляетъ ихъ долгъ и естественное право, независимо отъ всѣхъ измѣнчивыхъ знаменъ и условныхъ взглядовъ. Неудачи «сбили съ нея спѣсь», какъ она выражалась, но, оставляя на время занятія, она лишь въ первые дни серьезно думала о томъ, чтобы отречься отъ своего дѣла. Человѣкъ часто и долго колеблется; нужно много посвященій, чтобы онъ убѣдился въ своемъ призваніи, и Мона прошла черезъ такое посвященіе въ эту ночь въ Бартноумъ-Вудѣ, за сотни миль отъ своей школы, въ храмѣ изъ осеребренныхъ инеемъ сосенъ, гдѣ алтаремъ служилъ заброшенный домъ — прибѣжище грѣха и скорби.

Ночь прошла и утреннее солнышко весело заиграло на ледяныхъ кристаллахъ. Вмѣстѣ съ первыми лучами его явилась и м-рсъ Арнотъ, добрая и матерински-заботливая, но страшно сконфуженная такимъ неожиданнымъ происшествіемъ; Мона взяла съ нея слово не заводить съ больной никакихъ разговоровъ о прошломъ, и ушла пообѣщавъ вернуться вечеромъ. Магги проводила свою благодѣтельницу глазами, полными слезъ, потомъ отвернулась къ стѣнѣ и притворилась спящей. Если бъ можно было никогда не разставаться съ миссъ Маклинъ какъ бы это было хорошо! Можетъ быть, при такихъ условіяхъ, она со временемъ даже начала бы забывать его.

Во время своей болѣзни Рэчель была очень ласкова съ кузиной и Мона была совершенно не подготовлена къ негодованію и упрекамъ, обрушившимся на нее, лишь только она вошла въ гостиную. Въ запискѣ, переданной докторомъ, было сказано, что Мона осталась ходить за Магги, внезапно заболѣвшей въ лѣсу, и Рэчель сразу догадалась, что случилось.

Мона попыталась было спокойно обсудить этотъ вопросъ, но злыя безжалостныя слова такъ больно язвили ей сердце, что она не въ силахъ была говорить. Она поднялась, взяла со стола перчатки и холодно сказала:

— Достаточно кузина! Вы забываете только что то же самое, въ смыслѣ внезапнаго заболѣванія, могло бы случиться съ вами или со мной.

Это, несомнѣнно, было труизмомъ, но Рэчель не расположена была взглянуть на дѣло съ этой точки зрѣнія. Наоборотъ, она раскипятилась еще больше.

— Дженни можетъ нанять сидѣлку въ Киркстоунѣ. Я не позволю вамъ ухаживать за тварью, о которой и говорить-то неприлично порядочной женщинѣ. Вы не пойдете больше въ этотъ домъ!

— Я обѣщала придти послѣ обѣда. Разумѣется, вы имѣете полное право сказать мнѣ, чтобы я больше сюда не возвращалась. Но я очень устала, и было бы жаль, если бы послѣ всей вашей доброты ко мнѣ, вы отослали меня изъ дому съ такимъ толкованіемъ притчи о добромъ самарянинѣ. Если вы сами не станете разсказывать, никто и не узнаетъ, что я имѣла какое-либо отношеніе къ этому происшествію.

Прежде, чѣмъ кузина успѣла отвѣтить, Мона вышла изъ комнаты. Вскорѣ Салли постучалась къ ней и внесла на подносѣ довольно аппетитный завтракъ. Бѣдная Рэчель! ее легко было побить ея же собственнымъ оружіемъ. Она была вполнѣ увѣрена, что притча о добромъ самарянинѣ тутъ ни при чемъ, но при одномъ упоминаніи объ этой причтѣ, ей вспомнились и другія мѣста изъ Евангелія, какъ бы подтверждавшія слова Моны. Но вѣдь теперь не тѣ времена. Свѣтъ совсѣмъ перемѣнился. Неужели же поощрять эту развращенную дѣвчонку, чтобы она еще смѣла задирать носъ послѣ того, что случилось?

Даже ради Дженни, Мона не унизилась бы передъ Рэчелью до просьбы никому не говорить о происшедшемъ, но у Рэчели были свои причины молчать. Она была достаточно умна, чтобы сообразить, что если правда выйдетъ наружу, она выйдетъ вся «безъ остатка, и, чтобы не повредить своей плоти и крови», она готова была временно щадить даже Магги.

Въ полдень зашелъ Дудлей.

— Я такъ и разсчитывалъ, что судьба поможетъ мнѣ застать васъ одну. Ваши паціенты чувствуютъ себя превосходно. Я зашелъ сказать, что сегодня вечеромъ должна возвратиться Дженни; она выйдетъ въ Киркстоунѣ. Я знаю, что вамъ не легко будетъ исполнить мою просьбу, но, право, все обошлось бы гораздо легче, если бы ее встрѣтили.

— Спасибо, что зашли предупредить; я ужасно волновалась по поводу ея возвращенія. Боюсь, что многого не могу сдѣлать, но, конечно, сдѣлаю все, что могу. Я хотѣла итти сейчасъ же послѣ обѣда, но теперь подожду и пойду вмѣстѣ съ Дженни. Бѣдная! Какой это будетъ ударъ для нея!

Дудлей пристально смотрѣлъ на нее.

— Я только-что выразилъ свой восторгъ по поводу того, что вижу васъ, а теперь, съ истинно-мужской непослѣдовательностью хочу побранить васъ за то, что вы не легли отдохнуть. Вамъ бы слѣдовало поспать часика два. У васъ страшно усталый видъ.

— Наружность обманчива.

— Боюсь, что миссъ Симпсонъ не особенно довольна тѣмъ, какъ вы провели эту ночь.

Мона немножко смутилась, потомъ улыбнулась:

— Миссъ Симпсонъ не имѣетъ власти надъ моей совѣстью.

— И слава Богу! Но сегодня, надѣюсь, вы останетесь не дольше получаса.

— Не знаю.

— Нѣтъ, миссъ Маклинъ, дольше вы не останетесь; я вамъ этого не позволю.

Глаза ея заискрились лукавствомъ.

— Простите мою навязчивость, — сказала она, — и объясните мнѣ, по какому праву вы вмѣшиваетесь. Развѣ дѣло врача опредѣлять, сколько времени сидѣлка должна оставаться при исполненіи своихъ обязанностей? Я, знаете, такъ спрашиваю, чтобы знать.

— Да, это дѣло врача.

— А! Въ такомъ случаѣ надо повиноваться. Спасибо что объяснили.

Но вдругъ кровь бросилась ей въ лицо.

— О, докторъ Дудлей, — вскричала она порывисто, — какъ это гадко, что сейчасъ же послѣ такой трагедіи я способна смѣяться и шутить!

— Чѣмъ же гадко? Смѣхъ и шутки, какъ цвѣты и солнечный свѣтъ, показываютъ только, что въ основѣ вещей не все трагедія. Это здоровая реакція. Если бы, увидавъ слишкомъ близко изнанку жизни, мы утратили бы способность смѣяться, мы, пожалуй, сошли бы съ ума, не правда ли?

— Да, — сказала она серьезно.

— Я нахожу, что это большая ошибка — выводить чувствительность за предѣлы побудительнаго мотива. Физіологія учитъ насъ, что наисильнѣйшій стимулъ тотъ, который вызываетъ maximum сокращенія, такъ и наисильнѣйшее чувство даетъ не maximum чувства, но maximum дѣйствія. Магги подъ вашимъ крылышкомъ все равно, что у Христа за пазухой. Я немногое могу для нея сдѣлать, такъ какъ законъ не дозволяетъ намъ сворачивать шеи своимъ ближнимъ иначе, какъ въ видѣ самозащиты; но я завтра же повидаюсь съ Дженни и постараюсь устроить такъ, чтобы отецъ давалъ деньги на содержаніе ребенка. Такъ почему же вамъ и не посмѣяться немножко? неужели это такое преступленіе?

Дудлей говорилъ искренно и просто, не думая о томъ, какое впечатлѣніе произведетъ его рыцарская рѣчь на женщину, глубоко преданную своему полу. Мона хотѣла поблагодарить его, но не нашла словъ и, какъ ребенокъ, посмотрѣла на него полными слезъ главами.

Тутъ Дудлей понялъ въ первый разъ, какъ прекрасно лицо его возлюбленной, понялъ, что это лицо, подобно глинѣ въ рукахъ горшечника, только отпечатокъ чудной души.

Онъ молча протянулъ ей руку и вышелъ.

Глава XL.
«Матушка.»

Сумерки быстро сгущались; по небу неслись разорванныя тучи; Мона ходила взадъ и впередъ по платформѣ полустанка, поджидая возвращенія Дженни. Перспектива длинной прогулки подъ этимъ мрачнымъ небомъ и тягостнаго разговора не улыбалась ей, и Мона серьезно подумывала о томъ, чтобы нанять экипажъ; но это былъ вѣрный способъ обратить на себя общее вниманіе, и Мона вынуждена была отказаться отъ этой мысли. Поѣздъ опоздалъ; вѣтеръ съ каждой минутой усиливался; наконецъ, раздался свистокъ и черезъ нѣсколько минутъ на подножкѣ грязнаго вагона третьяго класса показалась маленькая сухая фигурка Дженни, усиливавшейся протиснуть черезъ двери узелокъ и корзину.

Сердце Моны заныло сильнѣе при видѣ этого усталаго старческаго лица и все существо ея возмутилось противъ принятой на себя задачи. Въ сущности, къ чему вмѣшиваться? Развѣ въ такихъ случаяхъ можно быть увѣреннымъ, что не принесешь больше вреда, чѣмъ пользы? Не лучше ли предоставить все судьбѣ и природѣ?

— Это вы, Дженни? — сказала она. — Намъ по дорогѣ, пойдемте вмѣстѣ. Дайте мнѣ вашу корзину.

— Богъ съ вами, миссъ Маклинъ! Развѣ барышнѣ годится таскать такія корзины! Вы посмотрите, какая она тяжелая.

— Пустяки! — сказала Мона, напрягая мускулы, чтобы поднять корзину, какъ перышко, — Я возьму и узелъ, если хотите. А теперь, Дженни, разсказывайте, какъ вы съѣздили.

Она больше всего боялась, какъ бы старуха не заподозрила чего-нибудь раньше, чѣмъ онѣ выйдутъ изъ города и, чтобы отвлечь ея вниманіе, не переставала болтать о чемъ придется. Когда онѣ вышли на шоссе, дѣвушка перевела духъ съ облегченіемъ и вмѣстѣ со страхомъ, думая: сейчасъ начнется.

— Какая ужасная ночь, — задыхаясь, выговорила Дженни, вѣтеръ все время дулъ имъ въ лицо — и взяла Мону подъ руку, — не знаю, какъ я домой доберусь. Съ чего это вы, барышня, выбрались гулять въ такую погоду?

— Я была у васъ вчера вечеромъ, — уклончиво отвѣтила Мона, — и не застала.

— Ахъ вы бѣдненькая, даромъ прошлись! Вотъ вѣдь досада-то. И вы не знали, конечно, что ключъ у сосѣдей, а то могли бы хоть войти отдохнуть. Я бы теперь пригласила васъ зайти, да вѣдь домъ-то не топленъ, а вы, навѣрное, идете куда-нибудь въ гости.

— Да, да, — разсѣянно протянула Мона и сразу перешла къ предмету, занимавшему ея мысли. — Давно вы имѣли извѣстія отъ Магги? Лицо старухи омрачилось.

— Да, вотъ, можетъ быть, дома ждетъ письмецо. А то давно не получала. Вотъ ужъ полтора мѣсяца ни строчки. Въ февралѣ, слава Богу, кончается ей годъ службы. Я не буду имѣть минуты покоя до тѣхъ поръ, пока она не вернется домой.

— Можетъ быть, она больна, — многозначительно сказала Мона. Дженни воззрилась на свою спутницу.

— Почему вы это говорите?

— Дженни, — начала Мона дрожащимъ голосомъ, — я вчера застала, вмѣсто васъ, Магги. Она вернулась домой.

Впослѣдствіи она не могла припомнить, сказала ли она еще что-нибудь, или Дженни сама догадалась. Еще нѣсколько вопросовъ, спѣшныхъ, повелительныхъ и затѣмъ — взрывъ негодованія, отъ котораго у Моны застыла кровь въ жилахъ. Въ первую минуту она ничего не поняла въ этомъ потокѣ гнѣвныхъ безсвязныхъ рѣчей; она только смутно видѣла худенькую, старческую фигурку, потрясающую въ воздухѣ кулаками, призывая проклятія на голову своего ребенка, и ей страшно было смотрѣть на эту мать, клянущую дочь.

Старуха неожиданно схватила свой узелъ и пошла впередъ такъ быстро, что Мона едва поспѣвала за ней.

— Какъ она смѣла вернуться домой! — бормотала Дженни. — Какъ у нея духу хватило? Пошла бы куда-нибудь, гдѣ ея никто не знаетъ, а не срамила бы мать. Босоногая дрянь! Счастье твое, что меня дома не было: я бы у тебя подъ носомъ дверь захлопнула. Погоди, я тебя сегодня же вышвырну на улицу и тебя, и твое отродье поганое. Я съ такой не стану жить подъ одной кровлей. Пусть пропадаетъ — туда ей и дорога! Зачѣмъ не думала раньше! Что посѣешь, то я пожнешь. Съ этого дня она мнѣ не дочь. Я глазъ не сомкну, пока не вышвырну этой негодницы изъ своего дома!

— Выгнать ее изъ дому, значитъ всѣмъ объяснить, что случилось, — спокойно возразила Мона. — А пока никто ничего не знаетъ.

Лицо старухи просіяло, но не надолго.

— Къ чему вы меня утѣшаете? — сказала она съ горечью. — Или вы сами еще ребенокъ и не знаете, что такіе секреты скоро всплываютъ наружу. Я сама въ такихъ случаяхъ не держала языка за зубами, и другія молчать не станутъ, — и вдругъ у нея вырвалось воплемъ: — ой, барышня, милая вы моя, какъ же мнѣ тяжко! Что мнѣ дѣлать, горькой-горюшѣ! Ну, пусть я ее выгоню изъ дому, да какъ же я-то сама людямъ въ глаза смотрѣть буду? Пропала моя головушка бѣдная! Видно, что сдѣлано, того ужъ не передѣлаешь!

— Сдѣланнаго не передѣлаешь, — тихо молвила Мона, — но можно сдѣлать его еще хуже. Дѣвочка, идя къ вамъ, не знала, что часъ ея близокъ. Она шла къ вамъ за совѣтомъ и помощью. Да и куда же ей было пойти, къ кому обратиться? Неужели вы предпочли бы, чтобы она бродила по улицамъ? Изъ-за того, что она утратила такъ-называемое доброе имя, вы готовы отречься отъ нея. А душа ея развѣ не дорога вамъ? Я въ жизнь не видѣла ничего прелестнѣе и трогательнѣе этого глубокаго довѣрія, съ которымъ бѣдняжка пришла къ своей матери. У меня бы навѣрное не хватило на это мужества. Она знаетъ васъ лучше, чѣмъ вы сами себя. Она не даромъ засыпала у васъ на колѣняхъ, она не забыла вашихъ ласкъ: когда свѣтъ обошелся съ ней жестоко, и она впала въ искушеніе, она знала, къ кому обратиться. Это лучше всякихъ клятвъ и обѣщаній исправиться. Будь я ея матерью, я бы плюнула на всякое злословіе и клевету и на колѣняхъ благодарила бы за это Бога.

Мона остановилась; въ темнотѣ раздалось подавленное рыданіе.

— Я не ребенокъ, Дженни, — продолжала она. — Я не хуже васъ знаю, что скажетъ свѣтъ, но сейчасъ мы съ вами далеки отъ свѣта; мы однѣ во мракѣ передъ лицомъ Божіимъ. Попытаемся же взглянуть на это такъ, какъ Онъ смотрѣлъ. Вы сами знаете, что если теперь отнестись къ Магги ласково и любовно, она, послѣ своего паденія, станетъ не хуже, а лучше. Онъ тоже зналъ это и далъ ей, матери, власть обратить зло въ добро. Не думайте, что ея жизнь безвозвратно испорчена. Она еще совсѣмъ дитя. Разумѣется, ей нельзя оставаться здѣсь, но, если вы позволите, я пріищу ей такое мѣсто, гдѣ за ней будетъ хорошій присмотръ и уходъ; и вы еще доживете до того, что увидите ее замужемъ и въ кругу дѣтей, которыми будете гордиться.

Дженни всхлипывала уже громко,

— Нѣтъ, нѣтъ, миссъ Маклинъ; хоть вы и склеите куски, хоть и никто не будетъ знать о томъ, что кувшинъ разбитъ, трещина все-таки останется.

— Правда ваша, милая Дженни; но, вѣдь, передъ Богомъ мы всѣ такіе же треснувшіе сосуды. Мы не совершили именно этого грѣха, но, можетъ быть, наша гордость и себялюбіе въ Его глазахъ еще большій грѣхъ. Я увѣрена, что Христосъ излилъ бы свой праведный гнѣвъ на мужчину, который своимъ эгоизмомъ довелъ ее до этого ужаса, но бѣдной маленькой Магги, уже вдоволь настрадавшейся, Онъ сказалъ бы только: «Я не осуждаю тебя; иди и не грѣши болѣе!» Мнѣ кажется, въ этомъ мірѣ только тотъ и можетъ обрѣсти душевное спокойствіе, кто старается смотрѣть на вещи такъ, какъ смотрѣлъ Онъ.

Онѣ говорили все время, пока не дошли до дому. Вліяніе Моны было сильно, но и противодѣйствіе ему оказывалось не менѣе сильное. Въ такую минуту, когда, казалось, все было выиграно, камень тяжело срывался съ мѣста и откатывался назадъ. Мона совсѣмъ измучилась отъ этой неустанной борьбы и даже, подходя къ двери, не была вполнѣ увѣрена, что Дженни не исполнитъ своей давешней угрозы.

М-рсъ Арнотъ уже съ полчаса какъ ушла, и Магги лежала одна, блѣдная, съ широко-раскрытыми, скорбными глазами. Она издали заслышала шаги матери и, вся дрожа, повернулась къ двери.

— Матушка! — вскрикнула она, когда та вошла, и зарыдала.

Послѣ нѣсколькихъ секундъ мучительной нерѣшимости въ отвѣтъ ей раздался горестный вопль:

— Дочка моя, доченька милая! Дитятко ты мое безталанное! И зачѣмъ только я тебя отпустила въ чужіе люди!..

Мона неслышно выскользнула за дверь и пошла въ кухню. Яркій огонь на очагѣ и блестѣвшая на полкахъ посуда плавали въ какомъ то туманѣ передъ ея глазами, но душа ея ликовала.

— Какъ она крикнула «Матушка!» Что такое всѣ мои увѣщанія въ сравненіи съ этимъ воплемъ измученнаго сердца? А все-таки я рада, что пошла.

Минутъ черезъ десять она вернулась въ спальню съ подносомъ въ рукахъ.

— Не знаю, какъ вы, Дженни, а я такъ очень озябла и проголодалась, и потому позволила себѣ заварить чай. Я думаю даже Магги можно позволить выпить, чашечку, слабенькаго, если она пообѣщаетъ сегодня больше не разговаривать.

Дженни выпила горячаго чаю и, несмотря на ея тяжкое горе, у нея стало легче на душѣ. Конечно, люди будутъ чесать языки, но вѣдь у нея есть и поддержка: дружба миссъ Маклинъ тоже чего-нибудь да стоитъ, и потомъ — она подумала, что не худо бы почитать на ночь Евангеліе и отыскать ту главу, — объ Іисусѣ и грѣшницѣ. Еслибъ кто-нибудь сказалъ Дженни, что черезъ какихъ-нибудь два часа послѣ того, какъ до нея дойдетъ страшная вѣсть, сердце ея будетъ биться сравнительно спокойно, она бы только презрительно засмѣялась. А между тѣмъ такъ оно было. Бѣдная старая Дженни! Утро принесетъ съ собой иныя мысли, возвратъ старыхъ взглядовъ и предразсудковъ; но она въ простотѣ души, не думала объ этомъ и на нѣсколько короткихъ часовъ обрѣла душевный миръ.

Глава XLI.
Цвѣтокъ распускается.

Какъ только чай былъ выпитъ, Мона стала прощаться. Дженни уговаривала ее переночевать и пугала вѣтромъ, свиставшимъ въ верхушкахъ сосенъ, но Мона только смѣялась. Однако, очутившись одна въ темнотѣ, она пожалѣла о своей опрометчивости. Держась за плетень, она ощупью пробиралась къ воротамъ, какъ вдругъ невдалекѣ передъ нею мелькнули огоньки фонарей, и она сразу почувствовала себя подъ защитой.

Заслышавъ ея шаги, Дудлей выступилъ впередъ.

— Вотъ это хорошо, что вы послушались, — сказалъ онъ, и въ его бархатномъ голосѣ зазвучали радостныя нотки.

— Очень рада, что начальство удостоило меня одобреніемъ.

— Дженни вернулась?

— Да. Все благополучно, по крайней мѣрѣ, на сегодня. Завтра надо будетъ пойти пораньше туда. Какое это было чудное зрѣлище! И Мона описала встрѣчу матери съ дочерью.

— Вы сдѣлали доброе дѣло, — помолчавъ, сказалъ Дудлей.

— О, я ровно ничего не сдѣлала. Всѣ мои героическія усилія про

пали бы даромъ, еслибъ не этотъ крикъ Магги: «Матушка!» Мнѣ потомъ было прямо смѣшно, что я такъ старалась.

— Вы забываете, что и крикъ Магги пропалъ бы даромъ, еслибъ вы не взяли на себя неблагодарный трудъ подготовить почву.

— Вы навѣстите больную?

— А развѣ нужно?

— По моему, нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ я буду имѣть удовольствіе отвезти васъ домой.

— О нѣтъ, благодарю васъ. Я предпочитаю итти пѣшкомъ.

Оба они стояли на свѣту. Дудлей вдругъ расхрабрился.

— Посмотрите мнѣ въ глаза, миссъ Маклинъ, и скажите, что это правда.

Мона подняла на него глаза, испытывая странное смущеніе: ей казалось, что земля ускользаетъ изъ подъ ея ногъ.

— Нѣтъ, — сказала она, — это не правда. Я даже боюсь итти пѣшкомъ, но — вы знаете, что я не могу ѣхать съ вами.

— Почему?

Мона сдвинула брови — ей была непріятна эта настойчивость — и глаза ихъ снова встрѣтились.

— Потому что я не сдѣлала-бы этого при дневномъ свѣтѣ, — выговорила она строго и гордо.

Наступило минутное молчаніе.

— Завтра пріѣзжаетъ замѣститель Бёрнса, будто вскользь замѣтилъ Дудлей.

Она чуть-чуть измѣнилась въ лицѣ, но отъ его зоркихъ глазъ не укрылась эта перемѣна.

— Я сдамъ ему больныхъ и затѣмъ долженъ буду уѣхать: я обѣщалъ теткѣ свезти её въ теплые края. Вернусь я только въ августѣ.

Отвѣта не было. Внезапно налетѣвшій порывъ вѣтра заставилъ Мону вздрогнуть и она инстинктивно схватилась за бортъ брички.

Дудлей подалъ ей руку.

— Подножка высока, но вы, пожалуй, достанете.

Мона безсознательно оперлась на его руку, хотѣла сказать что-то колкое, но не смогла и, молча, сѣла въ бричку.

— Что со мной? — говорила она себѣ. — Околдовали меня? Или я начинаю сходить съ ума?

Ни разу еще во всю свою жизнь она не чувствовала себя такой безпомощной. Обычная находчивость совсѣмъ измѣнила ей. Она смутно чувствовала, что завтра будетъ негодовать на себя за свою слабость и недостатокъ гордости, но въ данный моментъ ей было только хорошо.

Дудлей закуталъ ей ноги пледомъ и взялъ возжи.

— Ну что же, развѣ это не лучше, чѣмъ итти пѣшкомъ? — спросилъ онъ тихо, наклоняясь къ ней, чтобы разслышать ея отвѣтъ.

Всего минуту колебалась она прежде, чѣмъ окончательно поддаться овладѣвшимъ ею чарамъ.

— Лучше, — выговорила она тихо.

— Вы рады, что поѣхали?

На этотъ разъ она даже не пыталась бороться.

— Рада.

— Вотъ это хорошо! — Онъ отпустилъ возжи. — Пони устала. Не спѣши, старушонка. Можешь пройтись шагомъ.

Мона нервно вздрагивала.

— Вамъ холодно. Накиньте это на себя.

Онъ снялъ съ сидѣнья другой пледъ.

— Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ въ сущности не холодно, и потомъ надо, чтобы у меня руки были свободны. Меня сдуетъ вѣтромъ, если я не буду держаться.

— Будто? — переспросилъ онъ съ какой-то странной интонаціей. — Подержите-ка возжи.

Онъ передалъ ей возжи, развернулъ пледъ и окуталъ ей плечи. Одно мгновеніе онъ чувствовалъ на своей щекѣ ее теплое дыханіе; локонъ ея волосъ, развитый вѣтромъ, легко коснулся его руки. Она сидѣла возлѣ него, покорная, беззащитная, какъ ребенокъ, держа въ одной рукѣ возжи, а другой цѣпляясь за край брички.

И Дудлей забылся. Благія намѣренія вылетѣли у него изъ головы; онъ, какъ игрокъ, испытывалъ лишь страстное желаніе поставить все на карту. Если карта бита, онъ погибъ, но если онъ выиграетъ, весь міръ не вмѣститъ его сокровищъ. Онъ не можетъ ждать, — не можетъ, не въ силахъ. Одинъ мигъ скажетъ ему все; онъ долженъ знать. Можетъ-быть и будущее таитъ наслажденіе, но кто вернетъ имъ этотъ часъ, эту ночь, бурю, уединеніе и пылкость желаній..

И рука, охватившая талію Моны, чтобы запахнуть пледъ, не была принята.

— Дайте мнѣ возжи, — сказалъ онъ твердо, съ тѣмъ спокойствіемъ, которое и въ минуты самаго сильнаго возбужденія не покидаетъ любимцевъ природы; — дайте мнѣ возжи и примите руку; я буду держать васъ,

Онъ нѣжно и властно обнялъ ее и придвинулъ къ себѣ вплотную.

Что же Мона? Почему она не оттолкнула его? Никогда еще ни одинъ мужчина, кромѣ сэръ Дугласа и стараго м-ра Рейнольдса, не позволялъ себѣ съ ней ничего, кромѣ пожатія руки; почему же теперь она покорилась безъ словъ, даже не пытаясь освободиться? Почему? Она сама не знала, что съ ней. Послѣдній проблескъ инстинкта самосохраненія побуждалъ ее сидѣть смирно, чтобы ни словомъ, ни звукомъ не выдать себя, чтобъ онъ не зналъ, какъ безумно бьется ея сердце.

«Я умираю», — думала она, но это была не смерть, а жизнь. Зоркій глазъ Дудлея угадалъ въ закрытой почкѣ пышный цвѣтокъ, и въ эту бурную ночь на вѣтрѣ и холоду, подъ солнцемъ его ласки, цвѣтокъ началъ распускаться!

Такимъ образомъ Ральфъ узналъ, что эта женщина будетъ его женой.

Ни слова не было сказано между ними. — Мона не въ состояніи была говорить, Ральфъ радовался видя, что все сказано безъ-словъ. У подъѣзда миссъ Симпсонъ онъ остановился, высадилъ Мону, поднесъ къ губамъ ея руку и подождалъ, пока за ней не захлопнулась дверь.

Глава XLII.
Передъ отъѣздомъ.

Передъ отдъѣздомъ изъ Борроунесса Мона больше не видала Дудлея и, какъ это ни странно, ей даже не захотѣлось его видѣть. Къ полнотѣ ея душевной жизни въ этотъ моментъ ничего нельзя было прибавить. Она жила въ мірѣ золотыхъ грезъ. Свои обычныя обязанности она исполняла, можетъ-быть, даже лучше обыкновеннаго, но все время сознавала, что это все не настоящее. Когда же дѣйствительность настоятельно заявила свои права, ей пришлось не мало потрудиться надъ собой, чтобы войти въ колею.

— Я теперь, — говорила она себѣ, — точно человѣкъ, который полжизни прожилъ въ домѣ, вполнѣ удовлетворяющемъ всѣмъ его требованіямъ, и вдругъ, случайно коснувшись пружины, открылъ потайную дверь въ стѣнѣ и увидалъ лѣстницу, ведущую въ анфиладу очарованныхъ комнатъ. Онъ прошелъ ихъ всѣ и вернулся назадъ, въ свою, столовую, въ рабочій кабинетъ и не узнаетъ ихъ; все то же, да не то; онъ уже не можетъ забыть объ очарованныхъ комнатахъ. Ему необходимо привести ихъ въ связь съ остальными, превратить ихъ въ жилые покои; но для этого ему надо исправить и расширить свои взгляды, раздвинуть рамки своей жизни.

Писемъ она не ждала и не получала. «Въ іюлѣ, когда я сдамъ экзамены, я буду вправѣ говорить и дѣлать то, чего не смѣю говорить и дѣлать теперь». Когда эти слова были сказаны, Мона не придала имъ опредѣленнаго значенія, нотеперь она знала, что въ августѣ услышитъ о своемъ другѣ.

Ей даже въ голову не приходило, что его поведеніе въ ту ночь было непослѣдовательно и въ высшей степени неприлично. Когда человѣкъ въ первый разъ присутствуетъ при землетрясеніи, онъ не задается вопросомъ, какія въ этомъ землетрясеніи есть особенныя, только ему присущія черты и какія присущи всѣмъ землетрясеніямъ вообще. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, прежде чѣмъ Мона поняла, что все происшедшее между нею и докторомъ Дудлеемъ, старо, какъ міръ. Мнѣ почти стыдно сказать это о женщинѣ уже не первой молодости и притомъ имѣющей претензію на опытность, но надо сознаться, что ея отношенія къ Дудлею представлялись ей чѣмъ-то единственнымъ въ своемъ родѣ. Большинство дѣвушекъ мечтаетъ о любви. Мона мечтала только о долгѣ, и любовь предстала передъ нею невѣдомымъ гостемъ, одареннымъ волшебной властью открывать самые потаенные уголки ея сердца. Она не анализировала не спрашивала себя, что это значить? Она жила день за день и была счастлива.

Прошло много дней, прежде чѣмъ на ея небѣ появилось облачко, величиной не больше ладони, въ видѣ знакомаго вопроса: «Что скажетъ докторъ Дудлей, когда узнаетъ, что она студентка, изучающая медицину, и что жизнь ея совсѣмъ не такова, какъ онъ представлялъ себѣ?» Въ первый моментъ, она просто закрыла глаза и отвернулась, не желая отвѣчать на вопросъ, но облачко не исчезало и росло. Потомъ ей пришло въ голову написать ему, но она тотчасъ же отогнала эту мысль. Писать, объясняться — значить говорить о томъ, что онъ первый долженъ выразить словами.

Къ февралю Мона уже начала подыскивать себѣ замѣстительницу и подготовлять кузину къ своему отъѣзду. Долгое время Рэчель не хотѣла и слышать объ этомъ; потомъ наступилъ періодъ упрековъ и негодующихъ жалобъ; наконецъ, убѣдившись, что Мона никогда не принадлежала ей всецѣло, добрая душа принялась лить потоки слезъ, окружая ее самой нѣжной заботою, которая страшно трогала Мону.

— Мнѣ, право, жаль уѣзжать, — сказала однажды Мона. — Это была такая тихая, спокойная зима, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ счастливѣйшая въ моей жизни.

— Такъ зачѣмъ же вы ѣдете? Разумѣется, не мое дѣло говорить объ этомъ, но вѣдь всякій же видитъ, что творится съ м-ромъ Броуномъ. Я со дня на день жду, что онъ выскажется. Надѣюсь, вы не упустите такого случая. М-ръ Броунъ такой умный солидный, и вкусы у васъ одинаковые.

Мона вспыхнула, но тотчасъ же овладѣла собой: — Во-первыхъ, дорогая, такой «случай», какъ вы его называете, врядъ ли представится мнѣ; а во-вторыхъ, еслибъ онъ и представился, я несомнѣнно упущу его.

— Ну, знаете, васъ не разберешь. Я понимаю, еслибъ вы имѣли что-нибудь противъ лавки, — нѣкоторые этимъ брезгаютъ, — но вѣдь вы сами мастерица торговать. Я всегда говорила, что у васъ золотая голова для этого дѣла. До васъ я совсѣмъ не вела счетныхъ книгъ, да и дохода съ магазина не имѣла никакого, — ей Богу, одинъ убытокъ! Все шло кое-какъ, черезъ пень-колоду: то, глядишь, запачкалось, то выцвѣло, то забыли купить, — и такъ все. А давеча, какъ я показала м-ру Броуну наши книги и сказала ему, сколько мы наторговали за послѣдніе три мѣсяца, онъ просто диву дался. А пусти васъ въ большой магазинъ, — да вамъ цѣны не будетъ! Моя племянница — отличная дѣвушка но куда же ей до васъ! Она, бывало, вѣчно все перепутаетъ, забудетъ положить вещь на мѣсто, а потомъ ищешь, ищешь безъ конца. А все таки хорошо мы съ ней жили. Что-то она теперь подѣлываетъ, бѣдняжка?..

— Вы, по крайней мѣрѣ, пріѣзжайте погостить ко мнѣ, — сказала Рэчель нѣсколько дней спустя.

— Непремѣнно. Лѣто я обѣщала провести у однихъ друзей, но, какъ только освобожусь, пріѣду къ вамъ на недѣльку, если вы захотите принять меня, — такъ, приблизительно, въ первой половинѣ августа.

Читателю, конечно, пріятно будетъ узнать, что, говоря это, Мона ощущала угрызенія совѣсти.

Первая половина августа! Какъ билось ея сердце, при мысли объ этихъ дняхъ! Экзамены будутъ уже сданы. На актѣ, въ Берлингтонъ-гоузѣ Дудлей навѣрное не замѣтитъ ея: онъ слишкомъ близорукъ. А здѣсь, въ замкѣ Маклинъ, когда солнце будетъ играть на волнахъ, а волны плескаться о берегъ, она разскажетъ ему всю правду, прежде чѣмъ имя ея появится въ спискахъ. Теперь она была увѣрена въ успѣхѣ, не допускала даже возможности провала. Потомъ выйдутъ списки, и они просмотрятъ ихъ вмѣстѣ. Если надо будетъ, она смирится и попроситъ прощенія за то, что она въ извѣстномъ смыслѣ обманула его; но въ этомъ, конечно, не будетъ надобности. Все устроится само собой легко, естественно и чудно-хорошо, думала Мона.

Вѣсть о скоромъ отъѣздѣ миссъ Маклинъ вызвала большую сенсацію: всѣ удивіялись, сожалѣли, многіе были искренно огорчены, и больше всѣхъ тетя Белль. Умная старуха была невысокаго мнѣнія о людяхъ вообще и не очень любила ихъ, особенно «бабъ», но Мона пришлась ей по душѣ; тетя Белль была заранѣе расположена въ ея пользу и всѣмъ говорила, что «у миссъ Маклинъ есть царь въ головѣ, а для дѣвки и это уже много».

Въ одно прекрасное утро, въ концѣ февраля, тетя Белль уложила въ корзиночку два десятка свѣжеснесенныхъ яицъ и, въ первый разъ за много мѣсяцевъ, отправилась съ визитомъ къ Рэчели Симпсонъ. Къ немалому своему удовольствію, проходя черезъ Кильвинни, она встрѣтила сестеръ м-ра Броуна.

— Куда это вы собрались, м-рсъ Иссонъ! Васъ теперь не часто увидишь.

Тетя Белль зорко посмотрѣла на говорившую.

— Куда собралось? А повидать миссъ Маклинъ. Она скоро уѣзжаетъ.

— Почему уѣзжаетъ? Я слышала, что миссъ Симпсонъ была очень довольна ею, какъ помощницей.

— Довольна! Еще бы не довольна! Тетя Белль едва сдерживала свое негодованіе. Миссъ Маклинъ вездѣ умѣетъ быть полезной; жалко, что не о каждой изъ насъ можно это сказать. Миссъ Симпсонъ, я думаю, дорого бы дала, чтобъ удержать ее. Да развѣ такую дѣвушку здѣсь удержишь! Вы имѣете понятіе о томъ, что за человѣкъ былъ ея отецъ? Вѣдь у нея своихъ денегъ-то сколько угодно — копи, да откладывай. Да и воспитанія она тонкаго, — не то, что мы съ вами или Рэчель Симпсонъ; вѣдь это сразу видно, что она къ такому обществу не привыкла.

Отведя, такимъ образомъ, душу, тетя Белль поставила свою корзинку на первый попавшійся камень, вытерла лицо и очки бѣлоснѣжнымъ носовымъ платкомъ и съ легкимъ сердцемъ продолжала свой путь.

Рэчели она не застала, но Мона встрѣтила ее съ такой шумной радостью, что добрая женщина была болѣе чѣмъ вознаграждена за понесенный трудъ. Эксцентричность тети Белль, доставившая ей прозвище «старой чудачки», наполовину происходила отъ избытка энтузіазма, заложеннаго природой въ ея душу; и потому старуха высоко цѣнила это качество въ другихъ, когда оно умѣрялось выдержкой.

— У васъ усталый видъ, — сказала Мона, подавая тетѣ Белль чашку собственноручно приготовленнаго чаю.

— Ахъ, и не говори! Измучилась я съ этими дѣвчонками. Одна больна — въ первый разъ пью въ этомъ домѣ вкусный чай. Одна больна, — да она и не дѣвчонка, уже; ей въ Мартиновъ день минетъ сорокъ, но она служитъ у меня съ шестнадцати лѣтъ; заболѣла и не хочетъ, глупая, итти къ доктору; прямо не знаю, что съ ней дѣлать.

— Что же съ ней такое?

— Вотъ еще выдумала разспрашивать. Ты еще молода, дѣвочка, да и не интересно тебѣ про это слушать.

— Именно мнѣ-то и интересно. Я не ребенокъ, тетя, и притомъ — теперь, когда я уѣзжаю, Рэчель не разсердится, если я скажу вамъ, что я учусь, чтобы сдѣлаться врачомъ.

Удивленіе, недовѣріе, недовольство — всѣ эти чувства почти одновременно отразились на подвижномъ старомъ лицѣ; затѣмъ это лицо стало вдругъ страшно серьезнымъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, дѣвочка, — сказала она строго. — Ты этакъ не шути со мной. Ты дѣвка умная; тебѣ не слѣдъ подражать всѣмъ этимъ заграничнымъ фокусамъ. Это — мода въ Америкѣ, а не у насъ. Вспомни о своемъ отцѣ! Ты должна такъ себя вести, чтобъ никакой тѣни не бросить на свое имя.

— Разскажите мнѣ о вашей служанкѣ, — продолжала Мона ласково, но твердо; эта настойчивость была убѣдительнѣе всякихъ возраженій. — На что она жалуется?

Тетя Белль колебалась, но эта болѣзнь тяжелымъ бременемъ лежала у нея на душѣ, а тутъ ей обѣщали сочувствіе — и она не устояла.

— Видишь, она не то, что жалуется, а…-- и тетя Белль зашептала на ухо Монѣ.

Та слушала внимательно, изрѣдка предлагая вопросы.

— Я пошла бы васъ проводить, чтобъ посмотрѣть ее сегодня же, но я обѣщала быть сегодня дома: ко мнѣ придетъ одна женщина переговорить насчетъ мѣста. Я приду къ вамъ завтра. Всего вѣрнѣе, что мнѣ ничего не удастся сдѣлать, — я еще слишкомъ мало знаю, — но такіе симптомы могутъ происходить отъ разныхъ причинъ. Если я увижу, что ничего не могу сдѣлать, я уговорю ее пойти къ доктору, или же возьму ее въ Эдинбургъ и помѣщу въ женскую больницу.

— Да тебѣ-то съ какой стати возиться съ ней?

Мона засмѣялась.

— Это моя профессія. Всѣ мы живемъ для того, чтобы приносить пользу другимъ.

— Полно, полно! ты лучше уговори ее сходить къ доктору Робертсону.. Я, можетъ, плохо ее убѣждала, — ну да вѣдь я и сама невысокаго мнѣнія о докторахъ. Придетъ время помирать, такъ помру и безъ ихней помощи, а отравляться аптечными снадобьями не желаю.

Вошла Рэчель и разговоръ былъ прерванъ.

Прощаясь у садовой калитки, Мона сказала:

— И такъ, до завтра.

— Ахъ, дѣвочка, какъ же ты меня разогорчила! Я вѣдь тебя люблю, какъ свое родное дитя. Этакое задумала… Кто бы могъ ожидать отъ такой разумной дѣвушки!.. Полно, выкинь ты эту дурь изъ головы.

Мона положила руки на плечи старухѣ и, нагнувшись, поцѣловала ее въ морщинистый лобъ.

— Я ни за что въ мірѣ не хотѣла бы огорчить васъ, тетя Белль. Если позволите, мы обсудимъ это завтра.

— Нечего тутъ обсуждать. Негодится это для тебя, неприлично — вотъ и все.

Старуха пришла веселая, а ушла съ большой тяжестью на душѣ.

Лѣкарство, прописанное Моной, подѣйствовало, хотя Мона говорила, что это «скорѣе удача, чѣмъ успѣхъ», и больная скоро оправилась. Тетя Белль ходила серьезная и ни съ кѣмъ объ этомъ не говорила, но сама больная была менѣе сдержанна, и передъ отъѣздомъ Мона пріобрѣла еще одну паціентку въ Кильвинни. Здѣсь болѣзнь была слишкомъ запущена, даже и для хирургической помощи, но больная отнеслась съ глубокимъ довѣріемъ къ новой докторшѣ, а ея смиреніе, кроткая покорность судьбѣ такъ тронули двушку, что она ушла потрясенная. Мона была молода и здорова, дорожила жизнью и не могла примириться съ невозможностью помочь.

«Слава Богу, скоро я опять примусь за работу», — думала она, спѣша домой. Я хочу, знать, знать, какъ можно больше. Это ужасно быть заживо погребенной подъ своимъ собственнымъ невѣжествомъ и безпомощностью.

Увы, грезы молодости несбыточны! Можно стремиться, можно работать, но развѣ этимъ раздвинешь стѣнки гроба?

Глава XLIII.
Прости Борроунессъ!

Передъ отъѣздомъ изъ Борроунесса Монѣ оказаны были двѣ большія почести.

Во первыхъ, дѣвицы Броунъ нанесли ей формальный визитъ. Всѣ три явились въ парадныхъ костюмахъ и были любезны даже до чрезвычайности, но не приглашали къ себѣ Мону и ни словомъ не заикнулись о новой прогулкѣ.

Слова тети Белль достигли цѣли: онѣ поняли какое разстояніе отдѣляетъ ихъ отъ Моны, но, поразмысливъ, разсудили, что все равно имъ нельзя было поступать иначе. Не въ томъ вѣдь дѣло, женится ли ихъ братъ на богатой дѣвушкѣ или на бѣдной; ему вовсе не слѣдовало жениться; это не входило въ ихъ программу. Положеніе несомнѣнно представлялось теперь въ новомъ свѣтѣ, но, не зная хорошенько, какъ къ этому отнесется ихъ братъ, онѣ, пока что, сочли за лучшее ничего не говорить ему.

Тѣмъ не менѣе, таинственные и преувеличенные слухи о «знатномъ родствѣ» миссъ Маклинъ должно быть распространились по городу; иначе трудно было объяснить вторую великую почесть, выпавшую на долю Моны и явившуюся въ видѣ письма, на толстой дорогой бумагѣ, украшенной затѣйливымъ гербомъ.

М-ръ и м-рсъ Куксонъ, просятъ «миссъ Маклинъ сдѣлать имъ удовольствіе, отобѣдать съ ними е. t. с.».

Отобѣдать! Мона уже забыла, что значитъ «обѣдать». Она со смѣхомъ отложила въ сторону письмо.

— Если мой другъ Матильда не выдала меня, — чего я не думаю — это положительно успѣхъ!

Первымъ побужденіемъ ея было отказать, но она подумала объ огорченіи Матильды, подумала, что докторъ Дудлей, зная объ ея близости съ этой дѣвушкой нашелъ бы отказъ недостойнымъ ея — и показала записку Рэчели.

— Разумѣется, надо идти, — сказала та; — но, въ виду того что намъ такъ мало остается быть вмѣстѣ, они могли бы пригласить и меня!

Мона чувствовала сильное искушеніе написать въ отвѣтъ, что она нигдѣ не бываетъ безъ своей кузины, но она по совѣсти не могла сказать, что Куксоны могли бы пригласить и Рэчель.

Она кончила тѣмъ, что пошла, одѣвшись очень тщательно, чтобы не разочаровать ожиданій Матильды, и въ общемъ была пріятно удивлена. Семейство оказалось менѣе вульгарнымъ чѣмъ она ожидала.

Наконецъ всѣ прощальные визиты были окончены, и она принялась за укладку, говоря себѣ: — Могла ли я думать шесть мѣсяцевъ тому назадъ, что мнѣ такъ грустно будетъ уѣзжать!

Ей надарили множество кипсэковъ, книжечекъ для иголокъ, подушечекъ для булавокъ; каждая дѣвушка, приходившая къ ней совѣтоваться на счетъ шляпки, мѣста или жениха, считала долгомъ привести ей что нибудь на память. Рэчель подарила ей двѣ вышитыя скамеечки, дешево пріобрѣтенныя на базарѣ; дѣвицы Бонтронъ великолѣпную библію (какъ Монѣ хотѣлось показать её доктору Дудлею), Матильда — плато изъ раковинъ и водорослей, собранныхъ близь Замка Маклинъ и наклеенныхъ на картонъ, съ надписью посрединѣ

«Отъ признательной М. К. въ память Счастливѣйшихъ часовъ ея жизни».

Это было удачно придумано и выполнено почти артистически, но воспитаніе и привычки сказались таки въ массивной золотой рамѣ, совершенно не подходящей къ простенькому вѣнку.

— О, Боже! къ чему это, — подумала Мона, но тѣмъ не менѣе осторожно уложила подарокъ, словно какую-нибудь драгоцѣнность.

Труднѣе всего было разставаться съ Рэчелью.

На мѣсто Моны, была нанята толковая и расторопная молодая особа, но Рэчель не хотѣла и смотрѣть на нее.

— Что мнѣ въ томъ, что она хорошая? — повторяла она рыдая, — вѣдь это не моя плоть и кровь. Лучше бы вы ужъ не пріѣзжали!

Мона чувствовала, что это горе скоро пройдетъ, — но тѣмъ не менѣе, когда мокрый, мелькавшій въ воздухѣ платокъ Рэчели, скрылся за поворотомъ дороги, она откинулась на подушки, совершенно измученная.

Уже смерклось, когда поѣздъ остановился въ Эдинбургѣ. Мона не ошиблась: ее ждали Дорисъ и Сагибъ. Дорисъ пристально смотрѣла въ ту сторону, откуда долженъ былъ придти поѣздъ, а Сагибъ смотрѣлъ на Дорисъ, но оба такъ сердечно встрѣтили усталую путницу, что она сразу забыла обо всемъ кромѣ того, что она сестра Дорисъ, другъ Сагиба и — еще что-то для кого-то.

— Пони и мальчикъ съ пальчикъ тоже здѣсь? — спрашивала Мона, идя по платформѣ.

— О, да! только въ послѣднее время меня преслѣдуетъ страшная мысль, что мальчикъ съ пальчикъ начинаетъ расти.

— А вы развѣ не съ нами? — спросила Мона Сагиба, когда тотъ началъ застегивать фартукъ колясочки.

Онъ съ добродушной улыбкой посмотрѣлъ на свою атлетическую фигуру.

— Какъ же мнѣ это сдѣлать? Развѣ посадить васъ всѣхъ въ карманъ: пони, коляску и сѣдоковъ? Миссъ Колькхунъ была такъ любезна, что пригласила меня обѣдать, — вотъ мы и увидимся.

Подруги почти не разговаривали по дорогѣ домой и Мона была очень рада, что ее оставили одну отдыхать до обѣда.

— Какъ я радъ видѣть васъ, миссъ Маклинъ, — вскричалъ мистеръ Колькхунъ, когда Мона вошла въ гостиную. — Вы пріѣхали какъ разъ во время: я хотѣлъ посовѣтоваться съ вами насчетъ новаго микроскопа, который собираюсь купить; еще день и я бы не выдержалъ. — Послушайте, да вы похорошѣли, ей Богу, похорошѣли!

— Она смотритъ на пять лѣтъ моложе, — подхватила Дорисъ.

— Разъ ужъ мы перешли на личности, — вставилъ Сагибъ, — я бы сказалъ: на пять лѣтъ старше, но это не мѣшаетъ мнѣ отъ души согласиться съ мистеромъ Колькхунъ.

Мона покраснѣла и засмѣялась, чтобы скрыть смущеніе,

— Конечно, старше, — сказала она, кивнувъ головой Сагибу, — я страшно постарѣла.

Войдя въ столовую, она обвела взглядомъ, красивую безъ всякой вычурности, комнату; прекрасно сервированный столъ — и даже вздохнула отъ удовольствія.

— Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ дома, гдѣ бы я себя чувствовала такъ хорошо, какъ здѣсь. Ничто меня не раздражаетъ; я говорю когда мнѣ хочется, и разрѣшаю себѣ быть самой собою.

— Вотъ это пріятно слышать, — вскричалъ мистеръ Колькхунъ, — давайте-ка я налью вамъ супу.

За обѣдомъ разговоръ поддерживали главнымъ образомъ мужчины. Мона была утомлена, а Дорисъ вообще становилась разговорчивѣе только съ глазу на глазъ. А между тѣмъ, какъ живо чувствовалось за столомъ присутствіе этой милой, граціозной дѣвушки, этого прелестнаго, полудѣтскаго личика, по которому трудно было угадать, сколько воли и энтузіазма таила въ себѣ его обладательница.

— Мнѣ просто не вѣриться, что вы пробудете у меня цѣлую недѣлю, — сказала Дорисъ, входя вмѣстѣ съ Моной въ свою комнату, и поправляя огонь въ каминѣ; — это слишкомъ хорошо. А какъ я рада, что вы опять возьметесь за работу!

— И я рада, дорогая, — просто сказала Мона.

— Еще бы! Я знала, что вы вернетесь къ вашему исходному пункту.

Мона улыбнулась. — Вы рѣшительно отказываетесь отъ спирали? Ну ладно, скажемъ, что это кругъ, но во всякомъ случаѣ кругъ вышелъ больше, чѣмъ я воображала.

Дорисъ поразили не слова, а тонъ, какимъ они были сказаны. Она обернулась къ подругѣ.

— Что же расширило его?

Мона лежала на низенькой кушеткѣ, заложивъ руки за голову, неотрывая глазъ отъ потолка.

— Не знаю выговорила она. — Многое. Какъ поживаетъ Магги?

— Отлично. Лаура увѣряетъ, что изъ нея выйдетъ отличная кухарка. Посмотрѣли бы вы, какъ у нея просіяло лицо, когда я сказала, что вы пріѣдете! Я такъ благодарна вамъ, Мона, что вы дали мнѣ случай помочь ей. Такъ мало можно сдѣлать — то-есть я могу сдѣлать. Она очень милая и такая хорошенькая. Когда я подумаю объ этомъ человѣкѣ… Дорисъ вся вспыхнула и запнулась.

— Не думайте о немъ, дорогая. Это безполезно. И знаете что, не балуйте Магги.

Дорисъ низко наклонилась къ огню, и слезы повисли на ея длинныхъ рѣсницахъ. Она старалась смахнуть ихъ — напрасно; къ тому же около нея никого не было, кромѣ Моны, а Мона была для нея все равно, что второе я. Дорисъ прижала платокъ къ глазамъ и черезъ минуту уже съ улыбкой повернулась къ подругѣ.

— Какъ вамъ должно быть тяжело было тогда ночью, въ лѣсу! Вотъ-то я гордилась вами!

— Я желала бы, чтобы у васъ больше было причинъ гордиться мной, дорогая. То, что мнѣ пришлось сдѣлать, было до крайности просто.

— А тотъ деревенскій врачъ, — что онъ сказалъ, когда увидѣлъ, что вы оказались на высотѣ положенія?

Мона опять подняла глаза къ потолку.

— Не думаю, чтобы онъ сказалъ что-нибудь достойное быть занесеннымъ въ скрижали исторіи. Кажется онъ намекнулъ, что Магги не дурно было бы выпить немного бульону.

Это, какъ могъ бы засвидѣтельствовать Дудлэй, было чистѣйшей выдумкой.

— Не думаю, чтобы у него хватило мужества сознаться въ этомъ, но долженъ же онъ былъ видѣть, что тамъ вы были на своемъ мѣстѣ, а не онъ.

Мона раскрыла было ротъ для отвѣта, но удержалась.

— Во всякомъ случаѣ Магги была не единственной моей паціенткой, сказала она, помолчавъ. — Потомъ у меня была масса практики. Еслибъ мнѣ только платили за визиты, могу васъ увѣрить, я уѣхала бы оттуда богачкой. О, Дорисъ, какъ это иногда бываетъ печально!.. — И она разсказала о своей послѣдней паціенткѣ.

— Бѣдняжка! Я ужасно рада, что вы уѣхали оттуда, но не понимаю, какъ вы могли рѣшиться оставить ее.

— И я тоже.

— Ее нельзя было привезти въ Эдинбургъ?

Мона покачала головой.

— Слишкомъ поздно.

— Но вѣдь это ужасно отказаться отъ нея, передать ее мужчинѣ! Я не понимаю, какъ вы рѣшились сдѣлать это.

— Это потому, что вы не знаете, какъ онъ добръ, какъ онъ понималъ меня съ полуслова и облегчалъ этимъ мою задачу. Я говорю о докторѣ изъ Кильвинни, — это уже пожилой человѣкъ.

Мона вскочила на ноги и прислонилась къ рѣшеткѣ камина.

— Рискуя навсегда потерять ваше уваженіе, Дорисъ, я все-таки должна сказать, что мужчины врачи удивительно ласковы и внимательны къ больнымъ. Когда я вспомню, какіе милые встрѣчаются между ними, я просто удивляюсь, что у насъ, женщинъ есть паціентки!

— Милые!-- Спокойно, но съ глубокимъ презрѣніемъ повторила Дорисъ. — Вѣдь это ихъ ремесло быть милыми. Я въ жизнь свою не обращалась къ мужчинѣ врачу и никогда не обращусь, но, еслибы пришлось, я ужъ лучше бы выбрала медвѣдя, чѣмъ такого милаго доктора.

Мона засмѣялась.

— Полноте, не унижайте этого слова; право же, милые люди гораздо привлекательнѣе большинства добродѣтельныхъ. Кстати, какъ вамъ нравится Сагибъ?

Лицо Дорисъ просвѣтлѣло.

— Онъ вѣритъ въ женщинъ-врачей.

— Да, и вообще онъ ужасно симпатичный.

— У него очень здравые взгляды на вещи, — задумчиво продолжала Дорисъ.

— Вы часто съ нимъ видѣлись?

— Довольно часто. Онъ очень интересуется занятіями моего отца. Теперь я понимаю, что вы подразумѣвали, говоря, что такого человѣка каждая женщина хотѣла бы имѣть братомъ.

Въ этомъ было мало утѣшительнаго, и Мона поспѣшила перемѣнить разговоръ.

Во время ея прибыванія въ Эдинбургѣ, Сагибъ каждый день заходилъ на часъ, на два, то къ завтраку, то къ обѣду, то для того чтобы сопровождать барышень на ледцію или въ концертъ. Онъ былъ одинаково милъ и братски ласковъ съ обѣими, но Монѣ казалось, что по временамъ онъ чувствуетъ себя не совсѣмъ ловко.

— Еслибъ у него только хватило здраваго смысла, выбросить все изъ головы, — думала она, — какимъ бы облегченіемъ это было для насъ обоихъ!

Но желаніе ея не сбылось.

Въ воскресенье послѣ завтрака, Дорисъ отправилась въ воскресную школу, отецъ ея прилегъ отдохнуть, а Мона сидѣла одна въ библіотекѣ, въ глубочайшемъ креслѣ, съ книгой на колѣняхъ.

Вдругъ дверь отворилась и вошелъ Сагибъ, безъ доклада.

— Вы однѣ? — спросилъ онъ, какъ будто не надѣялся застать ее одну.

— Да, — отвѣтила Мона, и не нашлась сказать ничего больше.

Онъ нервнымъ жестомъ взялъ книгу съ ея колѣнъ и посмотрѣлъ заглавіе.

— У васъ образцовый выборъ книгъ.

— Боюсь, что моя образцовость этимъ и оканчивается, — краснѣя, сказала Мона. — Я не прочла ни единой строчки; я мечтала.

Онъ глянулъ на нее и вдругъ рѣшился.

— Миссъ Маклинъ, я пришелъ за отвѣтомъ.

Мона подняла на него глаза.

— Какой же отвѣтъ, вы желали бы получить, мистеръ Дикинсонъ? Еслибъ Сагибъ захотѣлъ отвѣтить по совѣсти онъ сказалъ бы: «Ей Богу, не знаю!» Но есть моменты, когда и лучшіе изъ людей, считаютъ необходимымъ уклоняться отъ истины, сообразуясь съ обстоятельствами. До пріѣзда Моны въ Эдинбургъ, онъ несомнѣнно сожалѣлъ, что у него тогда на балу вырвалось признаніе; но теперь, при встрѣчахъ съ нею, въ особенности, когда они оставались наединѣ, прежнее очарованіе возвращалось во всей своей силѣ. Дорисъ — жемчужина, но Мона — брилліантъ; Дорисъ — безупречна, но Мона — чиста какъ хрусталь. Еслибъ судьба столкнула его съ одной изъ нихъ три года назадъ, какъ бы онъ былъ счастливъ! Сагибъ былъ человѣкъ прямолинейный, искренній; онъ прямо таки негодовалъ на судьбу, за то, что она поставила передъ нимъ такую дилемму, но у природы бываютъ свои причуды. Когда онъ оставался наединѣ съ жемчужиной, брилліантъ казался слишкомъ твердымъ, а игра его граней ослѣпляющей; когда же онъ былъ одинъ съ брилліантомъ… но нѣтъ, даже красота и блескъ брилліанта не могли заставить потускнѣть жемчужину.

— Я не мальчикъ, — выговорилъ онъ почти негодующе, — чтобы не знать чего я хочу.

Мона знала, что онъ настоящій мужчина, но чуткое ухо ея уловило въ этихъ словахъ фальшивую ноту. Она медленно поднялась съ кресла и стала передъ каминомъ.

— И я не дѣвочка. Не моя вина, мистеръ Дикинсонъ, что вы два мѣсяца тому назадъ не хотѣли принять моего отвѣта за окончательный. Я могу только повторить, что сказала.

Онъ глубоко чувствовалъ всю несправедливость и въ тоже время всю справедливость ея гнѣва. Но онъ былъ слишкомъ добросовѣстный человѣкъ, чтобы только жаловаться, не признавая себя виновнымъ.

— Принимая во вниманіе, что произошло между нами, — молвилъ онъ просто, — вы могли бы сказать это менѣе рѣзко. Онъ сознавалъ, что это слабо, но никакимъ другимъ отвѣтомъ сильнѣе задѣть ее онъ не могъ. Мона увидала передъ собой прежняго Сагиба и почувствовала угрызеніе совѣсти.

— Развѣ я была рѣзка? Это я право не хотѣла; но я думала, что вы достаточно честны и достаточно хорошо знаете меня, чтобы прійти и прямо сказать, что вы ошиблись. Мнѣ обидно, что вы считаете меня такой мелочной. — Съ минуту она колебалась. — Сагибъ, мы съ Дорисъ друзья съ самаго дѣтства и не было еще мужчины, который, познакомившись съ нами обѣими, не предпочелъ бы ее. Мнѣ даже не вѣрится, чтобы какому либо изъ мужчинъ выпало счастье покорить ея сердце, но я не могу ревновать къ Дорисъ….

Она запнулась. Тогда, на Рождество, она была совершенно правдива съ нимъ, — но была ли она правдива теперь? Вопросъ этотъ, какъ молнія, блеснулъ въ ея умѣ, и она вся поблѣднѣла. Сагибъ наблюдалъ за нею съ живѣйшимъ интересомъ.

— Сагибъ, — выговорила она дрожащимъ голосомъ, опершись рукой на каминъ, — жизнь такъ сложна такъ трудно иногда сказать что нужно сказать… Вы спрашивали меня тогда, нѣтъ ли — у меня — кого нибудь другого…. Другой есть — и тогда былъ. Но я вамъ не лгала. Я не знала. Да и теперь — онъ еще не сказалъ… Она повернулась и убѣжала.

Сагибъ поднялъ брошенную ею книгу и еще разъ прочелъ заглавіе, не видя ни одной буквы. Вопросъ былъ окончательно рѣшенъ для него, но въ эту минуту онъ отдалъ бы почти все что имѣлъ, чтобы быть на мѣстѣ человѣка, покорившаго сердце Моны Маклинъ.

Глава XLIV.
Анатомическій залъ.

Былъ часъ втораго завтрака, и занятія въ Медицинской школѣ близились къ концу. Большинство студентокъ разошлись по домамъ, остались немногія, ужъ очень прилежныя. Долгое время въ залѣ царила напряженная дѣятельность, но деморализующее вліяніе приближавшихся праздниковъ постепенно сказалось, и теперь студентки попросту болтали между собой.

— Госпожи первокурсницы, — начала одна, кладя щипцы; — если вамъ нуженъ добрый совѣтъ, вы можете получить его даромъ; — впрочемъ, совѣты вамъ нужны только, когда экзамены уже на носу, да и то вы не принимаете ихъ. Ну да все ровно. Совѣтую валъ составить себѣ точное представленіе о клиновидной челюстной ямкѣ. Когда вы это сдѣлаете, вамъ нечего уже бояться анатоміи. Миссъ Уорденъ, не разскажете-ли вы намъ о ней подробно, чтобъ освѣжить это въ памяти намъ и себѣ?

— Не мучьте! — съ напускнымъ отчаяніемъ простонала студентка, занятая сѣченіемъ подошвеннаго сгиба. — Экзаменъ такъ близко, что я дѣлаюсь просто больна, когда мнѣ начинаютъ предлагать вопросы. Я бы даже не пошла экзаменоваться еслибъ не знала, что миссъ Кларкъ тоже идетъ.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ не стала особенно разсчитывать на ея поддержку.

— Ахъ, вы не знаете!.. Если она перейдетъ, я и подавно могу надѣяться. Представьте себѣ, на дняхъ я дѣлаю сѣченіе подколѣнной ямки, а она меня спрашиваетъ, не Скарповъ-ли это треугольникъ!

По залѣ пронесся ропотъ недовѣрія. — Полноте, миссъ Уорденъ, Богъ знаетъ, что вы выдумываете. — Вы гдѣ намѣрены держать второй экзаменъ, миссъ Филлисъ, въ Эдинбургѣ или въ Гласго?

— О, конечно, въ Гласго. Я страшно дорожу временемъ. Я еще не начинала читать о мозгѣ. Скажите, пожалуйста, гдѣ можно получить бычачій глазъ?

— У Диксона, я думаю.

— А сѣченіе уха?

— У насъ есть модель уха въ музеѣ.

— Модель!-- Въ тонѣ говорившей прозвучало безконечное презрѣніе.

— О охота вамъ каждый разъ ѣздить въ Шотландію? Почему вы не экзаменуетесь въ Лондонѣ?

— Помилуйте, столько времени потратить! Шесть лѣтъ! — и это еще въ лучшемъ случаѣ, если не провалюсь,

— Кстати, о провалахъ, вмѣшалась только что вошедшая студентка, — угадайте, кого я сейчасъ встрѣтила? Миссъ Маклинъ.

— Миссъ Маклинъ? — въ Лондонѣ?

— И даже въ химической лабораторіи. Она намѣрена опять держать переходный экзаменъ на старшій курсъ въ іюлѣ.

— Кто такая миссъ Маклинъ? — спросила одна изъ студентокъ. Всѣ удивились.

— Вы не знаете, кто такая миссъ Маклинъ? Милая моя, это не говоритъ въ вашу пользу. Миссъ Маклинъ — хроническая второкурсница.

— Миссъ Маклинъ чрезвычайно даровитая дѣвушка, — возразила миссъ Уорденъ.

— Въ первый мѣсяцъ послѣ поступленія, — вставила миссъ Филипсъ, — я писала домой, что студентки очень похожи на обыкновенныхъ смертныхъ, но между ними есть нѣсколько выдающихся, и назвала миссъ Маклинъ.

— Для студентки пробный камень — экзаменъ.

— Это не вѣрно или вѣрно только въ широкомъ смыслѣ слова. Вы, напримѣръ, сразу выдержали переходный экзаменъ, но вѣдь никому не придетъ въ голову сравнивать васъ съ миссъ Маклинъ.

— Благодарю васъ, — былъ спокойный отвѣтъ. — Я люблю, когда говорятъ правду въ глаза. Совершенно вѣрно: я никогда такъ много не читала и не гонюсь за послѣднимъ словомъ въ дѣлѣ теорій, но работала я добросовѣстно и знала свой предметъ, — по крайней мѣрѣ въ то время, когда держала экзаменъ.

— Миссъ Маклинъ слишкомъ хороша для студентки; вотъ въ чемъ бѣда.

Студентка, затѣявшая весь этотъ разговоръ, засмѣялась. — Миссъ Маклинъ страшно добра и всегда готова помочь; но я никогда не забуду, какъ я разъ попросила ее показать мнѣ какой-то нервъ въ ея собственномъ сѣченіи. Она отодвинула мышцы крючкомъ и передо мной открылась цѣлая сѣть телеграфныхъ проволокъ, такъ что у меня волосы встали дыбомъ.

— Ну да. На одинъ извѣстный нервъ, она покажетъ вамъ дюжину безымянныхъ, а ужъ ненормальностей сколько ухитрится отыскать, такъ это просто уму непостижимо.

— Иными словами, въ ней сидитъ духъ самостоятельнаго научнаго изслѣдованія, — подхватила миссъ Филипсъ. — Если такая женщина срѣзалась на экзаменѣ, это не говоритъ въ пользу экзаменаторовъ.

Студентка съ тонкими чертами интеллигентнаго лица, работавшая въ уголкѣ надъ мозгомъ и до тѣхъ поръ не принимавшая участія въ разговорѣ, подняла голову, тряхнувъ густой гривой короткихъ черныхъ кудрей.

— Бѣдные экзаменаторы! — воскликнула она. — Отъ кого только имъ не достается! Не желала бы я быть въ ихъ числѣ. Очень можетъ быть, что миссъ Маклинъ весьма даровита и что въ ней сидитъ духъ самостоятельнаго изслѣдованія, но вѣдь изъ-за этого еще никто не проваливался на экзаменѣ. Миссъ Маклинъ схватываетъ очень быстро и сразу составляетъ себѣ довольно правильное сужденіе. Выражаясь метафорически, она вбиваетъ гвозди именно туда, куда нужно и вбиваетъ ихъ часто гораздо больше, чѣмъ нужно, но вбиваетъ-то не накрѣпко. Глядишь, къ экзамену самые главные-то и выпали — поди, подбирай ихъ. А тутъ еще она, не покончивъ со вторымъ курсомъ, начала слушать лекціи на послѣднемъ; это была страшная ошибка съ ея стороны. Не знаю, на чемъ именно срѣзалась Маклинъ, но что она срѣзалась, — это меня нисколько не удивляетъ.

Студентки, затаивъ дыханіе, сконфуженно переглядывались между собой: въ началѣ этой тирады вошла Мона и остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ говорившей. Замѣтивъ смущеніе товарокъ, та обернулась, покраснѣла и, досадуя сама на себя за то, что покраснѣла, сказала гордо:

— Я не знала, что вы здѣсь, миссъ Маклинъ.

Мона придвинула табуретку къ ея столу и сѣла.

— Это мнѣ слѣдуетъ извиниться, миссъ Ласселль, за то, что я слушала рѣчи, не предназначавшіяся для меня; но я была такъ заинтересована, что не подумала объ этомъ. Не часто услышишь такой откровенный діагнозъ.

— Тутъ дѣло не откровенности. Кто-то напалъ на экзаменаторовъ, я вспылила и…

— По моему, только то и стоитъ слушать, что говорится сгоряча. Обдуманныя сужденія, когда ихъ начнешь анализировать, часто оказываются труизмами.

— Притомъ же, въ послѣднемъ я даже покривила душой — я была удивлена, когда вы срѣзались.

Заговорили объ особенностяхъ экзаменовъ въ Лондонѣ и въ другихъ городахъ; поднялся принципіальный споръ, въ которомъ приняли участіе всѣ студентки.

— Вы навѣрное достаточно уже поработали сегодня, миссъ Хассель, — сказала наконецъ Мона; — не хотите ли позавтракать со мною. До моей квартиры отсюда всего нѣсколько минутъ ходьбы.

Та колебалась, потомъ вдругъ рѣшилась.

Дѣвушки пошли пѣшкомъ. Худенькая миніатюрная фигурка миссъ Хассель въ изящномъ, но полудѣтскомъ костюмѣ, представляла странный контрастъ съ величавой фигурой ея спутницы, но лица обѣихъ выражали рѣшимость и волю.

— Хорошо, что вы вернулись, — сказала миссъ Лассель.

— Я чувствую себя такой старухой среди всѣхъ васъ.

— Да. Студентки съ каждымъ годомъ все молодѣютъ. Это ужасно жаль. Поступаютъ чуть не дѣвочки: даже трудно представить ихъ себѣ на старшемъ курсѣ. Что онѣ знаютъ о жизни?

— А въ результатѣ черезъ десять лѣтъ предложеніе на женщинъ-врачей превыситъ спросъ, по крайней мѣрѣ, у насъ въ Англіи. Потомъ это сгладится, но теперь, чтобы имѣть успѣхъ, женщина должна быть по развитію выше средняго мужчины.

— А у насъ выходитъ все больше среднія женщины, а средняя женщина всегда ниже средняго мужчины.

— Какая ересь!

— Это ничего, дайте срокъ — все перемѣнится. Дайте только женщинамъ настоящее образованіе.

— Вы думаете? Ну, знаете, я бы чувствовала себя очень несчастной, еслибъ не вѣрила въ женщинъ. Я очень цѣню высшее образованіе, но надо принимать въ расчетъ и природу.

— Что жъ, и природа не сказала еще своего послѣдняго слова.

— Объясняться вообще не слѣдуетъ, — неожиданно начала миссъ Лассель, когда онѣ уже сидѣли за завтракомъ.

— Безусловно не слѣдуетъ, особенно когда въ этомъ нѣтъ никакой надобности.

— …Но мнѣ хотѣлось сказать вамъ, что мнѣ кажется, что у насъ съ вами одинаковый складъ ума, только, разумѣется, вашъ взглядъ на вещи новѣе и шире…. а у меня познанія глубже, — добавила она мысленно.

— Оказывается, иногда полезно бываетъ объясниться, — сказала Мона. — Я очень рада, что вамъ пришла такая благая мысль. Пріятно думать, что мой складъ ума похожъ на вашъ, боюсь только, что это сходство поверхностное, вродѣ того, какъ скрипка ученика похожа на скрипку учителя.

— А вѣдь пріятно иногда выбраться изъ пыльныхъ музеевъ и посмотрѣть, какъ наука растетъ на свободѣ. Мнѣ тѣмъ нравится лондонскій университетъ, что здѣсь это можно. «То дѣлай, и этого не оставляй». Трудно только найти время для того и для другого.

— Ахъ какъ трудно! — особенно, когда время нужно еще и на третье.

— Да. Я это очень понимаю. Ненавижу жить замурованной. Мнѣ нужно много точекъ соприкосновенія, а не одна. Но все-таки я стараюсь работалъ добросовѣстно; вѣрнѣе, даже не стараюсь. Это въ моей натурѣ. Учиться для меня наслажденіе.

— Я увѣрена, что вы получите награды по всѣмъ предметамъ.

— Хорошо и то, что есть шансъ на награду: это помогаетъ работать; но времени все таки идетъ ужасно много. Я не въ состояніи работать больше десяти часовъ въ день… Мона отъ ужаса даже выронила вилку.

— Десять часовъ въ день!

— Да; я попробовала было двѣнадцать, но не выдержала.

— Я думаю! По моему, и восемь часовъ — безуміе. Я никогда не занимаюсь больше шести, а въ послѣднія недѣли передъ экзаменами не больше двухъ.

— Почему?

— Подъ конецъ я уже не въ состояніи даже читать. Въ томъ то и горе мое. Вплоть до послѣднихъ двухъ недѣль я какъ будто знаю предметъ, знаю даже лучше большинства студентокъ; но потомъ я ослабѣваю, а къ какимъ заклинаніямъ и чарамъ другія прибѣгаютъ, — не могу себѣ даже и представить; но выходятъ онѣ во всеоружіи, побѣдоносныя — и побѣждаютъ, а я выхожу изъ своей летаргіи только для того чтобы пасть.

— Вы можете утѣшать себя сознаніемъ, что изучили свое дѣло основательнѣе, чѣмъ онѣ.

— Ну, знаете, съ меня ужъ достаточно подобнаго рода утѣшеній. Я бы помирилась теперь и на чемъ нибудь болѣе грубомъ, но болѣе существенномъ.

— Теперь у васъ будетъ и это.

Мона вздохнула. — Дай то Богъ! — Дайте, я налью вамъ еще немного вина; выпьемте за успѣшные экзамены.

— Сознаюсь, я была порядкомъ удивлена, узнавъ, что миссъ Рейнольдсъ перешла. Я не мѣшалась въ чужія дѣла, но все таки скажу, что вы вернулись во время. Видѣли вы ее?

— Всего на нѣсколько минутъ. Она придетъ ко мнѣ вечеромъ.

— Вы знаете, что подъ ея легкомысленной внѣшностью скрывалась способность работать очень серьезно. Теперь это какъ разъ наоборотъ. Она представляется серьезной, а въ сущности ничего не дѣлаетъ; я въ этомъ увѣрена. Вы удивляетесь, откуда я это знаю? Да объ этомъ всѣ говорятъ. Она вѣдь никогда особенно много не читала. Весь секретъ ея успѣха въ томъ, что она внимательно слушала на лекціяхъ и составляла записки, а потомъ училась по нимъ. А теперь она, говорятъ, совсѣмъ не записываетъ. И то уже нехорошо, что она явилась въ серединѣ учебнаго года, но я тогда предсказывала, что она будетъ заниматься вдвое усерднѣе.

— Почему? Я бы этого не стала предсказывать. Она слишкомъ много работала прошлое лѣто, я такая реакція — хорошій знакъ. Мнѣ кажется, этимъ вполнѣ объясняется то, что вы говорите о ней. Миссъ Бейнользи — здоровое животное; на ея натуру можно положиться; она знаетъ мѣру. Теперь ея уму нуженъ отдыхъ, но, въ концѣ концовъ онъ все наверстаетъ.

Мона говорила какъ будто съ убѣжденіемъ, но на душѣ у нея было тревожно. Въ послѣднее время Люси писала ей рѣдко и мало; при встрѣчѣ со старымъ другомъ на вокзалѣ, она тоже была очень сдержанна. Все это не обѣщало ничего утѣшительнаго.

«Но не могу же я насильно вызвать ее на откровенность, — думала Мона по уходѣ гостьи; — авось сама разскажетъ, въ чемъ дѣло. Бѣдная дѣвочка».

Люси пришла поздно, блѣдная, усталая. Я заставила васъ ждать — сказала она: Простите! Только что я собралась уходить, какъ привезли больного съ проломаннымъ черепомъ; я и осталась посмотрѣть на трепанацію. Доктора не надѣются на благополучный исходъ, ну — я и раскисла немножко по этому поводу. Но операція сдѣлана замѣчательно чисто.

Мона налила ей рюмку вина.

— Выпейте это; потомъ подите въ мою спальню и хорошенько умойтесь: это васъ освѣжитъ. За обѣдомъ я берусь вести разговоръ одна, а вы, когда совсѣмъ отдохнете тогда и разскажете мнѣ, что у васъ новенькаго.

— Какъ хорошо, что вы вернулись! — сказала Люси, когда онѣ сѣли за столъ. — Теперь легче будетъ жить. Какіе прелестные цвѣты!

— Полюбуйтесь. Это тетя Модъ прислала мнѣ изъ вашихъ возлюбленныхъ Каннъ.

При упоминаніи о Каннахъ, Люси неизвѣстно почему, вдругъ страшно покраснѣла. Мона поспѣшила перевести разговоръ.

— Я была сегодня въ школѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Воображаю, какъ это было ужасно для васъ.

— Ужасно было найти въ химической лабораторіи такъ мало органическихъ растворовъ. Но я думаю, что до лѣта это еще пополнится.

— Охъ ужъ эти мнѣ нелѣпые анализы!..

— Вы заходили и въ анатомическій?

— Да, и какъ бы вы думали, надъ чѣмъ они производили сѣченіе.

— Что-нибудь новенькое?

— Да, въ этой области совсѣмъ новое: объектомъ была моя собственная персона. И Мона расказала о своемъ маленькомъ приключеніи.

— Нѣтъ, этихъ дѣвчонокъ положительно нужно осадить! — съ негодованіемъ вскричала Люси. — Въ жизнь свою не слыхала о такомъ безстыдствѣ. Что онѣ знаютъ о васъ, кромѣ того, что вы у насъ одна изъ лучшихъ студентокъ?

— Будетъ вамъ! вотъ горячка-то, — смѣялась Мона, радуясь, что видитъ передъ собою прежнюю Люси. Мы съ вами въ свое время тоже безъ церемоніи судили о старшихъ. Право же, мнѣ это было очень полезно. Мнѣ такъ жутко было войти въ анатомическій — отчасти потому, что я уже выбилась изъ рабочей колеи, и еще потому, что никто бы не зналъ о чемъ говорить со мною и мнѣ пришлось бы выбирать между безтактными замѣчаніями и еще болѣе неловкимъ молчаніемъ. Когда я увидала, что мой провалъ всѣмъ извѣстенъ и обсуждается открыто — у меня отлегло отъ сердца. Надо сознаться, что въ словахъ миссъ Лассель много правды. Въ слѣдующіе четыре мѣсяца я посвящу свою жизнь вбиванію гвоздей.

Люси содрогнулась. Нельзя ли ввинчивать ихъ? Это, по крайней мѣрѣ, не такъ шумно. Мона подумала. Нѣтъ, это хорошо: стукнулъ хорошенько молоткомъ и готово: это облегчаетъ. И она съ такой силой стукнула кулакомъ по столу, что ея бѣлые пальчики покраснѣли.

— Ну-съ, теперь ваша очередь. Выкладывайте: я хочу все знать. Какъ вамъ нравится госпиталь?

— О, тамъ ужасно интересно! — вскричала Люси, — но въ тонѣ ея не слышалось особеннаго энтузіазма.

— Гм… а не показалось вамъ, что въ Лондонѣ очень холодно, послѣ благодатнаго юга?

Люси опять вздрогнула. Это былъ ужасный переходъ.

— Ну, а тамъ вы провели хорошо время, — весело, беззаботно?

Съ минуту отвѣта не было; потомъ Люси, будто опомнившись, быстро заговорила:

— О, да! тамъ было прелестно. Простите, я… я на минуту забылась.

— Неправда, вы о чемъ-то думали. Ну-ка, признавайтесь, о чемъ? Снова наступило молчаніе. Очевидно Люси очень хотѣлось выложить все начистоту, но она не сдавалась.

— Я теперь на дурномъ счету у отца, — выговорила она наконецъ. Мона посмотрѣла на нее испытующимъ взглядомъ. Она не сомнѣвалась, что пріятельница говоритъ правду, но и не могла повѣрить, чтобы это было единственной причиной видимо угнетеннаго состоянія Люси.

— Какъ же вы это ухитрились?

— Ничего особеннаго: просто поѣхала съ Мунро въ Монтекарло.

— А онъ противъ этого?

— Страшно! Видите ли; я хотѣла-было написать, потомъ рѣшила, что лучше сама разскажу когда пріѣду домой, но меня тамъ видѣлъ одинъ нашъ попечитель, мистеръ Вильсонъ, и проболтался: все и вышло наружу.

— Но вѣдь вы не играли?

— Нѣтъ, — то есть, если хотите, да, — но вѣдь какая же это игра? Эвелина такая медлительная… ну я, и подтолкнула лопаточкой ея ставку. Да отецъ не этимъ собственно возмутился. Онъ вообще недоволенъ, что я тамъ была.

— Изъ-за одного раза?

— Изъ-за одного раза. Онъ говоритъ, что вы бы не поѣхали.

— Это большое заблужденіе. Мнѣ очень бы хотѣлось посмотрѣть игорный залъ. И я, конечно, поѣхала бы. Я скажу ему это въ первый же разъ, какъ увижу его.

— Нѣтъ, Мона, не надо. Зачѣмъ, развѣ мнѣ это поможетъ!

— Не то, что поможетъ, но просто я не имѣю права скрыть это отъ него. Вашъ отецъ считаетъ меня гораздо лучшей, чѣмъ я есть и это обязываетъ меня быть съ нимъ искренней. Къ тому же, я намѣрена защищать свою точку зрѣнія. Конечно, я не поѣхала-бы, еслибъ считала это дурнымъ. Полноте, Люси, тутъ не о чемъ убиваться. Сдѣланнаго не передѣлаешь, и отецъ вашъ, конечно, не пожелалъ бы, чтобы вы мучили себя напрасно.

— Я вовсе не мучаюсь, — сказала Люси, заставляя себя улыбнутся. — Я вамъ разсказывала, Мона, о юношѣ, котораго мы встрѣтили въ Монтекарло? Онъ проигрался и просто съ ума сходилъ. Мы упросили леди Мунро поговорить съ нимъ, и она его пригласила въ Канны, а потомъ сэръ Дугласъ на свой счетъ отправилъ его домой. И знаете, какъ смѣшно — онъ оказался студентомъ-медикомъ изъ госпиталя св. Кунигунды. Я была одна въ гостинной, когда онъ пріѣхалъ съ визитомъ. Это прелестная комнатка, вся залитая солнцемъ; свѣтъ въ ней какой-то сливочно желтый — и мое платье при этомъ освѣщеніи выглядѣло просто очаровательно! Ну, разумѣется, мы стали сравнивать баллы. У него только второй экзаменъ въ іюлѣ; и если бы вы видѣли, какъ онъ былъ пораженъ, когда узналъ, что я уже перешла на старшій курсъ! Ему должно быть и въ голову не приходило, что женщина моложе 30 лѣтъ и не носящая очковъ, способна выдержать переходный экзаменъ на старшій курсъ. Онъ обѣщался какъ-нибудь зайти ко мнѣ.

Это было жалкое подобіе обычной манеры Люси разсказывать, изобилующей сравненіями и яркими характеристиками. Мона была очень удивлена, но поняла, что отъ Люси теперь больше ничего не добьешься, и перестала разспрашивать.

Глава XLV.
Признаніе.

Былъ жаркій іюньскій день, и богоспасаемый Блумсбери превратился въ большую пекарню. Немногіе счастливые обладатели спущенныхъ жалюзи были предметомъ зависти всѣхъ своихъ сосѣдей.

Мона сидѣла за письменнымъ столомъ, съ перомъ въ рукѣ, разложивъ передъ собой внушительнаго вида синій разграфленный листъ бумаги. Она смотрѣла въ окно, но передъ глазами ея была не пыльная душная улица, а прохладныя окрестности замка Маклинъ; въ ушахъ отдавался не шумъ и говоръ толпы, а тихій плескъ волнъ. Улыбаясь одними глазами, она положила перо и облокотилась на горячій подоконникъ, повторяя стихи, читанные имъ на скалѣ.

— Что это, Мона? вы, кажется, изволите заниматься риѳмоплетствомъ? — безцеремонно вскричала Люси, вбѣгая въ комнату.

— Ничуть не бывало, — сухо отозвалась Мона. Я занимаюсь самымъ прозаическимъ дѣломъ, какое только можно себѣ представить — заполняю графы прошенія о допущеніи меня къ экзамену. Я, кажется, большую часть своей жизни только это и дѣлала. Если я еще разъ провалюсь, я ужъ возьму секретаря спеціально для этого занятія. Ну-ка, помогите мнѣ. Имя и фамилія, полностью?

— Мона, Маргарита Маклинъ.

— Маргариту по-боку. Пусть будетъ одна Мона. Авось подумаютъ что это другая Мона Маклинъ. Возрастъ?

— Двадцать девять.

— Годъ прибавили. Придется когда-нибудь вписывать и двадцать девять — я въ этомъ увѣрена — но еще не сейчасъ. — Интересно знать, измѣнится ли къ тому времени система преподаванія практической химіи? Сегодня тепло, не правда ли?

— Страшно жарко! Я только-что встрѣтила миссъ Лассель, и она увѣряла, что если бъ мы были на самомъ дѣлѣ цивилизованные люди, мы бы въ такую жару ходили совсѣмъ безъ платья; у меня до сихъ поръ звенитъ въ ушахъ ея голосъ, что твой колокольчикъ! Я ей сказала: надѣюсь, что на мой вѣкъ хватитъ остатковъ варварства.

— Можете быть увѣрены, что въ другой разъ миссъ Ласселль не станетъ метать бисеръ передъ свиньями. Вы куда шли? въ госпиталь?

— О нѣтъ! Госпиталь въ такую жару невыносимъ; тамъ весь воздухъ пропитанъ микробами.

Мона задумчиво смотрѣла на пріятельницу. — Не съѣздить ли намъ въ Ричмондъ, чтобъ утопить часть микробовъ въ Темзѣ?

— О Мона, какъ это мило съ вашей стороны! Но развѣ у васъ есть время?

— Да, сегодня я начала рано. Но теперь надо позавтракать. А пока я вамъ спою послѣднюю вещь, которую я разучила, а вы критикуйте.

— Вы продолжаете брать уроки пѣнія? Какъ вы ухитряетесь находить время?

— Въ сущности, это только сберегаетъ мнѣ время. Пѣніе — мой предохранительный клапанъ, и потомъ — женщина теряетъ 50 % когда она не умѣетъ пользоваться своимъ голосомъ.

Руки Моны легко пробѣжали по клавишамъ, и она запѣла Шубертовское Ave Maria.

— Миссъ Дальримпль увѣряетъ, что это мой chef-d’oeuvre. Вы какъ находите?

Люси не отвѣтила.

— Мона, — выговорила она минуту спустя, — вы думаете стоитъ ѣхать? Это такъ утомительно, да и къ чему?

Голосъ ея звучалъ хрипло: въ немъ слышалась безконечная усталость. Мона встала изъ-за піанино и безцеремонно, почти грубо отвела руки дѣвушки отъ лица. Она не ошиблась: хорошенькіе глазки Люси были полны слезъ.

— Люси довольно мы съ вами ломали комедію. Чего же стоитъ дружба, если на нее нельзя опереться въ трудную минуту! Скажите мнѣ правду: что отравило вамъ пребываніе въ Каннахъ?

У Люси пылали и уши, и щеки.

— Ничего, кромѣ развѣ моей собственной глупости. Мона, милая, голубушка, да вѣдь и говорить-то нечего. Я думала, что всю жизнь буду играть мужчинами, а вышло такъ, что мной поиграли. Это только справедливо. Ну вотъ, теперь вы все знаете. Можете презирать меня, если хотите.

— Если ужъ мнѣ презирать людей, такъ надо бы начать съ кого нибудь поближе. Вы думаете, вамъ легче будетъ, если вы мнѣ скажете? А можетъ быть лучше все это предать забвенію?

— Я не могу предать это забвенію. Хотя разсказывать въ сущности нечего. Оглядываясь назадъ, я по совѣсти не могу сказать, чтобы этотъ мой флиртъ зашелъ дальше, чѣмъ всѣ предыдущіе, но тутъ какъ-то все было по другому.

— Это кто-нибудь изъ знакомыхъ Мунро?

Люси кивнула головой.

— Да; вы его знаете — м-ръ Монтизъ. Онъ пріѣхалъ въ курзалъ какъ разъ въ тотъ день, когда тамъ былъ первый танцовальный вечеръ. Я была одѣта русалкой и онъ все время смотрѣлъ на меня. Онъ не то чтобы очень красивъ, но въ немъ есть что-то особенное — правда? Я при немъ чувствовала себя такой вульгарной, чернорабочей. А когда я пошла съ нимъ танцовать, мнѣ показалось, что я никогда въ жизни раньше не танцовала съ мужчиной. Мы даже не очень часто видѣлись — леди Мунро такъ щепетильна; но разъ мы цѣлой компаніей отправились пѣшкомъ смотрѣть часовню на горѣ, и какъ-то случилось такъ, что мы съ нимъ отстали отъ другихъ. Я въ первый разъ тогда увидала Альпы и никогда уже потомъ они не казались мнѣ такими прекрасными. Закатъ былъ такъ лучезаренъ… Передо мной точно открылись золотыя двери счастья… Ну, потомъ онъ уѣхалъ. Дня два я страшно тосковала, но каждый разъ, какъ я всроминала тотъ вечеръ на горѣ, мнѣ почему-то казалось, что будущее — мое. Однажды мы поѣхали въ Монте-Карло, и тамъ я опять съ нимъ встрѣтилась. Онъ спросилъ, хочу ли я, чтобы онъ пріѣхалъ на нѣсколько дней въ Канны. Я сказала, что мнѣ все равно. Онъ и не пріѣхалъ. Вотъ и все. Иногда я жалѣю, что не попросила его пріѣхать… Да, Мона, вотъ до какого униженія я дошла! Иногда же мнѣ кажется, что онъ угадалъ мою тайну, и тогда я готова убить себя отъ стыда. Мона, хотъ бы вы помогли мнѣ стряхнуть это съ себя!

— Ахъ вы, бѣдная дѣточка! Люси, милая, вамъ надо какъ можно больше работать. Постарайтесь уйти съ головой въ свою работу въ госпиталѣ. Это звучитъ тривіально, но что же дѣлать; работа — единственное спасеніе.

— Напрасно вы это говорите. Я ненавижу госпиталь. Я не понимаю теперь, какъ я могла такъ волноваться изъ-за наградъ, отмѣтокъ, экзаменовъ. Это все дѣтскія игрушки.

— Да; но горе не игрушка; болѣзнь и смерть тоже не игрушки. Надо только хорошенько взяться за работу, а тамъ она и заинтересуетъ васъ; это единственное средство уйти отъ себя, дорогая, хотя, можетъ быть, вамъ и странно слышать это отъ меня. Говорятъ, что мы, женщины нашего поколѣнія, приносимъ въ жертву большую часть нашихъ правъ первородства; но у насъ есть награда: когда зайдетъ солнце, мы можемъ зажечь свѣчи; не будемъ же отвергать ее. Помните, Вертеръ описываетъ деревенскую дѣвушку, которой измѣнилъ милый, и съ тѣхъ поръ жизнь потеряла для нея всякій смыслъ? У насъ, по крайней мѣрѣ, есть другіе интересы, Люси; мы, если постараемся хорошенько, можемъ запереть на ключъ очарованныя комнаты и жить въ остальной части дома.

— А если остальная часть дома — жалкая нора, какъ у меня!

Мона сочувственно вздохнула.

— Что же дѣлать! Надо работать и постараться какъ-нибудь пріукрасить нашу нору.

Разговоръ былъ прерванъ появленіемъ служанки съ подносомъ.

— Ну что же, ѣдемъ въ Ричмондъ? — спросила Мона по окончаніи завтрака.

Люси покраснѣла.

— Пожалуй, лучше будетъ, если я пойду въ госпиталь. Теперь уже кажется не такъ жарко.

— Нѣтъ, какъ будто вѣтеркомъ пахнуло. До свиданія. Приходите поскорѣе.

Примѣръ Люси такъ же благодѣтельно подѣйствовалъ на Мону, какъ на Люси ея проповѣдь, Долго сидѣла она, сдвинувъ брови, въ своемъ любимомъ креслѣ-качалкѣ. «Неужели онъ только забавлялся ею? Негодяй»! Потомъ у нея мелькнула другая мысль, въ началѣ почти безсознательная; но эта мысль, какъ черная собака въ Фаустѣ, описывала постепенно суживавшіеся круги, и Мона должна была сознаться себѣ, что, рано или поздно, ей придется стать съ этой мыслью лицомъ къ лицу. И вдругъ она закрыла руками лицо, хотя въ комнатѣ никого не было, и въ ушахъ у нея прозвучалъ ужасный вопросъ: «А что если и онъ только игралъ мною?»

«Что же, Мона? Запри на ключъ дверь очарованныхъ комнатъ и живи въ остальной части дома». Но она даже не вспомнила о совѣтѣ, данномъ ею Люси. Она бросилась на кушетку и долго лежала не подымая головы, терзаемая стыдомъ. Неужели же послѣ всѣхъ своихъ высокопарныхъ рѣчей, она отдала свое сердце человѣку, который даже и не просилъ объ этомъ. Почему онъ не сказалъ хоть слова, чтобы избавить ее оіъ всѣхъ этихъ мученій?

По какой-то странной ассоціаціи идей, ей вдругъ вспомнился стихъ изъ Гёте:

«Denn, was man schwarz auf weiss besitzt,

Kann man getrost nach Hause tragen».

Она смущенно засмѣялась и провела рукою по мокрому лбу.

«Я глупа и трусиха, — сказала она себѣ. — Что значатъ слова между такими людьми, какъ онъ и я?»

Она подошла къ стѣнному календарю и сосчитала, сколько дней остается до десятаго августа, потомъ съ сокрушеннымъ сердцемъ вздохнула.

Какой сухой и безчувственной я должна была показаться бѣдной маленькой Люси!

Глава XLVI.
Экзаменъ.

Снова въ Берлингтонъ гоузѣ собралась пестрая толпа нервной, взволнованной молодежи; мужчины тѣснились на крыльцѣ и въ швейцарской, что-то отмѣчали въ своихъ записныхъ книжкахъ, обмѣнивались рукопожатіями или же критиковали наружность студентокъ.

— Пожалуйте, барышни! — сказалъ внушительнаго вида, ливрейный лакей, и группа студентокъ двинулась черезъ швейцарскую въ экзаменаціонную залу.

— Зачѣмъ это миссъ Маклинъ перемѣнила прическу? — сказала одна студентка другой. — Прежняя гораздо больше къ ней шла.

Это было справедливо. Мона перемѣнила прическу для того чтобы, по возможности, измѣнить очертанія своей головы; она страшно боялась, какъ бы докторъ Дудлей не узналъ ея въ этой обстановкѣ, гдѣ объясненіе было невозможно. Черезъ минуту имъ роздали темы и въ слѣдующіе три часа для нея не существовало ни доктора Дудлея и никого на свѣтѣ. Она писала до тѣхъ поръ, пока не подошелъ къ ней экзаменаторъ, тотъ самый, котораго Дудлей называлъ «Столпомъ эрудиціи» — и не взялъ ея сочиненія.

— Я какъ-будто уже видѣлъ васъ раньше, — сказалъ онъ ласково.

— Дважды, — улыбнулась Мона; — и боюсь, что вы рискуете увидѣть меня и въ третій разъ.

Онъ посмотрѣлъ на нее съ усмѣшкой, видимо заинтересованный.

— Вы, кажется, не очень этого боитесь, — замѣтилъ онъ, отходя.

Мона проводила его глазами и черезъ минуту увидала его на другомъ концѣ комнаты сердечно пожимающимъ руку доктору Дудлею. Она отвернулась и, наскоро собравъ свои тетрадки и цвѣтные карандаши, вышла изъ комнаты. Сердце ея часто билось, когда она шла по Риджентъ Стритъ: ей каждую минуту чудились его шаги позади.

Но бояться было нечего. Во всѣ три дня письменныхъ экзаменовъ, Дудлей видѣлъ только цвѣтное пятно на противоположномъ концѣ залы, гдѣ сидѣли женщины; онъ былъ слишкомъ занятъ и слишкомъ равнодушенъ, чтобы разсматривать ихъ. Единственнымъ его желаніемъ было сдать поскорѣй экзаменъ и развязаться.

Теперь, когда Мона знала, гдѣ онъ сидитъ, ей не трудно было избѣгать его, тѣмъ болѣе, что онъ былъ близорукъ. Мало-по-малу она стала смѣлѣе и подолгу любовалась имъ издали. Дудлей всегда былъ окруженъ студентами: съ нимъ совѣтывались, его осыпали вопросами.

Наконецъ, наступила пятница. Вечеромъ, спускаясь съ лѣстницы, Мона чувствовала волненіе и усталость, граничившую съ физическою болью.

На улицѣ ее ждала Люси. Онѣ зашли въ первый попавшійся ресторанчикъ напиться чаю.

— Ну что? Какъ вы думаете? Выдержали?

Мона вздохнула. — Анатомія сошла очень порядочно, въ особенности, утренній письменный; физіологія между нами говоря, это лучшее мое сочиненіе; химія — кажется, сносно, — во всякомъ случаѣ лучше, чѣмъ въ прошлый разъ.

— Браво!

— Погодите радоваться. И напрасно я все это говорю вамъ. Это значитъ испытывать судьбу.

— Пустяки! Послѣ такихъ экзаменовъ не страшно испытывать судьбу. Ахъ, Мона, я увѣрена, что вы получите медаль за физіологію! — Она подняла чашку. — Пью за Мону Маклинъ, по случаю полученія золотой медали за физіологію.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Мое сочиненіе вовсе ужъ не такъ хорошо, и не забывайте, что впереди еще устный.

Въ тотъ же вечеръ Мона написала Рэчели, назначая день и часъ своего прибытія въ Борроунессъ, а на другой день поѣхала въ гости, въ Борнмаузъ. Только случай, и притомъ очень неправдоподобный, могъ бы привести въ Борнмаузъ Дудлея, но каждый разъ, завидѣвъ на утесахъ высокую худощавую мужскую фигуру, Мона вздрагивала отъ волненія. Это волненіе было радостное, но въ общемъ ей не хотѣлось встрѣтиться съ нимъ здѣсь. Нѣтъ, нѣтъ: пусть все идетъ своимъ чередомъ! Они встрѣтятся, какъ было условлено, въ миломъ старомъ замкѣ Маклинъ, въ десятыхъ числахъ августа.

Она вернулась въ городъ за нѣсколько дней до устнаго экзамена по физіологіи и нашла на столѣ письмо отъ Рэчели.

"Дорогая кузина! Я очень обрадовалась, получивши ваше письмо съ извѣщеніемъ, что вы собираетесь навѣстить меня; но съ тѣхъ поръ, какъ я вамъ въ послѣдній разъ писала, въ моей жизни произошла большая перемѣна. Послѣ вашего отъѣзда я все время была сама не своя. Взша хваленая миссъ Дженкинсъ, дѣйствительно, хорошо управлялась въ лавкѣ, и считаетъ она хорошо, но вѣдь она мнѣ не родная. Она и другого прихода, и знакомыхъ у нея куча: каждый вечеръ она все въ гости, да въ гости, а я одна, такъ что, не будь Салли, я бы прямо, кажется, съ ума спятила. Взяла я, да и и писала обо всемъ этомъ Мэри-Аннѣ, а она мнѣ и пишетъ: отчего бы молъ, тетенька, вамъ ко мнѣ не пріѣхать, въ Америку? Понятно, мнѣ это раньше и въ голову не приходило, ну а тутъ я давай совѣтоваться съ умными людьми, — всѣ говорятъ: «само собой поѣзжайте»? А черезъ нѣсколько дней нашелся и покупатель на лавку, цѣну даетъ хорошую. Такъ все одно къ одному, точно указаніе свыше, но я себѣ и не думаю — гдѣ же мнѣ ѣхать, такую даль! Только вдругъ опять получаю письмо отъ Мэри-Анны. Не дождавшись моего отвѣта пишетъ, проситъ опять, чтобы я пріѣхала, — говорить, что скоро у нея ребеночекъ долженъ родиться — ну, понятное дѣло, въ такое время каждому хочется имѣть возлѣ себя свою плоть и кровь. Она вѣдь не изъ нынѣшнихъ вашихъ, самостоятельныхъ! Что жъ, думаю, оно и впрямь не худо бы поѣхать, да вотъ бѣда: я до страсти боюсь моря и чужихъ людей, и что жъ бы вы думали? На дняхъ приходить ко мнѣ м-рсъ Андерсонъ и говорить, что ея братъ черезъ десять дней ѣдетъ въ Америку со всѣмъ своимъ семействомъ, изъ Гласго, и что онъ съ удовольствіемъ присмотритъ за мной, если я поѣду съ ними на одномъ пароходѣ. Такъ дѣло и уладилось. Такъ что, какъ видите, душенька, мнѣ придется выѣхать на пароходѣ изъ Гласго въ тотъ самый день, въ какой вы собирались прибыть сюда. Еслибъ вамъ жилось у меня хорошо и счастливо, мнѣ бы и въ голову не пришло затѣвать всю эту передрягу, но одной мнѣ такъ тошно было, что я просто не въ состояніи была выдержать дольше, хоть и тяжело отрываться отъ всего, съ чѣмъ сжился.

"Пишите мнѣ почаще, разскажите, что подѣлываете; нѣтъ ли и для васъ надежды пристроиться?

"Любящая васъ кузина
Рэчель Симпсонъ".

«Р. S. Не знаете ли вы какого-нибудь средства отъ морской болѣзни?»

Мона не сразу оцѣнила все значеніе этого письма. Въ первую минуту она только подивилась, что Мэри-Анна такъ тревожится въ ожиданіи ребенка, что даже вызываетъ тетку изъ за моря. Но скоро эта мысль стушевалась передъ важностью послѣдствій, вытекавшихъ изъ рѣшенія Рэчели. Нѣтъ больше Рэчели и лавки, — нѣтъ ни скалистаго берега, ни замка Маклинъ, ни долгожданнаго объясненія, — нѣтъ доктора Дудлея! Истина предстала передъ ней во всей своей ужасающей наготѣ, и она была совершенно подавлена.

— Мнѣ слѣдовало предвидѣть это, — поблѣвшими устами шептала Мона, глядя въ окно и ничего не видя передъ собой, — я возлагала на это свиданіе слишкомъ много надеждъ. Вся жизнь моя вертѣлась на этомъ одномъ.

Вдругъ у нея блеснула мысль: у тети Белль въ домѣ много свободнаго мѣста, и милая старушка будетъ рада ей во всякое время.

Но на ея робкій намекъ, тетя Белль отвѣтила что она просто въ отчаяніи, но ее еще раньше упросили отдать внаймы верхнія комнаты одному художнику на весь августъ. Она была бы такъ счастлива и горда, еслибъ Мона согласилась пріѣхать въ сентябрѣ.

Но Мона уже обѣщала во второй половинѣ августа гостить у Мунро.

Оставалась надежда на случайную встрѣчу во время устныхъ экзаменовъ; но Мона по опыту знала, что буквы Д. и М. слишкомъ удалены другъ отъ друга, чтобы тѣхъ, чьи фамиліи начинаются на эти буквы, позвали экзаменоваться одновременно.

Такъ оно и было. Ни въ Бёрлингтонъ-гоузѣ ни въ канцеляріи Мона не встрѣтила своего друга.

Они кончились, наконецъ, эти экзамены, которые когда-то казались ей цѣлью и смысломъ существованія, но сознаніе, что все сошло хорошо не доставило Монѣ ни одной пріятной минуты. Вернувшись домой, она въ безумномъ отчаяніи повторяла:

— Господи, помоги мнѣ! Я не въ силахъ это вынести!

Глава XLVII.
Успѣхъ или неудача.

Снова списки выдержавшихъ были выставлены у дверей университета и снова молодежь толпилась вокругъ, пробѣгая ихъ жадными взглядами. Вотъ въ концѣ улицы показалась высокая мужская фигура. Дудлей быстро взбѣжалъ на крыльцо и, даже не взглянувъ на списокъ перешедшихъ, направился прямо къ списку удостоенныхъ награды.

Вышло, какъ онъ ожидалъ, даже лучше, чѣмъ онъ смѣлъ надѣяться.

Анатомія. Первый разрядъ.

Дудлей, Ральфъ, изъ госпиталя св. Кунигунды, удостоенъ стипендіи и золотой медали.

Радостно забилось сердце Ральфа.

— Теперь выговорилъ онъ чуть не вслухъ, — я могу ѣхать въ Борроунессъ и просить миссъ Маклинъ быть моей женой.

Въ то же мгновеніе, словно въ отвѣтъ на его мысль, ему бросилось въ глаза имя Маклинъ, стоявшее подъ его собственнымъ. Онъ всмотрѣлся пристальнѣе. Да, это не ошибка.

Физіологія. Первый разрядъ.

Маклинъ, Мона, Лондонская женская медицинская школа, удостоена стипендіи я золотой медали.

Мона Маклинъ — её зовутъ Маргаритой. Она сама сказала ему въ замкѣ Маклинъ; кромѣ того онъ прочелъ ея имя въ церкви на старомъ молитвенникѣ. А все таки странное совпаденіе. Онъ круто повернулся и тронулъ за плечо своего сосѣда.

— Кто такая миссъ Маклинъ?

— Миссъ Маклинъ, — о это одна изъ звѣздочекъ женской школы. Она получила первую награду за ботанику въ тотъ годъ, когда я поступалъ.

Очевидно, это только совпаденіе. Безъ сомнѣнія эта медальерка съ головы до ногъ синій чулокъ, и ничего больше, несмотря на свое хорошенькое имя.

Онъ зналъ, что старая тетка страшно обрадуется его успѣху, но не хотѣлъ телеграфировать, чтобы эта вѣсть какъ-либо стороной не дошла до Моны. Ему хотѣлось самому сказать ей объ этомъ. Нѣтъ, это слишкомъ большое счастье! Ему просто не вѣрилось, что завтра, въ это самое время, онъ будетъ сидѣть одинъ съ ней на скалѣ, что теперь онъ имѣетъ право говорить о своей любви, подстеречь ея тайну, вырвать у нея полуневольное признаніе, строить воздушные замки, набрасывать смѣлые контуры чуднаго будущаго.

Онъ поминутно смотрѣлъ на часы, не зная какъ дожить до 8, до отхода вечерняго поѣзда въ Эдинбургъ.

Дудлей, наконецъ, вышелъ на маленькой станціи Борроунессъ. Было чудное августовское утро. Никогда еще родина не казалась ему такой привлекательной.

Дудлей ни минуты не сомнѣвался, что найдетъ Мону въ замкѣ Маклинъ. Она такъ часто ходитъ туда, а теперь и подавно: вѣдь она знаетъ что онъ можетъ пріѣхать со дня на день и будетъ искать ей тамъ. Онъ такъ часто представлялъ себѣ, какъ они встрѣтятся, и теперь еще разъ мысленно пережилъ этотъ моментъ.

Ральфъ ускорилъ шаги и поднялся на утесъ.

Но замокъ Маклинъ былъ пустъ.

— Незачѣмъ было такъ торопиться, — пробормоталъ онъ серьезно, взглянувъ на часы. — Миссъ Симпсонъ навѣрное еще обѣдаетъ.

Прошло два часа, но никто не явился.

Миссъ Симпсонъ навѣрное уже отобѣдала. Ральфъ испытывалъ жестокое разочарованіе. Миссъ Маклинъ такъ чутка, — она всегда угадывала его съ полуслова, — неужели она не догадается именно теперь, когда онъ такъ разсчитывалъ на нее? Неужели она не поняла его, не ждала этой встрѣчи съ такимъ же нетерпѣніемъ? Если такъ, отношенія ихъ утратятъ половину своей поэзіи.

Онъ рѣшилъ идти домой, но не выдержалъ и въ невѣроятно короткое время очутился у подъѣзда миссъ Симпсонъ.

Видъ магазина тоже разочаровалъ его. Сегодня ему кажется суждено во всемъ разочаровываться!

При звукѣ колокольчика въ лавку вошла молодая женщина.

Ральфъ былъ такъ ошеломленъ, что ему даже не пришло въ голову спросить черной резины.

— Дома миссъ Симпсонъ? — освѣдомился онъ наконецъ.

— Что вы, сэръ! Миссъ Симпсонъ уже съ недѣлю какъ уѣхала въ Америку. Мы купили у нея торговлю. Мы намѣрены повести дѣло совсѣмъ по другому. Что вамъ угодно, сэръ? чѣмъ могу служить? Онъ хотѣлъ спросить о миссъ Маклинъ, но не могъ рѣшиться произнести ея имя, приподнялъ шляпу и вышелъ.

За обѣдомъ онъ залпомъ выпилъ для храбрости стаканьчикъ вина и вдругъ обратился къ теткѣ:

— А вы и не сказали мнѣ, что миссъ Симпсонъ эмигрировала.

— Миссъ Симпсонъ! Какая миссъ Симпсонъ? Господи помилуй, какъ тебя однако интересуютъ всѣ здѣшнія новости! Я сама это узнала только на дняхъ. Кажется, племянница ея — та самая въ которой ты откопалъ скрытый геній — раньше переселилась въ Америку, а потомъ вызвала тетку.

— Вздоръ! — Ральфъ нервно разсмѣялся, — я не могу себѣ представить, чтобы кому-нибудь понадобилось вызывать изъ за моря старую миссъ Симпсонъ. Притонъ же эта молодая леди вовсе не была ея племянницей, тетя милая. Она ея дальняя родственница.

— Ты должно быть ошибся, другъ мой. Эта молодая женщина сама мнѣ сказала, что она родная племянница миссъ Симпсонъ, кому же лучше знать, какъ не ей?

Ральфъ смутно сознавалъ, что они съ теткой говорятъ о двухъ разныхъ личностяхъ, но въ головѣ его былъ такой, хаосъ, что ничего толковаго сообразить онъ не могъ и сейчасъ же послѣ обѣда ушелъ въ свою комнату, подъ предлогомъ адской головной боли.

Что произошло? Что это — страшный ли кошмаръ, который онъ вотъ-вотъ стряхнетъ съ себя и проснется, или, дѣйствительно, злой духъ опрокинулъ всѣ его планы, разбилъ всѣ надежды? Господи, какой онъ идіотъ! Отчего было не высказаться прямо полгода тому назадъ? И чего онъ дожидался? Конца экзаменовъ? — Какая нелѣпость, какое ребячество! Можетъ быть она думала, что онъ напишетъ и, не дождавшись, съ отчаянія уѣхала въ Америку?.. Не все ли равно, что и какъ?.. Она исчезла изъ его жизни, какъ героиня волшебной сказки, и онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о томъ, гдѣ искать ея.

Потомъ пришли болѣе трезвыя мысли. Вѣдь онъ живетъ въ концѣ девятнадцатаго столѣтія. Въ наше время люди не исчезаютъ безслѣдно. Вѣдь ее многіе знали въ Борроунессѣ; найдется же кто-нибудь, кто скажетъ ему, гдѣ она.

Да, но кто? У него было мало знакомыхъ въ мѣстечкѣ, да нельзя же лазить отъ двери къ двери съ разспросами…

И вдругъ — о радость! онъ вспомнилъ о м-ръ Стюартѣ и Матильдѣ Куксонъ. Оба они навѣрное знаютъ, гдѣ миссъ Маклинъ. Ральфъ взглянулъ на часы; тетя навѣрное уже спитъ, но къ м-ру Стюарту зайти еще не поздно. Онъ велѣлъ лакею не ждать его, въ случаѣ если онъ запоздаетъ, и двинулся по дорогѣ въ Киркстоунъ такимъ шагомъ, что и профессіональному скороходу не легко было бы угнаться за нимъ.

Его ждало еще одно разочарованіе. М-ръ Стюартъ уѣхалъ на мѣсяцъ въ отпускъ, передавъ свои обязанности викарію. Дудлей былъ не настолько хорошо знакомъ съ Куксонами, чтобы нанести имъ визитъ въ такой поздній часъ: волей-неволей пришлось отложить разспросы на завтра.

— Навѣрное и Куксоны куда-нибудь уѣхали, — говорилъ онъ себѣ мечась по постели, но судьба на этотъ разъ благопріятствовала ему. Онъ нашелъ Матильду и отца ея на лужайкѣ передъ домокъ.

— Добро пожаловать, докторъ, — сердечно привѣтствовалъ его м-ръ Куксонъ. — Какія у меня сигарки — я вамъ скажу; пальчики оближите. Присаживайтесь-ка. Что у васъ новенькаго?

Прошло полчаса, прежде чѣмъ Дудлею удалось повести разговоръ на отъѣздъ Рэчели Симпсонъ.

— А миссъ Маклинъ тоже уѣхала въ Америку? — спросилъ онъ, будто вскользь, не отрывая глазъ отъ колецъ табачнаго дыма, расходившихся вокругъ его сигары.

— Помилуйте, какъ можно! — м-ръ Куксонъ хлопнулъ по колѣну своего гостя. — Вы развѣ не слышали! Это прелестно! Какъ вы думаете, гдѣ я послѣдній разъ видѣлъ миссъ Маклинъ? Въ Гайдъ-Паркѣ, въ элегантнѣйшей коляскѣ, какую только можно себѣ представить. Съ ней была еще другая дама, такая тонкая, вся въ кружевахъ, зонтикъ — умопомраченіе, — м-ръ Куксонъ довольно неуклюже изобразилъ позы обѣихъ дамъ, — а рядомъ ѣхалъ молодой человѣкъ верхомъ. Такой шикъ.

Лицо Дудлея омрачилось, но онъ не прерывалъ хозяина.

— Я кое-что пронюхалъ, еще когда она здѣсь была, — продолжалъ словоохотливый м-ръ Куксонъ, — полковникъ Лауренсъ проговорился; а потомъ она разъ обѣдала у насъ; красивая барышня что и говорить, очень красивая! Я въ дѣтствѣ слыхалъ объ ея дѣдѣ; говорятъ, онъ составилъ себѣ огромное состояніе, но они такъ давно уже выселились отсюда: мнѣ и въ голову не пришло, что она изъ этихъ Маклиновъ. Матильда — та должно быть все знала, но не выдала пріятельницы. Вѣдь она съ миссъ Маклинъ такіе друзья — водой не разольешь.

— Я узнала это случайно, — съ достоинствомъ сказала Матильда, — но и безъ того всякій, у кого есть хоть капля смысла въ головѣ, не могъ бы при видѣ миссъ Маклинъ усумниться въ томъ, что она — леди.

— Я совершенно согласенъ съ вами, — но, скажите пожалуйста, миссъ Маклинъ не говорила вамъ, ради чего она устроила весь этотъ маскарадъ?

Не успѣлъ онъ договорить, какъ пожалѣлъ о томъ, что сказалъ; но было уже поздно.

Матильда вся вспыхнула.

— Еслибъ вы хоть немного знали миссъ Маклинъ, вы постыдились бы говорить такъ. Она не справлялась, принимаютъ ли ее за чью-нибудь кузину или племянницу: она всегда и вездѣ была и будетъ самой собой. Что жъ изъ того, что у нея знатные родственники? Все-таки миссъ Симпсонъ остается ея кузиной. Для миссъ Маклинъ такъ же просто и легко объявить о своемъ родствѣ съ вульгарной лавочницей, какъ и о своемъ родствѣ съ знатной дамой.

Это было, несомнѣнно, маленькое преувеличеніе, но Дудлей слушалъ съ жадностью, дивясь, какое огромное вліяніе имѣла Мона на Матильду.

— Еще одинъ вопросъ: она не студентка медицинской школы?

— Господи помилуй, вотъ выдумали! — расхохотался м-ръ Куксонъ. — Съ какой стати ей этимъ заниматься? Вѣдь она, такъ сказать, наслѣдница.

Ральфъ обернулся къ Матильдѣ..

— Вы знаете, гдѣ теперь миссъ Маклинъ? Въ Лондонѣ?

— Я вчера получила отъ нея письмо, — съ гордостью отвѣчала Матильда, вытаскивая изъ кармана смятый листокъ. — Она уѣзжаетъ на дняхъ съ друзьями въ Швейцарію.

Дудлей началъ прощаться. Онъ все время шутилъ, но сердце его было полно горечи. Онъ не думалъ о томъ, въ какое ложное положеніе онъ поставилъ любимую женщину; ему не пришло въ голову, что было бы гораздо хуже, еслибы она гонялась за нимъ вмѣсто того, чтобы какъ будто бѣжать отъ него. Онъ не могъ, не могъ считать ее лживой, — а между тѣмъ какъ жестоко она обманула его! Что за безуміе ввѣриться взгляду женщины!

— Ну-съ, милый другъ, — цинично хохоталъ онъ самъ надъ собой на обратномъ пути, — не собираемся ли мы написать вторично «Страданія молодого Вертера?»

Глава XLVIII.
Старые друзья.

— Какъ ты поздно? — сказала леди Мунро. — Развѣ ты забылъ, что мы сегодня ѣдемъ въ театръ?

Она сидѣла одна, у камина, положивъ на рѣшетку изящно обутую ножку.

Сэръ Дугласъ, не отвѣчая, обвелъ взглядомъ комнату.

— Мона здѣсь?

— Нѣтъ; она не могла придти къ обѣду: у нея не было времени. Мы должны заѣхать за ней.

Черезъ часъ коляска Мунро остановилась у подъѣзда Моны, въ Гоуэръ-Стритѣ. Мона появилась, лишь только дрогнулъ колокольчикъ.

Сэръ Дугласъ взглядомъ знатока окинулъ ея туалетъ и остался доволенъ.

Театръ былъ переполненъ; шла новая мелодрама — новая, по времени появленія, но по смыслу старая, какъ міръ. Благородный герой, прелестная и вѣрная героиня; преслѣдованія, разлука, взаимная преданность; счастливый конецъ и торжество любви.

Съ точки зрѣнія современнаго реалистическаго искусства это было шаблонно до смѣшнаго, но превосходное исполненіе заставляло прощать многое, такъ что даже сэръ Дугласъ и Мона заразились общимъ энтузіазмомъ, а Эвелина и мать ея были растроганы до слезъ. Одной рисовался въ мечтахъ туманный, но свѣтлый идеалъ будущаго, другая плакала о томъ, что этотъ идеалъ не осуществился въ ея жизни.

Во второмъ антрактѣ, не успѣлъ сэръ Дугласъ выйти, какъ въ ложу вошелъ высокій, дородный мужчина съ выставленнымъ на показъ огромнымъ жабо и массой брелоковъ на цѣпочкѣ.

— Я такъ и думалъ, что не ошибся, — началъ онъ съ замѣтнымъ шотландскимъ акцентомъ, протягивая руку Монѣ. Я уже давно запримѣтилъ васъ, миссъ Маклинъ, и вотъ пришелъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе.

Леди Мунро была поражена ужасомъ; но Мона скрыла свое смущеніе и ласково отвѣтила на пожатіе его руки.

— Какъ это мило съ вашей стороны, — сказала она просто. — М-ръ Куксонъ — моя тетя, леди Мунро, — миссъ Мунро.

М-ръ Куксонъ раскрылъ ротъ и осѣкся. Наступила неловкая пауза. Къ счастью, въ эту минуту вошли два молодыхъ человѣка, и м-ръ Куксонъ былъ предоставленъ исключительно Монѣ.

— Надѣюсь у васъ все благополучно, въ Барроунессѣ?

— Благодарствуйте, ничего, живемъ по маленьку. Вотъ Матильда-то обрадуется, когда я ей скажу, что видѣлся съ вами.

— Пожалуйста, передайте ей мой сердечный привѣтъ.

Снова наступило молчаніе. Мона сгорала желаніемъ спросить, гдѣ м-рсъ Гамильтонъ и д-ръ Дудлей, но не смѣла.

— Матильда была такъ счастлива, что познакомилась съ вами. Мы часто жалѣемъ, что вы насъ покинули. Если вамъ когда нибудь вздумается возобновить старое знакомство, у насъ въ домѣ всегда найдется свободная комнатка къ вашимъ услугамъ — милости просимъ!

Боже мой, — да она ничего лучшаго и не желала. На радостяхъ, Мона даже забыла о присутствіи тетки.

— Благодарю васъ. Вы очень добры. Мнѣ бы очень хотѣлось увидать милый старый Барроунессъ.

Сэръ Куксонъ весь просіялъ отъ радостной неожиданности.

— Сейчасъ онъ не казистъ; и такъ — когда бы вы ни пріѣхали, мы всегда будемъ вамъ рады.

— Благодарю васъ. Если это не очень стѣснитъ м-рсъ Куксонъ, я можетъ быть пріѣду денька на два въ началѣ января. Я не могу забыть, какой волшебной декораціей для новаго года подарила насъ, прошлая зима. Помните этотъ иней?

М-ръ Куксонъ засмѣялся.

— Ну такой декораціи въ другой разъ врядъ ли дождешься. Я самъ въ жизнь свою не видалъ ничего подобнаго.

Онъ повернулся къ леди Мунро, смутно чувствуя, что надо бы постараться произвести на нее пріятное впечатлѣніе.

— Мои дѣвочки готовы были оборвать всѣ вѣтки съ деревьевъ и унести къ себѣ — просто жаль было думать, что это все растаетъ.

Мона въ душѣ благословляла тетку за обворожительную улыбку, которой та наградила разсказчика; но леди Мунро, не въ состояніи была быть немилостивой съ кѣмъ бы то ни было.

Въ общемъ судьба все таки покровительствовала Монѣ. М-ръ Куксонъ ушелъ раньше, чѣмъ возвратился сэръ Дугласъ.

— Мона! милая моя!-- вотъ все, что могла сказать леди Мунро, когда онѣ остались однѣ.

— Бѣдная милая тетя Модъ! — ласкалась къ ней Мона — Это просто стыдно — навязывать вамъ мои знакомства. Но вы не бойтесь, дорогая. Онъ живетъ далеко отсюда, и вы навѣрное никогда больше не встрѣтитесь.

Леди Мунро только вздохнула. Къ счастью, она не слыхала приглашенія, и черезъ минуту была уже снова поглощена пьесой.

Домой они ѣхали молча. Въ Гоуэръ-Стритѣ сэръ Дугласъ соскочилъ первый и подалъ руку Монѣ.

— Благодарю, дядя милый. Спокойной ночи.

— Нѣтъ; я зайду на минутку. Мнѣ нужно поговорить съ вами. Пошелъ домой!

Мона отперла дверь и повела его по тускло-освѣщенной лѣстницѣ въ свою уютную гостиную.

— Ну-съ, Мона, — началъ сэръ Дугласъ, затворивъ за собой дверь, — я желаю знать всю правду о Борроунессѣ.

Мона вздрогнула.

— Неужели это правда, Мона, что вы стояли за конторкой, — торговали въ лавкѣ?

— Истинная правда. — Мона, не сморгнувъ, встрѣтила его взглядъ. — Сознаюсь, что у меня не было спеціальной подготовки, но въ общемъ, я вела дѣло не такъ ужъ плохо.

Углы рта сэръ Дугласа чуть-чуть дрогнули, словно отъ мимолетной улыбки, но онъ тотчасъ сдержалъ себя.

— Когда же прикажете ожидать новаго періода увлеченія торговлей? Моя кузина уже нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ переселилась въ Америку.

— Значитъ, съ Борроунессомъ все покончено, или у васъ еще есть тамъ родственники?

— Друзья есть, два-три человѣка; родныхъ больше нѣтъ.

— Значитъ, больше вамъ туда незачѣмъ возвращаться?

— Сегодня я встрѣтила въ театрѣ знакомаго изъ Борроунесса и обѣщала пріѣхать къ нимъ дня на два на Рождество. Дядя Дугласъ, вамъ слѣдовало бы взглянуть на мое генеалогическое дерево, прежде чѣмъ везти меня въ Норвегію. Я горжусь тѣмъ, что мой дѣдъ — выходецъ изъ народа, да еслибы и не такъ, я не стала бы выбирать себѣ знакомыхъ только изъ одного слоя общества. Въ цѣпи четыре звена: вашъ кругъ, вы, я и мой кругъ. Вашъ кругъ не пускаетъ васъ, а я не могу выйти изъ своего круга. Если вамъ необходимо разорвать цѣпь, вы можете сдѣлать это только въ одномъ мѣстѣ.

— Вамъ, кажется, было бы рѣшительно все равно еслибы я это сдѣлалъ.

— Мнѣ было бы далеко не все равно, — возразила Мона съ полными слезъ глазами, — я люблю васъ почти какъ отца. Но право же вы можете быть спокойны: я не заставлю васъ краснѣть за себя.

Она поднялась съ кресла. Сэръ Дугласъ подошелъ и крѣпко поцѣловалъ её.

— Скажите пожалуйста! Она же еще и условія диктуетъ! Слава Богу, что хоть эта старая вѣдьма убралась за море!

Онъ ушелъ, а Мона, оставшись одна, перебирала въ памяти событія дня.

Всѣ эти мѣсяцы Мона больше всего страдала отъ остраго чувства стыда. Приступы жгучей боли длились недолго, но возвращались каждый разъ, въ минуты усталости, или угнетеннаго состоянія духа. Она давно поняла, что на посторонній взглядъ ея маленькій романъ не представлялъ ничего исключительнаго, — что тысячи мужчинъ выражаютъ подобнымъ образомъ мгновенно налетѣвшую страсть. Но вѣдь докторъ Дудлей не таковъ; вѣдь каждый мужчина долженъ понять, что съ такой женщиной, какъ она, возможно только одно изъ двухъ: все или ничего! Если онѣ взялъ ея душу и не далъ ей ничего взамѣнъ, зачѣмъ же тогда… онъ… Мона обыкновенно не доканчивала: ей вспоминались его слова, взгляды, жесты, разныя мелкія черточки ихъ отношеній, и горечь превращалась въ сладость. И всякій разъ изъ души ея вырывалось жалобнымъ стономъ: — зачѣмъ я не сказала ему всю правду! зачѣмъ дала поводъ думать, что я обманула его!

Но не вѣчно же она будетъ оставаться въ неизвѣстности. Только бы дождаться Рождества! Если она поѣдетъ въ Борроунессъ, она навѣрное услышитъ о своемъ другѣ, — можетъ быть даже увидитъ его…

Глава XLIX.
Ожиданіе.

Время до Рождества тянулось очень медленно, но въ общемъ жизнь стала для Моны болѣе сносной. Будущее представлялось по прежнему неопредѣленнымъ, но теперь въ немъ явилась хоть одна ясная точка, хоть одно событіе, котораго можно было ждать; впереди мерцалъ свѣтъ, хотя еще неизвѣстно было, не блуждающій-ли это огонекъ.

Такъ оно и оказалось на дѣлѣ. Мона пріѣхала въ Борроунессъ поздно вечеромъ, и на другой же день, сейчасъ-же послѣ завтрака, Матильда потащила ее въ замокъ Маклинъ. Надо было проходить мимо Карльтонъ-лоджа, и съ перваго-же взгляда она убѣдилась, что домъ опустѣлъ.

Это былъ первый ударъ; Мона даже не сразу измѣрила всю силу его

— Что сталось съ м-рсъ Гамильтонъ? — спросила она наконецъ отвернувшись, чтобы скрыть свое волненіе.

— Ахъ, вы не знаете? Она была осенью страшно больна. Д-ръ Дудлей привозилъ къ ней изъ Лондона какую-то медицинскую знаменитость — и ей велѣли ѣхать на зиму за границу. Д-ръ Дудлей повезъ ее въ Каиръ или Алжиръ, словомъ, куда то въ этомъ родѣ, — и съ тѣхъ поръ мы о ней не слыхали. Кстати, миссъ Маклинъ, въ послѣдній разъ, какъ я видѣла м-ра Дудлея, онъ спрашивалъ о васъ.

Допытываться, что о ней говорили, было совсѣмъ не въ характерѣ Моны; это противорѣчило всѣмъ ея инстинктамъ, но нельзя-же упустить такой случай. Она рѣшилась пожертвовать своимъ достоинствомъ.

— Что же говорилъ докторъ Дудлей? — спросила она будто, вскользь. Матильда колебалась, хотя ей очень хотѣлось похвастаться своимъ отвѣтомъ.

— Не знаю, слѣдуетъ ли мнѣ передавать… Видите-ли, — д-ръ Дудлей не знаетъ васъ такъ хорошо, какъ я. Онъ началъ подтрунивать — вѣдь онъ ужасный насмѣшникъ! — Съ чего же это она, говорить пріѣхала сюда разыгрывать комедіи? — Ну, я же его и отчитала!

И Матильда повторила свои слова, которыя часто вспоминала съ живѣйшимъ удовольствіемъ.

— Какая вы милая! Вотъ настоящій другъ! — похвалила Мона, но лицо ея стало бѣлѣе бумаги.

— И еще онъ насъ ужасно удивилъ однимъ вопросомъ — вообразите, спрашиваетъ, не студентка ли вы медицинской школы.

Ага! такъ онъ замѣтилъ ея имя въ спискахъ. Почему же онъ не написалъ ей въ школу?

Обдумывая все расказанное ей Матильдой, Мона не знала, радоваться ей, или отчаиваться. Она не жалѣла что Дудлей разсердился — разсердился до того, что даже забылся передъ Матильдой Куксонъ, — но неужели же онъ осудитъ ее, не выслушавъ? Вѣдь могъ бы онъ какъ нибудь передать ей письмо. Алжиръ и Каиръ далеко, но вѣдь не на другой же планетѣ.

Нѣтъ, Мона не отчаявалась и не вѣрила, что навсегда утратила своего друга, хотя, для нея лучше было-бы, еслибъ она повѣрила. Будь она убѣждена, что Дудлей забылъ ее, она бы разъ на всегда заперла на ключъ очарованныя комнаты, но неизвѣстность, тревоги ожиданія, мало по малу подтачивали ея силы.

Къ веснѣ она чувствовала себя совершенно больной.

Какъ то утромъ, въ концѣ апрѣля, пробѣгая Таймсъ, она наткнулась на слѣдующее объявленіе — «23 сего мѣсяца скончалась въ Карльтонъ-лоджѣ, Борроунессъ, Эллинорь Дженъ, вдова покойнаго сэръ Джрржа Гамильтона, на 79 году отъ рожденія».

— Такъ она пріѣхала домой умирать подумала Мона. — Теперь онъ, вѣроятно, пріѣдетъ въ Лондонъ и вернется къ своему дѣлу. Интересно знать, явятся-ли онъ въ маѣ въ Берлингтонъ-гоузъ за своею медалью въ день раздачи наградъ. Если явится, такъ я вѣдь увижу его…

Глава L.
Актъ.

Знаменательный день наступилъ, наконецъ. Вѣялъ свѣжій весенній вѣтерокъ, но небо было яркое, какъ лѣтомъ.

— Можно подумать, что я по меньшей мѣрѣ невѣста, — смѣялась Мона, пока Люси и Эвелина помогали ей одѣваться.

— Если вы думаете, что мы стали бы такъ хлопотать изъ за «обыкновенной», невѣсты, вы глубоко ошибаетесь, — высокомѣрно возразила Люси. — Невѣста! скажите пожалуйста!

— Очаровательна! — объявила Мона, когда Эвелина и Люси, уставъ плясать вокругъ нея, позволили ей наконецъ взглянуть на себя въ зеркало. И дѣйствительно, никогда еще во всю свою жизнь Мона не была такъ интересна.

---

Въ это самое время Мельвиль спрашивалъ своего друга:

— А вы, Ральфъ, пойдете на актъ?

— Ну ужъ нѣтъ! Боже избави! Довольно я заполучилъ ученыхъ степеней въ Лондонѣ и Кембриджѣ, чтобъ еще продѣлывать ту же процедуру и въ Берлингтонъ-гоузѣ.

— Помнится, вы раньше говорили, что у Лондона есть свои преимущества, даже въ сравненіи съ Эдинбургомъ и Кембриджемъ?

— Я и теперь это говорю. Но церемонія раздачи наградъ сюда не относится. Вообще всякіе церемоніалы плохо прививаются на почвѣ девятнадцатаго вѣка. Не достаетъ традиціи, благоуханія вѣры… Назовите это нелѣпостью, чѣмъ хотите, но матеріализмъ чертовски не художественъ.

— Вы говорите, какъ книжка съ картинками. Но не будемъ входить въ разсмотрѣніе вопроса. Дѣло вотъ въ чемъ — мнѣ въ первый разъ въ жизни прислали билетъ на эту церемонію, и я хотѣлъ бы поздравить нѣкоторыхъ знакомыхъ. Студентки всѣ премиленькія, но я отказываюсь посвятить весь свой юношескій энтузіазмъ физіологу въ юбкѣ.

— Кстати, вѣдь медаль за физіологію досталась женщинѣ?

У Дудлея вдругъ явилось желаніе посмотрѣть на эту вторую миссъ Маклинъ.

— Ну, если вы будете такъ тяжело вздыхать, я беру назадъ все, что сказалъ! — вскричалъ Мельвиль. — Я не желаю приносить васъ въ жертву на алтарь дружбы.

— Развѣ я вздохнулъ? — устало протянулъ Ральфъ. Во всякомъ случаѣ, причина не та. Такъ и быть, голубчикъ, пойдемте. Не въ первый разъ мнѣ валять дурака, ради вашего удовольствія.

Всходя на эстраду за хорошенькой золотой игрушкой, Ральфъ чувствовалъ себя положительно нелѣпымъ. Онъ вздохнулъ свободнѣе, только когда смѣшался опять съ толпой; затѣмъ надѣлъ очки и сталъ ждать появленія миссъ Моны Маклинъ.

Хорошо, что теперь общее вниманіе было обращено уже не на него. Ральфъ не часто краснѣлъ, но минуту спустя онъ сдѣлался красенъ, какъ подушка его кресла; когда же краска волненья отхлынула, щеки его покрылись смертельной блѣдностью. При первомъ же взглядѣ на милое знакомое лицо, прелестное въ своемъ возбужденіи, такое же, какимъ онъ видѣлъ его въ замкѣ Маклинъ, вся его горькая обида растаяла и онъ думалъ только объ одномъ: какъ хорошо было бы снова поговорить съ ней. Онъ гордился ея красотой, гордился оваціей, которую ей устроили, гордился своей любовью къ ней.

Но мало по малу факты одинъ за другимъ вставали передъ нимъ. Лицо его омрачилось, на лбу легла глубокая складка.

— Я пройдусь съ ней по Риджентъ-стритъ, — думалъ онъ — и спрошу ее, что все это значитъ.

Наконецъ скучная «процедура» кончилась.

Мону окружили друзья; Ральфа тоже осыпали поздравленіями; но, минуту спустя, онъ уже спѣшилъ вслѣдъ за ней, догонялъ ее. Она была очень блѣдна. Что это — реакція послѣ давешняго волненія? Или она знаетъ, что онъ идетъ позади?

Онъ готовъ былъ заговорить, но, въ это время, толстый пожилой профессоръ, все время съ интересомъ и недоумѣніемъ слѣдившій за Моной, неожиданно схватилъ ее за руку.

— Это Юмъ, Юмъ! Не диво, что она показалась вамъ волшебнымъ видѣньемъ на пустынномъ берегу, когда ей даже здѣсь устраиваютъ такія оваціи!

Мона остановилась поговорить съ нимъ, и Дудлей прошелъ мимо.

Какъ же онъ былъ слѣпъ! Какого болвана онъ изъ себя строилъ когда разсказывалъ ей о своемъ настоящемъ, прошедшемъ и будущемъ; а она сидѣла и смотрѣла на него своими невинными, будто бы искренними глазами.

Циническая усмѣшка кривила его губы. Ральфъ сталъ спускаться съ лѣстницы. Большая часть экипажей уже разъѣхалась, почти у самаго подъѣзда пара великолѣпныхъ гнѣдыхъ нетерпѣливо била о земь копытами. Ральфъ взглянулъ — и узналъ своего случайнаго англо-индійскаго знакомаго, сэра Дугласа Мунро; но сэръ Дугласъ очевидно ждалъ даму: онъ ни на кого не смотрѣлъ и не замѣтилъ молодого доктора. Ральфъ перевелъ взглядъ на другой экипажъ и, когда вернулся къ гнѣдымъ, увидалъ, что дама уже сидитъ на своемъ мѣстѣ — и очень краснорѣчиво смотритъ на него, Ральфа.

— Д-ръ Дудлей, — выговорила она, задыхаясь.

Одно мгновеніе Дудлей колебался, потомъ вѣжливо поклонился и прошелъ мимо. Онъ не могъ теперь говорить съ ней; ему нужно время подумать. Ему казалось, что душа его разрывается на двѣ части. Одна — любила Мону, рвалась къ ней, жадно простирала къ ней руки, готовая взять ее безъ всякихъ вопросовъ и условій; другая — не поддавалась чарамъ, отказывалась повиноваться слѣпому порыву, была оскорблена этимъ пошлымъ безцѣльнымъ обманомъ. Въ сущности, онъ такъ мало знаетъ ее. Они видѣлись разъ десять, не больше — не удивительно, что онъ могъ быть введенъ въ заблужденіе!

Пока онъ боролся съ собой, изящная коляска промчалась мимо. Дудлей угрюмо засмѣялся. А онъ-то воображалъ, что они пойдутъ «пѣшкомъ» по Риджентъ-стритъ, и она скажетъ ему, «что все это значитъ!» Какой же онъ непроходимый болванъ!

Могъ ли онъ знать, что Мона съ радостью отдала бы все на свѣтѣ, чтобы имѣть возможность идти съ нимъ въ эту минуту «пѣшкомъ» по Риджентъ-стритъ?

Глава LI.
Люси приходитъ на выручку.

— Мона, мнѣ пришла одна мысль.

— Неужели? Какъ бы я желала, чтобы со мной это случилось. У меня въ головѣ — ни одной.

Дѣвушки снова сидѣли въ саду, въ Гоуэръ-стритѣ, какъ два года назадъ, и Люси, какъ тогда, лѣниво покачивалась въ гамакѣ.

— Помните, я вамъ говорила, что Pater получилъ маленькое наслѣдство?

— Помню, и отъ души порадовалась за него.

— Ну-съ, такъ вотъ, чѣмъ больше я смотрю на то, что продѣлываютъ теперь врачи, тѣмъ больше мнѣ кажется, что не худо было бы выписать сюда мать.

Мона отвѣтила не сразу. Она мысленно старалась оживить свои воспоминанія, относительно нѣсколько таинственной болѣзни м-рсъ Рейнольдсъ.

— Очень возможно, что это принесло бы ей пользу.

— Я покажу ее доктору Алисѣ Бэтсонъ, пусть она хорошенько изучитъ маминъ организмъ и сама выберетъ спеціалиста, — все равно, мужчину или женщину. Какъ вы находите, не глупо придумано?

— Очень умно.

Наступило минутное молчаніе.

— Вчера Эдгаръ Давидсонъ водилъ меня въ госпиталь св. Кунигунды, — начала Люси.

— Кто это Эдгаръ Давидсонъ?

— Желала бы я, чтобы кто-нибудь занялся вашей памятью, Мона. Право, и для васъ не мѣшало бы пригласятъ спеціалиста. Неужели вы не помните юноши, котораго мы встрѣтили въ Монте-Карло?

— Конечно, помню.

— Ну-съ, онъ начинаетъ питать ко мнѣ похвальное восхищеніе.

— Я думаю, что юноши-поклонники составляютъ привилегію женщинъ среднихъ лѣтъ, вродѣ меня.

— Въ сущности, онъ и не такъ ужъ юнъ, — возразила Люси, слегка краснѣя. — А поклоняется онъ не мнѣ, а одному своему пріятелю съ которымъ вчера познакомилъ и меня — д-ру Дудлею.

Мона наклонилась поправить подушки.

— Мнѣ очень нравится д-ръ Дудлей. Онъ, повидимому, имѣетъ огромное вліяніе на студентовъ. Особенно мнѣ понравилось, что онъ не заводитъ этихъ отвратительныхъ «постороннихъ» разговоровъ съ больными.

Говоря это, она встала.

— Кстати, Мона, вы должно быть видѣли д-ра Дудлея. Онъ получилъ медаль за анатомію.

— Да, — сказала Мона и ничего не прибавила, въ надеждѣ, что широкополая садовая шляпа скроетъ ее внезапную блѣдность.

Чуть ли не въ первый разъ посторонній человѣкъ заговорилъ съ ней о д-рѣ Дудлеѣ, и она сама удивилась, замѣтивъ, какъ сильна была ея увѣренность въ немъ. Характерно для нея, что, когда прошелъ первый моментъ негодованія, она почти не порицала Дудлея за его ледяную холодность съ ней въ Бёрлинстонъ-гоузѣ. Она живо представляла себѣ, что долженъ чувствовать онъ, какой видъ все это должно имѣть для него, съ его точки зрѣнія; она вообще отличалась чуткостью и способностью видѣть обѣ стороны вопроса, а потому видѣла и то, какая опасность грозитъ ей и молилась только объ одномъ: что бы ни случилось, не дай Господи, чтобы я утратила свою гордость!

— Приходите ко мнѣ пить чай въ субботу, — сказала Люси, когда пріятельницы встрѣтились въ госпиталѣ нѣсколько дней спустя. — Я пригласила сестру Эдгара Давидсона. Она только-что вернулась изъ Санъ-Ремо; я еще не видывала такой хорошенькой дѣвушки.

— Я готова пойти за десять миль, чтобы увидать дѣйствительно красивую женщину, — смѣясь, сказала Мона; — но, къ сожалѣнію, у одной моей пріятельницы, всѣ лебеди обнаруживаютъ прискорбную наклонность оказываться безобразными утятами.

— Хорошо, хорошо! Посмотримъ, что вы скажете, когда увидите миссъ Давидсонъ.

Когда наступила суббота, Мона убѣдилась, что Люси была права. Анжела Давидсонъ несомнѣнно была красавица.

— Миссъ Рейнольдсъ сказала мнѣ, что леди Мунро ваша тетя, — обратилась она къ Монѣ. — Какъ вы думаете, она не обидится, если я приду поблагодарить ее за ея удивительную доброту къ Эдгару?

— Я увѣрена, что она будетъ въ восторгѣ, но только она должно быть давно ужъ забыла объ этомъ.

— Но я то этого не могу забыть.

— А propos, — вставила Люси, — миссъ Маклинъ соперница д-ра Дудля; она тоже получила медаль.

Миссъ Давидсонъ подняла на Мону большіе удивленные глаза.

— Вы знаете доктора Дудлея? Она даже не покраснѣла, предлагая этотъ вопросъ, и сама пришла въ восторгъ отъ своего самообладаній.

Прелестное лицо дѣвушки все просіяло.

— Еще бы не знать! Подъ его вліяніемъ братъ мой началъ новую жизнь. Нѣтъ человѣка въ мірѣ, которому я была бы болѣе обязана, чѣмъ Ральфу Дудлей.

При этихъ словахъ Мону точно кольнуло въ сердце. Это была страшная боль; ничего подобнаго она не испытывала раньше и не успѣла спросить себя, что, это значитъ, какъ боль уже прошла.

Немного погодя она уже стала прощаться.

— Боюсь, что съ моей стороны это большая дерзость, вы такъ заняты, я буду страшно счастлива и горда, если вы придете ко мнѣ въ четвергъ на той недѣлѣ, — по дѣтски мило просила ее миссъ Давидсонъ. — Миссъ Рейнольдсъ обѣщала быть, и еще нѣсколько человѣкъ — мои лучшіе друзья.

— Съ удовольствіемъ приду, — поспѣшила отвѣтить Мона, и на этотъ разъ даже на лбу у нея выступила легкая краска. Ей хотѣлось еще разъ увидать красавицу-дѣвушку и кромѣ того интересно посмотрѣть, принадлежитъ ли «Ральфъ Дудлей» къ числу ея «лучшихъ друзей».

Вечеромъ, когда она сидѣла у окна, вглядываясь въ смутныя очертанія деревьевъ въ саду, сердце ея снова заныло той же странной болью, но на этотъ разъ Мона подвергла его безжалостному анализу. Долго сидѣла она, не шевелясь, съ глубокой складкой на лбу.

— А я думала, что достигла цѣли! — вырвалось у нея вдругъ. — Неужели же все было напрасно, всѣ эти годы борьбы, тоски и слезъ о немъ? Я думала, что я у цѣли, и что же въ концѣ-концовъ я не что иное, какъ самая обыкновенная, ревнивая женщина!

— Ну что? — спросила ее на другой день Люси. — Развѣ я преувеличила? Развѣ не правда, что она хороша и мила, какъ только можетъ быть дѣвушка въ наши дни?

— Да, да, — задумчиво протянула Мона.

— Какъ я рада, что вы обѣщали быть у нея въ четвергъ. Я боялась, что вы не захотите. Когда вы ушли, я взяла съ нея слово, что она пригласитъ и д-ра Дудлея.

— Люси!

— Почему же нѣтъ! Онъ мнѣ нравится, а онъ, послѣ всѣхъ ученыхъ женщинъ, съ которыми ему приходится встрѣчаться, навѣрное испытываетъ пріятное чувство, когда это прелестное простое созданіе смотритъ на него большими восторженными Лазами.

— А если она скажетъ ему, что вы ищите встрѣчи съ нимъ, вамъ это все равно?

— О, этого она не сдѣлаетъ. Я сказала ей, чтобы она даже не заикалась о «студенткахъ». А то бы онъ, пожалуй, сбѣжалъ. Мужчины не очень то охотно ходятъ въ гости, зная, что на порогѣ гостиной ихъ встрѣтитъ передовая женщина просьбой «забыть о различіи половъ». Такая перспектива имъ не особенно улыбается.

Но Мона не слушала.

— Это такое ребячество, такъ недостойно васъ! Точно школьница! Я никогда не унизилась бы до того, чтобы просить простую знакомую не передавать другому того, что я сказала.

Теперь Люси вспылила въ свою очередь.

— А если и передастъ? Великая бѣда! Точно это преступленіе — искать встрѣчи съ добрымъ и умнымъ человѣкомъ, который вдобавокъ гораздо старше меня?

Глава LII.
Пропущенный случай.

— Докторъ Дудлей, позвольте васъ представить миссъ Маклинъ.

Мона поклонилась, будто совершенно незнакомому человѣку; Дудлей сѣлъ съ ней рядомъ и съ полнымъ самообладаніемъ заговорилъ о постороннихъ вещахъ. Мона не могла бы сказать, было ли его спокойствіе естественное или напускное. Она старалась только о томъ, чтобы оказаться на высотѣ положенія, и съ полчаса живая бесѣда ихъ лилась, не умолкая.

Потомъ нѣсколько человѣкъ стали прощаться. Возникло легкое замѣшательство и на минуту Мона и Ральфъ остались одни у круглаго окна, предоставленные самимъ себѣ.

Оба разомъ умолкли; глаза ихъ встрѣтились.

— Докторъ Дудлей, что я сдѣлала? — чуть слышно выговорила Мона. Тѣ же искренніе глаза смотрѣли на него, — тѣ самые глаза, которые обманывали его, улыбаясь.

— Сдѣлали? — холодно переспросилъ онъ тономъ удивленія. — Ничего особеннаго. Я былъ такъ глупъ, что не сразу понялъ, въ какихъ мы съ вами отношеніяхъ, но я давно уже созналъ свою ошибку. Вотъ и все.

Онъ былъ недоволенъ, что она подняла этотъ вопросъ въ такую неподходящую минуту — какъ будто женщины всегда могутъ выбирать случай! — но и теперь, когда онъ говорилъ, губы его дрожали: подъ его наружнымъ спокойствіемъ скрывалась жестокая борьба. Еще, немного и ледъ быть можетъ растаялъ бы; — но она также была горда.

Какъ только миссъ Давидсонъ вернулась къ оставшимся гостямъ, она поднялась.

— Ну-съ, кажется, и мнѣ пора идти. — Я не тороплю васъ, Люси; оставайтесь, если хотите.

Она привѣтливо кивнула ему головкой съ видомъ дружелюбія, гораздо болѣе обиднаго, чѣмъ его холодность, пожала руку хозяйкѣ и ушла. Люси, само собой, пошла вслѣдъ за нею, а докторъ Дудлей остался пожинать то, что посѣялъ.

Но даже общество Люси было въ эти минуты тягостно для Моны; пройдя нѣсколько шаговъ, она подъ какимъ-то предлогомъ извинилась и свернула въ другую улицу.

Оставшись одна, она гордо выпрямилась, говоря себѣ:

— Два раза я давала ему возможность объясниться; довольно, третьяго случая пусть ищетъ самъ!

---

Нѣсколько дней спустя, вернувшись изъ госпиталя, Мона узнала, что къ ней заходилъ какой-то господинъ и сказалъ, что еще зайдетъ вечеромъ.

Мона удивилась, что онъ не оставилъ карточки.

— И фамиліи своей не сказалъ?

— Нѣтъ, м’мъ; говоритъ, не стоитъ, потомъ зайду.

Монѣ пришло въ голову, что это могъ быть м-ръ Рейнольдсъ.

— Какой онъ изъ себя, пожилой?

— О нѣтъ, м’мъ, молоденькій, высокій такой и худой.

У Моны шибче забилось сердце.

— Когда онъ придетъ, проводите его въ гостиную, — спокойно приказала она.

Она, какъ всегда, пошла на лекціи, но на этотъ разъ ей очень трудно было сосредоточить все свое вниманіе на причинахъ, разновидностяхъ и лѣченіи аневризма. Лишь только прозвенѣлъ звонокъ, возвѣщавшій объ окончаніи лекцій, она поспѣшила домой, одѣлась тщательнѣе обыкновеннаго, разставила по другому цвѣты, пообѣдала, не замѣчая, что ѣстъ, и съ книгой въ рукѣ усѣлась, въ кресло — качалку.

Но читать она не могла.

Какъ умно съ его стороны придти пряно сюда: у себя дома ей гораздо легче говорить, — наконецъ-то выяснятся всѣ недоразумѣнія.

Послышался робкій стукъ у входной двери.

— Не можетъ быть, чтобъ это былъ онъ, — сказала себѣ Мона, но тѣмъ не менѣе, заслышавъ шаги на лѣстницѣ, сердце ея сильно забилось.

Минуту спустя дверь отворилась и служанка доложила:

— М-ръ Броунъ изъ Кильвинни.

— Какъ это мило съ вашей стороны прійти навѣстить меня! — воскликнула она, идя на встрѣчу гостю.

Мона указала рукой на покойное кресло. М-ръ Броунъ сѣлъ и вытеръ лобъ широкимъ фуляромъ.

— Я пріѣхалъ въ городъ по дѣлу, — началъ онъ застѣнчиво. — М-рсъ Иссонъ дала мнѣ вашъ адресъ…

— Ахъ, вотъ что! Какъ же поживаетъ м-рсъ Иссонъ?

— Недѣли двѣ тому назадъ прихворнула было, но теперь, кажется, опять все по прежнему.

— Я пріѣхалъ только вчера вечеромъ. — Онъ посмотрѣлъ на Мону. — Я уже заходилъ къ вамъ, утромъ.

— Мнѣ сказали, что кто-то заходилъ, но я не знала, что это вы. Мнѣ очень жаль, что вамъ пришлось дважды подниматься на лѣстницу. Вы, вѣроятно, находите, что въ Лондонѣ гораздо жарче, чѣмъ въ Кильвинни?

— Теперь вездѣ жарко. — Это плохая погода для брюквы.

— Миссъ Маклинъ, — выпалилъ онъ вдругъ, — вы будете смѣяться, если я скажу вамъ, что пріѣхалъ сюда просить васъ быть моей женой. Вамъ незачѣмъ говорить мнѣ, что этого не можетъ быть, но если вамъ когда-нибудь понадобится дружба простого преданнаго вамъ человѣка, вы знаете, гдѣ искать ея.

Онъ протянулъ ей руку. Когда Мона взяла ее, глаза ея были полны слезъ.

— Вы правы, м-ръ Броунъ: этого не можетъ быть, потому что я не люблю васъ такъ, какъ васъ когда нибудь полюбитъ другая женщина. Но я очень признательна вамъ и до конца жизни буду гордиться мыслью, что такой хорошій человѣкъ пожелалъ имѣть меня своей женой.

Она проводила его до самой двери и, возвращаясь, въ первый разъ почувствовала нѣчто вродѣ презрѣнія къ доктору Дудлею.

— Какая я глупая! — убиваться изъ-за него, когда двое гораздо лучшихъ людей сдѣлали мнѣ честь просить моей руки.

Но, говоря это, она сознавала, что не вполнѣ искренна сама съ собой.

Глава LIII.
Все наружу.

Люси подыскала для матери скромную квартирку въ Блумсбёри; м-ръ Рейнольдсъ охотно согласился провести свой коротенькій лѣтній отпускъ съ женой и дочерью въ Лондонѣ. Д-ръ Алиса Бэтсонъ зашла на другой же день послѣ ихъ пріѣзда и внимательно изслѣдовала больную.

— Операція необходима, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія, — какъ всегда напрямикъ объявила она Люси, — но убиваться вамъ не изъ-за чего. Насколько можно судить, всѣ шансы благопріятные, а послѣ операціи она станетъ другимъ человѣкомъ. Я бы посовѣтовала ей съ недѣльку отдохнуть, попринимать что нибудь укрѣпляющее, чтобы набраться силы, но надолго откладывать операцію не совѣтую.

Люси была на седьмомъ небѣ.

Операція прошла удачно и, какъ только м-рсъ Рейнольдсъ начала поправляться, Люси потащила отца посмотрѣть хоть «кусочекъ жизни», какъ она выражалась.

— А знаете, Мона, я таки потащила вчера отца на лекцію доктора Дудлея, — начала она разсказывать Монѣ, когда та зашла къ нимъ навѣстить больную. — Вотъ голосъ! стоитъ цѣлаго состоянія.

— Гдѣ же онъ читалъ и о чемъ? — спросила она.

— Въ Литературномъ обществѣ. Анжела Давидсонъ дала мнѣ знать запиской. Онъ читалъ о Теннисонѣ. Это было великолѣпно. Я думала, что знаю Теннисона, но д-ръ Дудлей показалъ мнѣ его совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ. Я не все поняла, но когда онъ остановился, я почувствовала, что у меня глаза полны слезъ, а отецъ былъ такъ пораженъ, что пошелъ и познакомился съ докторомъ Дудлеемъ.

Мона ничего не сказала. Много бы дала она, чтобы услыхать эту лекцію!

— А вотъ и папка, па! разскажи Монѣ о вчерашней лекціи.

— Тебя мама зоветъ, душа моя, — сказалъ м-ръ Рейнольдсъ, ласково потрепавъ дочь по плечу, и сѣлъ у открытаго окна.

— Да, сознаюсь, я былъ пораженъ. Рѣдко встрѣтишь такую тонкую оцѣнку: я увѣренъ, что этотъ молодой человѣкъ составитъ себѣ имя. Мнѣ очень бы хотѣлось, чтобы онъ мнѣ помогъ въ моей статьѣ о Водсвортѣ, которую я пишу какъ разъ теперь, и я просилъ его зайти какъ нибудь вечеркомъ. Онъ обѣщалъ прійти, завтра, и мнѣ хотѣлось бы познакомить съ нимъ мою «старшую дочь». У васъ найдется время? Вамъ навѣрное понравится, какъ онъ говоритъ. Придете?

У Моны хватило присутствія духа ровно настолько, чтобы спросить себя, стоитъ ли скрывать свое волненіе и тотчасъ же она, съ поблѣднѣвшимъ лицомъ, повернулась къ м-ру Рейнольдсу.

— Я думаю, мнѣ лучше не приходить — прошептала она. — Я — я знаю доктора Дудлея.

Нѣтъ, нѣтъ! Можетъ быть они и встрѣтятся, но во всякомъ случаѣ не она будетъ искать этой встрѣчи.

— Какъ хотите, дорогая, какъ вамъ удобнѣе.

Мона немножко удивилась, что м-ръ Рейнольдсъ не предлагалъ никакихъ вопросовъ; она видѣла что ея исторія для него понятна вполнѣ.

---

Во все продолженіе лекціи Дудлей спрашивалъ себя, кому принадлежитъ красивая сѣдая голова, виднѣвшаяся въ среднихъ рядахъ; когда же въ концѣ вечера обладатель этой головы подошелъ поблагодарить его за испытанное наслажденіе, и пригласилъ къ себѣ, Дудлей былъ очень польщенъ этимъ приглашеніемъ.

Въ назначенный день онъ пришелъ, рано и уже при входѣ былъ пріятно пораженъ. Рейнольдсы какъ-будто привезли съ собой въ Лондонъ атмосферу своей деревенской жизни. На окнахъ цвѣли старомодные цвѣты; на бѣлоснѣжной скатерти разставлены были чай, фрукты и домашнія печенья; окна выходили въ зеленѣющій садъ. Одинъ уже видъ благородной старческой фигуры м-ра Рейнольдса, казалось, отодвигалъ въ безконечную даль всѣ мірскія заботы и суету. Въ этой небольшой, просто убранной комнаткѣ мелкіе цѣли теряли половину своей привлекательности; идеалъ же казался доступенъ и близокъ.

— Неужели я въ Лондонѣ? — спросилъ Дудлей, здороваясь съ лежавшей на диванѣ хозяйкой.

— Къ счастію, да, — улыбнулась больная. — Я очень многимъ обязана Лондону.

— Вотъ это хорошо. На него слышишь столько нареканій, что пріятно иногда освѣтить вопросъ и съ другой стороны.

Черезъ нѣсколько минутъ вошла Люси, веселая, улыбающаяся. Дудлей не замѣтилъ ея на лекціи и удивился узнавъ, что она приходится дочерью сѣдому патріарху.

— Какъ жаль, что я не пригласила сегодня Моны! — вскричала она, садясь заваривать чай.

Никто не отозвался, только м-ръ Рейнольдсъ посмотрѣлъ на своего гостя.

— Вы знаете, о комъ я говорю, — продолжала Люси, обращаясь къ Дудлею; — о моемъ другѣ миссъ Маклинъ. Вы у Давидсоновъ долго разговаривали съ ней. Не правда ли, она страшно умна?

— На рѣдкость.

Слова его не звучали насмѣшкой; но дружественная, почти дѣтская простота тона и обращенія исчезла и замѣнилась сдержанностью.

— «Цѣна ея дороже всѣхъ рубиновъ», — спокойно продекламировалъ м-ръ Рейнольдсъ.

Теперь гость въ свою очередь съ живостью вскинулъ глаза на хозяина.

Люси пользовалась каждымъ предлогомъ, чтобъ разсказать что-нибудь о Монѣ. Для домашнихъ ея это было не ново, и отецъ не прерывалъ ея, радуясь, что она безсознательно играетъ ему въ руку. Онъ не могъ опредѣлить, былъ ли тягостенъ этотъ разговоръ для доктора Дудлея, но несомнѣнно, что молодой человѣкъ былъ глубоко заинтересованъ.

— Вы знакомы съ сэромъ Дугласомъ Мунро? — неожиданно спросилъ онъ у Люси.

— О да, очень хорошо. А вы?

— Мы встрѣтились случайно года два тому назадъ, а на дняхъ я зашелъ къ нему попросить его содѣйствія для помѣщенія одного субъекта въ больницу неизлечимыхъ. Онъ былъ очень любезенъ и пригласилъ меня на завтра, у нихъ, кажется, музыкальный вечеръ.

— Непремѣнно идите. Это будетъ чудесно! Вы вѣроятно услышите пѣніе миссъ Маклинъ. У нея такой симпатичный голосъ.

Оставшись вдвоемъ въ кабинѣ м-ра Рейнольдса новые друзья мало бесѣдовали о Водсворотѣ. Каждый изъ нихъ чувствовалъ свое духовное родство другъ съ другомъ, и они говорили по душѣ, какъ рѣдко говорятъ люди съ первой, или со второй встрѣчи.

— Однако, я безсовѣстно засидѣлся у васъ, — спохватился вдругъ Ральфъ, — Надѣюсь, вы мнѣ позволите прійти еще разъ. Неумѣю сказать вамъ, какъ много вы сдѣлали для меня. Вы заставили меня почувствовать, что «лучшее еще впереди».

М-ръ Рейнольдсъ отвѣтилъ не сразу.

— Д-ръ Дудлей, — выговорилъ онъ наконецъ. — Сегодняшній вечеръ выяснилъ, что мы съ вами можемъ довѣриться другъ другу. Прежде чѣмъ вы уйдете, я долженъ сказать вамъ одну вещь. Вы знаете, что миссъ Маклинъ другъ моей дочери. Не знаю, извѣстно-ли вамъ, что и мнѣ она дорога, какъ мое родное дитя. Я приглашалъ ее сегодня прійдти къ намъ, и она отказалась. Почему она отказалась? Еслибъ вы не заставили меня уважать васъ, я не предложилъ бы вамъ этого вопроса.

Лицо Дудлея выражало самыя противоположныя чувства.

— Что она вамъ говорила обо мнѣ? — спросилъ онъ наконецъ.

— Она даже не упоминала вашего имени. — Мистеръ Рейнольдсъ съ минуту колебался, потомъ рѣшилъ поставить все на карту и продолжалъ.

— Однажды, когда я похвалилъ ее за выдержку, за то что она не измѣняетъ своему рѣшенію остаться въ Борроунессѣ, въ такой не подходящей обстановкѣ, и среди чужихъ ей по духу людей, она отвѣтила мнѣ, съ искренностью на которую мы едвали бы съ вами были способны, что тамъ не всѣ люди чужды ей по духу. Она говорила, какъ дѣвушка, которая вовсе не думаетъ ни о любви, ни о бракѣ, но для меня ея слова имѣли больше значенія, чѣмъ она сама придавала имъ.

Мистеръ Рейнольдсъ говорилъ довольно туманно, но онъ не могъ бы найти лучшаго ключа къ сердцу Ральфа. Въ душѣ Дудлея живо встали воспоминанія прежнихъ дней, идиллія въ замкѣ Маклинъ и вмѣстѣ съ тѣмъ жгучее чувство сожалѣнія.

— Я все скажу вамъ, — вскричалъ онъ. Надо же мнѣ наконецъ отвести душу, и я надѣюсь, что вы поймете… Кромѣ того я долженъ дать объясненіе кому нибудь, кто любить ее. 99 человѣкъ изъ 100 не придали бы этому никакого значенія, но для меня это было положительно все. Разъ мы въ этомъ не сошлись, то и ни въ чемъ не сойдемся. Можно разсуждать о преступленіи, но о такихъ тонкостяхъ не разсуждаютъ. Одного это задѣваетъ, другого нѣтъ, для васъ это ничего не значитъ, для меня все, — что же тутъ разсуждать? Хуже всего что я оскорбилъ ее и теперь уже не могу этого поправить. Будь она обыкновенная женщина, я бы счелъ своимъ долгомъ не обратить на это вниманія и просить ея руки; но она миссъ Маклинъ. Теперь же единственное, что я могу сдѣлать, какъ порядочный человѣкъ, оставить ее въ покоѣ и не оскорблять ея дольше.

Старый священникъ на своемъ вѣку слышалъ не мало безпорядочныхъ исповѣдей, но никогда ему не доводилось слышать такихъ безсвязныхъ рѣчей; тѣмъ не менѣе лицо его оставалось спокойнымъ. Онъ только сказалъ: — Разскажите, какъ вы встрѣтились съ ней, и гдѣ.

Мало по малу истина вышла наружу. Горько издѣваясь самъ надъ собой, Дудлей разсказалъ ему о своихъ колебаніяхъ, о томъ, какъ его смущала мысль жениться на «лавочницѣ», какъ страсть его постепенно росла и побѣждала препятствія, и слегка намекнулъ на то, что произошло въ бурную ночь, когда онъ везъ ее домой изъ лѣсу,

— И тутъ вы сказали ей, что любите ее? — Это было сказано совершенно спокойно, какъ нѣчто такое, что разумѣется само собой?

Дудлей нервно засмѣялся и краска на щекахъ его выступила ярче.

— Въ ту ночь мы оба были выше словъ. Когда электрическая искра сближаетъ двѣ сферы… Видите-ли, тогда меня угнетало чувство что я даромъ растратилъ свою жизнь; Лондонъ представлялся мнѣ чѣмъ то вродѣ искупленія, и я не считалъ себя въ правѣ просить женщину быть моей женой, пока я еще сижу на школьной скамьѣ.

— А когда вы встрѣтились съ ней въ слѣдующій разъ?..

— На другой день я уѣхалъ изъ Борроунесса. — Дудлей горько усмѣхнулся. — Мы встрѣтились съ нею уже въ Берлингтонъ-Гоузѣ. Это была преинтересная драматическая сценка, нѣчто вродѣ внезапнаго превращенія Золушки въ принцессу.

— Но вы же писали ей?

Дудлей покачалъ головой. — Я сказалъ ей еще раньше, — что буду считать себя свободнымъ человѣкомъ только въ іюлѣ послѣ окончанія экзаменовъ. Она всегда была такая чуткая; мнѣ казалось, что она пойметъ. Но когда я пріѣхалъ въ Борроунессъ, сходя съ ума, отъ желанія ее видѣть, мнѣ сказали, что ея кузина уѣхала въ Америку, а миссъ Маклинъ путешествуетъ съ друзьями по Швейцаріи!

— Но тогда наконецъ вы написали ей?

— Я не зналъ ея адреса. Да и развѣ о такихъ вещахъ можно писать! Потомъ заболѣла моя тетка, мой лучшій другъ. Она хворала долго и умерла.

М-ръ Рейнольдсъ подождалъ намного, и сказалъ:

— Когда я подумаю, сколько вы заставили выстрадать эту чуткую душу, я почти готовъ забыть, что обязанъ знаніемъ фактовъ исключительно вашей любезности.

Ральфъ посмотрѣлъ на него съ блѣдной улыбкой.

— Не щадите меня! Бейте сильнѣй!

— Я одного не могу объяснить: зачѣмъ она сказала вамъ, что ее зовутъ Маргаритой.

— О, это очень просто. Это было въ самомъ началѣ. Разговоръ былъ объ этомъ имени вообще, вотъ она и сказала, что это также и ея имя; потомъ я прочелъ его на молитвенникѣ, должно быть, молитвенникъ принадлежалъ ея матери. М-ръ Рейнольдсъ, я былъ слѣпъ и глупъ, но мнѣ все-таки кажется, что ей слѣдовало не скрывать отъ меня кто она.

— Разъ вы даете мнѣ, старику, позволеніе рубить сплеча, я позволю вамъ сказать, что вы сами не сознаете, насколько въ вашемъ негодованіи играетъ роль оскорбленная гордость, но я не желаю васъ убѣждать. Я предпочелъ бы видѣть мою «старшую дочь» женою болѣе благороднаго человѣка.

Ральфъ невольно улыбнулся.

— Это дѣйствительно называется «рубить сплеча»! Но увѣрены ли вы, что вы вполнѣ справедливы? У каждаго человѣка есть свои требованія; у меня были свои. Но я не варваръ. Ни одна женщина въ мірѣ не будетъ пользоваться большей свободой и большимъ уваженіемъ, чѣмъ моя жена.

М-ръ Рейнольдсъ всталъ и протянулъ ему руку.

— Уже полночь; я все сказалъ. Идите домой и подумайте хорошенько.

Но, выйдя изъ дому пастора, Ральфъ пошелъ не домой; онъ долго еще бродилъ по улицамъ и площадямъ, съ такимъ волненіемъ и благодарностью въ душѣ, какое онъ никогда не испытывалъ раньше.

Глава LIV.
«Къ чорту любовь».

Вернувшись изъ-за границы, леди Мунро затѣяла у себя журъ-фиксы. Съ этими журъ-фиксами возни было дѣйствительно «по горло», какъ выразилась Люси. Сэръ Дугласъ называлъ «снобизмомъ» выходить изъ рамокъ обычной жизни семьи ради пріема гостей; но — разъ дѣлать что-нибудь, такъ по крайней мѣрѣ такъ, чтобы не было хлопотъ хозяину и хозяйкѣ. Въ виду этого всѣ комнаты на Глочестеръ-Плэсѣ были на два дня предоставлены въ распоряженіе декораторовъ и обойщиковъ, взятыхъ изъ лучшаго магазина, и въ эти дни большинство домашнихъ считали за лучшее не попадаться на глаза сэръ Дугласу.

Мона не узнала квартиры тетки.

— Скорѣе, Мона! — нетерпѣливо крикнула ей Эвелина. — Люси здѣсь уже съ полчаса. Я такъ боялась, что ты опоздаешь и не увидишь комнатъ въ полномъ блескѣ. Столъ для ужина — одна мечта!

— Господи помилуй! — въ благоговѣйномъ ужасѣ зашептала Люси, когда Мона сбросила съ себя накидку. — Какая она импозантная! Почище Маріи Стюаръ, идущей на эшафотъ. Я кажется никогда еще не видала васъ въ черномъ. Еслибъ вы были немножко щедрѣе и показали бы, какъ слѣдуетъ, вашу лебединую шейку и ручки, это было-бы само совершенство.

— Дѣло въ томъ, — засмѣялась Мона, — что я уже не молода и могу казаться моложавой только когда возлѣ меня нѣтъ семнадцатилѣтнихъ; это мнѣ пришло въ голову только недавно и я рѣшила, какъ Вальтеръ Скоттъ, перейти «на другую линію».

Черезъ часъ залы были полны гостей.

На вечеръ приглашено было нѣсколько профессіональныхъ пѣвцовъ и пѣвицъ, но, когда большинство отправились ужинать, и гостиная, гдѣ стоялъ рояль, опустѣла, сэръ Дугласъ попросилъ Мону спѣть.

— Дайте немножко отдохнуть нашимъ нервамъ. Спойте эту маленькую вещицу Бетховена.

Мона сѣла за рояль.

«Но если твой обѣтъ сталъ тяготить тебя, хотя бы я плакалъ о тебѣ, не приходя».

Дверь была открыта и, лишь только послѣдніе скорбные звуки замерли въ воздухѣ, Мона увидала въ зеркалѣ, мужскую фигуру на порогѣ…

Выраженіе лица ея мгновенно измѣнилось; она взяла нѣсколько вызывающихъ, звонкихъ аккордовъ и запѣла причудливую, пикантную пѣсенку Мура.

Она пѣла съ большимъ одушевленіемъ и, когда кончила, раздался градъ апплодисментовъ.

Ральфъ едва вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ. Неужели она думала о немъ? Неужели это его любовь принесла ей сердечную боль и тоску? Пока она пѣла, онъ вѣрилъ въ это, но теперь, когда онъ взглянулъ на нее, такое предположеніе показалось ему только смѣшнымъ.

Что за хамелеонъ эта дѣвушка! Послѣ вчерашняго разговора съ м-ромъ Рейнольдсомъ, онъ все время представлялъ ее себѣ съ этимъ смущеннымъ полудѣтскимъ выраженіемъ лица, съ этимъ робкимъ вопросомъ на устахъ: «Докторъ Дудлей, что я сдѣлала?» И вотъ она передъ нимъ, холодная, блестящая, вполнѣ владѣющая собой, окружена толпою мужчинъ и повидимому чувствуетъ себя съ ними легко и свободно.

— Мона, что съ вами? — сказалъ сэръ Дугласъ, взявъ ее за руку. Какъ мило измѣнилось вдругъ ея лицо!

— Не сердитесь, дядя милый! — шепнула она, ласкаясь. — Весь вечеръ мы слушали сантиментальные романсы. Въ концѣ концовъ это надоѣло всѣмъ до тошноты.

— Объ этомъ мы поговоримъ въ другой разъ. А теперь идите ужинать.

Дудлей поспѣшилъ скрыться въ сосѣднюю комнату. Онъ положительно ревновалъ къ сэръ Дугласу.

— Какого чорта я пришелъ сюда? — говорилъ онъ себѣ, окидывая взоромъ море незнакомыхъ лицъ. Онъ не хотѣлъ сознаться даже самому себѣ, что пришелъ сюда въ надеждѣ поговорить и объясниться съ Моной. Въ эту минуту онъ замѣтилъ въ толпѣ фигурку Люси Рейнольдсъ, и подошелъ къ ней.

— Ахъ, докторъ Дудлей, какъ я рада васъ видѣть!

Это было очень утѣшительно, и Ральфъ опустился на свободный стулъ рядомъ съ нею.

— У васъ здѣсь много знакомыхъ?

— Не особенно. Это вѣдь не мой кругъ;

— И не мой тоже. Такъ отрадно встрѣтить знакомое лицо.

— Вы видѣли миссъ Маклинъ?

— Я слышалъ ея пѣніе. Она такъ окружена…

— Да, вѣдь она здѣсь все равно, что дочь.

— Могу я имѣть удовольствіе вести васъ къ ужину?

— Благодарю васъ; я уже обѣщала м-ру Лесли. Вотъ онъ идетъ.

И Ральфъ снова остался одинъ. Онъ не могъ заставить себя уйти отсюда, не увидавъ еще разъ Моны. Въ эту минуту онъ замѣтилъ въ толпѣ своего друга, Мельвиля и съ удивленіемъ окликнулъ его:

— Какъ вы попали сюда?

— Другъ мой, будь я менѣе хорошо воспитанъ, я отвѣтилъ бы вамъ тѣмъ же вопросомъ. Но я хочу остаться вѣренъ отличающей меня любезности. Я здѣсь во-первыхъ потому, что питаю безнадежную страсть, къ леди Мунро, во-вторыхъ потому, что мои кузины были такъ добры, и захватили меня съ собой.

— Я не зналъ, что вы знакомы съ Мунро.

— Наше знакомство шапочное. Впрочемъ, леди Мунро достаточно увидѣть разъ… Эта женщина — совершенство, по крайней мѣрѣ, я такъ думалъ, пока меня не представили ея племянницѣ. Поразительная дѣвушка!

Ральфъ молчалъ.

— Вы видѣли ее, когда она пѣла?

— Я слышалъ.

— Нѣтъ, надо было видѣть ее. Когда она пѣла ту первую вещь, лицо ея совершенно преобразилось.

Вошла Мона подъ руку съ дядей. Она была дѣйствительно очень окружена и найти случай заговорить съ ней было не легко. Ральфъ же блѣднѣлъ отъ волненія. Теперь, когда онъ убѣдился, что причинилъ не мало ненужныхъ страданій себѣ, а можетъ быть и ей, ему трудно было бы встрѣтиться даже съ помощницей миссъ Симпсонъ, и тѣмъ болѣе съ этой свѣтской женщиной, которая даже не замѣчала его присутствія.

Тѣмъ не менѣе онъ ждалъ случая я, какъ только Мона встала, собравшись съ духомъ подошелъ къ ней:

— Миссъ Маклинъ, вы позволите мнѣ проводить васъ до кареты?

— Очень вамъ благодарна, — сказала она просто; — я обѣщала остаться здѣсь ночевать.

Ральфъ прикусилъ губы. Нѣтъ, она очевидно не думала о немъ, когда пѣла.

Они обмѣнялись нѣсколькими ничего не значущими фразами, но въ такой толпѣ невозможно было вести разговоръ, и Ральфъ скоро оставилъ попытки. Теперь уже, слава Богу, не долго ждать. Завтра онъ увидитъ ее одну!

Завтра она будетъ одна, вдали отъ всей этой толпы и шума, завтра онъ пойдетъ къ ней и скажетъ все, что надо сказать.

Глава LV.
Наконецъ-то!

Ни Ральфъ, ни Мона не могли уснуть въ эту ночь.

М-ръ Рейнольдсъ ничего не сказалъ своей «старшей дочери» о своемъ разговорѣ съ Дудлеемъ, но лицо и обращеніе Ральфа на вечерѣ были сами по себѣ достаточно краснорѣчивы, и Мона поняла, что въ его чувствахъ къ ней произошла большая перемѣна — къ лучшему, или къ худшему, она еще не знала.

— Господи, не дай мнѣ потерять мою гордость! Ничто не можетъ оправдать его поведенія. Онъ обошелся со мной жестоко — жестоко!

На другой день, послѣ вечера она обѣщала пріѣхать погостить къ знакомымъ въ Сёрбитонъ и рѣшила сдержать обѣщаніе, хотя ей очень не хотѣлось покидать Лондонъ именно въ это время.

Такимъ образомъ, когда Ральфъ, около часу, постучалъ у ея дверей, ему сказали, что Мона уѣхала въ деревню до понедѣльника. Онъ опоздалъ всего на нѣсколько минутъ. Адреса она не оставила, но служанка слышала, какъ она велѣла извозчику ѣхать на станцію Ватерлоо.

Минуту спустя, Ральфъ мчался въ наемной коляскѣ туда же. Онъ такъ, въ своемъ безуміи, потерялъ уже слишкомъ много времени. Онъ не хочетъ ждать больше ни минуты.

На крыльцѣ вокзала онъ встрѣтилъ Люси.

— Мона уѣзжаетъ въ Сёрбитонъ, — сообщила она.

— Одна?

— Одна.

— Благодарю васъ.

Не прибавивъ ни слова, онъ приподнялъ шляпу и повернулся. Онъ, какъ школьникъ, проталкивался сквозь толпу и нагналъ предметъ своихъ поисковъ у самой кассы.

— Два билета перваго класса до Сёрбитона! — крикнулъ онъ, прежде чѣмъ Мона успѣла раскрыть ротъ.

— Одинъ билетъ третьяго до Сёрбитона, — съ достоинствомъ сказала Мона, хотя сердце ея билось до боли.

— Не торопитесь, сэръ, — успокаивалъ кассиръ, кладя штемпель сначала на билетъ Моны. Осталось еще три минуты.

Дудлей нагналъ дѣвушку за платформѣ.

— Я взялъ для васъ билетъ. Вы поѣдете со мной.

Это звучало скорѣе приказаніемъ, чѣмъ просьбой.

— Очень вамъ благодарна; я никогда не ѣзжу въ первомъ классѣ.

— А сегодня поѣдете.

Вмѣсто отвѣта она отворила дверь вагона третьяго класса.

Дудлей закусилъ губы, — потомъ улыбнулся.

— Вы предпочитаете вагоны для курящихъ?

Мона нервно разсмѣялась, перешла къ слѣдующему вагону и, не говоря ни слова, вошла.

Ральфъ рвался войти вслѣдъ за нею, но былъ такъ благоразуменъ, что удержался.

Съ изысканной любезностью онъ помогъ ей войти; заперъ дверь, приподнялъ шляпу и отошелъ.

Мона страшно поблѣднѣла.

— Я не могу иначе, — говорила она себѣ. — Онъ былъ жестокъ со мной, и пусть онъ не воображаетъ, что я могу забыть это въ одну минуту.

Но если бы Ральфъ могъ видѣть выраженіе ея лица, у него, вѣроятно, стало бы легче на сердцѣ.

Поѣздъ двигался страшно медленно, но, должно, быть, счастливая звѣзда Ральфа была въ то время въ зенитѣ, такъ какъ передъ самымъ отходомъ, въ вагонъ, гдѣ Мона сидѣла одна, ворвалась цѣлая компанія рабочихъ. Не имѣя намѣренія обидѣть ее, они тѣмъ не менѣе громко разговаривали и хохотали, плевали на полъ и курили трубки, причемъ отъ всѣхъ несло водкой.

На первой же станціи Ральфъ отворилъ дверь.

— Здѣсь очень тѣсно, — сказалъ онъ, тономъ холодной любезности. — Въ сосѣднемъ вагонѣ просторнѣе. Вы не находите, что лучше было бы перейти?

— Благодарю васъ.

Мона встала и взяла его подъ руку.

«Только бы моя гордость не измѣнила мнѣ!» — мысленно повторяла Мона, но въ то же время чувствовала, какъ тогда, въ лѣсу, подъ занесенными инеемъ соснами, что почва ускользаетъ изъ-подъ ея ногъ.

Ральфъ пропустилъ ее впередъ, вошелъ самъ и заперъ дверь. Стукъ этой затворяющейся двери для обойть былъ полонъ значенія.

Пока поѣздъ не тронулся, оба молчали.

— Вамъ нечего было такъ избѣгать разговора со мной, миссъ Маклинъ, — выговорилъ, наконецъ, Ральфъ. — Я хотѣлъ только попросить у васъ прощенія.

Кровь волной залила все ея лицо; она протянула руку.

— О, докторъ Дудлей, простите и вы меня!

— Я гораздо болѣе васъ достоинъ порицанія, но это ничего не значитъ. Скажите мнѣ, какъ это вышло? Развѣ наша дружба ничего для васъ не значила? Развѣ я не имѣлъ права на вашу откровенность? Не смотрите въ окно; смотрите мнѣ въ глаза.

— Докторъ Дудлей, вы такой чуткій, такой умный; — развѣ вы не понимаете? Кузина просила меня никому не говорить, что я изучаю медицину, и я обѣщала. Въ это время мнѣ даже въ голову не приходило, что мнѣ можетъ захотѣться сказать это кому-нибудь — тамъ, и… и — до той ночи въ лѣсу — я не знала… И еще — я одно только скажу въ свое оправданіе. Вы представить себѣ не можете, какъ мнѣ трудно было высказаться; вы же сами не давали мнѣ возможности; вы сразу и безусловно повѣрили, что я именно то, чѣмъ кажусь.

По мѣрѣ того, какъ она говорила, лице его постепенно прояснялось, но при послѣднихъ словахъ онъ сдвинулъ брови и почти простоналъ:

— Перестаньте! — но тотчасъ же поправился: — Нѣтъ, говорите. Я беру назадъ свои слова; говорите, что хотите. Ваше отношеніе ко мнѣ гораздо мягче, чѣмъ того заслуживаетъ мой безграничный эгоизмъ.

— То не былъ эгоизмъ, — возразила Мона, мгновенно овладѣвая собой и кокетливо покачавъ головкой. — Это былъ комплиментъ моему умѣнью выдерживать принятую на себя роль, и я была бы страшно обижена, еслибъ вы сказали мнѣ, что я не соблюла законовъ перспективы.

Теперь пришла его очередь исповѣдываться, а онъ не любилъ ничего дѣлать вполовину.

— Въ теченіе нашего знакомства, миссъ Маклинъ, — началъ онъ нѣсколько приподнятымъ тономъ, — вы знали меня, такъ сказать, въ трехъ видахъ — снобомъ, безумцомъ и ребенкомъ.

— Въ теченіе нашего знакомства, — съ живостью перебила Мона, — я знала васъ въ трехъ видахъ: учителемъ, другомъ и…

— И?

Она засмѣялась. — Не могу вспомнить. Не знаю…

Въ глазахъ его загорѣлся огонь.

— Не знаете? — выговорилъ онъ съ дрожью въ голосѣ.

Онъ всталъ, простирая къ ней руки.

Мона хотѣла было засмѣяться, но смѣхъ замеръ у нея на устахъ; она ничего не сознавала, кромѣ магнетизма его присутствія; онъ страстно сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ. Голова ея запрокинулась назадъ; прелестныя гордыя губы, еще не знавшія поцѣлуевъ, покорно слились съ его губами.

О, любовь человѣческая! — что ты такое? — прекраснѣйшій ли ангелъ Божій, или блуждающій огонекъ, посланный лишь для того чтобъ освѣтить призрачнымъ свѣтомъ нашъ краткій путь земной? Не знаю. Знаю только, что поцѣлуй Ральфа разлился жгучимъ трепетомъ по всему существу Моны, пробудилъ въ немъ тысячу отголосковъ, спавшихъ дотолѣ, и что въ этотъ моментъ души ихъ были полны счастьемъ.

Глава LVI.
На рѣкѣ.

Монѣ такъ и не суждено было побывать въ этотъ день въ Сёрбитонѣ. Съ Клопгэмской соединительной станціи она послала телеграмму пріятельницѣ и оттуда вмѣстѣ съ Ральфомъ поѣхала въ Ричмондъ.

— Позвольте мнѣ покатать васъ по рѣкѣ, — просилъ онъ. — О Мона, Мона, Мона! Неужели вы та самая простая, сердечная дѣвушка, которую я зналъ въ замкѣ Маклинъ? Это слишкомъ хорошо чтобъ быть возможнымъ. Кстати, замокъ Маклинъ теперь ваша собственность, и навсегда. Права моей принцессы оспаривать некому, кромѣ чаекъ.

Онъ усадилъ ее въ лодку, сѣлъ въ весла и выѣхалъ на середину рѣки.

Маленькая лодочка понеслась, какъ стрѣла.

Мона смѣялась, довольная; у нея духъ захватывало отъ быстраго движенія.

— Довольно, докторъ Дудлей, — сказала она, наконецъ. — Вы совсѣмъ измучитесь.

Онъ сильнѣе прежняго налегъ на весла.

— На это имя я не отзываюсь.

— Остановитесь, пожалуйста.

— Кто долженъ остановиться?

Наступила минутная пауза. Мона густо покраснѣла и чуть слышно выговорила: — Ральфъ.

Раздался всплескъ воды; весла застыли на полувзмахѣ, и Ральфъ съ тихимъ радостнымъ смѣхомъ наклонился впередъ. Вдругъ онъ вздохнулъ.

— Вчера вы даже не замѣтили меня, Мона.

— Будто?

— Замѣтили?

Но тамъ, гдѣ начинается языкъ взглядовъ и улыбокъ, историку лучше положить перо. Все, что онъ могъ бы сказать и безъ того запечатлѣно въ памяти тѣхъ, кто жилъ и любилъ.

Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы нашимъ влюбленнымъ не хватало словъ. Имъ столько нужно было наверстать, столько сказать другъ другу: — но для посторонняго рѣчи ихъ врядъ ли были бы понятны. Они то смѣялись надъ разными мелкими фактами изъ жизни въ Борроунессѣ, то обмѣнивались воспоминаніями дѣтства, то совѣтовались относительно труднаго случая въ госпиталѣ.

Лѣтній день былъ дологъ и безоблаченъ. Для Ральфа и Моны это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ дней, когда чаша счастья полна черезъ край и земное блаженство граничитъ съ блаженствомъ небеснымъ. Каждая мелочь жизни пріобрѣтала значеніе — теперь, когда они переживали ее вдвоемъ; каждое ласковое слово и взглядъ сулили въ будущемъ безконечную радость.

— Я зайду на минутку къ м-ру Рейнольдсу, — сказалъ Ральфъ, когда они, уже въ сумеркахъ, возвращались домой. — Когда я могу застать вашего дядю?

— Я думаю, лучше всего въ понедѣльникъ утромъ, — не слишкомъ рано. Надо предупредить васъ относительно сэръ Дугласа. Онъ не опекунъ мой; два года тому назадъ я даже совсѣмъ не знала его; но потомъ, все это время, онъ былъ несказанно добръ ко мнѣ. Чтобы онъ ни сказалъ вамъ — а я боюсь, что онъ наговоритъ вамъ много непріятнаго, — не ссорьтесь съ нимъ.

Дѣйствительно, въ понедѣльникъ, когда Ральфъ пришелъ просить руки Моны, сэръ Дугласъ забылся такъ, какъ непозволительно забываться джентльмену, если только онъ не англо-индійскаго происхожденія.

Лишь только гость скрылся за дверью, сэръ Дугласъ взялъ шляпу и отправился къ Монѣ.

— Неужели правда, что вы хотите выйти замужъ за этого господина?

Мона разсказала ему, какъ молодой и талантливый врачъ влюбился въ деревенскую лавочницу.

— Ну еще бы! Хорошъ молодчикъ! повѣришь, что вы на самомъ дѣлѣ лавочница! — Счастье его, что онъ не вздумалъ сказать это мнѣ — я бы столкнулъ его съ лѣстницы. — Кто онъ такой? Д-ръ Дудлей? Я никогда не слыхалъ этой фамилій.

— Боюсь, что я далеко не авторитетна по части родословныхъ, — улыбаясь, сказала Мона.

Сэръ Дугласъ до конца твердилъ, что онъ не понимаетъ, что Мона нашла въ этомъ мальчишкѣ; но мало по малу онъ долженъ былъ сознаться, что могло выйти и хуже. По крайней мѣрѣ она будетъ жить въ Лондонѣ и на глазахъ у него, сэръ Дугласа.

— Очень рада, что у васъ обоихъ хватило здраваго смысла поторопиться съ развязкой, — флегматически заявила Люси, когда Мона сообщила ей новость.

— Вы хотите сказать, что вы подозрѣвали?

— Подозрѣвала! Очень мило! Я вамъ скажу, что для моего собственнаго душевнаго спокойствія хорошо, что я подозрѣвала. «Когда я была дитятей, я разсуждала, какъ дитя», но — я давно переросла всѣ эти глупости. Я, да-съ, я буду рередовой женщиной, а не вы. Когда вы и Дорисъ съ головой уйдете въ пеленки, я буду позировать въ роли мученицы, или вести на приступъ отважныхъ бойцовъ!

Глава LVII.
Сватовство fin do siècle.

Свадьбу рѣшено было сыграть въ октябрѣ слѣдующаго года, послѣ того, какъ Мона и Ральфъ оба сдадутъ экзаменъ на доктора медицины; въ теченіе же остающихся пятнадцати мѣсяцевъ влюбленные рѣшили всецѣло посвятить себя занятіямъ и, если возможно, забыть, что они — женихъ и невѣста.

— Я ни за что на свѣтѣ не хочу провалиться на послѣднемъ экзаменѣ, — сказала Мона черезъ недѣлю послѣ обрученія, — а если такъ будетъ продолжаться, я непремѣнно провалюсь. Право, мнѣ, кажется, лучше уѣхать въ Эдинбургъ, къ Колькхунамъ, и заниматься тамъ.

Это оказалось, однако, излишнимъ, такъ какъ Дудлей былъ назначенъ врачемъ-интерномъ въ госпиталѣ св. Кунигунды, — что оставляло ему мало времени на занятія и еще меньше на развлеченія.

Женихъ съ невѣстой рѣдко видѣлись чаще одного раза въ недѣлю, и то Мона потребовала, чтобы при встрѣчахъ они держали себя просто, какъ друзья и товарищи.

— Твое желаніе — законъ. Зато и закутимъ же мы когда-нибудь послѣ всей этой экономіи!

Сомнѣваюсь, однако, чтобы періодъ «жениховства» доставилъ кому бы то ни было больше удовольствій, чѣмъ Ральфу. Въ пожатіи руки Моны, не болѣе чѣмъ дружескомъ пожатіи, была особая неуловимая прелесть, и чѣмъ меньше ему давали, тѣмъ больше онъ цѣнилъ это немногое.

Такъ прошла зима и наступило снова лѣто. Однажды, послѣ долгой дружеской бесѣды съ Дорисъ, пріѣхавшей въ Лондонъ готовиться къ свадьбѣ, которая должна была состояться въ августѣ, Мона сидѣла въ своей комнатѣ, погруженная въ глубокую задумчивость, какъ вдругъ ее вывелъ изъ забытья знакомый стукъ въ дверь.

— Войдите! — крикнула она. — О Ральфъ, какъ хорошо, что ты пришелъ! Я сейчасъ заварю тебѣ свѣжаго чаю.

— Благодарю, моя дорогая, не надо. Сегодня мой выходной день, и я не могъ приняться за работу, не повидавшись съ тобой.

— А я, къ стыду своему, ровно ничего не дѣлала. Дѣло въ томъ — что я «во грустяхъ».

— Экзаменаціонная лихорадка?

— Хуже, гораздо хуже. Видишь-ли, милый, сдѣлаться практикующимъ врачемъ — вѣдь это значитъ взять на себя громадную отвѣтственность, и выйти замужъ — тоже, и вотъ мысль объ этихъ двухъ отвѣтственностяхъ положительно угнетаетъ меня.

— Но, другъ мой, мы начнемъ съ того, что поѣдемъ заграницу и отдохнемъ хорошенько; а затѣмъ когда вернемся, при всѣхъ нашихъ блистательныхъ дарованіяхъ, не думаю, чтобъ у насъ сразу оказалась большая практика.

— Меня не страшить перспектива щупать пульсы, измѣрять температуру и даже грѣть твои туфли у камина. Не это меня пугаетъ. Пойми, до сихъ поръ я жила безъ всякой отвѣтственности, «по-цыгански», а теперь обо всемъ надо будетъ имѣть опредѣленное мнѣніе и высказывать его, въ каждомъ вопросѣ подавать свой голосъ за или противъ. Ральфъ, сядь пожалуйста! Не здѣсь, по ту сторону камина. Знаешь, я была какъ-то на митингѣ по вопросу объ избирательныхъ правахъ женщинъ и — ушла, не подписавъ петиціи. Но на другой день мнѣ случилось подслушать разговоръ двухъ молоденькихъ борынь, обсуждавшихъ тотъ же вопросъ.

«Я не могу интересоваться движеніемъ, исключающимъ половину рода человѣческаго», — говорила одна.

«А я, пока жива, всегда буду предпочитать, чтобы не я сама, а мужчина отворялъ мнѣ дверь, когда я выхожу изъ коминаты, или закрывалъ окно, когда сквозитъ».

— Я ничего не сказала, но надѣла шляпку и пошла подписывать петицію.

— И подписала?

— Коварный вопросъ! Нѣтъ, не подписала. Я вспомнила, что прирожденное право учащагося — не дѣлать окончательныхъ выводовъ; но теперь это ужъ не поможетъ. Серьезно, дорогой мой, мнѣ кажется иногда, можетъ быть по невѣдѣнію — что мы, женщины переходимъ теперь черезъ бездну по очень хрупкому мостику и прошли всего полдороги. Берегъ, лежащій впереди, представляется намъ вблизи не совсѣмъ такимъ, какимъ рисовало его наше воображеніе, но все же въ общемъ привлекательнѣй того, который остался позади. Что дѣлать? Мы знаемъ, что въ жизни нѣтъ возврата, да и на мосту нельзя стоять вѣчно. Что же дѣлать? Еслибъ меня спросили, я не съумѣлабы даже посовѣтовать. Мое собственное мнѣніе по этому вопросу представляетъ большой вопросительный знакъ. Только будущее покажетъ, чѣмъ разрѣшится женскій вопросъ, а пока — надо класть фундаментъ для будущаго.

Мона начала полушутя, но скоро увлеклась, и теперь лицо ея носило печать напряженной серьезной думы. Дудлей любилъ у нея это выраженіе, любилъ слѣдить за работой ея мысли, за формировкой ея сужденій. Это можетъ быть еще больше интересовало его, потому что другой интимности, кромѣ духовной, она не допускала.

— Не забывай, — возразилъ онъ, — что въ каждомъ движеніи есть переходныя стадіи. Даже голосъ человѣческій, въ извѣстный періодъ, пока еще не выработался его настоящій звукъ, звучитъ то хрипло, то рѣзко, но вѣдь не бываетъ же, чтобы взрослые люди говорили, какъ подростки.

— Правда, — сказала Мона и улыбнулась ему, потомъ вздохнула и закинула руки за голову.

— А знаешь, великое дѣло первому вскочить на валъ! И знаешь тѣмъ, которыя уже вскочили, тѣмъ легче. Не трудно сказать: «я здѣсь стою и останусь здѣсь», когда не изъ чего выбирать. Но страшно если піонерки утратятъ вѣру на серединѣ моста… Если нельзя прибавить имъ силы, надо по крайней мѣрѣ хоть не ослаблять ихъ. Ты скажешь, что это миссія отрицательная? Это правда, но зато это всякому доступно, это — дѣло «подъ рукой». И если мы, силою своего вліянія, сдѣлаемъ дѣвушекъ здоровѣй, добрѣй и разумнѣе, этимъ мы во всякомъ случаѣ не затормозимъ женскаго дѣла.

— Несомнѣнно. И кромѣ того избавимся отъ необходимости подавать свой голосъ. Какъ видишь, я возвращаюсь къ исходной точкѣ нашего разговора.

Мона засмѣялась.

LVIII.
Въ Аркадіи.

Былъ декабрьскій вечеръ. Солнце сіяло съ безоблачнаго неба надъ оливковыми лѣсами Бордигеры. Ральфъ лежалъ на террасѣ и смотрѣлъ вверхъ на вѣтви и листья, сплетавшіяся надъ его головой. Воздухъ дышалъ ароматомъ; моря не было видно, но близость его живо чувствовалась. Ральфъ отдыхалъ всѣмъ своимъ существомъ; ему казалось, что бурный потокъ его жизни слился съ океаномъ безконечнаго довольства и покоя. Честолюбіе и стремленія на время замерли въ немъ; онъ жилъ настоящимъ, не оглядываясь ни впередъ, ни назадъ!

Трескъ сухой вѣтки заставилъ его обернуться.

— Иди сюда, моя радость. Я уже съ полчаса прислушиваюсь къ звуку твоихъ шаговъ.

— Ты слишкомъ рано началъ, — засмѣялась Мона, садясь возлѣ него и гладя его руку. — Я опоздала всего на нѣсколько минутъ. Меня задержала почта.

— Надѣюсь, писемъ нѣтъ!

— Цѣлыхъ два — отъ Дорисъ и отъ тети Белль.

— Кстати, Ральфъ, сегодня вечеромъ у насъ въ отелѣ танцуютъ. Лицо его омрачилось.

— Ты любишь танцовать?

— Даже очень. Отчего ты на приглашаешь меня на первый вальсъ?

— Оттого, что я совсѣмъ не умѣю танцовать. Ты потеряла бы ко мнѣ всякое уваженіе, если бы увидѣла, какъ меня «водятъ» въ кадрили…

— Ты думаешь? Испытай меня!

Что это было за чудное лицо, когда ему позволялось выражать все, что проносилось въ душѣ. Ральфъ нѣжно взялъ его въ обѣ руки, чтобы лучше любоваться имъ, но черезъ минуту вдругъ отвернулся. Мысль о предстоящей вечеринкѣ страшно тяготила его. Въ одномъ отелѣ съ ними жило нѣсколько англичанъ, съ которыми Мона часто встрѣчалась въ Лондонѣ, и думать, что она будетъ танцовать съ ними, было для него положительно пыткой.

Полно, не глупи! — говорилъ онъ самъ себѣ; — не вздумай разыгрывать ревниваго мужа. Но вечеромъ, войдя въ salon и съ болью въ сердцѣ замѣтивъ, какое впечатлѣніе произвело на всѣхъ появленіе Моны, онъ готовъ былъ отдать два года жизни за то, чтобы умѣть вальсировать.

Въ то же время онъ старался дѣлать видъ, что ему весело, заговорилъ съ знакомыми и вдругъ обрывалъ фразу на полусловѣ. До него явственно донеслось:

— Могу я имѣть честь просить васъ на этотъ вальсъ, м-риссъ Дудлей? И также явственно донесся отвѣтъ Моны.

— Благодарю васъ, но я вальсирую только съ мужемъ. Позвольте васъ представить миссъ Роджерсъ.

Нѣсколько минуть спустя Дудлей направился къ тому мѣсту, гдѣ сидѣла его жена съ видомъ человѣка, абсолютно отданнаго во власть женщины. Шумъ и яркій свѣтъ бальной залы были для него нестерпимы… Не говоря ни слова, онъ предложилъ руку женѣ, Мона молча взяла его подъ руку. Онъ окуталъ ей плечи легкой бѣлой шалью, и они вышли въ прохладный, залитый луннымъ свѣтомъ, садъ.

— Правда, здѣсь лучше? — спросилъ онъ.

— Конечно. Я предпочла бы остаться съ тобою тамъ, чѣмъ гулять здѣсь одна.

— Мона, это правда? — то, что ты сказала этому господину?

— Что я вальсирую только съ мужемъ? Ахъ ты мой глупенькій! Да неужели же ты думаешь, что хоть одинъ мужчина обнималъ меня послѣ того, какъ ты обнялъ меня тамъ, въ лѣсу? Вѣдь это было первый разъ…

Онъ сжалъ ее въ объятіяхъ, горячо, страстно.

— Сердце мое, мнѣ такъ жаль, что я не умѣю танцовать. Я попробую выучиться, когда мы вернемся въ городъ.

Мона тихонько засмѣялась и поднесла его руку къ губамъ.

— Какъ хочешь, милый. Я лично думаю, что твоя жена уже слишкомъ стара для такихъ суетныхъ развлеченій. А впрочемъ, она рада всякому предлогу быть въ твоихъ объятіяхъ.

— Въ такомъ случаѣ наши вкусы совпадаютъ. Тебѣ не холодно? Не вернуться ли намъ домой?

— Да, вернемся; у насъ такъ уютно въ гостиной, и знаешь, Ральфъ, — ты, пожалуйста, не думай, чтобъ я была такая охотница танцовать. Когда-то, въ юности, я любила танцы и теперь подумала, что пріятно было бы провальсировать съ тобой, но ты правъ: такъ въ тысячу разъ лучше.

— Еще бы! Развѣ кто-нибудь можетъ замѣнить мнѣ тебя, даже какъ собесѣдницу. Я такъ люблю слушать, когда ты говоришь, высказываешь свои взгляды. Развѣ это не восхитительно, что мы такъ мало знаемъ другъ друга?

Мона опять тихонько засмѣялась и вдругъ стала серьезна.

— Я надѣюсь, что черезъ двадцать лѣтъ ты скажешь — какъ это восхитительно, что мы такъ хорошо знаемъ другъ друга!

— Я и теперь готовъ сказать это, отъ всего сердца! Но пойми, жизнь вдвое интереснѣе, когда живешь вдвойнѣ: каждая картина, книга, каждая мелочь жизни волнуетъ меня, какъ лотерея, пока я не услышу твоего мнѣнія.

Мона провела рукой по его волосамъ.

— Въ такомъ случаѣ надѣюсь, что ты и черезъ двадцать лѣтъ будешь говоришь: — Какъ восхитительно, что мы такъ мало знаемъ другъ друга!

— О Мона, ты настоящая женщина — «самое измѣнчивое изъ всѣхъ существъ».

— Это лучшая похвала вашему полу. Измѣнчива и подвижна, — какъ море! Когда я встрѣчаюсь съ тобой, я никогда не знаю заранѣе, кого я увижу, — философа ли съ возвышеннымъ и благороднымъ умомъ, серьезнаго ли ученаго, — блестящую свѣтскую женщину, или простую, нѣжную, матерински участливую, — безпечную ли, шаловливую дѣвушку, или кроткое дитя. И не знаю, которая изъ нихъ нравится мнѣ больше другихъ. Когда же мнѣ нужно нѣчто большее, прежде чѣмъ я успѣю кликнуть, она уже здѣсь, моя жена, «сильная, нѣжная и вѣрная, какъ сталь».

Мона не отвѣтила. Она знала, что когда-нибудь придетъ, и ея чередъ. Они были слишкомъ близки духовно, чтобы обмѣниваться комплиментами.

Они, молча, вернулись домой.

— О Мона, любовь моя, — сказалъ Дудлей, подбрасывая въ огонь, связку оливковыхъ вѣтвей, — какъ хитро поступаютъ тѣ женщины, которыя повинуются своимъ мужьямъ!

Мона не сразу отвѣтила. Она сѣла за бѣлый коврикъ у его ногъ и взяла его руку въ свои.

— Повиноваться легко, когда любишь — я никогда не думала, что это такъ легко. Но это опасно. Страсть проходитъ; традиція повиновенія остается и тяготитъ; — и вотъ открытая дверь для всякихъ золъ и напастей. Никогда не заставляй меня повиноваться тебѣ, Ральфъ!

— Дорогая моя! Ужели ты думаешь, что я промѣняю всѣ тонкіе нюансы твоего такта и чуткости на пошлое вульгарное повиновеніе? Боже избави! Я не такъ слѣпъ и глупъ. И не говори, что страсть проходитъ, Мона. Я не знаю, что я чувствую къ тебѣ, но въ это чувство я вложилъ все лучшее, что есть въ моей душѣ. Оно не можетъ умереть.

— Ральфъ, мы съ тобой не мальчикъ и дѣвочка; намъ нельзя быть расточительными въ любви. Любовь — растеніе. Оно растетъ, гдѣ ему вздумается, не саженнымъ. Его топчутъ ногами, — оно разростается еще пышнѣй; его косятъ, срѣзываютъ, вырываютъ съ корнемъ, но не могутъ уничтожить; оно кажется безсмертнымъ. Тогда наконецъ говорятъ: «Ты не простая трава; ты чудный цвѣтокъ. Расти свободно, на радость душѣ моей», но съ этой минуты его уже нельзя оставить расти на свободѣ, иначе оно по немногу завянетъ и сгинетъ. Его надо поливать, ходить за нимъ, беречь и лелѣять чудесный цвѣтокъ, и тогда…

— И тогда?

— Тогда онъ разростется въ роскошное дерево и будетъ жить вѣчно.

— Аминь! Мона, откуда ты знаешь все это? Кто научилъ тебя такъ судить о любви?

— Она улыбнулась.

— У меня было время подумать, послѣ той ночи, въ лѣсу, И потомъ — мои друзья часто выбирали меня своей повѣренной. Такъ легко подмѣчать ошибки другихъ.

Глава LIX.
Товарищи.

Опять декабрь, но какая перемѣна! Снаружи — жестокій холодъ и ливень. Внутри — яркій огонь, привѣтливыя лица, тепло, уютно.

Молодые всего нѣсколько часовъ, какъ вернулись изъ-за границы, попробовали «супъ и соусы» Магги, поболтали у камелька въ кабинетицѣ Моны; потомъ Ральфъ пошелъ въ свой кабинетъ, отдѣленный отъ женинаго только портьерой — читать письма.

— Если ты приглашаешь меня, я черезъ десять минутъ приду. Въ такую погоду врядъ-ли навернется больной — даже въ «богоспасаемомъ Блумебёри».

Сэръ Дугласъ просилъ ихъ поселится въ болѣе фешенебельномъ кварталѣ, но Ральфъ и Мона оба жаждали окунуться въ живое дѣло и выбрали мѣсто, гдѣ предвидѣлось много практики между бѣдняками.

Ральфъ не успѣлъ дочитать перваго письма, какъ доложили о больной, и черезъ минуту въ комнату невѣрной шаткой поступью вошла молодая дѣвушка. Волосы ея были мокры отъ дождя; на побѣлѣвшемъ лицѣ застыло выраженіе тупаго отчаянія.

— Вы хотите посовѣтоваться со мной? Присядьте. Чѣмъ могу быть полезнымъ?

Дѣвушка посмотрѣла на него, хотѣла заговорить, но полныя губы ея дрогнули, и она вдругъ истерически зарыдала.

Ральфъ опытнымъ взглядомъ скользнулъ по ея фигурѣ.

— Я думаю, — сказалъ онъ ласково, — что вамъ лучше бы обратиться къ другому врачу, моему товарищу.

Онъ всталъ и отдернулъ портьеру.

Мона, улыбаясь подняла на него глаза. Она сидѣла у камина, вся на свѣту, и сердце дрогнуло въ немъ, когда онъ сравнилъ это ясное, умное, женственное лицо — съ тѣмъ, другимъ.

— Мона, голубушка, вотъ и практика — для тебя!

"Міръ Божій", №№ 1—8, 1899

---

1. На виду.
2. Слышишь?
3. Боже сохрани!
4. Для развлеченія.
5. Непріятной четверти часа.
6. Лови случай: онъ не повторится.
7. Что же дальше?
8. Какъ она сюда попала?
9. Крайній предѣлъ.
10. Намекъ на извѣстную фразу Карлейля: «Въ Великобританіи 27 милліоновъ населенія, преимущественно дураковъ». Прим. перев.
11. Разсказы мѣсяца — Андерсенъ.
12. Героиня одного извѣстнаго англійскаго романа.