Русские писатели о переводе: XVIII—XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., «Советский писатель», 1960.
Бывшее некогда знаменитым «Revue des Deux Mondes», с одинаковою смелостью рассуждающее о всех предметах подсолнечного мира, с равным знанием дела знакомящее своих читателей с литературами всех веков и народов, начиная с литературы древних греков и кончая литературою негров или «желтою литературой», не оставляет без внимания произведений и нашей словесности. На страницах этого журнала говорилось уже и о значении Пушкина, и о значении Гоголя, ставились чуть не во главу угла всей русской изящной литературы произведения графа Соллогуба, и рассуждения эти снабжались приличными отрывками из сочинений помянутых писателей. Отрывки переводились обыкновенно с сильною помощью русско-французского лексикона, хотя и без всякой помощи какого бы то ни было, даже поверхностного, знания русского языка.
Наконец, в последней полученной здесь книжке столь ученого «Обозрения» (первой сентябрьской) обозреваются жизнь и творения великого баснописца нашего Крылова в статье, имеющей заглавием: «La Littérature en Russie — Ivan Andréevitch Kriloff»[1] и написанной г. Шарлем де Сен-Жюльеном.
По примеру всех почти этюдов (из которых большею частью видно, что авторы n’onl jamais rien étudié), помещаемых в «Revue des Deux Mondes», г. Сен-Жюльен начинает речь о Крылове не прямо с него, а с различных малоидущих к делу умствований и общих воззрений. Из приступа этого, в котором упоминается и о падении стен Казани пред воинами Ивана IV, и о реформе Петра Великого, и наконец, о «Слове о Полку Игоревом» и летописце Несторе, нашем Григории Турском, из приступа этого мы, между прочим, узнаем несколько новых фактов, невнесенных еще в историю русской литературы, конечно, потому, что г. Сен-Жюльен медлил до сих пор сообщить их Европе при посредстве европейского «Обозрения».
Так, например, не знали мы, а теперь будем знать, что Сумароков подарил нашу словесность верными переводами Расина и Вольтера; что Державин есть первый истинный русский поэт и вместе подражатель Жан-Батиста Руссо (как одно согласуется с другим!).
О Карамзине узнаём мы следующее: до сих пор казалось нам, что Карамзин, возвратясь из путешествия своего за границей в Россию, основал «Московский Журнал» и в нем помещал свои «Письма Русского Путешественника». Г. Сен-Жюльен показывает нам, что мы заблуждались. По словам его, Карамзин сначала издавал «Московский Журнал», потом отправился путешествовать", а по возвращении основал новый листок под заглавием: «Вестник Европы», и в тоже время посредством «Писем» своих стал знакомить соотечественников с Европой". С другой стороны (говорит г. Сен-Жюльен), Пантеон Русских Авторов и книга (?) о Древности России обличали ум сильно склонный к историческим изысканиям и заставляли предчувствовать в Карамзине великого историка империи". Г. Сен-Жюльену известен, конечно, какой-нибудь другой «Пантеон Русских Авторов», а не тот, который был написан Карамзиным единственно для портретов, изданных Бекетовым. Что касается до книги о «Древности России» (le livre sur l’Antiquité de la Russie), то мы слышим о нем в первый раз; г. Сен-Жюльен верно разумеет не ту маленькую статейку Карамзина, которая помещена в числе его сочинении под заглавием: «Русская Старина».
Вот кое-что новенькое и о Жуковском. «Школа Жуковского, в России (говорится все в этом же приступе), может, в некоторой степени, быть сравнена со школою лэкистов в Англии». Жаль, что автор не наименовал нам ни одного из членов этой школы.
Но довольно о приступе. Всего нового, сообщаемого в нем статьею «Revue des Deux Mondes», мы не будем исчислять, потому что на это нужно слишком много места, а перейдем к тем страницам, где говорится о Крылове.
Под заглавием статьи поставлен титул книги, которою пользовался автор для составления своего «этюда», а именно: «Polnoё Sobranié Solchinènii[2]» (oeuvres complètes), 4 vol. in 8®[3], Saint--Pétersbourg. Жизнь Крылова изложена г. Сен-Жюльеном вкратце по биографии, написанной г. Плетневым и помещенной в этом издании (1847).
Даже и в этой части своего «этюда» автор не обошелся без множества промахов. Вместо того, чтоб просто перевести из статьи г. Плетнева все интересное для нерусских читателей, г. Сен-Жюльен нашел нужным излагать ее по-своему.
Так, например, у г. Плетнева мы читаем: "Без родства, ничем несвязанный, мало заботясь о будущем может быть, и любопытствуя взглянуть на деревенскую жизнь вельможи (князя С. Ф. Голицына, поэт охотно принял его предложение (ехать к нему в саратовскую деревню). Там оставался Крылов три года. Г. Сен-Жюльен из этих слов сочиниль вот что:
«L’offre (d’accompagner le prince Galilzine dans ses lerres) plul а celui-ci (à Kriloff); c'était la perspective d’une nouvelh existence»[4].
И далее:
«Il faut l’avouer, l'élégant gentilhomme de Saint-Pétersbourg, le seigneur spirituel qui a parcouru plusieurs fois l’Europe, le haut fonctionnaire qui, comme le prince Galilzine, vient d’aventure chercher quelques années de repos dans ses terres subit péniblement le poids de celte société, de ces moeurs, de ces ridicules de campagne; mais il n’en est point de môme pour le poète qui écoute et observe en artiste ou en philosophe[5]. Aussi Kriloff sut-il recueillir dans ce cercle provincial les mille nuances de la physionomie moscovite[6] dans ce qu’elle a de plus parfaitement local. Le poète aimait surtout à se rapprocher du paysan, de l’homme du sol, à le visiter dans sou „îsba“, à le suivra dans les champs, à étudier ses moeurs, ses idées, son langage, à saisir ces traits naifs et fins qui caractérisent si bien l’excellente nature du moujik. Ces braves gens se sentaient à l’aise avec Kriloff, et se livraient sans réserve à ces conversations familières et un peu verbeuses qui permettaient au poète de pénétrer à fond dans leur esprit, où il découvrait tant de sens droit et honnête mêlé à tant de crédulité et de préjugés puérils. Quelque peu de penchant qu’il eut à la rêverie, Kriloff ainiait cette vie libre et ouverte des champs, ces courses sur les bords de Volija, le grand fleuve moscovite, ou bien à travers les plaines ondulées de Saratoff, vaste océan d'épis qui se balance sous l’aile de la brise; il se plaisait au milieu de cette nature exubérante, un peu mélancolique comme toutes les grandes solitudes, mais féconde et souriante»[7], и проч., и проч.
Из басен Крылова г. Сен-Жюльен перевел в своей статье вполне следующие шесть: «Два мужика», «Три мужика», «Тришкин кафтан», «Прихожанин», «Демьянова уха», «Лжец». Мы сказали: вполне, и должны оговориться, потому что это кажется так только с виду: все места, представлявшие какую-нибудь трудность для перевода, опущены г. Сен-Жюльеном или совершенно изменены.
Так, например, из басни «Три мужика» совсем выкинуты прекрасные стихи, заключающие ее:
Иному, до чего нет дела,
О том толкует он охотнее всего;
Что будет с Индией, когда и отчего,
Так ясно для него;
А поглядишь — у самого
Деревня между глаз сгорела.
В переводе «Демьяновой ухи» не найдете вы этих столь характеристических мест:
Да кланяйся, жена!
и потом после стиха: «Так потчевал сосед Демьян соседа Фоку» —
И не давал ему ни отдыху, ни сроку.
А с Фоки уж давно катился градом пот,
Однако же еще тарелочку берет.
А вот примеры верности перевода:
В деревне что за разносол.
Поставили пустых им чашку щей на стол.
(«Три мужика»)
По-французски это выходит вот как: «Mais quel régal trouver dans un village? On leur servit un plat de chtchi déja fort entamé».[8]
«Чему обрадовался сдуру?
Знай колет: всю испортнл шкуру!»
(Крестьянин и Работник.)
В переводе: «Que tu es maladroit! Regarde, quelle belle fourrure tu as abimée!»
«А вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.»
(Крестьянин и Лисица.)
У г. Сен-Жюльена: «О voleurs! vous serez toujours voleurs!» Как это похоже на подлинник!
«Хоть вы охриппите, хваля друг-дружку,
Все ваша музыка плоха!»)
(Кукушка и Петух.)
«Louez vous Lotir à tour, à la bonne beure! (переводит г. Сен-Жюльень) mais cela n’empêchera pas que voire chant n’en reste détéstable.»
Но особенно хороши вышли во французском переводе следующие места:
А я скажу: по мне уж лучше пей,
Да дело разумей.
(«Музыканты»)
«J’admets, qu’on s’enivre, pourvu que d’ailleurs on connaisse son affaire».[9]
Послушай-ка, тут перервал мой лжец:
Чем на мост нам идти, поищем лучше броду.
(«Лжец»)
«Ecoute, dit enfin le menteur en interrompant son malin compagnon, au lieu de prendre par le pont, ne pourrions-nous pas suivre les bords de la riviere?»[10]
Довольно! Не можем не вспомнить при этом одного стихотворения, лет тридцать тому назад переведенного с русского на французский г. Сен-Мором, который хотел в ту пору познакомить своих соотечественников с нашею литературой. Нам кажется нелишним привести здесь начало этого перевода:
Dans la vaste prairie, où croit l’herbe soyeuse,
Au milieu de cez gazons frais
Que baigne un clair ruisseau couronné de bluets,
Un rien m’amuse et tout me rend heureuse, {*} и проч.
{* <На широком лугу, где растет шелковистая трава, посреди этой свежей муравы, которую омывает светлый ручеек, увенчанный васильками, любая мелочь меня забавляет и все делает меня счастливой (франц.).>}
Как бы вы думали, что это такое? Не что иное, как известная русская песня «Во лузях, во лузях…»
С 1823 года, времени появления переводов с русского г. Сен-Мора, недалеко-таки ушли французы в знании русского языка и понимании произведений нашей словесности!
- ↑ <"Литература в России — Иван Андреевич Крылов" (франц.).>
- ↑ И. А. Крылова.
- ↑ Где это нашел г. Сен-Жюльен четвертый том?
- ↑ «Предложение (ехать с князем Голицыным в его поместье) ему (Крылову) было по нраву; пред ним открывалась перспектива нового существования».
- ↑ Это говорится после довольно неверного описания быта русских помещиков.
- ↑ Пора бы, кажется, оставить это словечко, столь любимое г-ном Сен-Жюльеном, как перестали мы называть все французское — фряжским.
- ↑ Конечно, член высшего петербургского круга, остроумный вельможа, несколько раз объехавший Европу, высокий сановник, подобно князю Голицыну, поселившийся для отдохновения в своих поместьях, с трудом переносит бремя этого общества, этих нравов, этих смешных сторон деревенской жизни; совсем иным предстает эта жизнь для поэта, который прислушивается ко всему и наблюдает все со вниманием художника или философа. Так и Крылов умел собрать в этом провинциальном кругу тысячи наиболее отличительных оттенков русской физиономии. Особенно любил поэт сходиться с крестьянином, с земледельцем, посещать его избу, следовать за ним по полям, изучать его нравы, его образ мыслей, его язык, подмечать эти наивные и тонкие черты, которые так хорошо характеризуют превосходную натуру мужика. Эти добрые люди не стеснялись присутствием Крылова, и без опасения шли их домашние и несколько многоречивые беседы, которые позволяли поэту проникать глубоко в ум крестьян, где открывалось ему столько здравого смысла и честности, смешанных с таким легковерием, с такими детскими предрассудками. Как ни мало склонен был Крылов к мечтательности, любил он эту свободную и открытую жизнь полей, эти прогулки по берегам Волги, великой русской реки, или по водянстым саратовским равнинам, широкому океану колосьев, колеблемому ветром; любо ему было посреди этой щедрой природы, несколько меланхолической, какъ и все огромные пустыни, по плодовитой и улыбающейся"… и проч., и проч.
- ↑ <Но что за угощение в деревне? Им подали миску щей, уже изрядно опустошенную (франц.).>
- ↑ <Я согласен, пусть пьют, лишь бы только в остальном знали свое дело (франц.).>
- ↑ <Слушай, — сказал наконец лжец, прервав своего хитрого спутника, — вместо того, чтобы идти через мост, не могли ли бы мы пойти по берегу реки? (франц.).>