Средь ликовъ тѣхъ, чьи имена, какъ звѣзды,
Горятъ вѣкамъ и милліонамъ глазъ,
И чей огонь еще въ тысячелѣтьяхъ
Не перестанетъ радугу являть, 5 А можетъ быть зажжется новымъ небомъ,
Иль будетъ жить какъ пѣснь, какъ всплескъ волны,
Я полюбилъ, уже давно, два лика,
Что кажутся всѣхъ совершеннѣй мнѣ.
Одинъ—спокойный, мудрый, просвѣтленный, 10 Со взглядомъ, устремленнымъ внутрь души,
Провидецъ, но съ закрытыми глазами,
Или полузакрытыми, какъ цвѣтъ
Тѣхъ лотосовъ, что утромъ были пышны,
Но, чуя свѣжесть, сжались въ красотѣ, 15 И лотосовъ иныхъ еще, что только
Въ дремотной грезѣ видятъ свой расцвѣтъ.
Царевичъ, отказавшійся отъ царства,
И возлюбившій нищенскій удѣлъ,
Любимый, разлучившійся съ женою, 20 Бѣжавшій изъ родной семьи своей,
Прошедшій всѣ вершины созерцанья,
И знавшій истязанія всѣхъ мукъ,
Но наконецъ достигшій лѣтъ преклонныхъ,
Какъ мощный дубъ среди лѣсныхъ пустынь.
25 Спокойствію онъ учитъ и умѣнью,
Сковавъ себя, не чувствовать цѣпей,
Поработивъ безумящія страсти
Смотрѣть на міръ какъ на видѣнья сна,
Въ величіи безгласнаго затона 30 Молчать и быть въ безвѣтріи души,
Онъ былъ красивъ, и въ часъ его кончины
Цвѣточный дождь низлился на него.
Другой—своей недовершенной жизнью—
Взрываетъ въ сердцѣ скрытые ключи, 35 Звенящій стонъ любви и состраданья,
Любви, но не спокойной, а какъ крикъ,
Въ ночи ведущій къ зареву пожара,
Велящій быть въ борьбѣ и бить въ набатъ,
И боль любить, ее благословляя, 40 Гвоздями прибивать себя къ кресту.
Но только-что предсталъ онъ какъ распятый,
Онъ вдругъ проходитъ съ малыми дѣтьми,
И съ ними шутитъ, птица въ стаѣ птичекъ,
И онъ сидитъ пируя на пиру, 45 Въ хмѣльной напитокъ воду превращаетъ,
Блудницѣ отпустилъ ея грѣхи,
Разбойнику сказалъ: „Ты будешь въ Царствѣ“,
И насъ ведетъ какъ духовъ по водѣ.
Угадчивый, смутительно-утайный, 50 Который, говоря, не говоритъ,
А только намекаетъ, обѣщая,
Узывчивый, какъ дальняя свирѣль,
Его покинешь, вдругъ онъ вновь съ тобою,
И вѣришь, и опять идешь за нимъ, 55 И вдругъ умѣетъ онъ промолвить слово,
Что хочешь ты услышать въ крайній мигъ.
Но тотъ другой, безгласнымъ чарованьемъ,
Не меркнетъ онъ, свѣтясь въ своихъ вѣкахъ,
Бросая бѣлый свѣтъ, поетъ безмолвно, 60 Глядитъ въ себя, весь отрицая міръ,
И подойдя къ такому изваянью,
Глядишь въ себя и видишь въ первый разъ,
Что міръ не міръ, а только привидѣнье,
А ты есть міръ, и вѣрно все въ тебѣ.
65 Къ тому я приближаюсь и къ другому,
И отъ обоихъ молча ухожу
Свѣтлѣй себя, сильнѣе, и красивѣй,
Но слышу—жажду я не погасилъ.
И сильнымъ, что смиренье возлюбили, 70 Слагаю я безхитростную пѣснь,
Не облекая чувство въ звонъ созвучій,
Не замыкая стихъ свой остріемъ.
Я говорю: И красота покоя,
И чары отреченья чужды мнѣ, 75 Я знаю ихъ въ моей размѣрной долѣ,
Но чувствую, что третій есть исходъ,
И въ немъ я какъ пчела въ цвѣткѣ и въ ульѣ,
И въ немъ я птица въ летѣ и въ гнѣздѣ,
И въ немъ я стебель пьющій и дающій, 80 И Солнце мой учитель въ небесахъ.
Я выхожу весною ранней въ поле,
И онъ со мной, помощникъ вѣрный, конь,
И я, соху ведя, пронзаю глыбы,
А жаворонокъ сверху мнѣ поетъ. 85 О, вейся, вейся, жаворонокъ выше,
И пой псалмы звучнѣе, чѣмъ въ церквахъ,
И свей изъ тонкихъ травокъ для подруги
И для птенцовъ завѣтное гнѣздо.
Я слушаю тебя, крылатый вѣстникъ, 90 Благословляю каждый мигъ земли—
Такъ съ Богомъ говоритъ вся эта бѣдность,
Такъ въ каждомъ мигѣ чувствую я смыслъ,
Что съ жаворонкомъ мнѣ не нужно мира,
И съ пашнею не нужно мнѣ креста,— 95 Всѣмъ, что во мнѣ, служу обѣдню Солнцу,
И отойду, когда оно велитъ.
К. Д. Бальмонтъ. Бѣлый Зодчій. — СПб: Издательство "Сиринъ", 1914