Игра судьбы. — Адмирал Жонкьер. — Выселение в 24 часа. — Начало скитания у берегов Аннама. — Журнал "скитания". — Настроение на эскадре. — Слово "невозможно" существует. — Агония армады. — Победителей не судят. — Сведения об японцах. — "Под гору, чем дальше, тем круче..." править
2, 3 и 4 апреля усиленно перегружали уголь с немцев на боевые суда, а затем на эскадренные транспорты.
2 апреля пришёл из Сайгона госпитальный "Орёл". Оригинальный случай, если угодно — игра судьбы. При проходе Малаккским проливом, ночью, на "Нахимове" пропал человек. Полагали, что упал за борт и утонул. Оказалось — иначе. За бортом он действительно очутился, но нечаянно или умышленно — сказать трудно. Скорее — последнее. Человек, внезапно сорвавшийся откуда-нибудь, непременно вскрикнет, но если бы даже у него дух захватило и крикнуть он не успел — всё же в этот момент похода вахтенная и сторожевая служба неслись с таким напряжением всех сил, борта были до такой степени усеяны людьми, во всё вглядывавшимися, ко всякому звуку прислушивающимися, что падение человека за борт могло пройти незамеченным лишь при условии, что им было выбрано для этой цели особо укромное место и особенно благоприятный момент. Вернее всего, видя огни города Малакка, считая берег совсем близко (ночью расстояния крайне обманчивы), он просто решил дезертировать, в надежде либо доплыть до берега, либо быть подобранным рыбаками или мимо идущим пароходом. К тому же, когда его подобрали, оказалось, что он держался на воде при посредстве спасательного круга, который случайно (по его словам) попался ему под руку...
Факт в истории войн не единичный. Очень часто человек явно рискует жизнью, даже покушается на самоубийство в данный момент, чтобы избавиться от страха перед будущей, только ожидаемой, смертельной опасностью. Мне по этому поводу невольно вспомнился случай в Порт-Артуре, когда один офицер был отправлен в Россию потому, что, побывав в нескольких делах, впал в нервное расстройство и с безумными глазами уверял и докторов, и ближайшее начальство, что "дольше ждать не может" и в следующем деле, при первых выстрелах, лишит себя жизни. На этот раз судьба зло посмеялась над злополучным беглецом. До берега он не доплыл (расстояние было всё же около 6 миль), акулы его не съели, но, с другой стороны, и рыбаки его не подобрали. Попади он в Малакку или на пароход, идущий куда угодно, кроме Сайгона, — он, несомненно, избег бы службы на второй эскадре. Надо заметить, что Малаккский пролив очень бойкое место, и здесь всяких пароходов немало. Надо же было, чтобы после 11-часового пребывания в воде его принял на борт пароход компании "Messageries Maritimes", проходящий здесь только два раза в месяц и доставивший его в Сайгон, в распоряжение нашего консула...
С ближайшим транспортом, привёзшим нам провизию, он прибыл на эскадру и был водворён на "Нахимов". Конечно, никакого суда над ним не состоялось, так как он утверждал, что упал за борт нечаянно, но всё же избегнуть своей участи ему не удалось.
Того же числа (2 апреля) пришёл в Камранх на крейсере "Desgartes" младший флагман французской эскадры в южнокитайских водах — контр-адмирал Жонкьер, с которым я познакомился ещё на "Диане", в Сайгоне, полгода тому назад. Среднего роста, сухощавый, с сильной проседью, но необычайно бодрый и живой, как ртуть. Года? Сильно за сорок, пожалуй, даже пятьдесят, но энергия — впору молодому лейтенанту. Он был решительным сторонником того взгляда, что выступление Японии против России только первый шаг если не к полному изгнанию европейцев из Азии, то, во всяком случае, к замене господства белых гегемонией пан азиатского союза, общим знаменем которого будет знамя Восходящего Солнца.
— Я несколько не понимаю японцев, — говорил он, — но нахожу им оправдание в соображениях чисто географических, а главным образом в том, что их походы в Корею — это нечто вроде ваших походов на Константинополь, нечто, уходящее в глубь веков, вполне понятное их поголовно грамотному народу. Струна, играя на которой они могли вызвать взрыв народного одушевления, как у вас при войнах с Турцией. У вас — Олег, прибивший свой щит к воротам Константинополя, у них — Хидейоси... С чисто военной точки зрения им правильнее было бы действовать по линии наименьшего сопротивления, а ведь мы здесь, на Востоке, неизмеримо слабее вас! Под боком — Сиам, где наследный принц женат на японской принцессе, где из числа министров двое (из них один — военный) японцы, где армия вооружена японским ружьём, обучена японскими инструкторами, по японскому уставу, где склады боевых припасов одинаково могут служить и туземным войскам, и войскам радостно приветствуемого десанта... Чем располагаем мы здесь для защиты колонии? — смешно сказать... Я искренне верил, что первый удар будет направлен против нас! Впрочем, может быть, японцы, держащиеся мудрого правила считаться с психологией возможных противников, хорошо зная вас — неисправимых идеалистов, — не без основания думали, что вы не поступите подобно нашему правительству, а видя доброго союзника в опасности, навалитесь на них всей силой с севера?.. Возможно! И тогда я их понимаю. Чего я никак понять не могу — это уклончивых и нерешительных действий нашего правительства! Неужели они не в силах уяснить себе такой очевидности, что ведь после вас — наша очередь? — Что отказываясь, в угоду Англии, от нашей первоначальной декларации о нейтралитете, полу соглашаясь со вновь объявленными дополнительными правилами, они себе же роют яму в будущем! В случае войны мы окажемся, если эти принципы утвердятся, почти такими же бесприютными, как вы!.. Во всяком случае, верьте, что мы, работающие здесь, на месте, понимающие положение вещей, мы, сколько в наших силах, мы — верные ваши союзники, не только по дружбе, о которой так много говорили перед заключением договора (помните: сначала entente cordiale, потом nati on amie и лишь наконец — nation alliee), но самые верные союзники — по расчёту!
3 апреля пришёл "Eridan", первый пароход из Сайгона, доставивший нам свежую провизию и зелень. Зелёные щи! Оцените-ка это после целого месяца всякой "консервятины", как выражались в кают-компании!.. На том же пароходе прибыли лейтенанты К. и М. и машинист-воздухоплаватель. Последние двое сидели в Порт-Артуре до самого конца. В качестве больных не были забраны в плен, но эвакуированы в Шанхай на попечение русского правительства. Оправившись от болезней, устремились на вторую эскадру. Рассказывали нехорошие вещи, так что их "просили" (запрещение — было бы в наших обстоятельствах пустым звуком) не особенно распространяться, чтобы не подрывать и без того некрепкого духа.
По их словам, поведение Стесселя было весьма далеко от геройства. Единства, сплочённости не было. Настроение масс, подмеченное мною ещё в июле, — недоверие к словам и заверениям "начальства" — только прогрессировало. Со смертью Кондратенко пал последний авторитет. Убеждение, что "начальство" только "отыгрывается" за счёт пушечного мяса, что "все равно, не стоит", — росло и ширилось... В последние дни дралось не более 5000 человек, а сдаваться пришло совсем здоровых 23 000... Происходили ужасные сцены — драки, даже убийства, — мотивом которых было: "где ты, подлец, прятался?.."
Действительные защитники фортов, изнурённые голодом, одетые в лохмотья, не могли, придя в город, равнодушно видеть складов обмундирования и продовольствия, приготовленных к сдаче японцам "под оправдательные документы"... Многое было разбито, разграблено... Мимо! Мимо!.. Того же числа Жонкьер на "Descartes" ходил в бухту Натранх (около 20 миль к северу от Камранха) и на следующий день вернулся.
День 5 апреля прошёл тихо и спокойно. Погода ровная: днём — свежий бриз, ночью — штиль. Ездил по поручению адмирала к Жонкьеру предупредить его, что завтра собираемся выйти в море для испытания кое-каких, частью исправленных, частью перебранных после долгого похода механизмов. Оделся соответственно предстоящему визиту. На китель вместо обычного "Владимира" нацепил "Legion d'honneur". С первых слов заявил, что сам напросился на поручение, — хотелось увидеть его, который так сердечно отнёсся к нашему крейсеру, гонимому судьбой (тут он меня перебил — "C'est pas la fatalite — c'est de la diplomatic!"), столько оказал дружеских услуг и мне, и другим офицерам "Дианы", и, наконец, ей самой... Хотя и не удалось осуществить — но не по его вине...
(Тут он опять замахал руками — "Pst! pst! si on nous entendrait a Paris..."), наконец, когда я почтительнейше доложил ему о служебной цели моего визита, он, с помощью всего арсенала любезных слов, просил благодарить адмирала за его предупреждение, которого он даже не смел ожидать, так как в военное время мотивы выхода в море — тайна, и если ему её доверили — он может только гордиться доверием и т. д. К этому он добавил, как бы между слов, что через Натранх имел непосредственные сношения с высшим начальством, и "пока" он руководствуется правилами декларации о нейтралитете, объявленной при начале войны. По его мнению, мы ведём себя строго корректно, и цель его пребывания здесь — охранять территориальные воды Франции, главным образом от японцев, которые уже показали себя в Чемульпо и в Чифу. — "Я сумею сделать! Qu'on tire, qu'on vise meme, sur топ croiseur! Когда я без выстрела вынесу на границу наших территориальных вод французский флаг (les couleurs de la France)!"
Почему я так полюбил этого совсем мне чужого француза и никогда не забуду знакомства с ним, которое, если подсчитать в общей сложности, по хронометру, не превышало нескольких часов беседы?.. Может быть, оттого, что гонимым, отверженным так дорого смело и открыто сказанное слово участия?..
Enchante de vous voir et au plaisir de vous revour, — говорил он, прощаясь со мною. — Но если вам удастся, если... я не хочу загадывать! Тогда — наша декларация, от которой (Dien soit nenit) мы ещё не отказались официально, — она воспрянет во всей силе, и ваша "Диана" выйдет на соединение с эскадрой! Vousy reviendrez, mon commandant? Hein?
Pour sur, mon Amiral! — отвечал я, горячо пожимая его руку...
6 апреля, в 8 ч. утра, обоими броненосными отрядами, прихватив из крейсеров "Аврору", вышли в море. Определяли девиацию компасов, немного маневрировали. Истинной целью выхода было — прикрыть отправку в Сайгон транспортов "Киёв", "Китай", "Юпитер" и "Князь Горчаков", с которых уже было выбрано все, что возможно, и которые в дальнейшем плавании были бы нам только помехой. Между тем, придя в Сайгон и нагрузившись имевшимися там запасами кардифа, они могли представить собою плавучие базы для наших крейсеров, выходя к этим последним на назначенное рандеву по условной телеграмме. "Кубань", "Терек" и "Урал" были посланы конвоировать транспорты до их подхода к Сайгону, на случай появления японских вспомогательных крейсеров.
7 апреля. Грузили уголь. В 6 1/2 ч. вечера благополучно возвратились "Кубань", "Терек" и "Урал". Неприятеля не видели. Транспорты — в Сайгоне.
8 апреля. Около полудня приехал Жонкьер, крайне смущённый. Объявил, что по требованию французского правительства (союзники!) мы должны немедленно покинуть территориальные воды. Срок — 24 часа... Что делать! — битые всегда виноваты... Если бы под Мукденом был разгромлен Ояма — мы бы жили здесь припеваючи в ожидании прихода Небогатова... Ох, уж этот небогатовский отряд!.. Теперь мы знаем: приказано ждать его присоединения. "Закончить стратегическое развёртывание сил" и... — дальше уповать на силы небесные. Не будь этого отряда, мы были бы теперь уже на полпути к Владивостоку с японцами, потерявшими наш след... А кто виноват? — стратеги, не только никогда не слышавшие свиста неприятельского снаряда, но даже пугливо удиравшие от самой возможности попасть в такое положение! Тот же Кладо, который вопиял: "Не спрашивайте Рожественского!.. Посылайте все, что можно!.. Не теряйте ни минуты, иначе будет поздно!.. Там дорог каждый корабль, каждая пушка!.." Так ведь в действительности дорог-то корабль, а не калоша! Дорога пушка, а не "дырка, облитая железом"!.. Горько и обидно не только выписывать, но даже и перечитывать эти строки моего дневника...
Перед отправлением транспортов в Сайгон, ввиду вполне определившейся невероятности возвращения на эскадру г. Кладо, его каюта была отперта, вещи и бумаги, в ней находившиеся, собраны флаг-капитаном, запакованы и сданы для препровождения по адресу через консульство.
— Ну? что я вам говорил? — обратился ко мне по этому поводу лейтенант С. — Вернётся? — Не так глуп! А вот — помяните моё слово — сидя на мягком кресле, нас же будет критиковать! Он-то!.. Ну, да это — не важно. Растление — вот что обидно. Слепота общества — за неё стыдно. Я всё время в корреспонденции, не теряю связи с Петербургом, знаю всю подноготную... Знаете ли вы, что г. Кладо всё своё гражданское мужество проявляет в надежде на воздаяние? Весь его литературный вопль — перепев бирилевского доклада от октября (или ноября) месяца 1904 года! Доклада, в котором наш "боевой" адмирал (где только он воевал?) доказывает полную возможность и даже необходимость посылки нам в подкрепление всякой рухляди... Это ничего, что Клало сейчас в оппозиции. Это оппозиция не по существу дела, а личная. Свалят Авелана, посадят на его место Бирилева — тут-то Кладо и расцветёт! Наверстает все протори и убытки... А "там-то" сбесились! — "почётный кортик"! Ха-ха-ха!..
Я никогда не видел его в таком возбуждённом состоянии (Маленькая справка: ВЫСОЧАЙШИМ приказом по Морскому ведомству от 2 мая 1905 г. исключённый из службы капитан 2-го ранга Кладо, в правление адмирала Бирилева, вновь принят на службу, переименован "по адмиралтейству", произведён за "отличие" в полковники и ныне состоит лектором "Истории военно-морского искусства" в учреждаемой Академии Морского Генерального Штаба.
Ну, разве же лейтенант С. не оказался пророком?!).
9 апреля. Всю ночь спешно разгружали "Тамбов" и "Меркурий", а также немецких угольщиков и пароходы с провизией, прибывшие из Сайгона. В 1 ч. пополудни (точно в 24-часовой срок) все боевые суда вышли в море. В бухте остались только транспорты да "Алмаз", которого самый придирчивый неприятель не решился бы зачислить ни в какой ранг боевых судов.
На "Суворове" состоялось собрание флагманов и капитанов.
Ещё в Индийском океане (21 и 22 марта, в приказах за 170 и 171) адмирал просил командиров ежедневно повторять наставления офицерам и комендорам о необходимости крайне осмотрительного и толкового расходования боевых запасов при встрече с неприятелем... разъяснять, что бестолковое бросание дождя перелетающих и не долетающих снарядов только веселит противника и служит ему наглядным поучением, как не надо стрелять... что заряжать надо быстро, а наводить очень тщательно... Но самая тонкая наводка бессмысленна, если установка прицела неверна... Приказ этот предписывалось прочитать в присутствии офицеров и комендоров, но не ограничиться только чтением, а непременно ежедневно собирать их... для подтверждения и разъяснения важности неторопливой и осмысленной стрельбы... При отражении ночью минной атаки... сохранять полное спокойствие, чтобы не поражать своих. Крейсерам, охраняющим фланги, воздерживаться от стрельбы внутрь строя, если не представляется случая выстрелить под большим углом снижения и против промежутка между кораблями... Пока корабль не взорван, воспрещается выходить из строя, чтобы не произвести замешательства между задними мателотами, помня, что таковое очень выгодно для атакующего... Только взорванный и неспособный иметь эскадренного хода корабль должен выходить наружу походного строя, и в таком случае к пострадавшему должны подойти корабли, указанные в приказе 159 (об этом приказе я упоминал уже в моем предисловии к дневнику похода через Индийский океан).
Среди других многочисленных распоряжений нельзя не отметить приказ от 2 апреля за 178 — о мерах к предупреждению и отражению атаки подводными лодками и приказ от 3 апреля за 182, в котором излагался схематически план действий в случае появления неприятеля в виду Камранха в значительных силах: "...я выйду в море... со мной будут главные силы эскадры, т. е. оба броненосных отряда, крейсера "Жемчуг" и "Изумруд" и 1-е отделение миноносцев, а также крейсерский отряд в составе — "Олег", "Аврора" и "Донской". Места "Жемчуга", "Изумруда" и миноносцев — те же, как указано для боевого порядка при встрече неприятеля в море. Назначение их — оберегать фланги линии броненосцев от минных атак. Место крейсерского отряда — за срединой линии броненосцев, в стороне, противоположной неприятелю и вне его перелётов. Назначение их — действовать против крейсеров неприятеля, пытающихся обойти фланги линии броненосцев и поставить их в два огня, а также прикрытие и оказание помощи судам броненосных отрядов, потерпевших от неприятеля или от аварии. При этом "Олег" и "Аврора" могут действовать и наступательно, если противник окажется им по силам, но "Донской", не обладающий должной скоростью хода, не должен увлекаться наступлением и должен держаться от броненосцев в таком расстоянии, чтобы всегда мог уйти под их защиту и не рисковал бы быть от них отрезанным".
"Для защиты транспортов от нападения на них крейсеров или миноносцев неприятеля... назначаются "Светлана", "Кубань", "Терек", "Урал", "Днепр", "Рион", 2-е отделение миноносцев, все минные катера и "Алмаз". С уходом главных сил все суда, кроме транспортов, снимаются с якоря (необходимо для Жонкьера, чтобы он мог донести: "Все ушли"). "Алмаз", тоже снявшийся с якоря, остаётся во внутренней бухте при транспортах (Жонкьер прямо сказал: "К этому придраться невозможно!"). Всё выше перечисленные вспомогательные крейсера под общей командой и руководством начальника разведочного отряда капитана 1-го ранга Шеина ("Светлана") выходят на внешний рейд и, в одной кильватерной колонне, держатся между мысом Камранх и о-вом De-la-Prise. Между ними и берегом — 2-е отделение миноносцев. Минные катера располагаются по западную сторону о-ва Танге... "В зависимости от обстоятельств и сил неприятеля, начальник разведочного отряда (капитан 1-го ранга Шеин) или выжидает приближения неприятеля, или выходит в море для боя с ним перед входом в бухту, сохраняя, однако, всегда такое положение, чтобы неприятель не мог, в обход его, проникнуть к месту стоянки транспортов. Отдельные суда, пытающиеся произвести такой прорыв, атакуются миноносцами 2-го отделения, следующими при крейсерах, а при входе в самую бухту их встречают минные катера, которые до последнего момента не должны обнаруживать своего присутствия (Тут говорить о нарушении нейтралитета не приходится — он будет уже нарушен со стороны неприятеля фактом нападения на транспорты, стоящие в территориальных водах нейтральной державы).
Все оставленные эскадрою на воде паровые катера располагаются перед входом на внутренний рейд и следят за возможным появлением подводных лодок, которые уничтожают таранением. Если, несмотря на все принятые меры, неприятель появится перед входом на внутренний рейд, его встречают огнём "Алмаз", "Камчатка, "Анадырь" и "Иртыш". Последние три стоят вполне готовыми выпустить якорные канаты и дать ход, дабы, если неприятель проникнет на самый внутренний рейд, действовать против него таранными ударами".
Кроме того, в предвидении возможных повреждений от минных атак приказом от 3 апреля за 183 предписано было флагманскому инженеру П. и его сотоварищам — К., 3. и Л. — "осмотреть отсеки и бортовые коридоры, а также проверить непроницаемость горловин и исправность остальных приборов, обеспечивающих непотопляемость на всех боевых судах"1.
Все эти приказы, равно как и другие, о которых я говорил раньше, указывавшие, как действовать, что будет предприниматься, если неприятель появится сзади, спереди, справа, слева, — были на собрании подтверждены и комментированы. 3атем адмирал сообщил о суровом решении французского правительства, доставленном Жонкьером:
— Судить — вправе или не вправе они предъявлять нам такие требования — вне нашей компетенции. В этом деле должны разбираться Петербург с Парижем. Будь "Descartes" английским крейсером, можно было бы спорить... В крайнем случае — опереться на силу. Пусть собирает эскадру достаточную, чтобы принудить меня уйти! Но здесь — союзники... И — "просят" о выходе... Я решил держаться в море, вне территориальных вод, близ Камранха, где оставлю транспорты и не боевые суда. Приказано ждать Небогатова. Буду ждать. Через Сайгон буду поддерживать телеграфное сообщение с Петербургом. Буду ждать, пока не сожжём угля столько, что остатка хватит только на поход до Владивостока. Если к этому времени Небогатов не подойдёт — делать нечего — пойдём вперёд без него... Вперёд! Всегда — вперёд! Это надо помнить...
Адмирал говорил без увлечения, каким-то, вовсе ему не свойственным, холодным, "казённым" тоном... Впечатление осталось смутное... Началось наше скитание у берегов Аннама — медленная агония сборища кораблей, официально именовавшегося второй эскадрой. Этим тяжёлым дням в моем дневнике отведено обширное место. Много, слишком много, было томительного досуга... Боюсь, что читателям тягостно будет следить за моими заметками изо дня в день. Постараюсь по мере возможности сократить повествование.
В то же время флагманский корабельный инженер П. объезжал все корабли, наблюдая, по поручению адмирала, за наивозможным уменьшением горючего материала в надводной части и подавая в этом отношении не только советы, но и приказания именем адмирала. Прежде всего — хронологическое изложение фактов самого скитания.
Как я говорил уже, 9 апреля все боевые суда, на глазах Жонкьера, вышли в море, а в бухте остались только транспорты, к которым, казалось бы, самые драконовские правила нейтралитета неприменимы. Кроме того, с нашей стороны дано было обещание, что, пока транспорты пользуются покровительством нейтралитета Франции, а сама эскадра, хотя и пребывает вне территориальных вод, состоит в связи с ними, — никаких крейсерских операций, как в смысле захвата судов, везущих военную контрабанду, так даже и в смысле разведок, предприниматься не будет, чтобы не дать повода предъявить обвинение в пользовании водами союзника, как базой для военных действий. Кажется, трудно быть корректнее?.. Так думали мы, так думал Жонкьер и прочие местные власти. В Петербурге и Париже думали иначе.
Не имея данных, не берусь судить — французы ли под угрозой Англии оказались особенно настойчивыми, или наши оказались чрезмерно уступчивыми — во всяком случае, принято было решение, чтобы в территориальных водах Франции и духу не оставалось не только военного, но даже и торгового русского флага... Известие о таком решении мы получили 12 апреля, а рано утром 13 апреля вся "армада" вышла в море. Свидетелем нашего удаления был Жонкьер на крейсере "Descartes". Проводив нас за пределы территориальных вод, проследив за нами, пока мы не скрылись из виду, он пошёл в Сайгон с донесением, что "русская эскадра удалилась от берегов Аннама на восток; назначение — неизвестно".
Скитаться в океане, ожидая Небогатова, скитаться всей "армадой", охраняя транспорты, когда и собственная-то охрана являлась крайне проблематичной, — было фактически невозможно. Адмирал принял решение, единственное, какое оставалось в этом безвыходном положении: как только скрылись из виду "Descartes", уходивший в Сайгон, и скалы Камранха, откуда могли наблюдать за нашими движениями и давать сведения на телеграф, — мы повернули к северу и вечером того же дня вошли в бухту Van-fong. Вошли в полном составе — и транспорты, и боевые суда, — вошли и стали на якорь. Стоянка — отвратительная, но всё же стоянка, необходимая если не для отдыха, то хотя бы для передышки измченному личному составу. Все-таки здесь атаку можно было ожидать только с одной стороны... Но об этом скажу после.
Единственное достоинство бухты — отсутствие телеграфа, отсутствие всяких официальных властей. Однако же... и тут не повезло! — Раз в месяц сюда заходит небольшой пароходик каботажного плавания, забирающий от местных рыбаков их улов и снабжающий их необходимыми продуктами. На беду, он оказался в Van-fong'e как раз в день нашего прибытия, а 14 апреля ушёл в Сайгон (с заходом в попутные бухты).
Все же остались: пока дойдёт, пока соберутся "попросить о выходе"...
Действительно, только 16 апреля телеграф оповестил мир о нашем пребывании в Van-fong'e. Немедленно adminisrtateur'y, имевшему резиденцию в Натранхе (по прямой линии — 20 миль к югу от Van-fong'a), даны были приказания предъявить нам требование о выходе в срок 24 часов. Уважаемый adminisrtateur, видимо, был того же образа мыслей, что и Жонкьер, а по части служебной этики придерживался тех же взглядов, что небезызвестный читателям "майор" в Angra Penquena. He перенося морских путешествий (по свойству своей натуры), он повёз нам свой грозный ультиматум берегом и, ввиду несовершенства путей сообщения, только 19 апреля прибыл на "Суворов", совершенно измученный, ибо во исполнение долга ехал день и ночь.
Делать нечего — 20 апреля всей "армадой" опять вышли в море, при свидетелях — был прислан из Сайгона Жонкьер, но уже не на "Descartes", а на "Guichen". Снова он имел случай донести, что мы "удалились на восток по неизвестному назначению". Предупредил, однако, что целые сутки будет крейсировать вдоль берега, наблюдая, чтобы мы не забрались в какую-нибудь другую "бестелеграфную" бухту. 21 апреля вернулись на старое место. Так скверно (об этом после), что всё равно — пусть хоть в нарушении слова обвиняют... 22 апреля флагманский штурман полковник Ф. и я (приказом по Морскому ведомству, полученным ещё на Мадагаскаре, я был "легализирован" на эскадре в должности флагманского штурмана — чистая фикция, так как в штабе адмирала состояло уже трое флагманских штурманов, все старше меня и много меня опытнее) отправились на пароходе "Русь" осматривать близлежащие бухты, годные для стоянки, но вне пределов телеграфной досягаемости, и такие, чтобы прохожие — мимо идущие пароходы — с моря не могли бы увидеть эскадру и своей болтовнёй не обнаружили бы тайны нашего убежища. Наметили Vung-Ro и Port Dayotte. Последняя очень хороша. Единственный недостаток — плохо промерена и описана. Могут быть неприятные сюрпризы вроде отвесно подымающихся со дна коралловых банок. Медлили перебираться, пользуясь полученным из Натранха (куда посылали, якобы с моря, миноносец) известием, что идёт тайфун и есть опасение, что пройдёт близко. Это уж — force majeure! Право убежища при прохождении тайфуна не может быть отменено никакими дополнениями к декларации о нейтралитете. И впрямь — даже в бухту заходила крупная зыбь, а сторожевым крейсерам приходилось очень тяжело, хотя тайфун прошёл стороною, много севернее.
Все-таки... — место нашей стоянки было на юру, на виду у всех прохожих. При всей доброжелательности со стороны местных властей вечером 24 апреля мы получили конфиденциальное сообщение, что наше возвращение в нейтральные воды Аннама стало достоянием газет всего мира. Япония возмущена и протестует. Англия энергично её поддерживает. Париж, совершенно перепуганный, мечет громы и молнии по адресу местной администрации, а Петербург, ещё более перепуганный, говорит: "Я — не я! Лошадь — не моя! Моя хата с краю — ничего не знаю! Рожественский — полномочен! Его дело! Выводите его, как хотите, — мы умываем руки"...
А в то же время — "стратегическое развёртывание сил..." Никола Угодник... Серафим Саровский...
Как было тяжело! как было скверно на душе!..
25 апреля, с рассветом, послали специальным маршрутом две пары крейсеров — "Рион" с "Жемчугом" и "Днепр" с "Изумрудом" — навстречу Небогатову, про которого стало известно, что 22 апреля, в 4 ч. утра, он прошёл Сингапур.
26 апреля, с утра, опять вышли в море. Жонкьер на "Guichen" наблюдает, как мы уходим...
Господи! за что такая обида? Приткнуться негде! Везде гонят!.. Вечные жиды какие-то!..
Жонкьер (искренний наш доброжелатель) посмотрел, понюхал и пошёл крейсировать вдоль берега, чтобы через сутки иметь право донести: "Ушли на восток; назначение — неизвестно".
Утром вернулись наши разведчики, не принеся никаких вестей о Небогатове.
Около 11 ч. утра заслышали телеграф "Мономаха", что-то доносившего "Николаю". К полудню вступили в правильные телеграфные сношения, а в 3 ч. пополудни соединились с отрядом "утюгов и калош", громко именовавшимся "отдельным отрядом второй эскадры Тихого океана"... О впечатлении встречи — скажу ниже. В данный момент — только хронология.
В 5-м ч. дня на "Суворов" прибыл Небогатов. Уговорился с адмиралом относительно дальнейшего. Мы — готовы, но Небогатову — надо погрузиться углём, осмотреться перед долгим походом, ознакомиться с приёмами, выработанными на эскадре на случай встречи с неприятелем. Указали ему заранее намеченное укромное место — Port Dayotte. Туда он и отправился. Мы остались в море.
28 апреля, изрядно поизрасходовавшись, пробовали грузиться углём. Ничего не вышло — такая зыбь!.. Решили зайти в Van-fong. Авось успеем погрузиться, пока не попросят о выходе... Всю ночь работали как бешеные... — с рассветом 29 апреля вышли из бухты. За ночь оборудовали!.. Без хвастовства сказать — недурно!..
Бродя в открытом море, дождались 1 мая, когда к нам на соединение вышел отряд Небогатова, пополнивший запасы и готовый к походу... — Наконец-то!.. Слава Богу!..
Кажется, это было единодушно.
Покончив с хронологией, попытаюсь, в кратких чертах, обрисовать то настроение, которое господствовало на эскадре за время её вынужденного скитания у берегов Аннама.
То, чего я больше всего боялся, — опасение, что слишком туго натянутая струна не выдержит, и если не лопнет, то начнёт "сдавать", — это опасение оправдалось с первого же дня, как стало известно, что "приказано ждать"...
Чувствовалось, что с таким невероятным напряжением всех сил только что созданная организация рушится, ползёт по швам, и вместо едва достигнутого подобия эскадры — вновь остаётся только "армада"... Передержали!.. Это чувствовалось... Мне могут сказать: — Не относите своего личного настроения ко всем! Дайте факты, что приказание ждать Не-богатова подорвало последние силы; докажите, что предложение уповать главным образом на силы небесные не подняло, а уронило дух эскадры!..
Хорошо. Вот факты.
Уже 3 апреля адмирал был вынужден изменить якорную диспозицию эскадры не в видах наилучшей охраны её, а ввиду невозможности поддерживать должную охрану при прежней, наиболее целесообразной, заранее выработанной диспозиции...(Приказ от 3 апреля за 201. 424) Оказалось, что крейсера, миноносцы и минные катера не в силах нести службу в две смены. Командиры докладывали о переутомлении команд, о частых поломках механизмов, главной причиной которых являлся недосмотр, вызванный всё тем же переутомлением... А ведь ещё неделю тому назад они служили бессменно и выражали готовность служить так до Владивостока!..
4 апреля (приказом за 204) число миноносцев, высылаемых в охрану, было ограничено двумя...
Казалось, сам 3. П. Рожественский признал, что в лексиконе законно существует слово — "невозможно"...
Трудно обыденной речью передать читателю то настроение, которое господствовало в среде личного состава эскадры. Смею ли высказать?.. Мне казалось — его можно было формулировать так: "Сделать, что можем сейчас, — не позволяют, а если когда-то позволят — будет поздно. Слепцы или ослеплённые самомнением с того конца Старого Света хотят руководить нами, думают, что они видят лучше нас, подступивших к самому порогу Страны восходящего солнца!.. И мы бессильны перед их решением... Что ж! Долг солдата выше всего!.. Когда укажут — понесём покорно наши головы... Страха нет, но и надежды тоже. Слепая судьба — неверное выражение. Судьба зорко смотрит и, сравнивая нашу "армаду" с японскими боевыми "эскадрами", заранее ставит свой приговор".
Все так устали. Помимо воли, помимо желания отдельных лиц всё шло к развалу. Служба падала.
7 апреля (в приказе за 194) адмирал говорил:
"Упорный восьмимесячный труд по водворению на эскадре беспроволочного телеграфирования увенчался следующими результатами. Вчера, 6 апреля, когда броненосцы были в море, потребовалось передать экстренное приказание заведующему транспортами. Станция флагманского корабля в продолжение часа с четвертью вызывала "Алмаз" с расстояния 15 миль и вызвать не могла; тогда станция "Суворова" стала пытаться вызвать "Олега", но и там всё почивало. Очевидно, столь же нерадиво относились к телеграфной службе "Жемчуг", "Изумруд", "Днепр" и "Рион", которые были обязаны передать сигналом кому следует о вызове и отвечать за неисправного. Сегодня, с 2 ч. дня, должны были поступить телеграммы с приближающихся к эскадре "Кубани", "Терека" и "Урала".
Станция "Суворова" напряжённо старалась получить эти, заранее условленные, телеграммы, но... ничего не получили... Такое состояние "суворовской" станции — очень грустный факт, но гораздо более грустным представляется то обстоятельство, что ни одна из станций всей эскадры не получила вызовов "Кубани" и не сообщила о них на "Суворов". Сегодня же с "Суворова" напрасно старались вызвать находившегося в дозоре "Риона". Неужели командир "Риона" не постиг, как бессмысленна его служба в дозоре, когда его телеграфные аппараты в беспорядке? Гг. флагманы и капитаны! Пора принять самые энергичные меры!.."
Конечно, адмирал был не только вправе, но и обязан писать такие приказы, но верил ли сам он в возможность осуществления предъявленных требований?.. That is the question... Я думаю, что нет.
Опять начались недоразумения, вспышки недовольства среди команд по самым вздорным поводам; участились (прекратившиеся было) проступки против дисциплины; при разгрузке пароходов, доставлявших провизию из Сайгона, происходили сцены почти... грабежа; работающие разбивали бочки и ящики с вином, перепивались, буйствовали, даже оскорбляли офицеров, наблюдавших за порядком...
Несмотря на первоначальное утверждение, что слова "невозможно" не существует, — существование его с каждым днём становилось всё ощутительнее. 7 апреля, в приказе за 196, адмирал писал: "Для облегчения службы миноносцам и для предоставления командирам их возможности содержать суда в полном порядке и боевой готовности, сокращены вдвое наряды на сторожевые посты, в уверенности, что командиры... Вчера миноносец... находясь в охране, потерял якорь, — значит, либо стоял, либо имел намерение постоять на якоре, что несовместимо с возложенною на миноносец службою". С началом "скитания" дело пошло под гору, чем дальше — тем круче...
Днём — пребывание в море с застопоренными машинами, в неустанном наблюдении за горизонтом (не появятся ли дымки) и за ближайшей поверхностью воды (не удастся ли обнаружить перископ приближающейся подводной лодки). Ночью — плавание со скоростью 3 узла, едва достаточной, чтобы поддерживать строй и в случае опасности минной атаки дать должный ход, начать маневрировать... Круглые сутки — напряжение всех сил, требование бдительности, уверенности, спокойствия, решимости... И всё это — для людей, совершивших 6-месячное плавание в тропиках в условиях военного времени...
Учения продолжались автоматически изо дня в день. Это я твёрдо помню... Но в моем дневнике — не могу найти ни одной заметки о них. Это были "шаблонные", неживые учения, отбывание "номеров" таблицы занятий... Увлечение военно-морской игрой, розыгрыш (на бумаге) спорных вопросов тактики в кают-компании, не прекращавшиеся за всё первое время похода, — бесследно исчезли. Справочные книжки, сочинения по вопросам морской тактики и стратегии, книги по военно-морской истории, имевшие ранее такой огромный спрос, что их едва можно было добиться, являлись заброшенными... Офицеры в свободное ст служебных занятий время читали главным образом... знаете что? — дешёвые романы наиболее фантастического содержания... Особенным успехом пользовались произведения г-жи Крыжановской (Рочестер), писанные якобы по спиритическому откровению... Как это было отрадно хоть ненадолго забыться, увлечься чудесами "Магов", "Жизненного эликсира", "Жизни на Марсе", "Похождениями венгерского графа-(фамилии не помню) — вампира" и т. п. Смейтесь, если хотите и если можете, но факт остаётся фактом: оказывается, что путём известной подготовки можно людей взрослых и достаточно уравновешенных довести до такого состояния, когда единственным их желанием, единственной мечтой становится — "подальше от действительности!..".
Среди этой глубокой деморализации чуть теплилась единственная надежда: "Адмирал — всё тот же! Он — не устал! Поведёт — доведёт! Он — сделает! Он — верит".
Так думали... Но правы ли были? Могли ли сказать, что заглянули "ему" в душу и — знают?.. По крайней мере — хотели верить и всецело отдавали свою судьбу в его руки...
Это был какой-то не то чёрный, не то красный туман, бред, агония эскадры, как я выразился раньше... Порою мне (да и не мне одному) казалось, что и сам адмирал поддаётся этому роковому тяготению к открытой бездне... Только зажмуриться... неверный шаг... и — конец... Как хорошо!.. Сразу!..
Иначе как объяснить эти ночные тревоги — "обучение отражению ночной минной атаки, которые производились внезапно, по личному его приказанию, среди тёмной ночи, когда мы, ходом три узла, ползли вдоль берега Аннама?.. Прожекторы эскадры давали зарево, видимое по крайней мере миль за 50 и точно указывающее наше место неприятелю, если бы он был поблизости.
Что с ним? Ведь это — глумление, вызов судьбе! — говорил я лейтенанту С. — Как знать, не ищут ли нас в данную минуту японские минные отряды? Сами показываем? Зовём, что ли?
А хоть бы звали? — отвечал он, нервно сжимая мою руку. — Конец один... Может быть, так даже лучше... не всю эскадру перетопят! Что-нибудь и на развод останется! Ха-ха-ха!.. А уж надежды на победу и одоление в расчёте на помощь сил небесных придётся оставить, волей-неволей!.. Да, нет! видно — они с понятием — не хотят работать по мелочам! Не идут что-то!.. Оптом надеются!..
Победителей не судят. Однако смею утверждать, что, если бы "оптом" не удалось, если бы продолжительная свежая погода (вполне вероятная в этот сезоне) помешала дать решительное сражение в Японском море или туман (тоже вполне вероятный в этот сезон) дал возможность эскадре, незаметно для противника, прорваться во Владивосток, — тяжкие обвинения были бы взведены против адмирала Того за то, что он не воспользовался временем нашего скитания у берегов Ан-нама для минных атак, за то, что в этом направлении им даже ни одной попытки не было предпринято. В самом деле, какие соображения сдерживали в данном случае столь прославленную предприимчивость японцев? Хотелось бы, чтобы наши патентованные стратеги из-под "шпица", так охотно пророчествующие задним числом, разрешили эту загадку.
Стратеги эти часто упрекали адмирала Рожественского в пренебрежении, которое он якобы оказывал разведочной службе. Не буду пытаться решить вопрос, на который беспристрастно может ответить только история, когда составителям её откроются все "наисекретнейшие" архивы: были эти господа мало осведомлены или обманывали общество с целью перенести всю тяжесть ответственности на адмирала Рожественского и обелить пославших и распоряжавшихся? Об этом не могу судить с достоверностью. Напомню только, что, согласно данному обещанию, никаких крейсерских операций, за всё время пребывания близ берегов Аннама, мы предпринимать не могли. Париж пуще всего боялся, как бы не явилось хоть призрака, хоть намёка на то, что мы пользуемся нейтральными водами Франции как военной базой... А со стороны Петербурга, в этом отношении, мы — получали предписания, а французы — заверения, что ничего подобного допущено не будет. Разведку приходилось организовывать при посредстве тайных агентов, посылкой туда и сюда специально зафрахтованных пароходов, имевших мифические назначения... Делали, что могли.
И не скажу, чтобы безрезультатно. Мы знали достоверно, что в период за 1—2 недели до нашего прихода к берегам Аннама японские крейсера, сопровождаемые отрядами миноносцев, оказывали большое внимание бухтам побережья не только Тонкина, Аннама и Камбоджи, но даже и Сиама. Дикие, почти необитаемые острова Сиамского залива, среди которых встречаются довольно удобные места для якорных стоянок, и те заботливо осматривались. Потом — как сквозь землю провалились. Смутный след намечался близ Сингапура, в Rio strait, под берегом Борнео. Похоже, что караулили нас в Зондском проливе. После нашего благополучного прохода мимо Сингапура как будто заметались. Пошли на север Борнео. В первых числах апреля сосредоточились на рейде Mono (Пескадорские острова) — единственный их собственный рейд в этих водах, так как на Формозе нет ни одной бухты, годной для стоянки большой эскадры. Сообщали, что в Mono доставлены войска, осадная артиллерия, спешно возводятся укрепления, минируются подходы с моря — вообще устраивается временная база. Потом опять (конечно, не без дружеского содействия доброго союзника — Англии, в руках которой почти все телеграфные кабели Востока) перерыв в известиях. Опять — как в воду канули. Вновь вступили в пределы агентской (разведочной) досягаемости лишь после прохода Небогатовым, с его отрядом, Сингапура.
К слову сказать, не перемудрили ли они в этом случае? По отношению к нам все данные были, что мы пойдём Зондским проливом, — пререкания дипломатии с голландским правительством по вопросу о нейтралитете, фрахтовка угольщиков в Ламбоке и т. п... — всё это, хоть и под глубочайшим секретом, не могло не стать достоянием всего мира и тем паче японцев. О своём решении идти Малаккским проливом адмирал не сообщил никому, хотя бы самым тайным из своих шифров. Секрет был сохранён. Наоборот, Небогатов, покидая Джибути, уведомил Главный морской штаб (конечно, шифром, весьма секретно), что пойдёт Малаккским проливом. В результате — все газеты (английских колоний) с уверенностью писали об этом его маршруте и даже соперничали друг перед другом в вычислениях, какого именно числа апреля месяца он будет проходить Сингапур. Чуть ли по этому поводу не был открыт тотализатор. Шумиха эта так походила (употреблю модное слово) на провокацию, что японцы вправе были ей не поверить. Они вполне разумно решили: Рожественский весьма искусно распустил слухи, что пойдёт Зондским проливом, а сам прошёл Малаккским. Небогатов пытается повторить тот же трюк (и даже с меньшим искусством) — почти афиширует свой поход Малаккским проливом, но сам, конечно, пойдёт Зондским. Тут мы его и накроем. Расчёт правильный. Но — на всякого мудреца довольно простоты. Безусловно, что в данном случае Небогатов взял "простотой". Эти две неудачи, две подряд, по-видимому, сбили японцев с толку. После прохода Небогатовым Сингапура они вскоре же вновь объявились на Пескадорских о-вах, но не задержались здесь, наоборот, ликвидировали дела и ушли на север. Последние полученные нами известия гласили, что главные силы, почти весь их флот, сосредоточен в Мазампо (25 миль к западу от Фузана — великолепный рейд).
Отряды их миноносцев, вспомогательные крейсера "Hong-Kong" и "Nippon", имевшие на борту подводные лодки, были в южных водах. Об этом мы имели сведения, не подлежащие сомнению. И тем не менее они ничего не предприняли против нас, скитавшихся у берегов Аннама в роли вечных жидов... Почему? Думаю, ещё не скоро узнаем мы истинные мотивы такого решения... Но если допустить, что они верили в нашу силу, что они боялись нас... Какой это был счастливый и единственный момент для заключения почётного мира!.. По чьей вине он пропущен? Ответит история... А ведь подбить, если не вовсе уничтожить эскадру, было так легко!..
Как я говорил уже, "с началом скитания дело пошло под гору, чем дальше, тем круче"... В доказательство приведу выдержки из некоторых приказов по эскадре:
"Вчера ночью (приказ от 20 апреля, за 219) при движении эскадры со скоростью, почти вдвое меньшею против возможной по числу котлов, крейсер "Адмирал Нахимов" и броненосцы "Император Александр III", "Орёл" и "Сисой Великий" все-таки растягивали промежутки до двойных и тройных против обязательного... Прошу гг. командиров поименованных судов не упускать из вида, что, оттягивая в бою, они могут поставить в бедственное положение весь хвост своих задних мателотов... Вчера же по ночной тревоге броненосцы "Сисой Великий", "Наварин" и крейсер "Адм. Нахимов" испускалииз своих прожекторов не световые лучи, а туман, застилавший всё окружающее. Так мало обращено внимания... на установку и регулировку боевых фонарей. Весь крейсерский отряд продолжал светить, а значит, стрелять, когда с "Суворова" подъёмом луча было приказано прекратить освещение и стрельбу. Таким образом расстреливают обыкновенно своих".
"22 апреля на рассвете находившийся на сторожевом посту крейсер "Кубань" (приказ от 23 апреля за 223) увидел двух миноносцев, которые со своей стороны, рассмотрев крейсер, подняли французские флаги и быстро ушли. Командир "Кубани" не нашёл нужным удостовериться, французские ли то были миноносцы. Того же 22 апреля, после заката солнца, командир сторожевого крейсера "Дмитрий Донской" телеграфировал, что видит в море свет прожектора; и действительно, даже из бухты на флагманском броненосце замечены были над высоким берегом лучи, поднятые в небо, причём направление, по которому были видны эти лучи, совпадало с пеленгом на пост, который должен был быть занят сторожевым крейсером "Урал". Из этого можно заключить, что если "Урал" не сам светит, то должен видеть свет лучше "Суворова" и лучше "Донского", потому что находится ближе к источнику света. Но "Донской" не догадался спросить телеграммой "Урала", видит ли он свет, а "Урал" сам ничего не телеграфировал. Когда же с "Суворова" приказано было "Донскому" спросить "Урал" о свете, то "Урал" не принимал вызова "Донского". "Донской" не догадался прибегнуть к прожектору, чтобы переговорить с товарищем, а удалился от своего поста для этой цели. Удалившись, "Донской" перестал принимать телеграммы "Суворова" и перестал служить связью между "Уралом", минными катерами, миноносцами и эскадрой. Засим потребовалось 9 часов времени (с 8 ч. вечера до 5 ч. утра), чтобы получить ответ "Урала". Тяжёлое впечатление выносится из этого обзора сторожевой службы наших крейсеров за сутки 22 апреля: проявлено полное отсутствие инициативы и совершенное непонимание обстановки и соответствующих требований. Но ещё тяжелее сознавать, что 22 апреля не произошло ничего особенного, никакого стечения неблагоприятных обстоятельств: та же неурядица повторяется изо дня в день". Так писал, так несомненно и должен был писать адмирал в своих приказах. Но в данном случае и я долгом моим считаю сказать слово в защиту личного состава.
"Отсутствие инициативы, понимания обстановки, знания" — всё верно, всё было. Но откуда было взять и то, и другое, и третье, когда никогда этому не учились? В некоторых случаях, да и то не на долгое время, недостаток подготовки мог быть восполнен высоким подъёмом духа, работой при полном (часто бесцельном и даже неразумном) напряжении всех сил, но ведь силы человеческие не беспредельны!
Говорят, что compison n'est pas raison, однако позволю себе одно сравнение.
Артель опытных дровосеков, без всякого переутомления, может свалить за день десятки деревьев. Поручите ту же работу такому же числу людей, впервые взявшихся за это дело. Допустим даже, что вы успешно внушили им идею о насущной необходимости не только для них, но для самого государства прокладки намеченной просеки. Первое время возможно, что подъем духа, вызвавший необычайное напряжение всех сил, сделает почти чудо, — калеча друг друга, затрачивая труда во много крат больше, чем это вызывается действительной необходимостью, они, может быть, не уступят в результатах профессиональным работникам. Но только надолго ли их хватит?.. В старину, когда ещё не было огнестрельного оружия, тетиву лука натягивали только перед боем, а после боя опять спускали её, давали отдых... А на второй эскадре — отдыха не было... Тот подъем духа, который наблюдался в первые моменты по прибытии на Мадагаскар, — израсходовался за время двухмесячной стоянки в Носи-бэ. Новая, едва ли не более могучая волна его, взмывшая после удачного прохода Малаккским проливом, также не была использована. Выражаясь образно, скажу, что она, может быть, была даже круче и выше первой, но именно в силу этого ещё скорее, ещё легче рушилась... Рушилась, не встретив преграды, в которую могла бы ударить всей своей силою, рушилась, как рушится всякая волна, рассыпавшись пенистым гребнем, превратившись в отлогую, унылую, "мёртвую" зыбь...
