Всѣ пустыни другъ другу отъ вѣка родны,
Но Аравія, Сирія, Гоби,
Это лишь затиханье Сахарской волны,
Въ сатанинской воспрянувшей злобѣ.
Плещетъ Красное Море, Персидскій Заливъ,
И глубоки снѣга на Памирѣ,
Но ея океана песчаный разливъ
До зеленой доходитъ Сибири.
Ни въ дремучихъ лѣсахъ, ни въ просторѣ морей,
Ты въ одной лишь пустынѣ на свѣтѣ
Не захочешь людей и не встрѣтишь людей,
А полюбишь лишь солнце, да вѣтеръ.
Солнце клонитъ лицо съ голубой вышины,
И лицо это дѣвственно-юно,
И какъ струи пролитого солнца, ровны
Золотыя песчаныя дюны.
Всюду башни, дворцы изъ порфировыхъ скалъ,
Вкругъ фонтаны и пальмы на стражѣ,
Это солнце на глади воздушныхъ зеркалъ
Пишетъ кистью лучистой миражи.
Живописецъ небесный вечерней порой
У подножія скалъ и растеній
На пескѣ, какъ на гладкой доскѣ золотой,
Разстилаетъ лиловыя тѣни.
И, небесный пѣвецъ, лишь подастъ оно знакъ,
Прозвучатъ гармоничные звоны,
Это лопнетъ налитый огнемъ известнякъ
И рассыплется пылью червленой.
Блещутъ скалы, темнѣютъ надъ ними внизу
Древнихъ рѣкъ каменистыя ложа,
На покрытое волнами море въ грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.
Но вглядись: эта вѣчная слава песка —
Только горняго отсвѣтъ пожара,
Съ небесами, гдѣ легкія спятъ облака,
Бродятъ радуги, схожа Сахара.
Буйный вѣтеръ въ пустынѣ второй властелинъ,
Вотъ онъ мчится порывами, точно
Средь высокихъ холмовъ и широкихъ долинъ
Дорогой иноходецъ восточный.
И звенитъ и поетъ, поднимаясь, песокъ,
Онъ узналъ своего господина,
Воздухъ меркнетъ, становится солнца зрачокъ,
Какъ гранатовая сердцевина.
И, чудовищныхъ пальмъ вѣковые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнутъ,
Выгибаясь, качаясь, проходятъ средь мглы,
Тайно вѣришь — вовѣки не рухнутъ.
Такъ и будутъ бродить до скончанья вѣковъ
Каждый часъ все грознѣй и грознѣе,
Головой пропадая среди облаковъ,
Эти страшныя сѣрыя змѣи.
Но мгновенье… отстанетъ и дрогнетъ одна
И осядетъ песчаная груда,
Это значитъ — въ пути спотыкнулась она
О ревущаго въ страхѣ верблюда.
И когда на прояснѣвшей глади равнинъ
Всѣ полягутъ, какъ новыя горы,
Въ Средиземное море уходитъ хамсинъ
Кровь дурманить и сѣять раздоры.
И стоитъ караванъ, и его проводникъ
Всюду посохомъ шаритъ въ тревогѣ,
Гдѣ-то около плещетъ знакомый родникъ,
Но къ нему онъ не знаетъ дороги.
А въ оазисахъ слышится ржанье коня
И подъ пальмами вѣянье нарда,
Хоть рѣдки острова въ океанѣ огня,
Точно пятна на шкурѣ гепарда.
Но здѣсь часто звучитъ оглушающій вой,
Блещутъ копья и вѣютъ бурнусы,
Туареговъ, что западной правятъ страной,
На востокѣ не любятъ тиббусы.
И пока они бьются за пальмовый лѣсъ,
За верблюда иль взоры рабыни,
Ихъ родную Тибести, Мурзукъ, Гадамесъ
Заметаютъ пески изъ пустыни.
Потому что пустынные вѣтры горды
И не знаютъ преградъ своеволью,
Рушатъ стѣны, сады засыпаютъ, пруды
Отравляютъ бѣлѣющей солью.
И, быть можетъ, немного осталось вѣковъ,
Какъ на миръ нашъ зеленый и старый
Дико ринутся хищныя стаи песковъ
Изъ пылающей юной Сахары.
Средиземное Море засыпятъ они,
И Парижъ, и Москву, и Аѳины,
И мы будемъ въ небесные вѣрить огни,
На верблюдахъ своихъ бедуины.
И когда, наконецъ, корабли марсіанъ
У земного окажутся шара,
То увидятъ сплошной золотой океанъ
И дадутъ ему имя: Сахара.
