Аннушка. Ветер и дождь стучат в наши окна как запоздалые дорожные. Кто им скажет: ветер и дождь, подите прочь, мешайте спать и покоиться богатым, которых здесь так много, а мы и без вас едва знаем сон и спокойствие? — Приехала моя барыня мириться с муженьком — о-ох! ох! ох! Не мирно что-то началось да не так и кончится. Оставляет же он нас почти с голоду умирать: стало быть, не любит совсем и никогда не любил; а если так, то и от мировой толку не будет. Лучше без мужа, чем с дурным мужем. Ведь охота же Марье Дмитревне все любить такого антихриста. Вот уж охота пуще неволи! —
Зато молодой барин вышел у нас хорош; такой ласковый; шесть лет, нет, больше, 8 лет я его не видала. Как вырос, похорошел с тех пор. Еще помню, как его на руках таскала. То-то был любопытный; что ни увидит, все зачем? да что? — а уж вспыльчив-то был, словно порох. — Раз, вздумало ему бросать тарелки да стаканы на пол; ну так и рвется, плачет: брось на пол. — Дала ему; бросил — и успокоился.... А бывало, помню, (ему еще было 3 года) бывало, барыня посадит его на колена к себе и начнёт играть на фортепьянах что-нибудь жалкое. Глядь: а у дитяти слезы по щекам так и катятся!....
Уж верно ему Павел Григорич много наговаривал против матери; да, видишь, в прок не пошло худое слово. Дай бог здоровья Владимиру Павловичу, дай бог! — Он и меня на старости лет не позабывает. Хоть ласковой речью да подарит.
Марья Дмитревна. Я хотела читать, но как читать одними глазами, не следуя мыслию за буквами? Тяжкое состояние! Непонятная воля судьбы! ужасное борение самолюбия женщины с необходимостью!...
К чему служили мои детские мечты? разве есть необходимость: предчувствовать напрасно? — будучи ребенком, я часто, под влиянием светлого неба, светлого солнца, веселой природы, создавала себе существа такие, каких требовало мое сердце; они следовали за мною всюду, я разговаривала с ними днем и ночью; они украшали для меня весь мир. Даже люди казались для меня лучше, потому что они имели некоторое сходство с моими идеалами; в обхождении с ними я сама становилась лучше. — Ангелы ли были они? — не знаю, но очень близки к ангелам. — А теперь холодная существенность отняла у меня последнее утешение: способность воображать счастие!......
Не имея ни родных, ни собственного имения, я должна унижаться, чтобы получить прощение мужа. Прощения? мне просить прощения! — Боже! ты знаешь дела человеческие, ты читал в моей и в его душе, и ты видел, в которой хранился источник всего зла!.... (Задумывается; — потом подходит медленно к креслам и садится.) Аннушка! ходила ли ты в дом к Павлу Григоричу, чтоб разведывать, как я велела? тебя там любят все старые слуги!... Ну что ты узнала о моем муже, о моем сыне? —
Аннушка. Ходила, матушка, и расспрашивала.
Марья Дмитр. Что же? — что говорил обо мне Павел Григорич? не слыхала ли ты?
Аннушка. Ничего он, сударыня, об вас не говорил. Если б не было у вас сына, то никто не знал бы, что Павел Григорич был женат. —
Марья Дмит. Ни слова обо мне? — Он стыдится произносить мое имя! он презирает меня! — презрение! как оно похоже на участие; как эти два чувства близки друг к другу! — как смерть и жизнь! —
Аннушка. Однако же, говорят, что Владимир Павлович вас очень любит. Напрасно, видно, батюшка его старался очернять вас!...
Марья Дмит. Да! мой сын меня любит! — я это видела вчера, я чувствовала жар его руки, я чувствовала, что он все еще мой! — Так! душа не переменяется. Он все тот же, каков был сидящий на моих коленах, в те вечера, когда я была счастлива, когда слабость, единственная слабость — не могла еще восстановить против меня небо и людей!
Аннушка. Эх матушка! что плакать о прошедшем, когда о теперешнем не наплачешься. — Говорят, Павел Григорич бранил, да как еще бранил молодого барина, за то, что он с вами повидался. Да, кажется, и запретил ему к нам приезжать!....
Марья Дмитр. О! это невозможно! это слишком жестоко! сыну не видаться с матерью, когда она слабая, больная, бедная, живет в нескольких шагах от него! — о нет! — это против природы.... Аннушка! в самом деле он это сказал?
Аннушка. В самом деле-с!....
Марья Дмит. И он запретил моему сыну видеть меня? — точно?
Аннушка. Запретил-с, точно! —
Марья Дмит. (помолчав). Послушай! — он думает, что Владимир не его сын или сам никогда не знавал матери!
И я приехала искать примиренья? с таким человеком? — Нет! союз с ним значит разрыв с небесами; хотя мой супруг и орудие небесного гнева — но, творец! — взял ли бы ты добродетельное существо для орудия казни? честные ли люди бывают на земле палачами? —
Аннушка. Как вы бледны, сударыня! не угодно ли отдохнуть? — (Смотрит на стенные часы.) Скоро приедет Доктор: он обещался быть в 12 часов. —
Марья Дмитр. И приедет в последний раз! — как смешна я кажусь себе самой! думать, что лекарь — вылечит глубокую рану сердца! — (Молчание.) О! для чего я не пользовалась тысячью случаями к примирению, когда еще было время. — А теперь, когда прошел сон, я ищу сновидений! — поздно! поздно! — Чувствовать и понимать это напрасно, вот что меня убивает. — О раскаяние! зачем за маловажный проступок ты грызешь мою душу. — Какое унижение! — я принуждена под другим именем приезжать в Москву, чтоб не заставить сына моего краснеть перед миром. — Перед миром? — это правда, собрание глупцов и злодеев есть мир, нынешний мир. — Ничего не прощают, как будто сами святые.
Аннушка (посмотрев в окно). Доктор приехал. —
Марья Дмитр. Здравствуйте, Христофор Василич. — Милости просим! —
Доктор (подходит к руке). Что? как вы? —
Марья Дмитр. Благодаря вам, мне гораздо лучше! —
Доктор (щупая пульс). Совсем напротив! совсем напротив! — вы слабее! — у вас желчь, действуя на кровь, производит волнение! — у вас нервы ужасно расстроены. Вот, я ведь говорил, вам надобно лечиться долго, постепенно, по методе — а вы всё хотите вдруг! —
Марья Дмитр. Но если недостает способов? —
Доктор. Эх, сударыня! здоровье дороже всего! — (Пишет рецепт.)
Марья Дмитр. Откуда вы теперь, Христофор Василич? —
Доктор. От господина Арбенина.
Марья Дм., Аннушка (вместе). От Арбенина! (Обе в замешательстве.)
Доктор. А разве вы его знаете? —
Марья Дмитр. Нет! а кто такое Арбенин? —
Доктор. Этот господин Арбенин, коллежский асессор, в разводе с своей женой — то есть, не в разводе, а — так: она покинула мужа, потому что была неверна.
Марья Дмитр. Неверна! — она̀ его покинула? —
Доктор. Да, да — неверна! — у нее, говорят, была интрига с каким-то французом! — у этого же Арбенина есть сын, молодой человек лет 19-ти или 20-ти, шалун, повеса, заслуживший в свете очень дурную репутацию: говорят даже, что он пьет. — Да, да! — что вы на меня так пристально глядите? — Все, все жалеют, что у такого почтенного, известного в Москве человека, каков господин Арбенин — сын такой негодяй! — если его принимают в хорошие общества, то это только для отца! И еще, вообразите! — он смеется все надо мной, — и над моей учёностью! он — над моей учёностью? — смеется?! —
Марья Дмитр. (в сторону). Личность! — я отдыхаю! —
Доктор. Ах! у вас лицо в красных пятнах! я говорил, что вы еще не совсем здоровы!
Марья Дмитр. Это пройдет, господин доктор! — благодарю вас за новость — и позвольте мне с вами проститься! — вы почти знаете, в каком я положении! — я скоро еду из Москвы! — недостаток в деньгах заставляет меня возвратиться в деревню! —
Доктор. Как! не возвративши здоровья? —
Марья Дмитр. Доктора, я вижу, не могут мне его возвратить! болезнь моя не по их части.....
Доктор. Как? вы не верите благому влиянию медицины? —
Марья Дмитр. Извините! я очень верю.... однако не могу ею пользоваться....
Доктор. Есть ли что-нибудь невозможное для человека с твердой волею...
Марья Дмитр. Мне должно, моя воля — ехать в деревню. Там у меня тридцать семейств мужиков живут гораздо спокойнее, чем графы и князья. Там, в уединении, на свежем воздухе мое здоровье поправится — там хочу я умереть. Ваши посещения мне больше не нужны: благодарю за всё.... позвольте вручить вам последний знак моей признательности....
Доктор (берет деньги). Однако вы еще очень нездоровы! — вам бы надобно —
Марья Дмитр. (значительно взглянув на него). Прощайте! —
Этот человек в состоянии высосать последнюю копейку! —
Аннушка. Вы совсем расстроены! — ваше лицо переменилось! ах! сударыня! — присядьте, ваши руки дрожат! —
Марья Дмитр. Мой сын имеет одну участь со мной! —
Аннушка (поддерживая ее). Видно вам, сударыня, так уж на роду написано — терпеть!
Марья Дмитр. Я хочу умереть; —
Аннушка. Смерть никого не обойдет.... зачем же звать ее, сударыня! Она знает, кого в какой час захватить.... а назовешь-то ее неравно в недобрый час.... так хуже будет!..... молитесь богу, сударыня! — да святым угодникам! — ведь они все страдали не меньше нас! а мученики-то, матушка!....
Марья Дмитр. Я вижу, что близок мой конец... такие предчувствия меня никогда не обманывали. Боже! боже мой! — Допусти только примириться с моим мужем прежде смерти; пускай ничей справедливый укор не следует за мной в могилу. — Аннушка! доведи меня в мою комнату! —