Станция (Вяземский)

 См. также одноимённые страницы.

Станция : Глава из путешествия в стихах; писана 1825 года
автор Пётр Андреевич Вяземский (1792—1878)

См. Стихотворения 1825. Источник: lib.ru

Станция

(Глава из путешествия в стихах;
писана 1825 года)

Sta viator!

Досадно слышать: «Sta viator!»
Иль, изъясняяся простей:
«Извольте ждать, нет лошадей», —
Когда губернский регистратор,
5 Почтовой станции диктатор
(Ему типун бы на язык!),
Сей речью ставит вас в тупик.
От этого-то русским трактом
Езда не слишком веселит;
10 Как скачешь — действие кипит,
Приедешь — стынет за антрактом.
Да и скакать — дождись пути.
Заметить должно мне в прибавку,
Чтобы точней в журнал внести
15 Топографическую справку, —
Дороги наши — сад для глаз:
Деревья, с дёрном вал, канавы;
Работы много, много славы,
Да жаль — проезда нет подчас,
20 С деревьев, на часах стоящих,
Приезжим мало барыша;
Дорога, скажешь, хороша —
И вспомнишь стих: для проходящих!^[1]
Свободна русская езда
25 В двух только случаях: когда
Наш Мак-Адам^[2] или Мак-Ева —
Зима свершит, треща от гнева,
Опустошительный набег,
Путь окуёт чугуном льдистым
30 И запорошит ранний снег
Следы её песком пушистым
Или когда поля проймёт
Такая знойная засуха,
Что через лужу может вброд
35 Пройти, глаза зажмуря, муха.
Что ж делать? Время есть всему:
Гражданству, роскоши, уму.
Рукой степенной ход размерен:
Итог в успехах наших верен,
40 Пождём — и возрастёт итог.
Давно ль могучий Пётр природу,
Судьбу и смертных перемог,
Прошёл сквозь мрак, сквозь огнь и воду
И следом богатырских ног
45 Давно ли вдоль и поперёк
Протоптана его Россия?
Исполнятся судьбы земные,
И мы не будем без дорог.
Зато военную дорогу
50 Прокладывать умеем мы:
В Париже были, слава Богу,
И, может, не боясь чумы,
Ни Магомета стражи райской,
За славной тенью Задунайской,^[3]
55 За тенью царственной жены^[4]
Мы доберёмся до луны;^[5]
За греков молвим речь в Стамбуле^[6]
И меж собой, без дальних ссор,
Миролюбиво кончим спор,
60 Когда-то жаркий при Кагуле.^[7]

«Так лошадей мне нет у вас?»
— «Смотрите в книге: счёт тут ясен».
— «Их в книге нет, я в том согласен;
В конюшне нет ли?» — «Тройка с час
65 Последняя с курьером вышла,
Две клячи на дворе и есть,
Да их хоть выбылыми^[8] счесть:
Не ходит ни одна у дышла».
— «А долго ли прикажешь мне,
70 Платя в избе терпенью дани,
Истории тьму-таракани
Учиться по твоей стене?»^[9]
— «Да к ночи кони придут, нет ли,
Тут их покормим час иль два.
75 Ей-ей, кружится голова;
Приходит жутко, хоть до петли!
И днем и ночью всё разгон,
А всего-навсего пять троек;
Тут как ни будь смышлён и боек,
80 А полезай из кожи вон!»

Стой, путник, стой! — что ж молвить
больше,
Когда подвинуться нельзя?
Зачем не странствую я в Польше,
Мои любезные друзья!
85 Судьба по трактам европейским
(Что мне, признаться, очень жаль)
Меня не завозила вдаль.
Я только польским да еврейским
Почтовым ларам^[10] бил челом.
90 Как я ни рвался чувством жарким,
Как ни загадывал умом
Полюбоваться небом ярким
И мира светлой полосой,
Как я ни залетал мечтой
95 В мир Божий из глуши далёкой,
Где след мой тёмный, одинокой
Сугробом снежным занесён,
Как ни раскидывал сквозь сон,
Всегда обманчивый и краткий,
100 Своей кочующей палатки
Среди блестящих городов,
Среди базаров просвещенья, —
Но от латинских оных слов
Оглоблями воображенья
105 Я поворачивал домой
И жду: схвачу ли сон рукой?
О Польше речь была; но с речи
Бог весть зачем, Бог весть куда
Сбиваюсь от горячей встречи
110 Нежданных мыслей. Господа!
Простите раз мне навсегда.
По Польше и езда веселье,
И остановка невнаклад:
Иной бы и зажиться рад,
115 Как попадёт на новоселье,
Затем что пара бойких глаз,
Искусных в проволочке польской
(От коих он пылал и гас,
Был смел и робок в тот же час),
120 Так заведёт дорогой скользкой,
Так закружит в нём дурь и хмель,
Что шуткой с первого присеста
Она его, не тронув с места,
Промчит за тридевять земель.
125 Так, помню польские ночлеги:
Тут есть для отдыха и неги
На что взглянуть, где лечь, что съесть, —
Грешно б о наших речь завесть.
И чтоб не дать себя проклятью
130 Патриотических улик,
Патриотической печатью
Не лучше ли скрепить язык?
Певец, который ведал горе,
Сказал: «Nessun maggior dolore» —
135 И прочее; не прав ли он?
Смотрю на память с двух сторон:
Благоприятной и враждебной.
Она, как в древности кумир,
На ликах носит брань и мир.
140 То злобный дух, то друг волшебный
Она нам в казнь или в любовь;
Иль дразнит благом, уж заочным,
Иль говорит: условьем срочным
Что было, может быть и вновь.
145 По крайней мере, память ныне,
Смотря приветливым лицом,
Мне светит в зеркальной святыне
Своим волшебным фонарём.
Голодный, стол окинув взглядом
150 И видя в ранних племенах
Живой обед со мною рядом
На двух и четырёх ногах,
Голодный, видя к злой обиде,
Как по ногам моим со сна,
155 С испуга, в первобытном виде
Семейно жмётся ветчина,
Я не грущу: пусть квас и молод,
А хлеб немного пожилой,
Я убаюкиваю голод
160 Надеждой, памяти сестрой.
Постясь за полдником крестьянским,
Отрадно мне себе сказать:
Я трюфли запивал шампанским,
Бог даст, и буду запивать.
165 Итак, ваш путевой нотарий,^[11]
Из русской почтовой избы
Вам польской почты инвентарий
Я подношу назло судьбы.
Жена иль дочка комиссаржа^[12]
170 Полячка, — словом всё сказал:
Тут и портрет и мадригал;
Притом цыплята, раки, спаржа,
Или технически скажу
И местность красок удержу:
175 «Kurczeta, raczki i szparagi»
(Чего не стерпит лист бумаги
И рифма под моим пером?),
Гитара на стене крестом
С оружьем старопольской славы,
180 Кумиры чести и забавы
Патриотической четы;
На окнах свежие цветы,
Сарматской^[13] флоры дар посильный;
Там в рамках за стеклом черты
185 Героев Кракова и Вильны,^[14]
На полке — чтенье красоты,
Роман трагическо-умильный
И с ним Дмушевского листы,
В которых летописец верный
190 С неутомимостью примерной
Изо дня в день, из часу в час
Ведёт историю Варшавы,
На всё вперяя зоркий глаз:
Спектакли, выезды в заставы,
195 Продажа книг, побег собак,
Проказы, добрых дел примеры,
Волненье мод и атмосферы,
Движенья жизни — смерть и брак;
Движенья биржи — курс, банкруты;
200 Дела веков, дела минуты, —
Всё сгоряча в сырой листок
Передаёт печать прилежно,
Уездам и потомству впрок.
Как я заслушивался нежно
205 Тебя, варшавский вестовщик,
Когда в душе, во дни разлуки,
Будил замолкнувшие звуки
Словоохотный твой язык.
На голос дружного привета
210 Ответ созвучный я давал:
Поэзией была газета,
И над афишкой я мечтал.

Я волю дал широким перьям
Залётной памяти моей,
215 Мечтой коснулся я преддверьям
Чертогов прелестей и фей.
Влетел в Варшаву — и, бессильный,
Засел я в сети прежних дней.
Здесь тайна. Критик щепетильный,
220 Ты не поймёшь моих речей.
«Umizgac sie!»^[15] — за это слово,
Хотя ушам оно сурово,
Я рад весь наш словарь отдать:
На нём хранится талисманом
225 Могущей прелести печать;
Обворожительным дурманом
Щекотит голову и грудь
Того, кто воздухом Варшавы
Был упоён когда-нибудь,
230 Кто из горнушек Вейской кавы
Пил нектар медленной отравы
Или в Беляны знает путь.
«Umizgac sie!» — в сем слове милом,
Как в сердце, Польша вся живёт
235 И в хороводе легкокрылом
Своих соблазнов рой влечёт.
При этом слове я в Варшаве,
И сон минувший снится въяве:
При блеске свеч передо мной
240 Взвились, зажглись чета с четой,
Цепь вьётся и мазурки знойной
Кипит и гаснет вихорь стройный
Под гул отрывистых смычков.
Или день праздничный: косцёлы
245 Пустеют; полдень: будто пчёлы,
Из ульев набожных трудов,
Расправя крылья золотые,
Спешат святоши молодые.
Пестреют улицы, кипят;
250 Глазам раздолье и мученье,
Но средоточится волненье —
И рой за роем хлынул в сад.
В аллею сжался город тесный.
Вот в лицах старины мечты:
255 Вот сейм державный, сейм прелестный,
Вот Посполита^[16] красоты.
Здесь блещет знаменьем утешным
И мнений и одежд успех;
Чин с чином, с знатью скромный цех
260 Сравнялись равенством безгрешным
(Хотя оно и вводит в грех)
Пригожих лиц и ножек стройных,
Мой Пушкин, строф твоих достойных^[17]
И так обутых, что едва ль
265 Их обнажить любви не жаль.
Или в театре народо́вом,
Где окриляют польским словом
Патриотический порыв,
Стихи Немцевича забыв,
270 Глас старца, убежденья полный,
Которым движет и живит
Он зыбкого партера волны,
И увлекает и разит,
Смотрю я на другую сцену,
275 Где страсти действуют живьём,
Где в представлении немом
Актёрам зрители на смену.
Тут романтическая связь:
Единства места не держась,^[18]
280 Из кресел в ложи и обратно
Огнём чуть зримым, перекатно
Живая нить игры живой
Завязкой тайною снуётся,
А там развязкой распрядётся,
285 Как следует, своей чредой.

Теперь для критики судейской
Словцо учёное: глагол
«Umizgac sie», глагол житейской;
Ему нас учит женский пол.
290 Он жемчуг польского наречья,
Его понятья без увечья
В другой язык не передашь,
Как в словарях других ни рыться;
Faire la cour^[19] и волочиться
295 Смешно напоминает блажь
Маркизов чопорного века
Иль заставляет заключить,
Что волокита должен быть
Или подагрик, иль калека.

300 Могло б досадно быть ушам,
Когда читатели-зоилы
Завопят: «Sta viator! Нам
Тащиться за тобой нет силы».
Но к притязаньям дерзких лиц
305 В нас, к счастью, самолюбье глухо,
И золотом, как у девиц,
Завешено поэта ухо.

Итак, пока нет лошадей,
Пером досужным погуляю.
............

---

Примечания автора

В наш последовательный и отчётливый век примечания, дополнения, указания нужны не только в путешествии, но и в сказке, в послании. На слово никому и ничему верить не хотят. Поэт волею или неволею должен быть педантом или Кесарем: писать комментарии на самого себя и на свои дела.^[20] Тем лучше: более случая поговорить, более бумаги в расходе и книги дороже. Нельзя и мне следовать за потоком. Только признаюсь, не люблю стихов занумерованных: цифры и поэзия — пестрота, которая неприятно рябит глаза. Пускай читатель даст себе труд отыскивать сам соотношения между стихами и примечаниями.

Эта глава путешествия точно писана за несколько лет. Sta viator! Стой, путник! — взято из латинской эпитафии.

В стихах всего высказать невозможно: часто говори не то, что хочешь, а что велит мера и рифма. В прозе я был бы справедливее к русским дорогам; сказал бы, что в некоторых губерниях они и теперь уже улучшаются, что петербургское шоссе утешительный признак государственной просвещённой роскоши и проч. Полустишие: для проходящих взято из прекрасной басни И. И. Дмитриева. По имени изобретателя называется Макадам, или по английскому произношению: Мекедем, новое устройство битой дороги, ныне в большом употреблении в Англии как в городах, так и по трактам.

Данте говорит:

Nessun maggior dolore,
— Che ricordarsi del tempo felice
Nella miseria…

то есть что нет ничего горестнее, как вспоминать в бедствии о благополучном времени. Россини придал всю поэзию своей музыки этим словам в опере «Отелло». В нотах его есть мрачность и глубокость Данта.

Описание польской станции не вымысел стихотворца и не ложь путешественника. На многих станциях я находил всё то, что описал; я мог бы подтвердить свои стихи выписками из своей дорожной, памятной книжки, но боюсь показаться уже чересчур педантом. Замечу только, что цыплята, раки и спаржа имеют точно какую-то национальность в польской кухне.

Дмушевский, варшавский актёр, издавал в Варшаве ежедневную газету. По выезде своём из Варшавы я любил проходить наизусть по его листкам прежнее своё житьё-бытьё.

Не имея пред глазами Словаря Линде,^[21] не могу сказать, как переводит он польский глагол, приведённый мною; но если читатель дал себе труд прочитать стихи до конца, то он узнал смысл этого выражения, которое на польском языке имеет смысл обширный.

Wiejska Kawa — деревенский, сельский (хотя и внутри города) кофейный дом в Варшаве, весьма часто и всеми сословиями и полами посещаемый. Кто видал в праздничный день на очаге его ряд кофейников и горнушек со сливками кипячёными, тот может вывесть экономико-политическое заключение, сколько Наполеонова антиколониальная система должна была быть вредна для Польши и горька для поляков, которых тогда поили цикорным кофе.

Кто-то отговаривал Вольтера от употребления кофе, потому что он яд. «Может быть, — отвечал он, — но видно медленный: я пью его более шестидесяти лет». Переложив этот ответ в медленную отраву, я сбит был рифмою: лучше было бы сказать: медленный яд. В повторении известных изречений должно сохранять простоту и точность сказанного. Утешаюсь тем, что примечание моё назидательнее хорошего стиха.

Беляны — монастырь на Висле близ Варшавы; тут в роще бывает блистательное гулянье, вроде наших гуляний 1-го мая.

По воскресеньям и праздничным дням после обедни собираются в саду Красицком.

Польский театр называется в Варшаве народным, или национальным, театром и в некотором отношении заслуживает сие имя, хотя драматическая польская литература имеет мало народности и, как наша, более слеплена по французскому образцу. Но и в самых подражаниях отделяется какой-то цвет отечественности. Если недостаёт народности в авторах, то много народности в партере. В Польше театр не то, что у нас, прививное увеселение; там он настоящая потребность народа. Там есть какой-то театральный патриотизм, согревающий представление. Некоторые родные слова возбуждают постоянно восторг рукоплесканий: одним словом, там есть театр.

Имя Немцевича знакомо и у нас. Поэт, историк, гражданин, семидесятилетнею жизнью своею он достиг до почётнейшего места в ряду своих современников и соотечественников. Хотя здесь упомянуто о нём и по шуточному поводу, но, платя ему дань уважения за характер его, за ум его, ещё столь тёплый, столь цветущий под холодом седин, и дань признательности за лестную его приязнь ко мне, сердце моё исполняет приятную и священную обязанность. Оговорку, похожую на эту, могу отнести вообще и к Варшаве. Если я себя хорошо выразил в стихах своих, то сквозь шутки должно пробиваться чувство благодарности и сердечной привязанности.

На замечание, что глава моя очень длинна, и то ещё один отрывок, имею честь донести, что я с лишком семь часов просидел на станции в ожидании лошадей.

 

1825

Примечания

Первая публикация: альм. «Подснежник». Спб., 1829 (перепеч. отд. брошюрой: Спб., 1829). — Печ. по «Подснежнику» с учетом правки в РСб-1855(I), отражающей последнюю авторскую волю. Вошло в изд.: В дороге и дома. Собрание стихотворений князя П. А. Вяземского. — М.: Типография Бахметева, 1862. — С. 11—20. (без подзаг., эпиграфа и авторских примеч.), но в HP текста нет. Две авториз. копии: одна в материалах к ПСС, без авторских примеч., со сноской к ст. 23: «Стих из басни Дмитриева», с зачеркнутыми десятью последними ст., правкой в загл. («1828» вм. «1825») и в тексте (не доведена до конца); вторая в РСб-1855(I), с текста альм., с правкой в ст. 10 и с пометой Вяземского на полях: «Переписать для нового собрания». Вероятно, по первоначальному авторскому плану, текст РСб-1855 должен был служить основой для HP, но в дальнейшем Вяземский решил его кардинально переработать: об этом он сообщал в письме М. Н. Лонгинову от 23 ноября 1861 г. (ПД); в связи с обострившейся болезнью замысел этот не был реализован. В ПСС-4 стихотворение датировано 1828 г., исходя из датировки указанной выше — авториз. копии (возможно, к 1828 г. относится его завершение, см.: ЗК. С. 144). Однако в «Примечаниях» к стихотворению Вяземский прямо говорит: «Эта глава путешествия точно писана за несколько лет». В. В. Измайлов в письме Вяземскому от 3 июня 1829 г. указывал, что Москва «всколыхнулась… от «Станции» («Литературное наследство». М., 1952. Т. 58. С. 90). Ст. 16—35 «Станции» Пушкин включил в примеч. к «Евгению Онегину» (к гл. 7, строфе 34); отсюда же взят, в несколько измененном виде, эпиграф к «Станционному смотрителю» («Коллежский регистратор Почтовой станции диктатор»). Ст. 176—177 («Чего не стерпит лист бумаги И рифма под моим пером») пародийно обыгрываются в ст-нии Д. Д. Минаева в фельетоне «Из записной книжки отставного майора Михаила Бурбонова» («Искра». 1864, No 38). С. 497.

1. Стих: для проходящих — из басни И. И. Дмитриева «Прохожий» (1803).
2. Мак-Адам — [см.].
3. Задунайский — [см.].
4. За тенью царственной жены — Екатерины II.
5. Мы доберёмся до луны. Здесь: луна (полумесяц) — символ Оттоманской империи и ислама.
6. За греков молвим речь в Стамбуле — намёк на возможную помощь России в национально-освободительной борьбе греков против турецкого владычества.
7. Кагул — река, на которой в 1770 г. войска П. А. Румянцева разгромили главные силы турецкой армии.
8. Выбылой (убылой) — [см.].
9. Истории тьму-таракани Учиться по твоей стене? Тмутаракань — древнерусское княжество X в. Здесь — каламбур: вероятно, речь идет о лубках на сказочные и древнерусские сюжеты, развешанных на стене станционной избы, и о реальных тараканах.
10. Лары (римск. миф.) — здесь: божества, покровители дорог.
11. Нотарий (старослав.) — писарь.
12. Комиссарж — полицейский.
13. Сарматской — в словоупотреблении того времени — польской.
14. Герои Кракова и Вильны — вероятно, намёк на Тадеуша Костюшко (1746—1817), руководителя Польского восстания 1794 г., начавшегося в Кракове, и Адама Мицкевича (1798—1855), деятеля национально-освободительного движения, центр которого был в Виленском университете.
15. Ухаживать (польск.). — Ред.
16. Посполита (посполитая) — всенародная; здесь обыгрывается название польского государства (Rzeczpospolita).
17. Мой Пушкин, строф твоих достойных. Имеются в виду строфы 30—34 гл. 1 «Евгения Онегина».
18. Тут романтическая связь: Единства места не держась. Романтики отменили классицистический принцип соблюдения единства места в драматургии.
19. Увиваться (фр.). — Ред.
20. Поэт… должен быть… Кесарем: писать комментарии на самого себя. Вяземский имеет в виду произведения Юлия Цезаря: «Комментарий к Галльской войне» и «Комментарий к гражданской войне».
21. Словарь Линде — один из лучших словарей славянских языков того времени «Slownik Jezyka Polskiego» (Варшава, 1804—1814) польского филолога Самуила Богумила Линде (1771—1847).