Портретъ Е. П. Блаватской, съ помощью ея само̀й и близкихъ ей лицъ, мною набросанъ. Мнѣ пришлось, волей-неволей, останавливаться на самыхъ отталкивающихъ чертахъ ея, раскрыть многія нравственныя язвы этой феноменальной женщины. Еслибъ я вздумалъ прослѣдить часъ за часомъ все мое знакомство съ нею, передать всѣ ея слова и дѣйствія, всѣ мелкіе, хотя всегда болѣе или менѣе характерные, факты, которыхъ я былъ свидѣтелемъ, — мнѣ надо было бы написать огромную книгу. Я долженъ былъ ограничиваться вещами, такъ или иначе выдающимися.
Теперь я мысленно перебираю все, во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ, съ цѣлью найти хоть что-нибудь, оправдывающее чудодѣйственные разсказы о ней ея поклонниковъ и приспѣшниковъ, хоть что-нибудь такое, что́ осталось бы для меня, въ концѣ концовъ, доказательствомъ ея дѣйствительныхъ высшихъ знаній — въ смыслѣ «феноменовъ». И ровно ничего такого я не нахожу. А, между тѣмъ, вѣдь она такъ хотѣла удивить меня хоть чѣмъ-нибудь! Это было въ ея прямомъ разсчетѣ.
Правда, я не могу объяснить одной вещи: какъ производила она, по своему желанію, и прекращала разнообразные стуки, раздававшіеся на большомъ разстояніи вокругъ нея, а также странные звуки, похожіе на пощелкиванья маленькой электрической машины, о которыхъ я говорилъ въ своемъ мѣстѣ. Но этимъ явленіемъ исчерпывается все въ ея феноменахъ, чего я не могу объяснить. Я знакомъ съ хорошенькой серебряной «штучкой», игравшей такую роль въ мелодическихъ ноткахъ, которыми «хозяинъ» давалъ знать «избранницѣ» о своемъ присутствіи.
Что мягкія руки «madame» съ гибкими, утонченными на концахъ, пальцами, были очень искусны въ продѣлываніи разныхъ быстрыхъ движеній — это я видѣлъ много разъ. Вѣроятно, она брала уроки фокусовъ у какого-нибудь «профессора бѣлой магіи», быть можетъ у того именно фокусника, помощникомъ котораго состоялъ Бабула, поступившій къ ней потомъ въ услуженіе, помогавшій ей дурачить «публику» и подсмѣивавшійся надъ «хорошими, кисейными махатмами».
Быстротой движеній и ловкостью рукъ легко объясняется «феноменъ» съ портретомъ въ медальонѣ, описанный мною въ главѣ VI моего разсказа. Она просто, на моихъ глазахъ, замѣнила одинъ медальонъ другимъ, представлявшимъ точный дубликатъ перваго, и такъ быстро, что я этого не замѣтилъ. Но вѣдь профессіональные фокусники производятъ всякія чудеса, передъ которыми всѣ чудеса, всѣ феномены «madame» — ничто, и это вовсе не даетъ имъ права заявлять о своихъ «высокихъ посвященіяхъ» и «необычайныхъ психическихъ способностяхъ».
Я свидѣтельствую, что не только на моихъ глазахъ, но, судя по всѣмъ описаніямъ Синнетта, Желиховской и другихъ ея панегиристовъ, и на глазахъ кого угодно, — Е. П. Блаватская, за исключеніемъ «стуковъ», не произвела ни одного, такъ сказать, «физическаго» феномена, котораго нельзя было бы объяснить фокусомъ и самымъ обыкновеннымъ, простымъ обманомъ. Въ разслѣдованіи лондонскаго психическаго общества, въ отчетѣ Годжсона, приведены примѣры выдающихся чудесъ Блаватской, опубликованныхъ Синнеттомъ, — и всѣ чудеса эти разобраны и объяснены вполнѣ яснымъ и удовлетворительнымъ образомъ.
Когда «madame» могла произвести феноменъ одна, собственными средствами, она улучала удобную минуту — и дѣйствовала. Когда одной нельзя было управиться, — она призывала на помощь Бабулу, Олкотта или другихъ необходимыхъ лицъ изъ числа ея сообщниковъ. Въ главахъ X и XI я разсказалъ, какъ произведены были въ Эльберфельдѣ два феномена съ помощью Олкотта; для второго изъ этихъ феноменовъ, для письма махатмы, полученнаго «астральнымъ путемъ» г-жею А., понадобилось даже участіе того невиннаго англійскаго мальчика, съ котораго сняли крестъ и замѣнили его буддистскимъ непристойнымъ амулетомъ.
Но, быть можетъ, она была сильнѣе въ феноменахъ «психическихъ», въ проявленіи своихъ исключительныхъ духовныхъ способностей? Въ этой области чудеса, разсказываемыя о ней ея сестрою и друзьями, еще поразительнѣе! Она, глядя на человѣка, читала его мысли, видѣла далеко совершающіяся событія, съ изумительной ясностью предсказывала будущее…
Однако, я опять-таки свидѣтельствую, что за все время моего знакомства и моихъ сношеній съ нею — я никогда не могъ убѣдиться въ чемъ-либо подобномъ. Мнѣ не разъ приходилось въ жизни встрѣчать людей, изумлявшихъ меня или временной, или постоянной своей тонкой прозорливостью. Я знаю вполнѣ доказанные для меня примѣры исполнявшихся предчувствій, предчувствій не туманныхъ и неопредѣленныхъ, а совсѣмъ ясно и точно формулированныхъ. Вообще, я знаю, что въ сложномъ внутреннемъ мірѣ человѣка, въ тайникахъ его духа, дремлющаго среди вещественной яви, скрыты самыя разнообразныя способности, и что иной разъ, вслѣдствіе причинъ, не легко поддающихся анализу, эти способности заявляютъ о себѣ хоть и быстролетными, но реальными, осязаемыми явленіями.
Зная все это, я, разумѣется, нисколько не удивился бы, найдя и въ Е. П. Блаватской что-либо подобное. До послѣднихъ дней нашего знакомства, уже сначала увѣренный, а потомъ и утвержденный ею самой въ томъ, что она морочитъ и обманываетъ людей, я все ждалъ какого-нибудь проявленія ея тонкой прозорливости и т. д. Съ другой стороны, она сама — и читатель долженъ это ясно видѣть изъ всего моего разсказа, подтвержденнаго документами, — Богъ знаетъ что̀ дала бы ради возможности удивить меня и остановить мое вниманіе на чемъ-либо интересномъ.
Но ничего, ничего я отъ нея не видѣлъ. Когда она подготовляла какой-нибудь «феноменъ», я всякій разъ зналъ, что̀ именно должно случиться, и видѣлъ, ка̀къ она прямо наводитъ разговоръ на извѣстную тэму: для примѣра стоитъ только вспомнить сцену, завершившуюся русскимъ писаніемъ Баваджи, его «блаженны врущіе».
Нерѣдко, то закрывая глаза, то дико поводя ими, она объявляла мнѣ, что видитъ сцены, происходящія тамъ-то и тамъ-то. Въ тѣхъ случаяхъ, когда мнѣ удавалось провѣрить это ясновидѣніе, всегда оказывалось, что ровно ничего изъ якобы видѣннаго ею не происходило въ дѣйствительности. Ни разу она не угадала, хотя бы только приблизительно.
Передъ моимъ отъѣздомъ изъ Вюрцбурга, она, какъ разсказано мною въ главѣ XX, сдѣлала мнѣ, отъ имени своего «хозяина», цѣлый рядъ весьма подробныхъ, опредѣленныхъ предсказаній, которыя должны были исполниться въ самомъ скоромъ времени. Моя неувѣренность, что предсказанія эти исполнятся, не могла, полагаю, измѣнить велѣній судьбы моей, открытой «хозяиномъ» — и вотъ, хоть бы одно самое маленькое предсказаньице случайно исполнилось! Даже профессіональныя гадалки, спрашивающія — на сколько погадать, на рубль или на три, — предсказываютъ удачнѣе.
Да и гдѣ, наконецъ, хоть сколько-нибудь удовлетворительно засвидѣтельствованные факты проявленій ея ясновидѣнія или, какъ это называется на «теософическомъ» языкѣ, «чтенія въ астральномъ свѣтѣ»? — въ разныхъ «правдахъ о Е. П. Блаватской» искать ихъ, какъ уже извѣстно читателю, довольно трудно.
Возьмемъ на выдержку подобный примѣръ. Г-жа Желиховская («Русское Обозрѣніе» 1891 г. декабрь, стр. 570[1]) пишетъ: «Елена Петровна часто насъ предупреждала о смерти людей, жившихъ съ нами въ Россіи, изъ-за большихъ разстояній. Послѣдній такого рода фактъ случился лѣтомъ 1886 года, когда, живя въ Петергофѣ, мы получили отъ нея письмо изъ Остенде, гдѣ она извѣщала насъ о кончинѣ А. М. Бутлерова, ранѣе чѣмъ это извѣстіе появилось въ нашихъ газетахъ. Елена Петровна очень любила профессора Бутлерова и была съ нимъ въ постоянной перепискѣ».
Осенью 1885 года, пріѣхавъ изъ-за границы въ Петербургъ, я встрѣтился съ А. М. Бутлеровымъ и долго бесѣдовалъ съ нимъ о Блаватской. Онъ съ большимъ интересомъ меня о ней разспрашивалъ, разсказывалъ мнѣ о ней то, что слышалъ отъ другихъ; вообще изъ его словъ никакъ нельзя было заключить, что онъ хоть сколько-нибудь самъ ее знаетъ. Еслибъ онъ не только былъ съ нею въ постоянной перепискѣ, но даже еслибы обмѣнялся двумя-тремя письмами, — онъ, по свойству нашего разговора, непремѣнно сказалъ бы мнѣ объ этомъ.
Я все-таки, однако, могу ошибаться. Ну такъ вотъ: ближайшій другъ А. М. Бутлерова и его свойственникъ (двоюродный братъ его супруги) А. Н. Аксаковъ, бывшій съ нимъ въ постоянныхъ сношеніяхъ и послѣ его кончины разбиравшій его бумаги, разрѣшилъ мнѣ заявить какъ фактъ, что А. М. Бутлеровъ не былъ лично знакомъ съ Е. П. Блаватской и никогда не находился съ нею ни въ какой перепискѣ.
И такъ, одна часть сообщенія г-жи Желиховской оказывается выдумкой, а другая не удовлетворяетъ даже самымъ простымъ требованіямъ отъ подобнаго рода сообщеній: не указано число, въ которое было написано и отправлено письмо Блаватской изъ Остенде. Еслибы можно было съ точностью провѣрить моментъ отправки письма, то, по всѣмъ вѣроятностямъ, оказалось бы, что «mamdame» узнала о кончинѣ Бутлерова изъ только-что полученной телеграммы и въ письмѣ своемъ, привычной къ такимъ фразамъ рукою, написала: «онъ умеръ, я знаю: я его видѣла».
Всѣ примѣры подобнаго рода, встрѣчающіеся въ «нео-теософской» литературѣ о Блаватской, не болѣе достовѣрны и убѣдительны.
Затѣмъ слѣдуетъ коснуться вопроса о «хозяинѣ», о знаменитыхъ «махатмахъ». Среди индусовъ, помимо всякаго «теософическаго общества», издревле существуютъ легенды и разсказы о великихъ душахъ (это переводъ слова махатма или, вѣрнѣе, маха-атма), мудрецахъ, живущихъ на горахъ, въ недосягаемыхъ глубинахъ Тибета и обладающихъ необычайнымъ знаніемъ сокровеннѣйшихъ тайнъ природы.
Теперь предположимъ, хоть бы для доказательства ad absurdum, что въ этихъ легендахъ и разсказахъ не только заключается нѣкоторая доля истины, но и все, какъ есть все — чистая правда. Забудемъ также то, что́ мы знаемъ — и о разслѣдованіи Годжсона, и о письмахъ Блаватской къ Куломбамъ, и о «кисейныхъ» откровеніяхъ Бабулы, и о экспертизѣ Нетсерклифта, о признаніяхъ Блаватской въ Вюрцбургѣ, ея предложеніи «создавать русскія письма Кутъ-Хуми», ея «исповѣди», китайскихъ бумажкахъ и конвертикахъ и т. д. Представимъ себѣ такую картину, въ дѣйствительности которой увѣряютъ теософы: Блаватская такъ или иначе входитъ въ общеніе съ махатмами и убѣждается, какъ она поэтично разсказала въ своихъ «Пещерахъ и дебряхъ Индостана», что «тибетскіе братья» обладаютъ высшими знаніями. Для нихъ пространство и время — звукъ пустой, они (хоть и не безъ значительной затраты жизненной силы) могутъ покидать свое тѣло и въ астральной, болѣе или менѣе видимой и осязаемой, оболочкѣ появляться во мгновеніе ока гдѣ угодно. Они могутъ пересылать (тоже не безъ затраты жизненной силы) свои письма, перелетающія съ быстротой мысли какія угодно разстоянія, проникающія черезъ матеріальныя препятствія и падающія вамъ на голову или вписывающіяся, ввидѣ постскриптумовъ (строки Кутъ-Хуми ко мнѣ въ письмѣ Блаватской) въ обыкновенныя грѣшныя письма, мирно лежащія на днѣ почтовой сумки и перевозящіяся по желѣзной дорогѣ. Все это махатмы могутъ. Они посвящаютъ Елену Петровну, благодаря ея «дѣвственности», въ званіе «адепта второго разряда» и поручаютъ ей создать «теософическое общество» для распространенія истины на земномъ шарѣ.
«Болванъ Олкоттъ старый котъ» (слова Блаватской), хоть онъ и «bête» (мнѣніе, письменно выраженное мнѣ о немъ махатмой Кутъ-Хуми), по протекціи Елены Петровны объявляется президентомъ и ему на память дарится «астральный тюрбанъ», который онъ имѣетъ право всѣмъ показывать, какъ знакъ своего достоинства и личнаго знакомства съ махатмами. Махатма Кутъ-Хуми беретъ на себя литературную часть и вступаетъ сначала въ дружескую переписку съ Синнеттомъ (письма Кутъ-Хуми въ «Occult World»), а затѣмъ и съ другими теософами и даже скептиками и «подозрителями», подобными мнѣ. Махатма Моріа, — съ просьбой, чтобъ его называли просто М., — принимаетъ роль «хозяина» Елены Петровны и обязуется постоянно къ ней являться изъ Тибета, ежедневно показываться графинѣ Вахтмейстеръ, Машкѣ Флинъ и прочимъ, а также звонить въ «серебряную штучку».
Блаватская и Олкоттъ дѣлаютъ что могутъ. Кутъ-Хуми пишетъ нерѣдко очень интересныя, горячо и талантливо изложенныя письма и только разъ попадается въ жесточайшемъ плагіатѣ, причемъ весьма глупо и неловко силится оправдаться (см. въ началѣ отчета «лондонскаго общества для психическихъ изслѣдованій»). Но махатма М., строгій (по увѣренію Е. П. Б.) «хозяинъ», рѣшительно портитъ все дѣло.
— Помилуйте! — не разъ говорилъ я Еленѣ Петровнѣ, — вы совершенно компрометтируете вашего «хозяина»! Сей величайшій мудрецъ, выпивъ стаканъ молока (это его дневная порція пищи), лежитъ въ глубинѣ Тибета, такъ сказать, у самаго порога Нирваны. Его дивный умъ рѣшаетъ судьбы міра. И вдругъ вы ему отсюда: «дзиннь!» Онъ тотчасъ же «дѣлаетъ затрату жизненной силы», вылѣзаетъ изъ своего грубо-матеріальнаго тѣла, оставляетъ это тѣло въ Тибетѣ переваривающимъ стаканъ молока, облекается въ астральную оболочку — и, во мгновеніе ока, шасть сюда къ вамъ. «Дзиннь! что прикажете, упазика (мать)?» «А ну-ка, любезный, напиши письмо г-жѣ А. и кинь черезъ часъ его ей на голову». «Слушаю-съ!» «А ну-ка, любезный, напиши: «Я былъ тамъ, конечно; но кто можетъ открыть глаза нежелающему видѣть» и положи эту записку въ карманъ Олкотта!» «Слушаю-съ!» «А ну-ка, любезный, покажись Машкѣ Флинъ!» «Слушаю-съ!» Развѣ же такъ возможно? вѣдь онъ выходитъ не «хозяинъ» вашъ, а лакей, служащій у васъ на побѣгушкахъ!
О, какъ сердилась она на меня за такія рѣчи, какъ таращила свои громадные глаза цвѣта полинявшей бирюзы!
А между тѣмъ никто, какъ есть никто изъ самыхъ даже, повидимому, разумныхъ теософовъ не смущался этой жалкой лакейской ролью великаго, таинственнаго учителя, «хозяина», могущаго отнимать у смерти Елену Петровну!
Но оставимъ въ сторонѣ и эти интимныя, домашнія обстоятельства. Представимъ нашу «упазику» дѣйствительной, невинной жертвой миссіонеровъ, Годжсона, Майерса, меня, m-me де-Морсье и т. д., всѣхъ, кто узналъ и объявилъ ее обманщицей. Представимъ, что всѣ мы — или заблуждающіеся, или недобросовѣстные обвинители. Какимъ же образомъ махатмы, эти «святые, безгрѣшные мудрецы», допустили свою избранницу страдать безвинно? вѣдь отъ нихъ зависѣло заблуждающихся вернуть на путь истины, а недобросовѣстныхъ посрамить. Между тѣмъ Кутъ Хуми остался доказаннымъ плагіаторомъ, а «хозяинъ» — кисейной куклой, хоть его и видали ежедневно Машка Флинъ и гр. Вахтмейстеръ.
Но избранница виновна, уличена въ самыхъ разнородныхъ обманахъ, доведена до отчаянья, пишетъ свою «исповѣдь», а потомъ начинаетъ мстить. «Святые и безгрѣшные» махатмы стоятъ въ сторонкѣ, какъ будто имъ тутъ и дѣла нѣтъ. Они видятъ самую гнусную грязь и клевету, которую «упазика» и ея друзья, прикрываясь ихъ именемъ, варятъ въ колдовскомъ котлѣ для враговъ. Видятъ это и «теософы» — и помогаютъ своей H. P. B. варить грязь и клевету, мечтая о Нирванѣ.
«Можетъ быть и есть какіе-нибудь святые и мудрые «махатмы» въ Тибетѣ, только врядъ-ли они могли имѣть что-либо общее съ Блаватской, оставаясь святыми и мудрыми»—это слѣдуетъ сказать искреннимъ членамъ «теософическаго общества». А что H. P. B. попала въ руки тайнаго, религіозно-политическаго индійскаго братства, что она приняла въ этомъ братствѣ буддизмъ и взяла на себя миссію распространять его въ тѣхъ странахъ, гдѣ пало христіанство и чувствуется стремленіе къ какой бы то ни было вѣрѣ — это, быть можетъ, гораздо ближе къ истинѣ, чѣмъ кажется съ перваго разу. По крайней мѣрѣ мнѣ приходилось видѣть мельканіе чего-то подобнаго въ прорывавшихся у Е. П. Блаватской намекахъ. Въ иныя минуты она положительно производила впечатлѣніе существа закабаленнаго, связаннаго чѣмъ-то или кѣмъ-то.
Въ такія минуты она была очень жалка и несчастна. Я никогда не забуду, какъ однажды она воскликнула:
— Хотѣла бы вернуться… хотѣла бы стать русской, христіанкой, православной… тянетъ меня… и нѣтъ возврата!.. я въ цѣпяхъ… я не своя!
А черезъ полчаса начались опять разглагольствованія о «хозяинѣ»…
По мѣрѣ того какъ печатался въ «Русскомъ Вѣстникѣ» этотъ разсказъ мой, я слышалъ отъ нѣсколькихъ лицъ такого рода разсужденія: «Зачѣмъ вы сказали, что жалѣли и жалѣете эту ужасную женщину? Она такъ преступна, такъ отвратительна — и вы сами доказываете это, — что никакъ не можетъ вызывать къ себѣ чувства жалости, особенно въ человѣкѣ, лично знакомомъ со всѣми ея обманами, полной безпринципностью, злобой и клеветою!..»
Отвѣчу: я не только былъ свидѣтелемъ отвратительныхъ ея дѣяній; но и на себѣ самомъ испыталъ ея грязное мщеніе, — и все-таки, вспоминая нѣкоторыя минуты нашихъ бесѣдъ съ нею, я не могу думать о ней безъ жалости. Я никогда не позволялъ разростаться во мнѣ этому чувству, я всегда его сдерживалъ и неуклонно дѣлалъ свое дѣло — наблюдалъ, слѣдилъ за нею, ловилъ ее. Когда пришло время — я спокойно способствовалъ всѣмъ, что было въ моей власти, ея разоблаченію, не упустилъ ничего, не проявилъ относительно этой возмутительной обманщицы никакой слабости. Но жалость къ ней все же оставалась. Теперь, когда ея нѣтъ, я, опять таки безъ послабленія, предаю во всеобщее свѣдѣніе разсказъ объ ея скверныхъ дѣяніяхъ. А жалость все же остается…
И эта жалость вовсе не признакъ какого-нибудь моего добросердечія. Она имѣетъ свою причину не во мнѣ, а въ самой Еленѣ Петровнѣ Блаватской. Въ свои спокойныя и добрыя минуты она была необычайно симпатична. Въ ней заключалось какое-то обаяніе, какой-то магнитъ, притягивавшій къ ней съ неудержимой силой.
Симпатичность — такое свойство, котораго не передашь никакими словами; но всѣ, мужчины и женщины, старые и молодые, на кого ласково глядѣли эти громадные, странные глаза, испытывали одно и то же. Я знаю, напримѣръ, одну молодую женщину, неувлекающуюся, нисколько не сентиментальную и сразу инстинктивно понявшую Блаватскую. Столкнувшись съ этой, въ то время совсѣмъ еще молодой женщиной, простой и скромной, — знаменитая «madame», у которой разныя «синіе чулки» цѣловали руки и ноги, увидѣла себя, къ большому своему удивленію, разгаданной и парализованной. И все-таки эта молодая женщина говорила и говоритъ: «Блаватская была ужасная злодѣйка; но почему-то производила часто такое впечатлѣніе, что надъ нею хотѣлось плакать отъ невыносимой къ ней жалости».
Причину этой странной симпатичности «современной жрицы Изиды» слѣдуетъ искать въ ея самобытной, своеобразной, горячей какъ огонь талантливости и въ ея бурной, бѣшеной энергіи. Такая талантливость и энергія — стихійная сила, съ которой не легко бороться. Эта сила, въ соединеніи съ душевной извращенностью, съ какимъ-то звѣринымъ непониманіемъ «въ жизни» различія между добромъ и зломъ, — произвела одно изъ весьма интересныхъ и характерныхъ явленій конца девятнадцатаго вѣка — «теософическое общество».