Вынужденный статьями г-жи Желиховской печатно говорить о моемъ личномъ знакомствѣ съ Блаватской и «теософическимъ обществомъ», — я говорю не съ чьихъ-либо словъ, а только то, что самъ видѣлъ, слышалъ и на что́ у меня есть неопровержимые документы. Въ случаѣ необходимости я могу представить, въ доказательство того, что́ утверждаю, и новыя показанія живыхъ свидѣтелей.
Я нахожу, что всякія подробности и даже подчасъ мелочи обстановки, при которой начиналась въ Европѣ пропаганда «новой религіи», соблазнительно рекомендуемой теперь и русскому обществу въ качествѣ «чистаго и высокаго ученія», — вовсе не безполезны, а даже необходимы для цѣльности картины. Чего я не видѣлъ — о томъ не говорю, но что̀ видѣлъ, то обязанъ разсказать именно такъ, какъ оно было.
Я не знаю, что̀ такое творилось въ маѣ 1884 года въ Америкѣ и въ Индіи, не знаю даже происходившаго за это время въ Лондонѣ; но очень хорошо знаю все, происходившее въ Парижѣ. Если мнѣ приходится утверждать совершенно противуположное тому, что̀ свидѣтельствуетъ въ своихъ статьяхъ сестра Е. П. Блаватской, — мнѣ это весьма прискорбно, но что же я тутъ подѣлаю!
Дойдя до этого времени, г-жа Желиховская, въ качествѣ свидѣтельницы, между прочимъ, говоритъ: «Посѣтителей бывали ежедневно массы. Елена Петровна успѣвала заниматься лишь раннимъ утромъ отъ 6 часовъ утра до полуденнаго завтрака, а день весь проходилъ въ пріемахъ и суетѣ. Общество осаждало ее разнообразное, но все изъ интеллигентныхъ классовъ. Множество французовъ-легитимистовъ и имперіалистовъ льнули къ ней почему-то въ то время; очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, пріѣзжіе со всѣхъ странъ свѣта и мѣстные. Доктора Шарко тогда въ Парижѣ не было, но Рише и Комбре, его помощники, были своими людьми. Фламмаріонъ бывалъ очень часто; Леймари — издатель Revue Spirite; старичекъ магнетизеръ Эветъ, другъ барона Дюпоте, постоянно конкуррировалъ съ Оллькотомъ въ излѣченіяхъ присутствовавшихъ больныхъ. Русскихъ бывало множество мужчинъ и дамъ, и все это усиленно напрашивалось въ дружбу и въ послѣдователи ученія». («Русское Обозрѣніе» декабрь 1891 года, стр. 572).
Около двухъ мѣсяцевъ, до самой минуты отъѣзда Е. П. Блаватской изъ Парижа въ Лондонъ, я бывалъ у нея почти ежедневно, подолгу и въ различные часы дня — и никогда не видалъ ровно ничего, хоть сколько-нибудь напоминающаго эту блестящую картину. Реклама «Matin», напечатанная, какъ я слышалъ, стараніями дюшессы де-Помаръ (я этого, однако, не утверждаю за неимѣніемъ документальнаго доказательства) оказалась не стоившей уплаченныхъ за нее денегъ — она совсѣмъ не обратила на себя вниманія, какъ и многія ей подобныя. Въ то время парижскіе «интеллигентные классы» еще довольствовались своимъ, такъ сказать, оффиціальнымъ, правительствующимъ матеріализмомъ. Люди, явно или тайно остававшіеся вѣрными католической церкви, конечно, не могли идти къ Блаватской, печатавшей, со свойственными ея писаніямъ грубостью и безцеремонностью выраженій, самыя ужасныя правды и неправды о дѣяніяхъ католическаго духовенства. Спириты чурались ея, какъ «измѣнницы», ибо она, сама бывшая спиритка и медіумъ, не только отреклась отъ спиритизма, но и оскорбляла самыя завѣтныя ихъ вѣрованія. Болѣе или менѣе интересные «оккультисты», какъ напримѣръ Сентъ-Ивъ, стояли совсѣмъ особнякомъ и ужь къ ней-то никакъ не могли являться съ поклономъ.
Это были первые дни и шаги нео-буддизма въ Европѣ, и ничто еще не показывало, что онъ представляетъ собою явленіе, съ которымъ въ скоромъ времени, можетъ быть, придется считаться. Вокругъ Блаватской группировалось всего нѣсколько человѣкъ, старавшихся, и надо сказать — довольно безуспѣшно, приводить къ ней своихъ знакомыхъ. Не только никто къ ней не «льнулъ» и не «напрашивался»; но она даже сильно смущалась черезчуръ медленнымъ ходомъ дѣла.
Когда я имѣлъ жестокость разъ-другой коснуться этого больного мѣста, она вся багровѣла и становилась ужасной въ своемъ черномъ балахонѣ «à la magicienne noire».
— Дурачье! — разражалась она, — совсѣмъ погрязли въ своемъ матеріализмѣ и барахтаются въ немъ какъ свиньи! Ну, да пождите, все же, въ концѣ концовъ, прохватитъ ихъ моя теософія!..
Послѣ того времени я прожилъ еще два года въ Парижѣ и мнѣ пришлось болѣе или менѣе хорошо познакомиться почти со всѣми лицами, бывавшими у Блаватской. Такъ какъ о нихъ будетъ упоминаться въ дальнѣйшемъ разсказѣ, то я здѣсь перечислю ихъ всѣхъ и покончу съ выпиской, сдѣланной мною изъ «Русскаго Обозрѣнія».
Въ домѣ улицы Notre Dame des Champs, вмѣстѣ съ Еленой Петровной жили: 1) «Полковникъ» Олкоттъ, 2) Джёджъ (онъ очень скоро уѣхалъ въ Индію), 3) Могини, 4) Бертрамъ Китли и 5) слуга Бабула.
6) Уже извѣстная дюшесса де-Помаръ, о которой больше нечего распространяться.
7) Секретарь «парижскаго теософическаго общества» — m-me Емилія де-Морсье, племянница извѣстнаго швейцарскаго философа и теолога Эрнеста Навиля. Тогда это была сорокалѣтняя дама, высокая и очень полная, рано поблекшая блондинка, сохранявшая однако слѣды большой красоты. Сначала, при первыхъ встрѣчахъ, мы почему-то почувствовали другъ къ другу антипатію; но затѣмъ, уже по отъѣздѣ Блаватской, мало-по-малу сблизились и до сихъ поръ я считаю эту благородную, умную и талантливую женщину, а также ея мужа и семью, въ числѣ искреннихъ моихъ друзей.
Madame де-Морсье хорошая музыкантша и первоклассная пѣвица. Она въ юности мечтала объ артистической карьерѣ и, еслибы мечтамъ ея суждено было осуществиться, она была бы теперь большой знаменитостью. Но крѣпкіе какъ камень швейцарскихъ горъ семейные предразсудки лишили ее возможности посвятить себя искусству. Это большое горе ея жизни. Богато одаренная отъ природы, она не могла примириться съ сѣренькой долей хозяйки дома разорившагося дворянина. Она отдалась литературѣ, а главнымъ образомъ — благотворительной дѣятельности. Вѣчно занятая своими тюрьмами, госпиталями и пріютами, она въ то же время всегда много читала и писала, интересовалась и увлекалась многимъ — и всюду вносила свою энергію, свой блестящій умъ, недюжинныя познанія и даръ настоящаго, прирожденнаго оратора.
Неудовлетворенная сухостью протестантскаго сектантства, въ которомъ родилась и была воспитана, чуждавшаяся папизма и хорошо знакомая съ различными злоупотребленіями воинствующаго католицизма, — она подумала, что можетъ найти удовлетвореніе своей духовной жажды въ ученіи «тибетскихъ махатмъ», возвѣщавшемся устами Е. П. Блаватской и ея сотрудниковъ — Олкотта и Синнетта. Она послала въ Индію Еленѣ Петровнѣ письмо, страстность и краснорѣчіе котораго не могли не заинтересовать проповѣдницу нео-буддизма, тотчасъ же и ухватившуюся за эту богато одаренную женщину, способную въ будущемъ сослужить немалую службу «дѣлу».
M-me де-Морсье получила отъ «madame» дружеское посланіе и засохшіе лепестки розы — «оккультный» даръ и, такъ сказать, благословеніе махатмы Кутъ-Хуми интересной прозелиткѣ. Когда Блаватская пріѣхала въ Парижъ — m-me де-Морсье, со своимъ «талисманомъ» — розовыми лепестками у сердца, конечно, явилась на первомъ планѣ и сдѣлалась самымъ дѣятельнымъ и огнедышущимъ членомъ «теософическаго общества». Это она оказалась истиннымъ главою и душою «общества» въ роли его секретаря, это она была настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ.
Но отличительная черта этой женщины — глубокая искренность и неподкупная правдивость, а потому, когда черезъ два года она стала свидѣтельницей и получила неопровержимыя доказательства «теософическихъ обмановъ» и многаго еще другаго, — она ни на минуту не поколебалась признать себя введенной въ заблужденіе и одураченной. Она серьезно заболѣла отъ потрясенія; но твердой рукою сожгла свой талисманъ — розу Кутъ-Хуми, полнѣйшее мое неуваженіе къ которой въ предъидущее время служило даже черной кошкой, пробѣгавшей между нами.
Я и m-me де-Морсье были самыми частыми посѣтителями квартиры въ улицѣ Notre Dame des Champs и ближайшими людьми къ ея хозяйкѣ, что̀ легко будетъ доказать хоть бы только собственноручными письмами къ намъ Е. П. Блаватской.
Въ статьяхъ, печатавшихся тогда г-жей Желиховской въ «Новороссійскомъ Телеграфѣ» и «Одесскомъ Вѣстникѣ» (іюнь и іюль 1884 года) и случайно впослѣдствіи мнѣ попавшихся, о насъ громко говорится и даже, къ моему изумленію, незнакомый еще съ «авторской манерой» г-жи Желиховской, — я нашелъ въ нихъ такія вещи, о которыхъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія [1].
Между тѣмъ въ своихъ теперешнихъ статьяхъ о Е. П. Блаватской и въ своей пропагандѣ новаго «чистаго и высокаго ученія», г-жа Желиховская ни однимъ звукомъ не заикается обо мнѣ и m-me де-Морсье, какъ будто насъ совсѣмъ даже не было или будто наши отношенія къ ея покойной сестрѣ и близкія сношенія съ нею ей совсѣмъ неизвѣстны. Причина такого умалчиванія понятна и на ней, полагаю, нечего останавливаться. Но все-таки какъ же было не сообразить, что черезчуръ фантастическое освѣщеніе многихъ фактовъ заставитъ меня, а если понадобится, то и не одного меня, представить и свое личное свидѣтельство съ приложеніемъ «оправдательныхъ документовъ». Конечно, здѣсь былъ разсчетъ на человѣческую слабость, на ложный стыдъ признанія въ своемъ, хоть и мимолетномъ, увлеченіи тѣмъ, что̀ оказалось самымъ грубымъ и разсчитаннымъ на слѣпую довѣрчивость обманомъ; но дѣло слишкомъ серьезно, и жалкое малодушіе ложнаго стыда тутъ не можетъ имѣть мѣста.
8) M-me де-Барро (Caroline de-Barrau), пожилая, скромная, молчаливая и болѣзненнаго вида женщина, представляла собою примѣръ того, что самая бодрая, сильная душа и высокоразвитый разумъ могутъ вмѣщаться въ крайне невзрачномъ и слабомъ тѣлѣ. Жена состоятельнаго дворянина, имѣющаго помѣстья въ Гасконіи, m-me де-Барро посвятила Парижу свою далеко небезъизвѣстную, знаменательную дѣятельность.
Не понимаю — зачѣмъ г-жѣ Желиховской понадобилось называть ее графиней: она графиней никогда не была и не принадлежала къ числу особъ, противузаконно присвоивающихъ какіе-либо титулы и отличія. У нея были отличія, въ видѣ настоящихъ дипломовъ на ученыя и иныя почетныя званія (а это большая рѣдкость для французской женщины); она сотрудничала во многихъ періодическихъ изданіяхъ и оставила послѣ себя интересныя сочиненія: «Женщина и воспитаніе», «Призваніе женщины», «Деревенская женщина въ Парижѣ», этюдъ «о заработной платѣ женщинъ» и т. д. Но она не только не кичилась своими отличіями и трудами, а краснѣла какъ пансіонерка и не знала, куда дѣваться, когда кто-либо упоминалъ о нихъ. Она всецѣло отдавала свою душу, свое время и свои средства добрымъ дѣламъ, и въ этой дѣятельности ея вѣрный другъ, m-me де-Морсье, являлась ея постоянной и ближайшей помощницей.
M-me де-Барро жила въ небольшомъ, простенькомъ, но комфортабельномъ домѣ въ глубинѣ impasse’а, на улицѣ Varenne. Жила она очень странно, повидимому почти въ полномъ уединеніи, и сама всегда отворяла гостямъ своимъ двери. Заинтересовавшись «теософическимъ обществомъ», главнымъ образомъ благодаря вдохновенному краснорѣчію m-me де-Морсье, она предоставила свой тихій, удобный домъ для conférences’овъ; но сама, отъ начала до конца, относилась ко всему нѣсколько сдержанно и, такъ сказать, выжидательно. Когда «феномены» были разоблачены и изъ-за «всемірнаго братства любви и разума» выдвинулась обманная махинація, — m-me де-Барро тотчасъ же присоединила свою подпись къ заявленію, посланному въ Индію, которымъ отрезвившіеся парижскіе «теософы» отказывались отъ своего членства въ «обществѣ», созданномъ Еленой Петровной Блаватской.
Около двухъ лѣтъ тому назадъ я съ грустью получилъ извѣстіе о кончинѣ m-me де-Барро и, читая печатные тексты рѣчей, говорившихся по случаю этой кончины, сказалъ себѣ, что «на сей разъ» въ нихъ нѣтъ никакой фальши, никакихъ преувеличеній. Мнѣ тяжело подумать, что, пріѣхавъ въ Парижъ, я уже не увижу этого блѣднаго, тихаго лица, въ молодости должно быть очень похожаго на некрасивую Гольбейновскую мадонну, не услышу ея какъ бы робкаго голоса, которымъ она, въ краткихъ словахъ, всегда умѣла сказать что-нибудь очень продуманное, разумное и вѣрное…
Что касается ея мужа, его почти никогда не бывало въ Парижѣ, онъ жилъ у себя въ имѣніи и не имѣлъ ровно никакого отношенія къ «теософическому обществу». Какимъ образомъ г-жа Желиховская пристегнула и его, съ титуломъ графа, къ окружію своей покойной сестры — это остается ея тайной.
9) Графиня д’Адемаръ, личная пріятельница Елены Петровны Блаватской. Это была тоже весьма уже немолодая свѣтская дама съ лицомъ до того искусно эмальированнымъ, что на нѣкоторомъ разстояніи казалась совсѣмъ молодой и очень красивой. Она появлялась нѣсколько разъ, всегда на краткій мигъ, какъ шелковый, раздушенный метеоръ — и исчезала. Такимъ образомъ зналъ я ее совсѣмъ мало, никогда не слыхалъ отъ нея чего-нибудь хоть бы чуть-чуть «теософическаго» и, какъ кажется, кромѣ своего удивительно эмальированнаго лица, она ничѣмъ не отличалась. Блаватская дѣйствительно провела два дня у нея въ имѣніи.
10) Г-жа Желиховская пишетъ: «Доктора Шарко тогда въ Парижѣ не было; но Рише и Комбре, его помощники, были своими людьми». Зачѣмъ говорить о Шарко, котораго «не было» — я не знаю; что же касается Рише, то нашъ авторъ впадаетъ въ большую ошибку. У Шарко въ Сальпетріерѣ дѣйствительно есть помощникъ, докторъ Поль Рише (Paul Richer), написавшій большую и довольно интересную книгу: «Etudes cliniques sur l’Hystèro-epilepsie ou Grande hystérie»; но его, должно быть, тоже «въ Парижѣ не было». Г-жа Желиховская говоритъ совсѣмъ не о немъ, а объ одномъ изъ талантливѣйшихъ современныхъ французскихъ ученыхъ, Шарлѣ Рише (Charles Richet), сочиненія котораго и въ Россіи пользуются большой извѣстностью. Шарль Рише вовсе не помощникъ Шарко. У Елены Петровны Блаватской онъ «былъ», но не «бывалъ», а быть у нея «своимъ человѣкомъ» ему никогда и во снѣ не снилось. Вотъ что писалъ онъ мнѣ, между прочимъ, въ концѣ декабря 1885 года: «…Pour ma part j’avais des doutes énormes. Avant d’admettre l’extraordinaire, il se faut méfier de l’ordinaire qui est la fourberie: et, de toutes les garanties scientifiques, la certitude inorale et la confiance est la plus efficace. Mais quelle dure ironie que cette mad. B. que fonde une religion, comme Mahomet, avec les mêmes moyens à peu près. Peut être réussira-t-elle. En tout cas ce ne sera ni votre faute, ni la mienne. Il faut je crois en revenir à l’opinion des vieux auteurs — observer et expérimenter — et ne pas écouter les dames, qui ont passé sept ans au Thibet…» [2] Кажется — довольно ясно!
11) Бѣдный Комбре! какъ былъ бы онъ счастливъ не въ статьяхъ только г-жи Желиховской, а въ дѣйствительности состоять помощникомъ Шарко и идти въ парѣ съ Рише! Будучи студентомъ медицины, онъ слушалъ, конечно, лекціи и Шарко, слушалъ внимательно; но никогда не былъ, да и не могъ быть его помощникомъ, ибо жизнь увлекла его совсѣмъ въ иную сторону. Весь его ученый багажъ состоитъ изъ маленькой, весьма спеціальной диссертаціи «о вспрыскиваніи ртути подъ кожу». Хоть онъ и докторъ медицины, но не имѣетъ никакого оффиціальнаго положенія и не практикуетъ.
Это очень милый, симпатичный и даже талантливый человѣкъ; но безнадежный неудачникъ, «изобрѣтатель», съ патентами котораго всегда случаются самыя невѣроятныя вещи, такъ что вся жизнь его — рядъ непрестанныхъ бѣдствій и затрудненій.
Онъ сынъ гасконскаго аптекаря, съ дѣтства имѣлъ какое-то отношеніе къ семейству де-Барро и отсюда, т. е. черезъ г-жъ де-Барро и де-Морсье, его появленіе въ «теософическомъ обществѣ». Идеалистъ и мечтатель, онъ неудержимо влекся ко всякому «оккультизму», но заняться этимъ оккультизмомъ всегда могъ только «завтра», ибо «сегодня» у него было столько дѣла, что онъ хватался за голову и за больное отъ вѣчныхъ волненій сердце.
Онъ «изобрѣталъ» самыя противоположныя вещи: то чудесное масло и сало для смазыванія всякихъ машинъ, то какую-то удивительную лампу, то цѣлебную туалетную воду, мыло съ примѣсью лѣкарственныхъ веществъ… Богъ знаетъ что̀! Всѣ эти изобрѣтенія должны были дать ему милліоны, пока же онъ уничтожилъ состояніе, скопленное его старымъ отцомъ цѣною лишеній всей жизни, вошелъ въ неоплатные долги и постоянно находился «наканунѣ описи своего имущества», которую отдалялъ какими-то дѣйствительно почти «оккультными» способами.
Устремивъ мечтательные глаза вдаль и встряхивая черными кудрями, онъ могъ по цѣлымъ часамъ говорить своимъ смѣшнымъ гасконскимъ говоромъ о чемъ угодно — и говорить горячо, увлекательно, выказывая иной разъ большія познанія, глубину мысли и широту взгляда.
Я полюбилъ его, и онъ, во все время моего пребыванія въ Парижѣ, нерѣдко посѣщалъ меня. Онъ оказался превосходнымъ, искуснымъ гипнотизёромъ, поискуснѣе Фельдмана, и когда мнѣ пришлось, какъ будетъ видно дальше, заняться этимъ предметомъ, — онъ былъ мнѣ въ большую помощь.
«Теософическимъ обществомъ» онъ сильно увлекся, но глаза его своевременно открылись — и онъ ушелъ отъ этихъ обмановъ, отряхая прахъ отъ ногъ своихъ. На дняхъ еще я получилъ о немъ извѣстіе: онъ все тотъ же, такъ же «завтра» займется «оккультизмомъ», черезъ годъ будетъ милліонеромъ, а «сегодня» ждетъ описи своего имущества.
12) Былъ на двухъ или трехъ conférences’ахъ нѣкто Оливье, знакомый m-me де-Барро, пока ничѣмъ особенно не прославившійся; но очень интересовавшійся разными «психическими» вопросами. Это онъ привезъ къ Блаватской своего товарища, Шарля Рише.
13) Швейцарецъ Тюрманнъ, попавшій черезъ m-me де-Морсье, фанатическій мистикъ, готовый вѣрить чему угодно безъ всякихъ разсужденій. Онъ былъ сначала мартинистомъ, потомъ спиритомъ. Говорилъ много и на conférences’ахъ вступалъ въ пренія; но всегда толковалъ невпопадъ, такъ что очень надоѣдалъ всѣмъ. Черезъ нѣкоторое время онъ совсѣмъ исчезъ куда-то, чуть ли не умеръ.
14) Почтенный старикъ, ученый лингвистъ Жюль Бессакъ, знатокъ, между прочимъ, русскаго языка и, по своему оффиціальному положенію, присяжный переводчикъ парижскаго апелляціоннаго суда. Имя его пользуется уваженіемъ среди французскихъ ученыхъ. Онъ напечаталъ нѣсколько серьезныхъ, обстоятельныхъ изслѣдованій о древнихъ вѣрованіяхъ и, какъ спеціалистъ, заинтересовался «теософическимъ обществомъ», съ которымъ его познакомила m-me де-Морсье, его старинная пріятельница.
15) Камилла Фламмаріона я видѣлъ у Блаватской всего одинъ разъ и на conférences’ахъ онъ не бывалъ. Онъ взглянулъ, послушалъ; но Елена Петровна не съумѣла заинтересовать его — ея фантазіи и гипотезы оказывались слабѣе смѣлыхъ гипотезъ и фантазій высокоталантливаго автора Lumen’а и Uranie.
16) Виконтъ Мельхіоръ де-Вогюэ, извѣстный своими интересными, несовсѣмъ безпристрастными и, во всякомъ случаѣ, односторонними статьями о Россіи, былъ на одномъ лишь conférences’ѣ.
17) Леймари, извѣстный среди парижскихъ спиритовъ и дѣлавшій себѣ состояніе спиритическими изданіями, нѣсколько разъ пріѣзжалъ къ Блаватской, желая купить у нея право изданія французскаго перевода ея «Isis unveiled». Но они не сходились въ условіяхъ; къ тому же Елена Петровна ему очень недовѣряла и боялась какого-нибудь «подвоха» (какъ она выражалась) со стороны спиритовъ, а потому изъ этого дѣла ничего не вышло.
18) «Старичекъ Эветтъ» былъ дѣйствительно старичкомъ, маленькимъ, старенькимъ, но совсѣмъ еще бодрымъ, съ дѣтски невиннымъ выраженіемъ и робкими манерами. Онъ нерѣдко являлся въ улицу Notre Dame des Champs, здоровался, садился въ уголкѣ на кончикъ стула — и молчалъ. Если хозяйка была въ добромъ расположеніи духа, то ради его одобренія она говорила:
— Monsieur Evette, у меня руку ломитъ — помагнетизируйте!
Онъ вскакивалъ со стула, кидался къ ней и, видимо приходя въ восторгъ, начиналъ пассы своими старческими, уже нѣсколько дрожавшими руками.
Когда эти манипуляціи надоѣдали Еленѣ Петровнѣ, она кивала головою и произносила:
— Merci, cher monsieur Evette, ça va mieux!… о, да какая же у васъ сила!
Онъ дулъ себѣ на руки, блаженно улыбался и, счастливый, опять садился на кончикъ стула.
Привела его, опять-таки, m-me де-Морсье, знакомая съ нимъ долгіе годы. Такъ какъ мнѣ было объявлено, что этотъ старичекъ — «знаменитый» магнетизеръ и другъ покойнаго барона дю-Поте (дѣйствительно весьма извѣстнаго магнетизера и автора интересныхъ сочиненій по этому предмету), — я обратился къ нему съ нѣкоторыми вопросами относительно теорій и взглядовъ дю-Поте, книги котораго прочелъ незадолго передъ тѣмъ.
Онъ очень внимательно, съ видимымъ напряженіемъ меня выслушалъ, потомъ покраснѣлъ и съ добродушной улыбкой мнѣ отвѣтилъ:
— Я глубоко сожалѣю, что не могу имѣть чести исполнить ваше желаніе. Я очень мало смыслю въ ученыхъ предметахъ и не получилъ образованія… Къ тому же, я отъ природы, — не стыжусь въ этомъ признаться — недалекъ… je suis très simple… что жъ дѣлать! — вѣдь этого не скроешь! Мое единственное качество — я добръ… je suis bon… а потому Господь далъ мнѣ способность исцѣлять магнетизмомъ всякія болѣзни… Mousieur ls baron du-Potet me disait souvent: mon pauvre Evette, tu es trèe simple, mais tu es bon… [3] и вотъ поэтому онъ любилъ меня, и во время своей предсмертной болѣзни онъ только мнѣ одному позволилъ себя магнетизировать…
На его глаза, при этомъ воспоминаніи, навернулись слезы.
Когда потомъ, мѣсяца черезъ два по отъѣздѣ Блаватской, я спросилъ его, что̀ именно могло привлечь его къ «теософическому обществу» и его создательницѣ — онъ широко раскрылъ глаза и сказалъ:
— Mon Dieu, monsieur, c’est fort simple; quand m-me de-Morsier vint me dire: père Evette, allons! — eh ben — j’suis allé… v-là! Et puis m-me Blavatsky est une personne si honorable… grande dame russe! [4]
Онъ упрашивалъ меня позволить ему полѣчить мои нервы его «добрымъ» магнетизмомъ, объясняя, что когда онъ магнетизируетъ — всѣ болевыя ощущенія паціента переходятъ къ нему и только послѣ сеанса, разобщившись съ больнымъ, онъ отъ нихъ отдѣлывается. Это показалось мнѣ достойнымъ провѣрки и, такъ какъ назначенная имъ плата за сеансы была по моимъ средствамъ, я согласился испробовать. Онъ сталъ являться ко мнѣ, а то и я заѣзжалъ къ нему, въ мрачную, до невѣроятія запыленную квартиру, наполненную старинными картинами и всякимъ старымъ хламомъ, — онъ оказался скупщикомъ и продавцемъ этого хлама, носящаго названіе «рѣдкостей».
Я долженъ сказать, что онъ не оправдалъ моихъ ожиданій: я былъ почти совершенно увѣренъ, что на первомъ же сеансѣ онъ мнѣ наговоритъ всякій вздоръ относительно моихъ ощущеній. Ничуть не бывало! какъ ни скрывался я отъ него — онъ всегда безошибочно указывалъ мнѣ на мѣсто моихъ страданій и описывалъ ихъ совершенно вѣрно. Если я, заработавшись передъ тѣмъ, чувствовалъ утомленіе и боль въ глазахъ — стоило ему начать пассы, какъ его глаза краснѣли и наполнялись слезами. Одинъ разъ онъ пришелъ ко мнѣ, когда я сильно мучился болью въ области печени. Я ничего не сказалъ ему. Послѣ первыхъ же пассовъ онъ схватился за печень и такъ измѣнился въ лицѣ, что я поневолѣ долженъ былъ почесть себя побѣжденнымъ, хотя и не устыдился своего скептицизма и подозрительности, такъ сердившихъ во мнѣ Елену Петровну.
Однако, послѣ мѣсяца сеансовъ, я почелъ себя въ правѣ прекратить ихъ на слѣдующихъ двухъ основаніяхъ: 1) я нисколько не сталъ себя лучше чувствовать; 2) не я ему, а онъ мнѣ передалъ жесточайшій гриппъ, который не прошелъ послѣ окончанія сеанса, а продержалъ меня въ кровати около недѣли.
«Старичекъ» во все время моего пребыванія въ Парижѣ изрѣдка посѣщалъ меня и разсказывалъ мнѣ самыя изумительныя магнетическія чудеса о баронѣ дю-Поте и о себѣ самомъ. Года три тому назадъ какіе-то его родственники прислали мнѣ въ Петербургъ извѣщеніе о его «христіанской кончинѣ» съ приглашеніемъ на похороны.
«Старичекъ магнезитеръ Эветъ, другъ барона Дюпоте, постоянно конкуррировалъ съ Оллькотомъ въ излѣченіяхъ присутствовавшихъ больныхъ»… — да вѣдь это значитъ, что въ квартирѣ Е. П. Блаватской была лѣчебница для приходящихъ больныхъ! Слѣдовало бы хоть приложить списки этихъ многочисленныхъ больныхъ съ исторіей ихъ болѣзней и излѣченій. Богъ знаетъ что̀ такое!
19—24) Видѣлъ я въ квартирѣ улицы Notre Dame des Champs двухъ американокъ, по фамиліи Дидсонъ и Голлоуэй, нѣкоего «профессора», не помню ужь какого предмета, Вагнера съ женою, и, наконецъ, къ самому концу пребыванія Блаватской въ Парижѣ, магнетизера Робера съ его «субъектомъ», юношей Эдуардомъ. Какъ тогда, такъ и впослѣдствіи я отъ этого Робера и его субъекта ровно ничего интереснаго не видалъ, несмотря на толки между дамами о ихъ чудесахъ.
25) Пожилая дѣвица, русская фрейлина А. (фамилія этой особы начинается не съ этой буквы; но такъ какъ она тщательно скрывала свои faits et gestes и въ журналахъ «Лондонскаго общества для психическихъ изслѣдованій» обозначена такимъ именно образомъ, — я, вовсе не желая быть ей непріятнымъ, называю ее А.) Г-жа А. была въ то время пріятельницей m-me де-Морсье и опять таки черезъ нее заинтересовалась «теософическимъ обществомъ». Она была постоянно окружена всякаго рода «феноменами» и чудесами; удивительные разсказы ея о томъ, что̀ на каждомъ шагу случалось съ нею — могли довести до головокруженія. Она не жила въ Россіи, имѣла квартиру въ Парижѣ, но постоянно исчезала невѣдомо куда и вообще была поглощена какими-то крайне сложными и запутанными своими дѣлами. О ней мнѣ придется не разъ упоминать въ дальнѣйшемъ разсказѣ. Теперь я давно ужь потерялъ ее изъ виду.
26) Русскій князь У. (теперь, какъ я слышалъ, умершій). Я нѣсколько зналъ его, такъ какъ года за два передъ тѣмъ А. Н. Майковъ привезъ его ко мнѣ въ домъ на литературный вечеръ. Онъ былъ у Е. П. Блаватской одинъ разъ и потомъ я видѣлъ его на торжественномъ conférence'ѣ въ домѣ m-me де-Барро.
27) Русскій генералъ-маіоръ К., бывшій также одинъ разъ у Е. П. Блаватской и затѣмъ на conférence'ѣ.
Былъ ли сдѣланъ этими двумя господами членскій взносъ и числятся ли они въ спискахъ «общества» — я не знаю.
28) Русская дама съ иностранной фамиліей, г-жа Г., изъ Одессы, знакомая родственниковъ Елены Петровны. Она являлась со своимъ сыномъ, несчастнымъ горбатымъ мальчикомъ — и больше мнѣ рѣшительно нечего о ней прибавить.
Затѣмъ остаются двѣ русскія дамы, родственницы Е. П. Блаватской, и — я. Это все. Тридцать одинъ человѣкъ, ну скажемъ — тридцать пять, на случай, еслибъ я забылъ кого-нибудь изъ совсѣмъ ужь вообще, или въ то время, невидныхъ, безъ рѣчей.
Нѣкоторыя изъ этихъ лицъ, какъ показано выше, только мелькнули и исчезли. Другіе же были привлечены главнымъ образомъ m-me де-Морсье. Въ такомъ видѣ является дѣйствительная картина парижскаго «теософическаго общества» лѣтомъ 1884 года. Это былъ очень небольшой дамскій кружокъ — и ничего болѣе.
Еслибы кто-нибудь былъ еще, кого я не зналъ и не видалъ, Елена Петровна, подзадориваемая моими замѣчаніями о томъ, что дѣло идетъ черезчуръ вяло, непремѣнно говорила бы со мною о неизвѣстныхъ мнѣ лицахъ, указывала бы на нихъ, и притомъ эти лица непремѣнно, ея стараніями, появились бы на conférences’ахъ, крайняя малолюдность которыхъ совершенно удручала основательницу «теософическаго общества».
Гдѣ же эти «массы», «осаждавшія» тогда Елену Петровну, какъ увѣряетъ г-жа Желиховская?? Гдѣ это «множество французовъ легитимистовъ и имперіалистовъ», которое къ ней «льнуло»?? Гдѣ эти «очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, пріѣзжіе со всѣхъ странъ свѣта и мѣстные»?? Гдѣ «множество русскихъ мужчинъ и дамъ, усиленно напрашивавшихся въ дружбу и въ послѣдователи ученія»??
Вѣдь должна же быть, наконецъ, какая-нибудь разница между писаніемъ «повѣсти для легкаго чтенія» и писаніемъ «біографическаго очерка» женщины, которую называютъ «всемірной знаменитостью», возбужденное ею движеніе — «міровымъ явленіемъ», а «чистымъ и высокимъ ученіемъ» которой соблазняютъ русское общество!!
И это лишь первые цвѣточки, — впереди много крупныхъ ягодъ различнаго и самаго неожиданнаго сорта.
Примечания
править- ↑ На основаніи этихъ статей, и съ указаніями на нихъ, я до сихъ поръ получаю, время отъ времени, письма изъ разныхъ мѣстъ Россіи и отъ разныхъ неизвѣстныхъ мнѣ лицъ, гдѣ меня просятъ, убѣждаютъ, а то такъ и требуютъ, чтобы я подробно писалъ о Блаватской, ея ученіи и ея чудесахъ, какъ близкій ей человѣкъ и свидѣтель, по заявленію г-жи Желиховской. Я или молчалъ на эти письма, или кратко отвѣчалъ, что все, что́ я видѣлъ, было бы дѣйствительно чудесно, кабы тамъ не было обмана. Настоящимъ разсказомъ я вполнѣ удовлетворю любознательность моихъ корреспондентовъ.
- ↑ «… Что касается меня — я имѣлъ огромныя сомнѣнія. Прежде чѣмъ допустить необыкновенное, надо остерегаться обыкновеннаго, то-есть плутовства: и изъ всѣхъ научныхъ гарантій самая существенная — это нравственная увѣренность и довѣріе. Однако что-за жестокая иронія — эта г-жа Б., основывающая религію, подобно Магомету, и почти такими же средствами. Быть можетъ ей и удастся. Во всякомъ случаѣ это будетъ не по вашей и не по моей винѣ. Кажется, слѣдуетъ возвратиться къ мнѣнію старыхъ авторовъ: наблюдать и производить опыты, — и не слушать дамъ, проведшихъ семь лѣтъ въ Тибетѣ …»
- ↑ Баронъ дю-Поте мнѣ часто говаривалъ: мой бѣдный Эветтъ, ты очень недалекъ, но ты добръ…
- ↑ Ахъ Боже мой, monsieur! Это очень просто, m-me де-Морсье пришла ко мнѣ и сказала: пойдемте, старина Эветтъ! — я и пошелъ… вотъ и все тутъ! И къ тому же m-me Блаватская такая почтенная особа, высокопоставленная русская дама!