Паррот, Георг Фридрих, сын придворного врача герцога Карла Виртембергского, родился 24-го июня (5-го июля) 1767 г. в Монбеляре, Виртембергском городе, ныне принадлежащем Франции. По достижении девятилетнего возраста он был определен в местную гимназию, а по выходе из нее в 1782 г. поступил в Штутгартскую академию, которой незадолго перед тем Иосифом II были дарованы права университета. Паррот избрал для изучения «экономическую науку», но, помимо того, с увлечением занимался математикой и физикой. К этому же времени относится его сближение с знаменитым Кювье.
Во время пребывания Паррота в академии в Штутгарт приехал в сентябре 1782 года цесаревич Павел Петрович, посетивший, между прочим, и академию. Профессор вызвал на лекции Паррота и предложил ему доказать в присутствии высокого посетителя существование Бога. «Я не могу сделать этого», смело ответил пятнадцатилетний юноша. «Как, — сердито воскликнул цесаревич, — вы отрицаете существование Бога?» «Нет, Ваше Высочество, — убежденно ответил будущий друг сына Павла Петровича, — я не отрицаю: я чувствую его, а это сильнее всякого логического доказательства».
В 1786 году юный Паррот покинул Штутгартскую академию и вслед за тем женился на дочери баденского профессора Лефорта, происходившего из того же женевского рода, как и известный любимец Петра Великого. После своей женитьбы Паррот поступил воспитателем в дом графа Герици в Нормандию. Здесь он познакомился с знаменитым астрономом Лаландом, который уговорил его напечатать написанный им учебник математики. Однако труду Паррота не было суждено появиться в печати по небрежности издателя, затерявшего вверенную ему рукопись. В 1788 году Паррот переехал в Карлсруэ и сначала в этом городе, а потом в Офенбахе на-Майне стал снискивать себе средства к жизни преподаванием математики. Не блестящее материальное положение, усложнившееся рождением двух сыновей, заставляло его думать об улучшении своей участи; это и побудило его в 1793 году согласиться принять место домашнего воспитателя в Лифляндии. По дороге в Россию, в Байрейте, у Паррота опасно заболела жена. Болезнь жены, кончившаяся смертью, потребовала нескольких недель остановки в Байрейте. Тем временем предложенное Парроту место было отдано другому, и ему пришлось остаться в Байрейте, где он и прожил три года. Летом 1795 года Паррот вместе с детьми отправился в Лифляндию, где поступил воспитателем в дом графа Сиверса. Но и здесь он оставался не долго: в 1797 году он принял предложенное ему место постоянного секретаря Экономического общества в Дерпте, где уже и основался окончательно, вступив незадолго перед тем во второй брак.
Литературные и научные труды Паррота и его деятельность как секретаря экономического общества обратили на него всеобщее внимание, так что в 1800 году ему была предложена кафедра физики в учреждавшемся тогда Дерптском университете.
В 1801 году Кенигсбергский университет удостоил его степени доктора, а вслед за тем Паррот вступил на представившееся ему новое поприще деятельности, с которого не сходил уже в течение целых 25 лет. История Дерптского университета за эти 25 лет тесно связана с именем Паррота; он оставил в ней яркий след как организатор, как профессор и как ученый.
В мае 1802 г. через Дерпт проезжал император Александр и при этом случае посетил только что открытый университет. На долю Паррота выпало приветствовать его речью на французском языке, обратившей на себя внимание государя. К этому-то времени относится первое знакомство Паррота с императором Александром. В августе того же года Паррот был избран ректором Дерптского университета и в качестве такового отправился два месяца спустя в Петербург, чтобы выхлопотать утверждение выработанного в Дерпте университетского устава, или, как он был назван, «акта постановления» Дерптского университета.
Приезд Паррота в Петербург окончательно способствовал установлению его дружбы с императором Александром. Паррот, ничего не искавший и даже резко отклонявший всякое внешнее изъявление царской милости, всецело предался Александру со всем пылом, свойственным идеальным стремлениям его возвышенного ума и любящего сердца. Постепенно он усвоил себе роль сокровенного вдохновителя своего царственного друга. Император Александр, со своей стороны, раз навсегда дал Парроту безусловное разрешение писать ему обо всем с полной откровенностью и когда он того пожелает или найдет нужным; во время же посещений Парротом Петербурга он приглашался прямо в кабинет государя и в дружеской откровенной беседе проводил с ним целые вечера. Простодушный идеализм Паррота, не лишенный некоторой доли сентиментальности, несомненно нравился императору Александру эпохи преобразований, а восторженное и искреннее обожание, ярко сквозившее в каждом слове нового друга, невольно подкупало императора в его пользу.
Насколько Александр всецело завладел симпатиями Паррота, видно из сохранившегося отрывка воспоминаний последнего, в котором он рассказывает о своей поездке в Петербург в 1802 году. Описывая свое первое свидание с Александром, он под влиянием мысли о сродстве их душ восклицает патетически: «О, природа! не существует никаких преград, которых не могли бы ниспровергнуть сердца, внемлющие тебе. Как прекрасно понимали мы друг друга!»
Из этого же отрывка видно, что именно привязало Паррота к императору Александру: его пленили обнаруженные государем в разговоре с ним простота, сердечность и широкие гуманные взгляды. Александр сразу и бесповоротно покорил себе молодого профессора. Какой-то влюбленностью, чисто юношеским пылом проникнуты строки, в которых Паррот описывает конец своего первого разговора с Александром в Петербурге в 1802 г.
«„Прощайте“, сказал государь, — передает Паррот в своих записках, — затем он любовно посмотрел на меня, бросился мне на шею, прижал меня к своему сердцу и с влажными глазами поспешил выйти из комнаты. Нескольких слов, сказанных им на ходу, я не понял.»
«Я продолжал стоять там. Ощущение моего счастья почти душило меня.»
«В жизни каждого человека встречается очень счастливый период, период первой любви. В продолжение этого времени бывает момент высшего восторга, момент, когда возлюбленная говорит: я люблю тебя. Что-то подобное, хотя и в другом роде, было в моем тогдашнем состоянии. Влюбленные уединяются, берегут свое счастье, свою любовь для самих себя. Со мной же было иначе: я принадлежал всему человечеству, братался с тысячами, работать для которых с успехом теперь становилось возможным для меня. К этому возвышенному чувству примешивалась нежнейшая и сильнейшая привязанность к милому (an den Liebenswürdigen), которому я вполне принадлежал теперь, который тоже принадлежал мне, и таким образом в моей груди соединялось все, что может осчастливить человека».
В чем же заключалась та работа для тысяч, о которой Паррот говорит с таким чисто юношеским увлечением? Ответ на этот вопрос нам дают письма Паррота к императору Александру, письма к «благороднейшему» (an dem Alleredelsten) «обожаемому» (au bien-aimé) Александру, как надписывал он на обложках, в которых хранил черновики своих писем. Работа эта заключалась в неустанных усилиях Паррота путем разговоров, писем, просьб, почти требований приблизить Александра Павловича к тому идеалу государя-самодержца, который Паррот создал в своем представлении, и осуществление которого обеспечило бы, по его мнению, Александру величие и славу. Как ангел-хранитель, стоял он на страже малейших событий и тотчас же обращался к Александру со своими увещаниями и советами, как ему поступить в данном случае… Он смело раскрывал перед ним все злоупотребления администрации, призывал к любви и милосердию, давал наставления даже в области внешней политики и военного искусства. Во всем этом единственным двигателем действий Паррота было его бескорыстное страстное желание пользы и славы для обожаемого «героя Александра». Письма Паррота к Александру Павловичу написаны так, как могут писать только заботливая до самозабвения мать, строгий холодный наставник, страстная, увлеченная до самоослепления любовница… Паррот, сам того не сознавая, обманывал самого себя, когда с таким пылом говорил о «работе для тысяч»… Работа для тысяч имела для него значение лишь настолько, насколько она обеспечивала счастье и славу Александра… В его глазах Александр заслонял собой всю Россию… Нельзя винить Паррота за то, что Россия, русские, оставались чуждыми ему… Он был иностранец, отдавшийся науке, узким интересам местно-университетской жизни, и знакомый лишь с одной страстью — страстью к «обожаемому Александру». Он сам высказывает это в одном из своих писем к нему; говоря о побуждениях, руководивших им в рассказываемом случае, он прибавляет, что действовал так «в интересах государства, которое — сознаюсь в этом — люблю лишь в лице вас, в интересах человечества, защитником которого с такой радостью вижу вас». Трудно определить с большей верностью истинный характер отношений Паррота к Александру, чем это сделал сам Паррот в приведенных строках его письма.
Определить, в какой степени нравственное менторство Паррота могло влиять на действия императора Александра, представляется решительно невозможным. Александру нравилось боготворение Паррота, а его редкое бескорыстие невольно подкупало его; быть может, в первое время их знакомства были даже моменты, когда Паррот своей восторженностью искренно увлекал его на мгновенье, но внутренняя и внешняя политика Александра не носят на себе, по крайней мере, явных следов влияния Паррота. Только в двух случаях можно с положительностью сказать, что увещания Паррота не остались без воздействия на государя: в первом случае — когда он с удивительным пониманием обстановки русской жизни уговаривал государя отказаться от намерения ввести в России представительный образ правления, и во втором случае, когда он указывал ему на необходимость посещения больниц, тюрем и различных общественных учреждений. Александр позволял Парроту писать себе о чем угодно, терпеливо переносил подчас неприятные для своего самолюбия истины, выслушивал его восторженные речи, но, без сомнения, среди громадности лежавших на нем обязанностей, дел, забот, окруженный множеством людей, имевших право на постоянные с императором личные сношения, он менее и менее уделял времени Парроту. Последнее свидание императора Александра с Парротом вызвало со стороны последнего письмо, наглядно доказавшее государю, что Паррот подметил в его характере особенность, которую тот тщательно скрывал. «Ваше воспитание, царствование вашего лица, ваше собственное царствование и, в особенности, характере ваших вельмож должны были сделать вас подозрительными. Сам ангел сделался бы таким на вашем месте. Это не может укрыться от тех, в интересах коих наблюдать ваш характер; этой-то недоверчивостью и стараются воздействовать на вас. Не возражайте мне на это указанием на частые проблески доверия, а еще менее того — на наши взаимные отношения. В этих случаях в вас снова оживает то, что врожденно вам, и пробивает броню, которой несчастный и печальный опыт сковал ваше сердце».
Слишком откровенное и резкое письмо это не понравилось императору Александру, и он решил прекратить личные сношения с Парротом. Около этого времени в нем уже начало происходить полное перерождение его взглядов, мыслей и чувств, постепенное крушение его политических и общественных идеалов, и Паррот в своих разговорах с государем, конечно, не преминул бы высказать по этому поводу много горьких истин. В особенности он не замедлил бы коснуться дела Сперанского, только что совершившегося. Все это склоняло государя к разрыву с Парротом, и свидание их 16-го марта 1812 года было последним в их жизни.
Как только государь в 1814 году возвратился из заграничного похода в Петербург, Паррот поспешил приехать в столицу, чтобы приветствовать своего возлюбленного Александра и выразить «герою», увенчанному лаврами недавних побед, чувства радости и восторга, вызванные в нем славным окончанием многолетней борьбы. Однако тщетно этот бескорыстный и восторженный почитатель императора Александра умолял его о назначении свидания; страстное желание Паррота было оставлено без внимания, и ему уже не суждено было еще хоть один раз испытать в жизни ту радость, которая озаряла лучезарным светом труженическую жизнь этого скромного профессора. Одно упорное молчание со стороны императора Александра было ответом на его пылкие строки.
Паррот не сразу понял перелом, совершившийся в воззрениях и чувствах императора Александра после 1812 года; он только постепенно усвоил себе печальную истину, что отныне император и профессор лишены возможности понимать друг друга, что воззрения их разделяет уже пропасть, и что воскресить прошлое представляется невозможным, и оно должно быть предано забвению. Тогда Паррот, разочарованный в своих чувствах и глубоко оскорбленный встреченным явным равнодушием, излил свою скорбь в следующих грустных строках: «Жребий брошен! Ваше Величество желает, чтобы я видел в вас лишь властелина России. Вы, без сомнения, имеете на это свои основания, которые кажутся вам справедливыми. Я не обращусь за защитой к будущему, которое оправдывает меня уже теперь. Но я обжалую благородному чувству вашего величества тот способ, которым вам было угодно произвести разрыв, признанный вами необходимым. Я просил вас порвать со мной связь с тем же прямодушием, которое соединило нас. Вы отказали мне и тем самым признали меня недостойным этого. Вот что удваивает мою печаль, и если бы подданный осмеливался говорить своему государю, что он не прав, я сказал бы вашему величеству, что вы не правы в данном случае. Разве я совершил какое-либо преступление? Вот уже 13 лет, государь, как я живу только для вас; мое служебное положение, мои обязанности, даже мои литературные труды — у меня все связывалось с вами. Я хотел быть и казаться достойным доверия, которым ваше величество, противно установившемуся порядку вещей, удостаивали меня. Я любил вас, вы знаете это, с увлечением, которое иногда вызывало ваше удивление. Я никогда не следовал столь обыденному правилу, что лучше нравиться министру, чем государю. Да что я говорю такое? Я никогда не хотел нравиться вам; я хотел лишь любить вас и служить вам. К тому же, государь, вы не скупились в области чувства; если же мое чувство, быть может, было значительно сильнее вашего, я знал, что тот избыток чувства, которым так богата ваша душа, был предназначен для миллионов ваших подданных, для которых вы желали бы быть отцом, и я радовался этому. Но как раз именно это чувство вашего величества не согласуется с тем способом, каким вашему величеству угодно было разойтись со мной.
Государь! Если когда-либо случай снова столкнет Ваше Величество с отзывчивым человеком, который, привлеченный благородством вашей души, захочет всецело отдаться вам, во имя Божества, которое вы чтите так же, как я, оттолкните его с самого начала. Удовольствуйтесь одной жертвой чувства! Таковы последние звуки голоса, в течение одиннадцати лет звучавшего в душе вашего величества. Быть может, я должен был бы придать им другой тон и скрыть свое горе. Но я хочу остаться верным самому себе; я никогда не научусь притворяться».
Паррот, действительно, умолк и надолго: в продолжение пяти лет он не беспокоил императора Александра своими письмами. В 1821 году переписка, однако, возобновилась; Паррот обратился к государю с письмом, начинавшимся словами, что старейший дерптский профессор осмеливается представить государю свою записку. Эта записка относилась к делам университета. Затем, когда в 1822 году император оказал благодеяние одной бедной вдове, Паррот не мог удержаться, чтобы не поблагодарить государя за это доброе дело, но, вместе с тем, пользуясь представившимся случаем, снова дал волю своему перу и, как он сам выразился, впал в свой «прежний стиль». С этого времени он старался доказывать необходимость освобождения Греции, начал громить мероприятия по министерству народного просвещения и беспощадным образом клеймил просветительные подвиги Магницкого.
В начале 1826 года, после 25-летней службы в Дерптском университете в качестве ординарного профессора физики и математики, Паррот вышел в отставку, но затем, в октябре месяце того же года, был избран ординарным академиком Академии Наук и переехал в Петербург. Переселение Паррота в Петербург почти совпало с воцарением императора Николая. Новый государь не знал лично Паррота, но, конечно, не мог не слышать о нем и об его отношениях к императору Александру. К тому же, после смерти Александра Павловича, ему пришлось, по всей вероятности, увидеть письма Паррота к покойному государю, и из них он понял, что за человек Паррот. Только этим можно объяснить то, что несколько месяцев спустя после своего восшествия на престол, Николай Павлович через графа Уварова обратился к Парроту с просьбой высказаться по некоторым вопросам. Какие это были вопросы, до сих пор не удалось выяснить. Во всяком случае, ответ Паррота, должно быть, был встречен государем сочувственно, потому что, поблагодарив его через посредство графа Бенкендорфа, шефа жандармов, он предложил ему время от времени писать о тех или других вопросах государственного управления. При этом государь высказал графу Бенкендорфу желание, чтобы Паррот писал о всем, о чем ему вздумается, но лишь бы то было чистосердечно и исходило прямо из сердца. Паррот широко воспользовался сделанным предложением и в течение 22 лет, до 1849 года, написал государю до 200 с лишним записок и писем, ни разу не получив от него собственноручного ответа и в продолжение всего этого промежутка времени только раз удостоившись чести лично беседовать с государем, и то по какому-то специально-техническому вопросу. Посредником по передаче писем Паррота государю и по сообщению Парроту в редких случаях устных ответов государя и впечатлений, вынесенных им по прочтении поданных записок и писем, являлся тот же граф А. X. Бенкендорф. Отличительная черта писем Паррота к императору Николаю Павловичу — поразительная смелость и откровенность, с которыми он иногда высказывал государю свое несочувствие некоторым его мероприятиям. Он доходил даже до того, что указывал императору на необходимость произвести революцию сверху, но постепенно и сообразно с нравственными потребностями русского народа. В своих письмах к императору Николаю Павловичу Паррот проявлял несравненно более свободомыслия и того, что он называл любовью к человечеству, чем в своих письмах к императору Александру: это следует приписать, помимо изменившихся условий русской жизни, и тому, что личность императора Александра заслоняла для него не только Россию, но подчас и дорогое ему «человечество». Лишь полной уверенностью Николая Павловича в безусловной преданности Паррота Российскому престолу и в безвредности воззрений «идеолога» можно обяснить то, что подчас слишком резкие и откровенные письма Паррота не навлекли на него гнева государя.
В декабре 1840 года Паррот был избран почетным членом Академии Наук. Умер он в преклонных летах 8-го июня 1852 года во время поездки в Гельсингфорс.
Для характеристики деятельности Паррота, как ученого, мы приведем здесь следующие строки из «Обзора деятельности Дерптского университета»: «В последнем отношении (научные работы) надо обратить внимание на участие, которое Паррот принимал в развитии важного учения проницаемости органических перепонок, когда они образуют раздельную стенку между разнородными жидкостями. Однако обширное значение этого учения было признано лишь впоследствии, после того, как Дютроше в 1826 г. применил его под именем эндосмоза и экзосмоза к объяснению образования сока в растениях, и, особенно, в новейшие времена, после того, как Грагам основал на нем новый способ разделения (смесей) химических соединений, так называемый „диализ“. Но Парроту принадлежит та заслуга, что он в 1802 г. не только повторил основной опыт, сделанный аббатом Нолле в средине прошедшего столетия, но и высказал мысль, что этот процесс может дать ключ к объяснению выделения соков железами тела животных, усвоения (пищевых продуктов организмом) и размножения. Далее он противопоставил теории соприкосновения Вольта (в учении об электричестве) гипотезу химическую и высказал несколько положений, впоследствии снова найденных Деляривом и Фарадеем. Таким образом, повлияв в заметной мере на развитие науки и обнаружив при этом остроту суждения, предугадывающую всю широту возможных применений отдельных учений, он не оставлял без внимания и полезных применений физических учений и занимался, например, усовершенствованием говорной трубы, насоса, громоотвода и др.».
Наиболее выдающиеся из ученых трудов Паррота следующие: «О влиянии физики и химии на учение о лекарствах с приложением физической теорий лихорадки и чахотки», «Теоретическое и практическое руководство к превращению всякого рода света в такой, который подобен дневному», «Основание теоретической физики для употребления при лекциях». 3 части (третья под заглавием: «Основание физики земного шара и геологии»); «Взгляд на животный магнетизм»; «О волосности» и «Разговоры о физике».
Переписка Паррота с императором Александром I и с императором Николаем I; Император Александр I. Его жизнь и царствование. Н. Шильдера. СПб., 1897—1898 гг., 4 т.; Статья Бинемана: «Kaiser und Professor» — «St.-Petersburger Zeitung» 1895; Allgemeine Deutsche Biographie. 25-ter Band. Leipzig, 1889; «Georg-Friedrich Parrot’s Iugendleben» von Friedrich Bienemann" — «St. Petersburger Zeitung» 1897.