Сахалин (Дорошевич)/Домовладельцы

Такой дом только и можно встретить, что на Сахалине.

Дом, никому решительно не принадлежащий.

Был и у него хозяин, да ушёл на материк, покупателя не нашлось, — он и бросил дом так, на произвол судьбы.

Одно время здесь жили, кажется, певчие.

Теперь это «приют для ночлега».

Даже не ночлежный дом. У ночлежного дома есть хозяин.

А здесь приходи, когда хочешь, ложись на голый пол и спи.

Чтоб пробраться к этому дому, потребовался добрый десяток минут.

— Сюда, барин! Шагайте смелей! Ничего, становитесь! — кричали мне обитатели этого дома, подбрасывая дощечки в невылазную, зловонную грязь: обитатели дома не любят ни за чем ходить далеко.

Окна все выставлены. Рам нет. Ни скамьи, ничего.[1] Чтоб мне присесть, — притащили откуда-то совместными усилиями чурку.

И вот я сижу в пустом доме на чурке, а передо мной стоят без шапок восемь «домовладельцев».

И мы беседуем о их «владениях».

У всякого из них есть свой дом где-нибудь на поселенье. Дом, выстроенный «для правов», чтобы иметь право через пять лет получить крестьянство и уехать «на ту сторону», «на материк».

— Что ж ты не живёшь в своём доме? — спрашиваю наудачу у первого попавшегося.

Поселенческая мельница.

— Да в нём и жить нельзя! — улыбается он. — В нём, вашескобродие, ежели порядочным петуху да курице, не приведи им Господь, вдвоём жить доведётся, они друг друга задушат! — иронизирует он над своим «домом».

Остальные одобрительно улыбаются: и у них дома такие же.

— Зачем же ты такой строил?

— Зачем на Сакалине дома строят! Известно, для правов.

— Что ж, у тебя хозяйство, что ли, было?

— Какое, вашескобродие, хозяйство может быть? Одно слово: Сакалин! Да я, вашескобродие, позвольте вам доложить, и что с ей делают, с землёй-то, не знаю. Отродясь не занимался.

— Что же ты мастерство какое знаешь?

— Так точно. Мастерство знаю. Только мне по моему мастерству здесь делать нечего.

— Кто же ты?

— Литограф.

Литографу, действительно, на Сахалине, где ни одного и литографского камня-то нет, делать нечего.

— Ну, а ты?

— Мы — плотники.

— Ну, плотнику легче найти работу.

— Где ж её тут найдёшь?! Поселенцу платить нечем. Сам бьётся, как ни на есть сколачивает. А то у тех берёт, кто на материк уезжает. А господ, на которых бы работать, у нас, сами изволите знать, нету.

— Ну, а ты кто?

— Печники будем.

Опять та же песня: поселенец сам печи кладёт, платить нечем, а «господ» нету.

— Ты?

— По торговой части занимался… Дозвольте вам, вашескородие, заметить, для житья прямо никаких способов нет. Питаться нечем. Казённого пайка не дают. Прекратили.

— Да ведь не может же казна вас всю вашу жизнь кормить!

— Оно, конечно, так… Справедливо изволите говорить! Только и нам без пищи жить тоже никак невозможно.

— Зачем же вы сюда пришли, в пост?

— Работу найти думали. Как можно, всё-таки — пост! Не поселье дикое.

— Ну, и что ж? Нашли здесь работу?

— Нет! Какая здесь работа! На промыслах на рыбных всё японцы. Вон Крамаренков господин, ему от казны вспомоществование вышло, каторжными ему и завод весь выстроили, — а он японцами работает!

— Что ж вы здесь делаете, однако? Работаете хоть что-нибудь?

— Так, придётся что — работаем. Какая здесь работа.

— Так слоняетесь?

— Так слоняемся.

— Воруете?

— Что здесь у них украдёшь, — самим жрать нечего!

— Ну, а сейчас чем занимались, как мне прийти?

— Так… говорили промеж себя…

— Врёте, братцы. В карты, небось, играли? Говорите, — никому не скажу!

«Домовладельцы» переглядываются и улыбаются.

— Так точно, играли.

У всей компании оказалось, в общей сложности, сорок восемь копеек, которые они целый день и стараются изо всех сил выиграть друг у друга.

Где они достали эти сорок восемь копеек?

Заработали?

Возможно.

Украли?

Вероятно.

Примечания править

  1. В издании 1903 года: Мебели, конечно, никакой!