Сахалин (Дорошевич)/Плебей/ДО
| ← Аристократ каторги | Сахалинъ (Каторга) — Плебей | Отцеубійца → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. II // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 108. |
Если Пазульскій — аристократъ каторги, то Антоновъ, по прозвищу Балдоха, презрѣннѣйшій изъ ея плебеевъ.
Вся кандальная относится къ нему съ обиднымъ пренебреженіемъ.
И не то, чтобъ онъ сдѣлалъ что-нибудь, съ точки зрѣнія каторги, предосудительное, а такъ, просто:
— Что это за человѣкъ! Ни Богу свѣча ни чорту кочерга! Одно слово, — Балдоха!
Спеціальность Балдохи было — душить.
Онъ передушилъ на своемъ вѣку…
— Постой! Сколько? — спрашиваетъ самъ себя Балдоха, загибаетъ корявые пальцы и всегда сбивается въ счетѣ.
— Душъ одиннадцать!
И никогда не видалъ денегъ больше 10 рублей.
Антонову-Балдохѣ 54 года, на видъ подъ сорокъ, по уму немного.
Фигура у него удивительно нескладная, лицо корявое и видъ нелѣпый.
Онъ родился въ Москвѣ, на Хитровкѣ. Ни отца ни матери не зналъ. Выросъ въ ночлежномъ домѣ.
Высшая радость жизни для него — портерная.
— А что, Балдоха, здорово бы теперь тебѣ въ Москву?
— На Грачевку бы! Въ портерную! — улыбается во все лицо Балдоха, — ахъ, городъ хорошій! Сколько тамъ портерныхъ!
Когда онъ хочетъ разсказать что-нибудь необыкновенно-величественное изъ своей прошлой жизни, онъ говоритъ:
— И спросилъ я себѣ, братцы вы мои, пива полдюжины!
Говоритъ онъ на своемъ особомъ языкѣ: смѣси Хитровки, каторги, языка нищихъ и языка арестантовъ.
Человѣкъ для него — «пассажиръ». Онъ не проситъ, а «по пассажиру стрѣляетъ». Не душитъ, а «баки заколачиваетъ». Маленькій воровскій ломикъ — у него «гитара». Часы или «луковица», или «подсолнухъ», — глядя по тому, серебряные или золотые.
— Звѣздануть пассажира гитарой по становой жилѣ да подсолнухъ слямзить. Куда какъ хорошо!
— Дозвольте васъ, ваше высокое благородіе, подстрѣлить! — говоритъ онъ, прося гривенникъ.
Онъ, случалось, «бралъ» и «подсолнухи» и брилліанты, но онъ всю жизнь свою проходилъ въ опоркахъ: «взявъ» хорошую вещь шелъ къ покупщику краденаго, и ему давали за вещь, стоющую сотни рублей:
— Рупь, много два!
Онъ сейчасъ же пропивалъ и на утро просыпался опять голодный, холодный, раздѣтый.
Онъ не то, чтобы былъ пьяницей. Но онъ не привыкъ къ тому, чтобы у него была какая-нибудь собственность, и когда товарищи «для работы» справляли ему чуйку синяго сукна, сапоги съ наборомъ, картузъ, онъ сейчасъ же, по окончаніи «дѣла», сбывалъ это и возвращался въ «первобытное состояніе».
Московскіе старожилы помнятъ еще знаменитую, свирѣпствовавшую когда-то въ Замоскворѣчьѣ шайку «замоскворѣцкихъ баши-бузуковъ», какъ ихъ прозвали.
Шайка держала москвичей въ страхѣ и трепетѣ. Съ прохожихъ по вечерамъ, въ глухихъ переулкахъ, срывали шапки, отрывали воротники у шубъ, стаскивали часы. Обыкновенно, прохожаго въ глухой мѣстности настигалъ лихачъ, съ лихача соскакивали двое, грабили прохожаго, вскакивали въ сани, лихачъ ударялъ по лошади, и поминай, какъ звали.
Кромѣ этихъ наглыхъ, открытыхъ грабежей, безпрестанно случались убійства.
Душили богатыхъ, одинокихъ людей, исключительно старообрядцевъ.
— Почему старовѣровъ? — спросилъ я у Балдохи, героя всѣхъ этихъ похожденій.
— Столовѣровъ-то? Потому «подводчикъ»-портерщикъ — столовѣръ былъ. Онъ своихъ всѣхъ и зналъ.
Въ шайкѣ этихъ «баши-бузуковъ» Балдоха былъ спеціалистомъ-душителемъ.
По большей части онъ нанимался сдѣльно: задушитъ, — платье справитъ и десять рублей.
— Почему жъ это такъ? Ремесло это твое, что ли?
— Извѣстно, рукомесло.
— Что жъ ты учился ему, что ли?
— Извѣстно, учился. Безъ науки ничего нельзя.
— Гдѣ жъ ты учился?
— А по портернымъ. Сидитъ какой выпившій около стѣнки. Сейчасъ его за машинку и объ стѣну головой.
— Насмерть?
— Зачѣмъ насмерть! Я не во всю. А такъ только, чтобъ пассажира взять, чтобъ и не пикнулъ. Не успѣлъ. то-есть.
— А другіе-то, что же, безъ тебя этого сдѣлать не умѣли, что ли?
— Умѣли. Да съ другими страшно. А со мной ничего. Говорю: пикнуть не успѣетъ. Вы, можетъ, слышали, въ Орлѣ такое дѣло было, брилліантщика обобрали и мастера задушили. Мое было дѣло. Меня въ Орелъ нарочно возили. На всякій случай былъ взятъ. Думали днемъ сдѣлать дѣло съ «преступленіемъ», а вышло вечеромъ. Забрались это въ магазинъ они, а я за дверью стою, за задней, караулю. Только идетъ вдругъ мастеръ. Онъ при магазинѣ жилъ. И вѣдь какъ! Перегородка, а за перегородкой другая квартира, а тамъ бѣлошвейки сидятъ, пѣсни играютъ. Все отъ слова до слова слышно. Дохнетъ, — услышатъ. Тутъ нужна рука! Отперъ это онъ дверь, отворилъ только, я его за машинку взялъ и наземь положилъ. Хоть бы дохнулъ! Я его на полъ сложилъ, а за перегородкой пѣсни играютъ. Такъ ничего и не слыхали!
Говоря о своемъ «умѣньи», Балдоха удивительно воодушевляется, и однажды, показывая мнѣ, какъ это надо продѣлывать, какъ-то моментально подставилъ мнѣ сзади ногу, одной рукой обхватилъ за талію, а другую поднесъ къ горлу.
Я не успѣлъ, дѣйствительно, мигнуть, какъ очутился, совершенно безпомощный, у него на рукахъ.
Балдоха поблѣднѣлъ, какъ полотно, весь затрясся, поставилъ меня на ноги и отскочилъ.
— Ваше высокоблагородіе!.. Простите!.. Ей Богу, я васъ не хотѣлъ… Такъ, въ разговорѣ…
Онъ хотѣлъ броситься въ ноги. Мнѣ долго пришлось его успокоивать.
Онъ положительно «любитъ свое дѣло» Да, впрочемъ, это вѣдь единственное дѣло, которое онъ и знаетъ. Единственный его рессурсъ. Когда его ужъ очень изведетъ каторга, — у него есть только одно средство обороняться:
— Возьму за машинку, однова не дохнешь!
Кромѣ этого «своего дѣла», Балдоха знаетъ еще грамоту. Онъ выучился въ исправительномъ пріютѣ.
— Она-то меня и сгубила!
«Баши-бузуки» были открыты, благодаря Балдохѣ.
Съ товарищемъ онъ явился къ одному старому одинокому старообрядцу лѣснику будто бы покупать дрова.
Среди разговора Балдоха задушилъ старика, обыскали трупъ, переломали все въ квартирѣ, — ничего не нашли.
На слѣдующій день, читая въ портерной газету, онъ прочелъ и про это убійство:
— «Деньги, — что-то около 30 тысячъ, — были спрятаны за голенищами у покойнаго и остались нетронуты».
Балдоха расхохотался.
— Чего хохочешь? — спросилъ портерщикъ.
— Да какъ же! Столовѣра какіе-то вчерась въ Сокольникахъ убили, вездѣ денегъ шарили, а деньги-то за голенищемъ у его были!
«Убійство въ Сокольникахъ» надѣлало страшнаго шума въ Москвѣ. Полиція была поставлена на ноги. Отъ портерщика узнали про подозрительный смѣхъ Балдохи, забрали его, уличили.
— Но неужели ты такъ спокойно ходилъ на такія дѣла?
— А то еще какъ же? Такъ-то, извѣстно, оно нескладно. Такъ я всегда передъ «дѣломъ» стаканъ водки пилъ. Для полировки крови.
Какъ сноситъ онъ каторгу?
Какъ-то я спросилъ его что-то про тюрьму.
— Тюрьма? Ничаво тюрьма! Чисто ночлежный на Хитровкѣ.