LXXXIII.
Я не замѣчалъ никогда, чтобы ты нуждался въ румянахъ и потому я не налагалъ никогда красокъ на твою прелесть. Я находилъ, или предполагалъ, что ты стоишь выше ничтожнаго подношенія поэтической дани и я дремалъ въ отношеніи къ тебѣ потому, что ты самъ, будучи на лицо, могъ доказывать, на сколько современное перо недостаточно для выраженія такихъ достоинствъ, какія процвѣтаютъ въ тебѣ. Ты поставилъ мнѣ въ вину это молчаніе; но моя нѣмота составитъ мою славу, потому что, оставаясь безмолвнымъ, я не унижаю той красоты, которой другіе хотятъ придать жизнь, но только уготовляютъ ей могилу. Въ одномъ твоемъ глазѣ болѣе жизни, нежели во всѣхъ похвалахъ, расточаемыхъ обоими твоими поэтами.