Скарлатинная кукла (Лухманова)/ДО
| ← Васяткино горе | Скарлатинная кукла | Надина коза → |
| Источникъ: Лухманова Н. А. «Не сказки». — СПб.: Изданіе А. С. Суворина, 1903. — С. 35. |
Въ Петербургѣ стояла весна, солнышко уже растопило снѣгъ на крышахъ домовъ, но иногда еще большіе хлопья снѣга снова падали на улицы и тротуары; только этотъ снѣгъ держался недолго: онъ быстро таялъ, дворники большими метлами сметали его, а солнышко, выглянувъ, сушило землю, и тогда всѣ дѣти спѣшили гулять.
Всѣмъ имъ хотѣлось въ особенности туда, гдѣ были выстроены легкіе балаганы, въ которыхъ три дня продаютъ игрушки, пряники, конфеты, птичекъ и рыбокъ. Эти три дня называются Вербными днями. Приходятся они всегда на 6-ой недѣлѣ Великаго поста, въ концѣ марта, а иногда и въ апрѣлѣ, когда уже дѣтямъ не сидится въ комнатѣ, а такъ и хочется погулять.
Въ одной маленькой квартирѣ, гдѣ жила Анна Павловна, съ четырьмя дѣтьми, было очень шумно: дѣти смѣялись, кричали, приготовляясь итти на вербу и каждый хотѣлъ купить себѣ что-нибудь особенное на тѣ деньги, которыя мама подарила каждому изъ нихъ для этого праздника.
Посреди комнаты, уже совсѣмъ одѣтая въ коричневый ватный капотикъ, въ шляпкѣ и съ муфточкой, стояла пятилѣтняя Катя и ждала, когда отворится дверь другой комнаты и выйдетъ оттуда мама, чтобы взять ее на руки и снести съ высокой лѣстницы внизъ, на улицу. Старшая сестра ея, Настя, уже ходившая въ гимназію, была тоже одѣта и теперь повязывала теплые шарфики на шею двумъ младшимъ дѣтямъ Гришѣ и Сонѣ. Возлѣ дѣтей прыгалъ маленькій таксъ «Трусикъ», на низкихъ лапочкахъ, вертлявый, веселый. Онъ съ лаемъ бросался на дѣтей, хваталъ ихъ за перчатки, за шубки, и дѣти, то одинъ, то другой, вырывались изъ рукъ Насти и бросались возиться со своимъ любимцемъ. Настя уже хотѣла постучать въ комнату мамы и сказать, что всѣ дѣти готовы, какъ дверь открылась и вышла Анна Павловна. Катя протянула къ матери ручки: «мама, ну!»
«Ну» и «зачѣмъ» были любимыми словами Кати. Восторгъ, удивленіе, радость и требованія, все воплощалось въ «ну!»
А всякій отказъ въ ея просьбахъ, всякій выговоръ вызывали въ ней вопросъ: «зачѣмъ?» И хотя ребенокъ говорилъ почти все, эти два слова, съ разнообразнѣйшими оттѣнками голоса и мимики, слышались весь день.
— Ну, мама! — повторила Катя уже со слезами въ голосѣ и ротикъ ея покривился.
Анна Павловна поглядѣла на ребенка и тревожно перевела глаза на Настю.
— Да, мама, по моему, дитя нездорово, — и старшая сестра заботливо взяла за руку малютку, но Катя капризно вырвалась отъ нея.
— Гулять, мама, гулять — ну!
— У ней какъ будто, жарокъ… — замѣтила Настя.
— Ничего, разгуляется, — рѣшила Анна Павловна, — Гриша и Соня идите впередъ; Трусикъ, назадъ, дома!
Дѣти побѣжали въ прихожую, а Трусикъ, опустивъ хвостъ, растопыривъ свои крокодильи лапки, почти припадая животомъ къ полу, огорченный до глубины своего собачьяго сердца, поплелся въ кухню, съ тайной надеждой погулять хоть съ кухаркой, когда она побѣжитъ въ лавочку.
Сойдя съ извозчика у Гостинаго двора, Анна Павловна взяла на руки Катю, Гриша съ Соней шли впереди. Дѣти съ любопытствомъ и радостью стали разглядывать прелести, разложенныя на прилавкахъ открытыхъ лавочекъ.
Когда Анна Павловна съ дѣтьми обходила третью линію, Гриша несъ уже въ правой рукѣ баночку съ золотыми рыбками и, боясь расплескать воду, шелъ осторожно, не спуская глазъ съ живого золота, игравшаго передъ его глазами.
Если бы не Соня, которая теперь вела брата подъ руку, онъ, отъ избытка осторожности, навѣрно споткнулся бы и разбилъ банку. Соня еще не покупала ничего, мечтая выпросить у мамы живую птичку. Маленькія сердца дѣтей жаждали пріобрѣсти существо, на которое могли бы изливать свое покровительство, уходъ и ласку. Катя капризно отворачивалась отъ всего, что ей предлагала мать.
— Мама, — робко остановила Анну Павловну Соня, — купите мнѣ воробушка, у насъ есть клѣтка, мама…
Анна Павловна остановилась у выставки птицъ и купила за тридцать копѣекъ куцаго, но юркаго, веселаго чижа. Получая птичку, Соня радостно вспыхнула и, несмотря на давку, налету успѣла поцѣловать руку матери, затѣмъ прижала къ груди крошечную клѣтку. Братъ и сестра, не глядя уже по сторонамъ, завели бесѣду о томъ, какъ содержать и чѣмъ кормить своихъ новыхъ, маленькихъ друзей.
Такъ дошли они до слѣдующаго угла, какъ вдругъ Катя рванулась съ рукъ матери и съ необыкновеннымъ восторгомъ крикнула свое «ну!»
Анна Павловна и дѣти остановились: за громаднымъ зеркальнымъ стекломъ, среди массы всевозможныхъ игрушекъ, стояла кукла, величиною съ трехлѣтняго ребенка. Длинные локоны льняного цвѣта падали ей на плечи; большіе голубые глаза глядѣли весело на дѣтей; громадная розовая шляпа, съ перьями и бантами, сидѣла на бокъ; шелковое розовое платье, все въ кружевахъ, пышными складками падало на толстыя ножки въ розовыхъ чулкахъ и настоящихъ кожаныхъ башмачкахъ; въ правой, согнутой на шарнирѣ, рукѣ кукла держала розовое яйцо; на груди у куклы былъ пришпиленъ ярлычекъ съ надписью: «заводная, цѣна 35 р.» Анна Павловна сама залюбовалась на игрушку.
— Что, хороша кукла? — спросила она Катю, но та, протянувъ рученки впередъ и не сводя съ игрушки своего загорѣвшагося взора, уже кричала:
— Мама, куклу! хочу куклу! Ну?
Гриша и Соня, какъ взрослые, уже понимающіе стоимость вещей, разсмѣялись:
— Мама не можетъ купить этой куклы, — заговорили они въ голосъ.
— Зачѣмъ? — уже со слезами протестовала малютка и вдругъ, охвативъ рученками шею матери, начала осыпать ея лицо поцѣлуями. — Мама, куклу! Катѣ куклу, ну!
Анна Павловна смѣялась. Цѣна 35 руб. была для нея такъ высока, что ей казалась невозможной, даже со стороны Кати, такая просьба.
— Нельзя, Катюша, это чужая кукла, намъ ее не дадутъ; я куплю тебѣ другую, — и Анна Павловна двинулась дальше.
Когда чудная розовая кукла скрылась изъ глазъ Кати, дѣвочка неожиданно разразилась страшными рыданіями.
— Зачѣмъ? Зачѣмъ? Куклу! Куклу! — кричала она, захлебываясь отъ слезъ.
Личико ея посинѣло отъ натуги, она капризно изгибалась всѣмъ тѣломъ, чуть не выскользая изъ рукъ матери. Растерявшаяся Анна Павловна остановилась, прижавшись къ какому-то магазину. Кругомъ нея уже собралась толпа.
— Ахъ, какъ стыдно капризничать, — наставительно сказала какая-то барыня, — такая большая и такъ кричитъ!
— Да ваша дѣвочка просто больна, — сказалъ, проходя, какой-то старикъ.
«Больна? — слово это испугало Анну Павловну. — Конечно, Катя больна, — оттого ея капризы и слезы. Ахъ, зачѣмъ я сразу не отмѣнила этой прогулки, когда еще дома у меня мелькнула та-же мысль!» — мучалась она. Прижимая къ себѣ плакавшаго ребенка, направляя передъ собою Гришу и Соню, она съ трудомъ выбралась изъ толпы и, сѣвъ на перваго попавшагося извозчика, поѣхала домой, на Васильевскій островъ.
Извозчикъ попался плохой, лошадь скакала и дергала, когда кнутъ хлесталъ ея худые, сивые бока. Гриша, усѣвшись въ глубинѣ, держалъ двумя руками банку съ плескавшейся водой. Соня, стоя за извозчикомъ, защищала своего чижа и всякій разъ, когда взвивался кнутъ, — кричала: «не бей, пожалуйста, лошадку, извозчикъ, не бей!» Катя вздрагивала, плакала и въ бреду требовала куклу. При въѣздѣ на Николаевскій мостъ, погода вдругъ измѣнилась: ласково сіявшее солнце скрылось, небо заволокло сѣрой мглой, откуда-то рванулся вѣтеръ и осыпалъ хлопьями мокраго снѣга и прохожихъ, и проѣзжихъ. Анна Павловна начала укутывать Катю, но малютка вертѣла головой и ручками, отстраняла капюшонъ, который мать накидывала на нее. Хлопья снѣга залѣпляли ея распухшіе отъ слезъ глаза и, какъ клочки мокрой ваты, шлепались на ея открытый ротикъ, мгновенно таяли и холодными струйками бѣжали въ ротъ и за шею. Измученная мать обрадовалась, когда, наконецъ, извозчикъ остановился у дома. Гриша сошелъ осторожно, улыбаясь тому, что рыбки его доѣхали благополучно и, не оглядываясь, направился въ подъѣздъ. Соня бѣжала рядомъ съ нимъ, шепча взволнованно: «ты знаешь, онъ два раза дорогою начиналъ пѣть… я нагнула ухо къ клѣткѣ, а онъ тамъ — пи-и»… Дѣти снова погрузились въ заботы о своихъ питомцахъ. Въ этотъ вечеръ Катюша лежала въ жару, впадая минутами въ безпамятство, и Анна Павловна, произнося громко молитвы, чутко прислушивалась, не дрогнетъ-ли звонокъ, возвѣщая приходъ доктора. Докторъ, наконецъ, пришелъ и, заявивъ, что у ребенка скарлатина, потребовалъ немедленнаго отдѣленія здоровыхъ дѣтей.
— Мама, вамъ надо будетъ завтра отвезти Катю въ дѣтскую Елизаветинскую больницу «сестрицѣ» Александрѣ Ѳеодоровнѣ, — проговорила Настя, стараясь казаться спокойной.
Анна Павловна съ ужасомъ подняла голову:
— Катю въ больницу?
Настя зашла за кресло и обняла мать за плечи.
— Мамочка, а какъ же? Развѣ мы можемъ дать Катѣ и ванны, и доктора, и лѣкарства? Милая, не плачьте! — и Настя, ставъ на колѣни у кресла, прижала къ себѣ голову рыдавшей матери.
Катюшу отвезли въ больницу.
Лампа, подъ зеленымъ абажуромъ, мягко освѣщаетъ большую комнату съ четырьмя бѣленькими дѣтскими кроватками; занята только одна крайняя. Въ ней уже пятый день лежитъ Катя. Личико ея горитъ, сухія губки припухли и растрескались, глазки смотрятъ странно, задумчиво и, только когда останавливаются на великолѣпной куклѣ въ розовомъ платьѣ, сознаніе какъ будто возвращается въ нихъ, и Катя лепечетъ ласковыя, нѣжныя слова, прижимая къ себѣ длинныя шелковистыя кудри, любуясь широкими голубыми зрачками. Самое завѣтное, самое страстное желаніе ребенка неожиданно исполнилось: при поступленіи въ больницу, ей положили въ кровать двойникъ чудной куклы, которая на вербахъ такъ поразила ее въ окнѣ магазина.
Великолѣпная «скарлатинная» кукла еще разъ дѣлала свое дѣло: доставляла покой и радость бѣдному ребенку. Года два тому назадъ, одна изъ богатыхъ «матерей», которыя не могутъ забыть, что на свѣтѣ есть и бѣдныя, больныя малютки, о которыхъ некому заботиться, прислала въ дѣтскую больницу цѣлую корзину всевозможныхъ игрушекъ, въ томъ числѣ и куклу. Большая розовая кукла попала въ скарлатинное отдѣленіе и съ тѣхъ поръ осуждена никогда не выходить оттуда.
Сестры замѣтили, что ни лѣкарства, ни уходъ, ничто такъ быстро не осушало слезъ, не вызывало улыбки на дѣтскія губки, какъ появленіе въ кровати «скарлатинной» куклы и, если бы ея мастиковый ротикъ открылся, какъ много чистаго, нѣжнаго, трогательнаго разсказала бы эта кукла о тѣхъ, которыя прощались съ ней по выздоровленіи, когда радостныя матери уносили ихъ домой, и о тѣхъ, которыя лежали больныя, охвативъ ея шею горячими рученками. Но кукла молчала и все съ той-же улыбкой, съ тѣмъ-же выраженіемъ голубыхъ глазъ, переходила изъ рукъ въ руки, изъ кроватки въ кроватку.
Сестра милосердія, Александра Ѳеодоровна, сидѣвшая все время около Кати, встала и, пройдя по комнатѣ, оправила горѣвшую передъ образомъ лампадку и стала на колѣни у крошечной кровати. Она знала, что дѣвочка тяжело больна, а мать ея, по правиламъ, не могла оставаться въ больницѣ ночь.
Катя протянула къ ней куклу и прошептала:
— Давай играть, ну!
— Давай играть, — улыбнулась сестрица и начала лепетать за куклу, подражая ребенку.
Наступила пасхальная, торжественная ночь, холодная, но сухая. По улицамъ, спѣшно ступая, почти безъ разговоровъ, шли группы людей. Куличи, пасхи и крашеныя яйца разставлялись по церковнымъ папертямъ и переходамъ.
Дрогнулъ бархатный голосъ Исаакіевскаго колокола и по всѣмъ направленіямъ понеслись кареты на резиновыхъ шинахъ, развозя нарядныхъ дамъ и дѣтей по домовымъ церквамъ.
Катина мама и Настя, перекрестивъ спавшихъ Гришу и Соню, тоже спѣшили къ заутрени, чтобы помолиться въ толпѣ, гдѣ-нибудь въ уголкѣ, откуда виденъ только ликъ Спасителя да звѣздочкой горѣвшій огонекъ лампады. Онѣ пришли молиться о здоровьи Кати.
На другое утро пасхальный благовѣстъ разбудилъ малютку Катю; жаръ у ней спалъ и она въ первый разъ со вниманіемъ поглядѣла кругомъ себя.
Комната, въ которой она лежала, была вся бѣлая, чистая, сквозь бѣлыя спущенныя шторы, виденъ былъ яркій свѣтъ солнца, на креслѣ, возлѣ ея кроватки лежала сестра милосердія, которая цѣлую ночь не отходила отъ маленькой больной. Въ кровати, рядомъ съ дѣвочкой, лежала великолѣпная розовая кукла. Катя поцѣловала ее и сказала:
— Тс-с, не болтай! чтобъ сестрица не проснулась…
Но какъ только дѣвочка залепетала, сестрица открыла глаза и съ радостью увидала, что у ребенка нѣтъ болѣе жару, что глазки дѣвочки смотрятъ весело и ясно.
— Христосъ Воскресе, Катюша! — сказала сестрица, — ты слышишь, какъ звонятъ?
Катя прислушалась къ веселому колокольному звону, который, казалось, такъ и выговаривалъ: «праздникъ! праздникъ! великій праздникъ!»
— Зачѣмъ? — спросила дѣвочка.
— Затѣмъ, — засмѣялась сестрица, — что сегодня всѣмъ будетъ весело, всѣмъ будетъ большая радость! Великій праздникъ Христова Воскресенія! Придетъ докторъ и обрадуется, что у тебя нѣтъ жару, пріѣдетъ твоя мама и тоже будетъ счастлива, когда увидитъ твои свѣтлые глазки и услышитъ твой веселый голосокъ.
— А домой можно ѣхать, сестрица, сегодня?
— Нѣтъ, Катюша, сегодня нельзя, но теперь уже скоро.
— И она поѣдетъ со мною? — и Катя обняла розовую куклу.
— Нѣтъ, Катюша, кукла никогда не выѣзжаетъ изъ больницы, она живетъ здѣсь и принимаетъ къ себѣ въ гости маленькихъ больныхъ дѣвочекъ — вотъ такихъ, какъ ты. Ты выздоровѣла и уѣдешь къ своей мамѣ, у тебя есть тамъ другія игрушки, а главное, — у тебя есть братья и сестры, а къ намъ привозятъ дѣтей, у которыхъ нѣтъ никого, никого близкаго и нѣтъ никакихъ игрушекъ: такая бѣдная дѣвочка ляжетъ въ кроватку и ей дадутъ играть эту розовую куклу, она тоже будетъ съ ней спать, угощать ее чаемъ, разговаривать и ей будетъ веселѣе, у ней меньше будетъ болѣть головка. Неужели-же ты отъ больной дѣвочки захочешь унести эту куклу?
Катя молчала; вѣдь сейчасъ около нея такой бѣдной больной дѣвочки не было, а кукла такъ нравилась ей; она сжала ее въ объятіяхъ и бровки ея сердито сдвинулись.
Послѣ 12-ти часовъ къ Катѣ пустили маму и Настю. Обѣ онѣ не знали, какъ выразить свою радость, при видѣ выздоравливающей дѣвочки, но ихъ сильно огорчало, что Катя не выпускала изъ рукъ куклу и все время спрашивала о томъ, надо-ли будетъ ей, дѣйствительно, куклу оставить здѣсь, когда она пойдетъ домой.
Въ это время пріѣхалъ докторъ; это былъ добрый старикъ, съ сѣдыми, густыми волосами и веселыми сѣрыми глазами. Онъ умѣлъ разговаривать съ дѣтьми и маленькія больныя любили его.
— Здравствуй, Катя! — сказалъ онъ, цѣлуя дѣвочку, — вотъ ты и выздоровѣла, скоро поѣдешь домой.
— Съ куклой? — спросила Катя.
— Нѣтъ, дружокъ, эта кукла обѣщала никогда, никогда не уходить изъ больницы, она не принадлежитъ ни тебѣ, ни мнѣ, а каждой больной дѣвочкѣ.
— Я отдамъ… — сказала Катя, но вздохнула глубоко и прижала къ своему сердцу куклу.
Анна Павловна и Настя вышли отъ Кати и остановились въ корридорѣ, къ нимъ подошелъ докторъ и старшая сестра.
— Поздравляю васъ! — сказалъ докторъ, — дѣвочка прекрасно перенесла скарлатину и скоро вы можете взять ее домой.
Но сестра замѣтила печальное лицо Анны Павловны.
— Вы не печальтесь, — сказала она, — я знаю, что вы боитесь Катиныхъ слезъ, когда отъ нея отберутъ «скарлатинную» куклу, но сегодня такой большой праздникъ, что надо только радоваться и надѣяться на помощь Божью… Бываютъ иногда и чудеса…
И чудо это совершили докторъ и добрыя сестры милосердія. Они знали изъ разсказовъ Насти о томъ, какъ захворала Катя, знали, какъ много работала Анна Павловна и какъ тяжело ей было воспитать своихъ дѣтей, и они сложились всѣ вмѣстѣ и купили куклу, если и не такую дорогую, то съ такими-же локонами и сами сшили ей такое-же розовое платье.
Въ день, когда пріѣхали за Катей ея мама и Настя, дѣвочка простилась съ доброй сестрой, обвила ея шею руками, поцѣловала, простилась съ докторомъ, со всѣми другими и, наконецъ, снова взяла въ руки свою большую «скарлатинную» куклу. Она ей долго шептала что-то на ухо, цѣловала ее, затѣмъ положила ее обратно въ ту кроватку, гдѣ лежала сама и, взявъ за руку мать, быстро топая ножками по длинному корридору, ни слова не говоря, пошла къ выходу; личико ея было очень печально, но она хорошо понимала, что куклу нельзя уносить, потому что въ тотъ день поступила какъ разъ новенькая больная и ей обѣщали принести въ кроватку розовую куклу.
Въ швейцарской Катю одѣли, укутали и мать понесла ее къ ожидавшей ихъ у подъѣзда каретѣ. Настя бѣжала впередъ, она открыла дверцу и Катя вдругъ вскрикнула отъ восторга: въ каретѣ, какъ-бы ожидая ее, уже сидѣла большая розовая кукла. На этотъ разъ это была ея собственная кукла, которую она и везла теперь съ восторгомъ домой.