Дневник похода через океан. — Малаккский пролив. — Шествие в виду Сингапура. — Мысли в бессонную ночь. — Совет; три мнения... — Англо-японские разведчики. — День 30 марта. — "Не судьба!" — Прибытие в Камранх
правитьПерехожу к журналу плавания. Оговорюсь, что в моем дневнике отмечены лишь серьёзные повреждения котлов и механизмов, задерживавшие движение эскадры на несколько часов; мелкие же неисправности, заставлявшие корабли только ненадолго выходить из строя, исправлявшиеся "на ходу", мною не записывались, так как их было слишком много. Я говорил уже в моей книге "Бой при Цусиме", что "наше долгое плавание — это был длинный скорбный лист наших котлов и механизмов и мартиролог наших механиков, которым приходилось и рожь на обухе молотить и тришкин кафтан перешивать наново"... — В один из дней у меня отмечено, что, идя под 10 котлами, мы за сутки переменили их — 19, т. е. почти полный комплект...
4 марта. Ночь прошла спокойно (в смысле японцев). Адмирал не смыкал глаз. Пытается сигналами поддерживать порядок в толпе, которую никак нельзя назвать строем. Преимущественно — отстают, растягивают линию и безмерно увеличивают расстояния между колоннами; реже — налезают на передних, выходят из строя, пугают соседей. В 8 ч. утра, выйдя к северу от Мадагаскара, легли курсом южнее Сешельских островов. В 2 ч. дня потеряли берега из виду. Лёгкий NO. Частые повреждения машин (особенно на транспортах) сильно тормозят движение. Правда — всё пустяки. Можно надеяться, что ещё не наладились после долгой стоянки, а дня через 2—3 пойдут лучше. Перед закатом солнца увидели на горизонте (сзади и слева) ряд дымков. К переднему, видимо нас догонявшему, послали миноносцы для освидетельствования. Оказался — германский купец.
5 марта. 2 ч. 30 мин. ночи. Спал, наслаждаясь (относительной) прохладой. Был разбужен солёной ванной — поддало в открытый иллюминатор. Пришлось выселиться из каюты и ждать уничтожения в ней следов потопа. Печально. Предстоит вариться в собственном соку, так как наверх нельзя. Во-первых, из труб сыпется в массе горячий песок угольного шлака, уносимого силою тяги из топок, а во-вторых — дождь.
В 6 ч. утра миноносцам приказано стать на буксир к транспортам (по особому, заранее объявленному, расписанию). Для первого раза операция заняла 1 1/2 часа. Стояли на месте. В начале 9-го часа строй так растянулся (сказал бы — расползся по всем швам), что адмирал приказал головным застопорить машины и занялся, при посредстве сигналов, сбором заблудших. В 9 ч. утра наладились, дали ход. Вдруг у "Иртыша" лопнул буксир. Опять — стоп. Ещё час. В 11 — м часу утра только что дали 8 узлов, — у "Сисоя" повредилась рулевая машинка. Вышел из строя. Идёт "по способности", управляясь машинами. Из-за него вынуждены держать 5 узлов хода. Для "Сисоя" и это много. С 1 ч. до 2 ч. пополудни стояли на месте, его поджидая. Потом снова — 5 узлов. В 4 ч. дня "Сисой" починился. Завернули 8 узлов... С радостью наблюдаю, что (по крайней мере, на "Суворове") если чего и боятся, то разве того, как бы не испугаться. Дух хорош. Пожалуй, на пользу, что мы так отрезаны, что нет никаких вестей. Последнее время вести были прескверные. Лучше без них. Будем делать своё дело, а там — что Бог даст!
7 марта. Удачный день. Только один раз останавливались из-за лопнувшего буксира "Блестящего". И то — ненадолго. Суточное плавание 187 миль, т. е. 7,8 узла.
8 марта. В 5 ч. 45 мин. утра сигнал — "Начать погрузку угля". — В 7 ч. 15 мин. утра подошёл к борту "Суворова" первый гружёный баркас. В 4 ч. дня сигнал — "прекратить погрузку угля". — Поднимали шлюпки, собирались в строй очень долго. Ход дали только в 7 ч. вечера. Итого простояли на месте 13 1/4 часов, из которых собственно погрузочных было 8 3/4, а 4 1/2 часа ушло на подготовительные и заключительные работы. "Суворов" принял 206 тонн, что даёт скорость в рабочий час около 24 тонн.
Не слишком блестяще, особенно принимая во внимание, что погода благоприятствовала — слабый W и небольшая зыбь. Что делать — никогда этому не учились. Всё — в первый раз. Будем надеяться, что дальше пойдёт лучше. Около 10 ч. вечера слева и сзади увидели какие-то огни, вскоре скрывшиеся. Минёры утверждают, что получаются какие-то телеграммы, но разобрать в них ничего нельзя. Не разряды ли атмосферного электричества? — А впрочем — кто знает?
9 марта. В общем — ничего. Только уж очень часто рвутся буксиры.
11 марта. Всё благополучно. Вечером, до восхода луны, "Олег" убедительно доносил, что видит какие-то суда без огней, догоняющие эскадру, как будто даже различает пламя, вырывающееся из трубы миноносца. Пока не взошла луна и не посветлело, все оставались на местах, как по тревоге. Однако — ничего подозрительного не случилось. Надо полагать — померещилось.
12 марта. За ночь повреждалась "Камчатка", но ненадолго. У "Сисоя" и у "Нахимова" сильно сдают холодильники. Средняя скорость за сутки всего 7 1/2 узла. Зато Николай Угодник (должно быть, специально для нас, так как в лоции не указано) устроил попутное течение — 22 мили. Тихо; облачно.
13 марта. В полдень были в 200 милях к югу от Peros Banos (архипелага Chagos). Под утро, завтра, будем проходить Addu-Atoll всего в расстоянии 60 миль. Едва ли не самое удобное место для минной засады со стороны японцев. — (Вечером). Изрядно свежо. Не милость ли Божия? — В такую погоду против судов на ходу никакая минная атака успеха иметь не может.
14 марта. Стихает. Осталась крупная зыбь. Всё утро посвятили маневрированию. Перестроение в боевой порядок и некоторые эволюции (правда, самые элементарные) прошли недурно. Каши не было. Как будто кой-чему получились. Плавание всего 165 миль, так как попутного течения не оказалось. Вечером впереди видели какие-то огни.
15 марта. Совсем тихо. Даже зыбь незначительная. С 6 ч. утра начали грузить уголь. В этом деле заметен прогресс. И приготовления, и уборка после погрузки идут много успешнее. Что касается скорости самой погрузки, то, благодаря разным приспособлениям, а главное — приобретённой сноровке, — она почти удвоилась. "Суворов" грузил по 43 тонны в час! Плавание 144 мили. Течение, вопреки указаниям лоции, 14 миль на N. Обидно. Совсем не по дороге.
16 марта. Всё спокойно. Штиль; невысокая, очень отлогая зыбь. Грузили уголь. Погиб паровой катер "Сисоя". По счастью, обошлось без человеческих жертв. Дело было так. После нескольких рейсов с буксирами катер подошёл к броненосцу, чтобы принять пресную воду и уголь, и здесь, вследствие неудачного маневра, прижавшись к борту броненосца, попал кромкой своего борта под башмак стрелы сетевого заграждения. Броненосец, качаясь на зыби, как раз склонялся в это время в его сторону; катер накренило; он черпнул всем бортом, как говорят, "захлебнулся" и пошёл ко дну. Люди успели выскочить. К вечеру засвежело от S. 7 лет тому назад в этот день великий князь Кирилл Владимирович собственноручно поднимал на Золотой горе в Порт-Артуре русский флаг... Печальный юбилей... Или отошла в область полузабытых преданий гордая резолюция Николая I: "Где раз поднят русский флаг, там он уже никогда не спускается"?.. Как больно и грустно...
17 марта. В 9 ч. утра пересекли экватор. Хорошо, что не упустили сносных условий погоды и грузились углём "по уши", — после полдня задул NW баллов на 5, и разошлась волна.
23 марта. В 6 ч. утра увидели Большой Никобар. Взяли курс в середину между Никобар и Пуло Брасс. Вступаем в Малаккский пролив. Любопытно: выследили нас японцы или нет? Случаев было много. С полдня вступили в пролив и легли курсом вдоль берега Суматры. Сказывается близость земли. Температура поднялась немного — градуса на два, — но влажность резко повысилась. Душная, тягостная жара. Если даже выследили, вряд ли можно ожидать здесь встречи с главными силами и решительного боя. Для них же было бы невыгодно уходить так далеко от своей базы, когда мы сами идём туда. Вероятнее всего внезапные нападения, так сказать, партизанская война. Сообразно этому для похода проливом приняли такой порядок: посредине — транспорты в строе двух колонн; впереди — разведчики с "Жемчугом" и "Изумрудом"; по сторонам — отряды линейных судов; в замке — крейсера. Миноносцы снялись с буксиров, идут под своими машинами, заняв места по диспозиции. Настроение бодрое, даже задорное, как в шахматной игре при смелом ходе, рассчитанном на "зевок" противника. — С 8 1/2 до 10? вечера стояли на месте, — у "Орла" лопнула паровая труба.
24 марта. Ночь прошла спокойно. С утра пасмурно. Около 8 ч. утра — ливень с грозой. До полдня — серенькая погода и дождь. Потом — разъяснило. Ночью был один встречный пароход. Быстро свернул в сторону, как только "Жемчуг" осветил его прожектором. За день попалось ещё несколько. Любопытно: куда идут? как скоро будут в порту? т. е. другими словами — как скоро телеграф разнесёт по свету известие, что мы идём Малаккским проливом?.. Если японцы прозевали, то успеют ли предпринять что-нибудь?..
25 марта. Ночь прошла тихо. Погода мглистая. Встречные всё чаще и чаще. Более нервные корабли только и делают, что "усматривают неприятеля". С "Алмаза" сделан сигнал, что адмирал, командир, офицеры, находившиеся на мостике, и сигнальщики — все ясно видели 12 миноносцев, прятавшихся за пароходом British-Indian Сo и затем удравших на NO. Странное донесение. Вероятно, японцы приходили предупредить нас, что они здесь и чтобы ночью мы были осторожнее. Иначе такого маневра не объяснишь. "Олег" чаще всех видит подозрительные вещи. Предупреждал о подводных лодках. Около 2 ч. ночи пройдём One fathom's bank. На мой взгляд, из всего пути самое удобное место для ночной атаки. Почти вплоть до рассвета будем идти фарватером, который временами суживается до 5 миль. Дорога — только одна. Серьёзная ночь.
26 марта. Всё — all right! Было много встречных, но ничего подозрительного. Пока воздержимся от заключений. Что ещё скажет следующая ночь... Узкости пройдены. Подходим к Сингапуру. Кругом — глубоководные проливы, множество островов. Есть место для маневрирования в бою. Возможно внезапное появление линейных судов неприятеля. В 11 ч. утра перестроились в прежний походный порядок, более удобный для развёртывания в боевой (т. е. транспорты — сзади, самостоятельно). Около 2 ч. дня проходили маяк на островке Raffles. Сингапур — как на ладони. На рейде — два английских крейсера. В полном составе, никого не растеряв в дороге, торжественно шествуем мимо, вступая в воды Тихого океана. Эффектная минута!.. На броненосце всё как-то притихло...
— Через несколько минут телеграф сообщит всему свету... — словно про себя, но, как мне показалось, слегка дрогнувшим голосом проговорил адмирал, стоявший на левом крыле мостика и пытливо вглядывавшийся в даль по направлению к городу.
Командир "Суворова" капитан 1-го ранга И. неожиданно нарушил торжественное настроение, весело расхохотавшись.
— Фриментль-то! Вот ахнет! Ведь он нас считает теперь к югу от Австралии! Богатейший трюк! — восклицал он.
И всем вдруг стало тоже удивительно весело. Смеялись даже сигнальщики, из уважения к начальству прикрывавшие лица биноклями...
Из Сингапура на пересечку курса эскадры выбежал маленький пароходик под флагом русского консула. Хоть и лестно было бы повидать его лично, узнать все новости, но для этого пришлось бы останавливать эскадру. Ограничились тем, что командировали один из миноносцев принять депеши и затем на ходу (это было организовано) передать их к нам. Сдав пакеты миноносцу, пароходик догнал эскадру и некоторое время шёл рядом с "Суворовым". Консул кричал, что им собраны все газеты, какие попались под руку в этой спешке; кой-каких, может быть, нет, а потому главнейшие новости он передавал в рупор.
Между прочим, оказывается, что всего три дня тому назад японские крейсера заходили в Сингапур, а теперь, по имеемым сведениям, их эскадра ушла на север Борнео. Похоже, что нас начисто прозевали.
В 7 ч. вечера прошли маяк на острове Pedro Branco. Впереди — Южно-Китайское море.
27марта. Ночь прошла спокойно. В 6 ч. утра застопорили машины. Миноносцы (их уже не ведут на буксире) принимали уголь. В 11 ч. утра тронулись дальше.
28 марта (2 ч. пополуночи). Вчера за день так выспался, что теперь сон не берет. Думаю, если даже японцы собираются напасть, то всё же раньше, как завтра, мы их не увидим, — от Лабуана на пересечку нашего курса 600 миль. Возможно, что близко бой. Внимательно прислушиваюсь к собственным мыслям, припоминаю разговоры офицеров между собой, стараюсь дать себе отчёт в господствующем настроении... Ничего — настроение бодрое, спокойное... Пожалуй, даже слишком много спокойствия — почти равнодушие к собственной судьбе; а ведь с этой судьбой тесно связана и судьба нашего дела... Явный результат переутомления. Устали все мы. Нервы притупились. Отдых невозможен. Ну, так скорее бы конец... Наш спешный выход с Мадагаскара изрядно всех подбодрил. Удачный проход Малаккским проливом тоже вызвал немалый подъем духа. Дух бодр. Это чрезмерное спокойствие, почти равнодушие, почти подавленность, которых нельзя не отметить, являются результатом причин чисто физических. В бою все встряхнутся, и дух вступит в свои права. На бой нас ещё хватит. Хотя... нельзя передерживать — силы на исходе... Чтобы скоротать время, читал переводный роман "Жертва Авраама" из времён бурской войны какого-то Ионсона, должно быть, участника самой войны. Странное дело, нашёл много мыслей, которые и мне приходили в голову в Порт-Артуре, особенно после первых столкновений с неприятелем. Так, на пример, эти слезливые "ахи" и "охи" по поводу участи бедных раненых. Я не говорю про офицеров, свободно, по доброй воле избравших военное дело, а значит, и войну со всеми её последствиями, своим ремеслом, — нет, я говорю только про нижних чинов, служащих по призыву, обязанных служить, вне зависимости от их склонностей. Здорового парня берут из его семьи, везут за 10 000 вёрст, заставляют драться с неведомым врагом, неведомо за что, а когда он, израненный, окажется на койке госпиталя — сердобольные особы поят его чаем, угощают вареньем и "так жалеют бедненького"!.. Я ничего не имею против чая с вареньем и всяких других удобств, но эта жалость кажется мне глубочайшим лицемерием. Мало того, она, эта жалость, обидна для раненых.
Их страдания заслуживают более серьёзного отношения. Человека послали на смерть и увечья, а когда это случилось — его жалеют!.. Да разве он не вправе сказать: "Не оскорбляйте меня вашим запоздалым состраданием! Раньше надо было думать об этом! Если бы не мне, а тем, что теперь проливают слезы, самим пришлось идти на войну, если бы не было у них под рукой всегда готового пушечного мяса, — они были бы осторожнее!"... Это верно — "были бы осторожнее" — но никакая осторожность не в состоянии коренным образом устранить самую возможность войны, а значит — и смерти, и увечья сотен тысяч людей.
И вот — мы опять лицом к лицу с вечной, неразгаданной тайной, перед завесой, скрывающей от пытливого ума человека роковой смысл войны... Я не верю мечтателям, которые надеются, что со временем войны прекратятся. Война такое же стихийное явление в жизни органической, как ураган, землетрясение — в жизни неорганической. Автор романа тщетно пытается разрешить эту загадку и оставляет вопрос открытым; но странно, что и другой, попутный, вопрос он считает неразрешимым: "Может ли истинный христианин идти на войну с тем, чтобы убивать себе подобных?" Эта мысль красной нитью проходит через всю книгу, иллюстрирована массой текстов из Писания, но ответа на неё нет, а между тем, мне кажется, он существует. На первый взгляд какое жестокое противоречие: с одной стороны — все христианские церкви (всех вероисповеданий) признают присягу на верность воинскому долгу, имеют установленные каноническими правилами молитвы и даже целые богослужения о "победе и одолении" врага, с другой — не только подходя к причастию, не только участвуя непосредственно в пасхальном крестном ходе, но даже входя в преддверие алтаря (официально миряне лишены права входа в сам алтарь, — они могут быть только в ризнице или в жертвеннике), подходя к Плащанице для поклонения, всякий военный обязан снять оружие. Значит, оружие не терпится в "месте святе"? Но как же призывают на него благословение Божие?.. Мне думается, противоречие падает, и ответ на вопрос является сам собою, стоит лишь поставить его иначе: "Может ли истинный христианин идти на войну с тем, чтобы, жертвуя собственной жизнью, защитить себе подобных от врага, идущего извне?" Ответ ясен — не только может, но и выполнит этим свой священный долг, так как "больше сея любве никто же имат, иже душу свою полагает за други". Война наступательная, имеющая целью покорение народов, захват их имущества, — противна Христову учению, но защита Родины, жертва собственной жизнью за благо её — святой подвиг любви и самоотвержения. Однако довольно философии. 28 марта, 2 часа дня. Сегодня утром, совершенно неожиданно (и притом впервые) был приглашён к адмиралу на совещание. Кроме меня, присутствовали только флаг-капитан и лейтенант С. Думаю, что приглашением обязан последнему. Адмирал начал с заявления, что присутствующие в курсе дела, и просил их высказать своё откровенное мнение. В отношении ко мне это было не совсем правильно, так как я не состоял в числе посвящённых в тайны штаба и если знал больше, чем другие офицеры "Суворова", то лишь из отрывочных и часто уклончивых сообщений лейтенанта С. да из разговоров за адмиральским столом.
Флаг-капитан говорил довольно пространно и довольно неопределённо. Насколько я его понял, он указывал на необходимость закончить стратегическое развёртывание сил и затем действовать, сообразно полученным сведениям о дислокации сил неприятеля. На мой вопрос, что понимать под "стратегическим развёртыванием сил", — я получил ответ, что 25 марта адмирал Небогатов со своим отрядом вышел из Джибути. Оказывается, эта новость была доставлена консулом при нашем проходе мимо Сингапура.
— Неужели все-таки послали?.. — Без рандеву? Так? На авось? На Миколу?.. — не удержался я.
Адмирал ничего не ответил, только нахмурился и ниже опустил голову, а лейтенант С. проворчал мне на ухо: "Сорвалось! — не удалось удрать! Они сильнее... Плетью обуха не перешибёшь! Мы их — донесением, а они нас — предписанием!.."
Новость сильно меня поразила, и, признаюсь откровенно, в первый момент я растерялся... — Небогатову приказано идти quand m?me... Нам посчастливилось обмануть бдительность предприимчивого врага... Взяли "на номер" (в рулетке), но нельзя же надеяться взять и второй раз подряд... К тому же мы — все-таки сила — пять хороших броненосцев, один броненосный и три лёгких крейсера, не считая старцев... А у него? у Небогатова? — сплошь рухлядь!.. Что делать?.. Ждать? Невозможно!.. Идти вперёд, а его бросить на произвол судьбы — пусть выкручивается, как знает? — не по-товарищески... Однако, если мы пойдём вперёд, осмелятся ли японцы разделить свои силы, оставив здесь, на юге, отряд, достаточный для верной победы над Небогатовым?.. Вряд ли!.. Они любят действовать наверняка, а ведь наш успех, хотя бы и неполный, в Японском море будет для них страшным ударом... Если же здесь оставят только кое-что и, допустим, при удаче для них, подобьют Небогатова? — он укроется в нейтральные воды, в худшем случае — разоружится... Ну и Бог с ним!.. Конечно — вперёд!..
Все эти мысли с быстротой молнии проносились в моей голове за время короткой паузы, в течение которой адмирал, чертя что-то карандашом на листе бумаги, изредка вскидывал на меня глаза, ожидая, когда я заговорю.
Я высказал громко то, что думал, подтвердив невозможность задержки теми соображениями, которые ночью заносил в свой дневник: надо использовать тот подъем духа, который вызван удачным походом через океан и счастливым проходом Сингапурского пролива, тот подъем духа, который победил переутомление, всех сделал бодрыми, сильными и здоровыми; не надо обманываться — это не может тянуться долго; физическая усталость возьмёт своё; наступит реакция тем более глубокая, чем выше был первый подъем; передерживать нельзя... Вперёд! и — будь что будет!..
После меня говорил лейтенант С. Он высказался крайне категорично.
— По пути во Владивосток нас, несомненно, ожидает решительное сражение с победоносным японским флотом, уже уничтожившим первую эскадру, которая была сильнее нас. С нашей стороны выступят утомлённые долгим плаванием и тревожными ожиданиями корабли, никогда не бывшие в бою, никогда не испытавшие разрушительного действия меткого артиллерийского огня противника. В этом сражении (не надо закрывать глаз) мы понесём жестокие потери, если... не будем уничтожены вовсе... Надеяться проскочить, надеяться на благоприятную погоду, на промах неприятеля, на удачу?.. — возможно ли? — когда за всю войну счастье упорно стоит на стороне японцев... Допустим даже, что остатки эскадры доберутся до Владивостока. Что они будут там делать? Ждать очереди ввода в единственный док? А откуда возьмутся боевые и всякие другие припасы, когда Сибирская дорога "с трудом удовлетворяет нуждам армии"? Где будут в то время наши транспорты и что будет делать небогатовский отряд судов археологического состава?.. Кто же при таких условиях будет "владеть морем" — задача, поставленная телеграммой за 244?.. — Что же делать? Отвечу резко: воспользоваться эффектом, который, несомненно, вызвало наше появление в Южно-Китайском море в полном составе и без потерь и поспешить с заключением почётного мира. Надеяться на успех дальнейших морских операций —... мечтать о чуде... К сожалению, принятие такого решения от нас не зависит. Жаль...
Адмирал не только не высказал своего личного мнения, но даже не подавал никаких реплик. Мне показалось, однако (может быть, я ошибаюсь), что он сочувственно отнёсся к моему предложению, а также с каким-то особым выражением пристально смотрел на лейтенанта С, когда тот произносил заключительные фразы своей речи. Очевидно, здесь была замешана тайна "весьма секретной" корреспонденции, известной только им двоим... Остаток дня прошёл без приключений.
29 марта. Около 6 ч. утра справа, контр курсом и довольно близко, прошёл "Cressy" (английский броненосный крейсер), салютовал флагу адмирала. Отвечали тем же числом выстрелов.
Около 8 ч. утра слева, тоже контр курсом, разошлись с другим английским крейсером. Этот был в ближайшем расстоянии, милях в 5. Больше англичан не видели, но слышали телеграфные переговоры нескольких их судов. (С их манерой телеграфировать наши минёры хорошо ознакомились по пути из Виго в Танжер и Дакар.) Совершенно ясно — английские крейсера в роли японских разведчиков. Много встречных и попутчиков. Неудивительно — мы на большой дороге между Сингапуром и Гонг-Конгом. Идём в полу боевом порядке, готовые окончательно перестроиться для боя при первом известии о появлении врага. Разведочный отряд под начальством капитана 1-го ранга Шеина ("Светлана", "Кубань", "Терек", "Урал", "Днепр" и "Рион") идёт впереди эскадры, рассыпавшись дозорной цепью.
Около 11 ч. утра госпитальный "Орёл" опустили в Сайгон для пополнения запасов. Секретным предписанием командиру назначено рандеву — бухта Камранх. Если не найдёт там — искать соединения с эскадрой, по способности, руководствуясь сведениями, какие удастся собрать, или приказаниями из Петербурга.
Около 5 ч. вечера "Светлана" телеграфировала: "Вижу неприятеля". Тревога. Послали к ней "Жемчуг" и "Изумруд". Ничего. По-видимому, ошибка. К ночи вернули разведчиков, которые, как обычно, выстроились впереди эскадры в строе двойного фронта, в шахматном порядке с "Жемчугом" и "Изумрудом" на флангах.
"Терек" донёс, что под вечер какой-то благожелательный встречный купец сообщил ему, будто видел отряд миноносцев к востоку от нашего курса. Не их ли заметила "Светлана"?..
В начале 11 ч. вечера у "Наварина" повредилась правая машина. Ползли по 4—5 узлов, и все-таки "Наварин" отставал. Через час поправился. Дали 8 узлов. ("Наварин" был отставши — мили на 2 позади концевого корабля.)
30 марта. "Наварин", видимо, поторопился донести о своей исправности, так как только к 2 ч. ночи вступил в своё место. Дали эскадренный ход — 9 1/2 узла.
Ночь прошла спокойно. С рассветом застопорили машины и приступили к погрузке угля. Меня это удивило. До Камранха — всего 60 миль. Почему? Странно... И адмирал сегодня какой-то странный, непоседливый, неразговорчивый, раздражительный... Нервной походкой, широко шагая, слегка приволакивая ногу, появляется то на одном мостике, то на другом, ненадолго скрывается в своём помещении, снова бродит по юту, справляется с записной книжкой, что-то отмечает, то хмурится, то улыбается (первое чаще), словно сам с собой разговаривает.
— Что это с "нашим"? Муха укусила или вожжа под хвост попала? — обратился ко мне лейтенант В. (младший минёр).
Я не нашёлся, что ответить.
Того же числа (перед завтраком). Адмирал долго говорил с флагманским штурманом. О чем — неизвестно. Однако штурман прибегал в рубку за генеральной картой "от Гонг-Конга до Владивостока". Затем (у адмирала) интервью, весьма оживлённое, со старшим механиком. Приказание запросить транспорты: у кого сколько угля для эскадры. Запрос: исправны ли котлы и механизмы для дальнего похода. В ответ почти все просили разрешения кое-что перебрать и пересмотреть, но в срок нескольких часов; самый долгий срок заявил "Наварин", но и тот обещал быть готовым к 3 ч. пополудни. Мне кажется, что решается судьба эскадры, наша судьба... Лейтенант С. того же мнения.
Что вы думаете? — спросил я его. — По-видимому, "наш" решил попытаться махнуть прямо во Владивосток. Это — идея. Японцы нас прозевали — факт несомненный. Пусть след нашёлся. Но какой? Скажем: завтра же англичане сообщат им, что видели нас идущими к берегам Аннама; госпитальный "Орёл" придёт в Сайгон — лишний намёк на то, что мы поблизости. Пока разберутся — мы уж пройдём Формозу.
Вы знаете мой взгляд на положение дел, — ответил С, — но если он неосуществим, то я, конечно, присоединяюсь к вашему. Вперёд! На поход, даже на бой, в данный момент у публики ещё хватит пороху. На ожидание — нет. Скиснут, сдадут... И уж если вперёд — то теперь же! И главное — отсюда же, с моря, не заходя ни в какую бухту, не вступая в телеграфные сношения!.. Там, — он злобно погрозил кулаком по направлению к Сайгону, — наверно, уж лежат директивы, написанные высоким слогом, в которых главную роль играет упование на силы небесные!.. Пока они нас не достигли — руки развязаны. А станем на якорь — все к черту! Повиснем на телеграфной проволоке! (Как оказалось впоследствии, лейтенант С. был глубоко прав, 3/16 апреля агентство Гаваса разослало по всему миру следующую телеграмму из Петербурга: "Рожественский будет ожидать Небогатова". Очевидно, это не могло быть решением адмирала, но было решением Петербурга, принятым немедленно по получении известия о прибытии эскадры в Камранх. Не говоря про само решение, какая преступная болтливость!)
За столом адмирал, против обычая, ни с кем не заговаривал. Тотчас после завтрака ушёл в свой кабинет. Около 1 ч. пополудни неожиданно появился на верхнем мостике и приказал потребовать, чтобы все суда немедленно, по точному обмеру угольных ям, донесли о наличии угля. Распоряжение совсем необычное, казалось бы, даже излишнее (Ежедневно утром все суда сигналами показывали "утренний рапорт", заключающий в себе сведения о наличии к 8 ч. утра угля, пресной воды, числе больных и арестованных, о температуре в погребах и т. п. Вторичный запрос о том же, в тот же день, являлся только контролем).
"Ну, — подумал я, — видимо, решился. В добрый час!" Как и следовало ожидать, все показывали на 100—150 тонн больше, чем при утреннем рапорте. Только "Александр" что-то медлил ответом. Сделали ему напоминание. Наконец ответил... Смотрим — ничего не понимаем... Заработал семафор: "Нет ли ошибки в сигнале? Вы показываете на 300 тонн меньше, чем утром!" — Увы! — оказалось, что этот сигнал совершенно верен, что ошибки в нем нет... Наоборот — им исправляется целый ряд ошибок, допускавшихся при показывании утреннего рапорта... Наличие там определялось обыкновенно не обмером угольных ям, а списыванием суточного расхода с запаса, числящегося по журналу и состоящего из угля, принятого в Носи-бэ и до принятого в пути во время погрузок в море, которых, не считая сегодняшней, было пять. В результате — просчёт, т. е. нехватка — 400 тонн.
Конечно, возможны были ошибки, как при записи расхода, так и в приёмных отметках, но не в равной степени. Расход ведётся систематически из часа в ч. На второй эскадре, на которой уголь являлся условием sine qua non её существования, особенно строго предписывалось отпуск его в кочегарки производить не прямо из угольных ям, а мерными кадками, под строгим контролем, для чего в помощь механикам назначался с вахты мичман или прапорщик запаса. Целью этой меры было — каждый пуд угля держать на учёте. При этом способе старшему механику предоставлялась также возможность строго контролировать работу подведомственных ему чинов. Если бы расход угля в течение одной вахты резко разнился от такового же расхода в течение другой, он должен был бы личным присутствием убедиться, не вызывается ли такое обстоятельство неумелостью или небрежностью кочегаров, восполняющих недостатки плохого горения, зависящего от ухода за топкой, усиленным подбрасыванием топлива. Словом, записи расхода, конечно, не были чужды погрешностей, но вряд ли могли бы дать такие результаты. Другое дело — запись прихода, которая велась при "авральной работе", при страшной спешке, при общем желании быть впереди других, отличиться...
Во избежание недоразумения считаю долгом оговориться, что о каких-либо денежных интересах отпускавших и принимавших уголь в данном случае и речи быть не может. Уголь был наш, казённый, давно оплаченный в Петербурге. Лежит он на транспорте или на боевом корабле — всё равно — никакого процента с его стоимости никто на эскадре получить не может. Если счётчики "Александра", выводя средний вес мешка с углём, склонны были прикинуть, а не откинуть сомнительные фунты, то это вызывалось лишь (правда, близоруким) стремлением прославить свой корабль, но отнюдь не корыстными побуждениями
— 400 тонн нехватки! Вот они — первые премии за скорость погрузки в море, постоянно обиравшиеся "Александром"! По 80 тонн на каждую погрузку!.. 400 тонн!.. Ведь если пополнять их в море — два, а то и три дня потеряно!.. Да и возможно ли? Где японцы? Может быть, под боком? Кто знает?..
Значит — идти в Камранх и там — "повиснуть на телеграфной проволоке"?.. Мне было тяжело, почти... жаль смотреть на адмирала... Он, не раз, даже по пустякам выходивший из себя, грозивший кулаком какому-нибудь кораблю, ошибшемуся в исполнении маневра, посылавший по его адресу самые нелестные эпитеты (благо там не слышат и не видят за дальностью расстояния), — теперь не проронил ни слова... Как-то сгорбившись, судорожно ухватившись руками за поручень, он стоял на крыле мостика, из-под сдвинутых бровей пристально всматриваясь в сигнал, трепавшийся на ноке фор-марса-реи "Александра", словно не веря глазам... Пояснения, данные по семафору, не оставляли места никаким сомнениям. Мы ответили: "Ясно вижу". "Александр" спустил сигнал. Адмирал точно очнулся, махнул рукой и пошёл вниз...
И ты, Брут!.. — с горькой улыбкой промолвил лейтенант С., оглядываясь на "Александра", который он, как многие другие (и я в том числе), всегда считали образцовым кораблём в эскадре. — Ну, что скажете? — добавил он, обращаясь ко мне.
Что ж сказать? Не везёт!..
Очевидно, идея прямого похода во Владивосток рушилась...
Мне кажется, несколько знакомый с характером адмирала, который, при всей его энергии, не был, до известной степени, чужд фатализма, — я угадывал его решение — "Не судьба!.."
В начале 3-го часа пополудни стали получаться (на приёмном аппарате беспроволочного телеграфа) какие-то телеграммы. По манере — не похоже на английские. Переговаривающиеся приближаются (На аппарате легко заметить — приближается или удаляется телеграфирующий). Тотчас прекратили погрузку, собрали команду, подняли шлюпки, построились по дневной походной диспозиции, наиболее удобной для перестроения в боевой порядок. После 3 ч. пополудни телеграфирующие начали удаляться. В 4 1/2 ч. дня взяли курс на маяк Padaran (на подходе к бухте Камранх). 31 марта. Ночь прошла спокойно. Около 7 ч. утра были у входа в бухту. Застопорили машины. Послали миноносцы протралить место предполагаемой стоянки эскадры (как знать, чего не знаешь?), а минные катера — поставить вешки согласно диспозиции, чтобы избежать путаницы и позднейших перестановок, столь возможных, и даже естественных, при слабости организации "армады". В ожидании выполнения этих подготовительных работ грузили уголь, чем в особенности рекомендовано было заняться "Александру".
С часу дня один за другим, по порядку номеров диспозиции, начали входить в бухту транспорты. Несмотря на поставленные вешки и самые подробные указания, дело затянулось так, что боевым судам не успеть было войти засветло. Приходится ещё ночь провести в море. В 4 ч. пополудни, прибравшись после угольной погрузки, построились по особой диспозиции для прикрытия Камранха и подходов к нему от покушений неприятеля, а именно: поотрядно, уступами, лёжа курсом SO 10 градусов, причём самый правый и южный отряд составляли крейсера, позади них и левее — броненосные отряды, а в хвосте и восточнее всех прочих — разведочный отряд. Расстояние между ближайшими кораблями смежных отрядов — 2—3 мили. До 6 ч. вечера шли малым ходом. Потом застопорили машины, повернулись носами в море. Течением нас слегка относит на север, так что к утру опять будем своим центром против входа в бухту. Непосредственно сам вход охраняют миноносцы.
Ночь наступила тихая и ясная. Видимость вполне удовлетворительная. Всякую попытку минной атаки можно обнаружить своевременно, а свобода для маневрирования — полная.
1 апреля. Ночь прошла спокойно. Только во 2-м часу появился какой-то небольшой пароход, шедший с севера на юг и державшийся между нами и берегом. К нему немедленно подошли миноносцы, а также "Жемчуг"; осветили, осмотрели. Оказался — товаро-пассажирский, каботажного плавания, под китайским флагом. Провожали его до пределов видимости, освещая лучами прожекторов, — наилучшее средство, чтобы с него ничего не видели. В 11 ч. 30 мин. утра вошли в Камранх и стали на якорь по диспозиции.
Всего пройдено от Носи-бэ — 4560 миль, никуда не заходя. Факт беспримерный. Как бы англичане не лопнули от зависти! Прибыли благополучно, в полном составе, никого не растеряв в пути... А, кабы не "Александр", могли бы, чего доброго, отхватив тем же махом ещё "полстолька", быть через две недели во Владивостоке!.. Досадно!
Настроение заметно приподнятое. Зашёл в кают-компанию. Там ораторствует Б. (старший минёр).
— Худо ли, хорошо ли, а от Кронштадта — 16 628 миль! Недурной кусок! И в полном составе! Зиновию — честь. Кому другому по плечу? — Дубасов да Чухнин, а там — хоть шаром покати!
Переход действительно недурён. Однако, если прикинуть по арифметике, выходит, что, исключив из общего срока время, потраченное на погрузки угля, получается средняя скорость 180 миль за ходовые сутки (в этом же счёте и попутное течение), т. е. 7 1/2 узла. Исключив течение — 7 узлов. Это наш — sea speed (Читатели могут спросить: — Почему же? — Ведь самые плохие из транспортов и те были законтрактованы, как 10-узловые? Отвечу: из-за поломок, повреждений и недостатка подготовки к такому походу, которые вызывали непредвиденные задержки в пути.). Неутешительно...
Немедленно по постановке на якорь приступили к привязыванию сетей. (На поход были отвязаны.)
Пришли и почти одновременно с нами вошли в бухту 4 угольщика (Hamburg — America — Linie). Это около 30 тысяч тонн. Эх, кабы погрузиться и удрать без вступления в сношения с Петербургом!
Днём дул свежий бриз. К вечеру стих. Ночью — мёртвый штиль. Два крейсера держатся перед входом, образуя световую преграду; 4 миноносца — в дозоре; 6 минных катеров — в сторожевой цепи.
На этом я прекращаю дословные выписки из моего дневника о походе через океан и дальше буду передавать его содержание своими словами, опуская неинтересные технические подробности, пополняя и разъясняя краткие заметки, много говорящие мне, но малопонятные широкому кругу читателей.
