| «...И ясенъ къ петлѣ подымался И въ самой петлѣ улыбался...» |
Онъ былъ весь — затаенный, мятежный порывъ, онъ былъ весь — предвкушеніе счастья борьбы, упоенье мечтой о побѣдѣ...
Смерть его увѣнчала лавровымъ вѣнкомъ, смерть — завидная смерть на посту боевомъ — завершила достойно побѣду.
Ни на мигъ не хотѣлъ онъ спасать свою жизнь; ни мгновенья — и каждое слово его гордымъ вызовомъ судьямъ дышало.
Онъ имъ самъ диктовалъ свой смертельный вердиктъ, вызывалъ всенародно надъ нимъ совершить дѣло мести, насилья и злобы.
Онъ достигъ своей цѣли, исполнилъ свой долгъ‚ и, ликуя, отдался своимъ палачамъ, полный мощнымъ восторгомъ успѣха.
Этотъ чистый восторгъ и святую мечту онъ вынашивалъ долго въ души глубинахъ — съ первыхъ дней своей юности ранней...
То была не эпоха отважной борьбы, а глухая, проклятая рокомъ пора — предразсвѣтное, тусклое время...
Но мятежный, исполненный нравственныхъ силъ, онъ поддаться не могъ разслабляющимъ снамъ, — боевого размаха онъ жаждалъ...
Въ его чуткой душѣ глубоко залегла и тоска молодая по жизни живой, и мечтательный складъ, и мятежность...
Но пора та прошла, и открылись пути, и разсѣялся сумракъ свинцовый кругомъ — яркой жизни заря загорѣлась.
Черезъ головы тусклой невзгоды дѣтей поколѣнію старыхъ отважныхъ бойцовъ руку подали смѣлые внуки.
И борьба началась, и въ упорной борьбѣ онъ нашелъ свое мѣсто, исполнилъ свой долгъ‚ — и стяжалъ онъ безсмертіе смертью...
И послѣдній, предсмертный, мучительный вздохъ долетитъ, какъ хотѣлъ онъ, до вѣрныхъ друзей новымъ зовомъ на бой — безъ пощады!