Димитрий Иоаннович, святой царевич-мученик, сын Иоанна Васильевича Грозного и пятой жены его, Марии Феодоровны.
Летом 1580 года царь Иоанн Васильевич отпраздновал пятую свою свадьбу. Женился государь без церковного разрешения, но свадьбу правил по старине; во отцово место был на свадьбе царевич князь Феодор Иванович, материно же место занимала царевича Феодора царица Ирина Феодоровна. Из рода Нагих взял себе жену Иоанн Васильевич. Сыграли свадьбу; покаялся царь, что вступил в брак без церковного разрешения, и для искупления вины своей лишил себя на время причастия, хотя к исповеди и ходил. Невеселая жизнь выпала на долю молодой царицы. Скоро охладел к ней Иоанн Васильевич и весною 1582 года задумал уже вступить в новый брак. В Англию для окончания дела о союзе, дружбе и любви между царем и королевою отправлен был дворянин Феодор Андреевич Писемский, которому, между прочим, поручено было сватать за царя родственницу королевы, «княжну Хантинскую». При московском дворе не повезло и родственникам царицы Марьи Феодоровны. Хотя, по некоторым известиям, царь и жаловал кое-кого из Нагих, тем не менее никто из них в особом приближении у него не был. Отец царицы, Феодор Феодорович, думал снискать себе любовь царя клеветою на Бориса Феодоровича Годунова, но за «оболгание» жестоко был наказан. Этот сам по себе незначительный факт, рассказываемый Латухинской Степенной книгой, вскрывает, что враждебные отношения Нагих к Годунову создались очень рано, еще при жизни Грозного. Пока шло дело о сватовстве царя, у Марии Феодоровны, 19 октября 1582 года, родился сын Димитрий, «а прямое ему имя Уар». С рождением царевича не улучшилось положение царицы. Правда, дело о сватовстве шло медленно и неуспешно, королева давала ничего не значащие и мало определенные обещания, тем не менее Иоанн Васильевич не оставлял мысли о новом браке. Незадолго до 18 марта 1584 года по Москве ходили слухи, что у Боуса, посла королевы, вновь был разговор с царем о его браке и что Боус будто получил от царя согласие в том, чтобы наследование престола принадлежало по смерти Иоанна сыну царя от предполагаемого брака. При таких условиях положение царицы было очень шатко, и, естественно, что всякий новый день встречала она со страхом, ожидая насильственного пострижения или заточения. 18-е марта 1584 г. — день смерти царя Иоанна Васильевича Грозного — не изменило к лучшему положение Марии Феодоровны. Если даже в первый момент по смерти мужа она и могла на что-нибудь надеяться, то 19 марта иллюзии ее должны были уступить место действительности. У трона нового царя, Феодора Иоанновича, этого постника и молчальника, по выражению одного из исследователей, тесным кругом сомкнулись все близкие ему люди, его ближайшие родственники: Н. Р. Юрьев, И. Ф. Мстиславский, Б. Ф. Годунов, Шуйские. В этом тесном родственном кругу Нагие были людьми нежеланными. Их беспокойный нрав и стремление занять более высокое положение, чем то, которое они занимали при Грозном, не составляли, конечно, тайны; их интересы и стремления, всецело опиравшиеся на значение царевича Димитрия, как наследника престола, слишком резко расходились с интересами и планами лиц, окружавших царя Феодора. Этого было совершенно достаточно, чтобы лица, получившие силу при новом государе, озаботились удалить Нагих из Москвы. К тому же было и формальное основание: царевичу Димитрию дан был отцом в удел город Углич. В ночь на 19-е марта некоторые из родственников царицы Марии Феодоровны были арестованы и посажены в заключение. Затем Мария Феодоровна с царевичем, братья ее и некоторые иные родственники отправлены на житье в Углич. Кое-кто из Нагих послан был на воеводство в Низовые города. С этого момента Углич по отношению к Москве становится в оборонительное положение. Обманутая в своих надеждах, семья Нагих смотрит враждебно на лиц, окружавших трон царя Феодора. В их глазах враги — все, кто лишил их подобающего им положения, услал в маленький город, теснит их материально. Недовольство и озлобление развили подозрительность. Денежные столкновения усиливали вражду. Мало, вообще, сдержанная семья Нагих «в тесноте» стали еще несдержаннее. Произносились неосторожные слова, делались намеки. Все это давало обильную пищу для толков и предположений; сплетни, передаваемые шепотом, с необыкновенною быстротою разносились по Москве; факты в существе малозначащие, получали своеобразную окраску и считались симптомами надвигающихся на Углич бед и несчастий. Словом, в общественном сознании готова уже была почва для восприятия всякого рода подозрений и сенсационных слухов. С удалением царицы Марии Феодоровны и родни ее в Углич, в Москве, по-видимому, Нагих стали считать безопасными. Попытка «дядьки» царевича, Б. Я. Бельского, произвести уличные беспорядки, малоопределенна, и мотивы ее неясны. Говорили о ней разно: был, между прочим, и слух, что Бельский хотел произвести переворот в пользу царевича Димитрия. Во всяком случае дело, затеянное Бельским, окончилось неудачно, и его услали в Нижний Новгород воеводою. Начавшиеся между окружавшими царя лицами столкновения заслоняют на время угличские отношения. По смерти Н. Ю. Романова (1585 г.) между Борисом Феодоровичем Годуновым и другими приближенными к царю лицами начинается борьба — за столкновением с И. Ф. Мстиславским, следуют столкновения с Шуйскими. Годунов выходит победителем и к лету 1587 года он при государе главный человек: конюшний и боярин делается правителем государства. Чем более редел круг лиц, окружавших государя в первое время его царствования, чем ближе приближался Годунов к регентству, — тем интенсивнее становилась к нему вражда Нагих. Рассеянная вначале среди целого ряда недругов, она сосредоточивается, наконец, на одном гонителе — царском шурине. Личный характер Нагих и обстановка, в которую поставлены они были в Угличе, немало содействовали осложнению отношений между дворами угличским и московским. Посланные в почетную ссылку, Нагие вместе с тем отданы были под надзор дьяка М. Битяговского. Дьяк следил за ними, доносил об их словах и поступках в Москву, выдавал, наконец, назначенные им на прожиток деньги. Разумеется, Битяговский и Нагие были постоянно на ножах. В маленьком городе шла глухая вражда, и все, конечно, кто был близок к Битяговскому, оказывался недругом Нагих. В этом отношении особенно косо смотрели Нагие на сына мамки царевича, Василисы Волоховой, Осипа, который дружил с сыном М. Битяговского, Данилой, и племянником, Никитой Качаловым. Дурно относилась царица и к самой мамке царевича, В. Волоховой. Это, впрочем, и вполне понятно, так как и Битяговский с семейством, и Волохова с сыном напоминали Нагим постоянно о их московских недругах, и смотреть на этих лиц иначе, как на дозорщиков, Нагие и не могли. На какой почве и в какой форме происходили столкновения братьев Нагих с Битяговским, ясно видно из показания на следствии по угличскому делу стряпчего кормового дворца, Субботы Протопопова, который, между прочим, показывал: «а была у них (у Михайла Нагого и Михайла Битяговского) меж себя преж того брань за то, что Михайло Нагой у Михайла у Битяговского спрашивал, сверх государеву указу, денег из казны; а Михайло ему отказал, что ему, мимо государев указ, денег не давывать». Столкновения вели за собой жалобы Битяговского в Москву, откуда неоднократно присылали Нагим выговоры. Бывало и так, что из Москвы присылали в Углич кого-либо посмотреть, что там творится; так, например, в Углич приезжал окольничий Клешнин. Если тяжелая угличская атмосфера создавалась главным образом надзором, в который поставлены были Нагие, то немало тому же содействовали и личные свойства братьев царицы. Это были очень недалекие и притом необузданные люди. Особою же распущенностью отличался из них Михаил Нагой, зачастую напивавшийся до состояния полного опьянения; в этих случаях по преимуществу и происходили у него столкновения с дьяком. В такой тяжелой обстановке рос маленький царевич. От природы болезненный, находясь притом постоянно около крайне нервной матери, ребенок стал чуток и восприимчив к речам старших. Конечно, речи эти приняли в детском воображении своеобразную окраску. Не лишены поэтому некоторого вероятия слухи о том, что царевич враждебно относился к московскому боярству. На Москве передавали рассказ о том, как велел однажды царевич товарищам своим наделать из снега человеческих фигур, как назвал их именами бояр, сек им головы, руки, ноги и приговаривал, что так точно будет поступать он с боярами, когда станет царем. Болезненность царевича резко выражалась в тяжелых припадках, в форме падучей болезни, которыми он периодически страдал. Один из Нагих, Андрей Александрович, характеризовал на следствии по угличскому делу такими чертами болезненные припадки царевича: «А на царевиче бывала болезнь падучая; да ныне в великое говенье (т. е. в 1591 г.) у дочери его (Андрея Нагого) руки переел; а и у него, Андрея, царевич руки едал же в болезни, и у жильцов, и у постельниц: как на него болезнь придет и царевича как станут держать, и он в те поры ест в нецывеньи, за что попадется». То же на следствии показывала впоследствии и мамка царевича, Василиса Волохова: «… сего году (1591) в великое говенье таж над ним болезнь была падучий недуг, и он поколол и матерь свою царицу Марью; а вдругождь на него была болезнь перед великим днем, и царевич объел руки Ондреевой дочке Нагова: одва у него Ондрееву дочь Нагова отняли». Все происходившее в Угличе не оставалось, конечно, секретом на Москве. Нашлись люди, о которых Палицын выразился очень метко: «ласкатели и великих бед замысленницы, в десятерицу лжи составляюще, подходят к Борису…» Слухи сами по себе набрасывали на Бориса Феодоровича Годунова тень. Стали особенно внимательно следить за его отношениями к царевичу и убеждались, что правитель стремится к умалению достоинства наследника престола. Когда в 1587 году, по смерти Стефана Батория, возник вопрос о возможности соединения Польско-Литовского королевства с Москвою, в Литву отправлен был дворянин Ржевский с царскою грамотою, которому, между прочим, было наказано: "Если пани станут говорить, чтоб государь дал им на государство брата своего, царевича Димитрия, то отвечать: «Это дело несходное; — царевич еще молод, всего четырех лет; а вам чего лучше, как быть под царскою рукою в обороне и жить по своим обычаям, как у нас ведется и как вам захочется». В наказе Ржевскому усматривалось стремление Годунова умалить значение царевича. В то же время стали ходить слухи, что правитель запретил поминать имя царевича на эктениях, намекая как бы, что царевич не наследник престола. Наконец, до 1591 г. ходили по Москве слухи и о попытках правителя отравить царевича: слухи эти и могли лечь в основание позднейшего сказания о чудодейственном яде, который не оказывал должного влияния на организм царевича. Совершенно чужд всему происходившему был царь Феодор. Рассказывали, что он сильно огорчен был удалением царевича в Углич. Между угличским и московским дворами существовали зачастую и очень дружелюбные отношения, когда, конечно, отношения эти не затрагивали наболевших у Нагих вопросов. Например, с именин царевича посылали государю пироги, а государь со своей стороны отдаривал мехами, камками и деньгами. Подарки и дружелюбные сношения царя с братом — царевичем и его матерью не изменяли в существе все более и более обострившихся отношений: для изменения создавшегося положения царь Феодор был слишком слаб, царевич — слишком мал, а случайные обстоятельства — сильны. 15 мая 1591 года последовала неожиданная, а вместе с тем и роковая развязка усложнившегося до крайности положения. В среду 12-го мая разболелся царевич. Легче стало ему лишь в пятницу, 14-го. В этот день мать-царица ходила к обедне и брала с собою сына, а пришедши из церкви отпустила его гулять на двор. И в субботу, 15-го, отправилась царица с сыном к обедне, а «пришотчи от обедни, царица велела царевичу на двор итить гулять». Сама же ушла в палаты. Сопровождали царевича мамка его Василиса Волохова, кормилица Орина Жданова-Тучкова и постельница Марья Самойлова. К царевичу подошли сверстники его, дети жильцов: Петрушки Колобова, Тучкова, Красенского и Козловского. Стал с ними царевич на заднем дворе ножиком «в тычку» (род нынешней свайки) играть. Вдруг послышался крик. Бросились женщины к царевичу и увидели, что бьется он на земле, а у него перерезано горло. Подбежала первая к царевичу кормилица Орина, взяла его на руки и «у нея на руках царевича и не стало». На крик сбежала на двор царица и, видя, что сын ее с перерезанным горлом бьется на руках Орины, бросилась на мамку Василису и «почала ее… бити сама поленом и почала ей Василисе приговаривать, что будто сын ее Василисин Осип с Михайловым сыном Битяговского, да Микита Качалов царевича Димитрия зарезали». Василиса же начала царице бить челом, «чтобы велела царица дати сыск праведной, а сын ее (Василисин) и на дворе не бывал». Поднялась на дворе суматоха, быстро передавшаяся и на улицу. Сторож Кузнецов зазвонил в городе у Спаса. Звон в неурочное время взволновал горожан: думали, что горит. На звон прискакал со своего подворья на двор к царице М. Нагой «пьян на коне» и тотчас же велел стряпчему кормового дворца Субботе Протопову звонить в колокола для того, «чтобы мир сходился». Побежал стряпчий и у церкви Спаса встретил вдового попа Огурца, велел ему в колокол звонить, «да ударил его в шею, и велел ему сильно звонить». Большая суматоха поднялась в городе. Посадские и посошные люди бежали на двор к царице. А между тем на дворе находилась уже вся семья Нагих. Бросила царица бить Василису, стал бить ее тем же поленом Григорий Нагой, «и тут ее только чуть живу покинули замертво»; так и лежала она, пока собравшиеся на двор мужики «взяли ее ободрали и простоволосу ее держали перед царицею». Услышав звон, выбежал из дома дьяк M. Битяговский. Узнал причину суматохи и, прибежав на двор к царице, «учал разговаривать посацким людям». Но уговоры не могли уже помочь: толпа была слишком озлоблена, убийство царевича — правдоподобно. Всплыла вместе с тем наружу и затаенная ненависть к московской администрации. Начались убийства. Всего перебито было 12 человек, в том числе M. Битяговский с сыном и племянником и Осип Волохов. Насколько сильны были негодование толпы и уверенность ее в действительности совершенного над царевичем убийства, доказывает глумление над трупом Осипа Волохова: «а убив, и прохолкали, что над зайцем…». Роль Нагих, преимущественно царицы и брата ее Михаила, в произведенных убийствах слишком очевидна. Стоит вспомнить, например, о той юродивой жоночке, которая зачастую бывала у царицы для потехи ее. Эта юродивая имела несчастье жить в доме дьяка Битяговского. И вот через два дня, как царевичу смерть сталася, велела царица ту жонку «добыть и велела ее убитиж, что будтось та жонка царевича портила». Тело царевича положили в гроб и перенесли в церковь Преображения. К царю отправили гонца. Первая острота ненависти и гнева прошла, совершившееся в Угличе было перед глазами, и со страхом Нагие ждали московских вестей. Михаил Нагой так беспокоился, что решил даже, насколько возможно, закрыть следы преступления, приказал городовому приказчику Русину Ракову собрать ножей, палиц и разного оружия, куричьей кровью их обмазать и положить на тела убитых; разослал конюхов за город и велел им узнавать от едущих из Москвы о вестях московских. 19 мая прибыла из столицы следственная комиссия, в состав которой входили: князь В. И. Шуйский, окольничий Андрей Клешнин, дьяк Елизар Вылузгин и крутицкий митрополит Геласий. Начали ли следователи с предварительного опроса городовых служащих, неизвестно (начало следственного дела не сохранилось), но во всяком случае они приступили к производству следствия, запасшись уже некоторыми сведениями о происшедшем. Следственная комиссия старалась главным образом разрешить два вопроса: 1) которым обычаем царевича не стало и 2) чьим наущением свершились угличские убийства. Опрошены были: братья царицы — Михаил и Григорий, вдова В. Волохова, жильцы царевичевы, которые с ним играли, кормилица и постельница, Андрей Александрович Нагой, поп Огурец и стряпчий Суббота, архимандрит Феодорит, игумен Савватий и поп Богдан, угличский губной староста, сытник кормового двора, истопники, ключник сытного дворца, стряпчий, царицыны боярские дети, угличские рассыльщики, подклюшники, сенные сторожа, подъячие и другие. Городовой приказчик Русин Раков подал митрополиту Геласию особую челобитную, которая 2 июня и была прочтена на соборе, рассуждавшем об угличском деле. По первому вопросу, т. е. которым обычаем царевича не стало, опрашиваемые по существу дали однородное показание: царевич заколол сам себя в припадке. Вместе с тем многие из опрашиваемых ссылались на существование слуха о насильственном убиении царевича, но имен убийц назвать не могли. Один лишь Михаил Нагой стоял на том, что царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данило Битяговский. Впрочем, показание Михаила Нагого не заключало в себе ничего, кроме одного голословного утверждения. По второму вопросу многие из опрашиваемых давали уклончивые показания, хотя из совокупности отдельных показаний для следователей было совершенно ясно, что виновниками угличских убийств являются Нагие, и в частности царица Мария Феодоровна и брат ее Михаил. Итак, следственная комиссия вскрыла сущность угличской драмы и определила виновных. Но, несмотря ни на добытые ею результаты, ни на весьма значительное количество опрошенных свидетелей, нельзя сказать, чтобы следствие велось вполне тщательно. Противоречия его не были согласованы, свидетелей не ставили на очную ставку, не задавали поверочных вопросов: все это налагает на следственное дело некоторую тень, дает возможность предполагать преднамеренность при произведении следствия и во всяком случае оставляет широкое поле для догадок и предположений. Исторические произведения, создавшиеся на Руси в первой половине XVII века и посвященные смутному времени, с очевидностью указывают, что современники угличских событий с недоверием отнеслись к заключению следственной комиссии. Не убедилось население и официальной санкцией заключения следственного дела. Слухам поверили больше. Создавался круг сказаний, имевших центром своим царевича Димитрия и Бориса Феодоровича Годунова. Политические события, которые переживала Русь в начале ХVІІ века, обратили слухи и предположения в реальные факты. 2-го июня царь Феодор, «слушав Углицкого обыску… приказал боярам и дьякам с Углицким обыском итти на собор к Иову, патриарху всея России, и к митрополитам, и к архиепископам, и ко владыкам, и ко всему освященному собору, и велел государь перед патриархом на соборе тот обыск прочесть». Прочли обыск и челобитную Русина Ракова. Особую речь держал на соборе митрополит Геласий. Собор решил: «Михайла и Григория Нагих и Углицких посадских людей измена явная…; царевичу Дмитрию смерть учинилась Божьим судом…; кровопролитье — от Михайла от Нагого и от мужиков». Заключение собора государь передал боярам и «велел Углицкое дело по договору вершить». Произвели в Москве дополнительное дознание, и виновных строго наказали. Царицу постригли и отвезли в пустынь Св. Николая на Выксе (близ Череповца); братьев и родственников ее разослали по отдаленным городам; многих угличан казнили, иным резали языки; наконец, большинство отправили в Сибирь и, по преданию, заселили ими город Пелым. Убитых во время беспорядков вырыли и с честью отпели. Дело об угличской драме, по-видимому, кончилось. Ho народное сознание не удовлетворилось таким решением вопроса: оно не забыло ни темных слухов, ни темноты следственного дела. Неожиданные политические события еще более взволновали народное сознание, лживость некоторых действующих лиц угличской драмы окончательно затемнила дело. И пока царевич мирно покоился в Угличе, а население московское тщетно искало правды, — одно за другим следовали те события, которые окончательно подорвали авторитет угличского розыска. В начале 1604 года на Русь пришло известие, что царевич жив. В следующем году правительство объявило народу о войне с названным Димитрием и указало, что он самозванец. По смерти Бориса Феодоровича Годунова, В. И. Шуйский свидетельствует, что истинного царевича Димитрия нет в живых и что к Москве идет самозванец. 20-го июня въезд названного Димитрия в Москву: с лобного места раздается голос «дядьки» царевича, Б. Я. Бельского, что перед москвичами истинный сын Иоанна Васильевича. В. И. Шуйский покорностью новому царю заявляет как бы москвичам об отказе от своих прежних слов. Распускаемые им слухи о самозванстве названного Димитрия противоречат его поведению. Сравнительно ничтожное наказание Шуйских за попытку их объявить царя расстригою внушают Москве веру в истинность царственного происхождения названного Димитрия. Нагие возвращены из ссылки и радостно принимают знаки царского благоволения. Инокиня Марфа возвращается в Москву и царь с большою торжественностью встречает опальную царицу: свидание их, происходящее при огромном стечении народа, крайне трогательно. С 17 мая названный Димитрий снова становится лишь вором и расстригою. В. И. Шуйский, которого «обрали» на престол его советники и сотрудники, всячески преследует память своего предшественника. Рассылаются грамоты от имени царя и инокини Марфы, в которых московское население заверяется, что расстрига всех прельстил своим чернокнижием. Наконец, в том же мае месяце 1606 года открыты мощи царевича Димитрия и торжественно перенесены в начале июня в Москву: «совершается, по выражению одного из исследователей эпохи, не только мирное церковное торжество, но и решительный политический маневр». 5-го июня мощи царевича поставлены «у правого столпа» в Архангельском соборе. Память нового чудотворца, стяжавшего нетление за восприятие заклания от лукавого раба своего, установлено было чтить три раза в году: 19 октября, 15 мая и 3 июня. Канонизацией царевича положен был предел всем дальнейшим слухам об угличской драме 1591 года. Перед глазами русских людей был Архангельский собор с мощами чудотворца, правда об угличском деле закреплена была в житиях царевича. Источником же для этих последних явился историко-литературный памятник ХVII века, так называемое Иное Сказание. Произведение это, безусловно созданное сторонниками партии Шуйских, дорожащие исключительно интересами своей партии, крайне тенденциозно. Оно освещает все излагаемые им факты с точки зрения правительства Шуйского и стремится в самых темных красках представить время Самозванца и Годунова. Повествование о смерти царевича, как оно изложено в Ином Сказании, определило дальнейшую судьбу всех последующих повествований о том же событии: точка зрения Иного Сказания стала очень популярна. В этом отношении ненадежны и летопись, и произведения отдельных авторов, писавших о смуте. Рассказ летописи о смерти царевича, по мнению E. Белова, «есть ничто иное, как хитро распущенная, народом усвоенная, летописцем закрепленная клевета на царя Бориса».
Вопросу о смерти царевича Димитрия отведено в русской исторической литературе обширное место. Рассмотрению его посвящен целый ряд исторических исследований. Все они резко распадаются на две группы: одни из них в основе изложения имеют розыск, другие же летописный рассказ. В историографии вопроса особое значение имеют два исследования, посвященные изучению источников: один (Е. А. Белова «О смерти царевича Димитрия») — розыска, другой (С. Ф. Платонова «Древнерусские сказания и повести о смутном времени ХVІІ века, как исторический источник») — летописного рассказа. В исследовании Е. А. Белова дан историко-психологический анализ следственного дела. Е. А. Белов шаг за шагом разбирает свидетельские показания, указывает и объясняет их противоречия, характеризует действующих лиц угличской драмы и, наконец, рассматривает эту последнюю на общем фоне политических событий и партийных интересов времени. В исследовании С. Ф. Платонова во 1) дан анализ основного источника о смерти царевича Димитрия — Повести 1606 г. (1-ая часть так называемого Иного Сказания) и во 2) установлен генезис сказаний о том же событии. Названные два исследования, взаимно в данном вопросе пополняя друг друга, устанавливают основную точку зрения на угличские события 1591 г.
Источники и пособия. Собр. Гос. Гр. и Дон. II, № 60. — „Иное Сказание“. Врем. Моск. Общ. Ист. и Др. кн. XVI, стр. 4—6. — Ник. Лит. VII, 15—20. — „Сказание еже содеяся“. Чт. Общ. Ист. и Др. т. IX. — „Повесть об убиении Царевича Димитрия“. Чт. Общ. Ист. и Др. 1864 г., кн. IV. — Изборник слав. и русск. соч. и стат. внесен. в хроногр. русск. ред. А. Попов. M. 1869 г., стр. 188, 285, 286, 413. — Полн. Собр. Русск. Лит. III, 157, 283; IV, 321; V, 56—57; VI, 314. — Др. Рос. Вивл. ХIII. — Сказ. Совр. о Димитрии Самозванце (см. вообще), ч. 2 (см. в частности), С.-ПБ. 1859 г., стр. 265 и след. — С. Ф. Платонов. „Древнерусские сказ. и повест. о смутн. врем. XVII века, как ист. источник“. Спб. 1888 г., по указателю. — Е. А Белов. „О смерти царевича Димитрия“. Ж. М. Н. Пр. 1873 г., ч. 168 и 169. — С. М. Середонин. „Сочинение Джильса Флетчера „Of the Russe Common Wealth“, как исторический источник“. С.-Пб. 1891 г., стр. 32, 36, 39, 59, 66, 96, 99—101, 153, 231, 236, 237, 371. — В. И. Ключевский. „Древнерусские жития святых, как исторический источник“ M. 1871 г., стр. 319. — И. А. Шляпкин. „Св. Димитрий Ростовский и его время“. СПб. 1891 г., стр. 366, 371, 408, 453 — С. Ф. Платонов. „Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI—XVII“. СПб. 1899 г. — по указателю. — Карамзин. H. M „Ист. Гос. Рос.“, изд. Эйнерлинга, по указателю. — Арцыбышев. H С. „Повествование о России“, т. II, M. 1838 г., кн IV, стр. 361, 379; т. III, M. 1843 г., кн. V, стр. 2, 20—25, 146. — Соловьев, С. M. „Ист. Рос. с древн. врем.“, изд. „Общественной Пользы“, по указателю. — Иловайский, Д. И. „Ист. Рoc.“, т. III. M. 1890 г., стр. 21, 351—354, 650 прмч. 61, (где собрана литература вопроса). — Бестужев-Рюмин, К. Н. „Рус. Ист.“, т. ІI. СПб 1885 г., стр. 315, прмч. 178. — Бестужев-Рюмин, К. Н. Обзор событий от смерти царя Иоанна Васильевича до избрания на престол Михаила Феодоровича. Ж. М. Н. Пр. 1887 г., июль стр. 51, 81—82, прмч. 3, к стр. 81, (где собрана литература вопроса). — Белов, Е. А. „Русск. Ист. до реформы Петра Великого“, СПб., 1895 г., стр. 280—281. — Макарий. „Ист. Русск. Церкви“, т. X, СПб. 1881 г., стр. 80—82, 125—126. — Филарет, архиеп. чернигов. „Русские Святые, чтимые всею церковью или местно“, т. II, СПб. 1882 г., стр. 101—108. — Филарет. „Исследование о смерти царевича Димитрия“. Чт. Обш. Ист. и Др., 1858 г., кн. І. — Костомаров, Н. И. „Русск. Ист. в жизнеописаниях ее главн. деят.“ т. І, СПб. 1880 г., стр. 583—600, 603, 690—691. — Костомаров, Н. И. Замечания на статью Е. A. Белова. Вестн. Европы, 1873 г., № 9. — Погодин. „Об участии Годунова в убийстве царевича Димитрия „Ист. крит. отрывки, M. 1846 г., стр. 271—307. — Ссылки на прочие статьи, имеющие преимущественно историографический для вопроса интерес находятся в вышеуказанных примечаниях к исследованиям Бестужева-Рюмина и Иловайского. — Толстой, Ю. „Первые сорок лет сношений между Россиею и Англиею 1553—1593 гг.“ СПб. 1875 г., стр. 32 и след., 139 и след. — Соловьев, Л. Ф. Краткая история города Углича, СПб. 1895 г.