Самсон Назорей (Жаботинский)/Глава XXXII. Шрам Маноя

Самсон Назорей — Глава XXXII. Шрам Маноя
автор Владимир Евгеньевич Жаботинский (1880—1940)

Дата создания: 1916. Источник: http://lib.ru/RUSSLIT/ZHABOTINSKIJ/samson.txt

Глава XXXII. Шрам Маноя

При храме Газы был особый двор, где содержали быков заморской породы, для боя и жертвоприношений; и однажды такой бык вырвался и понесся по городу.

Самсон сидел на завалинке у лачуги Анкора-плотника и, по обыкновению, шутил с малышами. Из дому доносились звуки ножа, которым Анкор обтесывал доску, и звуки песни, которую тот мурлыкал себе под нос.

Вдруг издали послышалась тревога; по улице бежали туземцы и что-то кричали; закричали что-то и дети и кинулись прочь. Какая-то женщина схватила Самсона за руку и сказала, задыхаясь:

– Беги со мною, господин, – храмовый бык вырвался!

Но он, просто по непривычке убегать, медлил и начал расспрашивать; женщина с воплем отпустила его руку и бросилась прочь; а Самсон услышал за собою встревоженный голос Анкора-плотника, выбежавшего на улицу. В ту же минуту поразил его слух торопливый, семенящий, но грузный топот. Он поднялся и вытянул вперед руки, теперь только соображая, что он слеп и беззащитен. Со всех сторон, но издали раздались крики ужаса; но один голос – Самсон узнал голос Анкора-плотника – кричал прямо пред ним, в двух шагах, не больше. Сейчас же послышался тяжелый удар и новый вопль множества зрителей; и мимо Самсона прошла, задев его платье, громадная туша. Этого было ему достаточно: он навалился на быка сзади, дотянулся до рогов, соскользнул на землю и напряг мышцы, выворачивая заревевшему зверю голову. Ему стало весело: давно он не делал ничего путного, и теперь видел, что сила его не убыла. Рев скоро сменился хрипением, потом бык повалился рядом с ним; наконец затрещали позвонки, и дело было кончено.

– Господин, – сказали туземцы, когда он поднялся, – бык забодал Анкора-плотника насмерть. Бык бежал на тебя, но Анкор стал перед тобою, чтобы заслонить тебя.

– Где он? – спросил Самсон, тяжело дыша.

– Мы отнесли его в дом: слышишь, там уже голосят его жены.

Самсон пошел в хижину и сел на полу у шкуры, на которой лежал его домохозяин. Тот тихо стонал, пока другой туземец, очевидно опытный в деле врачевания, трогал его раны. Кончив осмотр, туземец сказал: "Помирает", и Анкор перестал стонать и только хрипел при каждом дыхании.

Самсон не знал, что сказать. Он вспомнил, что никогда, собственно, не говорил с приютившим его человеком. Люди в доме Анкора и вообще все туземцы смотрели на него, как на существо сверхъестественное, служили ему молча и только отвечали на вопросы, и то робко, – а спрашивал он их редко. Но теперь надо было заговорить, и Самсон сказал:

– Ты спас мне жизнь, и ты принял меня в свой дом, и кормил меня, и заботился обо мне. Ты хороший человек, аввеец.

– Уходите все, – проговорил плотник; и его жены ушли из лачуги и увели плачущих детей. Самсон и Анкор остались одни; тогда Анкор сказал, с трудом и с долгими остановками:

– Я счастлив, что мог сделать это малое для тебя, потому что ты – великий благодетель бедного люда; и еще потому, что ты – сын Маноя из Цоры.

– Ты знал моего отца? – спросил Самсон.

– Я был рабом в его доме, когда тебя, господин, еще не было на свете.

Самсон не сразу ответил. Его память напряженно работала. Это было, когда они все шли на свадьбу в Тимнату. Маной ехал на осле, а он, Самсон, шел рядом. Шрам на лбу Маноя, который тот всегда потирал в минуты замешательства. И тогда Маной сказал, что был у него – "давно, до твоего рождения" – раб из аввейцев. И Маноя кто-то ранил; и аввеец защищал Маноя. "Я отпустил его на волю. Никогда не говори об этом с матерью, никогда не расспрашивай меня".

– Аввеец, – спросил Самсон, – это ты, значит, когда-то спас и отца моего от руки разбойника? Плотник ответил:

– Нет, это было не так. Но я помог ему убить одного человека и зарыть его в землю; и за то он отпустил меня на волю.

– Убить? – повторил Самсон растерянно: это было так не похоже на тихую повадку Маноя. Вдруг его охватила какая-то еще смутная мысль; он весь насторожился и вытянул шею к умирающему.

– Когда это было? – спросил он.

– Давно; твоя мать еще была бездетна. Это было в самый год землетрясения.

– Расскажи мне про это дело, – велел Самсон; голос его звучал хрипло, и вдруг пересохла гортань.

– Господин мой, – сказал аввеец, – заклял мне тогда никому не говорить про это дело; но он умер, и теперь я умираю, а ты его сын.

– Сын, – повторил Самсон, кивая головою.

– Он разбудил меня перед рассветом и сказал: Анкор, возьми заступ и иди за мною. Все рабы еще спали. Мы пошли под гору к колодцу. У колодца на мокрой земле он нашел след босой ноги. Это была очень большая нога; нога сильного человека.

– Босая? – переспросил Самсон.

– Босая. Тогда господин мой сказал: "Анкор, ты умеешь идти по следам (я был охотником в юности) – пойдем за ним". И мы пошли по следам; шли сначала равниной, потом горами. След был ясный, потому что время было пыльное и человек тяжелый. Наконец около полудня мы его нагнали. На нем была шерстяная рубаха, как у скотовода, только вся в лохмотьях. Он сидел на камне и ел. Он спросил: что вам надо? У отца твоего была палка: он поднял палку и бросился на того человека; ничего не говорил, только стучал зубами; а я пошел с заступом за ним. Но человек был высокого роста, и посох у него был тяжелый. Когда господин мой напал на него, он ударил господина по голове, и господин упал; тогда я убил его заступом.

Анкору трудно было говорить, но Самсон не думал о нем.

– Дальше, – велел он.

– Я отнес господина моего к источнику, и там он очнулся, но еще долго не мог подняться. Перед вечером мы вернулись к тому месту: я стащил труп в долину и там зарыл его и набросал над ним каменную кучу. И мы пошли обратно в Цору. Ночью, когда мы почти уже дошли, отец твой сказал мне: "Отпускаю тебя на волю; но ты должен уйти навсегда из нашей земли; жди меня здесь завтра к вечеру – я принесу тебе серебра, и ты будешь зажиточным человеком; но никогда никому не говори об этом деле". Я поклялся ему и остался там в зарослях. Вечером он принес серебро, и я ушел к себе на родину в Газу.

Нелегко уже было разбирать его слова; но в мозгу Самсона стоял еще один вопрос- и он хотел его задать и боялся задать. Стиснув зубы, он спросил:

– Кто был тот человек? Из какого племени? – И с напряжением, гораздо большим, нежели то усилие, когда он выворачивал шею быку, он произнес самое трудное слово: – Филистимлянин?

– Нет, – захрипел аввеец. – Когда я вырыл яму, господин мой велел мне открыть его бедра. Он был обрезанный, по обычаю вашего народа; и когда я сказал это господину, он заплакал.

А Самсон засмеялся; негромко, недолго смеялся и думал про себя: поздно. И все равно. Главное то, что Беззубому поверили – все поверили, сразу поверили, без заминки поверили.