При входѣ новыхъ гостей предводитель Плодомасовъ разсказывалъ Туберозову о современныхъ реформахъ въ духовенствѣ и возобновилъ этотъ разговоръ, когда Термосесовъ и Варнава усѣлись.
Уѣздный предводитель былъ поборникъ реформы, Тугановъ тоже, но послѣдній вставилъ, что когда онъ вчера видѣлся съ архіереемъ, то его преосвященство высказывался очень осторожно и, между прочимъ, шутилъ, что прекращеніемъ наслѣдственности въ духовенствѣ переведется у насъ самая чистокровная русская порода.
— Это что̀ же значитъ-съ? — любопытствовалъ Захарія.
Тугановъ ему объяснилъ, что намекъ этотъ на чистоту несмѣшанной русской породы въ духовенствѣ касается неупотребительности въ этомъ сословіи смѣшанныхъ браковъ. Захарія не понялъ, и Тугановъ долженъ былъ ему помочь.
— Просто дѣло въ томъ, — сказалъ онъ: — что духовные всѣ женились на духовныхъ же…
— На духовныхъ-съ, на духовныхъ.
— А духовные всѣ русскіе.
— Русскіе.
— Ну, и течетъ, значитъ, въ духовенствѣ кровь чистая русская, межъ тѣмъ какъ всѣ другіе перемѣшались съ инородцами: съ поляками, съ татарами, съ нѣмцами, со шведами и… даже съ жидами.
— Ай, ай, ай, даже съ жидами! — тпфу, погань! — произнесъ Захарія и плюнулъ.
— Да и шведы-то тоже «нерубленыя головы»; — легко ли дѣло съ кѣмъ мѣшаться! — поддержалъ Ахилла.
Протопопъ, кажется, побоялся, какъ бы дьяконъ не сказалъ чего-нибудь неподлежащаго, и, чтобы замять этотъ разговоръ о національностяхъ, вставилъ:
— Да; владыка нашъ не бѣднаго ума человѣкъ.
— Онъ даже что-то о какомъ-то «млекѣ» написалъ, — отозвался изъ своего далека Препотенскій, но на его слова никто не отвѣтилъ.
— И онъ юмористъ большой, — продолжалъ Тугановъ. — Тамъ у насъ завелся новый жандармчикъ, развязности безконечной, и все для себя считаетъ возможнымъ.
— Да, это такъ и есть; жандармы все могутъ, — опять подалъ голосъ Препотенскій, и его опять не замѣтили.
— Узналъ этотъ господчикъ, — продолжалъ Тугановъ: — что у вашего архіерея никто никогда не обѣдалъ, и пошелъ пари въ клубѣ съ полиціймейстеромъ, что онъ пообѣдаетъ, а старикъ-то на грѣхъ объ этомъ и узнай!..
— Ай, ай, ай! — протянулъ Захарія.
— Ну-съ; вотъ пріѣхалъ къ нему этотъ кавалеристъ и сидитъ, и сидитъ, какъ зашелъ отъ обѣдни, такъ и сидитъ. Наконецъ, ужъ не выдержалъ и въ седьмомъ часу вечера сталъ прощаться. А молчаливый архіерей, до этихъ поръ все его слушавшій, а не говорившій, говоритъ: а что̀ же, откушать бы со мною остались! Ну, у того ужъ и ушки на макушкѣ: — выигралъ пари. Ну, тутъ еще часокъ архіерей его продержалъ и ведетъ къ столу.
— Ахъ, вотъ это ужъ онъ напрасно, — сказалъ Захарія: — напрасно!
— Но позвольте же; пришли они въ столовую, архіерей сталъ предъ иконой и зачиталъ, и читаетъ, да и читаетъ, молитву за молитвой. Опять часъ прошелъ; тощій гость какъ съ ногъ не валится.
— Ну, теперь подавайте, — говоритъ владыка. Подали двѣ мелкія тарелочки гороховаго супа съ сухарями, и только что офицеръ раздразнилъ аппетитъ, какъ владыка уже и опять встаетъ. — Ну, возблагодаримте, говоритъ, теперь Господа Бога по трапезѣ. Да ужъ въ этотъ разъ какъ сталъ читать, такъ тотъ молодецъ не дождался, да потихоньку драла и убѣжалъ. Разсказываетъ мнѣ это вчера старикъ и смѣется: — «Сей духъ, говоритъ, ничѣмъ же изъимается, токмо молитвою и постомъ».
— Онъ и остроуменъ, и человѣкъ обращенія пріятнаго и тонкаго, — уронилъ Туберозовъ, словно его тяготили эти анекдотическіе разговоры.
— Да; но тоже кряхтитъ и жалуется, что людей нѣтъ. «Плывемъ, говоритъ, по глубокой пучинѣ на расшатанномъ кораблѣ и съ пьяными матросами. Хорони Богъ на сей случай бури».
— Слово горькое, — отозвался Туберозовъ.
— Впрочемъ, — началъ снова Тугановъ: — про вашъ городъ сказалъ, что тутъ крѣпко. Тамъ, говоритъ, у меня есть два попа: одинъ умный, другой — благочестивый.
— Умный — это отецъ Савелій, — отозвался Захарія.
— Почему же вы увѣрены, что умный — это непремѣнно отецъ Савелій?
— Потому что… они мудры, — отвѣчалъ, конфузясь, Бенефактовъ.
— А отецъ Захарія вышли по второму разряду, — подсказалъ дьяконъ.
Туберозовъ покачалъ на него укоризненно головою. Ахилла поспѣшилъ поправиться и сказалъ:
— Отецъ Захарія благочестивый, это владыка, должно-быть, къ тому и сказали, что на отца Захарія жалобъ никакихъ не было.
— Да, жалобъ на меня не было, — вздохнулъ Захарія.
— А отецъ Савелій безпокойный человѣкъ, — пошутилъ Тугановъ.
Минута эта представилась Препотенскому крайне благопріятною, и онъ, не упуская ея, тотчасъ же заявилъ, что безпокойные въ духовенствѣ это значитъ доносчики, потому что религіозная совѣсть должна быть свободна. Тугановъ не постерегся и отвѣтилъ Препотенскому, что свобода совѣсти необходима и что очень жаль, что ея у насъ нѣтъ.
— Да, бѣдная наша церковь несетъ за это отовсюду напрасныя порицанія, — замѣтилъ отъ себя Туберозовъ.
— Такъ на что̀ же вы жалуетесь? — живо обратился къ нему Препотенскій.
— Жалуемся на невѣротерпимость, — сухо отвѣтилъ ему Туберозовъ.
— Вы отъ нея не страдаете.
— Нѣтъ, горестно страдаемъ! Вы громко и свободно проповѣдуете, что надо, чтобы вѣры не было, и вамъ это сходитъ, а мы если только пошепчемъ, что надо, чтобы лучше вашихъ ученій не было, то…
— Да, такъ вы вотъ чего хотите! — перебилъ учитель. — Вы хотите на насъ науськивать, чтобы насъ порѣшили.
— Нѣтъ, это вы хотите, чтобы насъ порѣшили.
Препотенскій не нашелся отвѣтить: отрицать этого онъ не хотѣлъ, а прямо подтвердить боялся. Тугановъ устранилъ затрудненіе, сказавъ, что отецъ протопопъ только негодуетъ, что есть люди, поставляющіе себѣ задачею подрывать въ простыхъ сердцахъ вѣру.
— Наипаче негодую на то, что сіе за потворствомъ и удается.
Препотенскій улыбнулся.
— Удается это потому, — сказалъ онъ: — что вѣра роскошь, которая дорого народу обходится.
— Ну, однако, не дороже его пьянства, — безстрастно замѣтилъ Тугановъ.
— Да, вѣдь, пить-то — это веселіе Руси есть, это національное, и водка все-таки полезнѣе вѣры: она, по крайней мѣрѣ, грѣетъ.
Туберозовъ вспыхнулъ и крѣпко сжалъ рукавъ своей рясы; но въ это время Тугановъ возразилъ учителю, что онъ ошибается, и указалъ на то, что вѣра согрѣваетъ лучше чѣмъ водка, что всѣ добрыя дѣла нашъ мужикъ начинаетъ помолившись, а всѣ худыя, за которыя въ Сибирь ссылаютъ, дѣлаетъ водки напившись.
— Впрочемъ, откупа̀ уничтожены экономистами, — перебросился вдругъ Препотенскій. — Экономисты утверждали, что чѣмъ водка будетъ дешевле, тѣмъ меньше ее будутъ пить, и соврали. Впрочемъ, экономисты не соврали; — они знаютъ, что для того, чтобы народъ меньше пьянствовалъ, требуется не одно то, чтобы водка подешевѣла. Надо, чтобы многое не шло такъ, какъ идетъ. А между тѣмъ къ новому стремятся не экономисты, а одни… «новые люди».
— Да; только люди-то эти дрянные, и пошло чортъ знаетъ что.
— Да, ихъ уловили шпіоны.
— Нѣтъ, просто мошенники.
— Мошенники-и!
— Да. Мошенники, вѣдь, всегда заключаютъ своею узурпаціею всѣ сумятицы, въ которыя имъ не безвыгодно вмѣшаться. У насъ долго возились съ этими… нигилистами, что ли? Возилось съ ними одно время и правительство, возится до сихъ поръ и общество, и печать, а пошабашутъ ихъ не эти, а просто-на-просто мошенники, которые откликнутся въ ихъ кличку, мошенники и превзойдутъ ихъ, а затѣмъ наступитъ поворотъ.
Препотенскій бросилъ тревожный взглядъ на Бизюкину. Его смущало, что Тугановъ просто съѣдаетъ его задоръ, какъ вешній туманъ съѣдаетъ съ поля бугры снѣга. Варнава искалъ поддержки, и въ этомъ чаяніи перевелъ взоры свои на Термосесова, но Термосесовъ даже и не смотрѣлъ на него, но зато дьяконъ Ахилла, давно дававшій ему рукою знаки перестать, сказалъ:
— Замолчи, Варнава Васильевичъ, — совсѣмъ не занятно!
Это взорвало учителя — тѣмъ болѣе, что и Тугановъ отъ него отвернулся. Препотенскій пошелъ напроломъ.