I
Общія разсужденія. Скала.
Мой другъ, моральный воспитатель и наставникъ Борисъ Поповъ, провозившійся со мной всѣ мои юношескіе годы, часто говорилъ своимъ глухимъ, ласковымъ голосомъ; — Знаете, какъ бы я нарисовалъ картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стѣна… Люди, съ безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рукъ и спины, хотятъ остановить ея наступательное движеніе, бьются у нижняго края ея, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливаетъ людей въ подвернувшіяся ямы — одного за другимъ… Одного за другимъ! Впереди ея — пустыя отверстья могилы; сзади — наполненныя засыпанныя могилы. И кучка живыхъ людей у края видать прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стѣну не возможно. Всѣ мы свалимся въ ямы. Всѣ.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стѣна не смела меня въ могилу, хочу признаться въ одномъ чудовищномъ поступкѣ, совершенномъ мною въ дни моего дѣтства. Обь этомъ поступкѣ никто не знаетъ, а поступокъ дикій и для дѣтскаго возраста неслыханный: у основанія большой желтой скалы, на берегу моря, нѣдалеко отъ Севастополя, въ пустынномъ мѣстѣ — я закопалъ въ пескѣ, похоронилъ одного англичанина и одного француза…
Миръ праху вашему, — краснобаи и обманщики! Стеклянная стѣна движется на меня, но я прикладываю къ ней лицо и, сплюснувъ носъ, вижу оставшееся позади: моего отца, индѣйца Ва-пити и негра Башелико. А за ними въ тяжелыхъ прыжкахъ и извивахъ мощныхъ тѣлъ мечутся львы, тигры и гіены.
Это все главныя дѣйствующія лица той исторіи, которая окончилась таинственными похоронами у основанія большой скалы, на пустынномъ морокомъ берегу.
Мои родители жили въ Севастополѣ, чего я никакъ не могъ понять въ то время: какъ можно было жить въ Севастополѣ, когда существуютъ Филиппинскіе острова, южный берегъ Африки, пограничные города Мексики, громадныя преріи Сѣверной Америки, Мысъ Доброй Надежды, рѣки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбезе?..
Меня, десятилѣтняго піонера въ душѣ мѣстожительство отца не удовлетворяло.
А занятіе? Отецъ торговалъ чаемъ, мукой, свѣчами, овсомъ и сахаромъ.
Конечно, я ничего не имѣлъ противъ торговли… но вопросъ: чѣмъ торговать? Я допускалъ торговлю кошенилью, слоновой костью, вымѣненной у туземцевъ на бездѣлушки, золотымъ пескомъ, хинной коркой, драгоцѣннымъ розовымъ деревомъ, сахарнымъ тростникомъ… Я признавалъ даже такое опасное занятіе, какъ торговля чернымъ деревомъ (негроторговцы такъ называютъ негровъ).
Но мыло! Но свѣчи! Но пиленый сахаръ!
Проза жизни тяготила меня. Я уходилъ на нѣсколько верстъ отъ города и, пролеживая цѣлыми днями на пустынномъ берегу моря, у подножія одинокой скалы, мечталъ…
Пиратское судно рѣшило пристать къ этому мѣсту, чтобы закопать награбленное сокровище: окованный желѣзомъ сундукъ, полный старинныхъ испанскихъ дублоновъ, гиней, золотыхъ бразильскихъ и мексиканскихъ монетъ и разной золотой, осыпанной драгоцѣнными камнями, утвари…
Грубые голоса, загорѣлыя лица, хриплый смѣхъ и ромъ, ромъ безъ конца…
Я, спрятавшись въ одному мнѣ извѣстномъ углубленіи на верхушкѣ скалы, молча слѣжу за всѣмъ происходящимъ: мускулистая руки энергично роютъ песокъ, опускаютъ въ яму тяжелый сундукъ, засыпаютъ его и, сдѣлавъ на скалѣ таинственную отмѣтку, уѣзжаютъ на новые грабежи и приключенія. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли къ нимъ? Хорошо поѣздить вмѣстѣ, погрѣться подъ жаркимъ экваторіальнымъ солнцемъ, пограбить мимо идущихъ «купцовъ», сцѣпиться на абордажъ съ англійскимъ бригомъ, дорого продавая свою жизнь, потому что встрѣча съ англичанами — вѣрный галстукъ на шею.
Съ другой стороны, можно къ пиратамъ и не примазываться. Другая комбинація не менѣе заманчива: вырыть сундукъ съ дублонами, притащить къ отцу, а потомъ купить на «вырученныя деньги» фургонъ, въ которыхъ ѣздятъ южно-африканскіе боэры, оружія, припасовъ, нанять нѣсколькихъ охотниковъ для компаніи, да и двинуться на африканскія алмазныя поля.
Положимъ, отецъ и мать забракуютъ Африку. Но, Боже ты мой! Остается прекрасная Сѣверная Америка съ бизонами, безконечными преріями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индѣйцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами — ха-ха!
Солнце накаливаетъ морской песокъ у моихъ ногъ, тѣни постепенно удлиняются, а я, вытянувшись въ холодкѣ подъ облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двухъ своихъ любимцевъ: Луи Буссенара и капитана Майн-Рида.
«… Расположившись подъ тѣнью гигантскаго баобаба, путешественники съ удовольствіемъ вдыхали вкусный ароматъ жарившейся надъ костромъ передней ноги слона. Негръ Геркулесъ сорвалъ нѣсколько плодовъ хлѣбнаго дерева и присоединилъ ихъ къ вкусному жаркому. Основательно позавтракавъ и запивъ жаркое нѣсколькими глотками кристальной воды изъ ручья, разбавленной ромомъ, наши путешественники, и т. д.».
Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:
— Умѣютъ же жить люди! Ну-съ… позавтракаемъ и мы.
Изъ тайнаго хранилища въ разсѣлинѣ скалы я вынимаю пару холодныхъ котлетъ, тарань, кусокъ пирога съ мясомъ, бутылку бузы и — начинаю насыщаться, изрѣдка поглядывая на чистый морской горизонтъ: не приближается ли пиратское судно?
А тѣни все длиннѣе и длиннѣе…
Пора и въ свой блокгаузъ на Ремесленной улицѣ.
Я думаю, — скала эта на пустынномъ берегу стоитъ и до сихъ поръ, и разсѣлина сохранилась, и на днѣ ея, вѣроятно, еще лежитъ сломанный ножикъ и баночка съ порохомъ — тамъ все попрежнему, а мнѣ уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь изъ добрыхъ друзей восклицаетъ съ радостнымъ смѣхомъ:
— Гляди-ка! А вѣдь у тебя тоже появился сѣдой волосъ.
II.
Первое разочарованie.
Не знаю, кто изъ насъ былъ большимъ ребенкомъ — я или мой отецъ.
Во всякомъ случаѣ, я, какъ истый краснокожій, не былъ бы способенъ на такое бурное проявленіе восторга, какъ отецъ, въ тотъ моментъ, когда онъ сообщилъ мнѣ что къ намъ ѣдетъ настоящій звѣринецъ, который пробудетъ всю Святую недѣлю и, можетъ быть (въ этомъ мѣстѣ отецъ подмигнулъ, съ видомъ дипломата, разоблачающаго важную государственную тайну), останется и до мая.
Внутри у меня все замерло отъ восторга, но наружно я не подалъ виду.
Подумаешь, звѣринецъ! Какіе тамъ звѣри? Небось, и агути нѣтъ, и гну, и анаконды — матери водъ, не говоря ужъ о жирафахъ, пеккари и муравьѣдахъ.
— Понимаешь — львы есть! Тигры! Крокодилъ! Удавъ! Укротители и хозяинъ у меня кое-что въ лавкѣ покупаютъ, такъ говорили. Вотъ это, братъ, штука! Индѣецъ тамъ есть стрѣлокъ, и негръ.
— А что негръ дѣлаетъ? — спросилъ я съ поблѣднѣвшимъ отъ восторга лицомъ.
— Да ужъ что-нибудь дѣлаетъ, — неопредѣленно промямлилъ отецъ. — Даромъ держать не будутъ.
— Какого племени?
— Да племени, брат, хорошаго, сразу видно. Весь черный, какъ ни поверни. На первый день Пасхи пойдемъ — увидишь.
Кто пойметъ мое чувство, съ которымъ я нырнулъ подъ красную кумачовую съ желтыми украшеніями отдѣлку балагана? Кто оценить симфонію звуковъ хриплаго аристона, хлопанья бича и потрясающаго рева льва?
Гдѣ слова для передачи сложнаго дивнаго сочетанія трехъ запаховъ: львиной клѣтки, конскаго навоза и пороха?…
Эхъ, очерствѣли мы!…
Однако, когда я опомнился, многое въ звѣринцѣ перестало мнѣ нравиться.
Во-первыхъ — негръ.
Негръ долженъ быть голымъ, кромѣ бедеръ, покрытыхъ яркой бумажной матеріей. А тутъ я увидѣлъ профанацію: негра въ красномъ фракъ, съ нелѣпымъ зеленымъ цилиндромъ на головѣ. Во-вторыхъ, негръ долженъ быть грозенъ. А этотъ показывалъ какіе-то фокусы, бѣгалъ по рядамъ публики, вынимая изъ всѣхъ кармановъ замасленныя карты, и, вообще, относился ко всѣмъ очень заискивающе.
Въ-третьихъ — тяжелое впечатлѣніе произвелъ на меня Ва-пити, — индѣецъ стрѣлокъ изъ лука.
Правда, онъ былъ въ индѣйскомъ національномъ костюмѣ, украшенъ какой-то шкурой и утыканъ перьями, какъ пѣтухъ, но… гдѣ же скальпы? Гдѣ ожерелье изъ зубовъ сѣраго медвѣдя-гризли?
Нѣтъ, все это не то.
И потомъ: человѣкъ стрѣляетъ изъ лука — во что? — въ черный кружокъ, нарисованный на деревянной доскѣ.
И это въ то время, когда въ двухъ шагахъ отъ него сидятъ его злѣйшіе враги, блѣднолицые!
— Стыдись, Ва-пити, краснокожая собака! — хотѣлъ сказать я ему. — Твое сердце трусливо, и ты уже забылъ, какъ блѣднолицые отняли у тебя пастбище, сожгли вигвамъ и угнали твоего мустанга. Другой порядочный индѣецъ не сталъ бы раздумывать, а влѣпилъ бы сразу парочку стрѣлъ въ физіономію вонъ тому акцизному чиновнику, сытый видъ котораго доказываетъ, что гибель вигвама и угонъ мустанга не обошлись безъ его содѣйствія.
Увы! Ва-пити забылъ завѣты своихъ предковъ. Ни одного скальпа не содралъ онъ сегодня, а просто раскланялся на аплодисменты и ушелъ. Прощай, трусливая собака!
Чѣмъ дальше, тѣмъ больше падало мое настроеніе: худосочная дѣвица надѣвала себѣ на шею удава, будто это былъ вязаный шерстяной платокъ.
Живой удавъ — и онъ стерпѣлъ это, не обвилъ негодницу своими смертоносными кольцами? Не сжалъ ее такъ, чтобы кровь изъ нея брызнула во всѣ стороны?! Червякъ ты несчастный, а не удавъ!
Левъ! Царь звѣрей, величественный, грозный, однимъ прыжкомъ выносящійся изъ густыхъ зарослей и, какъ громъ небесный, обрушивающійся на спину антилопы… Левъ, гроза чернокожихъ, бичъ стадъ и зазѣвавшихся охотниковъ, прыгалъ черезъ обручъ! Становился всеми четырьмя лапами на раскрашенный шарь! Гіена становилась передними ногами ему на крупъ!…
Да будь я на мѣстѣ этого льва, я такъ тяпнулъ бы этого укротителя за ногу, что онъ другой разъ и къ клѣткѣ близко бы не подошелъ.
И гіена тоже обнаглѣла, какъ самая послѣдняя дрянь…
Прошу не осуждать меня за кровожадность… Я разсуждалъ, такъ сказать, академически.
Всякій долженъ дѣлать свое дѣло: индѣецъ снимать скальпъ, негръ — ѣсть попавшихъ къ нему въ лапы путешественниковъ, а левъ — терзать безъ разбору того, другого и третьяго, потому что читатель долженъ понять: пить-ѣсть всякому надо.
Теперь я и самъ недоумѣваю: что я надѣялся увидѣть, явившись въ звѣринецъ? Пару львовъ, вырвавшихся изъ клѣтки и доѣдающихъ въ углу галерки не успѣвшаго удрать матроса? Индѣйца, старательно снимающаго скальпы со всего перваго ряда обезумѣвшихъ отъ ужаса зрителей? Негра, разложившаго костеръ изъ выломанныхъ досокъ слоновой загородки и поджаривающаго на этомъ кострѣ мучного торговца Слуцкина?
Вѣроятно, это зрѣлище было бы единственное, которое меня бы удовлетворило…
А когда мы выходили изъ балагана, отецъ сообщилъ мнѣ ликующимъ тономъ:
— Представь себѣ, я пригласилъ сегодня вечеромъ къ намъ въ гости хозяина, индѣйца и негра. Повеселимся.
Эта была та же отцовская черта, которая приводила его къ покупкѣ на базарѣ каракатицъ, которыхъ мы потомъ вдвоемъ съ отцомъ и съѣдали. Я — изъ любви къ приключеніямъ, онъ — изъ желанія доказать всѣмъ домашнимъ, что покупка его не носить опредѣленнаго характера безсмысленности.
— Да-съ. Пригласилъ. Интересные люди. Съ такимъ видомъ, вѣроятно, Ротшильдъ теперь приглашаетъ къ себѣ Шаляпина.
Духъ меценатства свил себѣ въ отцѣ прочное гнѣздо.
III.
Второе разочарованіе. Смерть.
Ударъ за ударомъ!
Индѣецъ Ва-пити и негръ Башелико явились къ намъ въ сѣрыхъ пиджакахъ, которые сидѣли на нихъ, какъ перчатка на карандашѣ.
Они — по примѣру хозяина звѣринца христосовались съ отцомъ и мамой.
Негръ — каннибалъ — Христосовался!
Краснокожая собака — Ва-пити, котораго засмѣяли бы индѣйскія скво (бабы), христосовался!
Боже, Боже! Они ѣли куличъ. Послѣ жаренаго миссіонера — куличъ! А грозный индѣецъ Ва-пити мирно съѣлъ три крашеныхъ яйца, измазавъ себѣ всю кирпичную физіономію синимъ и зеленымъ цвѣтомъ. Это — вмѣсто раскраски въ цвѣта войны…
Кончилось тѣмъ, что отецъ, хвативъ кіевской наливки свыше мѣры, затянулъ «Biютъ вітры, віютъ буйны», а индѣецъ ему подтягивалъ!!
А негръ танцовалъ съ теткой польку-мазурку… Правда, при этомъ ѣлъ ее, но только глазами…
И въ это время игралъ не там-тамъ, а торбанъ подъ умѣлой рукой отца.
А грозный нѣмецъ, хозяинъ звѣринца, просто спалъ, забывъ своихъ львовъ и слоновъ.
Утромъ, когда еще всѣ спали, я всталъ и, надѣвъ фуражку, тихо побрелъ по берегу бухты.
Долго брелъ, грустно брелъ.
Вотъ и моя скала, вотъ и разсѣлина — мое пище- и книгохранилище.
Я вынулъ Буссенара, Майн-Рида и усѣлся у подножія скалы. Перелисталъ книги… въ послѣдній разъ.
И со страницъ на меня глядѣли индѣйцы, поющіе: «Biютъ вітры, віютъ буйны», глядѣли негры, танцующіе польку-мазурку подъ звуки хохлацкаго торбана, львы прыгали черезъ обручъ и слоны стрѣляли хоботомъ изъ пистолета…
Я вздохнулъ.
Прощай, мое дѣтство, мое сладкое изумительно-интересное дѣтство…
Я вырылъ въ пескѣ, подъ скалой яму, положилъ въ нее всѣ томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн-Рида, засыпалъ эту могилу, всталъ и выпрямился, обведя горизонтъ совсѣмъ другимъ взглядомъ… Пиратовъ не было и не могло быть; не должно быть.
Мальчикъ умеръ.
Вмѣсто него — родился юноша.
Въ слоновъ лучше всего стрѣлять разрывными пулями