Въ полемикѣ моего уважаемаго сотоварища Н. П. Вагнера съ г. Эльпе[1]) было названо мое имя и затронуты мои мнѣнія. Особенно относится это къ XI «Научному письму» г. Эльпе[2]). Считаю вслѣдствіе этого не лишнимъ вставить и свое слово, сожалѣя лишь о томъ, что мнѣ не удалось этого сдѣлать своевременнѣе.
Упомянутая полемика нѣсколько спуталась, а произошло это, смѣю думать, вслѣдствіе неосторожнаго употребленія словъ и смѣшенія нѣкоторыхъ понятій. Профессоръ Вагнеръ употребилъ рискованное выраженіе «неземная наука», а г. Эльпе поднялъ его и приписалъ ему болѣе вѣса, чѣмъ слѣдовало. Со своей стороны г. Эльпе допустилъ неправильное отожествленіе понятія о констатированіи фактовъ съ понятіемъ объ ихъ научномъ изслѣдованіи. Въ этой путаницѣ мнѣ и хотѣлось бы нѣсколько разобраться на пользу непредупрежденныхъ читателей.
Я признаю возможнымъ только «земное» естествознаніе, т. е. прямое изслѣдованіе лишь того, что совершается въ нашихъ земныхъ условіяхъ пространства и времени, но при этомъ не забываю, что выводы изъ познаннаго изслѣдованіемъ могутъ — и должны идти — гораздо дальше нашего чувственнаго познаванія; я знаю также — и могу при этомъ незыблемо опереться на примѣры прошлаго — что границы чувственнаго познаванія подлежатъ постоянному расширенію, а границы выводовъ — и подавно. Опредѣлить эти границы для будущаго не съумѣемъ и не рѣшимся ни я, ни г. Элъпе. Правда, въ нашемъ чувственномъ познаваніи, мы все-таки останемся всегда ограниченными своими земными условіями существованія, а въ своихъ выводахъ — непреложными законами нашего мышленія, но вѣдь, надѣюсь, никто и не подумаетъ, чтобы профессоръ Вагнеръ, подъ своей «неземной» наукой, хотѣлъ подразумѣвать изслѣдованіе не могущаго никогда подлежатъ изслѣдованію и выводы, построенные не на законахъ нашего мышленія. Вѣдь это была бы игра словами, не имѣющая яснаго смысла.
Но въ томъ-то и дѣло, что не могшее быть изслѣдованнымъ вчера, по недостатку методовъ или случая къ изслѣдованію, или остававшееся неизслѣдованнымъ за отсутствіемъ вниманія со стороны наблюдателей — можетъ завтра сдѣлаться подлежащимъ изслѣдованію и изслѣдуемымъ. Думать, что за предѣлами человѣческаго познаванія, связаннаго нашею ограниченностью, ничего нѣтъ — было бы нелѣпо съ философской точки зрѣнія, и ни одинъ серьезный мыслитель этого не допуститъ; а если это существующее, при обыкновенныхъ условіяхъ намъ недоступное, входитъ, благодаря измѣненію условій, въ предѣлы нашего бытія, то оно, по мѣрѣ этого вступленія, становится чувственно познаваемымъ, и такое познаваніе, при достаточномъ знакомствѣ съ обстоятельствами дѣла, можетъ именно убѣдить насъ въ наличности реальнаго существованія за предѣлами нашего обычнаго міра. Что же касается этого вывода или другихъ выводовъ изъ познаннаго, то они, идя вообще дальше условій чувственнаго познаванія, вовсе не должны измѣнять для этого — да и не имѣютъ возможности измѣнить, по самой природѣ нашей — законамъ нашего мышленія. Объяснюсь примѣромъ: существуя въ трехмѣрномъ пространствѣ, мы можемъ наблюдать только происходящее въ немъ, но это не мѣшаетъ намъ мыслить о пространствѣ высшихъ измѣреній и строить соотвѣтствующую ему геометрію. Вопросъ о реальномъ существованіи этого высшаго мыслимаго пространства, напр. пространства 4-хъ измѣреній, можетъ быть оставленъ такой геометріей въ сторонѣ; но если этотъ именно вопросъ будетъ заданъ къ разрѣшенію, то отвѣтъ на него мы найдемъ только въ наблюденіи и опытѣ, т. е. намъ придется рѣшать, есть-ли въ нашемъ трехмѣрномъ пространствѣ явленія, объяснимыя только при допущеніи существованія пространства четырехмѣрнаго, или, другими словами, существующее въ этомъ послѣднемъ (4-мѣрномъ) пространствѣ является ли иногда доступнымъ нашимъ чувствамъ по тому, что отражается въ нашихъ трехъ измѣреніяхъ, подобно тому, какъ на плоскости экрана, т. е. въ двухъ измѣреніяхъ, является проэкція изображенія предмета, существующаго въ пространствѣ трехъ измѣреній?
Я не ошибаюсь, мнѣ кажется, думая, что профессоръ Вагнеръ назвалъ «неземной наукой» ту, которая (разумѣется, отнюдь не отступая отъ законовъ человѣческаго мышленія) станетъ заниматься существующимъ внѣ нашихъ условій бытія, но входящимъ, до извѣстной степени и при извѣстныхъ обстоятельствахъ, въ эти условія, а потому и доступнымъ въ опредѣленной мѣрѣ нашему наблюденію. Г-нъ же Эльпе подъ именемъ «неземной науки» пожелалъ подразумѣвать занятіе тѣмъ, что намъ вовсе недоступно и даже, пожалуй, не согласно съ основами человѣческаго мышленія. Что недоступное недоступно, а невозможное невозможно — объ этомъ спорить нечего, за это ручается прямой смыслъ фразы, и въ сущности это опять не болѣе, какъ игра словъ.
Находясь въ условіяхъ нашего земнаго бытія, мы собственно имѣемъ право ручаться только за невозможность для насъ того, что немыслимо математически; внѣ же предѣловъ такого мышленія границы возможнаго въ реальной природѣ намъ неизвѣстны и подвержены огромнымъ колебаніямъ. Соотвѣтственно этимъ колебаніямъ измѣняется и наша «земная, категорическая точка зрѣнія». Поэтому, кажется мнѣ, г. Эльпе вовсе не правъ, считая невозможнымъ то, что не соотвѣтствуетъ этой именно точкѣ зрѣнія. Относясь такъ, мы замкнули бы познаніе въ безъисходный кругъ; въ угоду нашей точкѣ зрѣнія мы стали бы отвращаться отъ всего новаго, несогласнаго съ ней, какъ отъ «невозможнаго» и не заслуживающаго вниманія; отсутствіе же новаго оставило бы нашу точку зрѣнія неподвижной. Не значило-ли бы это жертвовать дѣйствительнымъ знаніемъ въ угоду излюбленной теоріи? Къ счастью, мыслящее человѣчество въ своей совокупности такъ не поступаетъ и не станетъ поступать; но такъ именно, къ сожалѣнію, относятся подчасъ къ дѣлу его отдѣльные члены и тормозятъ развитіе знанія, воображая, что служатъ ему, когда защищаютъ свою черезчуръ прочно установившуюся точку зрѣнія.
Изъ всего сказаннаго, полагаю, ясно, что я никакъ не могу, подобно г. Эльпе, провести рѣзкую «демаркаціонную линію» между познаваемымъ и непознаваемымъ, тогда какъ между мыслимымъ и немыслимымъ для человѣка линія эта, конечно, существуетъ: непознаваемое прямо и непосредственно можетъ становиться, при измѣняющихся условіяхъ, доступнымъ познаванію и дѣлаться тогда предметомъ изученія, поддаваться приложенію нашихъ научныхъ методовъ. Къ нему-то, къ этому изученію, я и зову тѣхъ, которые не только ревнуютъ о распространеніи знаній, но и не утратили способности быть объективными.
Гораздо легче устранимо, мнѣ кажется, другое недоразумѣніе, упомянутое въ началѣ этой замѣтки и внесенное самимъ г. Эльпе, полагающимъ, что наука можетъ игнорировать то, что «научно не изслѣдовано». Онъ, повидимому, не замѣчаетъ того, что опять замыкаетъ науку in curculo vitioso. Изслѣдованію, т. е. точному ознакомленію наблюденіемъ и опытомъ, съ условіями, законами и причинами явленія, естественно и необходимо должно предшествовать констатированіе существованія этого явленія; убѣдиться въ существованіи объекта для изслѣдованія еще вовсе не значитъ изслѣдовать; тысячи явленій, тысячи фактовъ, ожидающихъ изслѣдованія и объясненія, тѣмъ не менѣе признавались и признаются наукой, какъ реально существующіе. Если для констатированія существованія объекта изслѣдованія надо изслѣдовать, а для изслѣдованія нужно предварительно констатировать это существованіе, то гдѣ же, спрашивается, выходъ? Что само упомянутое констатированіе требуетъ извѣстныхъ подходящихъ пріемовъ, предписываемыхъ часто даже и не наукой, а простымъ здравомысліемъ, то это — безспорно. Но вѣдь пріемъ этотъ прежде всего заключается въ надлежащемъ употребленіи своихъ чувствъ и своего освобожденнаго отъ предвзятыхъ мнѣній разсудка. Послѣдній долженъ сказать, достаточно ли было свидѣтельство чувствъ; и если десятки, сотни лицъ, — нерѣдко, лицъ посвятившихъ себя наукѣ, привыкшихъ хорошо наблюдать и строго мыслить, — согласно свидѣтельствуютъ о явленіи, находя достаточно констатированнымъ его существованіе, то требованіе предварительнаго научнаго «изслѣдованія» для допущенія этого «существованія» является просто придиркой и способомъ уклониться отъ того, что грозитъ разрушеніемъ излюбленныхъ «установленныхъ воззрѣній». Такое требованіе похоже на то, какъ если бы, для признанія существованія горы, осязательно видѣнной нами вблизи, мы потребовали предварительно подробнаго изслѣдованія горныхъ породъ, ее составляющихъ. Не напомнило ли бы это того метафизика, который не хотѣлъ быть вытащеннымъ изъ ямы веревкой безъ предварительнаго обсужденія ея сущности, потому де, что «веревка — вервіе простое?»
Но г. Эльпе и прямо не правъ, утверждая, что въ области медіумическихъ явленій «ровно ничего еще научнымъ путемъ не было доказано». Я утверждаю противное, и слова г. Эльпе служатъ для меня только доказательствомъ того, что и онъ принадлежитъ къ многочисленной плеядѣ лицъ, готовыхъ произносить сужденіе о медіумизмѣ, безъ знакомства съ серьезной частью его литературы[3]). На этотъ весьма распространенный но мало позволительный обычай я и указалъ въ своей одесской рѣчи. Если же г. Эльпе читалъ не мало и все-таки остался при твердомъ убѣжденіи, что «ничего еще не было сдѣлано» (для констатированія существованія медіумическихъ фактовъ, а не для ихъ изслѣдованія), то мнѣ остается — далеко не въ первый разъ — подивиться силѣ и упорству людскихъ предубѣжденій или, пожалуй, того, что я называю «научнымъ предразсудкомъ».
Сказать правду, въ чистокровномъ матеріалистѣ такой «научный предразсудокъ» мнѣ еще понятенъ; но въ анти-матеріалистѣ, какимъ заявилъ себя г. Эльпе, онъ представляется мнѣ страннымъ. Если «несостоятельность матеріалистической точки зрѣнія вовсе еще не оправдываетъ противоположнаго спиритуалистическаго толкованія», то она, по крайней мѣрѣ, должна бы облегчать допущеніе того, что говоритъ противъ матеріализма. Если бы изъ этого, положимъ, и вытекло «спиритуалистическое толкованіе», то я не вижу, почему для убѣжденнаго въ «несостоятельности матеріализма» такое толкованіе могло бы быть несимпатичнымъ. Неужели такъ удобно сидѣть безпочвенно между двумя стульями, отрицая оба противоположныя воззрѣнія и не умѣя ихъ ни примирить, ни замѣнить. И зачѣмъ тормозить знаніе постановкой искусственныхъ границъ тамъ, гдѣ въ сущности ихъ нѣтъ; зачѣмъ создавать ихъ собственнымъ измышленіемъ, добровольно отрицая свои силы и способности?
Что касается моего мнѣнія о будущемъ значеніи медіумическихъ явленій для развитія наукъ, то всякій воленъ принять или отринуть его; но я долженъ замѣтить, во-первыхъ, что основываю его вовсе не «на вѣрѣ во всемогущество» медіумическихъ явленій, а на положительныхъ, несомнѣнныхъ для меня и для многихъ другихъ, фактахъ. Во-вторыхъ, соглашаясь вполнѣ съ г. Эльпе, что въ наукѣ «каждый послѣдующій шагъ опредѣляется предъидущимъ и служитъ, такъ сказать, логическимъ его продолженіемъ» — я и вижу въ крайностяхъ матеріализма и въ безпочвенности апріорнаго анти-матеріализма, отрицающаго спиритуализмъ, тѣ предъидущіе шаги, логическимъ продолженіемъ которыхъ сдѣлается анти-матеріализмъ опытный, ведущій къ спиритуализму, основанному не на одной вѣрѣ только, но и на знаніи.
