РАЗСКАЗЪ ПАНСІОНЕРА.
правитьХотя лѣта мои и подвигаются впередъ, но я все же молодой человѣкъ, и, какъ молодой человѣкъ, не имѣю особенныхъ приключеній, о которыхъ бы можно было поразсказать. Полагаю, ни кому изъ васъ не интересно знать, какой жидоморъ начальникъ нашего пансіона, какое алчное и хищное чудовище его жена, и какъ высасываютъ они деньги отъ родителей, — особливо за леченье и лекарства. Одному изъ нашихъ поставили въ полугодичный счетъ двѣнадцать съ половиной шиллинговъ за двѣ пилюли, — то есть, по шести шиллинговъ и три пенса за штуку. — Цѣна, мнѣ кажется, слишкомъ прибыльная, — и то еще ничего бы, еслибъ пилюли пошли въ дѣло, — но вѣдь онъ ни одной не проглотилъ, преспокойно засунувъ ихъ за обшлагъ своей курточки.
Что касается до мяса, то это чистѣйшій позоръ. Вещество, которое намъ подаютъ подъ видомъ мяса, нельзя назвать мясомъ. Настоящее мясо не похоже на мочало. Вы можете жевать настоящее мясо. Въ настоящемъ мясѣ есть сокъ, а въ мясѣ, которое намъ подаютъ — ни капли. Одинъ изъ нашихъ товарищей, занемогши, отправился домой, и тамъ услышалъ, какъ домашній докторъ говорилъ его отцу, что болѣзнь произошла единственно отъ пива, которымъ его поили у насъ. И разумѣется, отъ пива; — правдоподобнѣе ничего и быть, не можетъ!
Какъ бы то ни было, мясо и старый Чизманъ — двѣ вещи разныя. Такъ точно и пиво. Я хочу поговорить исключительно о старомъ Чизманѣ, а не о способѣ, посредствомъ котораго губится здоровье нашихъ товарищей, ради выгодъ одного человѣка.
Взглянули бы вы на корку нашего пастета. Въ ней нѣтъ ни рыхлости, ни слоистости: — она тверда и тяжела, какъ свинецъ.
Пансіонеровъ часто тревожитъ кошмаръ и они прячутъ головы подъ подушку, разумѣется, сначала закричавъ во все горло и разбудивъ другихъ пансіонеровъ. Въ этомъ тоже нѣтъ ничего удивительнаго.
Однажды, ночью, старый Чизманъ всталъ во снѣ съ постели, надѣлъ шляпу на ночной колпакъ, взялъ въ одну руку удочку, а въ другую — палку, которою мы играли въ криккетъ, и спустился въ гостинную нашего начальника, гдѣ, весьма естественно, его приняли за привидѣніе. Само собою разумѣется, онъ никогда бы этого не сдѣлалъ, еслибъ ему давали здоровую пищу. Когда мы всѣ начнемъ ходить по ночамъ лунатиками, я думаю, будутъ сожалѣть объ этомъ.
Старый Чизманъ въ ту пору еще не былъ репетиторомъ латинскаго языка; онъ былъ просто старшимъ ученикомъ. Его, очень маленькаго, привезла въ пансіонъ, въ почтовой каретѣ, какая-то женщина, безпрестанно нюхавшая табакъ и безпрестанно ворчавшая, — это было единственнымъ воспоминаніемъ стараго Чизмана о самыхъ раннихъ дняхъ его юношескаго возраста. Онъ никогда не ѣздилъ домой на праздники. Счеты за его содержаніе (лишнихъ расходовъ онъ не знавалъ) отсылались въ какой-то банкъ, и банкъ выплачивалъ ихъ; два раза въ годъ ему дѣлали пару платья и сапоги, которые всегда бывали слишкомъ для него велики.
Въ лѣтніе каникулы, нѣкоторые изъ воспитанниковъ, жившіе въ недальнемъ разстояніи отъ пансіона, часто, бывало, подходили къ стѣнѣ, окружавшей рекреаціонный дворъ, и взлѣзали на деревья, собственно за тѣмъ, чтобъ взглянуть на стараго Чизмана, одиноко читавшаго на открытомъ воздухѣ какую нибудь книгу. Онъ постоянно былъ кротокъ и привѣтливъ, такъ, что когда, бывало, свиснутъ ему съ дерева, онъ взглянетъ на верхъ и поклонится.
— Эй! старый Чизманъ! — Что у тебя сегодня за обѣдомъ? — спрашивали его.
— Вареная баранина! — отвѣчалъ онъ.
— Неужели тебѣ не скучно, старый Чизманъ?
— Иногда — скучновато.
— Ну такъ прощай же, старый Чизманъ!
И съ этими словами мальчикъ слѣзалъ съ дерева.
Нечего и говорить, безсовѣстно поступали съ старымъ Чизмапомъ, не давая ему въ теченіе всѣхъ каникулъ ничего, кромѣ вареной баранины; это какъ нельзя лучше согласовалось съ принятой системой. Иногда, вмѣсто баранины, ему давали рисовый пуддингъ, — какъ лакомое блюдо, въ сущности же, какъ средство уменьшить счетъ мясника.
Такова была жизнь стараго Чизмана. Праздники, кромѣ одиночества, служили ему источникомъ другаго горя. Когда пансіонеры возвращались изъ отпуска, разумѣется, весьма неохотно, старый Чизманъ всегда встрѣчалъ ихъ съ радостью: а эта радость только увеличивала скуку пансіонеровъ, и потому Чизману, за подобныя встрѣчи, часто доставались колотушки и нерѣдко изъ носу его капала кровь. Но, вообще говоря, въ пансіонѣ всѣ любили его. Однажды, въ пользу его сдѣлана была подписка, и, для развлеченія, передъ самыми каникулами, ему подарили двухъ бѣлыхъ мышенковъ, кролика, голубя и премаленькаго щенка. Старый Чизманъ горько плакалъ, когда, вскорѣ послѣ того, какъ были подарены, всѣ эти звѣрки передушили другъ друга.
Ну, конечно, стараго Чизмана называли именами всѣхъ родовъ сыра:[1] двойнымъ глостерскимъ, фамильнымъ чешэйрскимъ, голландскимъ и пр. Но онъ не сердился на это. Не былъ онъ и старъ по лѣтамъ своимъ — вовсе нѣтъ!… его только назвали старымъ Чизманомъ со дня поступленія въ пансіонъ, и называютъ до сихъ поръ.
Наконецъ стараго Чизмѣна сдѣлали репетиторомъ латинскаго языка. Однажды, утромъ, при началѣ новаго полугодія, его вели въ классы и представили ученикамъ, какъ «мистера Чизмана». Послѣ такого отличія, мы всѣ согласились что старый Чизманъ былъ лазутчикъ и дезертиръ, который перебѣжалъ къ непріятельскій лагерь и продалъ себя за золото. Обстоятельство, что онъ продалъ себя за небольшую сумму золота, — за два фунта стерлинга и десять шиллинговъ въ четверть года, съ стиркой бѣлья, — нисколько его не извиняло. Въ собравшемся по этому случаю Парламентѣ было рѣшено, что одни только корыстолюбивыя побужденія увлекли стараго Чизмана, и что онъ «за то виноватъ, и что онъ изъ нашей крови чеканилъ деньги.» Парламентъ, какъ видите, заимствовалъ это выраженіе изъ исторической сцены, представляющей ссору между Брутомъ и Кассіемъ.
Когда въ Парламентѣ было рѣшено, что старый Чизманъ ужасный предатель, вывѣдывавшій тайны нашихъ товарищей, съ тою цѣлью, чтобъ, передавая ихъ начальству, пріобрѣсть его расположеніе, — всѣмъ отважнымъ пансіонерамъ сдѣлано было предложеніе выступить впередъ и записаться въ члены «Общества для уничтоженія стараго Чизмана.» Президентомъ Общества признанъ былъ первый ученикъ, Бобъ Тартеръ, отецъ котораго находился въ Вестъ-Индіи и, по словамъ Боба, владѣлъ мильонами. Бобъ имѣлъ большую власть между нами, и написалъ пародію, начинавшуюся стихами:
«Who made believe to be so meek
That we could hardly hear him speak,
Yet turned out an Informing Sneak?
Old Cheesman» (*).
(*) «Кто заставилъ считать себя за такое кроткое и тихое существо, что не слыхать даже когда оно и говоритъ, а между тѣмъ оказался шпіономъ и предателемъ? Старый Чизманъ.»
и въ этомъ родѣ пародія продолжалась до двѣнадцати куплетовъ, которые Бобъ распѣвалъ каждое утро, подлѣ конторки новаго репетитора. Мало того; онъ научилъ одного мальчика изъ младшаго класса, краснощекаго маленькаго Брасса, совершенно не понимавшаго что дѣлаетъ, подойти къ нему однажды утромъ съ своей латинской грамматикой, и отвѣчать переводъ одного грамматическаго правила въ такомъ видѣ: Nominativus pronominum — стараго Чизмана, raro exprimitur — вовсе не подозрѣвали — nisi distinctions — что онъ лазутчикъ и доносчикъ aut emphasis gratiâ — а между тѣмъ онъ оказался таковымъ. Ut — напримѣръ, vos damnastis — когда онъ продалъ своихъ товарищей. Quasi — слѣдовательно, dicat — ему должно говорить: Praetereanemo — я предатель! — Все это производило сильное впечатлѣніе на стараго Чизмана. Волоса у него были рѣдкіе, но и тѣ съ каждымъ днемъ дѣлались все рѣже и рѣже. Онъ худѣлъ и становился блѣднѣе, онъ садился за конторку передъ свѣчей съ длиннымъ нагаромъ, и, закрывъ лицо обѣими руками, плакалъ. Но ни одинъ членъ Общества не могъ пожалѣть о немъ, даже если бы и чувствовалъ къ тому расположеніе, — не могъ пожалѣть потому, что президентъ Общества говорилъ, что въ старомъ Чизманѣ заговорила совѣсть.
Таково было положеніе стараго Чизмана. Жалкую жизнь велъ онъ, бѣдняга. По принятому обыкновенію, въ самомъ непродолжительномъ времени, начальникъ пансіона вздернулъ носъ-передъ Чизманомъ, вздернула носъ и начальница; это дѣлалось тѣмъ и другою передъ всѣми учителями, — но старый Чизманъ страдалъ отъ воспитанниковъ болѣе всего и страдалъ отъ нихъ постоянно. Онъ никому не говорилъ ни слова о своемъ горѣ, полагая, что само Общество замѣтитъ это; но Общество не удостоило его подобной чести, потому что президентъ видѣлъ въ этомъ проявленіе трусости стараго Чизмана.
Въ цѣломъ мірѣ онъ имѣлъ одного только друга, но этотъ одинъ было такое же безсильное и беззащитное существо, какъ и онъ самъ: — это была Джэнъ. Джэнъ находилась при пансіонѣ въ качествѣ ключницы и кастелянши: ея сбереженію поручены были сундуки, въ которыхъ хранилось имущество пансіонеровъ. Она поступила сначала въ услуженье, — нѣкоторые говорятъ изъ воспитательнаго дома, этого я не знаю, — и когда кончился терминъ ея службы, она осталась на годикъ исправлять должность ключницы. Но годикъ этотъ, судя потому, что она положила въ Сберегательный Банкъ нѣсколько фунтовъ стерлинговъ, былъ довольно продолжителенъ. Джэнъ была смазливенькая молодая женщина. Красавицей ее нельзя назвать, но она имѣла открытое, доброе, свѣтлое лицо, и всѣ наши были въ нее влюблены. Она была необыкновенно весела, необыкновенно ласкова и добра. Если случалось что нибудь съ матерью кого либо изъ пансіонеровъ, тотъ непремѣнно отправлялся къ Джэнъ и показывалъ ей письмо.
Джэнъ была другомъ стараго Чизмана. Чѣмъ сильнѣе возставало противъ него Общество, тѣмъ сильнѣе привязывалась къ нему Джэнъ. Иногда, ласковый взглядъ ея изъ окна ея безмолвной комнатки оставлялъ на цѣлый день отрадное чувство въ душѣ Чизмана. Отправляясь въ огородъ (всегда стоявшій подъ замкомъ!), она проходила по двору (тогда какъ могла бы пройти, совсѣмъ другимъ путемъ) собственно за тѣмъ, чтобъ взглянуть на стараго Чизмана и какъ будто сказать ему: «не унывай, мой другъ!» Его комната всегда была свѣжа и опрятна, и всѣмъ очень хорошо извѣстно было, кто прибиралъ ее во время классныхъ часовъ; когда за обѣдомъ являлся передъ нимъ горячій пуддингъ, всѣ съ негодованіемъ знали, кто прислалъ это блюдо.
При такихъ обстоятельствахъ, Общество, послѣ множества митинговъ и преній, рѣшилось предложить Джэнъ, чтобъ она ни подъ какимъ видомъ не оказывала своего покровительства старому Чизману; и что если она откажется исполнить это требованіе, то объявить ей, что она сама будетъ изгнана на вѣчныя времена. Вслѣдствіе того назначили депутацію, которая, подъ предводительствомъ президента, должна была явиться къ Джэнъ объявить рѣшеніе, произнесенное Обществомъ по горестной необходимости. Джэнъ пользовалась большимъ уваженіемъ за свои прекрасныя качества; существовало даже преданіе, будто однажды, движимая чувствомъ состраданія, она заперла начальника пансіона въ его кабинетѣ и этимъ поступкомъ избавила одного ученика отъ жестокаго наказанія. Поэтому, депутаціи не очень нравилось данное порученіе. Однакожъ, она отправилась и президентъ объяснилъ Джэнъ все дѣло. При этомъ Джэнъ раскраснѣлась, расплакалась, сказала президенту и всей депутаціи гнѣвнымъ, противъ обыкновенія, голосомъ, что они негодные, злые мальчишки, и въ заключеніе выгнала почтенное посольство изъ комнаты. Это происшествіе немедленно занесено было въ протоколъ Общества, съ присовокупленіемъ, что всякаго рода сношенія съ Джэнъ прекращаются. Пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, президентъ объявилъ, что старый Чизманъ строитъ противъ общества козни.
Между тѣмъ Джэнъ была такъ же вѣрна старому Чизману, какъ старый Чизманъ былъ коваренъ въ отношеніи къ пансіонерамъ — разумѣется, только въ мнѣніи пансіонеровъ: — она по прежнему оставалась его единственнымъ другомъ. Это обстоятельство приводило Общество въ крайнее негодованіе, и тѣмъ болѣе, что отъ разрыва съ Джэнъ оно на столько же теряло, на сколько старый Чизманъ выигрывалъ; и потому Общество, доведенное почти до бѣшенства, обходилось съ репетиторомъ хуже, чѣмъ когда нибудь. Наконецъ, однажды утромъ, конторка стараго Чизмана стояла пустая; — заглянули въ его комнату, но и тамъ нѣтъ его, — лица учениковъ поблѣднѣли, и разнесся шопотъ, что старый Чизманъ, не будучи въ силахъ долѣе переносить такой жестокости, всталъ рано по утру и утопился.
Таинственные взгляды другихъ учителей и очевидный фактъ, что старый Чизманъ не приходилъ, — все это подтверждало предположеніе Общества. Нѣкоторые начали разсуждать, какому наказанію долженъ подвергнуться президентъ: висѣлицѣ или только пожизненной ссылкѣ? — Блѣдное лицо президента показывало, что онъ сильно озабоченъ желаніемъ узнать, къ какому именно наказанію его присудятъ. Несмотря на то, онъ говорилъ, что судьи его округа не скоро рѣшатся произнесть приговоръ надъ нимъ; что въ защитительной рѣчи своей онъ предложитъ имъ положить руку на сердце и сказать, какъ подобаетъ истиннымъ британцамъ: одобряютъ ли они существованіе шпіоновъ, и въ какой степени могло бы имъ нравиться положеніе, въ которомъ онъ находился. Нѣкоторые изъ Общества совѣтовали президенту, какъ самое лучшее, бѣжать въ лѣсъ, обмѣняться тамъ платьемъ съ дровосѣкомъ и вымазать лицо ежевикой; но большинство полагало, что если онъ останется на мѣстѣ и подвергнется суду, то его отецъ, — находившійся въ Вестъ-Индіи и обладавшій мильонами, — навѣрное выкупитъ его.
Сердца учениковъ забились сильнѣе прежняго, когда вошелъ начальникъ пансіона и, съ линейкой въ рукѣ, принялъ позу римскаго воина: — это дѣлалъ онъ каждый разъ, когда намѣревался сообщить что нибудь важное. Но страхъ учениковъ былъ ничто, въ сравненія съ удивленіемъ, выразившемся на лицахъ ихъ, когда начальникъ началъ свою рѣчь совсѣмъ не въ томъ тонѣ, какъ они ожидали, и когда онъ сказалъ, что старый Чизманъ, "бывшій такъ долго нашимъ уважаемымъ другомъ и спутникомъ по отраднымъ пажитямъ познаній, « (такъ величалъ его начальникъ) — былъ сирота, сынъ одной лэди, которая, вышедъ за мужъ противъ желанія родителей, лишилась наслѣдства и мужъ которой умеръ вскорѣ послѣ женитьбы. Глубокая горесть свела въ могилу молодую женщину, оставившую послѣ себя несчастнаго ребенка (стараго Чизмана) на попеченіе дѣдушки, который не хотѣлъ, видѣть сироту ни въ дѣтскомъ, ни въ юношескомъ, ни въ зрѣломъ возрастѣ. Теперь дѣдъ этотъ умеръ — и подѣломъ ему, — эти вводныя слова мои собственныя — умеръ, неоставивъ духовнаго завѣщанія, а потому все его огромное богатство, внезапно и навсегда сдѣлалось, собственностію стараго Чизмана! Послѣ длиннаго ряда скучныхъ цитатъ, начальникъ пансіона заключилъ свою рѣчь извѣстіемъ, что нашему многоуважаемому другу и спутнику по отраднымъ пажитямъ познанія, угодно явиться между нами еще разъ, ровно черезъ двѣ недѣли, и проститься съ нами особеннымъ образомъ». Съ этими, словами онъ окинулъ суровымъ взглядомъ все собраніе, махнулъ рукой: и торжественно вышелъ изъ зала.
Недоумѣніе членовъ Общества доходило теперь до самыхъ крайнихъ предѣловъ. Одна часть хотѣла отказаться отъ Общества, а другая начала утверждать, что никогда къ нему не принадлежала. Замѣтивъ это, президентъ возвысилъ голосъ и провозгласилъ, что они должны лечь костями въ защиту, праваго дѣла, не покидая другъ друга, и что если непріятелю суждено прорваться чрезъ ряды защитниковъ, онъ прорвется не иначе, какъ чрезъ его трупъ. Этимъ онъ хотѣлъ, воодушевить членовъ Общества, но не удалось. Обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, президентъ сказалъ въ заключеніе, что подумаетъ о положеніи, въ которое поставлено все Общество, и чрезъ нѣсколько дней сообщитъ имъ свое лучшее мнѣніе и лучшій совѣтъ. Мнѣнія его и совѣта ожидали съ нетерпѣніемъ, въ полной увѣренности, что они будутъ превосходны, потому что ихъ сообщитъ человѣкъ, превосходно знавшій свѣтъ, а знаніе это подтверждалось только тѣмъ, что это родитель находился въ Вестъ-Индіи.
Послѣ, долгихъ дней глубокаго размышленія, президентъ созвалъ наконецъ членовъ Общества, и предложилъ свои соображенія. Онъ, говорилъ, что, когда старый Чизманъ явится въ назначенный день, первый порывъ его мщенія разразится нападеніемъ на Общество и наказаніемъ розгами всѣхъ членовъ. Наглядѣвшись съ радостію на пытку, которой подвергнулся его враги, и наслушавшись воплей, которые вызоветъ жестокая боль наказанія, старый Чизманъ, вѣроятно, подъ предлогомъ совѣщанія, вызоветъ начальника въ отдѣльную комнату, — положимъ хотя въ пріемную, гдѣ стоятъ два новые глобуса, — и тамъ станетъ упрекать за различные обманы и притѣсненія, перенесенные имъ въ его домѣ. Въ заключеніе замѣчаній, своихъ, онъ дастъ знакъ спрятанному въ корридорѣ боксеру, который бросится за начальника и начнетъ тузить его до полусмерти. Послѣ того, старый Чизманъ сдѣлаетъ подарокъ Джэнъ, цѣною отъ пяти до десяти фунтовъ стерлинговъ, и оставитъ заведеніе, съ чувствомъ демонскаго торжества.
Президентъ не замедлилъ объяснить, что относительно партіи маленькихъ учениковъ, или партіи, державшей сторону Джэнъ, онъ ничего не имѣетъ сказать; но членамъ Общества совѣтовалъ упорное сопротивленіе. Съ этою цѣлію, онъ предложилъ наполнить каменьями всѣ ящики въ классныхъ столахъ, чтобы при первомъ словѣ, выражающемъ жалобу, при первомъ воплѣ, исторгнутомъ мстительностію врага изъ груди первой жертвы, пустить этими камнями въ стараго Чизмана. Отважный совѣтъ президента воодушевилъ членовъ Общества, и былъ едино душно принятъ. На школьномъ дворѣ поставленъ былъ столбъ въ ростъ стараго Чизмана, и всѣ ученики начали заниматься метаньемъ въ цѣль, и занимались пока столбъ не обратился въ щепки.
Въ назначенный день, классный звонокъ прозвонилъ въ обычное время, и пансіонеры съ замирающими сердцами заняли свои мѣста. Начались совѣщанія и споры о томъ, какъ пріѣдетъ старый Чизманъ. Общее мнѣніе было таково, что онъ явится въ особаго рода торжественной колесницѣ четвернею, съ двумя ливрейными лакеями на козлахъ и переодѣтымъ боксеромъ на запяткахъ. Въ этомъ предположеніи всѣ ученики замолкли, прислушиваясь къ ожидаемому стуку колесъ. Но никакихъ колесъ не было слышно: старый Чизманъ, несмотря на перемѣну счастія, пришелъ пѣшкомъ и вошелъ въ классъ безъ всякаго предувѣдомленія. Какъ и всегда, онъ одѣтъ былъ въ черномъ.
— Джентльмены, сказалъ начальникъ, представляя его: нашъ столь много уважаемый другъ и спутникъ по отраднымъ пажитямъ познанія желаетъ сказать вамъ нѣсколько словъ! Вниманіе, джентльмены, отъ большаго до малаго! Слушайте!
Члены Общества запустили руки въ столы и обмѣнялися взглядами со старшиной. Президентъ приготовился вполнѣ, и выбиралъ на старомъ Чизманѣ удобное мѣсто для цѣли.
Между тѣмъ, старый Чизманъ подошелъ къ своей конторкѣ, съ странной улыбкой посмотрѣлъ во всѣ стороны и, прослезившись, началъ дрожащимъ, кроткимъ голосомъ:
— Любезные мои товарищи и старые друзья!
Члены Общества выдернули руки изъ столовъ, а президентъ заплакалъ.
— Любезные мои товарищи и старые друзья! сказалъ старый Чизманъ: — вы слышали о моемъ счастіи. Подъ этой кровлей я провелъ такъ много лѣтъ, — почти всю лучшую часть моей жизни, что, надѣюсь, услышавъ объ этомъ, вы порадовались за меня. Я не могъ-бы наслаждаться своимъ счастіемъ, неуслышавъ отъ васъ поздравленія. Если мы иногда не понимали другъ друга, то прошу васъ, мои милые, простить это и забыть. Въ душѣ своей я питаю къ вамъ братскую любовь, и увѣренъ, что вы, въ свою очередь, отвѣчаете мнѣ тѣмъ же. Съ полнотою признательнаго сердца я хочу пожать руку каждому изъ васъ. Затѣмъ собственно я пришелъ сюда, друзья мои.
Съ той минуты, когда президентъ началъ плакать, многіе другіе послѣдовали его примѣру; но теперь, когда старый Чизманъ подошелъ къ нему, какъ къ первому ученику, и положивъ лѣвую руку на плечо, протянулъ ему правую, и когда президентъ сказалъ: — Сэръ, я этого не стою, клянусь честью не стою, — въ это время, говорю я, во всемъ классѣ раздался плачь. Каждый изъ членовъ Общества говорилъ, что не заслуживаетъ этой чести, и говорилъ одинаково чистосердечно. Но старый Чизманъ, не обращая на это ни малѣйшаго вниманія, весело обошелъ всѣхъ учениковъ, всѣхъ учителей, и, наконецъ, пожалъ руку начальнику.
Послѣ этого одинъ маленькій мальчикъ, постоянно стоявшій въ углу за какую нибудь шалость, сквозь горькія слезы закричалъ пронзительнымъ голосомъ:
— Всякаго счастья старому Чизману! Ура!
Начальникъ школы грозно посмотрѣлъ на него и сказалъ:
— Мистеру Чизману, сэръ.
Но, когда старый Чизманъ объявилъ, что старое названіе нравится ему лучше новаго, всѣ ученики подхватили возгласъ маленькаго шалуна, и ужъ право не знаю, сколько минутъ продолжался оглушительный крикъ и топанье ногами, среди котораго такъ внятно раздавалось имя стараго Чизмана, что въ жизнь свою подобнаго я ничего не слышалъ,
Послѣ того въ столовой приготовленъ былъ великолѣпнѣйшій обѣдъ. Дичь, копченые языки, фрукты, конфеты, варенья, негусъ, леденцы и другія лакомства — ѣшь, сколько можешь, клади въ карманъ, сколько хочешь, и все насчетъ стараго Чизмана. Послѣ обѣда — гулянье до самаго вечера, игры, катанье на ослахъ, или на лошадкахъ, и обѣдъ для учителей въ гостинницѣ «Семь колокольчиковъ» (по двадцати фунтовъ стерлинговъ съ персоны, какъ разсчитывали наши). Этотъ день положено было праздновать ежегодно, и еще другой — день рожденія стараго Чизмана, и опять на счетъ стараго Чизмана.
Но это еще не все. Пожалуйста не посматривайте на слѣдующаго разскащика; — дайте мнѣ досказать. На другой день было рѣшено, что Общество помирится съ Джанъ и послѣ того Парламентъ будетъ распущенъ. Но какъ вы думаете, Джэнъ не оказалось въ пансіонѣ! «Э? какъ? что? — неужели она навсегда оставила насъ?» — спрашивали ученики, съ вытянувшимися лицами.
— Да, разумѣется; — было единственнымъ отвѣтомъ на всѣ ихъ вопросы. Ни кто изъ служившихъ въ пансіонѣ не могъ сказать ничего больше этого. Наконецъ, бывшій президентъ Общества лично явился къ начальнику пансіона, собственно за тѣмъ, чтобъ спросить: дѣйствительно ли наша добрая Джэнъ навсегда оставила пансіонъ?
— Да, милостивый государь, — миссъ Питтъ уѣхала отсюда навсегда, отвѣчалъ начальникъ весьма рѣзко (у него была дочь — съ вздернутымъ носомъ и краснощекая).
Странно показалось всѣмъ, что начальникъ называлъ нашу Джэнъ совершенно новымъ именемъ… миссъ Питтъ! Иные говорили, что ее выгнали вонъ изъ пансіона за то, что она приняла отъ стараго Чизмана деньги въ видѣ подарка; — другіе — что она поступила къ Чизману въ качествѣ служанки за десять фунтовъ въ годъ. Словомъ, наши узнали только одно, что она уѣхала изъ пансіона.
Спустя два или три мѣсяца послѣ этого событія, однажды, вечеромъ, у стѣнъ рекреаціоннаго двора остановилась коляска съ джентльменомъ и лэди, которые долго смотрѣли на дѣтскія игры, и, чтобъ было виднѣе, приподнялись съ своихъ мѣстъ. Никто бы на нихъ не обратилъ вниманія, еслибъ мальчикъ, занимавшій наблюдательный постъ, не отошелъ на нѣсколько шаговъ и не вскрикнулъ: — Джэнъ! — Джэнъ! — Игра остановилась въ одинъ мигъ. Всѣ бросились къ коляскѣ и окружили ее. Дѣйствительно, это была Джэнъ! И въ какой великолѣпной шляпкѣ! — Вѣрьте мнѣ или нѣтъ, — но Джанъ вышла замужъ за стараго Чизмана.
Черезъ нѣсколько секундъ нисколько не казалось предосудительнымъ или непозволительнымъ то обстоятельство, что всѣ ученики вскарабкалось на низменную часть стѣны, примыкавшую къ высокой, и унизали ее, чтобъ посмотрѣть на джентльмена и лэди, стоявшихъ въ коляскѣ и смотрѣвшихъ черезъ стѣну. Джентльменъ, по прежнему, былъ старымъ Чизманомъ, — лэди, по прежнему, была старою Джэнъ.
Я увидѣлъ ихъ въ первый разъ именно при этомъ случаѣ. Въ то время уже произошли многія перемѣны между нашими учениками. Оказалось, что отецъ Боба Тартера вовсе не былъ мильонеромъ! — Напротивъ, онъ былъ бѣденъ, какъ нищій. Бобъ пошелъ въ солдаты, но старый Чизманъ откупилъ его. Но дѣло не въ томъ, а въ коляскѣ. — Коляска остановилась, а съ тѣмъ вмѣстѣ остановились и игры.
— И такъ, вамъ не удалось выгнать меня! — сказала лэди, смѣясь, въ то время какъ ребятишки столпились на стѣнѣ, чтобъ пожать ея руку. — Да, вы, вѣрно, никогда-и не думали объ этомъ?
— Никогда! никогда! — никогда! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
Въ то время я еще не зналъ, что она хотѣла этимъ сказать, — но теперь я, разумѣется; знаю. Мнѣ очень понравилось ея лицо, ея обхожденіе, и я не могъ отвести глазъ ни отъ него, ни отъ нея, — не могли отвести глазъ и другіе товарищи, съ тайною радостію окружившіе пріѣзжихъ.
Джентльменъ и лэди вскорѣ замѣтили меня какъ новичка, поэтому я разсудилъ, что и мнѣ можно вскарабкаться на стѣну, и пожать имъ руку, какъ это дѣлали другіе. Мнѣ также было пріятно смотрѣть на нихъ, какъ и другимъ, и черезъ нѣсколько секундъ я обращался съ ними, какъ съ самыми близкими знакомыми.
— До праздниковъ остается всего двѣ недѣли, сказалъ старый Чизманъ. Кто остается здѣсь на праздники? — Ужь кто нибудь да есть?
— Вотъ, онъ! онъ! — въ одинъ голосъ вскричало множество мальчиковъ, указывая на меня пальцами.
Это было въ тотъ годъ, когда вы уѣзжали, и, признаюсь, мнѣ было тогда скучно.
— О! сказалъ старый Чизманъ. Да вѣдь въ каникулы здѣсь страшно скучно. Пусть лучше онъ пріѣдетъ ко мнѣ.
И я пріѣхалъ въ ихъ очаровательный домъ, и былъ счастливъ, на сколько можно быть счастливымъ въ чужомъ домѣ. Они понимали, какъ должно вести себя въ отношеніи къ молодымъ джентльменамъ; — да, понимали. Когда, напримѣръ, берутъ меня въ театръ, — такъ ужъ именно берутъ. Они не пріѣзжаютъ туда послѣ начала, и не уѣзжаютъ раньше конца. Умѣютъ они и дать воспитаніе мальчику. Посмотрите на ихъ сына! Хотя онъ и ребенокъ еще, но какой онъ славный мальчикъ! Послѣ мистриссъ Чизманъ и стараго Чизмана, мой первый любимецъ — это молодой Чизманъ.
Теперь я разсказалъ все, что знаю о старомъ Чизманѣ, и боюсь, не слишкомъ ли разсказывалъ?
- ↑ Cheesman (Чизманъ) сложное слово изъ cheese сыръ и man человѣкъ. Прим. перев.