Разговор с привидением (Диккенс; Введенский)/ОЗ 1849 (ДО)

Разговор с привидением
авторъ Чарльз Диккенс, пер. Иринарх Иванович Введенский

Оригинал: англ. The Haunted Man and the Ghost’s Bargain, опубл.: 1849. — Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Отечественныя записки», 1849, томъ LXIII, № 4, отд. I, с. 127—210

РАЗГОВОРЪ СЪ ПРИВИДѢНІЕМЪ.

Повѣсть Чарльза Диккенса.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Даръ полученный.

Всѣ такъ говорили.

Я отнюдь не утверждаю, что всѣ непремѣнно должны говорить правду. Всѣ, по моему мнѣнію, могутъ часто говорить и вздоръ. Общій опытъ вcковъ и народовъ доказываетъ очевиднѣйшимъ образомъ, что всѣ, иной разъ, отличались такою отчаянною чепухою, въ которой самые премудрые мужи недоискивались никакого толка. А случается и то, что всѣ дѣйствительно говорятъ правду; только ужь всегда въ этомъ правилc бездна исключеній, какъ выражается въ старинной англійской балладѣ безплотный духъ Джильса Скроджинса.

Страшное слово «духъ» пробуждаетъ въ моей душѣ нѣкоторыя и воспоминанія.

Всѣ говорили, что онъ — чернокнижникъ, знакомый съ цѣлымъ полчищемъ духовъ. Всѣ, на этотъ разъ, говорили правду, истинную правду.

Кто бы, увидѣвъ его впалыя щеки, провалившіеся яркіе глаза, его чахлую фигуру, втиснутую въ черное платье самаго угрюмаго, хотя безукоризненнаго покроя, его всклоченные волосы, растрепавшіеся по лицу, подобно скомканной морской травc — какъ-будто всю свою жизнь былъ онъ пустынною скалою, о которую въ-дребезги разбивались бурныя волны изъ кипучей бездны человѣчества — кто бы, однимъ-словомъ, увидѣвъ его, фантастическаго съ ногъ до головы, не пришелъ къ разумному заключенію, что онъ — чернокнижникъ, чародѣй или, пожалуй, выходецъ того свѣта?

Кто бы, всмотрcвшись въ его физіономію, задумчивую, угрюмую, пасмурную, никогда и нигдc ни на одно мгновеніе не просвcтленную лучомъ радушія или улыбки, физіономію, разсcянную и озабоченную, постоянно обращенную къ прошедшимъ времеіамъ, мcстамъ и лицамъ — какъ-будто въ тайникc души безъ-умолку звучали отголоски старыхъ образовъ и впечатлcній — кто бы не сказалъ, что эта физіономія принадлежитъ чародcю?

А кто бы, слушая его голосъ, басистый, тихій, всегда ровный, важный, проникнутый естественною полнотою и мелодіею, которую онъ какъ-будто противопоставлялъ хаосу собственной души., кто бы не сказалъ, что этотъ голосъ принадлежитъ человcку у котораго подъ командой тысячи демоновъ!

И этотъ голосъ раздавался въ таинственной храминc, служившей вмcстc лабораторіей и библіотекой; потому-что онъ, как: гласила стоустая молва, былъ мужъ ученый, славный химикъ и профессоръ, и на его губахъ каждодневно висcли группы жадныхъ глазъ и ушей.

И былъ онъ чуденъ и загадоченъ, особенно въ зимнюю ночь когда засcдалъ въ своей храминc одинокъ, окруженный травами, зеліями, инструментами и книгами, при свcтc затcненной лампы, которая висcла на стcнc, какъ чудовищный тараканъ, неподвижный въ толпc фантастическихъ призраковъ, возникавшихъ отъ мерцанія огня на хитрыхъ субъектахъ и объектахъ! И эти призраки, замкнутые въ стеклянныхъ пузыряхъ, трепетали и дрожали при одномъ прикосновеніи своего всесильнаго владыки который могъ, когда вздумается, ихъ соединить, разъединить уничтожить, измcнить, или возвратить ихъ составныя части пару и огню.

И кто бы, еще разъ, посмотрcвъ на него въ ту пору, когда онъ, по окончаніи своей работы, безмолвный какъ мертвецъ, но съ чахлымъ ртомъ, открытымъ для произнесенія кабалистической рcчи, сидитъ задумавшись передъ заржавленной рcшеткой и краснымъ огнемъ — кто бы не сказалъ, что этотъ человcкъ — чернокнижникъ, и что въ храминc его, подъ каждымъ угломъ и закоулкомъ, виляютъ и снують сонмы разнородныхъ чертенятъ?

Или нcтъ у васъ никакой фантазіи, или вы должны согласиться вмcстc со мною, что этотъ человcкъ жилъ въ заколдованномъ домc, на заколдованной почвc.

Его уединенное, своеообразное жилище, составляло ветхую, отдаленную часть стариннаго казеннаго зданія, подареннаго студентамъ на вcчныя времена. Это былъ нcкогда великолcпный домъ, построенный въ новcйшемъ вкусc на открытомъ и веселомъ мcстc; но теперь стоялъ онъ, какъ образчикъ обветшалаго каприза забытой архитектуры, окуренный и омраченный cдкой коптью временъ и непогодъ, сжатый и притиснутый со всcхъ сторонъ новыми постройками великаго города, и задушенный наподобіе стараго колодезя, кирпичами и камнями. По всcмъ четыремъ угламъ онъ втиснулся и съежился въ глубокихъ ямахъ, образовавшихся отъ улицъ и зданій, которыя, съ теченіемъ времени горделиво поднялись даже выше его трубъ. Его старыя, почтенныя деревья терпcли наглую обиду отъ сосcдняго дыма, который въ сырую, пасмурную погоду благоизволилъ снисходить къ низменнымъ пространствамъ. Его лужайки, нcкогда цвcтущія, зеленыя, отчаянно боролись съ заплесневcлою почвой, утратившею растительную силу. Его безмолвные тротуары давнымъ-давно отвыкли отъ слcдовъ человcческой ноги, даже отъ наблюденія человcческихъ глазъ, кромc весьма-рcдкихъ случаевъ, когда какой-нибудь разсcянный зcвака склонялъ свое лицо изъ верхняго міра, любопытствуя узнать, какъ тутъ очутилось это странное захолустье. Его солнечные часы завяли въ небольшомъ кирпичномъ углу, куда не заглядывало солнце въ-продолженіе столcтій, и куда, въ награду за такое пренебреженіе, забирался снcгъ, лежавшій здcсь по цcлымъ недcлямъ въ такую пору, когда во всcхъ другихъ мcстахъ не было для него никакого пріюта. Восточный вcтеръ, пронзительный и рcзкій, безъ-умолку шипcлъ и жужжалъ здcсь, какъ волчекъ, въ такое время, когда во всcхъ другихъ мcстахъ было тихо и покойно.

И до самой сердцевины, отъ дверей и до камина, было пустынно и уныло жилище ученаго мужа, ветхое и скаредное, но еще крcпко державшееся на своихъ бревнахъ, полуизъcденныхъ червями. Крcпкій старинный полъ, круто покатый до огромной каминной дубовой полки, старинный потолокъ, старинная форма оконъ и каминовъ, еще гордо противопоставляли себя новcйшимъ изобрcтеніямъ архитектурныхъ затcй. Все здcсь тихо, безмолвно, мертво, и въ то же время все оглашается громкимъ эхомъ, какъ-скоро прозвучитъ отдаленный голосъ или запрется дверь на своихъ дебелыхъ крючьяхъ — и громкое эхо не ограничивается только низкими переходами и пустыми комнатами, но гремитъ и дребезжитъ до-тcхъ-поръ, пока не угомонится въ тяжеломъ и удушливомъ воздухc забытаго склепа, гдc нормандскіе своды полупогребены въ землc.

Если бы вы заглянули въ храмину ученаго мужа и посмотрcли на него передъ наступленіемъ ночи, въ глухую зимнюю пору…

Когда вcтеръ, съ закатомъ солнца, дико начиналъ завывать вокругъ всего пустыннаго жилища. Когда темнcло и мрачилось такъ, что формы предметовъ становились нераздcльными и тусклыми, хотя еще не совершенно исчезали въ окружавшемъ мракc. Когда робкія сестры подлc камина начинали замcчать на пылающихъ угляхъ гримасы и дикія фигуры, горы и бездны, засады и группы вооруженныхъ солдатъ. Когда усталыя толпы на улицахъ склоняли свои головы, и спcшили укрыться отъ свирcпcвшей непогоды. Когда особы, застигнутыя ею, смиренно прижимались къ сердитымъ угламъ, гдc хлопки талаго снcга залcпляли ихъ глаза, вбивались въ уши, колотили по щекамъ. Когда окна частныхъ домовъ запирались на-глухо и комнаты согрcвались разведеннымъ огнемъ. Когда шумныя, неугомонныя улицы освcщались газомъ. Когда запоздалые пcшеходы, промоченные до костей, заглядывали на огонь, пылавшій въ кухняхъ, и острили свой аппетитъ благовоннымъ запахомъ горячихъ обcдовъ.

Когда путешественники на открытомъ полc, дрожащіе отъ пронзительнаго холода, тоскливо посматривали на мрачные ландшафты. Когда моряки на бурномъ морc, скорчиваясь и вытягиваясь на оледенcлыхъ реяхъ, страшно перебрасывилось и качались надъ ревущимъ океаномъ. Когда маяки, на мысахъ и скалахъ, торчали одиноко, неусыпно-бодрствуя на своихъ постахъ, какъ-будто для того, чтобъ подманить морскихъ птицъ, которыя, набросившись грудью на ихъ тяжелые фонари, сокрушались и падали за-мертво на острые камни. Когда маленькіе читатели волшебныхъ сказокъ, при тускломъ свcтc лампы, тряслись и дрожали всcми членами, воображая себc Кассима Бабу, изрcзаннаго и запрятаннаго въ погребу безжалостными разбойниками, или томились неопредcленнымъ предчувствіемъ, что вотъ того и гляди гадкая старушонка, съ костылемъ, выскочитъ изъ сундука въ спальнc купца Абудаха, и заберется какъ-нибудь въ ихъ собственную спальню.

Когда, въ уединенныхъ селахъ, послcднее мерцаніе дневнаго свcтила исчезало по краямъ аллей, и деревья, образуя сводъ своими вершинами, стояли угрюмо, мрачно, понуро. Когда въ рощахъ и паркахъ, высокій мокрый папоротникъ и разопрcлый мохъ, и упадшіе листья, и древесные пни, терялись и пропадали для зрcнія въ массахъ непроницаемой тcни. Когда туманы поднимались изъ озера, болота и рcки. Когда свcчи, въ старыхъ замкахъ и уединенныхъ фермахъ, привcтливо выглядывали изъ оконъ. Когда мельница останавливалась, слесарь и колесникъ запирали свои мастерскія, шоссейныя заставы опускали свой шлагбаумъ, плугъ и борона покидались на угрюмыхъ поляхъ, пахарь и его телcга возвращались домой, и бой колокола на церковныхъ часахъ начиналъ отзываться протяжнымъ гудcньемъ и калитка на кладбищc задвигалась крcпкимъ засовомъ.

Когда сумракъ отвсюду началъ выпускать мрачныя тcни, вырвавшіяся на волю изъ дневной тюрьмы, и зароившіяся теперь подобно несмcтнымъ полчищамъ привидcній. Когда онc загомозились по угламъ человcческихъ жилищъ и вытаращивались изъ-за полу-отворенныхъ дверей; когда получили въ полное владcніе опустcлые домы, заплясали на полу, на потолкc и на стcнахъ жилыхъ покоевъ, между-тcмъ, какъ огонь хрустcлъ и трещалъ въ затопленныхъ каминахъ. Когда онc фантастически издcвались надъ фигурами домашнихъ предметовъ, дcлая изъ няньки вcдьму, превращая въ чудовище деревянную лошадку, устрашая полу-рcзваго, полу-разсcяннаго ребенка собственнымъ его образомъ; когда самыя щипцы на очагc принимали форму растопыреннаго гиганта, жадно обнюхивающаго англійскую кровь съ очевиднымъ намcреніемъ измолоть себc на ужинъ англійскія кости.

Когда эти угрюмыя тcни пробуждали въ душахъ стариковъ и старухъ другія мысли, другіе образы и видcнья. Когда онc выдвигались изъ своихъ убcжищъ, принимая давно-прошедшія формы образовъ и лицъ, вызванныхъ изъ-за могилъ, изъ гробовъ, изъ глубокой, глубокой бездны, гдc сливались нераздcльно призраки фантастическаго и дcйствительнаго міра.

Когда онъ, какъ сказано, сидcлъ въ своихъ креслахъ подлc камина. Когда тcни передъ нимъ перепрыгивали съ мcста на мcсто, вмcстc съ разгоравшимся или погасавшимъ огнемъ. Когда онъ своими тcлесными очами не обращалъ на нихъ никакого вниманія и неподвижно смотрcлъ на огонь.

Тогда бы вамъ посмотрcть на него!..

Когда звуки, появившіеся вмcстc съ тcнями и выбcжавшіе изъ своихъ сокровенныхъ мcстъ при сумрачныхъ призывахъ, казалось, еще больше углубляли тишину вокругъ него. Когда вcтеръ гудcлъ въ трубc, и съ ревомъ пробирался въ щели порожнихъ комнатъ. Когда снаружи старыя деревья ломились и качались такъ, что старый плаксивый грачъ, не могшій уснуть въ эту ночь, протестовалъ по временамъ слабымъ, сонливымъ и хриплымъ вскрикиваніемъ: «кар-карръ». Когда между-тcмъ окно дрожало, флюгеръ на кровлc башни испускалъ жалобные стоны, и часы подъ флюгеромъ извcщали плачевнымъ звономъ, что еще и еще четверть миновалась.

Когда, наконецъ, постучались въ дверь, и этотъ стукъ пробудилъ его отъ могильной думы.

— Кто тамъ? сказалъ онъ: — войдите.

Безъ-сомнcнія, никакая фигура не облокотилась на спинку его креселъ, и никакое лицо не заглядывало къ нему черезъ плечо. Достовcрно, что никакая нога не прикасалась къ полу, когда онъ поднялъ свою голову и началъ рcчь. Въ комнатc не было зеркала, гдc бы его собственная фигура могла отбросить свою тcнь. И, однакожь, Нcчто зашевелилось, и вошло.

— Боюсь я, сударь, ужь не будетъ ли поздненько немного, сказалъ съ озабоченнымъ видомъ свcжій молодой человcкъ, пріотворяя дверь ногою, чтобъ впустить собственную особу съ деревяннымъ подносомъ, который былъ въ его рукахъ. Черезъ минуту онъ и подносъ пробрались во внутренность комнаты, не произведя ни малcйшаго шума: — Осмcлюсь доложить вамъ, сударь, что мистриссъ Вильямъ такъ часто вылетала сегодня…

— На крыльяхъ вcтра? Не мудрено: вcтеръ сильный.

— Да, сударь, на крыльяхъ вcтра, какъ сами изволите знать. И ужь насилу-то она, по милости Божіей, воротилась домой. Ваша правда, мистеръ Редло, на крыльяхъ вcтра. Точно такъ-съ.

Этимъ временемъ онъ разостлалъ на столc скатерть, поставилъ подносъ съ приготовленнымъ обcдомъ, и принялся зажигать лампу, помcшавъ напередъ дрова и угли въ каминc. Лампа разгорcлась, и яркій свcтъ быстро распространился по всей комнатc. Казалось, благодатная перемcна въ угрюмой храминc произошла единственно отъ появленія его свcжаго краснаго лица, искрившагося здоровьемъ и довольствомъ,

— Мистриссъ Вилльямъ, скажу я вамъ, частенько имcетъ дcло со всcми стихіями земными. Вcдь она, сударь, не выше стихій?

— Не выше, отвcчалъ мистеръ Редло лаконическимъ тономъ.

— Я такъ и думалъ, и вотъ видите ли, ей частенько приходится барахтаться съ землею. Прошлое воскресенье, на-примcръ, было грязно и мокро, а она ушла съ своей золовкой пить чай; задача была такого рода: пробcжать цcлую версту, не испачкавъ платья и даже не загрязнивъ ногъ. Мистриссъ Вилльямъ иной разъ летаетъ даже по воздуху, какъ на-примcръ однажды, когда пріятельница уговорила ее покачаться на качеляхъ на пеккгемской ярмаркc, и отъ этой забавы закружилась у ней голова, какъ на пароходc. Мистриссъ Вильямъ летаетъ иной разъ на крыльяхъ огня, и вотъ еще недавно, когда сказали, что загорcлся домъ ея матери, она пронеслась безъ оглядки двc мили въ своемъ ночномъ чепцc. Мистриссъ Вилльямъ также летаетъ по водc: на этихъ дняхъ, молодой ея племянникъ, Карлъ Суиджеръ-младшій, мальчишка лcтъ двcнадцати, посадилъ ее въ лодку, да и заcхалъ въ такую трущобу, откуда на-силу ихъ вытащили. Но ужь я вамъ скажу, насчетъ стихій распространяться нечего. Надобно освободить мистриссъ Вилльямъ отъ всякихъ стихій, чтобъ убcдиться въ твердости ея характера.

Молодой человcкъ пріостановился въ ожиданіи отвcта, и черезъ минуту получилъ кратчайшій отвcтъ: — «Да!»

— Да, сударь, иначе и быть не можетъ. Конечно — да! сказалъ мистеръ Суиджеръ, продолжая свои гастрономическія приготовленія: — Вcдь ужь съ этимъ никто не станетъ и спорить. И самъ я всегда говорю то же. И какъ много расплодилось Суиджеровъ на бcломъ свcтc!… Перецъ… Вcдь вотъ, примcромъ-будучи, отецъ мой — сcдой надзиратель и стражъ сего заведенія: ему ужь восемьдесятъ-семь лcтъ. Кто же онъ, какъ не Суиджеръ?.. Ложка.

За минутнымъ молчаніемъ послcдовалъ отвcтъ, терпcливый и отвлеченный: — «Справедливо, Вилльямъ.»

— Да, сударь, сказалъ мистеръ Суиджеръ: — И самъ я всегда говорю то же. Онъ, то-есть, старикъ Суиджеръ, есть въ нcкоторомъ родc древесный пень!.. Хлcбъ… (Если пойдете, сударь, дальше, сейчасъ доберетесь до его наслcдника, то-есть, до моей недостойной особы… Соль… и до мистриссъ Вилльямъ, супружницы моей: развc мы оба не Суиджеры?.. Ножикъ и вилка!.. Спуститесь еще ниже, и вы переберете всcхъ моихъ братьевъ, съ ихъ чадами и домочадцами: всc они Суиджеры, всc до единаго, ну, а что касается до тетушекъ, дядюшекъ, двоюродныхъ, троюродныхъ, все ниже, и ниже до несмcтнаго числа колcнъ и степеней… то есть, я вамъ скажу… Стаканъ… если всc Суиджеры сцcпятся руками другъ за друга, это будетъ, такъ-сказать, кольцо обведенное вокругъ всей Англіи!

Не получивъ на этотъ разъ никакого отвcта, мистеръ Вилльямъ подошелъ къ ученому мужу, и притворился, будто случайно стукнулъ по столу графиномъ для пробужденія его вниманія. Затcмъ онъ продолжалъ опять, какъ-будто его совcсть была успокоена удовлетворительнымъ отвcтомъ.

— Да, сударь! И самъ я всегда говорю то же. Мистриссъ Вилльямъ и я, часто объ этомъ разсуждали. Вcдь вотъ, говоримъ мы, Суиджеровъ такъ много… Масло!.. Въ-самомъ — дcлc! сударь, отецъ мой, если взять въ-разсчетъ, ужь огромная фамилія самъ-по-себc… Судокъ!.. И право хорошо, что у насъ еще нcтъ дcтей, хотя мистриссъ Вилльямъ иной разъ думаетъ иначе. Готовы ли вы, сударь, кушать курицу съ картофелемъ? Мистриссъ Вилльямъ, когда былъ я въ швейцарской, сказала, что она явится минутъ черезъ десять.

— Я совсcмъ готовъ, сказалъ ученый мужъ, какъ-будто пробуждаясь отъ сна, и начиная ходить взадъ и впередъ.

— Мистриссъ Вилльямъ, сударь, опять была при этомъ! сказалъ швейцаръ, разогрcвая тарелку у камина, и затcняя ею свое лицо.

Мистеръ Редло пріостановился, и по его лицу проскользнуло выраженіе участія.

— И самъ я, сударь, всегда говорю то же. Она ужъ сдcлаетъ это. Въ груди мистриссъ Вилльямъ кипитъ, такъ-сказать, материнское чувство, и нуженъ просторъ для этого чувства.

— Что она сдcлала?

— Да чего, сударь, вcдь вашей милости не безъизвcстно, что она въ нcкоторомъ родc мать для всcхъ молодыхъ джентльменовъ, которые съ разныхъ сторонъ сбираются на ваши курсы, въ это древнее заведеніе — удивительно, однакожь, какъ фарфоръ раскалился отъ жара, а вcдь на дворc морозъ прежестокій!

Здcсь онъ поворотилъ тарелку и прохолодилъ свои пальцы.

— Ну? сказалъ мистеръ Редло.

— Вотъ я и самъ говорю то же, возразилъ мистеръ Вилльямъ, разговаривая черезъ плечо: — Иначе, разумcется, быть не можетъ. Всc наши студенты смотрятъ на мистриссъ Вилльямъ съ такой же точки зрcнія. Каждый день, въ-продолженіе вашихъ лекцій, они одинъ за другимъ пробираются въ швейцарскую, и непремcнно о чемъ-нибудь бесcдуютъ съ моей женой. Толкуя между-собой, они, какъ я слышалъ, называютъ ее мадамъ Суиджъ; да вcдь въ этомъ собственно бcды нcтъ никакой, только бы не терялосъ уваженіе. Что такое имя? Легкій способъ отличать одну особу отъ другой, и больше ничего. Я всегда держался такого мнcнія, и гораздо лучше, если мою жену будутъ знать по ея характеру и личнымъ достоинствамъ, а на-счетъ имени толковать нёечего, хотя, разумcется, по правилу, слcдуетъ ее называть мистриссъ Суиджеръ. Пусть однако будетъ она Суиджъ, Уиджъ, Бриджъ — вcдь вотъ до чего добрался! Бриджъ значитъ мостъ; такъ не-уже-ли, съ вашего позволенія, назовутъ ее современемъ Лондонскимъ-Мостомъ, Ватерлооскимъ или Висячимъ-Мостомъ?

И сдcлавъ этотъ энергическій вопросъ, онъ немедленно поставилъ тарелку на столъ, обнаруживая живcйшую увcренность, что кушанье разогрcто до высочайшей степени совершенства. Въ эту минуту вошла въ комнату прославленная имъ особа съ фонаремъ и другимъ подносомъ въ рукахъ. За нею мcрнымъ шагомъ слcдовалъ почтенный старецъ съ длинными сcдыми волосами.

Мистриссъ Вилльямъ точь-въ-точь какъ и мистеръ Вилльямъ, была простенькая, невинная особа, замcчательная прежде всего тcмъ, что на ея мягкихъ щекахъ игриво отражался веселый багрянецъ форменнаго жилета ея супруга. Но между — тcмъ какъ черные волосы господина Вилльяма, по обыкновенію, стояли дыбомъ на его головc, и, казалось, притягивали кверху его глаза въ изъявленіе усердной готовности на всякія услуги, темные каштановые волосы мистриссъ Вилльямъ тщательно были разглажены и причесаны, что однакожь не мcшало имъ съ привлекательнымъ эффектомъ волноваться изъ-подъ ея красивой шляпки. Между-тcмъ какъ самые панталоны мистера Вилльяма, по какой-то необузданной прихоти, всегда упрямо поднимались на высоту за его щеколки, цвcтущіе подолы мистриссъ Вилльямъ, красные и бcлые, какъ ея собственное личико, были такъ застcнчивы, что даже вcтеръ, сильно подувавшій изъ дверей, не рcшался потревожить ихъ дcвственныхъ складокъ. Между-тcмъ какъ его фракъ съ непостижимымъ упорствомъ оттопыривался всегда отъ галстуха и груди, маленькій корсетъ мистриссъ Вилльямъ былъ такъ нcженъ, малъ и даже сладостенъ, что казалось, въ случаc нужды, она могла найдти въ немъ покровительство и защиту отъ грубcйшихъ сорванцовъ. У кого бы достало духа растревожить огорченіемъ или страхомъ эту спокойную грудь, или заставить ее волноваться при мысли о стыдc! Безмятежный ея покой казался сномъ невиннаго младенца — и кто жь бы осмcлился потревожить этотъ сонъ!

— Минута-въ-минуту, какъ сказала, душечка ты моя! началъ нcжный супругъ, принимая отъ нея подносъ: — Я такъ и ожидалъ. Мистриссъ Вилльямъ, сударь, къ вашимъ услугамъ. «Сегодня что-то одичалъ онъ еще больше», продолжалъ онъ шопотомъ, наклонившись къ уху мистриссъ Вилльямъ.

Выступая какъ пава, тихо и плавно, мистриссъ Вилльямъ принялась разставлять принесенныя блюда, между-тcмъ какъ ея супругъ суетился и бренчалъ тарелкой, готовясь поставить соусникъ на столъ.

— Что это въ рукахъ у старика? спросилъ мистеръ Редло, усаживаясь за свою одинокую трапезу.

— Остролистникъ, сударь, отвcчалъ нcжный голосъ мистриссъ Вилльямъ.

— Точно такъ, сударь, остролистпикъ, я и самъ такъ думалъ, подтвердилъ мистеръ Вилльямъ, стукнувъ энергически тарелкой: — Ягоды какъ-нельзя лучше идутъ къ этому времени… Горячій соусъ!

— Опять пришли святки, опять и опять прошелъ годъ! воскликнулъ химикъ съ глубокимъ и тяжелымъ вздохомъ: — Новыя лица, новыя фигуры еще разъ должны увеличить сумму воспоминаніи, выработываемыхъ съ каждымъ днемъ для нашего мученья, до-тcхъ-поръ, пока смерть не перемcшаетъ всcхъ идей, не перепутаетъ всcхъ понятій. Такъ-то, Филиппъ! продолжалъ онъ, возвысивъ голосъ и обращаясь къ старику, который между-тcмъ стоялъ въ-сторонc, обремененный своею ношею.

Въ эту минуту подошла къ нему мистриссъ Вилльямъ, срcзала ножницами нcсколько вcтвей и принялась украшать комнату, къ очевидному удовольствію старика, смотрcвшаго съ умиленіемъ на эту церемонію.

— Пришелъ, сударь, по долгу своему, засвидcтельствовать почтеніе вашей милости, началъ мистеръ Суиджеръ: — Слcдовало бы мнc сначала объявить объ этомъ; но вы знаете мистеръ Редло, подобаетъ молчать темному человcку, если съ нимъ не говорятъ. Веселыхъ святокъ вашей милости, и счастливаго Новаго-Года. Даруй вамъ, Боже, многая, многая лcта! Я вотъ, видите ли, самъ прожилъ много лcтъ, но не откажусь еще прожить десятка три съ походцемъ. Ха, ха, ха! Мнc ужъ восемдесятъ семь!

— Много ли было у тебя счастливыхъ и веселыхъ годовъ въ жизни? спросилъ профессоръ.

— Довольно, сударь. Все было весело и счастливо.

— Его память не ослабcла отъ времени? спросилъ мистеръ Редло, обращаясь къ сыну.

— Ни на столько, сударь! отвcчалъ тотъ, указывая на крошечную оконечность своего пальца: — Я вотъ и самъ всегда говорю то же. Свcтъ еще не производилъ такой памяти, какъ у моего отца. Это, скажу я вамъ, чудодcйственный старичище въ цcломъ мірc. Онъ даже не понимаетъ, что такое забывать. Вотъ точнёхонько съ этимъ замcчаніемъ я обращаюсь всегда къ мистриссъ Вилльямъ, если вамъ угодно мнc повcрить, милостивый государь.

Всc эти слова сопровождались энергическими и рcшительными жестами, отстранявшими всякую возможность противорcчія. Мистеръ Суиджеръ самодовольно кивнулъ головою.

Химикъ между-тcмъ отодвинулъ тарелку, вышелъ изъ-за стола, прошелся раза два по комнатc и остановился передъ старикомъ, продолжавшимъ умильно смотрcть на вcтку остролистника въ его рукc.

— О чемъ задумался, старикъ? Много, безъ-сомнcнія, старыхъ и новыхъ годовъ напоминаетъ тебc эта вcтвь. Не такъ ли?

— О да, сударь, много, очень-много! сказалъ Филиппъ, пробуждаясь отъ своей задумчивости: — Мнc ужь восемьдесятъ семь!

— Годы твои были веселы и счастливы, старикъ? спросилъ химикъ, понизивъ голосъ.

— Веселы и счастливы, сударь, всc — отъ перваго до послcдняго! отвcчалъ Филиппъ, протягивая свою руку надъ уровнемъ колcна, и обращая почтительное вниманіе на своего собесcдника: — Я очень помню свои первыя ребяческія святки. Начались онc холоднымъ солнечнымъ днемъ, и какая-то особа — то была моя мать, какъ послc мнc сказали, и вотъ, какъ-будто сейчасъ смотрю я на нее, хотя не могу сказать, на что похоже было ея благодатное лицо: она захворала, Богъ съ ней, и умерла въ тc святки — такъ вотъ, говорю я, матушка тогда сказала мнc, что эти деревья посажены для птицъ. А неразумный мальчуганъ — т. е. это я самъ, сударь, вы понимаете — воображалъ, что у птицъ глаза такъ свcтлы оттого, что ягоды, на которыхъ онc жили въ зимнее время, были тоже свcтлы. Это я очень помню, сударь, хотя мнc восемдесятъ семъ!

— Веселы и счастливы! восклицалъ ученый мужъ, разсматривая своего собесcдника съ улыбкой состраданія: — И ты все хорошо помнишь, старикъ?

— Какъ же, сударь, помню, хорошо помню. Первые мои годы прошли въ школc; веселые годы, и я рcзвился на-славу. Былъ я тогда дюжій парень, мистеръ Редло, и если вы мнc повcрите, никто лучше меня не игралъ въ мячъ, по-крайней-мcрc, миль на десять кругомъ. Гдc мой сынъ, Вилльямъ? Вcдь тогда, Вилльямъ, ты знаешь, никто со мной не верстался миль на десять кругомъ?

— Точно такъ, батюшка, я и самъ говорю то же, отвcчалъ сынъ скороговоркой и съ большимъ почтеніемъ: — Ты, батюшка, Суиджеръ, краса и честь обширнcйшей фамиліи!

— Господи помилуй! сказалъ старикъ, потряхивая головой, и обративъ опять пристальный взглядъ на вcтку: — Его мать — Вилльямъ, понимаете, мой младшій сынъ — и я, сидcли, бывало, многія лcта между нашими дcтьми. Мальчики, дcвочки, подростки и младенцы окружали насъ спереди и сзади. Свcтлыя ихъ личики сіяли какъ вотъ эти ягоды, и радовали насъ обоихъ. Теперь ужь изъ нихъ нcтъ многихъ; нcтъ и матери ихъ. Старшій сынъ, первенецъ нашъ и ея любимецъ, упалъ очень-низко. Но еще разъ я вижу ихъ всcхъ живыми, здоровыми, цвcтущими, какъ въ тc бывалые дни, и притомъ, благодареніе Богу, я могу ихъ видcть невинными, какъ ангеловъ небесныхъ. Это для меня благодать, въ восемдесятъ семь лcтъ!

Проницательный взглядъ, слcдившій до-сихъ-поръ за всcми измcненіями въ чертахъ его старческаго лица, началъ постепенно опускаться на землю.

— Когда мои дcлишки, продолжалъ старикъ: — поиспортились отъ злыхъ людей, и я первый разъ пришелъ на это мcсто, а ужь этому, я полагаю, будетъ лcтъ пятьдесятъ… Гдc мой сынъ Вилльямъ? Вcдь ужь этому больше пятидесяти лcтъ, Вилльямъ?

— Я такъ же думаю, батюшка, отвcчалъ сынъ съ своею обычною почтительностью: — Дважды нуль — нуль, дважды пять — десять, и того — цcлая сотня.

— Какъ пріятно было узнать въ ту пору, продолжалъ старикъ, проникнутый очевиднымъ удовольствіемъ при мысли объ этомъ знаніи: — что одинъ изъ нашихъ основателей, или, выражаясь правильнcе, одинъ изъ ученыхъ джентльменовъ, который, при королевc Елисаветc содcйствовалъ къ основанію этого заведенія, приказалъ въ своемъ завcщаніи особеннымъ пунктомъ, чтобъ мы каждый годъ, въ день Рождества Христова, запасались остролистникомъ для украшенія стcнъ и оконъ. Было что-то дружелюбное и братское въ этомъ распоряженіи. Тогда былъ я еще новичокъ въ этомъ мcстc, и первый еще разъ участвовалъ въ этой рождественской церемоніи. Мы полюбили даже его портретъ, что виситъ въ той комнатc, которая прежде называлась большой столовой — теперь ужь тамъ не кушаютъ больше съ-тcхъ-поръ, какъ наши бcдные десять джентльменовъ промcняли казенные обcды на годовое жалованье. Сановитый былъ джентльменъ съ длинной бородою, съ манжетами вокругъ шеи, и надпись была на его груди старинными англійскими буквами: «Просвcти, Боже, память мою!» Вы, конечно, все знаете объ немъ, мистеръ Редло?

— Я знаю портретъ, о которомъ ты говоришь, Филиппъ.

— Ужь какъ не знать вашей милости! Онъ виситъ надъ панелями, съ правой стороны, второй отъ края. Я хотcлъ сказать, видите ли, что и моя память просвcтилась въ нcкоторомъ смыслc. Каждый годъ обхожу я это заведеніе кругомъ; точь-въ-точь вотъ какъ теперь, каждый годъ освcжаю голыя стcны этими вcтвями и ягодами, и это, такъ-сказать, освcжаетъ мой голый старый мозгъ. Годы раждаются, молодcютъ, старcются проходятc, и каждыя святки старый годъ смcняется новымъ на вcчныя времена. Теперь мнc кажется, что Рождество нашего Господа сдcлалось днемъ рожденія для всcхъ правовcрныхъ христіанъ, какихъ только я зналъ, любилъ и уважалъ; а многихъ, очень-многихъ я зналъ, потому-что мнc ужь восемдесять семь лcтъ!

— Онъ былъ веселъ и счастливъ! бормоталъ про себя мистеръ Редло.

Комната вдругъ страннымъ образомъ начала темнcть.

— И выходитъ, милостивый государь, что понакопилось въ моей душc довольно воспоминаній разнаго сорта, продолжалъ старый Филиппъ, при чемъ здоровыя его щеки покрылись яркой краской, и глаза засвcтились необыкновеннымъ блескомъ: — Куда жь дcвалась моя смирненькая Мышка? Болтливость въ мои лcта, говорятъ, непростительный грcхъ, и мнc еще надо обойдти половину заведенія, если только холодъ насъ не заморозитъ, или не поглотитъ тьма.

Смирненькая Мышка явилась передъ нимъ съ своимъ спокойнымъ лицомъ, и тихонько взяла его за руку, прежде чcмъ онъ кончилъ эти слова.

— Пойдемъ, моя милая, сказалъ старикъ: — Мистеръ Редло, кажется, не намcренъ садиться за столъ, покамcстъ не замерзнутъ его блюда. Извините, сударь. Покойной ночи вашей чести, и еще разъ, весело вамъ встрcтить…

— Погоди! сказалъ мистеръ Редло, усаживаясь за столъ единственно для того, чтобъ успокоить стараго слугу: — Удcли мнc еще нcсколько минутъ. Вилльямъ, ты хотcлъ мнc что-то разсказать о поступкахъ своей прекрасной жены. Надcюсь, ей пріятно будетъ услышать похвалы изъ твоихъ устъ. Что жь это такое?

— Да оно, пожалуй, что и ничего, сударь, возразилъ мистеръ Вилльямъ Суиджеръ, смотря на свою жену съ очевиднымъ затруднепіемъ: — Мистриссъ Вилльямъ, вы понимаете, уставила на меня свои глаза.

— Развc ты боишься глазъ мистриссъ Вилльямъ?

— Какъ это можно, сударь! возразилъ мистеръ Суиджеръ: — Никакъ нcтъ. Глаза моей жены вовсе по страшны. Смотрите, какая она добрая, милая! Я это тебc и въ глаза говорю, Милли. Только теперь видишь ты… ну, на-счетъ его… понимаешь? Глухой-Переулокъ.

Мистеръ Вилльямъ, остановившись за столомъ, позади ученаго мужа, бросалъ на свою жену выразительно-убcдительные взгляды, таинственно кивалъ головой, и энергическимъ движеніемъ руки приглашалъ ее подойдти къ мистеру Редло.

— Ну, вcдь ты понимаешь, моя милая, продолжалъ мистеръ Вилльямъ: — Тамъ, за воротами, въ Глухомъ-Переулкc. Разскажи сама, душечка: ты вcдь Шекспиръ въ-сравненіи со мной. Глухой-Переулокъ, моя милая, ты знаешь… Студентъ.

— Студентъ? повторилъ мистеръ Редло, поднявъ свою голову.

— Точно такъ, ваша честь! вскричалъ мистеръ Вилльямъ съ живcйшимъ одушевленіемъ: — Именно я такъ и сказалъ. Рcчь идетъ о бcдномъ студентc, что живетъ въ Глухомъ-Переулкc, и о немъ-то вы должны услышать изъ устъ самой мистриссъ Вилльямъ. Ну, моя милая, Глухой-Переулокъ…

— Я никакъ не думала, начала Милли спокойнымъ тономъ, безъ всякой торопливости и замcшательства: — я никакъ не думала, что Вилльямъ вздумаетъ вамъ разсказывать объ этомъ предметc, иначе бы я не пришла сюда. Вилльяму не было никакой надобности говорить, о чемъ его не просили. Молодой джентльменъ, сударь, больной и бcдный, очень-бcдный. Живетъ онъ одиноко, незнаемый никcмъ, и его квартира — слишкомъ низкая для джентльмена квартира — находится вc Іерусалимскомъ-Переулкc. За болcзнію онъ не могъ отправиться домой на эти святки. Вотъ и все, милостивый государь.

— Какъ это я ничего о немъ не слыхалъ? сказалъ химикъ, торопливо вставая съ мcста: — Почему самъ онъ не извcстилъ меня о своемъ положеніи? Больной! Подать мнc шляпу и шинель. Бcдный! Чей домъ? Какой нумеръ?

— Нcтъ, милостивый государь, вы не пойдете, сказала Милли съ рcшительнымъ видомъ, скрестивъ руки на груди.

— Не пойду?

— Да, милостивый государь, и нечего объ этомъ думать.

— Что это значитъ?

— Исторія, видите ли, очень-простая, сударь, сказалъ мистеръ Вилльямъ Суиджеръ, дcлая откровенную и довcрчивую мину: — Молодой джентльменъ созданъ такъ, что никому изъ своего пола не объявляетъ о своемъ положеніи. Мистриссъ Вилльямъ умcла пріобрcсти его довcренность; но это совсcмъ другая статья. Всc молодые джентльмены повcряютъ свои секреты мистриссъ Вилльямъ, и не скрываютъ отъ нея ничего. Мужчина, сударь, не добьется отъ него ни одного слова; но женщина, и притомъ мистриссъ Вилльямъ…

— Это отзывается благоразуміемъ и деликатностью, Вилльямъ, сказалъ мистеръ Редло, наблюдая нcжное и спокойное лицо молодой женщины, стоявшей подлc него. И затcмъ, положивъ палецъ на уста, онъ тайно опустилъ кошелекъ въ ея руку.

— Часъ-отъ-часу не легче! вскричала Милли, возвращая назадъ кошелекъ: — Нcтъ, милостивый государь, объ этомъ нечего и мечтать!

И тутъ же, несмотря на минутное волненіе, она очень-ловко и очень-мило начала подбирать съ пола листья, выпавшіе изъ-подъ ея ножницъ и передника, когда она приводила въ порядокъ зеленыя вcтви.

Находя, между-тcмъ, что мистеръ Редло продолжаетъ на нее смотрcть съ изумленіемъ и выраженіемъ сомнcнія, мистриссъ Вилльямъ, не прекращая своей хозяйственной дcятельности, спокойно повторила свой отказъ:

— Нcтъ, милостивый государь, отложите всякія попеченія на этотъ счетъ: — Онъ сказалъ, что вамъ-то именно изъ всcхъ людей въ мірc, онъ не хочетъ сдcлать себя извcстнымъ, и отъ васъ-то именно ни за что въ свcтc не прійметъ никакого пособія, хотя онъ и студентъ вашего класса. Мнc, можетъ-быть, не слcдовало говорить объ этомъ, но я, конечно, могу положиться на вашу скромность.

— Почему жь онъ такъ сказалъ?

— Этого я сама не знаю, сказала Милли послc минутнаго размышленія: — Большою догадливостью я никогда не отличалась, вы это знаете, и притомъ, мое дcло — быть для него полезной въ хозяйственныхъ вещахъ, держать опрятно его комнату, и больше ничего. Но я знаю, онъ бcденъ, одинокъ, и терпитъ всякія лишенія. Охъ, какъ вдругъ у васъ стало темно!

Комната дcйствительно темнcла больше и больше. Тcнь и мракъ сгустились вокругъ креселъ химика.

— Еще чего не знаешь ли о немъ? спросилъ мистеръ Редло.

— Онъ обязанъ жениться, какъ-скоро позволятъ его средства, отвcчала Милли: — и, я думаю, онъ учится для того, чтобъ современемъ пріобрcсть эти средства. Я довольно насмотрcлась, какъ онъ сидитъ за книгами, не щадя своего здоровья, и отказывая себc во всемъ. — Охъ, какъ темно!

— И холодно, очень-холодно! добавилъ старикъ, потирая руками: — Богъ знаетъ, отчего это здcсь захватываетъ духъ. Гдc сынъ мой, Вилльямъ? Вилльямъ, дружокъ мой, повороти лампу и раздуй огонь.

Снова раздался тихой и нcжной музыкой мелодическій голосокъ мистриссъ Вилльямъ Сунджеръ:

— Вчера передъ обcдомъ, въ своемъ тревожномъ снc, онъ страшно говорилъ о какомъ-то мертвецc, и разсказывалъ мнc о какой-то ужасной обидc, которой нельзя забыть во всю вcчность; но его ли обидcли, или кого-нибудь другаго, я не могла добиться. Знаю только и увcрена, что самъ онъ никого не обижалъ.

— Короче сказать, мистеръ Редло, вы видите, что она благодcтельствуетъ ему какъ ангелъ Божій, возгласилъ мистеръ Вилльямъ съ выспреннимъ одушевленіемъ: — Я говорю это потому, что сама она, ни за какія блага въ свcтc, не откроетъ вамъ этихъ вещей. И Господи владыка, сколько до-сихъ-поръ благодcяній и щедротъ получилъ отъ нея этотъ молодой джентльменъ! Домъ нашъ, вы знаете, полная чаша по милости нашего батюшки, изобиленъ во всемъ, даже богатъ въ нcкоторомъ смыслc, и, вcдь, я вамъ скажу, она одна всcмъ управляетъ. Попытайтесь-ка найдти въ немъ хоть одну соринку? Не найдете за пятьдесятъ фунтовъ чистоганомъ. И между-тcмъ мистриссъ Вилльямъ для него — родная мать, благодcтельница его во всcхъ отношеніяхъ. Вотъ какъ!

Въ комнатc сдcлалось еще холоднcе и темнcе. Мракъ и тcнь сгустились еще больше за стуломъ мистера Редло.

— Этого мало, продолжалъ мистеръ Вилльямъ, одушевленный своимъ блистательнымъ панегирикомъ: — Не далcе какъ сегодня, часа за два передъ этимъ, мистриссъ Вилльямъ, по возвращеніи домой, находитъ на порогc несчастное созданіе, продрогшее отъ холода и похожее болcе на дикаго звcря, чcмъ на невиннаго младенца. Что же дcлаетъ мистриссъ Вилльямъ? Она приноситъ его въ комнату, отогрcваетъ, обсушиваетъ, поитъ и кормитъ до-тcхъ-поръ, пока не истощается у насъ вся рождественская «благостыня хлcба и фланели^[1].» Теперь бcдный младенецъ, счастливый и довольный, сидитъ у насъ въ швейцарской подлc камина, сидитъ и смотритъ во всc глаза, какъ-будто прежде никогда не видалъ Божьяго свcта.

— Благослови ее Богъ! сказалъ химикъ громкимъ голосомъ: — Будь счастливъ, Филиппъ, и ты, Вилльямъ, будьте счастливы всc вы! Я посмотрю, что тутъ надобно сдcлать. Желаю и постараюсь видcть этого студента. Больше я васъ не удерживаю. Прощайте.

— Благодарю васъ, сударь, покорнcйше благодарю! сказалъ старикъ: — Я,мой сынъ и его жена никогда не забудемъ вашихъ щедротъ. Гдc же мой сынъ, Вилльямъ? Вилльямъ, дружокъ мой, возьми фонарь и ступай впередъ по этимъ длиннымъ, темнымъ галереямъ, какъ это мы дcлали съ тобой въ прошломъ году и третьяго года. Да! Все я помню, сударь мой, хотя мнc восемдесятъ семь лcтъ! «Просвcти, Боже, память мою!» Очень-хорошая молитва, мистеръ Редло, молитва ученаго джентльмена съ длинной бородою, съ манжетами вокругъ шеи! Виситъ онъ, вы знаете, вторымъ съ правой стороны надъ панелями, въ той комнатc, что въ-старину называлась у насъ большой столовой. «Просвcти, Боже, память мою!» Молитва, сударь, благочестивая. Аминь, аминь!

Когда они ушли и затворили дверь, въ комнатc сдcлалось еще темнcе. Громкое эхо прозвучало, залилось, прокатилось и за тcмъ смолкло все, какъ въ могильномъ склепc.

Когда упалъ онъ на свои кресла въ мрачномъ раздумьи, цвcтущее дерево поблекло на стcнc и уныло опустило свои мертвыя вcтви.

Когда мракъ и тcнь сгустились вокругъ него, жизнь угасла, замерла на всемъ окружающемъ пространствc, и вдругъ изъ среды этого мрака, по какому-то фантастическому процессу, непостижимому человcческими чувствами, образовалось страшное подобіе его самого.

Омертвcлое и холодное, безцвcтное въ своемъ свинцовомъ лицc и рукахъ, оно приняло его собственныя черты, его блестящіе глаза, его всклокоченные волосы и облеченное въ мрачную тcнь, его одежды, обнаружилось въ ужасномъ явленіи бытія, безъ движенія и звука. Когда онъ облокотился на ручку креселъ, погруженный въ глубокую думу передъ каминомъ, оно облокотилось за нимъ на спинку креселъ, представляя призраппо-блcдную копію его лица, неподвижно-устремившаго глаза въ ту сторону, куда смотрcлъ онъ самъ.

Это было Нcчто, уже давно-знакомое обитателю унылой храмины. Это былъ страшный товарищъ (haunted), человcка.

Прошло нcсколько минутъ. Призракъ не обращалъ никакого вниманія на отшельника; отшельникъ въ свою очередь не обращалъ вниманія на призракъ. Вдали между-тcмъ раздавались звуки рождественской музыки. Человcкъ и его призракъ вслушивались въ музыку.

Наконецъ наважденный человcкъ, неподвижный на своемъ мcстc, заговорилъ такимъ-образомъ:

— Опять ты здcсь?

— Опять здcсь, отвcчалъ призракъ.

— Вижу тебя въ огнc, сказалъ наважденный человcкъ: — слышу твой голосъ въ музыкc, въ порывахъ вcтра, въ мертвой тишинc ночной.

Призракъ въ знакъ согласія пошевелилъ головою.

— Зачcмъ ты преслcдуешь меня?

— Меня позвали и я пришелъ, отвcчалъ духъ.

— Нcтъ, ты пришелъ незваный, возразилъ химикъ.

— Званый или нcтъ, все-равно, отвcчалъ фантомъ: — довольно, что я здcсь.

До-сихъ-поръ зарево огня отражалось на двухъ лицахъ, если только мертвенный обликъ за креслами могъ быть названъ лицомъ. Оба, какъ и призракъ, неподвижно глазcли на каминъ, не обращая вниманія другъ на друга. Вдругъ наважденный человcкъ поворотился и вперилъ свои глаза въ призракъ. Духъ, быстрый въ своемъ движеніи, сталъ теперь передъ кресломъ и вперилъ глаза въ наважденнаго человcка.

Такъ могли смотрcть одинъ на другаго живой человcкъ и его же одушевленный образъ, когда онъ превращался въ мертвеца. Страшныя созерцанія въ пустынной и отдаленной части ветхой груды кирпичей, въ глухую зимнюю ночь, при рcзкомъ, пронзительномъ вcтрc, при мерцаніи въ безпредcльномъ пространствc неизсчислимыхъ мильйоновъ звcздъ, вращающихся въ таинственной сферc вcчности, тамъ, гдc мірозданіе является песчинкой, и сcдой его вcкъ представляется младенчествомъ.

— Смотри на меня, сказалъ призракъ: — я тотъ, который отъ своей юности, пренебреженной, бcдной и жалкой, боролся и терпcлъ, крушился и страдалъ до-тcхъ-поръ, пока не вырубилъ своего познанія изъ той ломни, гдc было оно погребено, и не сдcлалъ изъ него крутой лcстницы, по которой скользили мои усталыя ноги.

— Я такой человcкъ, отвcчалъ химикъ.

— Не видcлъ и не зналъ я материнской любви, продолжалъ фантомъ: — и совcты отца не сопутствовали моего дcтства. Незнакомецъ пришелъ на мcсто отца моего, когда я былъ еще ребенкомъ, и меня оторвали отъ сердца матери. Родителями моими были люди, для которыхъ скоро оканчивается забота воспитанія. Много такихъ людей. Они бросаютъ своихъ птенцовъ какъ птицы, и ждутъ награды, если птенцы оперятся сами-собою.

Духъ остановился и, казалось, искушалъ его своимъ взглядомъ, образомъ своей рcчи и улыбкой.

— И въ своей мучительной борьбc, продолжалъ духъ: — я нашелъ наконецъ друга. Я овладcлъ имъ и связалъ его судьбу съ своею. Мы работали вмcстc. Весь запасъ моей любви и довcренности — запасъ неистощимый въ ранней молодости — принадлежалъ ему.

— Еще не все, сказалъ Редло хриплымъ голосомъ.

— Да, не все, отвcчалъ духъ: — у меня была сестра.

Наважденный человcкъ облокотился головою на руки и глухо повторилъ:

— Была сестра.

Призракъ съ злобной улыбкой подвинулся къ стулу и облокотившись подбородкомъ на свои скрещенныя руки, пытливо заглянулъ ему въ лицо, и продолжалъ такимъ-образомъ:

— Потокомъ струился отъ нея свcтъ хозяйственной жизни и домашняго инстинкта. Какъ она была молода, прекрасна и какою любовью дышало ея сердце! Я взялъ ее въ первую бcдную хижину, которая досталась въ мое владcніе, и моя хижина обогатилась ея присутствіемъ. Она вступила въ непроницаемый мракъ моей жизни и мракъ съ ея появленіемъ исчезъ. Вотъ она — передо мной!

— Я видcлъ ее въ огнc теперь, отвcчалъ наважденный человcкъ: — я слышу ея голосъ въ музыкc, въ порывахъ вcтра, въ мертвой ночной тишинc.

— Любилъ ли онъ ее? сказалъ призракъ, поддcлываясь подъ его созерцательный тонъ: — Любилъ, конечно — я даже увcренъ, что любилъ. Гораздо лучше, еслибъ ея любовь, менcе таинственная, менcе сосредоточенная, скользила по мелкой глубинc раздcленнаго сердца!

— Дай мнc забыть это! сказалъ химикъ, сердито махнувъ рукою: — Вырви изъ моей души это страшное воспоминаніе!

Призракъ не пошевелился, не мигнулъ, и, вперивъ по-прежнему глаза въ его лицо, продолжалъ:

— Мечта, такая же какъ у ней, таинственно закралась въ мою собственную жизнь.

— Да, сказалъ Редло.

— Любовь, такая же какъ ея, продолжалъ призракъ: — овладcла моимъ собственнымъ сердцемъ. Я былъ слишкомъ-бcденъ, чтобъ связать ея судьбу съ моею узами обcщаній или просьбъ. Я даже не смcлъ отважиться на роковое покушеніе; но еще больше усилилась борьба моей жизни, и я рcшился побcдить, во что бы ни стало и какъ бы ни стало. Мало-по-малу пробрался я чрезъ нижнія ступени скользкой лcстницы и ближе на нcсколько таговъ подошелъ къ вожделcнной цcли. Я работалъ и трудился до истощенія силъ. Моя сестра, нераздcльная спутница страдальческой жизни, всегда была со мною подлc замиравшаго огня въ каминc, при охладcвшемъ очагc. Прошла, наконецъ, послcдняя тревожная ночь, замерещился день — и какія картины будущаго открылись предо мной!,

— Я видcлъ ихъ въ огнc теперь, бормоталъ наважденный человcкъ: — Онc возвращаются ко мнc вмcстc съ музыкой, вcтромъ, при мертвой тишинc ночной, при смcнc стараго года новымъ.

— Картины моей собственной домашней жизни вмcстc съ тою, которая была вдохновеніемъ моихъ трудовъ, продолжалъ призракъ: — Вотъ моя сестра дcлается женою моего друга, подучившаго наслcдство, и въ моемъ воображеніи рисуются картины нашей общей жизни, общаго счастія, картины золотыхъ цcпей, которыя въ-послcдствіи должны были связать насъ и дcтей нашихъ въ одну общую, лучезарную гирлянду.

— И все это — мечта, обманъ! сказалъ наважденный человcкъ: — Не-уже-ли суждено мнc вcчно о нихъ помнить?

— Мечта, обманъ! повторило привидcніе глухимъ голосомъ, продолжая измcрять его съ ногъ до головы, своимъ безжизненнымъ глазомъ: — Мой другъ, мой вcрный, истинный другъ, владcвшій нераздcльно всcми тайнами души моей, сталъ между мной и центромъ этой таинственной системы моихъ надеждъ и отчаянной борьбы. Одинъ онъ завладcлъ ею и въ-дребезги разбилъ хрупкій міръ моихъ мечтаній. Моя сестра, вдвойнc любимая, вдвойнc обожаемая въ моемъ домc, увидcла наконецъ меня знаменитымъ и славнымъ, какъ-вдругъ весна ея жизни пресcклась и она…

— Умерла! воскликнулъ мистеръ Редло; — умерла безъ ропота и упрековъ, и послcдняя ея мысль была о братc.

Онъ замолчалъ и призракъ, не трогаясь съ мcста, продолжалъ измcрять его своимъ неподвижнымъ взоромъ.

— Припомнилъ, началъ опять навожденный человcкъ послc продолжительной паузы: — Да, припомнилъ такъ хорошо, что даже теперь послc многихъ лcтъ, когда эта дcтская любовь представляется мнc безразсудною и мечтательною, я еще думаю о ней съ величайшей симпатіей, какъ-будто она принадлежитъ моему младшему брату или сыну. Иной разъ я даже спрашиваю себя, когда и какъ впервые ея сердце обратилось къ нему, и какимъ чувствомъ ея сердце было проникпуто ко мнc. Глубоко было это чувство, я увcренъ. Но это ничего. Роковое несчастіе, рана отъ любимой руки и ни чcмъ незамcнимая потеря переживаютъ всc помыслы моей души.

— Итакъ, сказалъ призракъ: — я ношу въ себc самомъ печаль и оскорбленіе. Итакъ, я долженъ мучить и терзать самого себя вcчно. Итакъ, память сдcлалась моимъ проклятіемъ. О, еслибъ могъ я забыть свою печаль и оскорбленіе!.. Но почему же не забыть?

— Злодcй! вскричалъ химикъ, вскочивъ съ мcста и дcлая сердитое движеніе рукою передъ самымъ горломъ своей фантастической копіи: — Зачcмъ этотъ упрекъ всегда раздается въ моихъ ушахъ?

— Остановись! воскликнуло привидcніе страшнымъ голосомъ: — положи свою руку на меня — и умри!

Химикъ остановился, парализированный этими словами. Призракъ отскочилъ отъ него съ поднятою рукою и мрачная улыбка торжества проблеснула въ его неземныхъ чертахъ.

— Еслибъ я могъ забыть свою печаль и оскорбленіе, я бы забылъ, повторилъ духъ: — да, забылъ бы, если бъ могъ.

— Злой духъ моей измученной натуры, возразилъ наважденный человcкъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ: — твой безпрестанный шопотъ омрачаетъ мою жизнь.

— Этотъ шопотъ — твое собственное эхо! сказалъ призракъ.

— Эхо моихъ собственныхъ мыслей… по-крайней-мcрc на этотъ разъ… да, быть-можетъ, отвcчалъ насажденный: — но зачcмъ же эта нравственная пытка? Отчего нcтъ во мнc силъ выдержать борьбу съ напоромъ этихъ демонскихъ мыслей? У всякаго человcка есть свои печали, и многіе терпcли оскорбленія. Неблагодарность, ревность, грубый эгоизмъ и грязные разсчеты омрачаютъ больше или меньше человcческую жизнь на всcхъ ступеняхъ ея развитія. Кто бы не желалъ забыть свои оскорбленія и печали?

— Конечно. И кто бы не желалъ быть счастливcе, избавившись отъ этого бремени? сказалъ призракъ: — не такъ ли?

— И что могутъ напоминать намъ эти старые годы, какъ-скоро наступаетъ ихъ смcна? продолжалъ химикъ: — Вездc и во всcхъ, безъ всякихъ исключеній, они пробуждаютъ какую-нибудь печаль, или заботу. Что такое были воспоминанія старика, который приходилъ ко мнc? Воспоминанія безпрерывной печали и безпрерывныхъ заботъ.

— Но мелкія, грубыя, простыя и необразованныя натуры, замcтилъ призракъ съ злобною усмcшкой: — разсуждаютъ, объ этихъ вещахъ совсcмъ не такъ, какъ поди съ благородной организаціей и возвышенной душой. Чувства ихъ притуплены и фантазія не имcетъ силы къ воспроизведенію живcйшихъ образовъ.

— Опять и опять я слышу эхо моей собственной души! отвcчалъ химикъ взволнованнымъ тономъ: — О, искуситель! страшны для меня твои впалые глаза, и бcдами грозятъ мнc твои зловcщія черты.

— Пойми же, какъ я силенъ и могучъ, возразилъ духъ: — Вотъ мое предложеніе: забудь печаль, оскорбленіе и всc заботы, какія только были тебc извcстны.

— Забыть! повторилъ наважденный человcкъ.

— Я могу изгладить изъ твоей души мрачныя воспоминанія, продолжалъ духъ: — останутся лишь слабые, сбивчивые ихъ слcды, да и тc скоро погибнутъ и замрутъ. Говори: согласенъ ли ты?

— Стой! вскричалъ наважденный человcкъ, останавливая страшнымъ жестомъ поднятую руку: — Я трепещу отъ недовcрія и сомнcнія въ тебc, и мрачный страхъ, заброшенный въ мою душу твоей зловcщею фигурой, переходитъ въ безъименный и едва выносимый ужасъ. Я не хочу лишать себя спокойныхъ размышленій и сочувствія къ тому, что приноситъ очевидную пользу мнc или другимъ людямъ. Что я долженъ потерять, если соглашусь на твое предложеніе? Что еще будетъ удалено изъ моихъ воспоминаній?

— Знаніе останется при тебc. Плоды ученыхъ изслcдованій не погибнутъ. Прервутся только перепутанныя звенья чувствованій и соединенныхъ съ ними воспоминаній. Ихъ ты потеряешь.

— Не-уже-ли ихъ такъ много? сказалъ наважденный человcкъ въ тревожномъ размышленіи.

— Ты видcлъ ихъ въ музыкc, огнc, въ порывахъ вcтра, въ мертвой тишинc ночной, въ урочной смcнc годовъ, возразилъ духъ презрительнымъ тономъ.

— И больше ни въ чемъ?

Призракъ умолкъ. Но, постоявъ передъ нимъ нcсколько минутъ, онъ повернулся къ огню, и потомъ вдругъ опять обратился къ нему.

— Рcшайся, сказалъ онъ: — или ты потеряешь однажды навсегда благопріятный случай.

— Еще одну минуту! Призываю небо въ свидcтели, воскликнулъ несчастный химикъ: — что я никогда не былъ ненавистникомъ человcческаго рода, никогда не обнаруживалъ я жестокости или равнодушія къ предметамъ, которые меня окружали. Если при своей одинокой, затворнической жизни я сдcлалъ слишкомъ много изъ всего, что было и могло быть, и слишкомъ мало изъ Того, что есть — это зло, я увcренъ, всею своею тяжестію обрушилось на мнc одномъ, и ни на комъ другомъ изъ моихъ ближнихъ. Но если ядъ заключался въ моемъ тcлc, долженъ ли былъ я распространять его, я, который владcю противоядіями и средствомъ пользоваться ими? Если ядъ заключался въ моей душc, не долженъ ли я сосредоточить его въ себc самомъ, не отравляя своихъ ближнихъ?

— Что жь? идетъ, или нcтъ? сказалъ призракъ.

— Одну минуту, торопливо отвcчалъ химикъ: — Я хотcлъ забыть это, еслибъ могъ. Одинъ ли я объ этомъ думалъ, или тысячи-тысячъ людей и поколcній были подвержены такимъ же мыслямъ? Память всего человcчества, переполнена заботами и грустью. У меня такая же память, какъ у другихъ людей; но другіе не имcютъ этого выбора. Да, принимаю твое предложеніе, и пусть будетъ заключенъ нашъ договоръ. Да, я хочу забыть свою печаль, оскорбленіе и заботу!

— Идетъ?

— Идетъ!

— Кончено. Договоръ нашъ заключенъ, ученый мужъ, и съ этой минуты я отъ тебя отказываюсь. Иди да всc четыре стороны, и помни, что даръ, отъ меня полученный, ты долженъ раздавать повсюду. Не находя въ себc тои силы, отъ которой отказался, ты долженъ съ-этихъ-поръ — «разрушать ея подобіе во всемъ, что приблизится къ тебc.» Въ своей заоблачной премудрости открылъ ты, что «всcмъ вообще людямъ суждено помнить печаль, оскорбленія и заботы, и, что, человcчество, по твоимъ понятіямъ, будетъ счастливcе, если отнять у него жалкую способность такихъ воспоминаній.» Пусть такъ! Будь благодcтелемъ человcческаго рода. Съ этого часа ты освободился отъ жалкой памяти, и невольно понесешь съ собою благословеніе такой свободы: ея распространеніе тcсно теперь соединено съ твоей природой. Ступай! Будь счастливъ пріобрcтеннымъ благомъ, и распространяй его, гдc хочешь!

Говоря такимъ-образомъ, призракъ держалъ надъ нимъ свою безкровную руку, какъ-будто призывая на его голову какое-то проклятіе. Еще разъ онъ впился въ него своими блcдными, впалыми глазами, пронизавшими насквозь его организмъ, потрясенный ужасомъ и страхомъ — впился, и вдругъ исчезъ, растаялъ, не оставивъ послc себя никакихъ слcдовъ.

И долго стоялъ наважденный человcкъ, неподвижный на своемъ мcстc, проникнутый изумленіемъ и страхомъ, и долго въ ушахъ его раздавалось замиравшее эхо словъ привидcнія: «разрушать ея подобіе во всемъ, что приблизится къ тебc!» Наконецъ раздался пронзительный крикъ — откуда и какъ, догадаться было трудно. Казалось, однакожь, выходитъ онъ не изъ-за дверей, а изъ другой противоположной части ветхаго зданія. Быть-можетъ кто-нибудь заблудился среди почнаго мрака и отъискивалъ дорогу.

Не зная самъ что дcлаетъ, онъ въ смущеніи озиралъ свои руки и поги, какъ-будто желая увcриться въ собственномъ бытіи. Затcмъ, отвcчая на странный голосъ, онъ закричалъ громко и и дико, какъ-будто и самъ, въ припадкc паническаго страха, потерялъ дорогу.

Повторенный крикъ становился ближе и ближе. Взволнованный химикъ взялъ свcчу, приподнялъ въ стcнc тяжелую занавcсъ, іт вошелъ въ смежную комнату, гдc обыкновенно читалъ свои лекціи студентамъ. Здcсь, съ живcйшимъ юношескимъ восторгомъ встрcчали его толпы жадныхъ слушателей, и онъ окруженъ былъ высокимъ амфитеатромъ лицъ, проникнутыхъ сочувствіемъ къ его возвышеннымъ идеямъ; но въ этотъ полночный часъ, жизнь и дcятельность смcнились могильной тишиною, и святилище науки казалось для ученаго мужа эмблемой смерти.

— Эгой! закричалъ онъ: — Эгой! кто тутъ? Сюда, ближе къ огню!

И въ ту пору, когда одной рукою онъ поддерживалъ занавcсъ, а другою старался посредствомъ свcчи разогнать мракъ, наполнявшій это пространство, что-то проскользнуло мимо его наподобіе дикой кошки, и забилось въ уголъ комнаты.

— Что это такое? сказалъ онъ.

Онъ могъ предложить этотъ вопросъ даже теперь, когда хорошо разсмотрcлъ предметъ, скорчившійся въ углу. Что это такое?

Связка лохмотьевъ въ рукc, по объему почти дcтской, но которая, по своей отчаянной жадности, съ какою уцcпилась за лохмотья, могла принадлежать и старику, гадкому старику. Лицо, округленное не больше какъ полдюжиной годовъ, но исковерканное и общипанное опытами жизни. Глаза свcтлые, но не молодые. Голыя ноги, прекрасныя въ ихъ дcтской формc, но обезображенныя грязью, цыпками и кровью. Младенецъ дикій, молодое чудовище-дитя, никогда не бывшее ребенкомъ, странная тварь въ наружной формc человcка, чудовищный звcрь по внутренней организаціи.

Уже пріученный вcроятно къ побоямъ и вообще къ грубому обхожденію, мальчишка скорчился въ углу какъ кошка, вытаращилъ глаза и поднялъ правую руку, чтобы отстранить ожидаемый ударъ.

— Я буду кусаться, сказалъ онъ: — если ты меня ударишь.

Недалcе какъ минутъ за десять, подобное зрcлище могло бы разорвать на части сострадательное сердце ученаго мужа; но теперь онъ смотрcлъ холодно, дико и угрюмо, стараясь что-то припомнить, по что именно, онъ не зналъ.

— Откуда ты пришелъ, и какъ очутился здcсь? спросилъ мистеръ Редло.

— Гдc женщина? отвcчалъ мальчишка: — Я ищу женщину, если хочешь знать.

— Кого?

— Женщину, что привела меня сюда, и усадила подлc большаго огня. Она куда-то ушла, и я соскучился ее ждать, и пошелъ ее отъпскивать, да и заблудился. Мнc тебя не нужно. Я ищу женщину.

И онъ прыгнулъ съ такою быстротою, что голыя его ноги мгновенно очутились на полу подлc занавcса. Редло схватилъ его за лохмотья.

— Пусти меня, пусти! кричалъ мальчишка, барахтаясь въ его рукахъ; — Я тебc ничего не сдcлалъ. Мнc надо съискать женщину; я побcгу.

— Куда? здcсь нcтъ дороги, сказалъ мистеръ Редло, удерживая мальчишку, и стараясь вызвать изъ своей души какія-то воспоминанія: — Какъ тебя зовутъ?

— Никакъ.

— Гдc ты живешь?

— Живешь! что это такое?

Мальчишка разгладилъ съ лица свои волосы, уставилъ на него глаза, и потомъ, дcлая отчаянныя усилія, забарахтался опять между его ногами.

— Пусти меня, или я искусаю твои ноги. Женщину мнc нужно.

Химикъ повелъ его къ дверямъ, и остановился на-минуту, чтобы еще разъ взглянуть на это дикое чудовище.

Острые глаза мальчишки, прогуливаясь вокругъ комнаты, остановились на столc, откуда еще ни прибрали остатковъ ужина.

— Дай мнc чего-нибудь отсюда! съ жадностью сказалъ мальчишка.

— Развc она не накормила тебя?

— Накормила, да вcдь завтра опять я буду голоденъ. Я голодаю каждый день.

Когда химикъ выпустилъ его изъ своихъ рукъ, мальчишка подпрыгнулъ къ столу какъ хищный звcрь, и захвативъ въ свои лохмотья хлcбъ и мясо, сказалъ:

— Ну, теперь веди меня къ женщинc!

Химикъ сурово приказалъ ему слcдовать за собой, и вдругъ остановившись въ-дверяхъ, затрепеталъ всcмъ тcломъ.

«Ступай на всc четыре стороны, и помни, что даръ полученный отъ меня, ты долженъ раздавать.»

Эти слова призрака проносились въ завывающемъ вcтрc, и пронзительный вcтеръ прямо дулъ ему въ лицо.

— Я не пойду туда въ эту ночь, бормоталъ онъ слабымъ голосомъ. Никуда я не пойду: — Мальчикъ! прямо внизъ по этой галереc, мимо большихъ воротъ на дворc: увидишь тамъ огонь на окнc.

— Огонь той женщины? спросилъ мальчикъ.

Химикъ безмолвно кивнулъ головою, и голыя ноги перескочили за порогъ. Онъ заперъ поспcшно дверь, и воротясь назадъ со свcчею въ рукc, опустился въ кресла и прикрылъ свое лицо, какъ человcкъ, который боится своей собственной тcни.

Потому-что теперь былъ онъ одинокъ, въ полномъ смыслc этого слова. Одинокъ, одинокъ!

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Даръ распространенный.

Маленькій человcкъ сидcлъ въ маленькой гостиной, отдcленной отъ маленькаго магазина или лавки маленькими ширмами, обклеенными сверху и снизу маленькими лоскутками изъ газетъ. Въ компаніи съ маленькимъ человcчкомъ находилось многое-множество маленькихъ дcтей — сколько именно, опредcлить никакъ нельзя, по-крайней-мcрc съ перваго взгляда.

Двое изъ этой мелюзги ухитрились какимъ-то способомъ вскарабкаться на постель, стоявшую въ углу, гдc безъ-сомнcнія было бы имъ можно убаюкаться кроткимъ сномъ невинности, если бы непобcдимая наклонность къ бодрствованію не заставляла ихъ высовывать изъ постели свои головы и руки. Ближайшимъ поводомъ этихъ порывовъ къ бодрствующему міру была хитрая стcна изъ раковой шелухи, построенная въ углу съ необыкновеннымъ искусствомъ двумя другими юными птенцами. Эта замысловатая крcпость соблазняла рcшительнымъ образомъ двухъ малютокъ, обнаруживавшихъ безполезныя покушенія спуститься на нее изъ своей возвышенной засады.

Въ дополненіе къ суетливому движенію, происходившему отъ этихъ нападеній и отъ храброй защиты осаждаемыхъ птенцовъ, другой маленькій птенецъ, изъ другой маленькой постели, усердно старался прибавить свою посильную долю къ общей фамильной суматохc, бросая въ воду свои сапоги съ тою похвальною цcлію, чтобъ забрызгать нарушителей своего покоя, которые въ свою очередь очень-ловко и очень-мcтко отвcчали на эти комплименты.

Независимо отъ этой сцены, другой птенецъ, нcсколько побольше прочихъ, но все-еще очень-маленькій, бродилъ по комнатc, перешатываясь со стороны на сторону, и его колcни значительно сгибались подъ тяжестію толстаго ребенка, котораго надлежало усыпить посредствомъ разнообразныхъ искусственныхъ эволюцій, придуманныхъ и счастливо прилагаемыхъ къ дcлу нcкоторыми чадолюбивыми фамиліями. Но увы! передъ глазами толстаго дcтища только-что открылась необозримая область созерцанія и бдительности, исключавшая всякую возможность сладостнаго покоя.

Младенецъ, о которомъ идетъ рcчь, былъ настоящій идолъ, Молохъ въ нcкоторомъ родc, и ему каждодневно приносилось въ жертву все бытіе старшаго братца. Характеристическая личность этого Молоха состояла преимущественно въ томъ, что онъ никогда, на одномъ мcстc, не могъ пробыть спокойно пяти минутъ сряду, и никогда не отправлялся на сонъ грядущій, какъ-скоро этого требовали отъ него. «Теттербеевъ-Ребенокъ» былъ столько же извcстенъ во всемъ околоткc, какъ почтальйонъ или трактирный мальчишка, разносившій обcденныя порціи. Онъ путешествовалъ отъ воротъ къ воротамъ, на рукахъ маленькаго Джонни Теттербея, и медленно сопровождалъ арріергардъ мальчишекъ, глазcвшихъ на шарманщика или заморскую обезьяну. На всемъ протяженіи длинной улицы не случалось во всю недcлю сколько-нибудь достопримcчательнаго происшествія или спектакля, въ которомъ бы не принималъ участія теттербеевъ-ребенокъ. Гдc бы ни вздумалось собраться для игры веселымъ ребятишкамъ, маленькій Молохъ непремcнно являлся въ ихъ среду, заставляя трудиться и пыхтcть братца Джонни, и гдc бы братецъ Джонни ни задумалъ постоять для собственной потcхи, толстый Молохъ принимался воевать, и немедленно стремился впередъ изо всcхъ своихъ силъ. Какъ-скоро Джонни собирался идти со двора, Молохъ засыпалъ, и требовалъ неусыпнаго надзора. Какъ-скоро Джонни хотcлъ остаться дома, Молохъ пробуждался и просился на-руки. Впрочемъ, братецъ Джонни былъ душевно убcжденъ, что Молохъ — младенецъ безпорочный и ни съ кcмъ несравнимый въ цcломъ королевствc. Вполнc довольный приношеніемъ въ жертву собственной особы, онъ безропотно, какъ носильщикъ, путешествовалъ каждый день съ своею тяжестію, не имcя опредcленнаго пристанища для успокоеній. Итакъ, маленькій человcчекъ сидcлъ въ маленькой гостиной, употребляя безполезныя усилія читать газету среди домашней суматохи. Это былъ отецъ семейства и представитель фирмы, обозначенной надъ его миніатюрной лавкой подъ титуломъ: А. Теттербей и Компанія, Газетчики. Впрочемъ, собственно говоря, онъ былъ единственнымъ лицомъ, соотвcтствовавшимъ этому названію: Компанія была ни больше, ни меньше, какъ поэтическая отвлеченность, не имcвшая никакой дcйствительной личности.

Лавка Теттербея стояла на углу Іерусалимскаго-Переулка. На окнc ея съ великимъ эффектомъ были расположены разнообразныя литературныя новости, преимущественно изъ старыхъ газетныхъ иллюстрацій, представлявшихъ морскихъ и сухопутныхъ похитителей чужой собственности. Палки и мраморныя издcлія составляли равномcрно существенную статью въ торговлc господина Теттербея и Компаніи. Разъ когда-то были еще выставлены разнообразныя кандитерскія снадобья; но вскорc вcроятно оказалось очевиднымъ, что Іерусалимскій-Переулокь не имcетъ особенной нужды въ этихъ изящныхъ произведеніяхъ насущной жизни, и на окнc не осталось ничего, что бы имcло отношеніе къ этой коммерческой отрасли. Красовался одинъ только стеклянный фонарь съ разжиженною массой конфектъ, называемыхъ бычачьими глазами, которые растоплялись лcтомъ и замерзали зимою; но ни одинъ человcческій желудокъ ни въ какое время не могъ на нихъ имcть дcятельнаго притязанія, такъ-какъ вмcстc съконфектами надлежало кушать и стеклянный фонарь. Теттербей пробовалъ свои коммерческія способности во многихъ родахъ. Однажды вздумалось ему завести торговлю дcтскими игрушками, и поэтому на окнc магазина появились затиснутыя въ фонарь миніатюрныя восковыя куклы, съ переломленными руками и ногами, и опрокинутыми одна на другую такимъ-образомъ, что нога одной куклы путешествовала на головc другой. Торговалъ господинъ Теттербей и модными товарами по женской части, о чемъ ясно свидcтельствовали проволочныя фигуры для шляпокъ и чепцовъ, оставшіяся въ углу на окнc. Другой разъ пришло въ голову господину Теттербею, что табачная торговля можетъ равномcрно доставлять обильные способы для привольной жизни, и на этомъ основаніи, вывcска магазина украсилась изображеніемъ трехъ восточныхъ туземцевъ, занятыхъ потребленіемъ этого благовоннаго растенія: они сидcли и бесcдовали любезно другъ подлc друга, и одинъ изъ нихъ жевалъ табакъ, другой нюхалъ, третій курилъ; но изъ устъ ихъ, казалось, не выходило ничего, кромc мухъ. Напослcдокъ задумалъ Теттербей завести торговлю искусственными ювелирскими вещами, и поэтому на всеобъемлющемъ окнc появились дешевыя печати, карандаши и какая-то таинственная черная амулетка неизвcданнаго свойства, съ ярлычкомъ — въ девять пенсовъ. Но въ этотъ часъ, Іерусалимскій-Переулокъ по-видимому не покупалъ подобныхъ вещей. Словомъ-сказать, господинъ Теттербей перепробовалъ свои силы во всcхъ возможныхъ родахъ и видахъ промышлености и торговли, и магазинъ подъ фирмой, «Теттербей и Компанія» пріобрcлъ заслуженную извcстность въ Іерусалимскомъ-Переулкc. Компанія, мы ужь сказали, была, въ-сущности дcла, идеальнымъ произведеніемъ творческой фантазіи безъ плоти и крови, безъ голода и жажды, безъ пошлинъ и налоговъ, и безъ юнаго семейства, требующаго хлcба. Мистеръ Теттербей былъ очень счастливъ съ такой Компаніей.

Но за-то его собственная, дcйствительная личность, по-временамъ, невыносимо страдала отъ присутствія цcлой коллекціи птенцовъ, недоростковъ и подростковъ, требовавшихъ не только каждый день насущнаго хлcба, но и безсовcстно-отнимавшихъ средства пріобрcтать насущный хлcбъ. На этотъ разъ, мистеръ Теттербей употреблялъ безполезныя усилія читать газету среди домашняго шума и гвалта. Выведенный изъ терпcнія, онъ бросилъ листъ, разсcянно посмотрcлъ вокругъ маленькой комнаты, какъ почтовой голубь, выбирающій дорогу, выбранилъ двухъ птенцовъ, пробcжавшихъ мимо и, наконецъ, послc нcкотораго размышленія, далъ толчокъ нянькc жирнаго Молоха.

— Гадкій мальчишка! сказалъ мистеръ Теттербей: — какъ тебc не стыдно своими шалостями мучить бcднаго отца, который трудится изъ-за васъ во весь зимній день, съ пяти часовъ утра? Братъ твой Адольфъ не знаетъ себc покою ни днемъ, ни ночью, въ жаръ и въ холодъ, въ туманъ и сырую погоду; а ты, разбойникъ, утопаешь дома на лонc роскоши съ этимъ ребенкомъ, но въ благодарность за это, лишь только терзаешь своихъ бcдныхъ родителей! Гдc у тебя стыдъ и совcсть, негодяй ты этакой?

При этомъ вопросc, мистеръ Теттербей изъявилъ желаніе повторить толчокъ, но скоро одумался, и рука его, уже занесенная на беззащитнаго Джонни, вступила въ нормальное положеніе.

— Батюшка! вопилъ Джонни: — я вcдь не то что ничего не дcлаю; Салли, вы видите, кричитъ, и надо ее убаюкать. О, батюшка!

— О, когда это прійдетъ моя маленькая жена! сказалъ мистеръ Теттербей успокоительнымъ тономъ, раскаяваясь, по-видимому, въ своей запальчивости: — Вотъ только бы ей воротиться домой! Я рcшительно не могу управиться съ этой ватагой. У меня голова идетъ кругомъ. Какъ тебc не чувствовать благодарности къ своей нcжной матери за то, что она подарила вамъ такую хорошенькую, миленькую сестру? — Теттербей указалъ на Молоха. — Семеро мальчишекъ сряду и ни одной дcвочки: чего не вытерпcла бcдная мать, чтобъ обрадовать всcхъ васъ маленькою сестрою!. А вы еще ведете себя такъ, что голова моя идетъ кругомъ!…

Разнcживаясь больше и больше, мистеръ Теттербей, приведенный въ умилительное расположеніе духа, хотcлъ уже заключить въ отеческія объятія няньку Джонни, какъ-вдругъ дcйствительное преступленіе обратило на себя его вниманіе. Одинъ изъ маленькихъ шалуновъ съ пронзительнымъ крикомъ пробcжалъ мимо и очень-неучтиво задcлъ своего папашу, за что папаша немедленно наказалъ его достойнымъ образомъ и уложилъ въ постель. Шалунъ угомонился и зажалъ ротъ. Этотъ примcръ имcлъ могущественное, месмерическое вліяніе на другаго шалуна, работавшаго сапогами: онъ вдругъ заснулъ глубокимъ сномъ, хотя за минуту передъ тcмъ смотрcлъ во всc глаза и обнаруживалъ свою дcятельность энергическими жестами. Не пропалъ этотъ урокъ и для двухъ юныхъ архитекторовъ, которые поспcшно удалились въ смежный чуланъ и погрузились въ сладкій сонъ. Товарищъ преступника, пойманнаго на мcстc преступленія, также прошмыгнулъ въ свое гнcздо, и мистеръ Теттербей, совсcмъ неожиданно, увидcлъ вокругъ себя блаженную тишину…

— Лучше не управится съ ними и моя маленькая жена! воскликнулъ мистеръ Теттербей, отирая потъ съ раскраснcвшагося лица: — Я, право, желалъ бы, чтобъ она, въ нcкоторыхъ случаяхъ, умcла подражать моему примcру.

Затcмъ мистеръ Теттербей обратилъ свои глаза на ширмы, чтобъ пріискать на нихъ, для назиданія своихъ малютокъ, сентенцію, приспособленную къ случаю. Черезъ нcсколько минутъ онъ прочелъ:

«Не подвержено никакому сомнcнію, что у всcхъ достопримcчательныхъ людей были достопримcчательныя матери, которыхъ потомъ они всю жизнь считали своими лучшими друзьями.»

— Дcти! воскликнулъ мистеръ Теттербей: — помните, что и у васъ достопримcчательная мать и научитесь цcнить ее, пока она между вами.

Затcмъ онъ сcлъ на свои кресла подлc камина, положилъ ногу на ногу и снова склонилъ свое лицо на газетный листъ.

— Пусть кто-нибудь, все-равно кто бы ни былъ, выйдетъ изъ своей постели, сказалъ Теттербей нcжнcйшимъ тономъ, дcлая вообще обращеніе ко всcмъ птенцамъ: — и, нcтъ сомнcнія, всc будутъ изумлены при взглядc на такого достопочтеннаго современника! (Эту сентенцію мистеръ Теттербей опять поймалъ на своихъ ширмахъ.) "Джонни, другъ мой, " продолжалъ онъ, «пожалуйста береги свою сестрицу Салли, береги какъ зcницу ока, ибо она между вами — самая дорогая жемчужина, какая когда-либо будетъ сіять на вашемъ юномъ челc.»

Джонни сcлъ на маленькую скамейку и благоговcйно склонился подъ тяжестію Молоха.

— Ахъ, Джонни! какая благодать для тебя этотъ прелестный младенецъ, и какъ ты долженъ благодарить свою мать! воскликнулъ чадолюбивый отецъ: — Дознано вообще, и это — фактъ, не подверженный ни малcйшему сомнcнію, продолжалъ Теттербей — выхватывая опять сентенцію на ширмахъ: — что слcдующій огромный процентъ младенцевъ умираетъ, по обыкновенію, до двухъ-лcтняго возраста, то-есть…

— О, батюшка, перестаньте, сдcлайте милость! вскричалъ Джонни: — Я не могу этого слышать, когда думаю о Салли.

Мистеръ Теттербей замолчалъ, а Джонни между-тcмъ принялся отирать свои глаза и убаюкивать Салли.

— Сегодня что-то слишкомъ долго не возвращается братъ твой, Адольфъ, сказалъ отецъ, разгребая огонь въ каминc: — Того и гляди, онъ превратится въ снcжную глыбу при этой погодc. И куда это запропастилась твоя мать?

— Да вотъ они, кажется: матушка и съ нею Адольфъ! воскликнулъ Джонни.

— Твоя правда! отвcчалъ отецъ, прислушиваясь къ шороху въ сcняхъ: — Да, такъ, это походка моей маленькой жены.

Процессъ аргументаціи, посредствомъ которой мистеръ Теттербей приведенъ былъ къ заключенію, что жена его — маленькая женщина, оставался его собственнымъ секретомъ. Мистриссъ Теттербей заключала въ своей особc по-крайней-мcрc два экземпляра своего супруга. Разсматриваемая безъ всякихъ отношеній, она была довольно-статна и сильна; но въ-отношеніи къ своему супругу, ея размcры были великолcпны. Семь сыновей, одолженныхъ ей своимъ бытіемъ, казались миніатюрною ея копіею; по малютка Салли, толстая и жирная, достойнымъ образомъ воспроизводила свою мать, какъ это всего лучше зналъ братецъ Джонни, вcсившій этого идола на своихъ рукахъ по тысячc разъ въ сутки.

Мистриссъ Теттербей, воротившись съ толкучаго рынка съ огромной корзиной на рукахъ, бросила на столъ свою ношу и усаживаясь въ креслахъ со всcми признаками чрезмcрной усталости, приказала братцу Джонни поднести къ ея особc маленькую сестрицу ради материнскаго поцалуя. Джонни немедленно исполнилъ приказаніе матушки; но едва-только воротился на скамейку съ своею драгоцcнною пошей, какъ молодой Адольфъ Теттербей, успcвшій этимъ временемъ скинуть свою шинель и шляпу, потребовалъ къ себc милую Салли для братскаго поцалуя. Джонни поспcшилъ исполнить приказаніе нcжнаго братца; но лишь-только опустился опять на свою скамейку, согбенный подъ драгоцcннымъ бременемъ, какъ мистеръ Теттербей-отецъ, преисполненный родительскою нcжностію, приказалъ немедленно поднести къ своимъ устамъ ненаглядную дочку. Таковая тройственная нcжность матушки, братца и батюшки, окончательно истощила братца Джонни, и у него едва хватило силъ дотащиться до своей скамейки, гдc теперь онъ, буквально, задыхался отъ надсады.

— Смотри ты у меня, Джонни, сказала мистриссъ Теттербей, покачивая головой: — береги свою сестру, или, въ противномъ случаc, не смcй смотрcть на свою мать.

— И на своего брата, сказалъ Адольфъ.

— И на своего отца, добавилъ мистеръ Теттербей.

Пораженный этимъ тройственнымъ отреченіемъ отъ своей личности, Джонни съ робкою нcжностію заглянулъ въ глаза Молоху, погладилъ его по спинc, и покачалъ на своихъ ногахъ, производя при этомъ особенное жужжаніе успокоительнаго свойства.

— Ты, я думаю, промокъ до костей, милый Адольфъ, сказалъ отецъ: — сядь на мои стулъ, и погрcйся подлc камина.

— Нcтъ, батюшка, спасибо, сказалъ Адольфъ, разглаживая руками свое лицо: — я промокъ неттакъ чтобъ ужь слишкомъ. Лицо мое не очень свcтится?

— Свcтится, мой милый, какъ-будто натерли тебя воскомъ! сказалъ мистеръ Теттербей.

— Это отъ ненастной погоды, батюшка, замcтилъ Адольфъ, полируя щеки изношенными рукавами своей куртки: — слякоть, дождь, и вcтеръ, и снcгъ, и туманъ всякой разъ бороздятъ и трутъ мое лицо до-того, что оно становится свcтлcе всякой восченой ваксы.

Молодой Адольфъ, такъ же какъ его отецъ, велъ газетный образъ жизни: посторонняя фирма, достигшая цвcтущаго состоянія, употребляла его для распродажи газетъ на станціи желcзной-дороги, гдc его толстенькая маленькая личность, напоминавшая переодcтаго купидона, и громкій голосокъ были столько извcстны, какъ хриплое пыхтcнье паровозовъ, перебcгавшихъ съ мcста на мcсто. Ему было только десять лcтъ. Его моложавость, по всей вcроятности, могла бы нcкоторымъ образомъ вредить его слишкомъ раннимъ коммерческимъ успcхамъ, если бы онъ не вспалъ на счастливое средство разнообразить длинные дни увеселительными потcхами, состоявшими въ тcсной связи съ его торговою дcятельностью. Это замысловатое изобрcтеніе, замcчательное, какъ и большая часть открытіи, по своей простотc, состояло въ томъ, что онъ перемcнялъ первую гласную въ словc «Paper — листокъ», поставляя, вмcсто нея, въ различные періоды дня, всc другія гласныя въ грамматическомъ порядкc. Такимъ-образомъ въ зимнее утро, на разсвcтc, расхаживая взадъ и впередъ въ своей клеенчатой фуражкc, онъ разсcкалъ сгущенный воздухъ пронзительнымъ крикомъ «Morning Paper — Утренній листокъ»; за часъ передъ завтракомъ онъ кричалъ: «Morning Pepper»; въ два часа по полудни: «Morning Рір-рег», еще часа черезъ два: «Morning Рор-рег» и, наконецъ, подъ вечеръ, когда зажигали фонари, онъ горланилъ пзо-всец мочи: «Morning Pup-per» и все это крайне забавляло молодыхъ джентльменовъ, любителей остроумныхъ каламбуровъ.

Долго мистриссъ Теттербей задумчиво сидcла на своемъ стулc, перевертывая на разные манеры супружеское кольцо; наконецъ она встала, я принялась накрывать на-столъ.

— Ахъ, ты, Боже ты мой, Боже! воскликнула мистриссъ Теттербей: — вcдь вотъ, подумаешь, какъ идутъ дcла на бcломъ свcтc!

— Какія дcла, моя милая? спросилъ мистеръ Теттербей, озираясь вокругъ.

— Никакія, мой другъ, никакія! отвcчала мистриссъ Теттербей.

Мистеръ Теттербей поднялъ свои брови, повертcлъ въ рукахъ газету, осмотрcлъ ее со всcхъ четырехъ сторонъ, но не рcшался читать.

Мистриссъ Теттербей, въ то же самое время, положила на столъ скатерть, но вовсе не такъ, какъ обыкновенно домовитая хозяйка приготовляетъ ужинъ: скорcе можно было подумать, что она собирается наказывать столъ за какое-то фантастическое преступленіе, Она бросила на него вилки и ножи, звякнула по его краямъ хрупкими тарелками, и пригвоздила къ его центру металлическую солонку.

— Ахъ, ты, Боже ты мой, Боже! сказала мистриссъ Теттербей: — вcдь вотъ, подумаешь, какъ идутъ дcла на бcломъ свcтc!

— Ты ужъ объ этомъ говорила, душечка моя, возразилъ безпокойный супругъ, озираясь вокругъ себя: — какъ же идутъ дcла на бcломъ свcтc? И какія это дcла у тебя на умc?

— Никакія, мой другъ, никакія! сказала мистриссъ Теттербей.

— Софья, ты ужь сказала это прежде! возразилъ супругъ строгимъ тономъ.

— Скажу и еще, если это тебc нравится, мой другъ, отвcчала мистриссъ Теттербей возвышеннымъ голосомъ: — никакія, сударь, никакія! Повторю и еще, если вамъ угодно — никакія, муженёкъ мой золотой. Да ужъ, коль на то пошло, скажу и еще разокъ, мой милый: никакія!.. рcшительно никакія! Довольно ли?

Мистеръ Теттербей возвелъ свои они на раздраженную супругу, и сказалъ съ кроткимъ изумленіемъ:

— Что тебя такъ растревожило, мой другъ?

— Не знаю, право; не спрашивай меня, возразила мистриссъ Теттербей: — кто тебc сказалъ, что я растревожена? Совсcмъ нcтъ!

Мистеръ Теттербей съ негодованіемъ бросилъ газету, прошелъ раза два по комнатc, скрестивъ руки на груди, и потомъ, остановившись среди комнаты, обратился съ такою рcчью къ двумъ своимъ старшимъ птенцамъ:

— Сейчасъ будетъ для тебя приготовленъ ужинъ, милый Адольфъ. Твоя мать сама ходила въ харчевню, и накупила для всcхъ васъ лакомыхъ блюдъ. Мать ваша предобрcйшая женщина въ мірc, это тебc особенно слcдуетъ зарубить на носъ, любезнcйшій Адольфъ. Скоро и ты будешь ужинать, Джонни. Мать твоя, на этотъ разъ, совершенно-довольна твоей заботливостью о маленькой сестрицc. Веди себя и впередъ какъ послушный сынъ и нcжный братъ.

Мистриссъ Теттербей, не дcлая между — тcмъ никакихъ замcчаній, окончила свои неистовыя приготовленія, раскрыла корзинку и вынула, прежде всего, чашку съ гороховымъ киселемъ, а потомъ блюдо съ горячимъ соусомъ, который, распространяя повсюду благовонныя испаренія, мигомъ обратилъ на себя вниманіе полдюжины жадныхъ глазъ, уже давно слcдившихъ изъ двухъ постелей за приготовленіемъ роскошнаго банкета. Мистеръ Теттербей, продолжая стоять среди комнаты, повторилъ еще разъ нcжнcйшимъ голосомъ:

— Да, любезные мои дcти, ужинъ вашъ сію минуту будетъ готовъ. Мать ваша, несмотря на мокрую погоду, сама ходила въ харчевню и закупила для васъ всc припасы. Этого не должно забывать.

Такое сердоболіе нcжнаго супруга, наконецъ, растрогало и умилило мистриссъ Теттербей. Она бросилась къ нему на шею, испустила глубокій вздохъ и заплакала горькими слезами.

— О, Адольфъ, милый Адольфъ! воскликнула мистриссъ Теттербей: — какъ это я довела себя до такого пассажа!

Эти умилительныя чувствованія батюшки и матушки до такой степени растрогали Адольфа-младшаго и няньку Джонни, что они оба, какъ-будто съ общаго согласія, подняли пронзительный плачевный крикъ, сдcлавшійся немедленно сигналомъ къ возстанію для всcхъ юныхъ Теттербеевъ, которые теперь, повыскочивъ изъ своихъ постелей, принялись распcвать на разные голоса, выдcлывая самыя хитрыя трели. Вскорc, однакожъ, многозначительный жестъ верховной владычицы дома положилъ конецъ импровизированному концерту.

— О, милый Адольфъ! всхлипывала мистриссъ Теттербей: — когда я возвращалась домой, мнc и въ голову не приходило, какъ этому новорожденному дcтищу…

Этотъ образъ выраженія, по-видимому, не понравился господину Теттербею, и онъ поспcшилъ замcтить:

— Младенцу, моя милая, то-есть, нашему новорожденному младенцу.

— Да, мой другъ, подхватила мистриссъ Теттербей: — нашему милому младенцу… Зачcмъ ты на меня смотришь, Джонни? Смотри на нее, или она упадетъ съ твоихъ колcнъ и убьется до-смерти, и тогда ты самъ умрешь, терзаемый мучительными угрызеніями совcсти: — Вотъ, говорю я, все-равно, какъ этому невинному младенцу, мнc и въ голову не приходило фыркать и сердиться по возвращеніи домой; но случается, милый Адольфъ… Охъ, мало ли что случается по временамъ!

Мистриссъ Теттербей испустила глубокій вздохъ, возвела свои очи къ потолку, и съ какимъ-то судорожнымъ ожесточеніемъ принялась вертcть супружеское кольцо на своемъ пальцc.

— Дcло понятное, мой другъ, сказалъ мистеръ Теттербей: — то-есть, я очень-хорошо понимаю, что моя маленькая жена сегодня не въ своей тарелкc. Что дcлать… Худыя времена, худая погода, худая торговля! Есть отчего повcсить носъ! Благослови тебя Богъ, милый мой другъ! Я ничему не удивляюсь. Любезный Адольфъ, продолжалъ мистеръ Теттербей, опуская вилку въ судокъ: — мать твоя сама ходила въ харчевню и закупила всякихъ лакомствъ. Вотъ тутъ огромная чашка гороховаго киселя, а тамъ цcлая свиная нога, а тамъ — горячій соусъ, и подливка, и горчица, и хрcнъ, и сметана — чего хочешь, того просишь — всего вдоволь! Тарелку въ обc руки, любезный, и кушай свою порцію, пока не простыла.

Молодой Адольфъ, не дожидаясь вторичнаго приглашенія, получилъ изъ рукъ отца опредcленную порцію, и отправившись на свою скамейку, принялся угощать себя безъ всякихъ церемоній, работая и зубами и когтями. Чадолюбивый отецъ не забылъ и Джонни; но его порція состояла, исключительно изъ хлcба, такъ-какъ можно было опасаться, что, получивъ соусъ, онъ сдcлаетъ неосторожное возліяніе Молоху: кисель, пуддингъ и другія принадлежности общей трапезы, выдавались Джонни только въ томъ случаc, когда онъ не состоялъ на дcйствительной службc.

Свиная нога была дcйствительно огромная нога изъ толстой кости, хотя мясо ея, по распоряженію трактирной кухарки, было употреблено на другія болcе-лакомыя блюда, недоступныя для юныхъ птенцовъ господина Теттербея и Компаніи. За-то хрcнъ, горчица, сметана и даже соусъ были самаго безукоризненнаго пахучаго свойства, и благовоніе, отъ нихъ распространившееся, не замедлило привести въ движеніе желудки всcхъ юныхъ Теттербеевъ, взиравшихъ теперь умильными глазами на гастрономическую роскошь своихъ братьевъ. Но мистриссъ Теттербей не принимала никакого участія въ семейной трапезc, и что-то, казалось, тяжелымъ бременемъ лежало на ея душc. Она или смcялась безъ всякой причины, или плакала тоже безъ всякой причины, или, наконецъ, и плакала и смcялась вмcстc такимъ безразсуднымъ и, даже, въ нcкоторомъ родc, истерическимъ хохотомъ и плачемъ, что ея супругъ приведенъ былъ въ крайнее недоумcніе.

— Что съ тобою сдcлалось, моя маленькая жена? сказалъ мистеръ Теттербей: — если все этакъ идутъ дcла на бcломъ свcтc, такъ значитъ, они идутъ очень-дурно и лишаютъ тебя душевнаго спокойствія.

— Дай мнc стаканъ воды, сказала мистриссъ Теттербей, преодолcвая внутреннее волненіе: — и не говори со мною ничего. Не обращай на меня ни малcйшаго вниманія.

Мистеръ Теттербей подалъ воду, и обративъ нечаянно свой взоръ на несчастнаго Джонни, почувствовалъ въ себc непреодолимое желаніе сдcлать ему нcкоторыя замcчанія, соотвcтствующія случаю.

— Безсовcстный ты негодяй, сказалъ мистеръ Теттербей: — ты только утопаешь въ обжорствc и повcсничествc, не обращая вниманія, какъ бcдная мать страдаетъ отъ тоски. Поднеси къ ней малютку!

Разсчетъ былъ тотъ, что взглядъ на милое дcтище успокоитъ взволнованныя чувства несчастной страдалицы. Бросивъ ломоть хлcба, Джонни поспcшилъ исполнить приказаніе; по мистриссъ Теттербей, грознымъ движеніемъ руки выразила ясно, что въ эту минуту нcтъ болcе мcста для ея материнскихъ чувствъ. Джонни получилъ приказаніе, снова удалиться на свою обыкновенную сидcйку.

Черезъ минуту мистриссъ Теттербей изволила захохотать, и благосклонно объявила, что ей гораздо легче.

— Полно такъ ли, мой другъ? спросилъ господинъ Теттербей, сомнительно покачивая головой: — Точно ли тебc лучше? Можетъ-быть съ гобой опять сдcлается болcзненный припадокъ.

— Нcтъ, Адольфъ, будь спокоенъ: я совершенно владcю собою.

И въ доказательство совершеннаго владcнія собою, мистриссъ Теттербей поднесла свои руки къ глазамъ — и захохотала громко.

— Что это за напасти, Боже ты мой, Боже! воскликнула мистриссъ Теттербей: — Право, я. съ ума сойду. Подойди ко мнc, любезный Адольфъ: я хочу тебc высказать всю свою душу. Позволь мнc быть откровенной, можетъ-быть первый и послcдній разъ въ моей жизни.

Когда господинъ Теттербей пододвинулъ свой стулъ, супруга его залилась опять истерическимъ смcхомъ, и опять поднесла свои руки къ глазамъ.

— Извcстно тебc, милый Адольфъ, начала мистриссъ Теттербей: — что разнообразныя каррьеры представлялись на мой выборъ, когда я вела одинокую жизнь, и тогда я имcла множество случаевъ пристроить себя блистательнcйшимъ образомъ. Въ одно время вдругъ четверо кавалеровъ искали моей руки, и двое изъ нихъ были дcти Марса. Понимаешь ты это?

— Не совсcмъ.

— Въ томъ-то и бcда, что многаго ты не понимаешь, любезный другъ. Двое изъ нихъ, говорю я, были военные люди: одинъ прапорщикъ, другой сержантъ. Понимаешь ты это?

— Какъ не понимать!

— Еще бы! это очень-ясно! Ну, такъ вотъ видишь ли, любезный другъ, что прошло, того воротить нельзя, и я никогда не думаю съ раскаяніемъ объ этихъ вещахъ. Я выбрала себc супруга по душc, по сердцу, и до-сихъ-поръ, хотя онъ этого не заслуживаетъ, люблю его какъ… какъ…

— Какъ самая маленькая женщина въ мірc, докончилъ мистеръ Теттербей: — Хорошо, мой другъ, очень-хорошо.

Будь господинъ Теттербей верзилой въ три съ половиною аршина, онъ не могъ бы оказать болcе лестнаго уваженія къ рослой фигурc своей супруги, и будь мистриссъ Теттербей карлицей фута въ два, лестный комплиментъ относительно ея роста не могъ доставитъ ей большаго удовольствія.

— Но дcло вотъ въ чемъ, любезный другъ, продолжала мистриссъ Теттербей: — сегодня святки — первый день святокъ — и всc христіане, съ деньгами въ карманc, радуются и веселятся во славу Всевышняго Творца. Какъ много прекрасныхъ вещей на бcломъ свcтc, придуманныхъ для услажденія всcхъ пяти чувствъ! Я видcла эти вещи, и любовалась, какъ добрые люди закупаютъ всякую-всячину для своихъ семействъ; а въ моемъ карманc только шесть пенсовъ, и корзинка моя такая большая, а нечего въ нее положить, и я иной разъ должна отказывать себc въ насущномъ хлcбc… Ты ненавидишь меня, Адольфъ?

— Покамcстъ еще не-за-что, сказалъ мистеръ Теттербей.

— Ну, такъ я открою тебc всю правду истинную, и авось ты станешь меня ненавидcть, продолжала мистриссъ Теттербей: — Когда я, истомленная и холодомъ и голодомъ, увидcла вокругъ себя полныя, здоровыя, довольныя лица съ огромными кошельками въ рукахъ и съ корзинами, наполненными всякой благодатью, мнc пришло въ голову, какъ бы, въ свою очередь, и я была счастлива, еслибъ… еслибъ…

Вcнчальное кольцо закружилось неистовымъ образомъ на пальцc взволнованной супруги, и глаза ея, наполненные слезами, поднялись къ потолку.

— Еслибъ ты не выходила замужъ, сказалъ почтительный супругъ спокойнымъ тономъ: — или, еслибъ вышла за кого-нибудь другаго. Такъ, что ли?

— Именно такъ, любезный другъ, отвcчала мистриссъ Теттербей: — эта мысль не выходитъ у меня изъ головы. Ну, теперь ты меня ненавидишь, Адольфъ?

— Покамcстъ еще нcтъ, мой другъ: я не вижу основательнаго повода.

Мистриссъ Теттербей влcпила супругу благодарственный поцалуй, и продолжала такимъ-образомъ:

— Теперь я начинаю думать, любезный другъ, что ты вовсе неспособенъ къ ненависти, хотя, признаться, я еще далеко не все тебc высказала. Никакъ не могу растолковать, что такое со мною случилось. Больна ли я, или вышла изъ ума, только никакимъ способомъ я не могла изобразить, что такое привязываетъ насъ другъ къ другу, или примиряетъ меня съ моей судьбой. Всc радости и удовольствія, какія только мы имcли, представились мнc такими бcдными, ничтожными, и я возненавидcла ихъ отъ всей души. Домъ нашъ показался мнc отвратительно-гадкимъ, и я бы рада была растоптать его ногами. Ничего мнc не приходило въ голову, кромc лишь того, что мы бcдны, и окружены въ своемъ домc голодными ртами.

— Все это правда, моя милая, сказалъ мистеръ Теттербей, ласково пожимая ея руку: — истинная правда! Мы бcдны, и дома насъ окружаютъ голодные рты.

— Да, мой милый Адольфъ, восклицала нcжная супруга, обвиваясь вокругъ его шеи: — мой добрый, ненаглядный, безцcнный другъ и спутникъ моей жизни! Мы бcдны; но эта мысль мнc и въ голову не приходила, когда я оставалась дома, и въ какомъ противоположномъ свcтc мнc представлялись тогда всc обстоятельства нашей жизни! Воспоминанія въ ту пору толпами роились въ моей душc, и смягчали мое ожесточенное сердце. Всc наши заботы и недостатки во время супружеской жизни, семейныя слабости и недуги, часы бдcнія другъ подлc друга, или подлc нашихъ дcтей — все это, казалось, говорило мнc, что мы связаны неразрывною цcпью въ одно существо, и что я не могу и не хочу себя иначе представлять, какъ твоею женою и матерью нашихъ дcтей. Но, по выходc изъ дома, всc эти безцcнныя воспоминанія вдругъ изгладились изъ моей души, и я готова была затоптать въ грязь всc тc невинныя радости и удовольствія, какія мы имcли въ этой бcдной хижинc. Какъ это сдcлалось, и отчего — я никакъ не могу постигнуть даже теперь, когда голова моя начинаетъ приходить въ свой прежній порядокъ. О, Боже мой, какъ я обидcла тебя, мой бcдный Адольфъ!

Бcдная женщина, давшая полное раздолье своей супружеской нcжности и угрызеніямъ, расплакалась теперь отъ чистаго сердца, къ очевидному удовольствію супруга, не безъ причины ожидавшаго взрыва домашней бури. Но вдругъ мистриссъ Теттербей испустила страшный, пронзительный крикъ, и быстро вскочивъ съ мcста, поспcшила скрыться за спиною своего мужа. Крикъ, въ-самомъ-дcлc, былъ такъ ужасенъ, что всc дcти, уже отправившіеся на сонъ грядущій послc своего ужина, повыскочили изъ своихъ постелей и обступили встревоженную мать. Взоры мистриссъ Теттербей были столько же ужасны, какъ ея голосъ, когда она указала на блcднаго человcка въ черной шинели, который въ эту минуту появился въ комнатc.

— Вотъ онъ, этотъ человcкъ, вотъ онъ! вскричала мистриссъ Теттербей: — чего ему надобно?

— Успокойся, мой другъ, сказалъ мистеръ Теттербей: — я сейчасъ поговорю съ нимъ, если ты меня отпустишь. Что это опять съ тобою?

— Я встрcтила его на улицc, тотчасъ же по выходc изъ дому. Онъ смотрcлъ мнc въ глаза, и стоялъ подлc меня. Я боюсь его.

— Его боишься? отчего же?

— Я и сама не знаю… Ой! остановись! Ни шагу отъ меня!

Послcднее восклицаніе сдcлано было въ ту пору, когда мистеръ Теттербей намcревался подойдти къ незнакомцу. Она трепетала и дрожала всcмъ тcломъ, поднявъ одну руку къ головc, а другою притиснувъ свою грудь. Глаза ея забcгали и засверкали какимъ-то яркимъ болcзненнымъ свcтомъ. Вся ея физіономія въ эту минуту могла принадлежать человcку, который вдругъ сдcлалъ страшную потерю.

— Не больна ли ты, мой другъ?

— Опять что-то отходитъ отъ меня… дальше и дальше, бормотала мистриссъ Теттербей, глухимъ голосомъ: — Все исчезло и теперь, какъ тогда.

И послc минутнаго молчанія, выпрямившись во весь ростъ, она отвcчала твердо и внятно:

— Нcтъ, благодарю, я совершенно-здорова.

Затcмъ глаза ея, съ какимъ-то безсмысленнымъ выраженіемъ, устремились на полъ.

Мистеръ Теттербей, еще не успcвшій высвободиться изъ-подъ вліянія прежнихъ ощущеній, произведенныхъ страннымъ обращеніемъ супруги, обратился наконецъ къ блcдному посcтителю въ черной шинели, который между-тcмъ стоялъ молча среди комнаты, опустивъ глаза внизъ.

— Что вамъ угодно, милостивый государь?

— Прошу извинить, если мой незамеченный приходъ васъ потревожилъ, отвcчалъ незнакомецъ: — но вы о чемъ-то говорили и не могли слышать, какъ я вошелъ.

— Моя маленькая жена говоритъ — вcроятно вы и сами слышали — что вы уже не въ первый разъ безпокоите ее сегодня.

— Очень жалcю, если это такъ. Помнится, я имcлъ честь замcтить ее на улицc. У меня не было намcренія испугать вашу супругу.

Говоря это, онъ поднялъ глаза, и вмcстc съ нимъ мистриссъ Теттербей сдcлала то же. Любопытно было видcть, какъ она боялась его, и съ какимъ страхомъ самъ онъ наблюдалъ эту боязнь на такомъ близкомъ разстояніи.

— Моя фамилія — Редло, сказалъ посcтитель: — Я изъ старой коллегіи, что недалеко отъ васъ. Въ вашемъ домc квартируетъ молодой джентльменъ, студентъ этой коллегіи.

— Мистеръ Денгемъ?

— Да.

Это было естественнымъ и едва замcтнымъ дcйствіемъ; но маленькій человcкъ, послc своихъ словъ, провелъ рукою по лбу и быстро оглянулся вокругъ комнаты, какъ-будто чувствуя какую-то странную перемcну въ ея атмосферc. Перенося на него свой страшный взоръ, обращенный прежде на его жену, химикъ отступилъ назадъ, и лицо его поблcднcло.

— Комната джентльмена наверху, милостивый государь, сказалъ Теттербей: — въ неё особый входъ съ улицы; но такъ-какъ вы потрудились войдти сюда, то теперь вамъ можно выбрать болcе прямую дорогу, говорилъ Теттербей, указывая на маленькую лcстницу: — Потрудитесь идти сюда, прямо наверхъ, по этой лcстницc, если желаете видcть мистера Денгема.

— Да, я желаю его видcть, сказалъ химикъ: — Не угодно ли вамъ посвcтить?

Неизъяснимая недовcрчивость, омрачившая блуждающіе взоры таинственнаго посcтителя, казалось, встревожила господина Теттербея. Онъ пріостановился, и въ свою очередь устремилъ неподвижный, пытливый взоръ на мистера Редло, какъ человcкъ, заколдованный волшебной силой. Наконецъ онъ сказалъ:

— Извольте, милостивый государь, я буду свcтить, если вамъ угодно слcдовать за мной.

— Нcтъ, возразилъ химикъ: — я пойду одинъ, и обо мнc докладывать не нужно. Онъ не ожидаетъ меня. Дайте мнc свcчу, и я одинъ найду дорогу къ вашему жильцу.

Выразивъ такимъ-образомъ свое желаніе, и взявъ свcчу изъ рукъ газетчика, мистеръ Редло нечаянно прикоснулся къ его груди, и въ ту же минуту отступилъ отъ него съ какимъ-то паническимъ страхомъ; потому-что мистеръ Редло не зналъ, въ какой части организма скрывалась его новая таинственная сила, и какими средствами она могла распространяться на другихъ людей. Оправившись, наконецъ, отъ этого волненія, онъ поклонился и пошелъ наверхъ.

Но поднявшись на послcднюю ступень, онъ остановился и посмотрcлъ внизъ. Жена стояла въ томъ же самомъ положеніи, и немилосердо вертcла супружеское кольцо вокругъ своего пальца. Мужъ, склонивъ голову на грудь, погруженъ былъ въ мрачное раздумье. Дcти суетились вокругъ матери, и робко смотрcли на незнакомца, прижимаясь другъ къ другу, когда увидcли, что онъ наблюдаетъ ихъ сверху.

— Что вы зашевелились, бcсенята, — сказалъ отецъ грубымъ тономъ: — оставьте мать, и убирайтесь на свои постели.

— И безъ васъ тутъ негдc повернуться! добавила мать: — Убирайтесь на свои постели!

Ребятишки съ-испуга вытаращили глаза, и черезъ минуту разбрелись въ разныя стороны, не исключая Джонни и его безотлучнаго питомца. Мать обвела презрительнымъ взглядомъ комнату, отшвырнула отъ себя остатки ужина, и, нахмуривъ брови, засcла въ уединенномъ углу. Отецъ, проникнутый безотчетнымъ негодованіемъ, занялъ мcсто на скамейкc подлc камина, и съ нетерпcніемъ принялся разгребать уголья, готовый въ эту минуту оттолкнуть всcхъ и каждаго, кто бы вздумалъ ему помcшать. Мужъ и жена не помcнялись ни однимъ словомъ.

Химикъ, поблcднcвшій еще больше, стоялъ на лcстничной ступени какъ воръ, не зная, воротиться ли ему назадъ или идти впередъ. Онъ видcлъ и понималъ перемcну, произведенную имъ въ скромной хижинc.

— Что я надcлалъ! говорилъ онъ самъ-себc встревоженнымъ тономъ: — И какая дcятельность ожидаетъ меня впереди?

«Будь благодcтелемъ человcческаго рода!» отвcчалъ какой-то таинственный голосъ, доступный только для его слуха.

Онъ оглянулся, но не замcтилъ ничего. Когда затворили дверь въ маленькой гостиной, онъ пошелъ впередъ, съ любопытствомъ разсматривая незнакомую мcстность.

— Ночь, одна только ночь прошла со времени роковой перемcны, бормоталъ онъ про себя: — и вотъ уже всc предметы для меня чужды. Чуждъ я и для самого-себя. Я здcсь какъ по снc. Какое участіе могу я принимать въ этомъ мcстc, или во всемъ другомъ, что еще доступно для моей памяти? Духъ мой сокрушился, и око моей души не видитъ ничего!

Передъ нимъ была дверь и онъ постучалъ. — "Войдите, " отвcчалъ голосъ извнутри, и мистеръ Редло вошелъ.

— Не-уже-ли это моя добрая нянька? сказалъ голосъ: — но я ее не спрашивалъ. Больше я никого не могу ожидать.

Голосъ, болcзненный и слабый, принадлежалъ молодому человcку, лежавшему на кушеткc передъ каминомъ, спиною къ дверямъ. Каминъ, собственно говоря, былъ самою дурною печью, истрескавшеюся со всcхъ сторонъ, и въ ней скорcе дымился, чcмъ перегоралъ самый скудный огонь, добытый изъ мокрыхъ щепокъ. Пронзительный вcтеръ вламывался въ щели изъ-подъ кровли, и насквозь продувалъ скаредный чердакъ, квартиру бcднаго студента.

— Терпи горе, будешь адмиралъ! сказалъ студентъ, съ улыбкой на блcдныхъ устахъ: — Придетъ пора, я выздоровлю, разбогатcю, женюсь, и авось будетъ у меня дочка Милли, которая будетъ мнc припоминать благороднcйшее и добрcйшее созданіе въ цcломъ мірc.

Онъ протянулъ руку, какъ-будто въ ожиданіи ласковаго пожатія, но чрезмcрная слабость не позволила ему привстать, и онъ лежалъ по прежнему, обращенный глазами къ камину.

Химикъ безмолвно принялся наблюдать комнату студента. На столc, въ безпорядкc вовсе не поэтическомъ, были разбросаны книги и бумаги, и надъ ними торчала лампа, печальный свидcтель долгихъ часовъ бдcнія и, можетъ-быть, безсонныхъ ночей, разстроившихъ организмъ ночнаго труженика. Парадное платье, давно покинутое, висcло на стcнc, и около него всc принадлежности студенческаго туалета. Миніатюрные портреты и эскизы, набросанные карандашемъ, праздно лежали на каминной полкc вмcстc съ портретомъ ихъ хозяина. Каждый предметъ здcсь неизбcжно былъ соединенъ съ воспоминаніями молодой одинокой жизни, и было время, не далcе какъ вчера, когда мистеръ Редло смотрcлъ бы на все это съ живcйшимъ участіемъ и любопытствомъ. Теперь вещи студента и самъ студентъ были въ его глазахъ простыми предметами холодныхъ наблюденій.

Припомнивъ, что никто не беретъ его руки, студентъ приподнялся на своей кушеткc и повернулъ голову.

— Мистеръ Редло! воскликнулъ онъ, вскакивая съ мcста.

Редло протянулъ руку.

— Не подходите ко мнc. Я сяду здcсь. Оставайтесь на своемъ мcстc!

Молодой человcкъ остановился подлc кушетки, и съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрcлъ на мистера Редло, который между-тcмъ сcлъ на стулъ подлc двери, съ глазами, опущенными въ землю.

— Я узналъ случайно — какъ именно, объяснять нcтъ надобности — что одинъ изъ студентовъ моего класса боленъ и терпитъ нужду. Мнc сказали о немъ только то, что онъ квартируетъ въ этой улицc. Разспрашивая о немъ съ перваго дома, я пришелъ сюда, и наконецъ нашелъ кого искалъ.

— Я былъ точно нездоровъ, милостивый государь, отвcчалъ студентъ робкимъ и почтительнымъ тономъ: — но теперь мнc гораздолучше. Лихорадочные пароксизмы ослабили мой организмъ; но теперь я поправляюсь. Нужды я не терпcлъ въ-продолженіе своей болcзни, потому что подлc меня безпрестаино была особа, которой услугъ я никогда не забуду.

— Вы говорите о женc коллегіальнаго швейцара, сказалъ Редло.

— Да.

И студентъ почтительно склонилъ голову, какъ-будто въ знакъ безмолвнаго уваженія къ своей благодcтельницc.

Химикъ, похожій больше на мраморпаго истукана въ своей холодной, однообразной апатіи, чcмъ на живаго человcка, заинтересованнаго судьбою ближняго, поперемcпно смотрcлъ своими тусклыми глазами то на студента, то на полъ, то на воздухъ, какъ-будто отъискивая свcта для своей омраченной души.

— Я припомнилъ вашу фамилію, сказалъ онъ, когда ее произнесли въ моемъ присутствіи, и теперь угадываю ваше лицо. Кажется мы очень-мало до-сихъ-поръ имcли между собою личныхъ отношеній?

— Очень-мало.

— Вы удалялись отъ меня гораздо больше, чcмъ всc ваши товарищи: не такъ ли?

— Точно такъ, милостивый государь.

— Отчего же? спросилъ химикъ съ выраженіемъ холоднаго любопытства, въ которомъ не проглядывало ни малcйшей искры сострадательнаго участія: — Какъ это случилось, что вы отъ меня, и только отъ меня, хотcли скрыть свое мcстопребываніе и свою болcзнь въ такое время, когда всc ваши товарищи разъcхались по домамъ? Объясните мнc этотъ загадочный фактъ.

Молодой человcкъ, слушавшій его съ возрастающимъ волненіемъ, поднялъ на его лицо свои глаза, до-сихъ-поръ опущенные въ землю, и всплеснувъ руками, закричалъ:

— Мистеръ Редло! Вы меня открыли. Вамъ извcстна моя тайна!

— Тайна? сказалъ химикъ суровымъ тономъ: — Я знаю вашу тайну?

— Да. Ваше обращеніе, совсcмъ не проникнутое тcмъ участіемъ, которое привязываетъ къ вамъ сердца всcхъ вашихъ слушателей, вашъ измcнившійся голосъ, принужденіе въ каждомъ вашемъ словc и въ каждомъ взорc, убcждаютъ меня очевиднcйшимъ образомъ, что вы знаете мою тайну. Вижу, вы хотите, даже теперь, скрыть отъ меня роковую извcстность, и это служитъ для меня новымъ доказательствомъ вашего естественнаго добродушія и вмcстc той преграды, которая существуетъ между нами.

Презрительный смcхъ былъ единственнымъ отвcтомъ ученаго мужа.

— Но, милостивый государь, продолжалъ студентъ: — какъ правый и добрый человcкъ, вы должны разсудить, что самъ я, лично, нисколько не виноватъ въ томъ оскорбленіи, которое вамъ нанесено, и въ той печали, которую вы претерпcли. Вся моя вина лишь — въ моемъ происхожденіи.

— Печаль! оскорбленіе! сказалъ Редло съ дикимъ хохотомъ: — Какая мнc нужда до всcхъ вашихъ оскорбленій и печали!

— Не-уже-ли этотъ разговоръ и это свиданіе со мною могли васъ измcнить до такой степени, милостивый государь! восклицалъ взволнованный студентъ: — о, ради самаго неба, останемся въ прежнихъ отношеніяхъ! Забудьте, что вы меня узнали и открыли мою тайну. Пусть я по-прежнему займу отдаленное мcсто между вашими слушателями и пусть опять я буду вамъ извcстенъ подъ своимъ псевдонимомъ. Знайте Денгема, и забудьте Лангфорда.

— Лангфорда! воскликнулъ мистеръ Редло.

Онъ схватился за голову обcими руками и на-минуту обратилъ на молодаго человcка свое умное, мыслящее лицо. Но свcтъ сознанія мгновенно потухъ и его чело снова омрачилось облакомъ невcдcнія.

— Лангфордъ настоящая фамилія моей матери, милостивый государь, продолжалъ молодой человcкъ слабымъ голосомъ: — могло бы, вcроятно, быть у нея лучшее имя, по она имcла несчастіе предпочесть фамилію Лангфорда. Кажется, мистеръ Редло, я знаю эту исторію. За недостаткомъ положительныхъ свcдcній, я обращаюсь къ догадкамъ, и безошибочно угадываю въ чемъ дcло. Я плодъ несчастнаго брака и мои родители, какъ говорится, не были созданы другъ для друга. Съ младенчества услышалъ я о вашемъ имени и оно произносилось въ моемъ присутствіи не иначе, какъ съ величайшимъ благоговcніемъ. Столько разъ говорили при мнc объ этой безграничной нcжности, объ этой тяжкой борьбc съ препятствіями на пути науки!.. Ваше имя облеклось для меня радужнымъ свcтомъ еще съ перваго урока, полученнаго отъ моей матери. У кого, наконецъ, въ-послcдствіи сдcлавшись студентомъ, могъ я учиться, какъ не у васъ, достопочтенный профессоръ?

Мистеръ Редло не отвcчалъ ничего ни словомъ, ни знакомъ. Въ чертахъ его лица не обнаруживалось никакихъ признаковъ состраданія или участія.

— Не могу выразить, продолжалъ студентъ: — съ какимъ восторгомъ первый разъ вступилъ я въ аудиторію, оглашаемую могучимъ голосомъ человcка, который влечетъ къ себc непобcдимою силой сердца всcхъ своихъ слушателей. Живо возобновились въ моей памяти слcды прошедшаго, соединенные съ великодушнымъ именемъ Редло… Зачcмъ, однакожь, я позволилъ себc распространяться объ этомъ предметc? Наши лcта и наше положеніе такъ существенно различны между-собою, что подобное объясненіе, милостивый государь, можетъ вамъ казаться необдуманною дерзостію. Пусть такъ; но во всякомъ случаc не думаю и думать не хочу, чтобъ тотъ, кто нcкогда принималъ живcйшее участіе въ судьбc моей матери, могъ теперь, послc многихъ лcтъ, хладнокровно слышать, съ какою благоговcйною любовію я смотрcлъ на него изъ своего темнаго далека, и съ какимъ чувствомъ самоотверженія я всегда удалялся отъ него въ ту пору, когда одно его слово могло бы меня облегчить и осчастливить… Простите меня, мистеръ Редло, заключилъ студентъ: — болcзнь еще не позволяетъ мнc говорить такъ, какъ я бы хотcлъ. Забудьте все что я сказалъ.

Съ этими словами студентъ, преодолcвая свою слабость, сдcлалъ нcсколько шаговъ впередъ, какъ-будто для того, чтобъ пожать руку своего профессора; но тотъ быстро отскочилъ назадъ и закричалъ:

— Не подходите ко мнc!

Молодой человcкъ въ изумленіи остановился и медленно поднялъ руку къ своей головc. Суровый взглядъ профессора поразилъ его паническимъ страхомъ.

— Что прошло, того воротить нельзя, сказалъ химикъ: — прошедшее умираетъ и должно умирать смертью безсмысленныхъ животныхъ. Тотъ съумасбродствуетъ и лжетъ, кто осмcливается возобновлять при мнc слcды моей жизни. Какая мнc нужда до вашего лихорадочнаго бреда? Вотъ вамъ деньги, если вы имcете въ нихъ нужду. Я затcмъ и пришелъ, чтобъ предложить вамъ эту помощь. Визитъ мой не имcетъ и не можетъ имcть никакой другой цcли.

Затcмъ онъ бросилъ свой кошелекъ на столъ и отступивъ на нcсколько шаговъ, схватился за свою голову обcими руками. Какая-то мысль, видимо, слишкомъ-тревожила его разгоряченный мозгъ. Студентъ подошелъ къ столу.

— Возьмите назадъ ваши деньги, милостивый государь, сказалъ онъ: — о, еслибъ вмcстc съ этимъ кошелькомъ вы могли удалить изъ моей головы воспоминаніе о вашихъ словахъ.

— Будто вы этого хотите? возразилъ Редло, сверкая своими дикими глазами: — будто вы точно этого хотите?

— Хочу.

Химикъ близко подошелъ къ нему, взялъ кошелекъ и схвативши руку молодаго человcка, вперилъ въ него свой пристальный взглядъ.

— Много безпокойствъ и печалей во всякой болcзни: не правда ли? спросилъ онъ съ громкимъ смcхомъ.

— Правда, отвcчалъ изумленный студентъ: — но зачcмъ вы меня объ этомъ спрашиваете?

— Длинная вереница физическихъ и нравственныхъ страданій, безсмысленныя хлопоты, мелкія огорченія и тревоги: все это, не правда ли, гораздо лучше забыть однажды навсегда? говорилъ химикъ съ какимъ-то бурнымъ, неземнымъ восторгомъ.

Студентъ не отвcчалъ ничего; но пораженный какимъ-то безотчетнымъ страхомъ, опять поднесъ руку къ своей головc. Редло между-тcмъ крcпко держался за его плечо. Въ это время послышался снаружи кроткій голосъ мистрисъ Вилльямъ.

— Благодарю, Дольфъ, говорила она: — теперь я могу видcть очень-хорошо. Не плачь, мой милый. Родители твои, Богъ дастъ, скоро помирятся и завтра все будетъ благополучно въ вашемъ домc. У него, ты говоришь, какой-то джентльменъ? Кто бы это?

Вслушиваясь въ этотъ знакомый голосъ, Редло постепенно опустилъ свою руку.

— Не даромъ я боялся ее здcсь встрcтить, бормоталъ онъ про себя: — въ ея природc олицетворена совершеннcйшая доброта, и мнc страшно подвергать ее своему вліянію. Это значило бы оборвать въ ней лучшія и благороднcйшія струны ея сердца.

Мистриссъ Вилльямъ постучалась въ дверь.

— Что жь? Не-уже-ли всегда я долженъ избcгать ея присутствія? бормоталъ Редло, бросая вокругъ себя безпокойные взгляды.

Мистриссъ Вилльямъ опять постучалась въ дверь.

— Изъ всcхъ гостей, какіе могутъ быть въ этомъ мcстc, сказалъ Редло хриплымъ, безпокойнымъ голосомъ: — я не желалъ бы только встрcтиться съ этой особой. Скройте меня куда-нибудь!

Студентъ отворилъ въ стcнc едва замcтную дверь, сообщавшуюся съ комнатой въ томъ мcстc, гдc кровля чердака приходила въ уровень съ поломъ. Редло торопливо прошмыгнулъ въ это отверстіе, и скрылся.

Тогда студентъ занялъ опять свое прежнее мcсто на кушеткc, и откликнувшись на повторенный голосъ, холодно сказалъ:

— Можно войдти!

— Мнc сказали, мистеръ Эдмондъ, что съ вами какой-то джентльменъ, сказала мистриссъ Вилльямъ при входc въ комнату.

— Никого здcсь нcтъ, кромc меня.

— Но былъ кто-нибудь?

— Былъ, да сплылъ. А что?

Она поставила на столъ корзинку, и остановилась передъ кушеткой, какъ-будто ожидая, что къ ней протянутъ руку; но студентъ не перемcнилъ своей позы и не пошевелился. Немного изумленная этимъ хладнокровіемъ, она подошла къ изголовью своего паціента, и ласково, дотронулась до его чела.

— Какъ вы провели, мистеръ Эдмондъ, нынcшній день? кажется вамъ получше: ваша голова не такъ холодна.

— Право? скажите пожалуйста, безъ васъ я бы этого и не зналъ.

Черты ея лица выразили изумленіе, но не упрекъ, когда она перешла на другую сторону стола и вынула изъ корзинки свою работу, которую, однакожь, немного погодя, положила опять на свое мcсто, и принялась убирать комнату. Она привела всc вещи въ стройный порядокъ, и даже поправила подушки на кушеткc, чего по-видимому вовсе не замcчалъ студентъ, неподвижно смотрcвшій на огонь. Окончивъ всc эти распоряженія безъ малcйшаго шума, мистриссъ Вилльямъ въ своей скромной шляпкc вновь подошла къ столу и сcла за работу.

— Мнc надобно, мистеръ Эдмондъ, поскорcе окончить эту муслиновую занавcсъ для вашего окна, сказала мистриссъ Вилльямъ, не сводя глазъ съ своей работы: — Занавcсъ чистенькая и красивая, хотя не дорогая: ваши глаза будутъ защищены отъ яркаго свcта. Мужъ мой говоритъ, что даже теперь, когда здоровье ваше поправляется, вамъ надо беречься свcта, иначе вы будете чувствовать головокруженіе.

Вмcсто отвcта студентъ сдcлалъ нетерпcливый и наглый жестъ, сопровождавшійся дерзкимъ взглядомъ. Мистриссъ Вилльямъ пріостановилась и съ безпокойствомъ посмотрcла на своего паціента.

— Вамъ, кажется, неловко, мистеръ Эдмондъ, сказала она, положивъ работу и вставая съ мcста: — Позвольте, я поправлю ваши подушки.

— Мнc очень-ловко, мистриссъ Вилльямъ, отвcчалъ студентъ: — Не суетитесь, пожалуйста, подушки васъ не трогаютъ.

При этомъ онъ приподнялъ голову и взглянулъ на свою гостью такъ нагло и съ такою неблагодарностію, что она остолбенcла. Простоявъ безъ движенія нcсколько минутъ, мистриссъ Вилльямъ заняла опять свое мcсто и принялась за работу, не обнаруживая ни малcйшаго негодованія ни взоромъ, ни словами.

— Я думаю о томъ, мистеръ Эдмондъ, сказала она: — о чемъ вы такъ часто разсуждали, когда я сидcла здcсь по вечерамъ. Несчастье, говорили вы, самый лучшій наставникъ въ жизни. Послc этой болcзни, здоровье будетъ вамъ казаться драгоцcннымъ благодcяніемъ неба, и почему знать?.. пріидетъ можетъ-быть пора, когда вы съ удовольствіемъ будете припоминать несчастные дни, проведенные въ этомъ бcдномъ пріютc, вдали отъ своихъ друзей и родственниковъ. Вотъ уже по одному этому я готова согласиться съ вами, что несчастіе самый лучшій наставникъ въ человcческой жизни.

Занятая вмcстc и работой и смысломъ своихъ словъ, мистриссъ Вилльямъ, къ-счастію для себя, не могла обратить вниманія на злобный, саркастическій взглядъ, устремленный на нее въ эту минуту. Такимъ-образомъ ядовитая стрcла злонамcренной насмcшки не попала въ предположенную цcль. Спустя минуту, мистриссъ Вилльямъ, задумчиво склонивъ голову на одну сторону, и не отрывая глазъ отъ своей работы, продолжала такимъ0образомъ:

— Вы говорили хорошо, мистеръ Эдмондъ, очень-хорошо, и даже на меня ваши слова и мысли производили глубокое впечатлcніе, несмотря на то, что я не имcю ни вашего ума, ни вашей учености. Помните ли, съ какимъ умилительнымъ и трогательнымъ краснорcчіемъ вы разсуждали о предупредительномъ вниманіи этихъ бcдныхъ людей, у которыхъ вы нанимали вашу квартиру? Мнc казалось тогда, что это обстоятельство отчасти вознаграждаетъ васъ за потерю здоровья, и я читала на вашемъ лицc, какъ въ открытой книгc, что безъ этого несчастья никогда бы не узнать вамъ и половины добра, которое васъ окружаетъ.

Нетерпcливый прыжокъ на кушеткc очень некстати прервалъ эту рcчь, готовую излиться быстрымъ и стремительнымъ потокомъ.

— Что вамъ за охота, мистриссъ Вилльямъ, надрываться изо-всcхъ силъ для прославленія какихъ — то небывалыхъ услугъ? возразилъ студентъ презрительнымъ тономъ: — Ну, пожалуй, если хотите, хозяйская семья сдcлала для меня кое-что въ-продолженіе этой проклятой болcзни; да вcдь они же знаютъ очень-хорошо, что имъ будетъ съ лихвой заплачено за эти экстренныя услуги. Вотъ и вамъ тоже, мистриссъ Вилльямъ, я много обязанъ. Не такъ ли?

Ея пальчики пріостановились, выпустили иголку, и она посмотрcла на него съ безмолвнымъ изумленіемъ.

— Чего жь еще вамъ угодно, мистриссъ Вилльямъ? Вы можете преувеличивать дcла, сколько хотите, отъ этого не будетъ вамъ ни лучше, ни хуже. Я понимаю, что вы принимали во мнc нcкоторое участіе, и повторяю еще разъ, я вамъ много обязанъ. Что же еще?

Работа мистриссъ Вилльямъ упала на ея колcни, и взоры ея выражали въ эту минуту какое-то болcзненное нетерпcніе.

— Исторія въ томъ, говорю я, что вы много меня обязали. Этого и довольно: зачcмъ же еще, чортъ-знаетъ какими-то преувеличеніями, ослаблять во мнc чувство моего къ вамъ долга? Безпокойства, огорченія, несчастія, печали! Слушая васъ, подумаешь, пожалуй, что я умиралъ по тысячc разъ въ сутки!

— Не-уже-ли вы думаете, мистеръ Эдмондъ, сказала мистриссъ Вилльямъ, вставая съ мcста и подходя ближе къ своему паціенту: — не-уже-ли вы думаете, что я начала говорить объ этихъ бcдныхъ людяхъ изъ какихъ-нибудь разсчетовъ въ-отношеніи къ себc-самой? Не-уже-ли?..

И она скрестила руки на своей груди съ простодушной и невинной улыбкой изумленія.

— О, совсcмъ ничего не думаю, мистриссъ Вилльямъ, возразилъ студентъ: — Былъ я нездоровъ, это правда; вы суетились около меня, какъ-будто дcло шло о возвращеніи жизни какому-нибудь мертвецу, и это правда. Но вотъ, болcзнь прошла, и ужь надcюсь, съ вами намъ не воротить ее.

Съ этими словами онъ всталъ съ кушетки, холодно взялъ книгу и сcлъ за столъ.

Мистриссъ Вилльямъ наблюдала его въ этомъ положеніи до-тcхъ-поръ, пока улыбка совсcмъ не сбcжала съ ея кроткаго лица. Воротившись наконецъ къ тому мcсту, гдc была ея корзинка, она сказала ласковымъ голосомъ:

— Мистеръ Эдмондъ, вы желаете остаться одни?

— Я не вижу никакого повода удерживать васъ при себc, отвcчалъ студентъ.

— Кромc развc… сказала мистриссъ Вилльямъ, указывая на свою работу.

— О, на-счетъ этой занавcски! возразилъ студентъ съ оскорбительной насмcшкой: — не стоитъ хлопотать, добрcйшая мистриссъ Вилльямъ.

Она поспcшила завернуть работу, и положила ее въ корзинку. Затcмъ, остановившись прямо передъ его глазами, такъ-что ему нельзя было отворотить отъ нея своихъ взоровъ, она сказала:

— Если вы будете имcть во мнc нужду, я пріиду назадъ съ большою охотой. Когда вы имcли во мнc нужду, я считала себя счастливой, что могла быть для васъ полезной. Кажется, вы опасаетесь, что теперь, когда силы ваши поправляются, я могу васъ потревожить: напрасное опасеніе! Мои визиты должны были продолжаться до тcхъ только поръ, пока совершенно возстановится ваше здоровье. Вы ничcмъ мнc не обязаны, мистеръ Эдмондъ; но я съ своей стороны обязана съ благодарностію замcтить, что вы обходились со мной какъ съ лэди, и притомъ съ такою лэди, которую вы любите. Если вы подозрcвали, что я слишкомъ цcню свои мелкія услуги, состоявшія только въ томъ, что я убирала вашу комнату и подавала вамъ лекарства — такое подозрcніе, смcю сказать, оскорбительно больше для васъ-самихъ, чcмъ для меня. Вотъ о чемъ я жалcю. Вотъ о чемъ я сcтую отъ всего моего сердца.

И она удалилась изъ комнаты съ невозмутимымъ спокойствіемъ и кротостію, сквозь которую не проглядывало и тcни негодованія или досады. Но будь она раздражительна, сварлива, бcшена, для студента это казалось бы все-равно: онъ съ безчувственнымъ хладнокровіемъ смотрcлъ на ея уходъ; но вдругъ по-видимому его лицо омрачилось тяжелою думой, когда Редло вышелъ изъ своей засады и остановился у дверей.

— Пусть еще разъ болcзнь наложитъ на тебя свою убійственную руку, и чcмъ скорcе, тcмъ лучше! сказалъ химикъ, угрюмо осматриваясь вокругъ: — Умри на этомъ мcстc, и пусть не знаетъ человcкъ, гдc истлcли твои кости!

— Что вы со мной сдcлали? закричалъ студентъ, схватываясь за его черную шинель: — Какую адскую перемcну вы произвели въ моей душc? какимъ проклятіемъ поразили вы меня? О, возвратите, если можете, меня самому-себc!

— Возвратить его самому-себc! воскликнулъ Редло какъ помcшанный: — Я зараженъ, отравленъ, зачумленъ, и ядъ моей души долженъ распространяться на весь человcческій родъ. Участіе, соболcзнованіе, симпатія — для меня не существуютъ, и мое сердце превратилось въ камень. Эгоизмъ и неблагодарность всюду влачатся по моимъ пятамъ, и я столько же низокъ, какъ люди, которыхъ мое присутствіе обращаетъ въ злодcевъ: вся разница въ томъ, что я могу еще проклинать и ненавидcть этихъ злодcевъ.

Когда произносилъ онъ эти слова, молодой человcкъ еще крcпко держался за его шинель; по вдругъ онъ вырвался и побcжалъ съ лcстницы внизъ, и оттуда черезъ дверь на открытый ночной воздухъ, гдc вcтеръ дико завывалъ по всcмъ ущельямъ переулка, снcгъ валился хлопьями на рыхлую землю, луна тускло сіяла на омраченномъ горизонтc — и всюду наважденный человcкъ слышалъ роковый приговоръ фантома: ступай на всc четыре стороны, и помни, что даръ, полученный отъ меня, ты долженъ раздавать! Повторялись эти слова завывающимъ вcтромъ, и они же шумно летcли съ облаковъ въ падающемъ снcгc.

Куда теперь идти, и для чего? онъ не зналъ, и не желалъ узнать, только бы дальше отъ людей, дальше отъ всего, что носитъ человcческій образъ. Перемcна, которую онъ чувствовалъ въ себc и сознавалъ, превратила для него шумныя улицы въ пустыню, и былъ онъ пустыней самъ для себя, и эта суетливая толпа съ ея житейской нуждой, погрязла передъ его глазами въ одной общей песчаной пустынc, гдc вcтеръ раздольно бушевалъ изъ края въ край, смcшивая все въ хаотическія груды. Еще не совсcмъ замерли въ его груди слcды прошедшей жизни; но понималъ несчастный химикъ, чcмъ онъ сталъ, и чcмъ становились другіе отъ соприкосновенія съ его прокаженной природой. Вотъ почему желалъ онъ быть одинъ.

Желалъ — но вдругъ вспалъ ему на мысль тотъ чудовищный мальчишка, который прошмыгнулъ въ его кабинетъ. И вспомнилъ мистеръ Редло, что изъ всcхъ особъ, съ которыми приходилъ онъ въ соприкосновеніе послc роковой бесcды съ привидcніемъ, одинъ только этотъ полу-звcрь, полу-человcкъ не обнаружилъ признаковъ внезапной перемcны.

Несмотря на инстинктивное отвращеніе къ чудовищу, онъ рcшился отъискать его и на опытc извcдать, точно ли оно свободно отъ его проказы. Тутъ же возникла въ его тревожномъ духc совсcмъ другая мысль, побудившая отъискать мальчишку во что бы ни стало.

Не безъ труда сообразилъ онъ мcстность среди ночнаго мрака, и быстро направилъ свои шаги къ старой коллегіи, къ той ея части, гдc торчалъ обветшалый портикъ, и гдc мостовая была протоптана студентскими ногами.

Швейцарская квартира находилась подлc желcзныхъ воротъ, и образовывала частицу оконечности четыреугольнаго зданія. Снаружи примыкала къ нему небольшая галерея, откуда, какъ припомнилъ мистеръ Редло, стоило только заглянуть въ окно, чтобъ увидcть порядокъ въ расположеніи всей комнаты. Желcзныя ворота были заперты; но онъ просунулъ руку въ отверстіе калитки, и безъ труда отодвинулъ засовъ. Пробравшись такимъ-образомъ на широкій дворъ, онъ снова заперъ ворота, и прокрался въ галерею подъ самое окошко.

Огонь еще ярко горcлъ въ затопленномъ каминc, и около него образовался на полу свcтящійся кружокъ. Мистеръ Редло, скрываясь подъ окномъ, какъ робкій воръ, началъ свои наблюденія. Сначала показалось ему, будто въ комнатc не было никого, и будто зарево огня окрашивало только старыя бревна на потолкc и темныя стcны; но всматриваясь пристальнcе, онъ замcтилъ на полу предметъ своихъ поисковъ. Мальчишка свернулся въ клубокъ, какъ дикая кошка, и лежалъ безъ всякаго движенія. Мистеръ Редло быстро подошелъ къ дверямъ, отперъ и вошелъ.

Чудовище лежало на такомъ жару, что химикъ, наклонившійся къ нему, едва не опалилъ своей головы. Когда онъ дотронулся до него рукою, полу-заспанный мальчишка, скорчившись въ своихъ лохмотьяхъ, покатился въ отдаленный уголъ комнаты, и прильнувъ къ половой доскc, забарахтался обcими ногами, какъ-будто желая отъ себя прогнать ненавистный образъ.

— Встань! сказалъ химикъ: — Ты не забылъ меня?

— Прочь отсюда! вскричалъ мальчишка: — это не твой домъ! Здcсь живетъ женщина.

Химикъ бросилъ на него пристальный и суровый взглядъ. Мальчишка оторопcлъ, вытаращивъ глаза, и быстро поднялся на ноги.

— Кто ихъ обмылъ? спросилъ химикъ, указывая на его ноги: — Кто положилъ перевязку на тc мcста, гдc онc изтрескались?

— Женщина.

— И она также вымыла твое лицо?

— Она. Все женщина.

Редло съ намcреніемъ предлагалъ эти вопросы, чтобъ обратить на себя его глаза. Съ этою же цcлію онъ трепалъ его за волосы и подбородокъ. Мальчишка вперилъ въ него свои быстрые глаза, какъ-будто считалъ это нужнымъ для собственной защиты. Редло видcлъ ясно, что съ нимъ не произошло никакой перемcны.

— Гдc они? спросилъ онъ.

— Женщина ушла.

— Знаю. Гдc старикъ съ бcлыми волосами и его сынъ?

— Мужъ этой женщины? спросилъ мальчишка.

— Да. Гдc они оба?

— Ушли. У нихъ какая-то бcда, тамъ вонъ, далеко. Они побcжали оба, и велcли мнc дожидаться здcсь.

— Пойдемъ со мной, сказалъ химикъ: — я дамъ тебc денегъ.

— Куда идти? И сколько ты мнc дашь?

— Ты получишь столько шиллинговъ, сколько еще отъ роду не видалъ, и я приведу тебя назадъ. Знаешь ли ты дорогу, откуда пришелъ?

— Отвяжись отъ меня! вскричалъ мальчишка, высвобождая свои волосы изъ-подъ его руки. — Я не хочу тебя вести, и не пойду съ тобой никуда. Отвяжись отъ меня, не-то я брошу въ твое лицо горячую головешку.

И быстро подскочивъ къ камину, онъ готовъ былъ привести въ исполненіе свою угрозу.

Если химикъ еще такъ недавно съ ужасомъ замcчалъ роковое вліяніе своей измcненной природы на особъ, съ которыми приходилъ въ соприкосновеніе, за-то теперь ни съ чcмъ нельзя было сравнить его паническій страхъ при взглядc на чудовищнаго мальчика, который по-видимому съ такой отвагой издcвался надъ таинственной силой. Судорожный трепетъ пробcжалъ по всcмъ его членамъ, когда онъ увидcлъ, что злобное чудовище схватилось своею дcтскою рукою за желcзныя щипцы и хотcло вытащить изъ камина пылающую головню.

— Послушай, любезный, сказалъ мистеръ Редло: — Ты поведешь меня, куда тебc угодно, и всего лучше въ такія мcста, гдc люди живутъ въ нищетc. Я хочу помочь этимъ людямъ и спасти ихъ, можетъ-быть, отъ голодной смерти. Ты получишь отъ меня кучу денегъ, и притомъ, какъ сказано, я приведу тебя назадъ. Ну же, поворачивайся!

И онъ поспcшно пошелъ къ дверямъ, опасаясь возвращенія мистриссъ Вилльямъ.

— Пожалуй, я пойду, если хочешь, сказалъ мальчишка, бросивъ щипцы и выпрямившись во весь ростъ: — Только ужь ты не держись за меня, и не дотрогивансія до моей головы.

— Изволь.

— Я буду идти спереди, сзади, или гдc мнc вздумается.

— Хорошо.

— Ну, такъ дай же мнc денегъ.

Химикъ положилъ въ его руку нcсколько шиллинговъ, одинъ за другимъ. Мальчишка не умcлъ считать; но каждый разъ, получая монету, говорилъ: «единожды-одинъ», и съ жадностію смотрcлъ въ глаза щедраго дателя. Ему некуда было класть деньги изъ руки, кромc своего рта, и онъ клалъ ихъ въ ротъ.

Затcмъ мистеръ Редло написалъ карандашомъ на лоскуткc бумаги, что мальчикъ ушелъ съ нимъ, и положивъ записку на столъ, приказалъ ему слcдовать за собой. Мальчишка съежился въ своихъ лохмотьяхъ, и выскочилъ вонъ на свcжій, зимній воздухъ съ непокрытой головой и голыми ногами.

Чтобъ не возвращаться назадъ черезъ желcзныя ворота, гдc можно было встрcтить особу, которой избcгалъ онъ, Редло прошелъ по темнымъ галереямъ, смежнымъ съ его собственнымъ жилищемъ, къ небольшой двери, отъ которой ключъ былъ у него въ карманc. Когда очутились на улицc, онъ остановился передъ своимъ спутникомъ, отпрянувшимъ отъ него на нcсколько шаговъ и спросилъ, знаетъ ли онъ, въ Какую сторону идти.

Мальчишка призадумался, оглянулся вокругъ, и, наконецъ, утвердительно кивнувъ головою, указалъ направленіе ихъ общаго пути, Редло пошелъ впередъ, постепенно ускоряя свои шаги. Подозрительность мальчишки уменьшалась съ каждой минутой: онъ вытаскивалъ деньги изо рта, клалъ ихъ на руку, и потомъ опять засовывалъ въ ротъ. Иногда украдкой онъ потиралъ монету о свои лохмотья, чтобъ полюбоваться ея блескомъ. Такъ они продолжали путь въ глухую зимнюю ночь.

Три раза они сталкивались бокъ-о-бокъ, и три раза останавливались. Три раза химикъ заглядывалъ ему въ лицо, и трепеталъ при встрcчc съ его жгучимъ взоромъ. Казалось, видcлъ онъ на этомъ дcтскомъ лицc отраженіе своей собственной фигуры.

Первый разъ столкнулись они при переходc черезъ какое-то старое кладбище. Редло сталъ между могилъ, и какъ-будто употреблялъ безполезныя усилія пробудить въ своей душc какую-то успокоительную мысль.

Другой разъ остановился мистеръ Редло, чтобъ посмотрcть на безпредcльный горизонтъ. Тамъ плавала луна во всемъ своемъ величіи и славc, окруженная сонмомъ свcтилъ, извcстныхъ ему по именамъ и астрономическимъ открытіямъ, съ ними соединеннымъ; но теперь онъ въ нихъ не видcлъ того, что обыкновенно видcлъ прежде, и не чувствовалъ ничего при взглядc на великолcпную картину.

Третій разъ — звуки печальной музыки обратили на себя вниманіе мистера Редло; но онъ ничего въ ней не слышалъ, кромc искусственнаго напcва, доходившаго до его ушей посредствомъ сотрясенія въ воздухc отъ струнъ инструментальнаго механизма: не было въ этихъ звукахъ таинственной связи съ его собственнымъ чувствомъ, и музыкальная мелодія не вызывала изъ его души образовъ прошедшей жизни, не настроивала его фантазіи къ идеальнымъ мечтаніямъ.

И при каждой изъ этихъ трехъ остановокъ, съ ужасомъ видcлъ мистеръ Редло, что, несмотря на огромное различіе въ умственномъ и физическомъ отношеніи, выраженіе лица мальчишки было портретомъ его собственной фигуры.

Такъ они шли оба вмcстc и наблюдали одинъ другаго, проходя — иногда по шумнымъ и. многолюднымъ мcстамъ, гдc химикъ съ безпокойствомъ осматривался черезъ плечо, воображая, что потерялъ своего спутника, но всегда замcчая его тcнь по другую сторону отъ себя — иногда по тихимъ и глухимъ переулкамъ, гдc онъ даже могъ считать позади себя его короткіе, быстрые шаги. Наконецъ они подошли къ группc ветхихъ, полу-развалившихся домовъ, и тогда мальчишка прикоснулся къ нему и остановился.

— Вотъ здcсь! сказалъ онъ, указывая на одинъ домъ, гдc въ окнахъ мелькали огни, и гдc надъ уличной дверью торчалъ тусклый

Фонарь, освcщавшій надпись вывcски: «Квартиры для путешественниковъ.»

Это былъ глухой пустырь, на которомъ торчали, прижимаясь одинъ къ другому, полу-развалившіяся избушки, обведенныя, вмcсто тротуаровъ, грязнымъ рвомъ. Избушки, склоняясь по обcимъ сторонамъ, образовали подобіе свода, и послcдняя его оконечность замыкалась чcмъ-то въ родc собачьей кануры. Редло внимательно осмотрcлъ всю эту мcстность, и потомъ его глаза снова остановились на мальчишкc, который въ это время прыгалъ около него на одной ногc, согрcвая другую ладонью своей руки. Разъ и еще разъ, онъ увидcлъ въ немъ страшное подобіе самого себя, и ужасъ едва не оцcпенилъ его членовъ.

— Вотъ здcсь! повторилъ мальчишка, указывая опять на домъ, передъ которымъ они стояли: — я подожду.

— Пустятъ ли меня сюда? спросилъ Редло.

— Назовись лекаремъ, отвcчалъ мальчишка, кивнувъ головой: — здcсь много больныхъ.

Редло пошелъ къ дверямъ, и, оглянувшись назадъ, увидcлъ, что мальчишка, прыткій какъ крыса, юркнулъ въ собачью кануру. Ему не было его жаль, но онъ боялся этого чудовища, продолжавшаго и теперь смотрcть на него изъ своей засады.

— Вотъ здcсь-то наконецъ, гнcздится на всемъ привольи нищета, съ ея вcчными спутниками: печалью, оскорбленіемъ и заботами всякаго рода! сказалъ химикъ съ болcзненнымъ усиліемъ, вызывая изъ своей души полу-истертые слcды прошедшей жизни: — никакого вреда не сдcлаетъ тотъ, кто принесетъ сюда забвеніе этихъ вещей.

Съ этими словами мистеръ Редло толкнулъ дверь, немедленно уступившую его усиліямъ, и вошелъ.

На лcстницc сидcла женщина, склопившись головою на свои руки, опертыя на колcни. Она спала, или можетъ-быть забылась въ тревожной думc. Такъ-какъ нельзя было пройдти мимо, не зацcпивъ ея, а она по-видимому не замcчала его приближенія, то мистеръ Редло пріостановился и дотронулся до ея плеча. Когда она подняла глаза, онъ увидcлъ совершенно-молодое лицо, но безъ всякой живости и цвcта, какъ-будто преждевременная зима неестественнымъ образомъ убила едва-распустившіяся розы.

Не обнаруживъ ни малcйшаго участія къ приходу незнакомца, она придвинулась ближе къ стcнc, чтобы дать ему свободный пропускъ.

— Кто вы? сказалъ Редло, облокотившись на разломанныя перилы.

— А за кого бы вы меня приняли? отвcчала женщина, открывая опять свое лицо.

Онъ взглянулъ на нее, и что-то похожее на состраданіе, пробудилось въ его омраченной душc. Но это однакожь отнюдь не было чувство истинной симпатіи къ человcческимъ страданіямъ: чувствительность этого рода, изсякла въ груди наважденнаго человcка.

— Я пришелъ сюда облегчить, если могу, участь тcхъ, которые считаютъ себя несчастными, сказалъ мистеръ Редло смягченнымъ голосомъ: — какая печаль на вашей душc?

Она взглянула на него, и засмcялась; но ея хохотъ превратился въ тяжелый, продолжительный вздохъ, когда она опять склонила свою голову, и приставила пальцы къ растрепаннымъ волосамъ.

— Какая печаль на вашей душc? спросилъ еще разъ мистеръ Редло.

— Я думаю о своей жизни, отвcчала женщина, устремивъ на него пристальный взоръ, и тотчасъ же опять склонивъ свою голову.

Редло понялъ, что это была одна изъ тысячи несчастныхъ; которыхъ жалкіе типы мелькали передъ его глазами.

— Кто ваши родители? спросилъ онъ.

— Былъ у меня, хорошій домъ, встарину: отецъ мой былъ садовникомъ далеко отсюда, въ деревнc.

— Онъ умеръ?

— Умеръ, для меня. Всc эти предметы умерли для меня. Вы джентльменъ, и этого не знаете.

Она опять подняла на него свои глаза, и залилась громкимъ, истерическимъ смcхомъ.

— Послушай, дcвушка! сказалъ Редло суровымъ тономъ: — я понимаю смерть, о которой говоришь ты, и понимаю нравственную пытку, которая должна быть слcдствіемъ этой смерти. Обрати теперь вниманіе на слcды своей пройденной жизни, и припомни, какими оскорбленіями были омрачены первые годы твоей цвcтущей молодости? Не было ли между ними такого оскорбленія и такой неправды, которая отравляетъ всc гвои воспоминанія?

Она зарыдала горько, и въ этихъ только слезахъ обнаружилась ея женственная натура. Мистеръ Редло ясно видcлъ, что несчастная припомнила великое оскорбленіе въ своей жизни, и вмcстc съ этимъ воспоминаніемъ оживились въ ея душc человcческія чувства.

Если еще оставались нcкоторые слcды добра въ этой испорченной натурc, то они неминуемо должны были исчезнуть вмcстc съ потухающими воспоминаніями прошедшей жизни. Все это понялъ и быстро сообразилъ наважденный человcкъ, и уже раскаивался, что судьба наткнула его на это жалкое созданіе.

— Печаль, оскорбленія, безпокойства! бормоталъ онъ, отвращая отъ нея свой испуганный взоръ. Одно только это и соединяетъ ее съ той невинной жизнью, которая осталась въ ея воспоминаніи: — Прочь съ этого мcста, и дай мнc пройдти мимо тебя!

Опасаясь взглянуть на нее опять, и тревожимый сомнcніемъ, что быть-можетъ онъ успcлъ уже прервать послcднюю нить, соединявшую ее съ милосердіемъ неба, наважденный человcкъ подобралъ свою шинель, и быстро побcжалъ наверхъ по ступенямъ лcстницы.

Наверху передъ нимъ была полуотворенная дверь, изъ которой въ эту минуту вышелъ какой-то человcкъ со свcчею въ рукахъ. Редло хотcлъ вступить съ нимъ въ разговоръ; но вдругъ, къ величайшему изумленію, человcкъ назвалъ его по имени, и, остолбенелый, едва не выронилъ изъ рукъ свcчи.

Не успcвъ еще опомниться отъ изумленія и вглядcться въ черты незнакомца, мистеръ Редло пораженъ былъ новымъ, еще большимъ изумленіемъ при видc старика Филиппа, который, выходя изъ той же комнаты, почтительно ему поклонился, и взялъ его за руку.

— Мистеръ Редло, добрcйшій, великодушнcйшій господинъ мой! сказалъ старикъ: — чего, право, не дождешься отъ вашей милости! Вотъ вы провcдали о нашемъ горc,, и пришли вслcдъ за нами предложить свою помощь. Только ужь поздно, сударь, слишкомъ-поздно!

Ошеломленный этими привcтствіями, Редло машинально вошелъ въ комнату. Тамъ лежалъ человcкъ на соломенномъ тюфякc, и Вилльямъ Суиджеръ стоялъ подлc его постели.

— Слишкомъ-поздно! бормоталъ старикъ, устремивъ на химика пристальный взглядъ, и при этомъ слезы ручьями лились по его щекамъ.

— Вотъ и я говорю то же, почтенный мой родитель, перебилъ Вилльямъ Суиджеръ: — Дcла ужь слишкомъ-далеко зашли впередъ. Надо лишь наблюдать тишину, пока онъ спитъ или дремлетъ, и больше ничего. Ваша правда, батюшка.

Редло остановился подлc постели, и обратилъ глаза на фигуру, распростертую на матрацc. То былъ мужчина, едва пережившій половину своего вcка; но по всему видно было, что солнце не прольетъ больше своего свcта на эти изможденные члены. Смерть уже положила свою печать на его исковерканное лицо, и развратъ, заклеймившій его жизненную каррьеру, долженъ былъ прекратить её въ сорокъ или пятьдесятъ лcтъ. Старикъ, стоявшій подлc его кровати, могъ быть названъ въ-сравненіи съ нимъ мужемъ, исполненнымъ красоты и силы.

— Кто это? спросилъ химикъ, осматриваясь кругомъ.

— Сынъ мой, Жоржъ, мистеръ Редло, отвcчалъ старикъ, ломая свои руки: — старшій сынъ мой Жоржъ, гордость и отрада покойной матери, которая любила его больше всcхъ другихъ дcтей.

И старикъ склонилъ свою сcдую голову на болcзненный одръ, гдc лежалъ его первенецъ-сынъ. Теперь мистеръ Редло обратилъ свои глаза на незнакомца, который угадалъ его при входc, и по-сю-пору держался въ сторонc, въ отдаленномъ углу комнаты. Это, казалось, былъ мужчина однихъ съ нимъ лcтъ, закаленный, такъ же какъ и онъ, въ безсильной борьбc съ жизнью; въ его осанкc было что-то особенно-загадочное, нисколько не похожее на обыкновенныя манеры человcка.

— Вилльямъ, сказалъ мистеръ Редло, когда незнакомецъ повернулся къ нему спиною и вышелъ въ дверь: — Вилльямъ, что это за человcкъ?

— Человcкъ-то онъ человcкъ, сударь, тутъ и спорить нкчего, отвcчалъ Вилльямъ Суиджеръ: — да только что толку въ этомъ человcкc, если онъ игралъ, моталъ, проигрывалъ, сорилъ и падалъ всё ниже-и-ниже до самаго нельзя. Мое дcло темное, сударь, и вы знаете, конечно, лучше меня всc эти штуки.

— Онъ игрокъ?

— Точно такъ, сударь, вы угадали. Онъ маракуетъ немножко въ медицинc, какъ по-крайней-мcрc мнc сказывали, и пришелъ въ Лондонъ вмcстc съ моимъ несчастнымъ братомъ, котораго вы видите. Вилльямъ Суиджеръ поднесъ къ глазамъ рукава своего сюртука: — Странныя, сударь, компанства случаются иной разъ даже гамъ, гдc ихъ вовсе не слcдовало ожидать. Вотъ онъ остановился здcсь наверху переночевать, и явился теперь помочь больному по его собственной просьбc. Какое печальное зрcлище, мистеръ Редло! Видно ужь такъ заведено: чему быть, тому не миновать! Это убьетъ моего отца, на-повалъ убьетъ, я въ этомъ увcренъ.

При этихъ словахъ Редло торопливо отступилъ на нcсколько шаговъ, и, казалось, хотcлъ обдумать роль, которую ему должно играть въ этой печальной драмc. Теперь только онъ вспомнилъ присутствіе въ себc чарующей силы, и недоумcвалъ, остаться ему, или бcжать изъ этого дома. Его борьба на этотъ разъ продолжалась недолго, и онъ успcлъ доказать себc, что долженъ остаться.

— Не далcе какъ вчера, говорилъ онъ самъ-себc: — я замcтилъ, что память этого старика представляетъ безпрерывную перспективу огорченій и заботъ. Что же страшнаго, если я убью въ немъ эту жалкую способность? И не-уже-ли, съ другой стороны, для этого умирающаго человcка, воспоминанія могутъ имcть какую-нибудь важность? Нcтъ, я останусь здcсь.

Но тcмъ не менcе онъ испугался такого заключенія, и, закутавшись въ свою шинель, стоялъ поодаль отъ постели, прислушиваясь къ словамъ. Можно было подумать, что онъ считаетъ себя демономъ среди людей.

— Отецъ! проговорилъ больной человcкъ, выходя изъ своего оцcпенcнія.

— Сынъ мой, Жоржъ, милое дитя! сказалъ Филиппъ.

— Ты говорилъ, батюшка, что я когда-то былъ любимцемъ моей матери. О, какъ страшно объ этомъ подумать теперь, на краю могилы!

— Нcтъ, нcтъ, нcтъ! возразилъ старикъ: — Думай объ этомъ больше, и не говори, что это страшно. Ничего здcсь нcтъ и не должно быть страшнаго ни для тебя, ни для меня.

— Воспоминаніе объ этомъ надрываетъ твое сердце, бcдный батюшка!

Умирающій былъ правъ, ибо слезы старика падали на его лобъ.

— Да, сказалъ Филиппъ: — это сокрушаетъ мое сердце, но такія сокрушенія пріятны для меня. Грустно подумать о томъ времени, мой сынъ; но эта грусть отрадна для души. О, думай и ты объ этомъ, милый Жоржъ, какъ-можно чаще, и это тебя усладитъ и утcшитъ. Гдc мой сынъ, Вилльямъ? Послушай, Вилльямъ, любезный другъ, твоя мать любила его нcжно до самой коичины, и при послcднемъ вздохc говорила: «Скажи ему, что я простила его, благословила, и молилась за него». Вотъ это были ея послcднія слова. Я никогда не забывалъ ихъ, а мнc ужь восемдесятъ семь лcтъ.

— Батюшка! сказалъ умирающій: — насталъ послcдній часъ мой, я это чувствую и знаю. Силы мои изнемогаютъ, и я едва могу говорить даже о томъ, что теперь наполняетъ всю мою душу. Скажите, остается ли для меня какая-нибудь надежда за гробомъ?

— Великая надежда для всcхъ сокрушенныхъ и кающихся грcшниковъ! отвcчалъ старикъ съ набожнымъ благоговcніемъ: — Благодарю Создателя, что я еще вчера могъ вспомнить о своемъ несчастномъ сынc, когда онъ былъ невиннымъ ребенкомъ. Но какое утcшеніе думать теперь, что даже самъ Богъ вспомнитъ о немъ и осcнитъ его Своею благодатію!

Редло распростеръ свои руки надъ его лицомъ, и вдругъ отпрянулъ какъ убійца.

— Ахъ, слабо простоналъ умирающій человcкъ: — пустота кругомъ, пустота всей жизни вездc и во всемъ!

— Но и онъ былъ нcкогда ребенкомъ, говорилъ старикъ: — прекраснымъ, невиннымъ ребенкомъ, и я помню, какъ игралъ онъ и рcзвился съ другими дcтьми. Помню я, какъ онъ, отходя на сонъ грядущій, лепеталъ своими чистыми устами божественныя молитвы на колcняхъ матери. Часто я видcлъ, какъ мать, склоняя голову на грудь, ласкала своего малютку, цаловала его. Грустно было ей и мнc припоминать это время, когда нашъ сынъ совратился съ прямаго пути, и обманулъ всc наши надежды, но былъ онъ намъ не чужой ради его дcтскихъ лcтъ, и мы оплакивали его какъ наше милое дитя. Отецъ небесный, покрой милосердіемъ Твоимъ сего заблудшаго сына, не какъ грcшника, погрязшаго въ сей юдоли плача, но какъ невиннаго младенца, его же хранили ангелы Твои на распутіяхъ жизни! Внемли его слезамъ, которыя онъ такъ часто проливалъ передъ нами, когда покоился въ своей колыбели!

Когда старикъ поднялъ вверхъ свои дрожащія руки, сынъ его, для котораго возсылалась эта мольба, прислонилъ къ груди отца свою изнеможенную голову, какъ-будто дcйствительно былъ еще невиннымъ младенцемъ.

Послcдовало продолжительное молчаніе. Мистеръ Редло трепеталъ какъ преступникъ осужденный на смерть, ибо зналъ, что должно было случиться.

— Часъ мой близокъ, и я знаю, мнc должно умереть, сказалъ больной, стараясь приподняться съ постели: — надобно мнc переговорить съ тcмъ человcкомъ, что былъ здcсь сію-минуту. Батюшка, Вилльямъ, тамъ, въ углу… есть ли тамъ, что-нибудь… въ черномъ, или это мнc такъ кажется.

— Нcтъ, мой сынъ, ты не ошибаешься, сказалъ старикъ.

— Кто же это?

— Мистеръ Редло.

— Да, мнc и самому такъ казалось. Попросите его подойдти.

Химикъ, блcдный какъ мертвецъ, явился на призывъ, и повинуясь движенію руки больнаго, сcлъ подлc его постели.

— Все перепуталось этой ночью въ моей головc, сказалъ больной, положивъ руку на сердце, и бросивъ на мистера Редло такой взглядъ, въ которомъ сосредоточились всc его предсмертныя страданія: — Свиданіе мое съ старымъ, бcднымъ отцомъ, и мысль обо всcхъ оскорбленіяхъ и неправдахъ, сдcлали то…

Онъ пріостановился, быть-можетъ отъ припадка агоніи, связавшей его языкъ, или можетъ-быть отъ другой причины.

… — что мнc трудно, почти невозможно привести въ порядокъ мысли. Но смерть приближается быстрыми шагами, и я постараюсь выполнить свой долгъ. Былъ здcсь еще другой человcкъ: вы видcли его?

Редло не могъ произнести въ отвcтъ ни одного слова, потому-что живо представилъ роковую перемcну, которая тотчасъ же должна произойдти; однакожъ онъ сдcлалъ головою утвердительный знакъ.

— Онъ голоденъ, холоденъ, и у него нcтъ ни копcйки за душой. Отчаяніе въ настоящемъ, и никакихъ надеждъ впереди. Смотрите за нимъ, и ради Бога не теряйте времени. Я знаю, онъ рcшился на самоубійство.

Адская работа на его лицc уже была теперь на всемъ ходу. Всc его черты измcнились, затвердcли, окрcпли, и не было на нихъ никакихъ слcдовъ участія, раскаянія или грусти.

— Развc вы не помните его? продолжалъ онъ: — Развc вы никогда не были съ нимъ знакомы?

На минуту онъ закрылъ свое лицо, и потомъ впился глазами въ мистера Редло съ выраженіемъ самаго злодcйскаго безстыдства.

— Чортъ васъ побери, всcхъ вообще и каждаго порознь! вскричалъ онъ, махнувъ рукою: — Привольно я жилъ, привольно и умру: убирайтесь, откуда пришли.

И разметавшись на своей постелc, казалось, нагло и дерзко вызывалъ онъ на бой судьбу, неисправимый, нераскаянный.

Мистеръ Редло отпрянулъ отъ постели съ такимъ неимовcрнымъ страхомъ, какъ-будто поразили его громъ и молнія. Старикъ, безмолвный свидcтель этого чудовищнаго превращенія, всплеснулъ руками, закрылъ глаза, и бросился къ дверямъ.

— Гдc мой сынъ Вилльямъ! сказалъ Филиппъ скороговоркой, останавливаясь у дверей: — Вилльямъ, побcжимъ домой.

— Какъ, домой! возразилъ Вилльямъ: — неужто хочешь ты оставить собственнаго сына.

— Гдc мой собственный сынъ? отвcчалъ старикъ.

— Какъ, гдc? Развc ты ослcпъ? Вотъ твой собственный сынъ, твое родное дcтище, твоя плоть и кровь!

— Нcтъ, это не мой сынъ, отвcчалъ старикъ, проникнутый негодованіемъ: — такой злодcй не имcетъ никакихъ правъ на любовь отца. Мои дcти цвcтутъ здоровьемъ, красотою, ухаживаютъ за мною, старикомъ, поятъ меня и кормятъ. И я этого заслуживаю: мнc ужь, слава Богу, восемьдесятъ семь лcтъ.

— Да, ужь старъ ты, батюшка, нечего сказать, и, признаться, давно бы пора костямъ на мcсто! бормоталъ Вилльямъ, засунувъ руки въ карманы': — И посуди ты самъ, какой въ тебc прокъ? Намъ безъ тебя было бы лучше въ двадцать тысячъ разъ! Не припомню я, право, когда доставлялъ ты какое-нибудь удовольствіе своимъ дcтямъ.

— Вотъ до чего я дожилъ, мистеръ Редло! воскликнулъ старикъ съ глубокимъ вздохомъ: — И это говоритъ собственный мой сынъ, Вилльямъ! Да ужь, коль на то пошло, какое, спрашивается, самъ онъ доставлялъ мнc удовольствіе? Никакого, право, никакого!

— Оглянись лучше на себя, старичина! сказалъ Вилльямъ, бросая на отца безстыдный взоръ: — Чcмъ и когда ты радовалъ своихъ дcтей?

— А вотъ, дай Богъ память; молвилъ старикъ, бросая вокругъ себя блуждающіе взоры: — Сколько разъ на своемъ вcку встрcчалъ я святки, развалившись, какъ господинъ, въ своихъ спокойныхъ креслахъ передъ каминомъ, и никогда не было мнc нужды выбcгать на свcжій ночной воздухъ! И весело мы пировали въ родственной семьc, и не тревожили меня злодcйскіе взгляды грубыхъ и безсовcстныхъ дcтей. Такъ, я полагаю, мы проводили время годовъ двадцать сряду. Не правда ли, Вилльямъ.

— Если прибавить еще лcтъ двадцать, такъ выйдетъ ровно сорокъ! отвcчалъ Вилльямъ: — Вcдь вотъ, милостивый государь, продолжалъ онъ съ нcкоторою раздражительностью, обращаясь къ мистеру Редло: — когда я смотрю на своего отца, и думаю обо всcхъ этихъ вещахъ, убей меня Богъ, если я вижу въ немъ что-нибудь, кромc замасленаго, засаленнаго календаря, гдc онъ всю свою жизнь съ чертовскимъ терпcньемъ записывалъ, что cлъ, что пилъ, гдc и какъ сидcлъ, лежалъ, храпcлъ, и такъ далcе, до безконечности, веб одна и та же вcчная пcсня.

— Мнc ужь восемьдесятъ… да, точно, восемьдесятъ лcтъ, сказалъ старикъ, безсмысленно покачивая головой: — и я не знаю, терпcлъ ли я когда такое поношеніе. Такъ вотъ оно и выходитъ, что я выростилъ своего сына… Да объ этомъ нечего распространяться. Онъ мнc не сынъ, никогда и не былъ моимъ сыномъ. А славныя были времена, если взять въ разсчетъ… да только бcда въ томъ, что нечего брать въ разсчетъ, рcшительно нечего! Помню, впрочемъ, одинъ разъ… Когда бишь это было?… забылъ, чортъ-побери, совсcмъ забылъ. Ну, да, разъ мы играли въ криккетъ, я, т. е. и мой пріятель… не помню, какъ его зовутъ. Славный былъ человcкъ, и кажется я любилъ его. Куда бы онъ дcвался, не могу припомнить. Кажется онъ умеръ, а можетъ и не умеръ. По-мнc, впрочемъ, все-равно: это до меня не касается. Не стоитъ и вспоминать о такихъ пустякахъ.

Старикъ самодовольно засмcялся, какъ безсмысленный ребенокъ, и засунулъ руки въ карманы своего жилета. Въ карманc была вcтка остролистника, оставшаяся, вcроятно, отъ прошлой ночи: онъ поспcшилъ ее вынуть.

— Э-ге, ягоды? вотъ оно что! сказалъ старикъ: — Жаль только, что нельзя ихъ cсть, а безъ того, что въ нихъ толка? Помню, когда я былъ мальчикомъ, ростомъ въ одинъ аршинъ, а можетъ и меньше… я выходилъ тогда гулять… съ кcмъ бы это было?.. забылъ. Впрочемъ, все это вздоръ! Я, кажется, не гулялъ ни съ кcмъ, да и кому какое дcло до меня? Э-ге, ягоды? Можно отлично пообcдать, когда въ запасc ягоды. И я долженъ пить и cсть, сколько душc угодно, и спать на мягкихъ пуховикахъ, потому-что мнc ужь восемьдесятъ семь лcтъ, и я бcдный старикъ. Восемьдесятъ семь, восемьдесятъ семь!

И старикъ, повторяя эти слова, съ жадностью принялся жевать листья, между-тcмъ какъ младшій его сынъ смотрcлъ на него съ рcшительнымъ презрcніемъ, вслушиваясь въ то же время въ нечестивыя проклятія старшаго брата, который томился въ послcднихъ мукахъ. Всc эти сцены, безсмысленныя и ужасныя, до-того поразили мистера Редло, что онъ бросился къ дверямъ какъ съумасшедшій, и выбcжалъ изъ дома.

Его проводникъ, между-тcмъ, выкарабкался изъ своей лазейки и настигъ его за грязнымъ каналомъ.

— Назадъ къ той женщинc? спросилъ онъ.

— Назадъ, скорcе! отвcчалъ Редло: — На дорогc не останавливаться нигдc!

Возвращеніе ихъ походило на бcгство уличныхъ преступниковъ, за которыми близка погоня. Мальчишка своими голыми ногами едва успcвалъ слcдовать за наважденнымъ человcкомъ. Закутанный шинелью, и съ ужасомъ отпрядывая отъ всcхъ встрcчныхъ пcшеходовъ, какъ-будто отъ его прикосновенія могла распространиться смертельная зараза, мистеръ Редло не останавливался нигдc ни на минуту, до-тcхъ-поръ пока они не подбcжали къ наружной, двери, изъ которой вышли. Онъ отперъ ее своимъ ключемъ, и сопровождаемый мальчишкой, поспcшилъ черезъ темныя галереи, въ свою собственную комнату.

Когда мистеръ Редло заперъ дверь и вышелъ на средину комнаты, мальчишка забcжалъ на другую сторону стола, какъ-будто приготовляясь къ храброй защитc противъ ожидаемыхъ нападеній.

— Чего тебc еще надо? сказалъ онъ: — вотъ мы здcсь, и ты не дотрогивайся до меня. Авось ты не за тcмъ меня привелъ, чтобъ отнять деньги.

Редло бросилъ на полъ нcсколько монетъ: мальчишка подпрыгнулъ къ нимъ съ быстротою кошки и сталъ опять въ свою оборонительную позицію, не двигаясь съ мcста до-тcхъ-поръ, пока химикъ не сcлъ подлc лампы, и не закрылъ лица руками. Сообразивъ, вcроятно, что теперь бояться нечего, мальчишка усcлся въ большихъ креслахъ передъ каминомъ, и началъ глодать корку хлcба, которая была у него запрятана въ лохмотьяхъ. Въ-продолженіе этого ужина, смотрcлъ онъ безпрестанно то на яркій огонь, то на свои шиллинги, которые крcпко держалъ въ одной рукc.

— И вотъ единственный товарищъ, который остался мнc на землc! сказалъ Редло, разсматривая мальчишку съ возрастающимъ отвращеніемъ и страхомъ.

Какъ долго продолжалось это созерцаніе, полчаса или половину ночи, мистеръ Редло не. зналъ, и не могъ знать. Вдругъ мальчишка насторожилъ уши, всталъ, закричалъ и побcжалъ къ дверямъ.

— Пришла женщина! воскликнулъ онъ.

Химикъ остановилъ его на пол-дорогc въ ту минуту, когда мистриссъ Вилльямъ начала стучаться въ дверь.

— Пусти меня къ ней!

— Не теперь. Погоди. Въ этотъ часъ никто не долженъ ни приходить сюда, ни выходить изъ моей комнаты. Кто тамъ?

— Это я, сэръ, отозвался нcжный голосокъ мистриссъ Вилльямъ: — Отворите, пожалуйста: мнc надобно васъ видcть.

— Ни за какія блага въ мірc. Уйдите отсюда.

— Мистеръ Редло, мистеръ Редло! сдcлайте милость, впустите меня!

— Что такое случилось? спросилъ химикъ, удерживая своего неугомоннаго компаньйона.

— Несчастный человcкъ, котораго вы видcли, пораженъ страшною карою. Вилльямовъ отецъ оглупcлъ какъ безсмысленный ребенокъ, да и самъ Вилльямъ не похожъ на самого себя. Ударъ былъ слишкомъ для него жестокъ, и онъ совершенно помcшался. О, мистеръ Редло, посовcтуйте мнc, Бога ради, помогите мнc!

— Нcтъ! нcтъ! нcтъ! отвcчалъ химикъ.

— О, мистеръ Редло, великодушный нашъ благодcтель! Жоржъ проговорился въ своемъ бреду о томъ человcкc, котораго вы видcли: онъ хочетъ будто-бы умертвить себя.

— Пусть онъ умретъ тысячу разъ, но не подходите ко мнc!

— Жоржъ говоритъ, будто вы съ нимъ знакомы, и что онъ былъ когда-то вашимъ другомъ. Это промотавшійся отецъ того молодаго джентльмена, что былъ недавно боленъ. Что намъ дcлать, мистеръ Редло? Какія принять мcры? Какъ его спасти? О, сдcлайте милость, дайте совcтъ, помогите!

Во все это время химикъ держалъ, мальчишку, который дcлалъ неистовыя усилія, чтобъ вырваться изъ его рукъ.

— Адскіе призраки, каратели нечестивыхъ мыслей! кричалъ Редло въ ужасномъ изступленіи: — не-уже-ли изъ мрака моей души никогда не возникнетъ лучъ свcта, способнаго озарить мою нравственную нищету! Въ матеріальномъ мірc давно я зналъ опытомъ науки, что каждая вещь неизбcжно-необходима на своемъ мcстc, и что ни одинъ атомъ не можетъ исчезнуть, не оставивъ пробcла въ механизмc цcлой вселенной. Знаю теперь, что тотъ же неизмcнный законъ тяготcетъ надъ добромъ и зломъ, надъ счастіемъ и несчастіемъ, которымъ суждено храниться въ памяти людей. Горе мнc! Горе мнc!

Мальчишка продолжалъ бороться и руками и ногами; умоляющій голосъ мистриссъ Вилльямъ безпрестанно повторялъ за дверью:

— Помогите мнc, мистеръ Редло! Ради Бога, ради Бога!

— Злобный духъ моихъ мрачныхъ часовъ, олицетвореніе помысловъ моей души! изступленно кричалъ Редло: — преслcдуй меня, духъ злобы, когда и гдc хочешь, но возьми назадъ свой убійственный даръ! Или, если суждено ему навсегда со мною оставаться, отними у меня по-крайней-мcрc страшную способность передавать его другимъ. Пусть непроницаемый мракъ тяготcетъ надъ моей природой; но возврати свcтъ жизни тcмъ, которыхъ коснулось мое безуміе. Я пощадилъ эту женщину одну изъ всcхъ; но теперь никогда не выйду изъ своего вертепа и умру въ немъ, не видя передъ собою никого, кромc этого чудовища, олицетворенной улики противъ меня самого. Внемли мнc, страшный призракъ!

Мальчишка свирcпcлъ, пыхтcлъ, коверкался, дрался, кусался, порываясь изо всcхъ своихъ силъ къ запертой двери. Жалобный крикъ мистриссъ Вилльямъ, сопровождаемый рыданіями, возрасталъ до crescendo furioso:

— Помогите мнc, великодушный благодcтель, впустите меня, ради самого Бога! Не-уже-ли вы не захотите спасти вашего друга, раззореннаго, погибающаго друга! Они всc перемcнились, и никто не идетъ ко мнc на помощь. Помогите! помогите!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Даръ отмѣненный.

Ночь еще тяготѣла на небѣ. Съ открытыхъ равнинъ, холмовъ и съ уединенныхъ корабельныхъ палубъ на широкомъ морѣ, можно было отличить на тускломъ горизонтѣ едва-замѣтную черту, обѣщавшую мало-по-малу измѣниться въ точку свѣта; но это обѣщаніе казалось отдаленнымъ и сомнительнымъ, и луна еще дѣятельно боролась съ ночными облаками.

Мрачныя тѣни на душѣ наважденнаго человѣка быстро измѣнялись одна другою, и затемняли ея свѣтъ, какъ ночныя облака, парившія между небомъ и землей, мрачатъ сонныя жилища людей. Рѣдѣла по временамъ густая тьма, образуя нѣкоторый просвѣтъ въ тайникѣ его души, но рѣдѣла для того, чтобъ оставить мѣсто новымъ тѣнямъ, сгущавшимся вокругъ него цѣлыми толпами…

Снаружи, надъ стариннымъ зданіемъ, господствовала торжественная и глубокая тишина, и мрачныя его стcны казались таинственными фигурами на почвc, убcленной снcгомъ; внутри, комната ученаго мужа была мрачна, угрюма, и ничто не нарушало въ ней могильнаго молчанія. Изрcдка только уныло хрустcлъ огонь въ каминc, покрываясь пепломъ передъ своимъ послcднимъ издыханіемъ. Передъ рcшеткой камина на полу лежалъ полусонный мальчишка. За столомъ, передъ тусклой лампой, сидcлъ химикъ въ своихъ креслахъ, безмолвный, пасмурный и неподвижный, какъ могильный камень.

Раздались звуки рождественской музыки, игравшей наканунc. Сначала онъ прислушивался къ ней съ очерствcлымъ равнодушіемъ, какъ на кладбищc; но когда мелодическіе, сладостные звуки наполнили воздухъ меланхолической гармоніей, онъ всталъ съ своего мcста и протянулъ руки впередъ, какъ-будто къ нему подходилъ старинный вcрный другъ, къ которому онъ не боялся прикоснуться. При этомъ движеніи, легкій трепетъ пробcжалъ по членамъ, и его лицо сдcлалось менcе угрюмымъ. Наконецъ онъ заплакалъ, неутcшно, горько, и склонилъ свою голову на грудь.

Воспоминаніе печали, оскорбленій, безпокойствъ, къ нему не возвратилось; онъ зналъ, что память его исчезла и даже не имcлъ никакой надежды на ея возвращеніе; но какое-то движеніе въ немъ самомъ сдcлало его опять способнымъ поражаться впечатлcніями, сокрытыми въ музыкальной пcснc. Нcтъ нужды, что онъ не понимаетъ этихъ впечатлcній: довольно и того, что онъ ихъ сознаетъ, и, значитъ, еще не изсякъ источникъ жизни въ его сердцc.

Когда замерла послcдняя струна, онъ поднялъ голову, чтобъ яснcе разслышать ея медленное колебаніе. Въ-сторонc, надъ спящимъ мальчикомъ, стоялъ фантомъ, неподвижный и безмолвный, съ глазами обращенными прямо на него.

Страшенъ онъ былъ, какъ и всегда, но не такъ жестокъ и непреклоненъ въ своей грозc: этого по-крайней-мcрc ожидалъ или надcялся наважденный человcкъ. Фантомъ былъ не одинъ: на тcни отъ его руки была еще другая рука.

Чья же? Не-уже-ли подлc него обрисовалась фигура мистриссъ Вилльямъ, или ея портретъ и тcнь? Она стояла, также какъ и онъ, склонивъ свою голову на грудь, и ея глаза, исполненные состраданія, были устремлены на спящее дитя. Лучезарный свcтъ озарялъ ея лицо, но не падалъ на фантомъ: онъ былъ мраченъ и безцвcтенъ, хотя стоялъ подлc нея.

— Духъ! Я не былъ дерзокъ и заносчивъ въ-отношеніи къ этой женщинc, и она не подверглась моей чарующей силc. Зачcмъ ты привелъ ее сюда?

— Это лишь тcнь ея, сказалъ фантомъ: — Съ первымъ лучемъ солнца отъищи немедленно оригиналъ портрета, который передъ твоими глазами.

— Не-уже-ли суждено мнc это сдcлать?

— Да.

— Какъ? Я долженъ истребить благороднcйшія чувствованія ея природы? И мое мертвящее вліяніе поразитъ ее такъ же, какъ другихъ?

— Я сказалъ только: "отъищи оригиналъ портрета, " возразилъ призракъ: — больше я ничего не сказалъ.

— О, скажи мнc, воскликнулъ Редло, озаренный лучемъ надежды, которая, какъ онъ думалъ, скрывалась для него въ этихъ словахъ фантома: — могу ли я передcлать то, что сдcлалъ?

— Нcтъ, отвcчалъ Фантомъ.

— Не прошу никакой пощады для себя-самого, сказалъ Редло: — я отказался самъ отъ своей человcческой натуры, и отказался по собственной волc. Но чcмъ же виноваты тc, которымъ передалъ я твой убійственный даръ? Они его не искали, и безъ собственнаго вcдома приняли проклятіе отъ моей руки. Не-уже-ли ничего я не могу для нихъ сдcлать?

— Ничего.

— Но если не я, не можетъ ли кто-нибудь другой?

Фантомъ, неподвижный до-сихъ-поръ какъ статуя, вдругъ поворотилъ голову и взглянулъ на тcнь, что подлc него.

— О, не-уже-ли для нея это возможно! воскликнулъ Редло.

Фантомъ опустилъ руку женской фигуры, и сдcлалъ ей прощальный знакъ. Черезъ минуту тcнь пришла въ движеніе и тронулась съ мcста.

— Остановись, вскричалъ Редло: — на одну минуту! Я знаю, со много произошла нcкоторая перемcна, когда воздухъ огласился звуками рождественской музыки. Скажи мнc, утратилъ ли я способность повредить ей? Могу ли я подойдти къ ней безъ всякаго страха? О, пусть она подастъ мнc какой-нибудь признакъ надежды!

Призракъ отворотилъ свое лицо отъ мистера Редло, взглянувъ на тcнь, но не далъ никакого отвcта.

— Скажи мнc, по-крайней-мcрc, сознаётъ ли она въ себc способность исправить то, что я испортилъ?

— Нcтъ, отвcчалъ фантомъ.

— Итакъ, она получила эту способность безъ сознанія?

— Отъискивай ее съ первымъ лучемъ солнца, отвcчалъ фантомъ, и съ этими словами, тcнь женщины исчезла.

Призракъ и наважденный человcкъ остались одни, лицомъ-къ-лицу, вперивъ глаза другъ въ друга, какъ въ ту роковую ночь, когда полученъ былъ убійственный подарокъ. Мальчикъ между ними лежалъ на полу передъ рcшоткой камина.

— Чего мнc ожидать отъ твоего присутствія, мой страшный наставникъ? воскликнулъ Редло: — Новой ли бcдой грозитъ оно, или обcщаетъ отрадную надежду? Ты отрекся отъ меня, и хотcлъ избавить отъ своихъ нашествій: зачcмъ же еще разъ этотъ таинственный визитъ? Даръ твой погубилъ меня, погубилъ и тcхъ невинныхъ людей, которыхъ никогда не тревожила отчаянная мысль идти наперекоръ вcчнымъ законамъ человcческой природы; но вотъ одно существо…

— Ты говоришь о несчастномъ созданіи, что лежитъ между нами, перебилъ фантомъ, указывая на спящаго мальчика.

— Да, отвcчалъ химикъ: — ты угадалъ мою мысль, и знаешь, о чемъ я намcренъ спросить. Отчего и какъ одинъ только этотъ ребенокъ избавился отъ губительнаго вліянія заключенной во мнc силы? Чcмъ и какъ объяснить ужасное сродство, которое я открылъ между имъ и мною?

— Здcсь ты видишь, сказалъ Фантомъ, указывая на мальчика: — послcднее, совершеннcйшее объясненіе человcческой твари, лишенной тcхъ воспоминаній, отъ которыхъ ты добровольно отказался. Нcтъ здcсь мcста воспоминанію печали, оскорбленій, безпокойствъ, потому-что этотъ несчастный смертный отъ рожденія былъ поставленъ въ уровень съ безсмысленными существами, и нcтъ въ его мысляхъ отрадныхъ, человcчественныхъ явленій, изъ которыхъ, черезъ контрастъ, могли бы образоваться печальныя воспоминанія. Все въ немъ безплодная пустыня, неспособная къ произращенію человcческихъ идей. Все должно представлять безплодную пустыню въ такомъ человcкc, который, такъ же какъ ты, отказался отъ животворнаго начала собственной души. Горе такому человcку! Горе, и трикраты горе такимъ обществамъ, гдc сотнями и тысячами разводятся эти выродки изъ человcческой природы!

Редло задрожалъ.

— И каждый изъ нихъ, продолжалъ фантомъ: — посcетъ семя зла на человcческую ниву, и оно взойдетъ, согрcетъ, пожнется, уберется въ житницы, откуда опять и опять, въ безчисленныхъ зернахъ, будетъ распространено для новаго посcва, на вновь-запаханныхъ поляхъ. Лучше бы никогда не видать такихъ зрcлищъ.

Говоря это, онъ указалъ на спящаго мальчика.

— Нcтъ на свcтc отца, говорилъ фантомъ: — который бы согласился видcть подлc себя такихъ чудовищъ; нcтъ на свcтc матери между мильйонами любящихъ матерей, которая приняла бы на себя отвcтственность за мильйонную долю такого искаженія человcческой природы, и, однакожъ, нcтъ на землc страны, свободной отъ упрека въ распложеніи подобныхъ выродковъ, рожденныхъ и закоснcвшихъ въ порокc.

Химикъ всплеснулъ руками, и, блcдный какъ смерть, съ ужасомъ смотрcлъ на фантомъ, который продолжалъ указывать своимъ пальцемъ на спящее чудовище.

— И вотъ передъ тобою, продолжалъ призракъ: — совершеннcйшій типъ человcческой твари, лишенной дара, отъ котораго ты добровольно отказался. Здcсь безсильно твое вліяніе, потому-что нечего уничтожать въ груди этого ребенка. Въ его мысляхъ оказалось ужасное сходство съ твоей собственной природой, потому-что ты низвелъ себя до его неестественнаго уровня. Онъ есть произведеніе человcческаго равнодушія; ты, напротивъ — произведеніе человcческой гордости. Въ томъ и другомъ случаc ниспровергнуто благодcтельное предначертаніе природы, и вы пришли къ одному пункту съ двухъ противоположныхъ полюсовъ невещественнаго міра.

Химикъ наклонился теперь къ спящему ребенку съ такимъ же состраданіемъ, какое чувствовалъ къ самому-себc. Съ этой минуты онъ не питалъ къ нему никакого отвращенія.

Заблистала наконецъ отдаленная яркая черта на высокомъ горизонтc; темнота исчезла, солнце встало во всемъ своемъ величіи и славc; трубы и шпицы стариннаго зданія выставились на чистомъ воздухc, который превратилъ въ золотое облако дымъ и паръ огромнаго города. Самые солнечные часы въ ихъ тcнистомъ углу, гдc вcтеръ обыкновенно бушевалъ съ рcдкимъ постоянствомъ, очистились отъ хлопьевъ снcга, и выставили на-показъ свой блестящій циферблатъ. Старая коллегія съ ея норманскими сводами и галереями повеселcла на цcлый день.

Семейство Теттербеевъ уже было на ногахъ. Мистеръ Теттербей отворилъ ставни магазина и разложилъ на окнc, въ симметрическомъ порядкc, сокровища своей торговли, къ соблазну завистливыхъ обитателей Іерусалимскаго-Переулка. Адольфъ давно вышелъ изъ дома и былъ уже при дверяхъ конторы Morning Paper. Пятеро юныхъ Теттербеевъ, подъ предсcдательствомъ самой мистриссъ Теттербей, наслаждались въ кухнc благовоніемъ отъ мыла, разведеннаго въ огромномъ корытc для стирки бcлья. Но Джонни, бcдный Джонни не могъ принимать участія въ этомъ наслажденіи: Молохъ этимъ утромъ изъявилъ непреодолимое желаніе удостоить своимъ присутствіемъ восходъ великолcпнаго свcтила, и его безсмcнный жрецъ немедленно получилъ приказаніе вынссть его на открытую улицу, за порогъ отеческаго дома. Тяжесть Молоха, на этотъ разъ, значительно увеличилась отъ многосложныхъ предохранительныхъ средствъ противъ утренняго мороза: его облачили въ шерстяную тcлогрcю, укутали фланелью съ ногъ до головы, и обули въ синіе штиблеты массивнаго свойства. Бcдный Джонни сгибался и кряхтcлъ подъ тяжестію драгоцcнной ноши.

Особенною принадлежностію этого дcтища было то весьма деликатное обстоятельство, что у него всегда прорcзывались зубы. Выходили они или нcтъ, можетъ-быть появились, да опять скрылись — Богъ ихъ вcдаетъ, только мистриссъ Теттербей, какъ чадолюбивая матерь, ужь давно окружила свое дcтище цcлою коллекціею разнообразныхъ предметовъ, годныхъ къ доставленію приличнаго упражненія его юнымъ зубамъ. Черенки отъ ножей, верхушки зонтиковъ, набалдашники отъ палокъ, пальцы всей фамиліи вообще, и въ частности неуклюжіе пальцы Джонни, скорлупы мускатныхъ орcховъ, корки хлcба и даже ручки отъ дверцы отъ замковъ — все это было употреблено для изостренія младенческихъ десенъ, со включеніемъ еще весьма-красиваго костянаго колечка, которое, неизвcстно ради какихъ причинъ, всегда болталось на шеc обожаемаго малютки. Но несмотря на всc эти облегчительныя средства, до-сихъ-поръ еще ни одинъ изъ членовъ фамиліи не сподобился узрcть въ устахъ Молоха что-либо похожее на зубъ, хотя мистриссъ Теттербей утверждала настоятельно, что зубки прорcзываются.

Несмотря на это и на нcкоторыя другія, весьма-незначительныя обстоятельства, фамилія Теттербеевъ вообще благоденствовала въ Іерусалимскомъ-Переулкc; но не далcе какъ со вчерашняго вечера все пошло вверхъ-дномъ, и характеры юныхъ Теттербеевъ измcнились столько же, какъ ихъ почтенныхъ родителей. Вообще они представляли тихое, благонравное, безкорыстное, уступчивое племя, и дружелюбно раздcляли между-собою всc предметы наслажденій, которыя весьма-нерcдко доставались на ихъ долю; но теперь, возставъ отъ сна, они всc на-повалъ перессорились и передрались за мыло и воду, а потомъ за свой общій завтракъ, который былъ еще въ перспективc. Рука каждаго юнаго птенца была грозно поднята противъ другаго юнаго Теттербея, и даже кроткій, смиренный, многострадательный Джонни открыто взбунтовался противъ своего беззащитнаго питомца. Когда мистриссъ Теттербей случайно вышла за порогъ, Джонни, къ ея неописанному изумленію, сорвалъ колпакъ съ обожаемаго дcтища, и намcревался дать ему колотушку въ самый затылокъ.

Немедленно мистриссъ Теттербей втащила его за шиворотъ въ маленькую гостиную, чтобъ, какъ слcдуетъ, съ лихвой паказать негодяя за преступный умыселъ.

— Ахъ ты, скотина, извергъ, чудовище! заголосила мистриссъ Теттербей: — какъ ты осмcлился это сдcлать?

— А зачcмъ не прорcзываются у нее зубы, пострcлъ бы ея побралъ! возразилъ Джонни тономъ отчаянія: — Нечего тутъ нападать на меня: житье мое и безъ того хуже всякаго каторжника, да еще вотъ изволь тутъ любить этого взбалмошнаго ребенка.

— Взбалмошнаго ребенка!! воскликнула мистриссъ Теттербей, принимая отъ него драгоцcнное бремя: — какъ тебc не стыдно?

— Нечего тутъ стыдиться: камень треснетъ на моемъ мcстc.

Мистеръ Теттербей, явившійся на сцену дcйствія, глубокомысленно началъ потирать свой подбородокъ, не обращая никакого вниманія на сына.

— Сказать правду, замcтила мистриссъ Теттербей: — дома мнc просто житья нcтъ. Я хуже всякой Негритянки, которую заставляютъ работать тамъ, въ Виргиніи, на этихъ гадкихъ плантаціяхъ.

Къ этому удачному сравненію мистриссъ Теттербей была, по всей вcроятности, приведена опытами табачной торговли своего предпріимчиваго супруга.

— Нcтъ для меня ни одного праздника въ году, бушевала мистриссъ Теттербей: — и я не знаю покою ни днемъ ни ночью. Ахъ, Боже ты мои Боже, что это такое сдcлалось съ этимъ несчастнымъ младенцемъ? заключила чадолюбивая мать, раскачивая весьма-неделикатно толстаго Молоха, который въ эту минуту поднялъ ужасный крикъ.

Затcмъ мистриссъ Теттербей бросила ребенка въ колыбель, сcла на стулъ, и, дcлая весьма-гнcвные жесты, принялась качать его ногою.

— Что ты стоишь, раззиня ротъ, Адольфъ? сказала мистриссъ Теттербей, обращаясь къ своему супругу: — почему ты ничего не дcлаешь?

— Потому-что я не намcренъ ничего дcлать! возразилъ мистеръ Теттербей.

— И я тоже, сказала мистриссъ Теттербей.

— Ты себc какъ хочешь, а я клянусь, что съ этой минуты ничего не стану дcлать! сказалъ мистеръ Теттербей.

Въ эту минуту произошла довольно-шумная диверсія между Джонни и его младшими братьями, которые, занимаясь приготовленіемъ фамильнаго завтрака, обнаружили каждый свои исключительныя права на личное обладаніе пеклеваннымъ хлcбомъ, и тузили одинъ другаго. Самый младшій Теттербей, изъ особенной скромности, удовольствовался лишь тcмъ, что ловилъ за ноги сражающихся и колотилъ ихъ жгутомъ изъ своего платка. Мистеръ и мистриссъ Теттербей, оба, въ одно мгновеніе, ринулись въ самую средину битвы, какъ-будто здcсь только могло возникнуть ихъ обоюдное согласіе, и благополучно возстановивъ насильственное перемиріе между разъяренными птенцами, заняли опять свои прежнія мcста среди маленькой гостиной. Минуты двc продолжалось между ними самое торжественное и краснорcчивое молчаніе.

— Ужь лучше бы тебc читать газету, чcмъ ничего не дcлать! сказала наконецъ мистриссъ Теттербей.

— А что бы, спрашивается, сталъ я читать въ этой газетc? возразилъ мистеръ Теттербей съ недовольнымъ видомъ.

— Какъ что? Политическая часть всегда тебя интересовала.

— Никогда. Терпcть я не могу политическихъ дрязговъ. Какая мнc нужда, что дcлаютъ люди, и чего, не дcлаютъ,

— Тамъ есть интересныя извcстія…

— Это до меня нисколько не касается.

— Ну, такъ читай объявленія о рожденіяхъ, крестинахъ, супружествахъ: не-уже-ли и это тебя не занимаетъ? сказала мистриссъ Теттербей.

— Экая важность, подумаешь! Родины и крестины: статья можетъ-быть любопытная для повивальныхъ бабокъ! Не сегодня люди начали умирать, не сегодня и перестанутъ. Дойдетъ очередь и до насъ съ тобой, и, можетъ-быть, чcмъ скорcе, тcмъ лучше. Что касается до супружествъ, я на опытc извcдалъ все, чего въ нихъ надобно искать, и чего не искать.

Мистриссъ Теттербей, судя по ея лицу, тоже, по-видимому, была совершенно согласна съ своимъ супругомъ; но изъ удовольствія ему противорcчить, продолжала разговоръ въ прежнемъ тонc:

— Ты, можно-сказать, самый дcловой человcкъ въ мірc, любезный мой Адольфъ! Вcдь эту ширму обклеилъ ты собственной рукой газетными листами, и, признаться, сердце мое прыгаетъ отъ радости, когда ты по цcлымъ часамъ изволишь читать своимъ дcтямъ разныя назидательныя сентенціи.

— Теперь не будетъ прыгать, отвcчалъ супругъ: — не увидишь съ-этихъ-поръ ни одного листка въ моей рукc. Нcтъ, пора взяться за умъ.

— Право? это очень-интересно! Посмотримъ, какъ ты возьмется за умъ. А давно ли, смcю спросить, у тебя это намcреніе?

Этотъ вопросъ затронулъ, по-видимому, чувствительную струну въ сердцc мистера Теттербея. Онъ заложилъ руки назадъ, и задумчиво прошелся два раза по гостиной.

— Давно ли! бормоталъ онъ: — можетъ-быть съ-тcхъ-поръ какъ ты начала глупcть!

Затcмъ онъ подошелъ къ ширмc и принялся водить рукою сверху внизъ, вдоль и поперегъ до-тcхъ-поръ, пока его вниманіе не остановилось на искомомъ параграфc.

— "Печальный случай. Вчера маленькій человcкъ, съ ребенкомъ на рукахъ, окруженный пол-дюжиной оборванныхъ дcтей различныхъ возрастовъ, отъ двухъ до десяти лcтъ, явился къ судьc, томимый голодомъ, и раскрывъ передъ нимъ жалкую картину нищеты, разсказалъ между-прочимъ слcдующую повcсть: " — Да что тутъ, все вздоръ! заключилъ мистеръ Теттербей, дcлая глупcйшую мину.

— Какъ онъ старъ и безобразенъ! воскликнула мистриссъ Теттербей, наблюдая своего супруга: — такого превращенія, я увcрена, не можетъ быть ни съ однимъ мужчиною на свcтc. Великій Боже! И я могла рcшиться на такую жертву!

— Какая это жертва у тебя на умc? спросилъ раздраженный супругъ, дcлая кислую гримасу,

Мистриссъ Теттербей покачала головой, и, не сказавъ ни слова, принялась сильно убаюкивать Молоха, выдcлывая самые неистовые жесты и руками и ногами.

— Если ты считаешь пожертвованіемъ свое замужство, возлюбленная моя супружница… сказалъ мистеръ Теттербей.

— Точно такъ, ты угадалъ, возлюбленный мой супружникъ! подхватила мистриссъ Теттербей.

— …въ такомъ случаc да будетъ Тебc извcстно, что я смотрю на этотъ предметъ съ своей особенной точки зрcнія. Если кто здcсь былъ несчастной жертвой, такъ ужь, конечно, я, и право мнc очень-жаль, что у тебя достало совcсти принять эту жертву.

— Нcтъ, Теттербей, ты объ этомъ никогда не жалcлъ и не можешь жалcть, какъ я. Что дcлать? прошлаго не воротишь. То было глупое ослcпленіе, Теттербей.

— И что меня могло прельстить въ ней? бормоталъ газетчикъ: — ни кожи, ни рожи! Конечно, было въ ней кое-что, но теперь того рcшительно нcтъ. Объ этомъ я еще разсуждалъ самъ съ собою вчера вечеромъ, сидя подлc камина. Глупа, жирна, задорна, капризна, взбалмошна, и ни въ чемъ не выдержитъ сравненія съ другими женщинами.

— Глупъ до пошлости, сварливъ до безстыдства, ростомъ чуть не карликъ, и ужь началъ сгибаться и плcшивcть, бормотала мистриссъ Теттербей.

— Что дcлать? Видно голова моя была не на своемъ мcстc, когда я связался съ этой бабой!

— Ужь это видно было умственное помcшательство: иначе я ничcмъ не могу объяснить своего увлеченія этимъ пошлымъ дуракомъ! энергически воскликнула мистриссъ Теттербей.

Въ такомъ расположеніи духа они усcлись за общую семейную трапезу. Сначала за столомъ вся фамилія сидcла очень-серьёзно и чинно; но черезъ нcсколько минутъ, когда на скатерти явилась кринка съ простоквашей, всc маленькіе Теттербеи, взволнованные какою-то невидимою силой, подняли такой ужасный гвалтъ и грохотъ, какого никогда не встрcчалось еще на всемъ протяженіи Іерусалимскаго-Переулка. Бросивъ ложки, они принялись тузить другъ друга, совершенно выпустивъ изъ вида предметъ своей борьбы, ужь давно опрокинутый на полъ и разбитый. На этотъ разъ почтеннымъ родителямъ стоило неимовcрныхъ усилій прекратить освирcпcлую битву, и перемиріе наступило не прежде, какъ мистеръ Теттербей прогналъ все воинство за дверь. Джонни, однакожь, поднявшись на хитрости, нашелъ средство невидимо шмыгнуть въ комнату и стянуть миску съ горячимъ бульйономъ, который такимъ-образомъ сдcлался исключительною его собственностію, тотчасъ же отправившеюся въ его вмcстительный желудокъ, откуда вслcдъ за тcмъ послышались чревовcщательные звуки.

— Эти бcсенята наконецъ сведутъ меня въ могилу! сказала мистриссъ Теттербей, ударивъ непокорнаго Джонни; — Да ужъ чcмъ скорcй, тcмъ лучше.

— Бcднымъ людямъ вовсе не надобно имcть дcтей, замcтилъ мистеръ Теттербей: — они не доставляютъ имъ никакого удовольствія.

Въ эту минуту онъ принималъ чашку, всунутую въ его руки гнcвною супругой, которая тоже и сама спcшила поднести свою чашку къ губамъ, какъ-вдругъ ихъ обоихъ остановилъ пронзительный крикъ.

— Батюшка! Матушка! кричалъ Джонни: — идетъ мистриссъ Вилльямъ. Я видcлъ ее на улицc.

И если когда-либо, отъ начала міра, мальчикъ бралъ изъ колыбели младенца съ, попечителыюстію старой няньки, и убаюкивалъ его, и гладилъ, и ласкалъ, то Джонни былъ этимъ мальчикомъ, а полновcсный Молохъ былъ этимъ младенцемъ!

Мистеръ Теттербей поставилъ свою чашку на столъ; мистриссъ Теттербей поставила свою чашку на столъ. Мистеръ Теттербей занесъ руку къ своему лбу; мистриссъ Теттербей занесла руку къ своему лбу. Лицо мистера Теттербея просіяло и смягчилось; лицо мистриссъ Теттербей также просіяло и смягчилось.

— Ахъ, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Теттербей: — какой это злой духъ обуялъ меня? что я надcлалъ? что я надcлалъ?

— Какъ это у меня достало духа поносить его и злословить, послc того что я перечувствовала прошлую ночь! зарыдала мистриссъ Теттербей, утирая передникомъ свои глаза.

— Я поступилъ какъ безсмысленный скотъ! сказалъ мистеръ Теттербей: — и во мнc погасло всякое чувство добра: — Софья, другъ мой! Маленькая моя жоночка!

— О, ты передо мной былъ кроткимъ агнцемъ, любезный Адольфъ! воскликнула мистриссъ Теттербей въ порывc отчаянной грусти: — Я вела себя какъ волчица, какъ тигрица, какъ… какъ…

— Софьюшка, другъ мой, сказалъ мистеръ Теттербей: — не тревожься, не надсажай себя: ты ни въ чемъ не провинилась. Я никогда себc не прощу, никогда, никогда! Я надорвалъ твое бcдное сердце.

— Нcтъ, Адольфъ, нcтъ! это я надорвала тебя, окаянная; я сокрушила тебя! вопіяла мистриссъ Теттербей.

— Душечка моя, кроткій агнецъ, милая овечка — не кручинься, сдcлай милость! Ты мнc дcлаешь страшные упреки, обнаруживая такую добрую, такую благородную, возвышенную душу. Софьюшка, другъ мой, ты еще вcдь не знаешь, что у меня было на умc и безъ того я показалъ себя безчеловcчнымъ извергомъ; но если бы ты знала, что я думалъ — ахъ — что я думалъ!

— Не говори, мой другъ, ради Бога, милый Адольфъ!

— Нcтъ, Софьюшка, нcтъ, мой ангелъ, я долженъ тебc открыться во всемъ, иначе моя совcсть не дастъ мнc покою ни днемъ ни ночью, мой другъ…

— Мистриссъ Вилльямъ подлc нашего дома! завизжалъ Джонни у дверей.

— Вообрази, мой дружочекъ, продолжалъ мистеръ Теттербей, задыхаясь отъ умиленія и душевной скорби: — я дивился во глубинc души, какъ я могъ жениться на такой сварливой бабc — и у меня вовсе вышло изъ головы, что ты надcлила меня такими драгоцcнными малютками. Я забылъ, окаянный, совсcмъ забылъ твои материнскія заботы, твои неусыпныя попеченія обо мнc и нашемъ хозяйствc! Я забылъ, что заставилъ тебя терпcть и горевать всю жизнь, тогда-какъ съ другимъ мужемъ ты могла бы жить безъ хлопотъ и благословлять свою счастливую судьбу. О, горе мнc, горе! я даже готовъ былъ тебя проклясть за свои насущныя бcды, тогда-какъ одна только ты и могла расцвcтить безплодное поле моей жизни! Можешь ли ты всему этому повcрить, моя маленькая жена? Я самъ едва вcрю!

Мистриссъ Теттербей, заливаясь горькими слезами, закрыла свое лицо обcими руками.

— О, Адольфъ, мой милый, незабвенный Адольфъ! завопила неутcшная жена: — Какъ я счастлива, и какъ благодарна, что у тебя были на умc такія страшныя мысли! Думала и я, Адольфъ, что ты самый пошлый простакъ… Оно такъ и есть, но я не промcняю тебя на первcйшихъ умниковъ въ цcломъ мірc! Я думала, что ты ростомъ чуть не карликъ: оно такъ и есть, но я обожаю тебя именно за этотъ ростъ, и желаю, чтобы ты, послc моего послcдняго вздоха, закрылъ мое лицо собственными добрыми руками. Думала я, что ты уже началъ сгибаться: дcйствительно такъ; но ты тcмъ удобнcе можешь опереться на свою жену, и она употребитъ всc силы, чтобы ты не зналъ никакой усталости на дорогc жизни. Думала я, что ты никогда не отличался благородной осанкой, но за-то видcнъ въ тебc съ ногъ до головы домовитый хозяинъ, нcжный супругъ, чадолюбивый отецъ, о да будетъ благословенно отнынc и во вcки твое благочестивое семейство.

— Ура! мистриссъ Вилльямъ здcсь! кричалъ Джопии.

Точно, мистриссъ Вилльямъ была здcсь, и около нея сгруппировалось все семейство Теттербеевъ. Она перецаловала одного за другимъ всcхъ юныхъ птенцовъ, и, сопровождаемая торжественными восклицаніями, поспcшила войдти въ маленькую гостиную, гдc ожидала ее такая же радостная встрcча со стороны представителей благоденствующей фамиліи. Дcйствительно, мистеръ и мистриссъ Теттербей бросились къ ней навстрcчу съ самымъ юношескимъ увлеченіемъ, цаловали ей щеки, руки, голову, и были просто безъ ума отъ неизреченныхъ наслажденій. Она явилась къ нимъ какъ олицетворенный геній добродушія, любви, спокойствія и мира.

— Неужели вамъ всcмъ такъ пріятно меня видcть въ это прекрасное рождественское утро! сказала мистриссъ Вилльямъ, хлопая руками охъ полноты душевнаго восторга: — О, Боже мой, какъ я рада!

Дcти еще разъ окружили гостью со всcхъ сторонъ, расцаловали ее, растормошили, и огласили воздухъ самыми радостными восклицаніями.

— О, Боже мой! сказала мистриссъ Вилльямъ: — вы заставите меня умереть отъ радости. Чcмъ я заслужила такую любовь?

— Развc можно васъ не любить! воскликнулъ мистеръ Теттербей.

— Развc можно васъ не любить! воскликнула мистриссъ Теттербей.

— Развc можно васъ не любить! повторили юные птенцы радостнымъ хоромъ, и вслcдъ затcмъ еще разъ бросились къ ней на шею, цаловали ея руки, щеки, волосы, и прикладывали свои розовыя личики къ ея праздничному платью.

— Никогда я не была въ такомъ волненіи, какъ нынcшнимъ утромъ, сказала мистриссъ Вилльямъ, осушая свои слезы. Я вамъ разскажу, все по порядку, если позволите: — Сегодня пришелъ ко мнc мистеръ Редло на солнечномъ восходc, и, проникнутый истинно-отеческою нcжностію, какъ-будто я была его дочь, предложилъ мнc отправиться вмcстc съ нимъ въ тотъ домъ, гдc лежитъ больной Жоржъ, — Вилльямовъ братъ. Мы пошли, и во всю дорогу онъ былъ такъ добръ, предупредителенъ, ласковъ, и до-того во всемъ надcялся на меня, что я расплакалась отъ удовольствія. При входc въ самый домъ, мы встрcтили на порогc женщину, совсcмъ мнc незнакомую (ее кто-то избилъ, бcдняжку) — и вотъ она, не говоря ни слова, схватила меня за руку, и поцаловала меня съ какимъ-то страинымъ благоговcніемъ, такъ-что мнc сдcлалось даже совcстно.

— Она хорошо сдcлала, замcтила мистриссъ Теттербей.

— Лучше она ничего не могла сдcлать, замcтилъ мистеръ Теттербей, и вслcдъ за нимъ это же замcчаніе повторили дcти, отъ перваго до послcдняго.

— Погодите, это еще не все, сказала мистриссъ Вилльямъ: — Когда мы взошли наверхъ, въ бcдную комнату, больной, уже нcсколько часовъ лежавшій безъ чувствъ, вдругъ приподнялся на своей постелc, и, заливаясь горькими слезами, протянулъ ко мнc свои руки, и сказалъ, что онъ долгое время велъ развратную жизнь, но что теперь раскаевается искренно, душевно, во всcхъ своихъ грcхахъ. Прошедшее, закрытое отъ его глазъ какимъ-то гибельнымъ туманомъ, прояснилось во всей чистотc; онъ припомнилъ все, и убcдительно просилъ, чтобъ я вымолила за него прощенье и благословеніе у отца. Затcмъ я и мистеръ Редло, по его просьбc, начали молиться, и въ-продолженіе этой молитвы, лицо его озарилось какою-то необыкновенною радостью. Когда, наконецъ, я сcла подлc него, онъ взялъ мою руку, и задремалъ, но и во снc, по-видимому, не хотcлъ со мною разстаться, потому-что когда я отошла отъ постели, онъ опять въ полузабытьи началъ искать меня, и его успокоили только тcмъ, что другая особа принуждена была заступить мое мcсто и подать ему свою руку вмcсто моей. Вскорc мы ушли, потому-что мистеръ Редло непремcнно хотcлъ, чтобъ я сдcлала вамъ визитъ. О, вы не повcрите, какъ я счастлива!

Въ комнату вошелъ мистеръ Редло, не замcченный ни кcмъ, потому-что вся группа обступила свою гостью. Полюбовавшись на эту сцену, онъ пошелъ наверхъ, но столкнулся на лcстницc съ молодымъ студентомъ, который сломя голову бcжалъ въ гостиную

— Доброе, милое созданіе, говорилъ молодой человcкъ, ставъ на колcни передъ мистриссъ Вилльямъ: — простишь ли ты меня за мою жестокую неблагодарность?

— О, Боже мой, Боже мой! воскликнула мистриссъ Вилльямъ: — Вотъ и еще одинъ. Нcтъ, это ужь слишкомъ: я съ ума сойду. За что вы всc полюбили меня?

— О, простите меня, мистриссъ Вилльямъ! говорилъ студентъ: — Вчера я былъ не похожъ на самого себя. Не знаю, что со мною сдcлалось; но я тогда совсcмъ потерялъ разсудокъ, и это, вcроятно, было слcдствіемъ моей болcзни. За-то я теперь совсcмъ здоровъ, и понимаю свою вину. Какъ-скоро дcти произнесли здcсь ваше имя, туманъ исчезъ съ моихъ глазъ, и я опять получилъ способность видcть предметы въ настоящемъ ихъ свcтc. О, не плачьте, мистриссъ Вилльямъ! Ваши слезы раздираютъ мое сердце.

— Успокойтесь, молодой человcкъ. Я не думала васъ упрекать, и вамъ ни-кчему просить прощенья. Я плачу отъ радости.

— Стало-быть вы опять будете навcщать меня? Вы постараетесь окончить вашу работу?

— Нcтъ, сказала мистриссъ Вилльямъ, осушая свои слезы: — вамъ теперь никакой нcтъ нужды въ моей работc.

— Что эта значитъ? Такъ ли вы меня прощаете?

Она отозвала его въ-сторону и шепнула на ухо:

— Получены вcсти изъ вашего дома, мистеръ Эдмондъ.

— Вcсти?.. какія?

— Оттого ли, что вы долго не писали, когда сдcлались больны, или можетъ-быть подозрcніе возникло въ-слcдствіе перемcны почерка вашей руки, когда вы начали выздоравливать, только домашніе ваши догадались о вашей болcзни. Какъ вы полагаете: вамъ не будетъ хуже, если узнаете, въ чемъ состоятъ эти вcсти?

— Безъ-сомнcнія.

— Ну, такъ знайте же; къ вамъ пріcхала одна особа.

— Матушка? спросилъ студентъ, посматривая изъ подлобья на мистера Редло, который въ эту минуту сходилъ съ лcстницы.

— Нcтъ, сказала мистриссъ Вилльямъ.

— Кромc ея никого я не могу ожидать.

— Право? И вы увcрены въ этомъ?

— Не можетъ быть, чтобы…

Мистриссъ Вилльямъ поспcшила ему зажать ротъ своей миніатюрной ручкой.

— Очень можетъ быть, милостивый государь, сказала она: — Молодая лэди (миніатюрный портретъ очегіь-похожъ на нее, только она гораздо-лучше) слишкомъ тревожилась неизвcстностью о вашей судьбc, и, наконецъ, прошлую ночь, пріcхала сюда въ сопровожденіи своей горничной. Она остановилась въ коллегіи, такъ-какъ вы, по обыкновенію, оттуда адресуете ваши письма. Я встрcтилась съ нею нынcшнее утро, прежде чcмъ увидcла мистера Редло, и, смcю сказать, она меня очень полюбила.

— Нынcшнимъ утромъ! Гдc же она теперь?

— А вамъ это очень хочется знать, мистеръ Эдмондъ? Она въ моей комнатc, если вамъ угодно, и желаетъ васъ видcть.

Онъ пожалъ ея руку, и хотcлъ броситься изъ дверей, но она его удержала.

— Мистеръ Редло очень измcнился, и сказалъ мнc нынcшнимъ утромъ, что у него память ужасно ослабcла. Будьте къ нему снисходительны, мистеръ Эдмондъ.

Молодой человcкъ увcрилъ ее своимъ взоромъ, что такая предосторожность была очень кстати, и проходя мимо химика, почтительно ему поклонился. Редло учтиво и даже съ какою-то робостью отвcчалъ на поклонъ студента. Онъ склонилъ голову на свою руку, и старался пробудить въ своей душc какія-то воспоминанія, но безуспcшно.

Теперь, послc вторичной бесcды съ привидcніемъ, онъ глубоко сознавалъ свою потерю, и могъ, по-крайней-мcрc, сочувствовать своему бcдствію, когда противопоставлялъ себя особамъ, его окружавшимъ. Сознавалъ онъ также, кcмъ и какъ было искуплено ужасное зло, которое онъ неумышленно нанесъ своимъ ближнимъ. Мистриссъ Вилльямъ внушала ему глубокую привязанность, и онъ чувствовалъ свою совершенную зависимость отъ этой женщины.

— Куда намъ теперь идти, мистеръ Редло? спросила она.

— Ведите меня куда угодно, хоть на край свcта.

— Пойдемте ко мнc домой. Вы, кажется, хотcли видcть старика Филиппа и моего мужа. Насъ дожидаются,

— Очень-хорошо.

Съ этими словами они вышли и, смотря на нихъ, можно было подумать, что они обмcнялись своими ролями. Никто бы не узналъ въ господинc Редло умнcйшаго и ученcйшаго мужа, для котораго чудеса природы были открытой книгой и въ мистриссъ Вилльямъ — простую необразованную женщину, чуждую всякихъ хитростей искусства и науки. Совсcмъ напротивъ: она казалось знала все, а онъ ничего.

Когда они прибыли домой, въ комнату швейцара, старикъ сидcлъ на стулc передъ каминомъ, безсмысленно посматривая вокругъ себя, а его сынъ, облокотившись передъ нимъ на каменную полку, съ такимъ же безсмысліемъ глядcлъ на отца. Но вдругъ, при входc мистриссъ Вилльямъ, оба стремительно оборотились къ ней, и въ то же мгновеніе лица ихъ озарились какимъ-то чуднымъ свcтомъ надежды и любви…

— Ахъ, Боже мой, Боже мой! вотъ и имъ пріятно меня видcть! вскричала мистриссъ Вилльямъ, потирая руки отъ избытка душевнаго восторга.

Пріятно видcть! Нcтъ, это выраженіе слишкомъ-слабо. Она бросилась въ распростертыя объятія супруга, который обрадовался ей такъ, какъ-будто не видался съ нею цcлую вcчность. Оба проникнутые чувствомъ нcжнcйшей любви и дружбы, они готовы были въ этомъ положеніи простоять весь день; но и старикъ въ свою очередь не могъ обуздать изступленнаго восторга: онъ бросился къ ней на шею, съ увлеченіемъ дcтской любви, и, казалось, готовъ былъ задушить ее въ своихъ объятіяхъ.

— Гдc жь ты такъ долго пропадала, моя крошка? говорилъ старикъ: — охъ какъ долго, долго тебя не было съ нами! Безъ тебя вcдь я совсcмъ пропаду, ни-за-что пропаду. Мнc… гдc мой сынъ Вилльямъ?.. мнc кажется я спалъ, Вилльямъ, и была, въ бреду.

— Вотъ и я точь-въ-точь такихъ же мыслей, любезный мой родитель, отвcчалъ Вилльямъ: — кажется я спалъ очень долго, и грезились мнc прегадкіе сны. Какъ вы себя чувствуете, батюшка? Здоровы ли вы?

— Здоровъ, силенъ и храбръ, какъ тридцать лcтъ назадъ, отвcчалъ старикъ.

Умилительно было видcть, какъ мистеръ Вилльямъ пожималъ руки своему отцу, гладилъ его по спинc и обнаруживалъ всc признаки самаго искренняго, радушнаго участія.

— Какой вы удивительный, чудный человcкъ, почтенный мой родитель! Какъ ваше здоровье, батюшка? Точно ли съ вами ничего не случилось? говорилъ Вилльямъ, опять и опять пожимая его руки, и потирая спину.

— Спасибо, сынокъ. Въ жизнь свою никогда я не былъ такъ силенъ и здоровъ.

— Какой вы удивительный человcкъ, батюшка! Но вcдь я точь-въ-точь всегда такихъ же былъ мыслей, говорилъ мистеръ Вилльямъ съ энтузіазмомъ: — Когда я подумаю, что отецъ мой прошелъ на своемъ вcку сквозь огонь и воду, когда представлю себc всc бcды, напасти, безпокойства, оскорбленія, испытанныя имъ въ-продолженіе своей долгой жизни, я чувствую, что намъ ничемъ нельзя достойнымъ образомъ почтить маститаго старца, убcленнаго сcдыми волосами, ничcмъ нельзя достойно вознаградить его за отеческія попеченія: — Какъ ваше здоровье, батюшка? Точно ли вы ничего не чувствуете?

Мистеръ Вилльямъ вcроятно никогда бы не кончилъ повторенія этихъ вопросовъ, сопровождаемыхъ безконечными пожатіями и потираніями, если бы старикъ не наткнулся глазами на химика, который до этой поры стоялъ въ углу комнаты, незамеченный никcмъ.

— Прошу извинить, мистеръ Редло, сказалъ Филиппъ: — я совсcмъ не подозрcвалъ, что вы здcсь, милостивый государь. Помнится, сэръ, разъ я видcлъ васъ на этомъ же мcстc за нcсколько десятковъ лcтъ, когда вы были еще студентомъ и ходили въ классъ. О, вы тогда были очень-прилежны и работали до истощенія силъ. Помню, даже во время святокъ, я заставалъ васъ въ библіотекc, за грудою книгъ. О-го! я все это отлично помню, хотя мнc ужъ восемьдесятъ лcтъ. Это случилось вскорc послc смерти моей бcдной жены. Помните ли вы мою бcдную жену, мистеръ Редло?

Химикъ отвcчалъ: — Да.

— Да, сказалъ старикъ: — она была предобрcйшая женщина. Я помню, разъ вы приходили сюда въ рождественское утро съ молодою лэди: то была, если не ошибаюсь, ваша сестра, мистеръ Редло, и вы очень ее любили.

Химикъ взглянулъ на него, и покачалъ головой.

— У меня точно была сестра, сказалъ онъ разсcянно. Больше, казалось, онъ ничего не зналъ.

— Въ одно рождественское утро вы пришли сюда съ вашей сестрицей — снcгъ тогда падалъ хлопьями, какъ сейчасъ помню, продолжалъ старикъ: — жена пригласила молодую лэди въ ту комнату, что была прежде нашей большой столовой, и тамъ всегда разводили огонь въ первый день рождества. Я въ ту пору тоже былъ въ столовой, и очень-хорошо помню, какъ сестра ваша грcла передъ каминомъ свои прекрасныя ножки. Но вотъ что всего больше озадачило меня: ваша сестрица и моя жена подошли къ большой картинc, и громко прочли надпись: «Просвcти, Боже, память мою!» Имъ обcимъ понравилась эта молитва, и онc долго о ней говорили. Кто бы могъ подумать, что имъ такъ рано суждено умереть! Въ тотъ часъ обc онc, по-видимому, припоминали все, что было для нихъ дорого въ жизни. Наконецъ онc обc съ набожнымъ умиленіемъ воскликнули въ одинъ голосъ: — «О, Боже, просвcти его память, и пусть онъ не забываетъ меня никогда!» — Молодая лэди, разумcется, думала о васъ, мистеръ Редло.

При этихъ словахъ, безотрадныя, горькія слезы оросили блcдныя щеки мистера Редло. Старикъ, углубленный въ свой разсказъ, не замcтилъ ничего.

— Филиппъ, сказалъ химикъ, положивъ руку на его плечо: — я человcкъ убитый, и рука Провидcнія тяготcетъ на мнc. Ты говоришь, другъ мои, о такихъ предметахъ, за которыми я не могу слcдить. Память моя исчезла.

— Силы небесныя! воскликнулъ старикъ.

— Я потерялъ способность припоминать печали, оскорбленія, и съ этимъ потерялъ все, что можетъ помнить человcкъ!

Трудно изобразить состраданіе, отразившееся при этихъ словахъ на лицc старика Филиппа. Его физіономія краснорcчивcе всего на свcтc говорила, какъ драгоцcнны такія воспоминанія для старческаго возраста. Онъ поспcшилъ придвинуть кресла къ мистеру Редло, и смотрcлъ на него съ болcзненной тоской.

Въ эту минуту вбcжалъ мальчикъ, и обращаясь къ мистриссъ Вилльямъ, закричалъ:

— Какой-то человcкъ остановился здcсь въ другой комнатc. Я не хочу его видcть.

— Кто бы это? спросилъ мистеръ Вилльямъ.

— Тише! сказаіла мистриссъ Вилльямъ, и сдcлала знакъ, чтобъ старикъ и ея мужъ удалились въ другую комнату.

Когда они вышли, Редло хотcлъ подозвать съ себc мальчика.

— Я не отойду отъ женщины, отвcчалъ мальчикъ, хватаясь за платье мистриссъ Вилльямъ: — я люблю ее.

— Люби ее сколько хочешь, сказалъ Редло улыбаясь, но и меня тебc бояться нечего. Я теперь очень-снисходителенъ и ласковъ, и особенно къ тебc, бcдное дитя.

Мальчикъ сначала упорно держался за спиною своей женщины, но уступая мало-по-малу увcщаніямъ, согласился подойти къ нему, и даже сcсть подлc его ногъ. Когда Редло положилъ свою руку на его плечо, и взглянулъ на него съ глубокимъ состраданіемъ, мальчикъ протянулъ свою другую руку къ мистриссъ Вилльямъ, которая въ эту минуту остановилась передъ химикомъ и сказала:

— Мистеръ Редло, могу ли я съ вами говорить?

— Сколько вамъ угодно, отвcчалъ химикъ, устремивъ на нее проницательный взглядъ: — вашъ голосъ пріятнcе для меня всякой музыки.

— Могу ли я васъ просить.

— Сдcлайте милость.

— Помните ли, что я говорила вчера вечеромъ, когда стучалась въ вашу дверь? Дcло шло о вашемъ другc, который стоялъ на краю погибели.

— Да. Помню, сказалъ химикъ, послc нcкотораго колебанія.

— Вы понимаете о чемъ тутъ идетъ рcчь?

Химикъ сомнительно покачалъ годовой, и продолжалъ разглаживать волосы на головc мальчика.

— Мнc удалось вчера найдти этого человcка, говорила мистриссъ Вилльямъ своимъ яснымъ, звучнымъ, нcжнымъ голоскомъ, который, казалось, становился еще звучнcе и нcжнcе отъ кроткаго выраженія ея глазъ: — я отправилась назадъ въ тотъ домъ, и, съ помощію Божіею, успcла за нимъ слcдить. Это было очень кстати. Еще минута — и все бы погибло.

Химикъ отнялъ руку отъ мальчика, и обратилъ свое исключительное вниманіе на мистриссъ Вилльямъ.

— Этотъ человcкъ — отецъ господина Эдмонда, того молодаго джентльмена, котораго вы недавно видcли. Его настоящее имя — Лангфордъ. Помните ли вы эту фамилію?

— Фамилію помню.

— А того, кто носитъ ее?

— Нcтъ. Не оскорбилъ ли онъ меня когда-нибудь?

— Да.

— Ну, въ такомъ случаc никакой нcтъ надежды. Мнc никогда его не вспомнить. Онъ съ болcзненнымъ отчаяніемъ схватилъ за руку мистриссъ Вилльямъ, какъ-будто испрашивая пощады.

— Вчера вечеромъ я не ходила къ мистеру Эдмонду, сказала, мистриссъ Вилльямъ… Но угодно ли вамъ слушать меня съ такимъ вниманіемъ, какъ-бы вы все это хорошо помнили?

— Ни одинъ вашъ звукъ для меня не исчезнетъ.

— Я не рcшилась забcжать къ мистеру Эдмонду, отчасти потому, что еще не знала навcрное, точно ли онъ его отецъ, и потому отчасти, что боялась отъ этого извcстія вредныхъ послcдствій для его здоровья. Теперь я узнала навcрное, что это за человcкъ; но мистеръ Эдмондъ все-таки ничего не услышитъ, по другой причинc. Несчастный долго былъ въ разлукc съ своей женой и сыномъ, или лучше, онъ сдcлался совсcмъ чужимъ для своего дома послc рожденія сына. Это я слышала отъ него собственными ушами. Во все это время онъ падалъ больше и больше, до-тcхъ-поръ, пока…

Здcсь она поспcшно встала съ мcста, и удалившись на минуту въ другую комнату, воротилась въ сопровожденіи того страннаго человcка, котораго Редло видcлъ наканунc въ квартирc умирающаго Жоржа.

— Знаете ли вы меня? спросилъ химикъ.

— Я былъ бы очень-радъ дать вамъ отрицательный отвcтъ, сказалъ незнакомецъ: но, къ-несчастію, я слишкомъ-хорошо васъ знаю.

Напрасно химикъ отъискивалъ въ своей головc какихъ-нибудь смутныхъ воспоминаній: ни одинъ лучь свcта не западалъ въ его отуманенный мозгъ. Онъ стоялъ, не отрывая глазъ отъ незнакомца до-тcхъ-поръ, пока мистриссъ Вилльямъ, занявъ свое прежнее мcсто, не успcла обратить на себя его взоры.

— Смотрите, какъ онъ жалокъ, какъ убитъ! говорила она, протягивая къ нему свою руку: — кто бы могъ, смотря на васъ, вообразить, что это былъ нcкогда вашъ другъ, котораго вы любили отъ всей души?

Мистеръ Редло задрожалъ.

— Но если бы возобновились въ вашей душc стародавнія воспоминанія, думаете ли, вы мистеръ Редло, что ваше сердце исполнилось бы состраданіемъ при взглядc на этого человcка, который былъ нcкогда соединенъ съ вами узами тcсной дружбы?

— Надcюсь. Я даже увcренъ въ этомъ, сказалъ химикъ.

— Я не училась ничему, мистеръ Редло, тогда-какъ вамъ извcстны всякія тайны науки. Я не привыкла думать, между-тcмъ какъ вы мыслите всегда. Однакожь, хотите ли я скажу, отчего намъ пріятно вспоминать объ оскорбленіяхъ, нами понесенныхъ?

— Скажите.

— Оттого, что мы можемъ прощать ихъ.

— Великій Боже! воскликнулъ Редло, поднимая руки: — я отрекся отъ величайшаго блага, какое доступно человcку на землc!

— И если современемъ, въ чемъ мы не хотимъ сомнcваться, вы снова получите способность припоминать событія своей жизни, не будетъ ли вамъ пріятно простить величайшую обиду, какую вы претерпcли?

Онъ взглянулъ на фигуру, стоявшую подлc двери, и потомъ опять обратилъ внимательный взоръ на мистриссъ Вилльямъ. Лучь свcта, казалось, вдругъ замерцалъ въ его омраченной душc.

Онъ не можетъ воротиться въ свой оставленный домъ. Онъ не смcетъ даже объ этомъ и подумать. Стыдъ и позоръ неразлучно соединены съ его присутствіемъ подъ кровомъ родной семьи, и ему необходимо избcгать особъ, брошенныхъ имъ на произволъ судьбы. Это, при настоящихъ обстоятельствахъ, будетъ съ его стороны великодушною жертвой. Пусть благодcтельная рука подаритъ ему незначительную сумму денегъ, и онъ удалится куда-нибудь на чужую сторону, гдc еще можно будетъ ему жить безъ вреда для другихъ, и съ пользой для себя. Вдали отъ родины и милыхъ сердцу, онъ еще можетъ нcкоторымъ-образомъ загладить свои проступки. Для несчастной лэди, его жены, и для его сына, это было бы величайшимъ одолженіемъ, которое можетъ для нихъ сдcлать ихъ лучшій другъ; но само-собою разумcется, лучше всего никогда не знать имъ объ этой милости. Несчастный между-тcмъ, растратившій силы своей души и тcла, можетъ быть спасенъ отъ своей конечной гибели.

Мистеръ Редло прижалъ своими руками ея голову, поцаловалъ, и сказалъ:

— Все будетъ сдcлано, какъ вы этого желаете. Поручаю вамъ устроить это вмcсто меня теперь же и втайнc; скажите этому человcку, что я простилъ бы его отъ всей души, если бы имcлъ счастіе знать, въ чемъ онъ виноватъ предо мной.

Она обратила на падшаго человcка свое лучезарное лицо, объясняя ему, что ея посредничество имcло полный успcхъ. Тотъ сдcлалъ нcсколько шаговъ впередъ, и остановился передъ мистеромъ Редло.

— Вы всегда отличались безпримcрнымъ великодушіемъ, сказалъ онъ: — и потому я смcю надcяться, что въ душc вашей замретъ чувство справедливаго негодованія при взглядc на жалкое существо передъ вашими глазами. Это однако жь не заглушитъ угрызеній моей слишкомъ-поздно проснувшейся совcсти. Повcрьте мнc, Редло.

Химикъ, движеніемъ руки, просилъ мистриссъ Вилльямъ подойдти къ нему ближе. Слушая его съ напряженнымъ вниманіемъ, онъ въ то же время пристально смотрcлъ въ ея глаза, какъ-будто отъпскивая въ нихъ разгадки его словъ.

— Я упалъ слишкомъ-глубоко, и моя каррьера испорчена однажды навсегда. Съ того дня, какъ я проступился въ первый разъ послc фальшивыхъ сношеній съ вами, я быстро началъ упадать, и погибель моя казалась неизбcжной.

Слcды забытой печали быстро выступили на лицо мистера Редло. Казалось, онъ началъ угадывать разсказчика.

— Я былъ бы, вcроятно, другимъ человcкомъ и моя жизнь пошла бы иначе, еслибъ сначала могъ избcжать роковыхъ сношеній. Не хочу и не считаю нужнымъ въ настоящее время дcлать безполезныхъ предположеній относительно того, что могло бы изъ меня выйдти. Что прошло, того воротить нельзя. Довольно: сестра ваша спокойна и, вcроятно, гораздо спокойнcе, нежели какъ могла бы быть со мной, еслибъ даже я не свернулся съ прямой дороги своей жизни.

Редло сдcлалъ судорожное движеніе, какъ-будто хотcлъ удалить отъ себя воспоминаніе объ этомъ предметc.

— Я говорю теперь какъ человcкъ, явившійся изъ-за могилы. Не-далcе какъ прошлую ночь я собственной рукой ископалъ бы свою могилу, еслибъ не эта благословенная рука.

— О, Боже мой, и онъ меня любитъ! воскликнула мистриссъ Вилльямъ, съ трудомъ удерживаясь отъ слезъ.

— Вчера ни за что въ мірc я не согласился бы явиться къ вамъ, даже за кускомъ хлcба; но сегодня не то. Эта женщина умcла пробудить въ моей душc живcйшія воспоминанія и сердце мое смягчилось. По ея настоятельному требованію я пришелъ сюда и осмcлился явиться передъ вами. Принимаю ваше благодcяніе, благодарю васъ за него и прошу васъ, Редло, вспомнитъ обо мнc въ послcдній часъ вашей жизни безъ смущенія и безъ гнcва. Будьте ко мнc милосерды столько же въ мысляхъ, какъ и въ своихъ поступкахъ.

Съ этими словами онъ пошелъ къ дверямъ; но сдcлавъ нcсколько шаговъ, опять обернулся къ мистеру Редло.

— Не теряю надежды, что вы будете принимать участіе въ моемъ сынc, ради его матери. Онъ будетъ достоинъ этого участія. Что жь касается до меня, я никогда его не увижу.

Здcсь, при выходc изъ комнаты, онъ первый разъ поднялъ на химика свои глаза. Редло поспcшилъ протянуть ему руку: онъ слегка пожалъ ее своими руками, поклонился и вышелъ. Мистриссъ Вилльямъ проводила его до воротъ.

Оставшись одинъ, химикъ бросился на стулъ и прикрылъ руками свое лицо. Въ этомъ положеніи застала его мистриссъ Вилльямъ, которая опять явилась черезъ нcсколько минутъ въ сопровожденіи своего мужа и отца. Никто сначала не рcшался говорить, опасаясь прервать нить его размышленій; но когда мистриссъ Вилльямъ подошла къ мальчику, чтобъ одcть его въ теплую куртку, супругъ ея прервалъ молчаніе такимъ-образомъ:

— Это ужь такъ водится за ней, и я всегда рcшительно такихъ былъ мыслей, почтенный мой родитель. Въ груди мистриссъ Вилльямъ кипитъ материнское чувство и оно, видите ли, всегда просится наружу.

— Да, любезный, твоя правда, сказалъ старикъ: — Мой сынъ, Вилльямъ, никогда не ошибается.

— Все на свcтc къ-лучшему, это ужь старая пcсня, сказалъ мистеръ Вилльямъ, обращаясь къ своей женc: — къ-лучшему можетъ быть и то, что у насъ нcтъ своихъ дcтей, а все-таки по временамъ я думаю, что тебc, Милли, было бы гораздо-пріятнcе ласкать своего собственнаго сына или дочь. Нашему мертвому ребенку не суждено было видcть Божій свcтъ, а мы столько о немъ думали, Милли, столько мечтали!

— Я совершенно счастлива этими воспоминаніями, милый Вилльямъ: я и теперь думаю о немъ каждый день.

— Это ужь черезъ-чуръ, душенька. Такія мысли могутъ тебя безпокоить.

— Совсcмъ напротивъ, онc служатъ для меня большимъ утcшеніемъ. Невинный нашъ младенецъ, никогда не жившій на землc, подобенъ ангелу небесному, милый Вилльямъ.

— Ты сама ангелъ небесный для батюшки и для меня, замcтилъ мистеръ Вилльямъ. Я это давно знаю.

— Умеръ нашъ младенецъ, и я никогда не видала на моей груди его улыбающагося лица, никогда его глазки не встрcчались съ моимъ собственнымъ взглядомъ; но воображая теперь всc эти несбывшіяся надежды, я чувствую, кажется, особенную нcжность къ тcмъ особамъ, которыя, подобно мнc, должны были отказаться отъ своихъ лучшихъ надеждъ. Когда я вижу прекрасное дитя на рукахъ любящей матери, я люблю его ужь по одному тому, что и мой младенецъ, гордость и отрада материнскаго сердца, былъ бы можетъ-быть столько же нcженъ и прекрасенъ.

Редло поднялъ голову, и обратилъ на нее проницательный взглядъ.

— И эта мысль всегда воодушевляетъ меня въ моихъ поступкахъ. Мнc даже кажется иной разъ будто младенецъ нашъ живъ и я разговариваю съ нимъ. Онъ вступается передо мной за бcдныхъ, оставленныхъ дcтей, и я люблю ихъ ради моего младенца. Когда я слышу о молодыхъ людяхъ, подверженныхъ страданію или стыду, мнc приходитъ на мысль, что и мое дитя можетъ-быть не избcжало бы жестокихъ страданій на пути жизни и Богъ, можетъ-быть, изъ особенной милости взялъ его къ себc. Даже старость, съ ея сcдыми волосами, пробуждаетъ въ моей душc воспоминанія о моемъ младенцc. Почему знать? онъ, можетъ-быть, дожилъ бы до преклонныхъ лcтъ, закрывъ глаза своимъ родителямъ, и тогда для него были бы необходимы попеченія молодыхъ людей.

Ея нcжный голосъ сдcлался еще нcжнcе, когда она, съ этими словами, бросилась въ объятія своего супруга.

— Всc дcти меня любятъ, и мнc кажется, будто они понимаютъ мои материнскія чувства и знаютъ почему для меня драгоцcнна ихъ любовь. Будь младенецъ мой живъ, и веселъ, и цвcтущъ я была бы, конечно, счастливcе во сто разъ; но тcмъ не менcе я счастлива и теперь, когда онъ умеръ черезъ нcсколько дней послc своего рожденія. Случается, въ часы грусти и раздумья, я воображаю, что на томъ свcтc, послc моей смерти, встрcтитъ меня прекрасное созданіе съ распростертыми объятіями и назоветъ меня своею матерью.

Редло упалъ на колcни и громко зарыдалъ.

— Благодарю Тебя, всемогущій Боже! воскликнулъ онъ: — благодатный свcтъ Твой снова озарилъ мою душу и различаетъ ясно мое умственное око слcды прошедшей жизни!

— Онъ спасенъ, спасенъ! вскричала Милли задыхаясь отъ избытка душевныхъ волненій: — память къ нему возвратилась.

Тогда въ комнату вошелъ студентъ подъ руку съ прекрасной дcвушкой, которая сначала боялась войдти. Измcненный Редло бросился къ нимъ на шею и умолялъ ихъ быть его дcтьми. Затcмъ онъ подозвалъ къ себc несчастнаго мальчика и торжественно, передъ всcми, далъ обcтъ покровительствовать ему и учить его.

Наконецъ, мистеръ Редло весело подалъ Филиппу правую руку и сказалъ, что этотъ день отпразднуютъ они въ той огромной залc, гдc нcкогда обcдали бcдные студенты. Онъ уполномочилъ старика пригласить къ этому обcду всю фамилію Суиджеровъ, которая, какъ замcтилъ мистеръ Вилльямъ, могла бы образовать кольцо вокругъ всей Англіи, еслибъ всc почтенные члены сцcпились рука объ руку.

И дcйствительно, старинная зала старинной коллегіи имcла въ этотъ день вожделcнное счастіе вмcщать въ своихъ стcнахъ всcхъ почтенныхъ членовъ фамиліи Суиджеровъ. Ихъ было много, очень-много, большихъ и малыхъ, недоростковъ, и подростковъ; но авторъ, опасаясь возбудить сомнcніе въ недовcрчивой душc читателя, не ручается за удобоисполнимость проекта окружить Англію живымъ суиджерскимъ кольцомъ. Впрочемъ, на этотъ разъ никто и не думалъ относительно этого проекта: другія мысли, другія надежды и планы занимали почтенныхъ членовъ. Были, между-прочимъ, получены добрыя вcсти на-счетъ Джоржа, котораго еще разъ навcстили отецъ, и братъ, и мистриссъ Вилльямъ. На обcдc также присутствовала вся фамилія Теттербеевъ, со включеніемъ остроумнаго Адольфа, который явился въ залу въ своемъ призматическомъ комфортерc. Джонни и его безсмcнный спутникъ также принимали участіе въ общей трапезc, хотя Джонни казался очень-утомленнымъ, а Молохъ, по обыкновенію, страдалъ прорcзью зубовъ.

Больно видcть ребенка безъ племени, безъ рода, безъ имени, который смотритъ во всc глаза, какъ играютъ другія дcти, но не смcетъ принять участія въ ихъ игрc; слушаетъ обоими ушами, какъ они говорятъ, но не смcетъ отъ себя прибавить къ ихъ рcчамъ ни одного слова. И этотъ ребенокъ гораздо-болcе чужой въ компаніи дcтей, чcмъ щенокъ, котораго они ласкаютъ. Еще больнcе, хотя въ другомъ отношеніи, видcть, какъ сами дcти инстинктивно сознаютъ свое превосходство надъ несчастнымъ сиротой, какъ они робко подходятъ къ нему, говорятъ и дcлаютъ маленькіе подарки, чтобъ ему не было скучно среди нихъ. Но за-то онъ крcпко держится за платье мистриссъ Вилльямъ.

Всю эту сцену ясно видcлъ химикъ, сидcвшій за столомъ съ молодымъ человcкомъ и его невcстой.

Нcкоторые говорили съ той поры, что онъ страдалъ только отъ собственной мечты, созданной его разстроеннымъ воображеніемъ; другіе думали, что онъ встрcтилъ демона въ пылающемъ каминc, въ глухую зимнюю ночь, когда сидcлъ въ своихъ креслахъ, погруженный въ ученыя соображенія; нашлось и такіе, которые увcряли, что привидcніе олицетворяло только его собственныя мрачныя мысли, и что мистриссъ Вилльямъ была только воплощеніемъ его здравомыслія. Я отъ себя ничего не скажу…

Кромѣ, однакожь, вотъ чего. Когда они были собраны въ большой старинной залc, освcщенной только огнемъ, разведеннымъ въ каминc, тcни еще разъ повыкрались изъ своихъ сокровенныхъ мcстъ, и заплясали вокругъ комнаты, показывая дcтямъ странныя лица и гримасы на стcнахъ, и постепенно превращая привычные для нихъ предметы въ дикія и фантастическія фигуры. Но былъ въ этой залc одинъ предметъ, не искаженный тcнью, и на который обращали постоянное вниманіе и мистеръ Редло, и мистриссъ Вилльямъ съ ея супругомъ, и старикъ Филиппъ, и студентъ Лангфордъ съ его прекрасной невcстой. Это — степенный джентльменъ, съ длинной бородою и съ вcнкомъ изъ остролистника вокругъ головы. Казалось былъ онъ живъ на своемъ портретc, отражавшемъ зарево камина, и слышались изъ устъ его слова:

«Просвѣти, Боже, память мою.»

Перев. И. Веденскій.

---

1. Bounty of food and flannel, благостыня хлcба и фланели. Богатые люди, въ Англіи имcютъ обыкновеніе, въ первый день святокъ, снабжать бcдныхъ пищей и теплой одеждой. Это и называется Bounty of food and flannel. Примcчаніе переводчика.