Проступок господина Антуана (Санд)/ОЗ 1846 (ДО)

Проступок господина Антуана
авторъ Жорж Санд, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Le Péché de Monsieur Antoine, опубл.: 1845. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 6-8, 1846.

ПРОСТУПОКЪ ГОСПОДИНА АНТУАНА.

Романъ Жоржа Занда.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Эгюзонъ.

Во Франціи немного такихъ дрянныхъ мѣстечекъ, какъ городъ Эгюзонъ, стоящій на границахъ Ламарша и Берри, въ югозападномъ углу послѣдней изъ этихъ провинцій. Восемьдесятъ или сто домовъ, болѣе или менѣе жалкаго вида (за исключеніемъ двухъ или трехъ; мы не называемъ ихъ зажиточныхъ хозяевъ изъ опасенія оскорбить ихъ скромность), составляютъ двѣ-три улицы и опоясываютъ площадь мѣстечка, славнаго на десять льё вокругъ сутяжничествомъ своихъ жителей и затруднительностью своихъ въѣздовъ. Не смотря на послѣднее неудобство, которое, впрочемъ, скоро исчезнетъ, благодаря новопроводимой дорогѣ, Эгюзонъ часто видитъ путешественниковъ, смѣло проѣзжающихъ его окрестныя пространства и дерзающихъ пускать свои карріолки по его ужасной мостовой. Единственная гостинница помѣщается на единственной площади, которая тѣмъ обширнѣе, что сообщается прямо съ полемъ, какъ-будто ожидая новыхъ построекъ отъ будущихъ горожанъ. Эта гостинница, иногда, въ лѣтнюю пору, бываетъ принуждена приглашать черезъ-чуръ многочисленныхъ посѣтителей останавливаться въ сосѣднихъ обывательскихъ домахъ, которые, надо сказать, отворяются для нихъ съ большимъ радушіемъ. Причина та, что Эгюзонъ — центральный пунктъ живописной страны, усѣянной любопытными развалинами, и идетъ ли кто осмотрѣть Шатобрёнъ, Крозанъ, Прюнь-о-По, или еще уцѣлѣвшій и обитаемый замокъ Сен-Жерменъ, всякому необходимо ночевать въ Эгюзонѣ, чтобъ утромъ пуститься на тотъ или другой осмотръ.

Нѣсколько лѣтъ назадъ, въ іюньскій вечеръ, душный и бурный, эпозонскіе обыватели съ удивленіемъ глядѣли, какъ молодой человѣкъ порядочнаго вида вмьзжалъ черезъ площадь изъ города, спустя немного времени послѣ заката солнца. На дворѣ сбиралась гроза, смеркалось ранѣе обыкновеннаго, а молодой путешественникъ, слегка закусивъ въ гостинницѣ и пробывъ въ ней ни больше ни меньше, какъ необходимый срокъ для отдыха лошади, смѣло направлялся къ сѣверу, не тревожась увѣщаніями трактирщика и явно не думая объ опасностяхъ пути. Никто не зналъ его въ городкѣ; на вопросы онъ отвѣчалъ только нетерпѣливыми жестами, а на увѣщанія улыбкою. Когда стукъ подковъ его лошади замолкъ въ отдаленіи, мѣстные зѣваки толковали межь собою:

— Видно, молодецъ-то хорошо знаетъ дорогу, или вовсе не знаетъ. Либо онъ ѣзжалъ тутъ сто разъ и знаетъ каждый камешекъ, либо не имѣетъ никакого понятія о дорогѣ, — плохо же ему прійдется!

— Онъ пріѣзжій, не здѣшній, замѣтилъ очень-разсудительно какой-то догадливый парень: — никого не хотѣлъ послушаться; да, постой, ударитъ гроза, черезъ полчаса онъ вернется назадъ!

— Коли прежде не сломитъ себѣ шеи на спускѣ Столбоваго-Моста, сказалъ третій.

— Что жь, подхватили собесѣдники хоромъ: — самъ будетъ виноватъ! Пойдемте-ко, ребята, закроемъ ставни, чтобъ стеколъ не перебило градомъ.

По городку раздалось хлопанье запираемыхъ дверей и ставней, между-тѣмъ, какъ вѣтеръ, начинавшій свистать по полю, опережалъ въ быстротѣ запыхавшихся служанокъ, захлопывая подъ носомъ у нихъ тяжелые затворы, на которыхъ мѣстные мастера, согласно преданію, завѣщанному отъ предковъ, не пожалѣли ни дуба, ни желѣза. Отъ времени до времени, черезъ улицу слышались голоса, и съ крылецъ домовъ переносились восклицанія:

— Что, ваше все дома?

— Ахти! еще два воза на полѣ.

— А у меня шесть на ходу!

— Мнѣ съ полгоря, мое все убрано.

Дѣло шло о сѣнѣ.

Путешественникъ, сидя на отличномъ бреннскомъ ипоходцѣ, оставлялъ тучу позади себя, и, прибавивъ рыси, надѣялся уѣхать отъ грозы; но при поворотѣ, какой внезапно дѣлала дорога, увидѣлъ, что туча непремѣнно перебѣжитъ его съ бока. Онъ развернулъ плащъ, пристегнутый ремнями къ чемодану, подвязалъ подъ шею ремешки фуражки, и, давъ лошади шпоры, еще ускорилъ ходъ ея, надѣясь по-краиней-мѣрѣ за-свѣтло миновать опасный проѣздъ, которымъ его стращали. Но надежда его не сбылась; дорога сдѣлалась такъ трудна, что онъ принужденъ былъ поѣхать шагомъ и осторожно пробираться съ лошадью между скалъ, усѣвавшихъ путь его. Когда онъ достигъ вершины оврага Крёзы, туча обхватила все небо, темнота настала полная, и о глубинѣ пропасти, по краю которой онъ ѣхалъ, можно было судить только по глухому шуму сдавленнаго потока.

Опрометчивый, какъ бываютъ люди въ двадцать лѣтъ, молодой человѣкъ не обратилъ вниманія на сторожкія пріостановки лошади и понудилъ ее пуститься на-удачу по одному скату, который съ каждымъ шагомъ послушнаго животнаго оказывался все круче и неровнѣе. Вдругъ лошадь остановилась, быстро попятилась назадъ, и всадникъ, встряхнутый на сѣдлѣ, увидѣлъ при яркомъ блескѣ молніи, что находился на самой оконечности отвѣсной крутизны, и что одинъ лишній шагъ неминуемо сринулъ бы его въ Крезу.

Накрапывалъ дождь и жестокій вихрь крутилъ верхушки старыхъ каштановъ, торчавшія въ уровень съ дорогой. Западный вѣтеръ несъ всадника съ лошадью прямехонько къ рѣкѣ, и опасность становилась такъ серьёзна, что путешественникъ принужденъ былъ спѣшиться, чтобъ меньше было упора для вѣтра и чтобъ въ-потьмахъ удобнѣе было вести лошадь. Мѣстоположеніе, сколько онъ могъ замѣтить при свѣтѣ молніи, показалось ему превосходнымъ, а положеніе, въ какомъ онъ находился, льстило страсти къ приключеніямъ, свойственной юношескому возрасту.

Вторичный блескъ молніи яснѣе освѣтилъ ему пейзажъ, а третьимъ онъ воспользовался, чтобъ ознакомить свое зрѣніе съ ближайшими предметами, его окружавшими. Дорога была широка, но отъ самой этой ширины неудобна. Съ полдюжины неясныхъ тропинокъ, обозначенныхъ только конскими слѣдами да колеями колесъ, образовали разные безпорядочно-пересѣкающіеся пути по скату горы; и какъ тутъ не было ни изгороди, ни рвовъ, никакаго слѣда воздѣланія, то почва голаго ската отпечатлѣвала на себѣ всевозможныя попытки всхода, какія угодно было дѣлать прохожимъ; такимъ-образомъ, въ разныя времена года, то протаптывалась новая тропинка, то возобновлялась какая-нибудь прежняя, которую изгладили время и забвеніе. Промежду всѣхъ этихъ причудливыхъ дорожекъ, торчали скалы или кусты вереска, имѣвшіе въ темнотѣ одинакій видъ; и какъ тропинки перепутывались весьма-неправильню, то трудно было переходить съ одной на другую, не рискуя споткнуться и быть увлечену въ бездну; всѣ онѣ извивались по скату оврага, не только впередъ, но и въ бокъ, такъ-что надобно было наклоняться напередъ и налѣво. Ни по которой изъ этихъ излучистыхъ тропинокъ не легко было идти; ибо въ-теченіе лѣта всѣ онѣ были одинаково наторены, благо мѣстные жители ходили по нимъ безъ разбора среди бѣлаго дня; въ темную же ночь сбиваться съ нихъ было отнюдь не все равно, и молодой человѣкъ, заботясь о ногахъ любимой своей лошади больше, чѣмъ о собственной жизни, рѣшился подойдти къ одной изъ скалъ, которая по вышинѣ своей могла бы защитить его и лошадь отъ ярости вѣтра, и переждать у нея, пока небо немножко прояснится. Онъ оперся на Воронка, и, перекинувъ одну полу непромокаемаго плаща, чтобъ закрыть бокъ и сѣдло своего товарища, предался романической мечтательности, столь же довольный случаемъ послушать свиста бури, сколько напуганнымъ и опечаленнымъ его полагали эгюзонскіе жители, если еще помнили о немъ въ это время.

Молнія, сверкая поминутно, скоро дозволила ему опознать окружающую мѣстность. Впереди, дорога, извиваясь по противоположному скату оврага, поднималась такъ же круто, какъ тутъ спускалась, и представляла тѣ же трудности. Крёза, чистая и быстрая, катилась безъ особеннаго шума на днѣ этой пропасти и сжималась съ глухимъ, обузданнымъ ревомъ подъ арками ветхаго моста, казавшагося въ очень-плохомъ состояніи. Прямо — видъ ограничивался восходящею крутизною; но въ сторону открывалась зеленая перспектива покатыхъ и воздѣланныхъ луговъ, посреди которыхъ вилась рѣка; а насупротивъ путешественника, на верху холма, усѣяннаго грозными скалами, которыя перемежала богатая растительность, виднѣлись высокія обвалившіяся башни обширнаго стараго замка. Но еслибъ вздумалось молодому человѣку искать тамъ убѣжища отъ бури, мудрено былобъ ему попасть туда: не видно было никакаго слѣда сообщенія между замкомъ и дорогою, и оба холма раздѣлялись другимъ оврагомъ съ другимъ на днѣ его потокомъ, вливавшимся въ Крёзу. Мѣстоположеніе было одно изъ самыхъ живописныхъ, и желтоватый отсвѣтъ молніи придавалъ ему нѣчто страшное, чего не найдти бы въ немъ при дневномъ свѣтѣ. Исполинскія трубы каминовъ торчали изъ обрушенныхъ стѣнъ, какъ-будто упираясь въ густую тучу, висѣвшую надъ замкомъ и раздирая ея нѣдра. Когда небо мгновенно вспыхивало, бѣлыя развалины рисовались на черномъ фонѣ воздуха; когда же зрѣніе привыкало къ мраку, онѣ представляли темную массу на горизонтѣ болѣе-свѣтлаго цвѣта. Крупная звѣзда, которую тучи словно не смѣли закрыть, долго блестѣла на горделивой башнѣ, будто карбункулъ на головѣ исполина. Наконецъ, звѣзда исчезла, и потоки усилившагося дождя уже не позволяли путешественнику ничего видѣть иначе, какъ сквозь густую завѣсу. Падая на ближнія скалы и на землю, отвердѣвшую отъ недавнихъ жаровъ, вода разлеталась въ брызги бѣлой пѣною и по-временамъ казалась облаками пыли, вздымаемыми вѣтромъ.

Поворачиваясь, чтобъ лучше пріютить лошадь у скалы, молодой человѣкъ вдругъ замѣтилъ, что былъ не одинъ. Кто-то также пришелъ сюда искать убѣжища, или забрался еще прежде его. Навѣрное нельзя было рѣшить, за безпрестанными смѣнами ослѣпительнаго блеска и густой тьмы. Всадникъ не успѣлъ хорошенько разсмотрѣть пѣшехода; но пѣшеходъ показался ему дурно-одѣтымъ и не очень-добраго вида. Даже онъ какъ-будто хотѣлъ спрятаться, прижимаясь какъ-можно-плотнѣе къ скалѣ; но едва понялъ онъ изъ восклицанія молодаго путешественника, что былъ открытъ, тотчасъ же громко и твердо сказалъ:

— Худая, сударь, погода для прогулки; вы поступите благоразумнѣе, если воротитесь ночевать въ Эгюзонъ.

— Благодарю, мой другъ, за совѣтъ! отвѣчалъ молодой человѣкъ, нарочно свиснувъ въ воздухѣ своимъ хлыстикомъ съ свничатой ручкою, чтобъ показать подозрительному собесѣднику, что былъ вооруженъ.

Тотъ понялъ намекъ и отвѣчалъ на него, ударяя, какъ-будто отъ бездѣлья, по скалѣ огромной остроконечной палкою, отшибившей нѣсколько кусковъ камня. Оружіе было доброе и рука дюжая.

— Недалеко вы уѣдете въ такую погоду, заговорилъ опять пѣшеходъ.

— Уѣду, сколько мнѣ вздумается, отвѣчалъ всадникъ: — и не совѣтую никому затѣвать останавливать меня на дорогѣ.

— Развѣ вы боитесь воровъ, что отвѣчаете угрозами на добрыя слова? Не знаю, откуда вы, молодой человѣкъ; но вижу, что вы не знаете здѣшней стороны. Слава Богу, у насъ не водится ни воровъ, ни разбойниковъ, ни душегубовъ.

Гордая, но открытая рѣчь незнакомца внушала довѣріе. Молодой человѣкъ ласково возразилъ:

— Такъ вы, товарищъ, здѣшній?

— Да, сударь, здѣшній и всегда буду здѣшнимъ.

— Хорошо дѣлаете, оставаясь здѣсь: сторона прекрасная.

— Ну. не всегда! Теперь, напримѣръ, она нельзя сказать, чтобъ была хороша; погодка разъигралась порядкомъ, и пойдетъ на всю ночь.

— Вы думаете?

— Увѣренъ. Если вы поѣдете по долинѣ Крезы, буря будетъ васъ провожать до полудня; но я думаю, вы пустились въ дорогу, имѣя въ виду какой-нибудь близкій привалъ?

— Правду сказать, мѣсто, куда я ѣду, чуть-ли не дальше, чѣмъ я полагалъ сначала. Я думалъ, что меня хотятъ удержать въ Эгюзонѣ, преувеличивая разстояніе и негодность дорогъ; но по тому недальнему пути, въ которомъ я около часа, вижу, что меня не обманывали.

— А что, безъ нескромности спросить, куда вы ѣдете?

— Въ Гаржилесъ. Далеко ли еще до него?

— Недалеко, сударь, еслибъ было видно дорогу; но, если вы не знаете мѣстъ, то проѣдете еще цѣлую ночь, потому-что все, что вы видѣли — цвѣточки въ сравненіи съ тѣми спусками, которые вамъ надо дѣлать, чтобъ проѣхать изъ оврага Крёзы въ гаржилесскій; да, въ-добавокъ, вы рискуете жизнью.

— Послушайте же, любезный! не возьметесь ли вы, конечно, за хорошую награду, проводить меня?

— Нѣтъ, покорнѣйше благодарю.

— Значитъ, дорога очень-опасна, что вы такъ несговорчивы?

— Для меня не опасна, потому-что я ее знаю такъ же хорошо, какъ вы, можетъ-быть, знаете парижскія улицы; но съ какой стати мнѣ мокнуть цѣлую ночь изъ угожденія вамъ?

— Не нужно, обойдусь и безъ вашей помощи; но вѣдь я желалъ вашей услуги не даромъ: я вамъ предлагалъ…

— Довольно! довольно! вы богаты, а я бѣденъ; но я еще не прошу милостыни и имѣю причины не дѣлаться слугою перваго встрѣчнаго… Еще, еслибъ я зналъ, кто вы…

— Мы не довѣряете мнѣ? сказалъ молодой человѣкъ, котораго любопытство было возбуждено смѣлымъ и гордымъ характеромъ собесѣдника. — Чтобъ доказать вамъ, что недовѣрчивость дурное чувство, я вамъ заплачу впередъ. Сколько вы хотите?

— Прошу извинить, сударь, я ничего не хочу; ни жены, ни дѣтей у меня нѣтъ, въ эту минуту я ни въ чемъ не нуждаюсь; къ-тому же, у меня есть пріятель, добрый товарищъ, котораго домъ недалеко, и я воспользуюсь первымъ прояскомъ, чтобъ пойдти туда поужинать и уснуть подъ кровлею. За что же мнѣ лишаться этого для васъ? Скажите! развѣ за то, что у васъ добрая лошадь и новое платье?

— Не скажу, чтобъ гордость ваша мнѣ не нравилась; но я нахожу ее ошибочною, когда она отвергаетъ обмѣнъ услугъ.

— Я оказалъ вамъ услугу, какую только могъ, совѣтуя не ѣздить ночью въ такую темень по дорогамъ, которыя черезъ какихъ-нибудь полчаса будутъ непроходимы. Чего жь вамъ больше?

— Ничего… Прося вашей помощи, я желалъ узнать характеръ здѣшнихъ жителей, и только. Теперь вижу, что ихъ обязательность къ пріѣзжимъ ограничивается одними словами.

— Къ пріѣзжимъ! воскликнулъ туземецъ грустнымъ и укоризненнымъ тономъ, поразившимъ путешественника. — А развѣ ужь и того не слишкомъ-много для людей, которые никогда намъ не дѣлали ничего, кромѣ зла? Полноте, сударь; люди несправедливы; но Богъ все видитъ и знаетъ, что бѣдный крестьянинъ покорно даетъ себя разорять ученымъ людямъ, которые наѣзжаютъ къ нему изъ большихъ городовъ.

— Такъ городскіе жители сдѣлали много зла вашимъ деревнямъ? Этого я не зналъ и за это не могу отвѣчать, потому-что въ первый разъ пріѣзжаю въ деревню.

— Вы ѣдете въ Гаржилесъ? Вѣрно къ г. Кардонне? Вы, конечно, родственникъ ему или пріятель?

— А кто этотъ г. Кардонне, котораго вы, кажется, не любите? спросилъ молодой человѣкъ послѣ минутнаго молчанія.

— Оставимте это, сударь, отвѣчалъ крестьянинъ: — если вы съ нимъ незнакомы, вамъ будетъ вовсе не интересно то, что я скажу о немъ; а если вы богаты, вамъ нечего его бояться: онъ опасенъ только бѣднымъ.

— Однакожь, возразилъ путешественникъ съ притворнымъ спокойствіемъ: — можетъ-быть, я имѣю причины желать знать, какъ у васъ думаютъ объ этомъ г-нѣ Кардонне… Если вы не хотите объяснить причину вашего дурнаго мнѣнія о немъ, значитъ, имѣете на него личную досаду, которая не дѣлаетъ вамъ чести.

— Я не обязанъ никому давать отчетъ, отвѣчалъ крестьянинъ: — и мое мнѣніе останется при мнѣ. Прощайте, сударь. Вотъ дождь немного унялся. Жалѣю, что не могу предложить вамъ пристанища; но самъ не имѣю другаго, кромѣ этого замка, который вы видите и который принадлежитъ не мнѣ. Впрочемъ, прибавилъ онъ, отошедъ нѣсколько шаговъ и останавливаясь какъ-будто въ раскаяніи, что плохо исполнилъ долгъ гостепріимства: — въ случаѣ, если вы вздумаете искать тамъ пріюта на ночь, ручаюсь вамъ, что будете хорошо приняты.

— Развѣ эта развалина обитаема? спросилъ путешественникъ, которому надлежало спускаться въ оврагъ, чтобъ перейдти черезъ Крёзу, и который пошелъ рядомъ съ крестьяниномъ, ведя лошадь въ поводу.

— Правда, это развалина, сказалъ его спутникъ съ подавленнымъ вздохомъ: — но хоть я не старъ, а помню еще этотъ замокъ цѣлымъ, крѣпкимъ и такимъ прекраснымъ снутри и снаружи, что королю бы въ немъ жить не стыдно. Владѣлецъ не дѣлалъ на него большихъ расходовъ, но онъ и не нуждался въ починкѣ — такъ былъ проченъ и крѣпокъ; стѣны были такія ровныя, камни каминовъ и оконъ такъ красиво выложены… нельзя было бы ничего прибавить лучше того, что каменьщики и архитекторы сдѣлали при постройкѣ. Но все проходитъ, и богатство проходитъ. Послѣдній графъ Шатобрёнъ недавно выкупилъ за четыре тысячи франковъ свой родовой замокъ.

— Возможно ли, чтобъ такая масса камней даже въ теперешнемъ ея видѣ стоила такъ дешево?

— Да, то, что тутъ есть, стоило бы еще большихъ денегъ, еслибъ можно было все разобрать и перевезти; но гдѣ въ нашемъ краю взять рабочихъ и машины, пригодныя для сломки этихъ старыхъ стѣнъ? Не знаю, чѣмъ клали зданія въ старину, но цементъ такъ крѣпокъ, что башни и главныя стѣны словно вытесаны изъ цѣльнаго камня. Къ-тому же, видите, зданіе будто насажено на верхушку горы съ пропастями со всѣхъ сторонъ! Какія телеги, какія лошади перевезутъ подобные матеріалы? Развѣ гора обрушится; иначе они простоятъ такъ же долго, какъ скала, на которой складены; да притомъ внутри еще есть довольно сводовъ, чтобъ укрыть бѣднаго старика съ бѣдной дѣвушкой.

— Такъ у этого послѣдняго изъ Шатобрёновъ есть дочь? спросилъ молодой человѣкъ, останавливаясь взглянуть на замокъ съ большимъ участіемъ, нежели какое дотолѣ обнаруживалъ. — И она тутъ живетъ?

— Да, тутъ, посреди кречетовъ и совъ; но тѣмъ не менѣе она молода и прекрасна. Воды и воздуха здѣсь довольно, и, не смотря на новые законы противъ вольной охоты, на столѣ графа Шатобрёна еще бываютъ иногда зайцы и куропатки. Послушайте: если у васъ нѣтъ дѣлъ, для которыхъ бы вамъ надо рисковать жизнью, чтобъ пріѣхать до разсвѣта, пойдемте со мною; я вамъ отвѣчаю за хорошій пріемъ въ замкѣ. Еслибъ даже вы туда явились одни и безъ рекомендаціи, то уже довольно ненастной ночи и христіанскаго лица на васъ, чтобъ вы были приняты и обласканы у Антуана де-Шатобрёна.

— Какъ видно, онъ человѣкъ небогатый, и мнѣ совѣстно пользоваться его добродушіемъ.

— Напротивъ, вы доставите ему удовольствіе. Полноте! вы видите, гроза поднимается сильнѣе прежняго, а у меня совѣсть не будетъ покойна, если я васъ покину одного тутъ на горѣ. Не сердитесь, что я отказался провожать васъ: у меня есть свои причины, о которыхъ вы не можете судить и которыя нѣтъ нужды вамъ разсказывать; но я усну спокойнѣе, если вы послушаетесь моего совѣта. Притомъ же, я знаю г-на Антуана; онъ былъ бы мною недоволенъ, еслибъ я не удержалъ васъ и не привелъ къ нему; онъ бы готовъ, пожалуй, бѣжать за вами, а это ему не годится послѣ ужина.

— Но… не будетъ ли его дочери непріятно, что къ нимъ явится незнакомый человѣкъ?

— Дочь его — его дочь, то-есть, она такъ же добра, какъ онъ, если еще не добрѣе, хоть это, кажется, и невозможно.

Молодой человѣкъ еще поколебался; но, подстрекнутый романической приманкою и уже рисуя въ воображеніи своемъ портретъ красавицы, которая ждала его за этими страшными стѣнами, разсудилъ, что въ Гаржилесѣ его ожидали не раньше слѣдующаго дня; что, пріѣхавъ ночью, онъ потревожитъ сонъ родителей; что, однимъ словомъ, упорствовать въ своемъ намѣреніи было бы сущимъ безразсудствомъ, которое, навѣрное, мать отсовѣтовала бы ему, еслибъ онъ могъ ее слышать въ эту минуту. Убѣжденный всѣми основательными причинами, какія мы приводимъ себѣ, когда въ дѣло замѣшается бѣсъ молодости и любопытства, онъ послѣдовалъ за своимъ проводникомъ по дорогѣ къ ветхому замку.

II.
Замокъ Шатобрёнъ.

Съ трудомъ поднявшись по крутой дорогѣ, или скорѣе по лѣстницѣ, пробитой въ скалѣ, наши путешественники минутъ черезъ двадцать прибыли къ подъѣзду Шатобрёна. Вѣтеръ и дождь усиливались, и молодой человѣкъ не имѣлъ времени разсмотрѣть обширный порталь, представлявшійся въ эту минуту просто смутною массою громадныхъ размѣровъ. Онъ только замѣтилъ, что въ воротахъ графская рѣшетка замѣнялась деревянною заставою, въ родѣ тѣхъ, какими запираютъ луга въ тамошней сторонѣ.

— Постойте, сказалъ проводникъ: — я перелѣзу и схожу за ключомъ, потому-что старуха Жанилла съ нѣкоторыхъ поръ вздумала вѣшать замокъ, какъ-будто есть что украсть у господъ ея! Впрочемъ, намѣреніе у нея было доброе, и я не осуждаю ея.

Крестьянинъ очень-ловко перелѣзъ черезъ заставу, а въ ожиданіи, пока онъ воротится и отопретъ, молодой человѣкъ тщетно старался понять расположеніе развалившихся архитектурныхъ массъ, которыя смутно различалъ во внутренности двора: это было что-то въ родѣ хаоса.

Спустя немного времени, явились нѣсколько фигуръ и поспѣшно отперли заставу; одна фигура взяла лошадь, другая руку путешественника; третья несла напереди фонарь, котораго помощь была необходима, чтобъ пройдти промежь развалинами и кустарниками, наполнявшими дворъ. Наконецъ, прошедши часть луга и нѣсколько пространныхъ темныхъ залъ, открытыхъ всѣмъ вѣтрамъ, они пришли въ небольшую продолговатую комнату со сводомъ, которая нѣкогда, вѣроятно, служила людскою или подваломъ между кухнями и конюшнями. Эта комната, чисто-выбѣленная, замѣняла теперь гостиную и столовую графу Шатобрёну. Незадолго тутъ выклали маленькій каминъ съ колпакомъ и наличниками деревянными, натертыми воскомъ и вылощенными; широкая мѣдная плита, занимавшая весь очагъ и взятая отъ котораго-нибудь изъ большихъ каминовъ замка, равно-какъ толстый таганъ полированнаго желѣза, щедро разливали теплоту и блескъ по обнаженной бѣлой комнатѣ, которая, при помощи небольшой жестяной лампы, оказывалась такимъ образомъ совершенно-освѣщеннюю. Каштаннаго дерева столъ, могшій, въ важныхъ случаяхъ, помѣщать до шести приборовъ, нѣсколько соломенныхъ стульевъ и нѣмецкіе часы съ кукушкой, купленные за шесть франковъ у разнощика, составляли всю мёблировку скромной гостиной. Но все отличалось чрезвычайной опрятностью; столъ и стулья, грубоватой работы какого-нибудь мѣстнаго столяра, блистали лоскомъ, который свидѣтельствовалъ о пристальныхъ услугахъ тряпки и щетки. Полъ былъ чисто выметенъ, — плитный полъ, въ противность обычаямъ страны, усыпанъ пескомъ на англійскій манеръ, и въ каменномъ горшкѣ на каминѣ красовался огромный букетъ розъ, перемѣшанныхъ съ дикими цвѣтами, собранными на окрестныхъ холмахъ.

Это скромное убранство не имѣло, на первый взглядъ, никакого пріисканнаго характера въ поэтическомъ или живописномъ родѣ; однакожь, если бъ вы внимательнѣе вглядѣлись, тутъ, какъ во всѣхъ человѣческихъ жилищахъ, вы замѣтили бы, что характеръ и природный вкусъ лица творящаго управлялъ выборомъ и устройствомъ помѣщенія. Молодой человѣкъ, попавшій сюда впервые и съ минуту остававшійся одинъ, пока хозяева хлопотали надъ приготовленіемъ ему наилучшаго пріема, скоро составилъ себѣ довольно-вѣрное понятіе объ умственномъ состояніи обитателей этого убѣжища. Очевидно было, что они привыкли къ щеголеватости и еще чувствовали потребность въ удобствахъ; что, живя въ очень-ограниченномъ положеніи, они имѣли столько здраваго смысла, что изгнали даже тѣнь наружной пышности; что, между немногими уцѣлѣвшими комнатами обширнаго замка, избрали они сборной комнатой такую, которую всѣхъ легче было содержать, топить, меблировать и освѣщать, и что по инстинкту дали предпочтеніе комнаткѣ красивой и уютной. Дѣйствительно, уголокъ этотъ составлялъ первый этажъ квадратнаго павильйона, пристроеннаго, въ концѣ эпохи возрожденія, къ древнимъ зданіямъ, выходившимъ на главный фасъ площадки. Художникъ, строившій эту угольную башню, всячески старался смягчить рѣзкость сближенія двухъ столь различныхъ стилей; для формы оконъ онъ припомнилъ оборонительную систему бойницъ и подзорныхъ отверстій; но видно было, что эти окна, мелкія и круглыя, никогда не назначались для прицѣла пушекъ и служили просто украшеніемъ. Нарядно выкладенныя изъ краснаго кирпича пополамъ съ бѣлымъ камнемъ, они образовывали собою красивыя рамки внутри покоя, а нѣсколько нишей, точно также украшенныхъ и правильно расположенныхъ промежь окнами, дѣлали ненужными обои и даже мебели, которыя заслоняли бы стѣны, ничего не прибавивъ къ ихъ пріятной, простой наружности.

Въ одной изъ нишей, которой основаніемъ служила бѣлая, гладкая какъ мраморъ плита, на вышинѣ по-локоть, путешественникъ увидѣлъ небольшую красивую сельскую прялку съ веретеномъ, обсученнымъ темною шерстью; глядя на этотъ рабочій снарядъ, такой легкій и не затѣйливый, онъ невольно погрузился въ раздумье, изъ котораго былъ выведенъ шелестомъ женскаго платья. Онъ живо обернулся; но за трепетомъ его юнаго сердца послѣдовало тяжкое разочарованіе. То была старая служанка, которая вошла безъ всякаго шума, благодаря усыпанному пескомъ полу, и нагнулась, подкладывая въ каминъ хворостъ отъ дикаго виноградника.

— Погрѣйтесь у огонька, сударь, сказала старуха, картавя нѣсколько жеманно: — да пожалуйте мнѣ фуражку и плащъ, я отнесу ихъ въ кухню просушить. Какой славный плащъ отъ дождя; не помню, какъ называется эта матерія, а видала ее въ Парижѣ. Вотъ если бъ этакой плащъ нашему графу! Но, вѣрно, это стоитъ дорого; да онъ бы еще, пожалуй, не сталъ и носить его. Онъ воображаетъ, что ему все двадцать-пять лѣтъ, и говоритъ, что небесная вода никогда не простужала добрыхъ людей; однако, въ прошедшую зиму и онъ началъ жаловаться на ломоту… Конечно, въ ваши лѣта нечего бояться такихъ болѣзней. Все-таки вы согрѣйтесь; поверните вотъ-такъ стулъ, лучше будетъ. Вы, навѣрное, изъ Парижа; это видно по цвѣту вашего лица., который слишкомъ нѣженъ для нашей стороны. Прекрасная, сударь, сторона, только очень-жарко лѣтомъ, а зимою очень-холодно. Вы скажете, что въ нынѣшній вечеръ холодно, какъ въ ноябрьскую ночь: совершенная правда; что дѣлать? буря виновата. Но наша маленькая зала чудо, тотчасъ нагрѣвается, сами увидите. Притомъ же, слава Богу! въ дровахъ мы не нуждаемся. Старыхъ деревъ здѣсь множество, да и однимъ хворостомъ со двора можно протопиться цѣлую зиму. Правда, большихъ топокъ у насъ и не бываетъ: графъ не большой ѣдокъ, дочка его также; мальчикъ-слуга всѣхъ прожорливѣе… о! ему всякій день подавай три фунта хлѣба; но его булки я пеку особо, и не жалѣю въ нихъ ржи. Для него хорошо; даже подмѣшиваю отрубей: оно, знаете, вяжетъ хлѣбъ, и здорово. Хе, хе, хе! вамъ смѣшно? мнѣ тоже. Я таки люблю посмѣяться и поболтать; а дѣло никогда не стоитъ за мною; у меня все идетъ проворно. Г-нъ Антуанъ точно такой же; если прикажетъ что-нибудь, дѣлай ему мигомъ. На-счетъ этого мы съ нимъ всегда согласны. Вы насъ, сударь, извините, что заставляемъ васъ немножко подождать. Графъ пошелъ въ погребъ съ человѣкомъ, который васъ привелъ, а ступеньки на лѣстницѣ сдѣлались такъ худы, что не скоро сойдешь; за то погребъ отличный: стѣны толщиною слишкомъ въ десять футовъ, и когда сойдешь внизъ, то глубина такая, что, думаешь, похороненъ заживо. Право! презабавно. Говорятъ, въ старину туда сажали плѣнниковъ; ныньче, мы никого туда не сажаемъ, а вину тамъ очень-хорошо стоять. Да еще мы позамѣшкались отъ-того, что наша дочка уже легла спать: у нея сегодня заболѣла голова отъ-того, что ходила по солнцу безъ шляпки. Говоритъ, что хочетъ себя пріучить, что если я обхожусь безъ шляпки и безъ зонтика, то и она также можетъ обходиться; но гдѣ жь ей! она, бѣдненька, воспитана по-дворянски, какъ и слѣдовало… Я назвала ее нашей дочкою, но вы не подумайте, чтобъ я была мать мамзель Жильберты; она на меня столько же похожа, сколько щегленокъ на воробья; но такъ-какъ я ее выняньчила, то до-сихъ-поръ не отвыкну называть ее нашей дочкою, и она ни за что не хочетъ, чтобъ я перестала говорить ей ты. Такое милое дитя! Жаль, что теперь она въ постели; но утромъ вы ее увидите, потому-что безъ завтрака мы васъ не отпустимъ, и она поможетъ мнѣ угостить васъ лучше, нежели какъ я въ силахъ сдѣлать одна. Не подумайте, однако, чтобъ у меня не достало расторонности: ноги у меня проворныя; я такъ и осталась, какъ была смолода, худенькая, и вы никакъ не дадите мнѣ моихъ лѣтъ… Ну, какъ, по-вашему, который мнѣ годъ?…

Молодой человѣкъ надѣялся, что благодаря этому вопросу, онъ можетъ промолвить слово, сказать какой-нибудь комплиментъ, чтобъ поблагодарить и завести разговоръ, ибо ему очень хотѣлось услышать больше подробностей о мамзель Жильбертѣ; но старуха не дожидалась его отвѣта и скороговоркою продолжала:

— Шестьдесятъ-четыре года, сударь, по-крайней-мѣрѣ, въ ивановъ-день будетъ шестьдесятъ-четыре, а я одна сработаю за четверыхъ молодыхъ. О! дѣло у меня кипитъ живо! Видъ я родомъ не изъ Берри; я родилась въ Маршѣ, слишкомъ за полу-льё отсюда; а у насъ ужь извѣстно какой народъ… А! вы смотрите работу нашей дочки? Знаете ли, что она прядетъ такъ ровно и тонко, какъ лучшая деревенская пряха? Захотѣла, чтобъ я ее выучила прясть шерсть. «Послушай, говоритъ: — мама (она меня всегда такъ называетъ; родной маменьки, бѣдняжка, никогда не знала, и всегда меня любила, какъ родную мать, хоть мы съ ней похожи другъ на дружку, какъ розанъ на крапиву), послушай, говоритъ, мама, эти вышиванья, рисунки, вси эти пустяки, которымъ меня учили въ пансіонъ, здѣсь ни къ чему не годятся. Выучи меня прясть, вязать и шить, чтобъ я тебь помогала работать для батюшки…»

Въ ту самую минуту, когда неутомимый монологъ старухи начиналъ становиться интереснымъ для ея утомленнаго слушателя, она вышла, какъ уже нѣсколько разъ дѣлала, потому-что не оставалась на мѣстъ ни на мигъ, и, продолжая все говорить, накрывала столъ толстой бѣлой скатертью, подавала тарелки, стаканы и ножи; снова обмела полъ, обтерла стулья, и разъ десять раздувала огонь, возобновляя всегда свой монологъ именно на томъ мѣстъ, гдѣ его прерывала. Но на этотъ разъ, голосъ ея, продолжавшій картавить за стѣною, заглушили другіе болѣе-громкіе голоса, и графъ Шатобрёнъ вмѣстѣ съ крестьяниномъ, провожавшимъ нашего путешественника, явился наконецъ его взорамъ; у каждаго въ рукахъ было по парѣ большихъ каменныхъ кувшиновъ, которые они и поставили на столъ. Тутъ только молодой человѣкъ могъ разглядѣть черты того и другаго.

Графъ Шатобрёнъ былъ мужчина лѣтъ пятидесяти, средняго роста, красивый и благородной наружности, плечистый, съ воловьей шеей, съ атлетическими членами; кожа его была по-крайней-мѣръ такъ же смугла, какъ и кожа его спутника; руки его широкія, черствыя, загорѣлыя, истрескались на охотѣ, на жару, на воздухъ, — это были руки браконьера, потому-что добрый помѣщикъ имѣлъ такъ мало собственныхъ земель, что по-неволѣ охотился въ чужихъ дачахъ.

Онъ отличался полнымъ, открытымъ и улыбающимся лицомъ, твердой поступью и голосомъ стентора. Грубый охотничій костюмъ, опрятный, хотя съ заплатою на локтѣ, суровая рубашка изъ пеньковаго полотна, кожаные стиблеты, сѣдоватая борода, терпѣливо ожидавшая воскреснаго дня, — все въ немъ показывало привычку къ суровой и дикой жизни, между-тѣмъ, какъ его пріятная физіономія, ласковыя и вѣжливыя манеры и развязность, не чуждая достоинства, напоминали ловкаго дворянина и человѣка, привыкшаго скорѣе покровительствовать и помогать, нежели принимать помощь и покровительство.

Спутникъ его, крестьянинъ, былъ далеко не такъ опрятенъ. Гроза и дурная дорога сильно попортили его блузу и обувь. Если борода помѣщика была небрита съ недѣлю, то борода крестьянина не видала бритвы добрыя двѣ недѣли. Онъ былъ худъ, костлявъ, гибокъ, повыше графа нѣсколькими дюймами, и хотя фигура его также выражала доброту и искренность, однако выказывала, такъ сказать, проблески лукавства, грусти и гордой одичалости. Очевидно было, что онъ имѣлъ больше ума или былъ несчастнѣе, нежели графъ Шатобрёнъ.

— Что? сказалъ дворянинъ: — обсушились ли вы немножко? Милости просимъ; ужинъ готовъ.

— Благодарю васъ за великодушный пріемъ, отвѣчалъ путешественникъ: — но я боюсь нарушить приличіе, не сказавъ вамъ напередъ, кто я. — Хорошо, хорошо, возразилъ графъ: — котораго мы съ-этихъ-поръ будемъ называть просто г-мъ Антуаномъ, какъ вообще называли его въ томъ краю: — послѣ скажете, если угодно. Что до меня, я ни объ чемъ васъ не спрашиваю и желаю исполнять долгъ гостепріимства, не освѣдомляясь о вашемъ имени и званіи. Вы путешественникъ, незнакомый въ здѣшней сторонѣ, застигнутый ночью у воротъ моего дома — вотъ ваше званіе и права ваши. Въ добавокъ, у васъ пріятная наружность и лицо, которое мнѣ нравится; стало-быть, я буду вознагражденъ за свое довѣріе уже удовольствіемъ обязать добраго человѣка. Пожалуйте, садитесь, кушайте и пейте.

— Очень вамъ признателенъ за радушный и привѣтливый пріемъ. — Но мнѣ ничего не нужно, и я доволенъ тѣмъ, что вы позволите мнѣ переждать у васъ бурю. Я ужиналъ въ Эгюзонѣ съ часъ назадъ. Не прикажите же для меня безпокоиться, сдѣлайте милость.

— Вы ужь поужинали? но это все не резонъ! Не-уже-ли у васъ одинъ изъ тѣхъ желудковъ, которые за-разъ варятъ только одну закуску? Въ ваши лѣта, я бы готовъ былъ ужинать во всякій часъ ночи, еслибъ представился случай. Ѣзда верхомъ и горный воздухъ, — этого довольно, чтобъ аппетитъ возобновился. Правда, въ пятьдесятъ лѣтъ, желудокъ бываетъ не такъ услужливъ; мнѣ теперь если есть полстакана добраго вина да ломоть черстваго хлѣба, я и сытъ. Но вы не церемоньтесь съ нами. Вы подоспѣли въ самый разъ: я только-что сбирался ужинать, а какъ у моей бѣдной малютки сегодня мигрень, то мы съ Жаниллой скучали, что будемъ ѣсть вдвоемъ: вашъ пріѣздъ утѣшилъ насъ, такъ же какъ приходъ вотъ этого добраго малаго, товарища моего издѣтства; я всегда вижу его у себя съ удовольствіемъ. Поди-ка сюда, садись со мной рядомъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ крестьянину, — а ты, мама Жанилла, сядь противъ меня. Хозяйничай; вѣдь ты знаешь, что у меня рука тяжела, и когда я возьмусь рѣзать, то прорѣжу жаркое и тарелку, и скатерть, и даже немножко столъ, — а тебя это сердитъ.

Ужинъ, который Жанилла подала на столъ съ доброхотнымъ видомъ, состоялъ изъ козьяго сыра, овечьяго сыра, блюда орѣховъ, блюда чернослива, большаго пирога изъ чернаго хлѣба, и четырехъ кружекъ вина, принесенныхъ собственноручно самимъ хозяиномъ. Собесѣдники живо принялись убирать эту скромную закуску съ явнымъ наслажденіемъ, исключая путешественника, который не чувствовалъ аппетита, и только любовался на радушіе, съ какимъ почтенный помѣщикъ, безъ застѣнчивости и ложнаго стыда, подчивалъ его своей праздничной закускою. Въ этой привѣтливой и наивной непринужденности было что-то отеческое и въ то же время дѣтское, что очаровало сердце молодаго человѣка.

Вѣрный закону великодушія, который самъ себѣ предписалъ, г. Антуанъ не сдѣлалъ ни одного вопроса гостю и даже избѣгалъ всякаго замѣчанія, могшаго походить на скрытное любопытство. Крестьянинъ казался нѣсколько-опасливѣе и держалъ себя осторожно. Но скоро, увлеченный общимъ разговоромъ, который завелъ г. Антуанъ съ Жаниллой, онъ развязался и такъ часто давалъ наливать свой стаканъ, что путешественникъ началъ съ удивленіемъ глядѣть на человѣка, способнаго столько пить не теряя не только разсудка, но даже обычнаго хладнокровія и степенности.

Съ помѣщикомъ было иначе. Едва осушилъ онъ половину кувшина, стоявшаго возлѣ него, какъ глаза его оживились, носъ зарумянился и рука сдѣлалась нетверда. Однакожь, онъ не терялъ присутствія разсудка, даже когда всѣ кувшины были опорожнены имъ и другомъ его, крестьяниномъ; потому-что Жанилла, изъ экономіи ли, или по природной воздержности, едва налила себѣ нѣсколько капель вина въ воду, а путешественникъ, сдѣлавъ геройское усиліе проглотить первый стаканъ, не могъ пить этого кислаго, мутнаго и гадкаго пойла.

За то двое сельскихъ жителей, казалось, тянули его съ наслажденіемъ. Черезъ четверть часа, Жанилла, которой не сидѣлось покойно, вышла изъ-за стола, взяла свое вязанье и принялась работать у камелька, почесывая поминутно спицами въ вискахъ и однакожь не растрепывая маленькихъ пучковъ еще черныхъ волосъ, выставлявшихся немного изъ-подъ чепчика. Опрятненькая старушка была, по-видимому, не дурна смолода; тонкій профиль ея не чуждъ былъ благородства, и не будь она такъ манерна и не старайся столько казаться ловкою и любезною, она также понравилась бы нашему путешественнику.

Прочія лица, которыя въ отсутствіе мадмуазели, дополняли домъ г. Антуана, были — крестьянскій мальчикъ лѣтъ пятнадцати, съ живой миною, съ расторопными ухватками, отправлявшій должность фактотума; старый лягавый песъ съ мутными глазами, тощими боками, унылымъ и задумчивымъ видомъ; лежа возлѣ господина, онъ философски засыпалъ послѣ каждой подачки, которую протягивалъ ему господинъ, величая его шутливо-важнымъ названіемъ мосьё.

III.
Г. Кардонне.

Собесѣдники уже болѣе часа сидѣли за столомъ, а г. Антуанъ, казалось, нисколько не утомлялся засѣданіемъ. Онъ и пріятель его, крестьянинъ, ѣли сыры и тянули большія кружки вина съ тою величавою медленностью, которая доходитъ почти до искусства у Берріицевъ. Занося поочередно ножи на лакомый кусокъ, котораго островатый запахъ не имѣлъ въ себѣ ничего пріятнаго, они отрѣзывали его мелкими ломтиками, которые методически складывали на свои глиняныя тарелки и потомъ ѣли крошка по крошкѣ на черномъ хлѣбѣ. За каждой прикуской пропускали они глотокъ вина, чокнувшись стаканами и всякій разъ обмѣниваясь комплиментами: «За твое здоровье, товарищъ!» «За ваше, г. Антуанъ!» либо: «Добраго тебѣ здоровья, старикъ!» «И вамъ также, графъ!»

Судя по такому ходу пирушки, она могла продлиться всю ночь, и путешественникъ, который истощался въ усиліяхъ казаться ѣдящимъ и пьющимъ, хотя по возможности увольнялъ себя отъ ѣды и питья, едва могъ одолѣвать сонъ, когда разговоръ, вертѣвшійся до-тѣхъ-поръ на погодѣ, покосѣ сѣна, цѣнѣ скота и виноградныхъ отводкахъ, мало-по-малу принялъ оборотъ, который живо заинтересовалъ его.

— Если продлится такая погода, говорилъ крестьянинъ, прислушиваясь къ дождю, шумѣвшему на дворѣ: — воды разольются въ этомъ мѣсяцѣ, какъ въ мартѣ. Гаржилесъ — мѣсто неудобное, и у г. Кардонне дѣло не обойдется безъ убытка.

— Худо, сказалъ г. Антуанъ: — жаль будетъ; онъ надѣлалъ много большихъ и прекрасныхъ построекъ на этой рѣчкѣ.

— Да; но рѣчка ихъ не боится, возразилъ крестьянинъ: — и мнѣ кажется, что не о чемъ будетъ жалѣть много.

— Да, да! онъ ужь истратилъ въ Гаржилесъ больше двухъ-сотъ тысячь франковъ, а одна какая-нибудь осердка воды, какъ у насъ говорится, можетъ все разрушить.

— Что жь, развѣ это большое несчастіе, мосьё Антуанъ?

— Я не говорю, чтобъ оно было неизгладимымъ несчастіемъ для человѣка, у котораго, говорятъ, мильйонъ состоянія, возразилъ помѣщикъ, отъ чистаго сердца непонимавшій непріязненныхъ чувствъ своего собесѣдника относительно г. Кардонне: — но все-таки потеря.

— А я такъ посмѣюсь, если судьба сдѣлаетъ эту прорѣху въ его кошелькѣ.

— Злое чувство, старикъ! За что ты не любишь этого пріѣзжаго? Онъ тебѣ, какъ и мнѣ, не сдѣлалъ никогда ни зла, ни добра.

— Сдѣлалъ зло и вамъ, мосьё Антуанъ, и мнѣ, и цѣлому краю. Да, сдѣлалъ зло съ намѣреніемъ и будетъ его дѣлать всѣмъ и каждому. Дайте, отростетъ клювъ у коршуна, — увидите, какъ онъ напустится на вашъ курятникъ.

— Все твои фальшивыя идеи, старикъ; у тебя есть фальшивыя идеи, я сто разъ говорилъ это тебѣ; ты не любишь его за то, что онъ богатъ. Развѣ это его вина?

— Дà, сударь, его. Человѣкъ, который вышелъ изъ такого же низкаго состоянія, какъ я и который сдѣлалъ подобную карьеру, не честный человѣкъ.

— Помилуй! что ты? Не-уже-ли ты думаешь, что нельзя составить состоянія, не воруя?

— Не знаю, по думаю. Знаю, что вы родились богаты, и что теперь бѣдны. Знаю, что я родился бѣднякомъ и буду бѣднякомъ цѣлый вѣкъ; а мнѣ кажется, еслибъ вы уѣхали въ чужіе края, не платя отцовскихъ долговъ, а я въ свою очередь принялся бы барышничать, урѣзывать да живиться отъ всего, мы оба теперь катались бы въ каретахъ., Прошу прощенія, если обижаю васъ! примолвилъ онъ, обращаясь къ молодому человѣку, который обнаруживалъ явные знаки непріятнаго ощущенія. — Вы, сударь, сказалъ помѣщикъ: — можетъ-быть, знакомы съ г. Кардонне, служите у него, или чѣмъ-нибудь ему обязаны. Сдѣлайте милость, не обращайте вниманія на то, что говоритъ этотъ добрый малой. У него странныя идеи о многомъ, чего онъ хорошенько не понимаетъ. Главное, будьте увѣрены, что онъ не злой человѣкъ, не завистливый, неспособный сдѣлать ни малѣйшаго вреда г-ну Кардонне.

— Я мало придаю важности его словамъ, отвѣчалъ молодой гость: — и только удивляюсь, графъ, что человѣкъ, котораго вы отличаете своимъ расположеніемъ, такъ чернитъ репутацію другаго человѣка, не приводя противъ него ни малѣйшаго факта и вовсе не зная его прежней жизни. Я уже спрашивалъ у вашего собесѣдника кое-о-чемъ относительно этого г. Кардонне, котораго онъ, кажется, лично не терпитъ, но онъ не хотѣлъ отвѣчать мнѣ. Беру васъ въ судьи: можно ли составлять справедливое мнѣніе по произвольнымъ обвиненіямъ, и если мы съ вами получимъ невыгодное понятіе о г. Кардонне, то не будетъ ли вашъ гость виноватъ въ зломъ поступкѣ?

— Вы говорите по сердцу и по мысли мнѣ, молодой человѣкъ, отвѣчалъ г. Антуанъ: — а ты, прибавилъ онъ, оборотясь къ своему деревенскому гостю и стукнувъ по столу съ раздосадованнымъ видомъ, между-тѣмъ, какъ во взглядъ у него привязанность и дружба торжествовали надъ негодованіемъ: — ты неправъ, и долженъ сейчасъ намъ сказать, въ чемъ ты обвиняешь Кардонне, чтобъ можно было судить, имѣютъ ли какую-нибудь важность твои обвиненія. Иначе, мы тебя сочтемъ за недоброжелателя и злоязычника.

— Я ничего не могу сказать кромѣ того, что всѣмъ извѣстно, возразилъ крестьянинъ спокойно, ни мало, по-видимому, не испугавшись обличенія. — Дѣла очевидны, и всякій судитъ ихъ, какъ умѣетъ; но такъ-какъ молодой человѣкъ не знаетъ г. Кардонне, прибавилъ онъ, кинувъ проницательный взглядъ на путешественника: — и какъ онъ очень желаетъ знать, что это за человѣкъ, то объясните ему семи, г. Антуанъ; а когда разскажете главное, я разскажу подробности, покажу ихъ причину и цѣль, и тогда пусть самъ онъ разсудитъ, если только у него не больше моего причинъ не говорить того, что онъ думаетъ.

— Хорошо, пожалуй! сказалъ г. Антуанъ, который не обращалъ столько вниманія, сколько его товарищъ, на возраставшее смущеніе молодаго человѣка. — Я разскажу все, какъ есть, и если ошибусь, то позволяю мамѣ Жаниллѣ, которой память не хуже календаря, прерывать меня и противорѣчить. А ты, шалунъ, сказалъ онъ своему пажу въ блузѣ и деревянныхъ башмакахъ, ты не уставляйся такъ мнѣ въ глаза, когда я говорю. Твой неподвижный взглядъ дѣлаетъ мнѣ головокруженіе, а разинутый ротъ кажется колодцемъ, въ который я того-и-гляди что упаду, ну, что еще? ты смѣешься? Знай, что повѣса твоихъ лѣтъ не долженъ смѣть смѣяться при господинѣ. Стань сзади меня и держись такъ же пристойно, какъ мосьё.

Говоря это, онъ указывалъ на собаку и глядѣлъ при этой шуткѣ такъ серьезно, говорилъ такъ громко, что путешественникъ подумалъ, не бываетъ ли онъ подверженъ прихотямъ барскаго самовластія, совершенно-противоположнымъ его обыкновенному добродушію. Но ему достаточно было взглянуть на фигуру мальчика, чтобъ убѣдиться, что это была шутка, къ какой тотъ привыкъ, ибо мальчикъ весело сталъ подлѣ собаки и началъ съ нею играть безъ всякаго чувства стыда или досады.

Однакожь, какъ манеры г. Антуана отличались оригинальностью не совсѣмъ-вразумительною съ перваго взгляда, то путешественникъ подумалъ, не начиналъ ли старикъ завираться, выпивъ лишнее, и рѣшился не придавать ни малѣйшаго значенія тому, что онъ станетъ говорить. Но помѣщикъ рѣдко терялъ разсудокъ, даже и тогда, когда терялъ употребленіе ногъ, и прибѣгнулъ къ своему любимому удовольствію подразнить окружающихъ только для того, чтобъ изгладить непріятное впечатлѣніе, которое споръ породилъ-было между его гостями.

— Изволите видѣть, началъ онъ, обращаясь къ гостю…

Но тутъ его прервала собака, которая, зная по-привычкѣ шутливое расположеніе своего господина, толкнула его подъ локоть, умильно припрыгивая, сколько позволяли ей лѣта ея.

— Ну, мосьё! сказалъ онъ, сурово поглядѣвъ на нее: — что это значитъ? Давно ли вы сдѣлались такимъ неблаговоспитаннымъ, какъ-будто вы не ученая собака? Подите спать, и берегитесь, не плескайте у меня вино на скатерть, а не то достанется вамъ отъ Жаниллы… Такъ надо вамъ знать, молодой человѣкъ, продолжалъ г. Антуанъ: — что прошлаго года, въ одинъ прекрасный весенній день…

— Извините, подхватила Жанилла: — у насъ было еще 19-е марта, т. е. зима…

— Есть къ чему привязываться изъ-за двухъ дней разницы! Вѣрно то, что погода стояла тогда прекрасная, жары какъ въ іюнѣ мѣсяцѣ, и даже засуха.

— Истинная правда, подхватилъ- деревенскій грумъ: — доказательство, что я уже не могъ поить барскихъ лошадей у маленькаго колодца.

— Это ничего не значитъ, перебилъ г. Антуанъ, топнувъ ногою: — укороти себѣ язычокъ: будешь говорить, когда тебя позовутъ въ свидѣтели, а теперь навостри уши, чтобъ образовать себѣ умъ и сердце, если можешь. Такъ я говорилъ, что въ прекрасную погоду возвращался я съ ярмарки и шелъ покойно пѣшкомъ, какъ вдругъ встрѣчаю высокаго мужчину, красиваго лицомъ, хотя онъ былъ не моложе меня и хотя черные глаза его, блѣдная и даже желтоватая фигура придавали ему отчасти жестокій и сердитый видъ. Онъ ѣхалъ въ кабріолетѣ и спускался по крутому скату, усѣянному камнями, какъ ихъ ставили паши предки: человѣкъ этотъ погонялъ лошадь, по-видимому, не подозрѣвая опасности. Я не удержался и предостерегъ его:

" — Милостивый государь, говорю ему: — съ-тѣхъ-поръ, какъ люди запомнятъ, никогда по этой дорогѣ не ѣзжалъ еще экипажъ о четырехъ, трехъ или двухъ колесахъ. Я считаю ваше намѣреніе если не неисполнимымъ, то, по-крайней-мѣрѣ, могущимъ сломить вамъ шею; и если вы хотите взять дорогу подальше, но понадежнѣе, извольте, я вамъ укажу.

" — Покорно благодарю, отвѣчалъ онъ мнѣ немножко спѣсивымъ тономъ: — эта дорога кажется мнѣ довольно-удобною; ручаюсь вамъ, что моя лошадь вывезетъ.

" — Какъ знаете! сказалъ я: — я предлагалъ вамъ свои услуги изъ одного человѣколюбія.

« — Благодарю васъ, и какъ вы столько обязательны, то я хочу поквитаться съ вами. Вы пѣшкомъ, идете по одной дорогѣ со мною; если хотите сѣсть ко мнѣ въ экипажъ, то скорѣе спуститесь внизъ долины, а я буду радъ вашей компаніи.»

— Все точно такъ, сказала Жанилла: — совершенно такъ вы разсказывали намъ въ тотъ вечеръ; еще говорили, что на этомъ господинѣ былъ длинный синій сюртукъ.

— Извините, мамзель Жанилла, перебилъ мальчикъ: — баринъ говорилъ: черный.

— Синій, господинъ умникъ!

— Нѣтъ, мама Жанилла, черный.

— Синій, я помню!

— Черный, хоть побожиться.

— Ну, полноте спорить; онъ былъ зеленый! воскликнулъ г. Антуанъ. — Мама Жанилла, не перебивайте меня больше, а ты, негодный, убирайся на кухню, либо спрячь языкъ въ кархманъ: выбирай любое.

— Лучше я буду слушать, сударь.

— Да, продолжалъ помѣщикъ: — такъ я съ минутку колебался между страхомъ переломать себѣ кости, согласившись на предложеніе, и страхомъ быть сочтену за труса, отказавшись отъ него. «А что, подумалъ я себѣ, этотъ баринъ глядитъ не безумцемъ, и, кажется, не имѣетъ никакой причины рисковать жизнію. Вѣрно, у него чудесная лошадь и отличная тачка.» Сѣлъ я съ нимъ рядомъ, и мы начали во всю рысь спускаться въ пропасть, а лошадь хоть бы однажды оступилась, и хозяинъ ея хоть бы на минуту потерялъ свою рѣшимость и хладнокровіе. Онъ говорилъ со мною о томъ, о другомъ, много разспрашивалъ объ этомъ краѣ, и признаюсь, я отвѣчалъ немножко какъ-поеало, потому-что не былъ совершенно-спокоенъ.

" — Хорошо, говорю ему, когда мы благополучно добрались до берега Гаржилессы: — мы съѣхали со стремнины, но не переѣдемъ здѣсь рѣки; она очень-очень мелка, но еще непереходима въ бродъ въ этомъ мѣстѣ: намъ надо подняться немножко-влѣво.

" — Вы называете это рѣкою? сказалъ онъ, пожимая плечами: — я вижу тутъ только камни да тростникъ. Помилуйте! ворочаться изъ-за высохшаго ручья!

" — Какъ вамъ угодно, отвѣчалъ я, немножко озадаченный.

"Его гордая дерзость сердила меня; я зналъ, что онъ тутъ попадетъ прямо въ пучину, и однакожь, какъ я самъ не трусливаго разбора и какъ мнѣ не хотѣлось показаться трусомъ, я не согласился на его предложеніе высадить меня изъ экипажа. Мнѣ хотѣлось, въ наказаніе ему, чтобъ онъ имѣлъ наконецъ случай порядочно испугаться, хотя бы мнѣ пришлось выпить глотокъ-другой въ рѣкѣ, даромъ-что я не люблю воды.

"Я не имѣлъ ни этого удовольствія, ни этой непріятности: кабріолетъ не опрокинулся. На самой серединѣ рѣки, которая промыла себѣ русло наискось въ этомъ мѣстѣ, лошади дохватило по ноздри; экипажъ приподняло теченіемъ. Человѣкъ въ зеленомъ сюртукѣ (онъ былъ зеленый, Жанилла!) хлыснулъ лошадь; лошадь потеряла дно, сбилась, поплыла, и, словно чудомъ, вынесла насъ на берегъ, не причиня намъ никакого вреда, кромѣ холодноватой ванны для ногъ. Я не потерялъ духа, потому-что умѣю плавать не хуже кого другаго; но товарищъ мой признался послѣ, что онъ на этотъ счетъ неискуснѣе бревна; и однако же, онъ не оробѣлъ, не вскрикнулъ, не измѣнился въ лицѣ. Ну! подумалъ я, твердый малой, и самоувѣренность его мнѣ нравится, — нужды нѣтъ, что его спокойствіе имѣетъ въ себѣ что-то презрительное, какъ усмѣшка дьявола.

" — Если вы въ Гаржилесъ, я тоже туда, сказалъ я ему: — и мы можемъ продолжать путь вмѣстѣ.

" — Пожалуй, отвѣчалъ онъ. — Что это такое Гаржилесъ?

" — Такъ вы не туда ѣдете?

" — Я ныньче никуда не ѣду, сказалъ онъ: — и готовъ ѣхать всюду.

"Я не суевѣренъ, однако сказки моей няньки пришли мнѣ какъ-то на умъ, и у меня мелькнуло глупое недовѣріе, какъ-будто я сидѣлъ въ кабріолетѣ рядомъ съ сатаною. Я поглядывалъ искоса на страннаго человѣка, который безъ всякой цѣли разъѣзжалъ такъ по горамъ и рѣкамъ для одного удовольствія подвергаться опасности и подвергать страху меня, простака, согласившагося сѣсть въ его адскую тачку.

"Замѣтивъ, что я не говорю ни слова, онъ счелъ за нужное успокоить меня.

" — Моя манера объѣзжать страну удивляетъ васъ, сказалъ онъ: — знайте же, что я сюда пріѣхалъ съ намѣреніемъ основать одно заведеніе на томъ мѣстѣ, которое мнѣ покажется удобнѣе. Мнѣ надо пристроить капиталъ, — для меня или для другихъ, вамъ, конечно, все равно, — но вы можете своими указаніями помочь мнѣ достигнуть цѣли.

" — Очень-хорошо, отвѣчалъ я, совершенно-ободрясь, когда увидѣлъ, что онъ говоритъ разсудительно: — но чтобъ давать вамъ совѣты, я долженъ знать, во-первыхъ, какого рода заведеніе предполагаете вы основать.

" — Довольно будетъ, сказалъ онъ, уклоняясь отъ моего вопроса: — что вы мнѣ отвѣтите на все, о чемъ я васъ спрошу. Напримѣръ, какъ велика, въ maximum, сила этого маленькаго ручья воды, который мы переѣхали, начиная съ здѣшняго мѣста до втеченія его въ Крезу?

" — Она очень-неровна: вы сейчасъ видѣли ее въ minimum; но ея приращенія часты и ужасны; если хотите посмотрѣть главную мельницу, старинную собственность гаржилесской духовной общины, то увидите, какова стремительность потока, какіе безпрестанные ущербы терпитъ этотъ бѣдный старый заводъ, и какимъ безуміемъ было бы употреблять тутъ большія деньги.

" — Но большими деньгами, сударь, смиряютъ безпутныя силы природы! Гдѣ бѣдный деревенскій заводъ падаетъ, тамъ новый и могучій заводъ торжествуетъ!

" — Правда, возразилъ я: — во всякой рѣкѣ большая рыба съѣдаетъ мелкую.

"Онъ промолчалъ на мое замѣчаніе и продолжалъ ѣхать, разспрашивая меня. Я, услужливый по долгу и немножко зѣвака по природѣ, обводилъ его вездѣ. Мы заходили на многія мельницы; онъ толковалъ съ мельниками, разсматривалъ все со вниманіемъ, и воротился въ Гаржилесъ, гдѣ поговорилъ съ мэромъ и главными жителями мѣстечка, съ которыми просилъ меня тотчасъ его познакомить. Онъ принялъ обѣдъ, предложенный ему священникомъ, позволяя безъ церемоніи ухаживать за собою и давая разумѣть, что онъ въ силахъ оказать людямъ еще больше услугъ, нежели отъ нихъ получить можетъ. Онъ мало говорилъ, много слушалъ и освѣдомлялся обо всемъ, даже о вещахъ, по-видимому, самыхъ постороннихъ для дѣлъ: на-примѣръ, искренно ли набожны жители страны, или только суевѣрны; охотники ли горожане хорошо пожить, или любятъ беречь копейку; господствуетъ ли тутъ либеральное мнѣніе, или демократическое; и мало ли о чемъ! Когда настала ночь, онъ взялъ проводника и отправился ночевать въ Пенъ, и я увидѣлъ его уже три дня спустя. Онъ проѣзжалъ мимо Шатобрёна и заѣхалъ ко мнѣ, чтобъ поблагодарить мегія, говорилъ онъ, за обязательность, которую я ему оказалъ, но на самомъ дѣлѣ, кажется, для того, чтобъ еще поразспросить меня.

" — Я ворочусь черезъ мѣсяцъ, сказалъ онъ, прощаясь со мною: — и кажется, что рѣшусь на Гаржилесъ. Это центръ; мѣсто мнѣ нравится, и думаю, вашъ ручеекъ, который вы представляете такимъ бѣшенымъ, будетъ нетрудно унять. Овладѣть имъ обойдется дешевле, нежели Крёзою; сверхъ-того, родъ маленькой опасности, которую мы съ вами потерпѣли, переѣзжая черезъ него, и которую мы одолѣли, заставляетъ меня думать, что моя судьба быть побѣдителемъ именно въ этомъ мѣстѣ.

"Тутъ мы разстались. Этотъ человѣкъ былъ г. Кардонне.

«Спустя безъ-малаго три недѣли, онъ возвратился съ механикомъ-Англичаниномъ и нѣсколькими рабочими по той же части, и съ-тѣхъ-поръ не переставалъ таскать землю, желѣзо и камень въ Гаржилесъ. Ожесточенно преслѣдуя свое дѣло, онъ встаетъ до разсвѣта и ложится всѣхъ позже. Какая бы ни была погода, онъ, по колѣни въ грязи, не упускаетъ изъ вида ни одного движенія своихъ рабочихъ, знаетъ все, зачѣмъ что и какъ, самъ управляетъ постройкою большаго завода, жилаго дома съ садомъ и службами, фабричныхъ строеній, сараевъ, плотинъ, мостовъ и дорогъ, словомъ, богатѣйшаго заведенія. Въ отсутствіе его, дѣльцы вели за него переговоры о покупкѣ мѣста, а онъ какъ-будто ни во что не вмѣшивался. Онъ купилъ дорого — потому, сначала думали, что самъ ничего не смыслитъ въ дѣлахъ и пріѣхалъ сюда продуться. Еще больше надъ нимъ смѣялись, когда онъ надбавилъ поденную плату работникамъ; а когда, чтобъ склонить муниципальный совѣтъ позволить ему направлять по его желанію теченіе рѣки, онъ обязался сдѣлать дорогу, которая стоила ему огромныхъ денегъ, тогда сказали: „онъ сьумасшедшій; горячность его проектовъ разоритъ его“. Но, наконецъ, я считаю его не глупѣе всякаго другаго, и ручаюсь, что онъ успѣетъ хорошо устроить и домъ и капиталъ. Рѣка сильно поперечила ему прошлой осенью, но, къ-счастію, она была очень-спокойна нынѣшнюю весну, и онъ успѣетъ докончить свои работы прежде наступленія дождей, если у насъ не будетъ чрезвычайныхъ грозъ въ-теченіе лѣта. Онъ дѣлаетъ все въ большихъ размѣрахъ и тратитъ денегъ больше, нежели нужно, правда; но если у него страсть доканчивать скоро то, что онъ задумалъ, и если есть средства и добрая воля дорого платить за потъ бѣднаго рабочаго, гдѣ же зло? Мнѣ кажется, напротивъ, большое добро, и вмѣсто того, чтобъ называть этого человѣка сумасбродомъ, какъ дѣлаютъ одни, или хитрымъ спекулянтомъ, какъ дѣлаютъ другіе, надо его благодарить, что онъ доставилъ нашей сторонѣ благодѣянія промышленой дѣятельности. — И сказалъ: пусть противная сторона говоритъ въ свою очередь!»

IV.
Видѣніе.

Прежде, чѣмъ крестьянинъ, который продолжалъ прикусывать сыръ съ озабоченнымъ видомъ, собрался отвѣчать, молодой человѣкъ съ жаромъ сказалъ г-нъ Антуану, что благодаритъ за его разсказъ и за добросовѣстность толкованія, не признаваясь, что онъ въ дальней или близкой связи съ г-мъ Кардонне, онъ показалъ себя чувствительнымъ къ тому, какъ графъ Шатобрёнъ судилъ о характеръ этого человѣка, и прибавилъ:

— Да, графъ, мнѣ кажется, что, отъискивая хорошую сторону вещей, можно рѣже ошибаться, нежели поступая противоположнымъ образомъ. Отчаянный спекулянтъ былъ бы бережливъ въ подробностяхъ своего предпріятія, и тогда точно можно бы подозрѣвать его благонамѣренность. Но когда человѣкъ умный и дѣятельный щедро вознаграждаетъ трудъ…

— Позвольте, господа, прервалъ крестьянинъ: — вы люди честные и добрые, — охотно такъ думаю объ этомъ молодомъ человѣкѣ, а въ васъ, г-нъ Аитуанъ, я увѣренъ. Но, не погнѣвайтесь, скажу вамъ, что вы тутъ не видите дальше своего носа. Послушайте. Положимъ, у меня есть большой капиталъ, который я хочу пристроить, съ намѣреніемъ не только получать съ него совѣстливые и справедливые проценты, какъ это всѣмъ позволено, но и удвоить или утроить его въ нѣсколько лѣтъ. Я не буду такъ глупъ, чтобъ сказать о своемъ намѣреніи людямъ, которыхъ мнѣ прійдется разорить. Я начну ихъ приголубливать, показываться великодушнымъ; даже, чтобъ истребить въ нихъ всякую недовѣрчивость, прослыву, если нужно, расточительнымъ и безразсуднымъ. Послѣ того, они у меня въ рукахъ. Я пожертвовалъ, положимъ, сто тысячъ франковъ на эту прикормку. Сто тысячь франковъ — большая сумма для страны! а для меня, если у меня есть нѣсколько мильйоновъ, это только спрыски моего дѣла. Меня всѣ любятъ, хотя нѣкоторые смѣются надъ моей простотою; самое большое число меня жалѣетъ и уважаетъ. Никто не остерегается. Время быстро бѣжитъ, а мой мозгъ еще быстрѣе; я закинулъ вершу, вся рыба туда ползетъ: сперва мелкая, — она и проглочена незамѣтнымъ образомъ; потомъ крупная… до-тѣхъ-поръ, пока вся туда уйдетъ!

— Что же ты хочешь сказать своими метафорами? спросилъ г-нъ Антуанъ, пожимая плечами. — Если ты все будешь говорить фигурами, я засну. Ну, говори скорѣе, ужь поздно.

— То, что я говорю, очень-ясно, возразилъ крестьянинъ. — Какъ-скоро я подорвалъ всѣ маленькія промышлености, которыя со мной соперничали, я дѣлаюсь вельможею могущественнѣе, чѣмъ были наши предки до революціи, г-нъ Антуанъ! Я правлю поверхъ законовъ, и между-тѣмъ, какъ за малѣйшій проступокъ упрятываю бѣдняка, куда слѣдуетъ, позволяю себѣ самому все, что мнѣ угодно и надобно. Я беру имущество каждаго (женъ и дочерей въ придачу, если я до этого охотникъ); я господинъ дѣлъ и продовольствія цѣлаго департамента. Помощію моего таланта я сбилъ немножко цѣну товаровъ; но когда все въ моихъ рукахъ, я возвышаю цѣну по своему произволу, и какъ-скоро могу сдѣлать безъ опасности, скупаю все и произвожу голодъ. Дальше: мало того, чтобъ убить соперничество — я скоро становлюсь господиномъ денегъ, которыя ключъ ко всему. Я подъ рукою содержу банкъ въ маломъ и въ большомъ видѣ; оказываю столько услугъ, что дѣлаюсь всеобщимъ кредиторомъ, и всѣ въ моей власти. Тогда замѣчаютъ, что уже не любятъ меня, но видятъ, что меня надо бояться, и самые сильные обходятся со мной осторожно, между-тѣмъ, какъ слабые дрожатъ и вздыхаютъ вокругъ меня. Однакожь, какъ я человѣкъ умный и опытный, то и играю роль великодушнаго отъ времени до времени. Я спасаю нѣсколько семействъ, способствую основанію какого-нибудь человѣколюбиваго заведенія. Это моя манера смазывать колесо моей Фортуны, которое только быстрѣе катится, потому-что за это меня опять начинаютъ любить. Я слыву уже не добрымъ и простымъ, а справедливымъ и великодушнымъ. Отъ префекта департамента до сельскаго священника, и отъ священника до нищаго, все у меня въ горсти, — но вся страна терпитъ, а никто не видитъ причины, ни одно и состояніе не возникнетъ, кромѣ моего, и всякая сходная цѣна будетъ понижена, потому-что я изсушу всѣ источники довольства, буду поднимать цѣну на необходимые товары и убавлять на излишніе, въ противность тому, что бы должно быть. Купцу будетъ худо и потребителю также. А мнѣ, мнѣ будетъ хорошо, отъ-того, что по богатству своему я буду единственнымъ прибѣжищемъ для тѣхъ и другихъ. И наконецъ скажутъ: «Что жъ это значитъ? маленькіе продавцы безъ товара, а мелкіе покупатели безъ денегъ. Передъ глазами у насъ больше прежняго хорошихъ домовъ и красивыхъ нарядовъ, и все это, говорятъ, стоитъ дешево; а карманы у насъ пусты. Насъ заразили страстью казаться, и долги насъ съѣдаютъ. Однакожь, не мосьё Кардонне этому виною, потому-что онъ дѣлаетъ добро; безъ него всѣ бы мы пропали. Давайте скорѣе служить мосьё Кардонне: пусть онъ будетъ мэромъ, префектомъ, депутатомъ, если можно, и наша страна спасена!» Вотъ, господа, какъ я ѣздилъ бы на чужихъ спинахъ, еслибъ я былъ мосьё Кардонне, и какъ, я увѣренъ, мосьё Кардонне думаетъ ѣздить. Теперь говорите, что я напрасно гляжу на него дурными глазами, что я вѣщунъ несчастія, и что ничего не сбудется изъ моихъ предсказаніи. Дай Богъ, чтобъ вы говорили правду! Но я чую несчастье издалека, и утѣшаюсь одной надеждой, что рѣка будетъ догадливѣе людей, не дастъ себя взнуздать механическими хитростями, которыя вдѣваютъ ей въ зубы, и что скоро она дастъ заводамъ мосье Кардонне такого толчка, что отвадитъ его шутить съ нею и принудитъ его перевести свои капиталы съ ихъ послѣдствіями куда-нибудь въ другое мѣсто. — Вотъ, и я также сказалъ. Если сужденіе мое ошибочно, да проститъ меня Господь, который меня слышалъ!

Крестьянинъ говорилъ съ большимъ одушевленіемъ. Огонь прозорливости сверкалъ изъ его ясныхъ глазъ, и усмѣшка грустнаго негодованія бродила на неподвижныхъ губахъ его. Путешественникъ вглядывался въ это выразительное лицо, осѣненное густой бородой съ просѣдью, изможденное усталостью, вліяніемъ горнаго воздуха, можетъ-быть также горемъ, и не смотря на страданіе, которое терпѣлъ отъ его рѣчей, невольно находилъ его красавцемъ и любовался его легкостью рѣзко выражать мысли природнымъ краснорѣчіемъ, запечатленнымъ прямотою и любовью къ правдѣ; ибо если слова его, которыя мы передали во всей ихъ необдѣланности, были просты и иногда грубоваты, то жестъ былъ полонъ энергіи и выраженіе голоса требовало вниманія. Глубокая печаль овладѣла слушателями, когда онъ безприкрасно и безпощадно чертилъ портретъ ненасытнаго и безчувственнаго богача. Вино ни мало на него не подѣйствовало, и онъ всякій разъ, какъ взглядывалъ на молодаго человѣка, проникалъ, казалось, въ его грудь и производилъ ему строгій допросъ. Господинъ Антуанъ, нѣсколько отяжелѣвшій отъ питья, не пропустилъ однако ни слова изъ его рѣчи, и, по обыкновенію подчиняясь преобладанію этой души, превосходившей его душу въ твердости, испускалъ по-временамъ тяжкіе вздохи.

— Да проститъ тебѣ Господь въ-самомъ-дѣлѣ, если ты ошибаешься, другъ! сказалъ онъ, приподнявъ свой стаканъ, какъ приношеніе Божеству: — а если ты судишь справедливо, да отвратитъ Провидѣніе такую напасть отъ головы бѣдныхъ и слабыхъ!

— Выслушайте меня, г. Шатобрёнъ, и вы также, мой другъ, воскликнулъ молодой человѣкъ, схвативъ обоими руками руки собесѣдниковъ. — Богъ, который слышитъ всѣ слова людей и читаетъ во внутренности ихъ сердецъ, знаетъ, что этихъ несчастій нечего бояться, и что ваши опасенія пустыя мечты. Я знаю человѣка, о которомъ вы говорите, коротко знаю; и хотя видъ его холоденъ, характеръ упоренъ, умъ дѣятеленъ и крѣпокъ, ручаюсь вамъ за честность его намѣреній и за благородное употребленіе, какое онъ съумѣетъ сдѣлать изъ своего богатства. Есть нѣчто страшное въ твердости его воли, я согласенъ, и не удивляюсь, что его непреклонный видъ смутилъ васъ, какъ-будго какое-нибудь сверхъестественное существо появилось среди вашихъ мирныхъ деревень; но эта сила души основана на религіозныхъ и нравственныхъ правилахъ, которыя дѣлаютъ его если не самымъ кроткимъ и привѣтливымъ изъ людей, по-крайней-мѣрѣ строго-справедливымъ и прямо-царски великодушнымъ.

— Ну, тѣмъ лучше! отвѣчалъ помѣщикъ, чокая свой стаканъ объ стаканъ крестьянина. — Пью за его здоровье, и очень радъ имѣть поводъ уважать человѣка, когда готовъ былъ его проклинать. Полно, не упрямься, повѣрь этому доброму молодому человѣку, который говоритъ какъ книга и дѣло смыслитъ больше насъ съ тобою. Коли онъ тебѣ говоритъ, что знаетъ Кардонне, что коротко знаетъ, чего жь тебѣ лучше? Онъ намъ за него ручается: значитъ, мы можемъ быть спокойны. За тѣмъ, друзья мои, пойдемте спать, прибавилъ помѣщикъ, съ радостію принимая за человѣка, котораго мало зналъ, ручательство другаго человѣка, котораго не зналъ вовсе, даже по имени: — одиннадцать часовъ бьетъ, а это поздняя пора.

— Я прощусь съ вами, сказалъ путешественникъ: — и уѣду, прося позволить мнѣ вскорѣ пріѣхать благодарить васъ за одолженіе.

— Сегодня вы не уѣдете, вскричалъ господинъ Антуанъ: — невозможно: дождь проливной, дороги пропали, и подъ ногами зги не видно. Если жь вы будете упрямиться ѣхать, не хочу васъ и знать больше.

Онъ такъ настаивалъ и буря такъ разъярилась, въ-самомъ-дѣлѣ, что молодой человѣкъ принужденъ былъ согласиться на приглашеніе.

Сильвенъ Шарассонъ, такъ звали шатобрёнскаго пажа, принесъ фонарь, и господинъ Антуанъ, взявъ за руку путешественника, повелъ его сквозь развалины своего замка отъискивать комнаты.

Квадратный павильйонъ во всѣхъ этажахъ былъ занятъ фамиліей Шатобрёнъ; но, кромѣ этого маленькаго жилаго корпуса, уцѣлѣвшаго и вновь поправленнаго, была, по другую сторону двора, огромная башня, самая старинная, самая высокая, самая толстая, самая неразрушимая изъ всѣхъ частей замка, ибо надставныя залы, въ ней находившіяся, складены были каменными сводами еще прочнѣе квадратнаго павильйона. Компанія барышниковъ, нѣсколько лѣтъ предъ тѣмъ купившая-было замокъ на сломку и ободравшая въ немъ все дерево и желѣзо до малѣйшей дверной петли, не имѣла надобности разламывать покои первыхъ этажей, и господинъ Антуанъ велѣлъ одинъ изъ нихъ вычистить и запереть для рѣдкихъ случаевъ, когда онъ могъ оказывать гостепріимство. Для добраго человѣка было большою роскошью поставить двери и окна, постель и нѣсколько стульевъ въ этомъ покоѣ, который не былъ необходимъ для его семейства. Онъ весело сдѣлалъ это усиліе, сказавъ Жаниллѣ: «Мало того, чтобъ самимъ было просторно, надо подумать и о томъ, какъ бы прилично помѣстить у себя ближняго». Однакожъ, когда молодой человѣкъ вошелъ въ эту ужасную феодальную башню и почувствовалъ себя словно въ тюрьмѣ, сердце его сжалось… такъ-что онъ охотно послѣдовалъ бы за крестьяниномъ, который по вкусу и по привычкѣ отправился спать на свѣжей соломѣ съ Сильвеномъ Шарассономъ. Но господинъ Антуанъ былъ такъ гордъ и такъ доволенъ своей возможностью отвести дружескую комнату, не смотря на свою бѣдность, что молодой гость почелъ за долгъ принять ночлегомъ одну изъ мрачныхъ темницъ среднихъ вѣковъ.

Однакожь, въ просторномъ каминѣ пылалъ добрый огонь, и нельзя было пренебречь постелью, состоявшей изъ толстаго тканьеваго куска поверхъ огромнаго тюфяка изъ овсяной мякины. Все было бѣдно и опрятно. Молодой человѣкъ скоро проспалъ грустныя мысли, которыя находятъ на всякаго путешественника, нашедшаго себѣ пріютъ въ подобномъ мѣстѣ, и не смотря на раскаты грома, на крикъ ночныхъ птицъ, на шумъ вѣтра и дождя, стучавшихъ къ нему въ окна, не смотря на крысъ, ведшихъ отчаянные приступы къ деревянной его двери, онъ вскорѣ заснулъ крѣпкимъ сномъ.

Во время сна, онъ былъ тревожимъ странными грезами, и даже чувствовалъ родъ кошмара передъ разсвѣтомъ, какъ-будто нельзя было провести ночь въ мѣстѣ, оскверненномъ тайными злодѣйствами феодализма, не дѣлаясь жертвою мучительныхъ видѣній. Ему казалось, будто видитъ входящаго къ нему господина Кардонне, и когда усиливался соскочить съ постели, чтобъ кинуться на встрѣчу, призракъ дѣлалъ ему повелительный знакъ не трогаться съ мѣста, и приблизятъ къ нему, съ безстрастнымъ видомъ взлѣзалъ ему на грудь, не отвѣчалъ ни слова на его жалобы и не обнаруживалъ ни однимъ выраженіемъ своего каменнаго лица, чтобъ сострадалъ агоніи, которою томилъ его.

Изнемогая подъ этой страшной тяжестью, спящій напрасно бился въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ, показавшихся ему вѣкомъ, и чувствовалъ хрипѣніе агоніи, когда, наконецъ, успѣлъ проснуться. Но хотя день начиналъ свѣтать и онъ ясно видѣлъ внутренность башни, однакожь впечатлѣніе грезы было такъ на него продолжительно, что ему все еще казалось, будто видитъ передъ собою непреклонную фигуру и чувствуетъ бремя тѣла тяжелаго, какъ мѣдная гора на своей изнемогшей и разбитой груди. Онъ всталъ и нѣсколько разъ прошелся по комнатъ, снова легъ въ постель, ибо, не смотря на свое намѣреніе уѣхать рано, чувствовалъ неодолимое изнеможеніе. Но едва глаза его снова сомкнулись, какъ призракъ опять явился душить его и душилъ до-тѣхъ-поръ, пока юноша, чувствуя себя готовымъ испустить духъ, не вскричалъ прерывистымъ голосомъ: «Батюшка! батюшка! что я вамъ сдѣлалъ? за что вы рѣшились быть убійцею своего сына?»

Звукъ собственнаго голоса разбудилъ его, и, видя себя снова преслѣдуемымъ отъ призрака, онъ бросился отворить окно. Когда свѣжій воздухъ проникъ въ низкую комнату, которой атмосфера заключала въ себѣ нѣчто летаргическое, навожденіе разсѣялось, и онъ наскоро одѣлся, чтобъ бѣжать отъ мѣста, гдѣ былъ игрушкою такой мучительной фантазіи. Но, не смотря на всѣ усилія развлечься, онъ оставался подъ тяжестью какой-то болѣзненной тоски, и дружеская комната Шатобрёна показалась ему болѣе, нежели вчера похожею на могилу. Сѣрый и пасмурный день позволилъ наконецъ ему увидѣть изъ окошка весь замокъ.

То была буквально одна груда развалинъ, еще величавыхъ останковъ вельможескаго жилища, построеннаго въ разныя времена. Надворный лугъ, заросшій густою травою, гдѣ малое движеніе семейства, ограниченнаго самымъ необходимымъ, протоптало только двѣ или три дорожки для обхода изъ большой башни въ малую и отъ колодца къ главнымъ воротамъ — этотъ лугъ ограничивался, прямо насупротивъ его, обвалившимися стѣнами, гдѣ виднѣлись фундаменты и мѣста нѣсколькихъ строеній, между-прочимъ прекрасной капеллы, которой фронтонъ, съ нарядной розасою, увитой плющомъ, былъ еще цѣлъ. Внутри двора, котораго большой колодецъ образовывалъ центръ, возвышался полуразрушенный оставь бывшаго нѣкогда главнаго корпуса, настоящаго жилища градовъ Шатобрёновъ со времени Франциска I до революціи. Это зданіе, нѣкогда пышное, теперь было скелетомъ безъ формы, продырявленнымъ со всѣхъ сторонъ, странной грудою, которая отъ обрушенія внутреннихъ стѣнъ казалась непомѣрной вышины. Башни, служившія клѣтками изящнымъ спиралямъ лѣстницъ, большія залы, расписанныя фресками, превосходные наличники каминовъ, изсѣченные изъ камня, — ничто не было пощажено молоткомъ разрушителей, и нѣкоторые слѣды этой пышности, которыхъ не могли достать, чтобъ разрушить, нѣсколько остатковъ богато-украшенныхъ фризовъ, нѣсколько листовыхъ гирляндъ, сдѣланныхъ рѣзцомъ искусныхъ художниковъ эпохи возрожденія, наконецъ щиты съ гербомъ Франціи, пересѣченнымъ жезломъ побочности, — все это, вырѣзанное на прекрасномъ бѣломъ камнѣ, котораго время не могло еще закоптить, представляло печальное зрѣлище художественнаго произведенія, безжалостно принесеннаго въ жертву грубому закону нечаянной необходимости.

Когда молодой Кардонне перенесъ взоры на тѣсный павильйонъ, обитаемый теперь послѣднею отраслью знатной и богатой фамиліи, имъ овладѣло состраданіе при мысли, что тамъ находилась молоденькая дивушка, которой прадѣдъ имѣлъ пажей, васалловъ, охотниковъ, парадныхъ лошадей, тогда-какъ теперь эта наслѣдница страшной съ виду развалины ходила, можетъ-быть, какъ царевна Навсикая, сама мыть бѣлье на прудъ.

Въ самую минуту такаго размышленія, онъ увидѣлъ, что въ послѣднемъ этажѣ квадратной башни маленькое круглое окно тихо отворилось, и женская головка на прекраснѣйшей шейкѣ, какую только можно вообразить, выставилась оттуда какъ-будто говоря съ кѣмъ-то на дворѣ. Эмиль Кардонне, хотя и принадлежалъ къ поколѣнію близорукихъ, владѣлъ отличнымъ зрѣніемъ, и разстояніе было не такъ велико, чтобъ онъ не могъ разглядѣть черты этой граціозной русой головки, которой волосы вѣтеръ взвѣвалъ немного въ безпорядкѣ. Она показалась ему тѣмъ, чѣмъ въ-самомъ-дѣлѣ была, головкой Амура, украшенной всей свѣжестью юности, кроткой и вмѣстѣ благородной. Звукъ голоса, до него долетѣвшій, исполненъ былъ обаянія и произношеніе отличалось замѣчательной изящностью.

— Жанъ, говорила она: — вѣрно всю ночь шелъ дождикъ? Сколько воды на дворѣ! Мнѣ изъ окна всѣ луга кажутся прудами.

— Наводненіе, мое дитятко, отвѣчалъ снизу крестьянинъ, который казался короткимъ другомъ дома: — настоящая водяная тромба! Не знаю, здѣсь ли пролилась главная туча, но никогда не видалъ я колодезя такимъ полнымъ.

— Дороги, должно быть, испорчены, Жанъ: — вы хорошо дѣлаете, что остаетесь у насъ. Батюшка проснулся?

— Нѣтъ еще, моя Жильберточка, но мама Жанилла ужь встала.

— Попросите ее взойдти ко мнѣ, Жанъ! — Мнѣ надо у нея кое-что спросить.

— Сейчасъ.

Окно затворилось, а дѣвушка не примѣтила, что окно путешественника было открыто и что онъ у окна разсматривалъ ее.

Черезъ минуту, онъ былъ на дворѣ, гдѣ дождемъ, въ-самомъ-дѣлѣ, промыло ручейки на мѣстѣ дорожекъ, и въ конюшнѣ нашелъ онъ Сильвена Шарассона. Пажъ, чистя лошадь его и лошадь господина Антуана, самъ разсыпался въ толкахъ о слѣдствіяхъ такой ненастной ночи съ крестьяниномъ, котораго Эмиль зналъ наконецъ половину имени. Наканунѣ, этотъ человѣкъ причинялъ ему какое-то неопредѣлимое безпокойство, какъ-будто онъ носилъ въ себѣ что-то таинственное и роковое. Онъ замѣтилъ, что господинъ Антуанъ ни разу не назвалъ его по имени, и что, когда Жанилла нѣсколько разъ намѣревалась это сдѣлать, онъ взглядомъ напоминалъ ей, чтобъ она остереглась. Его называли другъ, товарищъ, старикъ, ты, и по-видимому имя его было секретомъ, который опасались нарушить. Кто же былъ этотъ человѣкъ, который имѣлъ наружность и языкъ крестьянина, и который, однако, простиралъ такъ далеко свои мрачныя предугадыванія и такъ глубоко свою страшную критику?

Эмиль попытался завести съ нимъ разговоръ, но напрасно: онъ принялъ манеры еще скрытнѣе вчерашняго, и на вопросъ объ опустошеніяхъ бури отвѣчалъ только:

— Совѣтую вамъ не терять времени и отправляться въ Гаржилесъ, если хотите еще найдти мосты черезъ воду, потому-что не пройдетъ двухъ часовъ, какъ тамъ будетъ дриба всѣмъ чертямъ не въ мочь.

— Что вы хотите сказать? я не понимаю этого слова.

— Вы не знаете, что значитъ дриба? Вотъ, вы ее ныньче увидите и никогда не позабудете. Прощайте, сударь; поѣзжайте скорѣе, потому-что того-гляди будетъ несчастіе у вашего друга Кардонне.

И онъ удалился, не прибавивъ ни слова больше.

Объятый безотчетнымъ испугомъ, Эмиль поспѣшилъ самъ осѣдлать лошадь и, кинувъ серебряную монету Шарассону, сказалъ ему:

— Мальчикъ, скажи твоему господину, что я ѣду не простясь съ нимъ, но что скоро опять пріѣду поблагодарить его за всѣ одолженія.

Онъ проѣзжалъ ворота, когда Жанилла прибѣжала и загородила ему дорогу. Она-дескать сейчасъ разбудить господина Антуана; — барышня ужь одѣвается; завтракъ въ одну минуту поспѣетъ; дороги слишкомъ-мокры; дождь опять сбирается. Молодой человѣкъ, разсыпаясь въ благодарностяхъ, уклонился отъ ея услужливости, и также сдѣлалъ ей подарокъ, который она повидимому приняла съ большимъ удовольствіемъ. Но не успѣлъ еще онъ съѣхать съ горы, какъ услышалъ за собою топотъ лошади, которой широкія и крѣпкія копыта отбрякивали по мостовой рысью. Оказалось, что это былъ Сильвенъ Шарассонъ, который, сидя безъ сѣдла на кобылѣ господина Ангуана и не употребляя другой узды, кромѣ веревочнаго недоуздка, вдѣтаго въ зубы лошади, на-скоро догналъ его.

— Я васъ буду провожать, сударь, крикнулъ онъ ему, проѣзжая мимо: — мамзель Жанилла говоритъ, что вы погибнете, не знаючи дорогъ, и это истинная правда.

— Очень-радъ, но поѣзжай ближайшей дорогой, отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— Будьте спокойны, возразилъ деревенскій пажъ.

И, помахивая саботами, онъ разогналъ въ большую рысь сѣдлистую лощадь, которой толстое брюхо, откормленное сѣномъ безъ малѣйшей примѣси овса, противорѣчило тощимъ бокамъ ея и тонкой шеѣ.

V.
Дриба.

Благодаря крутымъ скатамъ, надъ которыми господствовалъ Шатобрёнъ, молодой человѣкъ съ своимъ новымъ проводникомъ могъ скоро выбраться на равнину, не бывъ задержанъ ни однимъ значительнымъ потокомъ. Но, проѣзжая весьма-скоро мимо одной лужи, полной до краевъ, мальчикъ съ удивленіемъ оглянулся въ сторону и сказалъ:

— Фон-Марго полнёхонька! Это значитъ большая вода въ низовьѣ. Тяжеленько будетъ намъ черезъ рѣку. Поѣдемте скорѣе, сударь!

И онъ пустилъ въ галопъ лошадь, которая, не смотря на свою нестатность и широкія плоскія ноги съ бахрамою длинной шерсти, волочившейся по землѣ, скакала по неровности почвѣ съ замѣчательной ловкостью и твердостью.

Широкія равнины этой страны образуютъ большія площади, пересѣкаемыя оврагами, которые своими обрывистыми и глубокими скатами производятъ настоящія горы, гдѣ надо то спускаться, то подыматься. Черезъ часъ ѣзды, путешественники наши очутились противъ долины Гаржилессы, и очаровательное мѣстоположеніе раскинулось передъ ними. Селеніе Гаржилесъ, построенное сахарной голобою на утесистой возвышенности и вѣнчаемое своей хорошенькой церковью и стариннымъ монастыремъ, казалось, возникало со дна стремнинъ, и въ глубинѣ самой большой изъ этихъ пропастей, мальчикъ, указывая Эмилю обширныя строенія совершенно-новыя и очень-красивыя, сказалъ:

— Смотрите, сударь, вотъ строенія господина Кардонне.

Эмиль, учившійся правамъ въ Поатьё и проводившій время вакансій въ Парижѣ, въ первый разъ пріѣзжалъ въ страну, гдѣ отецъ его около года хлопоталъ надъ основаніемъ весьма-значительнаго завѣденія. Видъ этого мѣста показался ему прекраснымъ, и онъ обрадовался, что родители его нашли мѣстоположеніе, гдѣ промышленость могла идти своимъ чередомъ, не стирая красокъ поэзіи.

Надобно бы еще немного пройдти по площадкѣ прежде, чѣмъ достигнуть ея ската и обнять однимъ взглядомъ всѣ подробности пейзажа. По мѣрѣ того, какъ Эмиль подвигался впередъ, онъ открывалъ новыя красоты, и монастырь-замокъ Гаржилесъ, гордо возвышаясь на скалѣ надъ заводомъ Кардонне, казался декораціей, поставленной нарочно для увѣнчанія картины. Бока оврага, по которому быстро бѣжала рѣчка, были покрыты сильной растительностью, и молодой человѣкъ, невольно позволявшій вниманію своему увлекаться видомъ своею новаго наслѣдія, съ удовольствіемъ замѣтилъ, что середи просѣки, необходимой для поселенія въ такой тѣнистой сторонѣ, пощадили однако великолѣпныя старыя деревья, которыя составляли лучшее украшеніе дома.

Домъ этотъ, выстроенный нѣсколько позади завода, былъ помѣстителенъ, красивъ, простъ въ своемъ богатствѣ, и занавѣсы у большей части окошекъ его показывали, что онъ уже занятъ. Вокругъ его былъ прекрасный садъ, возвышавшійся террасою вдоль потока, и издалека виднѣлись яркіе цвѣта развернувшихся растеній, которыя словно волшебствомъ заняли мѣсто ивяныхъ пней и мутныхъ лужъ, испещрявшихъ прежде берегъ. Сердце молодаго человѣка сильно забилось, когда онъ увидѣлъ женщину, сошедшую съ балкона новаго замка и медленно прохаживавшуюся посреди своихъ любимыхъ цвѣтовъ, потому-что то была мать его. Онъ поднялъ руки и сталъ махать фуражкою, чтобъ привлечь ея вниманіе, но безъ успѣха. Мадамъ Кардонне углубилась въ осмотръ своихъ садовыхъ работъ; она не ожидала сына раньше вечера.

На болѣе-открытой плоскости увидѣлъ Эмиль ученыя и сложныя постройки завода, и, среди грудъ всякаго рода матеріаловъ, человѣкъ пятьдесятъ рабочихъ, копошившихся за дѣломъ. Одни тесали камень, другіе готовили известку, третьи ровняли бревна, четвертые накладывали телеги, тащимыя огромными лошадьми. Такъ-какъ необходимо слѣдовало спускаться шагомъ по крутой дорогѣ, то маленькій Шарассонъ могъ завести рѣчь:

— Экой дрянной спускъ, не правда ли, сударь? Держите хорошенько лошадь! Каково было бы господину Кардонне ѣздить брать людей отъ насъ на свое изобрѣтеніе (свой заводъ). Глядите, какія славныя дороги надѣлалъ онъ по ту сторону! какіе мосты! всѣ каменные, каково? До него, бывало, мочили ноги лѣтомъ, чтобъ переходить, а зимою вовсе не ходили. Вотъ человѣкъ такой, что намъ надо цаловать землю тамъ, гдѣ онъ пройдетъ.

— А! ты не таковъ, какъ твой пріятель Жанъ, который говоритъ про него столько худаго?

— О! Жань, Жанъ! не надо много смотрѣть на то, что онъ толкуетъ. Это человѣкъ, у котораго есть скука, и который все видитъ въ худомъ съ нѣкоторыхъ поръ, хоть онъ не злой человѣкъ, — о! совсѣмъ не злой. Но вѣдь онъ одинъ во всей здѣшней сторонѣ такъ говорить; а всѣ ужасно любятъ господина Кардонне. Этотъ не скряга. Говоритъ немножко-жестко, немножко надрываетъ рабочихъ, но ужь за то какъ платитъ, надо посмотрѣть! Да хоть бы замучиться на работѣ, если плата хорошая, надо быть довольнымъ; правда ли, сударь?

Молодой человѣкъ подавилъ вздохъ. Онъ не раздѣлялъ вполнѣ системы экономическихъ вознагражденій г-на Сильвена Шарассона, и сколько мы желалъ оправдать отца, не понималъ путемъ, чтобъ жалованье могло замѣнить потерю здоровья и жизни.

— Удивительное дѣло, что онъ ныньче не погоняетъ рабочихъ, прибавилъ наивно и безъ умысла шатобрёнскій пажъ: — онъ не привыкъ давать имъ отдыхъ. Куда-тебѣ! этотъ человѣкъ умѣетъ подвигать дѣло! Не то, что наша мама Жанилла, которая поминутно кричитъ и не оставляетъ ничего дѣлать другимъ. Онъ не шевельнется съ мѣста, а словно глазами дѣлаетъ работу. Когда рабочій заболтаетъ, или покинетъ кирку, чтобъ закурить трубку, или просто вздремнетъ послѣ полудня, въ самую жару: «Хорошо», говоритъ онъ ему безъ сердца: «ты здѣсь не за тѣмъ, чтобъ курить или спать; ступай домой, тамъ тебѣ покойнѣе». И кончено. Онъ не беретъ его недѣлю, при второй винѣ не беретъ мѣсяцъ; а при третьей — прощай навсегда…

Эмиль опять вздохнулъ; онъ узнавалъ въ этихъ разсказахъ неумолимую аккуратность отца и не иначе понималъ возможность такихъ мѣръ, какъ переносясь къ предполагаемой цѣли его усилій.

— А! вотъ онъ! воскликнулъ мальчикъ, указывая пальцемъ на господина Кардонне, котораго высокая фигура и темное платье рисовались на другомъ берегу. — Онъ глядитъ на воду; видно, боится дрибы, хоть и привыкъ говорить, что это пустяки.

— Такъ дриба значитъ прибыль воды? спросилъ Эмиль, начинавшій угадывать значеніе слова.

— Да, сударь, то же, что тромпа (тромба), которая бываетъ въ большія бури. Но буря прошла, дрибы не было, и, кажется, Жану не удалось его предсказаніе. Впрочемъ, посмотрите, сударь, какая низкая вода! почти сухое дно со вчерашняго дня, а это худой знакъ. Поѣдемте скорѣе, оно того-гляди можетъ случиться.

Они прибавили шагу и легко переѣхали въ бродъ первый рукавъ потока. Но отъ усилія выйдти на нѣсколько-крутой берегъ островка, лошадь Эмиля оборвала подпруги, и ему пришлось слѣзть долой, чтобъ какъ-нибудь укрѣпить сѣдло. Это было нелегко, и отъ нетерпѣнія скорѣе пріѣхать къ родителямъ, Эмиль управился съ дѣломъ дурно; завязанный имъ узелъ развязался, когда онъ ставилъ ногу въ стремя, и Шарассонъ долженъ былъ отрѣзать конецъ веревки, служившей ему уздою, чтобъ довершить поправку. Все это заняло нѣсколько времени, въ-теченіе котораго вниманіе ихъ было совершенно отвлечено отъ бѣды, какой опасался Сильвенъ. Островокъ покрытъ былъ ивнякомъ, непозволявшимъ видѣть ничего кругомъ въ десяти шагахъ.

Вдругъ раздался ревъ, подобный долгому раскату грома, несшемуся на нихъ съ чрезвычайною быстротою. Эмиль, не понимая причины этого шума, поглядѣлъ на небо, которое надъ ними было ясно; но мальчикъ поблѣднѣлъ, какъ смерть.

— Дриба, вскричалъ онъ: — дриба: надо спасаться, сударь!

Они проскакали островъ въ галопъ; но еще не выѣхали изъ ивняка, какъ волны пожелтѣвшей, пѣнистой воды хлынули имъ на-встрѣчу, и лошадямъ ихъ было уже по-грудь, когда они очутились передъ самымъ вздувшимся потокомъ, который бѣшено разливался по окрестнымъ полямъ.

Эмиль хотѣлъ попробовать переѣхать; но проводникъ ухватилъ его за руку.

— Нѣтъ, сударь, нѣтъ! вскричалъ онъ: — ужь поздно. Видите, какая сила потока, и какія бревна онъ тащитъ! Ни человѣку, ни скотинѣ не совладѣть съ нимъ. Бросимте лошадей, сударь, бросимте! можетъ-быть, онѣ съумѣютъ выбраться; но людямъ это слишкомъ-опасно. Во-на! мостикъ-то ужь снесло! дѣлайте по-моему, сударь, дѣлайте по-моему, либо вы пропали.

И Шарассонъ, которому вода уже доставала до плечь, началъ проворно карабкаться на дерево. Эмиль, видя по ярости потока, прибывавшаго каждую секунду на футъ, что отважность становится безумствомъ, и помышляя о матери, рѣшился послѣдовать примѣру маленькаго крестьянина.

— Не на это, сударь, не на это! закричалъ мальчикъ, увидѣвъ, что онъ влѣзаетъ на осину. Это слишкомъ-слабо; его унесетъ, какъ соломинку. Ступайте ко мнѣ; ради Бога, на мое дерево!

Признавъ справедливость совѣтовъ Сильвена, который, несмотря на испугъ, не терялъ ни присутствія духа, ни доброй воли спасти ближняго, Эмиль бросился къ старому дубу, за который мальчикъ уцѣпился обѣими руками, и вскорѣ успѣлъ помѣститься близь него на толстомъ суку, въ нѣсколькихъ футахъ надъ водою. Но скоро имъ пришлось уступить этотъ постъ раздраженной стихіи, которая подымалась все выше. Перелѣзая такимъ образомъ съ сучка на сучокъ, они успѣли спастись отъ нея.

Когда наводненіе достигло крайней степени, Эмиль сидѣлъ такъ высоко на деревѣ, служившемъ ему убѣжищемъ, что могъ видѣть все происходившее въ долинѣ. Онъ по возможности прятался въ листьяхъ, чтобъ изъ дома не узнали его, и унималъ Шарассона, хотѣвшаго звать на помощь, потому-что боялся привести родителей, особенно мать, въ смертельное безпокойство, еслибъ они провѣдали о теперешнемъ его положеніи. Онъ видѣлъ, какъ отецъ его, все слѣдя за дѣйствіями дрибы, медленно удалялся по-мѣрѣ-того, какъ вода заливала садъ и потопляла весь заводъ. Казалось, онъ съ досадою уступалъ мѣсто этой бѣдѣ, которую презиралъ и еще притворялся презирающимъ. Наконецъ, онъ уже показывался въ окнахъ дома вмѣстѣ съ г-жею Кардонне, между-тѣмъ, какъ разсѣянные рабочіе убѣгали на гору, покинувъ свои куртки и инструменты внизу. Нѣкоторые, застигнутые потокомъ въ нижнихъ этажахъ завода, взобрались на крыши; и если самые сметливые внутренно радовались, что выиграютъ отъ несчастія продолженіе своихъ выгодныхъ работъ, за то большая часть предавалась натуральному чувству унынія, видя плоды трудовъ своихъ погибшими или попорченными.

Камни, стѣны недавно-оштукатуренныя, бревна только-отесанныя, — все, что не представляло твердой преграды, плыло въ безпорядкѣ среди кучь пѣны; мосты, едва-отдѣланные, обрушивались, срываясь съ неокрѣпшихъ еще шоссе, которыя не могли ихъ удерживать; садъ былъ до половины потопленъ, и рамы оранжереи, цвѣточные ящики и садовничьи тележки, быстро всплывая, уносились сквозь деревья.

Вдругъ раздались громкіе крики на заводѣ. Огромный плотъ строевыхъ деревъ сильно ударился о подводныя части главной машины, и зданіе, жестоко потрясенное, казалось, готово было рухнуть. На крышѣ стояла по-крайней-мѣрѣ дюжина человѣкъ, дѣтей и женщинъ. Всѣ кричали и плакали. Эмиля обдало холоднымъ потомъ. Равнодушный къ опасности, которой самъ подвергался, еслибъ дубъ вырвало съ корнемъ, онъ ужаснулся участи этихъ семействъ, находившихся на волосъ отъ погибели. Онъ хотьлъ-было кинуться въ воду и поспѣшить имъ на помощь, но услышалъ твердый голосъ отца, который кричалъ имъ съ балкона въ рупоръ:

— Не трогайтесь съ мѣста! паромъ сейчасъ готовъ; вамъ нѣтъ опасности.

Таково было нравственное вліяніе хозяина, что никто не шевельнулся, и самъ Эмиль инстинктивно ему повиновался.

По другую сторону острова, было совсѣмъ иное зрѣлище отчаянія. Поселяне бѣжали за своею скотиною, женщины за своими дѣтьми. Пронзительные крики обратили въ-особенносги участіе Эмиля на одинъ пунктъ, закрытый отъ него деревьями; но скоро онъ увидѣлъ на противоположномъ берегу здороваго мужчину, спасавшаго ребенка вплавь. Теченіе съ этой стороны было не такъ сильно, какъ передъ заводомъ, однакожь пловецъ боролся съ неимовѣрнымъ трудомъ, и нѣсколько разъ волна покрывала его совершенно.

— Я пойду ему на помощь! воскликнулъ Эмиль, тронутый до слезъ и готовый опять кинуться съ дерева.

— Ни, ни, сударь! закричалъ Шарассонъ, удерживая его. — Видите, онъ выходитъ изъ рѣки, онъ спасенъ, ужь не плыветъ, а идетъ по тинѣ… Бѣдняжка! досталось ему хлопотъ! За то ребенокъ живъ, плачетъ, кричитъ, какъ маленькій оборотень. Бѣдненькій! полно, не плачь, ты спасенъ… Ба! прошу покорно! чортъ меня побери, если это не старый Жанъ вытащилъ его изъ воды! Да, сударь, точно Жанъ! молодецъ! Ахъ, посмотрите, какъ отецъ благодаритъ его, какъ мать обнимаетъ ему колѣни… Ну нечего сказать, колѣни-то не больно опрятны! Ахъ, сударь! Жанъ человѣкъ съ хорошимъ сердцемъ, какому на свѣтѣ нѣтъ подобнаго. Еслибъ онъ зналъ, что мы здѣсь, онъ бросился бы насъ избавлять, право! Мнѣ хочется кликнуть его.

— Не дѣлай этого. Мы въ безопасности, а онъ опять бы рисковалъ. Да, онъ достойный человѣкъ. Что, онъ родня этому ребенку и этимъ людямъ?

— Нѣтъ, сударь, не родня. Мужъ съ женою и ребенокъ — Мишо, которые ему, какъ мнѣ, чужіе; но когда есть гдѣ-нибудь несчастіе, можно быть увѣрену, что Жанъ явится, и куда никто бы не отважился, онъ бросается туда, хотя бы ровно ничего нельзя было заработать, ниже стакана вина. А Богу извѣстно, что Жану не годится быть въ этой сторонѣ, что ему здѣсь не мѣсто…

— Развѣ онъ подвергается въ Гаржилесѣ какой-нибудь другой опасности, кромѣ опасности утонуть наравнѣ со всѣми?

Сильвенъ не отвѣчалъ и, казалось, упрекалъ себя за то, что проговорился.

— Вода немножко убываетъ, сказалъ онъ, чтобъ отвлечь вниманіе Эмиля: — черезъ часъ-другой, можетъ-быть, намъ можно будетъ воротиться по прежнему слѣду, потому-что на сторону г-на Кардонне часовъ шесть по-крайней-мѣрѣ нельзя будетъ перебраться.

Перспектива была не очень пріятная; однакожь, Эмиль, ни за что нехотѣвшій испугать родителей, покорился какъ умѣлъ. Но не прошло получаса, какъ новый случай заставилъ его перемѣнить намѣреніе. Вода сбывала съ крайнихъ пунктовъ такъ же быстро, какъ залила ихъ, и по другую сторону озера, которое она образовала промежду имъ и домомъ его отца, онъ увидѣлъ двухъ лошадей, одну совершенно голую, другую осѣдланную и взнузданную, которыхъ рабочіе вели къ дому.

— Наши лошади, сударь, сказалъ Сильвенъ Шарассонъ: — такъ точно; слава Богу, наши лошади спаслись. Бѣдная моя кобыла! я думалъ, что она теперь въ Крёзѣ. Ахъ! то-то г-нъ Антуанъ обрадуется, когда я приведу въ цѣлости его Лантерну! Она не даромъ заслужитъ овса, и, можетъ-быть, мама Жанилла отпуститъ ей гарнецъ. Вонъ и ваша вороная, сударь; чай, вы рады, что она на берегу? Видно, она умѣетъ хорошо плавать?

Эмиль быстро обсудилъ, что должно будетъ случиться. Г. Кардонне, правда, не зналъ его лошади, потому-что Эмиль купилъ ее дорогой; но открыли бы чемоданъ, тотчасъ узнали бы, что онъ принадлежалъ ему, и первою мыслью было бы, что онъ утонулъ. Онъ рѣшился немедленно показать себя, и послѣ многихъ усилій перекричать шумъ потока, еще неутихшаго, успѣлъ дать знать людямъ, спасшимся на крышѣ завода, что онъ тутъ и что необходимо поскорѣе увѣдомить объ этомъ г-на и г-жу Кардонне. Извѣстіе изъ устъ въ уста перелетѣло черезъ разные пункты спасенія такъ быстро, какъ только могъ желать Эмиль, и вскорѣ онъ увидѣлъ мать свою въ окнѣ: она махала платкомъ, а отецъ на паромѣ съ двумя здоровыми людьми плылъ смѣло къ нему. Эмиль успѣлъ отклонить ихъ отъ этого намѣренія, крича онъ, не безъ большихъ усилій и повтореній, что онъ въ безопасности, что еще надо повременить плыть къ нему, и что всего нужнѣе выручить рабочихъ, заключенныхъ на заводѣ. Все сдѣлалось по его желанію, и когда ему уже не за кого было страшиться, онъ слѣзъ съ дерева, опустился по поясъ въ воду и кинулся на встрѣчу парому, поддерживая руками маленькаго Шарассона и помогая ему не терять дна. Спустя три часа по проходѣ тромбы, Эмиль съ своимъ проводникомъ сидѣлъ у теплаго камелька. Г-жа Кардонне покрывала ласками и слезами сына, а шатобрёнскій пажъ, обласканный не меньше его, напыщенно разсказывалъ объ опасности, которую они преодолѣли.

Эмиль обожалъ свою мать. То была еще самая горячая привязанность въ его жизни. Онъ не видалъ ея съ прошедшихъ каникулъ, которыя они провели вмѣстѣ въ Парижъ, вдали отъ безпрестаннаго сухо-укоризненнаго принужденія ихъ общей главы, г-на Кардонне. Оба они страдали отъ ига, тяготѣвшаго надъ ними, и молча понимали другъ друга на этотъ счетъ. Кроткая, нѣжная, слабая, г-жа Кардонне чувствовала, что сынъ ея имѣлъ въ душѣ порядочную долю энергіи и твердости ея супруга, при благородномъ и чувствительномъ сердцѣ, которое готовило ему много огорченіи, когда, эти два крѣпкіе характера начали бы сталкиваться на пунктахъ, гдѣ чувства ихъ не сходились. Поэтому она таила всѣ горести своей жизни, стараясь не показывать ничего сыну, который былъ ея единственнымъ счастіемъ и утѣшеніемъ. Не вполнѣ признавая право, какое мужъ имѣлъ тѣснить и угнетать ее безпрестанно, она всегда, казалось, принимала свое положеніе какъ законъ натуры и заповѣдь религіи. Страдательная покорность, внушаемая примѣромъ, обратилась въ инстинктивную привычку у молодаго Эмиля; иначе, давно уже разсудокъ побудилъ бы его освободиться отъ нея. Но видя, что все склонялось при малѣйшемъ знакѣ отцовской воли — и мать первая, — онъ еще ни разу не подумалъ, что это могло и должно было быть иначе. Однакожь, тягость деспотической атмосферы, въ которой онъ жилъ, причиняла ему родъ меланхоліи и безъименнаго страданія, котораго причину рѣдко ему случалось отъискивать. По закону природы, дѣти перенимаютъ совершенно-противное урокамъ, которые тяготятъ ихъ; такъ точно и Эмиль съ раннихъ поръ получалъ отъ внѣшнихъ фактовъ направленіе, прямо противоположное тому, къ какому наклонялъ его отецъ.

Послѣдствія этого натуральнаго и неизбѣжнаго, антагонизма достаточно разовьются событіями нашей исторіи, и нѣтъ нужды излагать ихъ здѣсь.

Давъ матери срокъ немного оправиться отъ испытанныхъ ею ощущеній, Эмиль послѣдовалъ за отцомъ, который звалъ его осмотрѣть слѣдствія наводненія. Господинъ Кардонне выказывалъ спокойствіе превыше всѣхъ несчастій, и какъ ни тяжело было у него на сердцѣ, но онъ ничего не обнаруживалъ. Онъ молча прошелъ мимо ряда крестьянъ, которые собрались изъ любопытства поглядѣть на зрѣлище его несчастій, одни равнодушно, другіе съ искреннимъ участіемъ, которое бѣднякъ благоразумно отвергаетъ, но которое навѣрно испытываетъ, когда видитъ, что ярость стихій пала равно на богача и на него. Всѣ эти крестьяне чего-нибудь да лишились при наводненіи, кто покоса сѣна, кто куска огорода, кто овцы, нѣсколькихъ куръ или кучки дровъ: потери очень-мелкія сами-по-себѣ, но относительно, можетъ-быть, столь же важныя, какъ и потери богатаго промышленика. Впрочемъ, когда они увидѣли разстройство прекраснаго имѣнія, недавно цвѣтущаго, то не могли избавиться отъ чувства унынія, какъ-будто богатство имѣло въ-самомъ-себѣ что-то почтенное, вопреки зависти, которую оно возбуждаетъ.

Господинъ Кардонне не дожидался, пока вода совершенно сбудетъ, чтобъ снова начать работы. Онъ послалъ на окрестные луга собирать матеріалы, унесенные потокомъ, вооружилъ людей лопатами и заступами для расчистки тины и унесеннаго сѣна, заграждавшихъ входы въ заводъ, и когда туда можно было войдти, вошелъ первый, чтобъ не имѣть случая понапрасну трогаться жалобными восклицаніями, какія внушитъ постороннимъ первая нечаянность.

VI.
Жанъ плотникъ.

— Вынь карандашъ, Эмиль, сказалъ промышленикъ сыну, который слѣдовалъ за нимъ изъ страха какой-нибудь опасности для отца: — не ошибись въ цифрахъ, которыя я буду тебѣ диктовать… Одно… два… три колеса переломлены… клѣтка снесена… большой моторъ поврежденъ… три тысячи… пять… семь или восемь… Возьмемъ maximum: въ дѣлахъ оно вѣрнѣе… Напиши восемь тысячь франковъ… Плотина прорвана?.. странное дѣло!.. Пиши пятнадцать тысячь… Надо будетъ вновь выложить ее римскимъ цементомъ… Вотъ который уголъ не выдержалъ… Пиши, Эмиль… Написалъ?..

Въ-продолженіе часа, господинъ Кардонне дѣлалъ такимъ образомъ смету своихъ убытковъ и предстоящихъ издержекъ, и когда сынъ началъ складывать итогъ, онъ пожималъ плечами отъ нетерпѣнія, видя, что, отъ разсѣянности ли, или отъ непривычки, молодой человѣкъ исполнялъ не такъ быстро, какъ онъ бы желалъ.

— Кончилъ? спросилъ онъ черезъ двѣ или три минуты насильственнаго ожиданія.

— Да, батюшка… Выходитъ около восьмидесяти тысячь франковъ.

— Около? подхватилъ господинъ Кардонне, нахмуривъ брови. — Это что за слово?

И онъ вперилъ въ него глаза, свѣтившіеся насмѣшливою проницательностью.

— Полно, сказалъ онъ: — я вижу, ты немножко одурѣлъ отъ того, что гнѣздился на деревѣ. Я считалъ у себя въ головѣ, и съ сожалѣніемъ долженъ тебѣ сказать, что мой счетъ былъ конченъ прежде, чѣмъ ты очинилъ карандашъ. Расходовъ предстоитъ на восемьдесятъ-одну-тысячу-пять-сотъ франковъ.

— Много! сказалъ Эмиль, усиливаясь скрыть свое нетерпѣніе подъ серьёзнымъ видомъ.

— Я не предполагалъ столько силы въ этомъ ручьѣ, возразилъ господинъ Кардонне съ такимъ спокойствіемъ, какъ-будто онъ дѣлалъ смету убытковъ посторонняго ему человѣка: — но поправить будетъ недолго. Эй! людей сюда… Вонъ, бревно завязло между двумя большими колесами; вода качаетъ его… Снимите его скорѣе прочь; иначе колеса сломаются.

Приказанію тотчасъ повиновались; но дѣло было труднѣе, нежели казалось съ виду. Вся сила механики устремилась на это препятствіе, которое угрожало ей не уступать. Нѣсколько человѣкъ ободрали себѣ руки понапрасну.

— Берегитесь ушибиться! невольно кричалъ Эмиль, кидаясь самъ помогать рабочимъ.

Но господинъ Кардонне съ своей стороны кричалъ:

— Тащи! дергай! бодрѣе! что у васъ за слабыя руки!

Потъ катился съ рабочихъ градомъ, а дѣло не подвигалось впередъ.

— Посторонитесь всѣ отсюда! закричалъ вдругъ чей-то голосъ, который Эмиль тотчасъ узналъ: — пустите меня… я одинъ все сдѣлаю.

Жанъ, вооруженный ломомъ, проворно отодвинулъ одинъ камень, на который никто не обращалъ вниманія; потомъ, съ удивительной ловкостью, далъ сильный толчокъ бревну.

— Тише, тысячу чертей! вскрикнулъ господинъ Кардонне: — ты все переломаешь.

— Если сломаю что-нибудь, такъ плачу! отвѣчалъ крестьянинъ съ шутливой брюзгливостью. — Теперь, двухъ добрыхъ парней сюда. Ну, упирайся!.. Не робѣй, Пьерръ, хорошо!.. Еще немного, старинушка Гильйомъ!.. Ай-да молодцы… Чудо! чудо! дай мнѣ отнять ногу, иначе ты ее раздавишь, чортово дитятко! Попало… толкай… не бойся, я держу!..

И меньше чѣмъ въ двѣ минуты, Жанъ, котораго присутствіе и голосъ, казалось, электризовали прочихъ рабочихъ, освободилъ машину отъ посторонняго тѣла, грозившаго ее испортить.

— Ступай со мною, Жанъ, сказалъ господинъ Кардонне.

— Зачѣмъ, сударь? возразилъ крестьянинъ. — Я ужь наработался на нынѣшній день.

— Отъ-того-то я и хочу, чтобъ ты пошелъ выпить стаканъ моего лучшаго вина. Пойдемъ, говорятъ тебѣ, мнѣ нужно съ тобою потолковать… Эмиль, скажи матери, чтобъ она велѣла подать мнѣ малаги.

— Онъ вашъ сынъ? сказалъ Жанъ, смотря на Эмиля съ нѣкоторымъ волненіемъ. — Если это сынъ вашъ, я иду съ вами, потому-что онъ мнѣ кажется добрымъ малымъ.

— Да, сынъ мой добрый малой, Жанъ, сказалъ господинъ Кардонне крестьянину, когда увидѣлъ, что онъ принимаетъ полный стаканъ изъ рукъ Эмиля. — И ты тоже добрый малый; однакожь пора тебѣ доказать это получше, нежели какъ ты доказываешь цѣлые два мѣсяца.

— Какъ быть, сударь, отвѣчалъ Жанъ, озираясь вокругъ съ недовѣрчивымъ видомъ: — ужь мнѣ поздно учиться, и я пришелъ сюда весь въ поту не за тѣмъ, чтобъ слушать мораль, холодную какъ ледъ. За ваше здоровье, господинъ Кардонне; благодарю и васъ, молодой человѣкъ, котораго я огорчилъ вчера вечеромъ. Вы не сердиты на меня?

— Постой на минуту, сказалъ господинъ Кардонне: — прежде, чѣмъ воротишься въ свою лисью нору, возьми вотъ этотъ подарочекъ.

Онъ подалъ ему золотую монету.

— Ненадо, ненадо, сказалъ Жанъ съ досадою, отталкивая подарокъ движеніемъ локтя. — Я не корыстолюбивъ, вы знаете, и не въ угожденіе вамъ трудился съ вашими плотниками. Просто я хотѣлъ, чтобъ они не надрывались понапрасну. Къ-тому жь, когда смыслишь дѣло, досадно видѣть, какъ люди берутся за него совершенно навыворотъ. Я немножко-горячъ, и невольно вмѣшался въ то, что до меня не касалось.

— Такъ же, какъ и очутился тамъ, гдѣ бы ты не долженъ быть, подхватилъ господинъ Кардонне строгимъ тономъ и съ явнымъ намѣреніемъ устрашить отважнаго крестьянина. — Послушай, Жанъ, вотъ случай намъ поладить и познакомиться; воспользуйся имъ, или ты будешь раскаяваться. Пріѣхавъ сюда въ прошломъ году, я замѣтилъ твою дѣятельность, смышленость, любовь къ тебѣ всѣхъ рабочихъ и всѣхъ жителей здѣшняго селенія. Я освѣдомился подробнѣе о твоей честности и рѣшился поручить тебѣ управленіе моими плотничными работами; предлагалъ тебѣ одному двойное жалованье, поденно ли, или задѣльно: ты отвѣчалъ мнѣ вздорами, и какъ-будто не считалъ меня за дѣловаго человѣка.

— Совсѣмъ не то, сударь, извините; я сказалъ вамъ, что не нуждаюсь въ вашей работѣ, что у меня въ селѣ ея больше, нежели сколько я успѣваю дѣлать.

— Отговорка и ложь! Твои дѣла были очень-худы, а теперь еще хуже. Преслѣдуемый за долги, ты принужденъ бьмъ покинуть свой домъ, бросить мастерскую и скрываться въ горахъ, какъ звѣрь, травимый охотниками.

— Если берутся разсуждать, возразилъ Жанъ съ гордостью: — то надо говорить правду. — Меня не преслѣдуютъ за долги такъ, какъ вы это толкуете. Я всегда былъ честенъ и исправенъ, и если долженъ хоть копейку въ селеніи или въ окрестностяхъ, пусть кто-нибудь это скажетъ и подниметъ на меня руку. Спросите — никого не найдете!

— Однакожь, есть три предписанія взять тебя, и два мѣсяца жандармы гоняются за тобою, только не могутъ поймать.

— И будутъ гоняться, пока мнѣ угодно. Велика бѣда, нечего сказать, что жандармы проминаютъ своихъ лошадей по одному берегу Крезы, тогда-какъ я проминаю свои ноги на другомъ! Что, развѣ они больны отъ-того, что ихъ нанимаютъ прогуливаться и исполнять то, чего они не дѣлаютъ! Не жалѣйте объ нихъ, господинъ Кардонне, имъ платятъ люди, которые такъ богаты, что не разорятся безъ моихъ тысячи франковъ; потому-что, дѣйствительно, я присужденъ заплатить тысячу франковъ либо идти въ тюрьму. Вамъ удивительно, молодой человѣкъ, что бѣднякъ, который всегда одолжалъ своего ближняго, вмѣсто того, чтобъ ему вредить, преслѣдуемъ теперь словно бѣглый каторжникъ? У васъ еще доброе сердце, не смотря на богатство, потому-что вы еще молоды. Ну, слушайте же, въ чемъ моя вина. Въ томъ, что я послалъ три бутылки вина изъ своего виноградника одному больному товарищу; меня взяли досмотрщики, какъ торгующаго виномъ безъ позволенія, и такъ-какъ я не могъ ни лгать, ни унижаться, чтобъ войдти въ сдѣлку, такъ-какъ я утверждалъ истину, говоря, что не продавалъ ни капли вина, и, слѣдовательно, не подлежалъ наказанію, то меня приговорили заплатить то, что у нихъ называется минимомъ, пятьсотъ франковъ штрафа. Прошу покорно, это минимъ! пятьсотъ франковъ — цѣна моего годичнаго труда за то, что я подарилъ три бутылки вина! Ужь не говорю, что мой бѣдный собратъ, который получилъ ихъ, былъ также осужденъ, и это меня всего больше взбѣсило. Я не могъ заплатить пятьсотъ франковъ, и у меня схватили, отняли, продали все, даже мои плотничные инструменты. Если такъ, изъ чего же платить повинность за ремесло, которымъ нельзя прокормиться? Я пересталъ платить, и когда однажды я работалъ въ чужихъ людяхъ, явилось другое взъисканіе за ссору съ помощникомъ мэра, котораго я забывшись чуть не ударилъ. Что дѣлать? мнѣ было нечего ѣсть; я взялъ ружьё и пошелъ застрѣлить зайца на опушкѣ. Встарину, браконьерство въ здѣшнемъ краю было въ обычаѣ и въ правѣ; прежніе помѣщики глядѣли на него сквозь пальцы; даже браконьерили съ нами вмѣстѣ, когда приходила охота.

— Доказательство — г-нъ Антуанъ де-Шатобрёнъ, который до-сихъ-поръ такъ дѣлаетъ, сказалъ г. Кардонне ироническимъ голосомъ.

— Лишь бы не на вашей землѣ, а то какое вамъ дѣло? возразилъ съ сердцемъ крестьянинъ. — Вышло, что за одного зайца, убитаго изъ ружья, и за поимку двухъ кроликовъ, я опять взятъ и приговоренъ къ штрафу и тюремному заключенію. Но я ускользнулъ, и съ-тѣхъ-поръ живу какъ знаю.

— Очень-извѣстно, какъ ты живешь, Жанъ, сказалъ г. Кардонне. — Ты бродишь день и ночь, браконьёришь вездѣ и во всякое время года, никогда не ночуешь два раза сряду въ одномъ мѣстѣ, а всего чаще проводишь ночь подъ открытымъ небомъ; гостишь иногда въ Шатобрёнѣ, котораго владѣльца выкормила твоя мать и котораго я не осуждаю за вспоможеніе тебѣ, хотя онъ сдѣлалъ бы умнѣе и полезнѣе, еслибъ уговаривалъ тебя къ труду и порядочной жизни… Ну, Жанъ, — довольно толковать по-пусту; выслушай меня. Я беру участіе въ твоей судьбѣ, и возвращу тебѣ свободу и безопасность, поручившись за тебя. Ты отдѣлаешься нѣсколькими днями заключенія, только для формы; я заплачу за тебя всѣ штрафы, и тогда ты можешь ходить смѣло; ясно ли?

— О! такъ, батюшка! вскричалъ Эмиль: — вы добры, вы справедливы. Что, Жанъ, правду ли я говорилъ?

— Кажется, вы ужь знакомы? сказалъ г. Кардонне.

— Да, батюшка, отвѣчалъ Эмиль съ жаромъ. — Жанъ оказалъ мнѣ самому услугу вчера; а еще болѣе располагаетъ меня къ нему то, что я видѣлъ ныньче, какъ онъ серьёзно подвергалъ опасности жизнь свою, чтобъ спасти изъ воды ребенка. Жанъ, пріймите одолженіе батюшки, и пусть его великодушіе побѣдитъ ложную гордость.

— Хорошо, господинъ Эмиль, отвѣчалъ плотникъ: — вы любите своего батюшку, это хорошо. Я также почиталъ своего отца! Но посмотримъ, господинъ Кардонне, на какихъ условіяхъ вы все это для меня сдѣлаете?

— Ты будешь работать у меня по плотничному дѣлу, отвѣчалъ промышленикъ: — будешь завѣдывать имъ.

— Работать для вашего заведенія, которое должно разорить столько народа?

— Нѣтъ, которое обогатитъ всѣхъ моихъ рабочихъ и тебя.

— Хорошо! сказалъ Жанъ, начинавшій колебаться: — не я, такъ другіе будутъ у васъ работать, и я не могу этому помѣшать. Пожалуй, я работаю для васъ на тысячу франковъ. Но кто будетъ меня кормить во все время, пока я буду выплачивать вамъ долгъ свои со дня на день?

— Я буду кормить, потому-что увеличу цѣлой третью твою поденную плату.

— Третью! Мало; потому-что мнѣ надо одѣваться. Я совершенно нагъ.

— Хорошо, я кладу двойную цѣну; твои день стоитъ тридцать су по здѣшнимъ цѣнамъ, а я заплачу тебѣ за него по три франка; всякій день ты будешь получать половину ихъ, а другая половина пойдетъ на сквитанье со мною.

— Пожалуй! Оно долго будетъ, продлится года четыре покрайней-мѣрѣ.

— Ошибаешься, ровно два года. Надѣюсь, что черезъ два года мнѣ уже нечего будетъ строить.

— Какъ, сударь, значитъ, я буду работать у васъ каждый день, всѣ дни года безъ перемежки?

— Кромѣ воскресенья.

— О! еще бы воскресенье! Но развѣ я не буду имѣть дня или двухъ въ недѣлю, которые бы могъ проводить какъ мнѣ вздумается

— Жанъ! ты, какъ видно, сдѣлался лѣнивъ. Вотъ они, плоды-то бродяжничества.

— Полноте! гордо сказалъ плотникъ: — сами вы лѣнивы! Жанъ никогда не бывалъ подлецомъ и не будетъ имъ въ шестьдесятъ лѣтъ отъ роду. Но, видите ли, я не безъ намѣренія соглашаюсь взять вашу работу. Мое намѣреніе — построить себѣ домишко. Благо мой продали, я радъ выстроить новый, дѣланный мною однимъ, по моему вкусу, по моей мысли. Вотъ зачѣмъ я хочу имѣть покрайней-мѣрѣ одинъ день въ недѣлю для себя.

— На это я не соглашусь, отвѣчалъ промышленикъ сурово. — Ты не будешь имѣть дома, не будешь имѣть своихъ инструментовъ, будешь ночевать у меня, ѣсть у меня, работать только моими инструментами, будешь…

— Довольно, довольно! Я вижу, что буду вашею собственностью, вашимъ рабомъ. Спасибо, сударь, дѣло у насъ не сладится.

И онъ пошелъ къ дверямъ.

Эмиль находилъ условія отца очень-суровыми; но участь Жана грозила быть еще суровѣе, если онъ откажется. Онъ попробовалъ помирить ихъ.

— Добрый Жанъ, сказалъ онъ, удерживая его: — подумайте, заклинаю васъ. Два года скоро пройдутъ, и благодаря маленькой экономіи, которую вы можете соблюдать въ это время, тѣмъ больше, прибавилъ онъ, смотря на г-на Кардонне съ умоляющимъ и вмѣстѣ твердымъ видомъ: — что батюшка будетъ васъ кормить не въ счетъ условленнаго жалованья…

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ Жанъ тронутый.

— Согласенъ, отвѣчалъ г. Кардонне.

— Дальше: платье ваше, Жанъ, неважная вещь, и мы съ матушкой поставимъ за удовольствіе поправить вашъ гардеробъ. И такъ, черезъ два года у васъ будетъ чистыя двѣ тысячи франковъ; этого достаточно, чтобъ построить домъ для одинокаго, потому-что вы холостой…

— Вдовый, сударь, сказалъ Жанъ со вздохомъ: — и сына потерялъ на службѣ.

— Тогда-какъ, если ты будешь брать жалованье понедѣльно, возразилъ Кардонне-отецъ холодно: — ты его проживешь и по прошествіи года ничего не выстроишь и ничего не сбережешь.

— Вы слишкомъ обо мнѣ заботитесь: вамъ какое дѣло?

— Такое дѣло, что мои работы, безпрестанно прерываемыя, пойдутъ медленно, что я не буду никогда имѣть тебя подъ рукою, и что черезъ два года, когда ты предложишь мнѣ продолженіе своихъ услугъ, ты ненуженъ будешь мнѣ. Я принужденъ буду поручить твою должность другому.

— Все-таки вамъ будутъ нужны починки! Или вы думаете, что я хочу васъ обанкрутить?

— Нѣтъ; но по мнѣ лучше твое банкрутство, чѣмъ замедленіе.

— О! какъ вы торопитесь наслаждаться! Ну, и такъ, вы дадите мнѣ одинъ день въ недѣлю, и я буду имѣть свои инструменты.

— Видно, онъ очень дорожитъ этимъ свободнымъ днемъ, сказалъ Эмиль: — уступите ему, батюшка.

— Я даю ему воскресенье.

— А я принимаю его только для отдыха, сказалъ Жанъ съ негодованіемъ. — Разве вы считаете меня за язычника? Я не работаю по воскресеньямъ; это принесло бы мнѣ несчастіе, и я дѣлалъ бы нечистую работу для васъ и для себя.

— Хорошо, батюшка дастъ вамъ понедѣльникъ…

— Молчи, Эмиль, что за понедѣльникъ! Этому не бывать. Ты не знаешь этого человѣка. Смышлёный работникъ и мастеръ на изобрѣтенія иногда удачныя, часто ребяческія, онъ утѣшается только тогда, когда можетъ работать пустяки самъ для себя; онъ немножко столяръ, немножко краснодерёвецъ, и мало ли что еще! У него искусныя руки; но, отдавшись своимъ прихотямъ, онъ становится зѣвакою, разсѣяннымъ, неспособнымъ къ серьёзной работѣ.

— Онъ художникъ, батюшка! сказалъ Эмиль, улыбаясь сквозь слезы. — Сжальтесь надъ геніемъ!

Г. Кардонне съ презрительнымъ видомъ поглядѣлъ на сына; но Жанъ, схвативъ руку юноши, сказалъ съ своей странной и благородной фамильярностью:

— Дитя мое, не знаю, отдаешь ли ты мнѣ справедливость или шутишь надо мною, но ты сказалъ правду. Во мнѣ больше духа изобрѣтенія, нежели нужно для того ремесла, котораго отъ меня здѣсь требуютъ. Когда я работаю у своихъ деревенскихъ пріятелей, у графа Антуана, у священника, у мэра, или у такихъ же бѣдняковъ, какъ я, они говорятъ мнѣ: «Дѣлай какъ хочешь, изобрѣтай самъ, старикъ! Слѣдуй своей идеѣ; оно будетъ подольше, за то выйдетъ хорошо!» И тогда-то я работаю съ охотою, да! съ такой охотой, что забываю часы и тружусь даже ночью. Это меня утомляетъ, нагоняетъ лихорадку, убиваетъ меня иногда; но я люблю это, вотъ видишь, какъ другіе любятъ вино. Это мое утѣшеніе… Да! смѣйтесь, шутите, г. Кардонне! Ваша насмѣшка обижаетъ меня, и я не буду на васъ работать, ни за что въ свѣтѣ не буду, хотя бы жандармы сейчасъ явились и хотя бы дѣло шло о гильйотинѣ… Продаться вамъ тѣломъ и душою на два года! Дѣлать только то, что вамъ вздумается, исполнять ваши изобрѣтенія и самому не имѣть мысли! Если вы меня знаете, я тоже васъ знаю; знаю, что вы за человѣкъ, и что у васъ все ходитъ по вашей мѣркѣ. Такъ я буду поденьщикомъ, буду работать, какъ покойный мой отецъ работалъ на гаржилесскихъ аббатовъ? Боже меня сохрани! Я не продамъ своей души такому скучному и глупому труду. Еще бы еслибъ вы дали мнѣ день отдыха и вознагражденія, чтобъ удовлетворять моимъ прежнимъ заказчикамъ и самому-себѣ; а то ничего!

— Да, ничего, сказалъ г. Кардонне съ сердцемъ, потому-что самолюбіе артиста было задѣто съ той и другой стороны. — Убирайся; ты мнѣ не нуженъ; возьми этотъ наполеондоръ, и ступай, давай себя вѣшать гдѣ хочешь!

— Ныньче не вѣшаютъ, сударь, отвѣчалъ Жанъ, швырнувъ на полъ золотую монету.

— Эмиль, сказалъ г. Кардонне, лишь-только Жанъ вышелъ: — позови сюда сельскаго сторожа, того, что стоитъ на крыльцѣ съ желѣзной вилою въ рукѣ.

— Боже мои, что вы хотите дѣлать? спросилъ Эмиль въ испугѣ.

— Возвратить этого человѣка къ разсудку, къ доброму поведенію, къ труду, къ обезпеченности, къ счастію. Когда ночуетъ въ тюрьмѣ, онъ будетъ сговорчивѣе и поблагодаритъ когда-нибудь меня за то, что я освободилъ его отъ его внутренняго демона.

— Но, батюшка, посягать на личную свободу… вы не можете этого…

— Я мэръ съ нынѣшняго дня, и моя обязанность забирать бродягъ. Слушайся, Эмиль, или я самъ пойду.

Эмиль еще мѣшкалъ. Г. Кардонне, немогшій переносить тѣни непослушанія, сердито оттолкнулъ его отъ двери и пошелъ, въ качествѣ перваго сановника мѣстечка, отдать приказъ сельскому сторожу арестовать Жана Жанилу, гаржилесскаго урожденца, плотника по ремеслу, въ настоящее время безъ опредѣленнаго мѣста жительства.

Порученіе было очень не по сердцу сторожу, и г. Кардонне прочелъ нерѣшимость на лицѣ его.

— Кальйо, сказалъ онъ повелительнымъ тономъ: — или въ отставку черезъ недѣлю, или двадцать франковъ награжденія!

— Слушаю, сударь, отвѣчалъ Кальйо.

И, потряхивая пикою, онъ пустился скорымъ шагомъ.

Кальйо настигъ бѣглеца въ двухъ ружейныхъ выстрѣлахъ отъ селенія, и не трудно было настичь, потому-что тотъ шелъ медленно, опустивъ голову на грудь и углубясь въ печальное раздумье. «Еслибъ не моя безумная голова», разсуждала" онъ: «я былъ бы теперь на пути къ покою и благосостоянію, вмѣсто того, чтобъ опять надѣвать ошейникъ нищеты, бродить подобно волку по чащамъ и скаламъ, быть часто въ тягость бѣдному Антуану, который добръ, всегда радъ мнѣ, но который бѣденъ и даетъ мнѣ больше хлѣба и вина, нежели сколько я поймаю своими тенетами куропатокъ и зайцевъ для стола его… А пуще всего раздираетъ сердце то, что надо вѣчно покидать бѣдную деревеньку, гдѣ я родился, гдѣ провелъ цѣлую жизнь, гдѣ всѣ мнѣ друзья, и куда не могу теперь являться иначе, какъ подобно голодной собакѣ, которая рискуетъ ружейнымъ выстрѣломъ изъ-за куска хлѣба. А между-тѣмъ, всѣ здѣшніе жители добры ко мнѣ, и еслибъ не боялись кое-кого, дали бы мнѣ пріютъ!»

Раздумывая такимъ образомъ, Жанъ услышалъ звонъ къ вечернѣ и невольно слезы покатились по его загорѣлымъ щекамъ. «Нѣтъ», подумалъ онъ: «на десять льё вокругъ нѣтъ ни одного колокола пріятнѣе звукомъ гаржилесскаго!» Дроздъ запѣлъ подлѣ него въ кустахъ. «Ты счастливъ», сказалъ онъ, мечтая вслухъ: «ты можешь гнѣздиться тамъ, летать по всѣмъ этимъ садамъ, которые я такъ хорошо знаю, и кормиться плодами всѣхъ и каждаго, не боясь попасть въ руки недобрыхъ людей».

— Такъ и есть, сказалъ голосъ позади его: — арестую тебя именемъ г. Кардонне!

И Кальйо схватилъ его за воротъ.

VII.
Арестъ.

— Ты, Кальйо! ты! сказалъ изумленный плотникъ съ тѣмъ же выраженіемъ, съ какимъ, вѣроятно, говорилъ Цезарь подъ кинжаломъ Брута.

— Да, я сельскій сторожъ! кричалъ Кальйо изъ всѣхъ силъ, чтобъ его слышали въ окрестности, еслибъ тамъ случились свидѣтели.

А тихо прибавилъ:

— Бѣгите, дядя Жанъ. Оттолкните меня и бѣгите!

— Оказывать сопротивленіе, чтобъ еще больше запутать свои дѣла? Нѣтъ, Кальйо, это было бы еще для меня хуже. Но какъ ты рѣшился арестовать друга твоего семейства, твоего крестнаго отца? Несчастный!

— Вѣдь я и не арестую васъ, крёстный, сказалъ Кальйо шопотомъ. — Ну, пойдемъ со мною, не то кликну помощь! закричалъ онъ, что было мочи. — Ну же! продолжалъ онъ исподтишка: — бѣгите, дядя Жанъ; сдѣлайте видъ, будто толкнули меня, а я упаду на земь.

— Нѣтъ, мой бѣдный Кальйо, черезъ это ты потерялъ бы мѣсто, или по-крайней-мѣрѣ прослылъ бы трусомъ и мокрой курицей. Ужь если у тебя достало духа принять порученіе, надо его исполнить. Вижу, что тебѣ пригрозили, тебя принудили; удивляюсь только, что г. Жарижъ рѣшился сдѣлать со мной такую штуку.

— Да мэромъ ужь не г. Жарижъ, а г. Кардонне.

— Ну, такъ понимаю, и пожалуй, я не прочь поколотить тебя за то, что ты тотчасъ не подалъ въ отставку.

— Правда ваша, дядя Жанъ, сказалъ смущенный Кальйо: — пойду, сейчасъ подамъ. Всего лучше. Уходите скорѣе!

— Онъ пусть уходитъ! а ты… останься на своемъ мѣстѣ, сказалъ Эмиль Кардонне, вышедъ изъ-за кустарника. — На, пріятель, падай, благо ты хочешь упасть, прибавилъ онъ, ловко подбивъ ему ногу по-школьничьи: — и если спросятъ тебя, кто виновникъ этого насилія, скажи батюшкѣ, что его сынъ.

— А! славная выдумка! сказалъ Кальйо потирая колѣни: — и если папенька посадитъ васъ въ тюрьму, не мое дѣло. Вы повалили меня немножко-крѣпко; лучше, еслибъ это было на травѣ. Что жь! ушелъ ли онъ, этотъ старый глупецъ Жанъ?

— Нѣтъ еще, сказалъ Жанъ, который взошелъ на пригорокъ и былъ на готовѣ бѣжать. — Благодарю, г. Эмиль, никогда не забуду, потому-что я покорился бы своей участи, еслибъ имѣлъ дѣло съ однимъ закономъ; но когда знаю, что это предательство вашего батюшки, легче брошусь головой въ рѣку, нежели поддамся такому злому и фальшивому человѣку. Вы, вы заслуживали бы родиться отъ кого-нибудь получше; у васъ есть сердце, и пока я живъ…

— Бѣги, отвѣчалъ Эмиль, подходя къ нему: — и остерегайся говорить мнѣ худо про отца моего. У меня есть многое тебѣ сказать, но теперь не время. Не будешь ли ты въ Шатобрёнѣ ужо вечеромъ?

— Буду, сударь. Возьмите предосторожности, чтобъ за вами не подсматривали, и не спрашивайте меня слишкомъ-громко у воротъ. Ну, по вашей милости, я еще вольный человѣкъ, и не могу пожаловаться.

Онъ пустился стрѣлою, и Эмиль, обернувшись, увидѣлъ Кальйо въ растяжку на землѣ, какъ-будто безъ чувствъ.

— Что такое? спросилъ молодой человѣкъ въ испугѣ: — не ушибъ ли я тебя въ-самомъ-дѣлѣ? больно тебѣ?

— Вамъ-то ничего, сударь, отвѣчалъ хитрый крестьянинъ: — а тутъ, видите, надо, чтобъ кто-нибудь пришелъ поднять меня, чтобъ я имѣлъ видъ побитаго.

— Ненужно, я беру все на себя, сказалъ Эмиль. — Встань, и ступай, скажи батюшкѣ, что я помѣшалъ открытой силою аресту Жана. Я иду за тобой слѣдомъ, и остальное ужь мое дѣло.

— Напротивъ, сударь, ступайте впередъ. Надо, чтобъ я шелъ прихрамывая; иначе, если я побѣгу бѣгомъ разсказывать, что вы отшибли мнѣ ноги и что я вытерпѣлъ это, вашъ батюшка не повѣритъ, и меня отставятъ.

— Дай сюда руку, обопрись на меня, и мы прійдемъ вмѣстѣ, сказалъ Эмиль.

— Дѣло, сударь. Поддержите меня немножко. Потише! Чортъ возьми! я весь расшибенъ.

— Не шутя? Я былъ бы въ отчаяніи, мой другъ.

— Э, сударь, ни крошечки; но такъ надо говорить.

— Что это значитъ? строго сказалъ г. Кардонне, увидѣвъ сельскаго сторожа, опиравшагося на Эмиля. — Жанъ противился; вѣрно, ты какъ дуракъ далъ съ собою сладить, и виновный убѣжалъ?

— Ничуть нѣтъ, сударь, виновный не противился, бѣдняжка; а вотъ вашъ сынокъ, проходя мимо, толкнулъ меня ненарочно, когда только-что я занесъ руку на виновнаго, бацъ! и я отлетѣлъ шаговъ на пятьдесятъ, вверхъ ногами, на скалы. Онъ, голубчикъ, самъ очень жалѣлъ и бросился удержать меня отъ паденья въ рѣку, иначе я хлебнулъ бы воды, непремѣнно! А дядя Жапплу и радъ, улизнулъ, пока я лежалъ одурѣлый, не могши шевельнуться ни рукой, ни ногой. Еслибъ милость ваша была пожаловать мнѣ капельку вина, куда бы хорошо; а то, кажется, желудокъ у меня поразстроился.

Эмиль, видя, что крестьянинъ, при простоватой и недалекой наружности, умѣетъ лучше его солгать и свести концы, подумалъ-было, не подтвердить ли случай въ томъ видѣ, какъ онъ его повернулъ. Но онъ скоро прочелъ въ проницательныхъ глазахъ отца, что тотъ не удовлетворился бы безмолвнымъ подтвержденіемъ, и что для увѣренія его нужно было имѣть безстыдство одинаковое съ Кальйо.

— Что за нелѣпая исторія? сказалъ г-нъ Кардонне, нахмуря брови. — Съ которыхъ поръ сынъ мой такимъ силачомъ, такимъ невѣжей и такъ спѣшитъ ходить по одной дорогѣ съ тобою? Если ты такъ нетвердъ на ногахъ, что съ толчка опрокидываешься и падаешь какъ чурбанъ, то вѣрно ты пьянъ! Говори правду, Эмиль; вѣроятно, Жанъ Жапплу прибилъ его; можетъ-быть, столкнулъ въ оврагъ, а ты, — ты и теперь еще смѣешься какъ сущее дигя, нашелъ это забавнымъ, и кинувшись на помощь этому глупцу, согласился принять на себя мнимую неосторожность? Вѣдь такъ, не правда ли?

— Нѣтъ, батюшка, не такъ, сказалъ съ рѣшимостью Эмиль. — Я дитя, правда; отъ-того, можетъ-быть, моя вѣтренность была не безъ умысла. Пусть Кальйо думаетъ что хочетъ о моей манерѣ опрокидывать людей, проходя мимо ихъ; если я ушибъ его, то готовъ просить у него извиненія и наградить его. А между-тѣмъ, позвольте отослать его къ экономкѣ, чтобъ она дала ему лекарства, котораго онъ требуетъ; и когда мы будемъ одни, я скажу вамъ откровенно, какъ мнѣ случилось сдѣлать эту глупость.

— Ступай, отведи его въ буфетъ, сказалъ г-нъ Кардонне: — и воротись тотчасъ.

— Смотрите, г-въ Эмиль! сказалъ Кальйо молодому человѣку, сходя въ буфетъ: — я васъ не выдалъ, не выдайте же и вы меня!

— Не безпокойся, пей не теряя разсудка, отвѣчалъ молодой человѣкъ: — и будь увѣренъ, что въ виноватыхъ буду одинъ я.

— Зачѣмъ же, чортъ возьми, хотите вы себя обвинить? Это будетъ, извините, страшная глупость.

— Ужь это мое дѣло; поддерживай только свой разсказъ, благо ты умѣлъ хорошо свести концы; я объясню свои намѣренія, какъ мнѣ нужно.

— Да у васъ предоброе сердце, сказалъ Кальйо съ изумленіемъ. — Вы никогда не будете имѣть отцовской головы!

— Ну, Эмиль, сказалъ г-нъ Кардонне, котораго сынъ нашелъ ходящимъ въ волненіи по кабинету: — какъ ты объяснишь мнѣ свое непостижимое приключеніе?

— Батюшка, я одинъ виноватъ, отвѣчалъ съ твердостью молодой человѣкъ. — Пусть все ваше неудовольствіе и всѣ послѣдствія вины моей падутъ на меня. Клянусь честью, Жанъ Жапплу давалъ себя арестовать безъ малѣйшаго сопротивленія, когда я сильно толкнулъ сторожа, чтобъ его повалить, и сдѣлалъ это нарочно.

— Хорошо, сказалъ хладнокровно г-нъ Кардонне, желавшій знать всю правду: — и болванъ упалъ, упустилъ своего арестанта, а между-тѣмъ, хотя лжетъ теперь, онъ очень ясно-видѣлъ, что это было не нечаянность, а умыселъ съ твоей стороны?

— Онъ вовсе не понялъ моего намѣренія, возразилъ Эмиль: — онъ былъ обезоруженъ и поваленъ нечаянно; кажется, даже немного ушибся, падая.

— И ты оставилъ его думать, что это была разсѣянность съ твоей стороны, надѣюсь?

— Что нужды, какъ онъ думаетъ о моемъ намѣреніи и что у него на умѣ! Вы можете судить только дѣла.

— И это говоритъ мнѣ сынъ мой?

— Не сынъ, батюшка, а вашъ подчиненный, виновный, котораго вы можете судить и наказать. Когда вы спросите меня лично, я буду отвѣчать вамъ, какъ слѣдуетъ. Но тутъ дѣло идетъ о бѣднякѣ, который живетъ своимъ скромнымъ мѣстомъ. Онъ покоренъ вамъ, боится васъ, и если вы прикажете ему отвести меня въ тюрьму, онъ готовъ будетъ повиноваться.

— Эмиль, ты меня разжалобилъ. Оставимъ сторожа съ его ужиномъ. Я прощаю ему — и позволяю тебѣ сдѣлать ему хорошій подарокъ, чтобъ онъ молчалъ, потому-что не намѣренъ открывать твое пребываніе здѣсь смѣшнымъ происшествіемъ. Но растолкуй мнѣ, пожалуйста, зачѣмъ ты набиваешься на потѣшную драму? Что это за приключеніе, гдѣ ты играешь роль Донъ-Кихота, принимая Кальйо за своего Санчо-Пансу? Куда ты такъ спѣшилъ, когда очутился при арестованіи? Что за фантазія пришла тебѣ избавлять этого человѣка отъ рукъ правосудія и отъ благодѣтельныхъ намѣреній, которыя я имѣлъ въ-отношеніи его? Или ты помѣшался въ-продолженіе полугода, что мы не видались? Или далъ обѣтъ рыцарства? или хотѣлъ поперечить моимъ планамъ и идти наперекоръ мнѣ? Отвѣчай серьёзно, если можешь, потому-что отецъ твой очень-серьёзно тебя спрашиваетъ.

— Батюшка, я могъ бы многое отвѣчать вамъ, еслибъ вы спросили меня о моихъ чувствахъ и моемъ образѣ мыслей. Но тутъ рѣчь о неважномъ частномъ фактѣ, и я скажу вамъ въ короткихъ словахъ, какъ было дѣло. Я бросился за бѣглецомъ, чтобъ спасти его отъ стыда и горя быть арестованнымъ; надѣялся опередить Кальйо и уговорить Жана возвратиться, по доброй волѣ принять ваши предложенія. Прибѣжавъ слишкомъ-поздно и не могши убѣдить сторожа не исполнять вашего приказанія, я воспрепятствовалъ ему, подвергаясь одинъ наказанію за проступокъ. Я дѣйствовалъ произвольно, не преднамѣренно, не обдуманно, увлекаясь только неодолимымъ чувствомъ состраданія и огорченія. Если я дурно поступилъ, осудите меня; но если мѣрами кротости и убѣжденія я возвращу вамъ Жана по доброй волѣ прежде двухъ сутокъ, то простите меня.

— Эмиль, сказалъ господинъ Кардонне, прошедшись нѣсколько разъ въ молчаніи: — я долженъ бы сдѣлать тебѣ строгій выговоръ за явное сопротивленіе моей волѣ. Тутъ видны съ твоей стороны непомѣрная гордость и отсутствіе уваженія къ родительской власти. Я не охотникъ часто терпѣть подобныя выходки, ты меня знаешь, или уже забылъ съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались другъ съ другомъ; но на теперешній разъ увольняю тебя отъ долгихъ увѣщаній; ты, мнѣ кажется, не расположенъ ими воспользоваться. Къ-тому же, судя по твоему поведенію и потому, что знаю о настроѣ твоего ума, я вижу, что мы должны поговорить порядкомъ о самомъ основаніи твоихъ идей и о твоихъ видахъ на будущее. Несчастіе, которое ныньче меня постигло, не даетъ мнѣ досуга потолковать съ тобою ужо вечеромъ. Ты испыталъ много безпокойства въ-теченіе дня, и вѣроятно имѣешь надобность въ отдыхѣ: ступай, побудь съ матерью, и ложись раньше спать. Когда порядокъ и спокойствіе возстановятся въ моемъ заведеніи, я скажу тебѣ, зачѣмъ призвалъ тебя изъ того, что ты называлъ своимъ изгнаніемъ, и также чего ожидаю теперь отъ тебя.

— А до этого объясненія, котораго я душевно желаю, отвѣчалъ Эмиль: — потому-что въ первый разъ вы обойдетесь со мною не какъ съ ребенкомъ, смѣю ли думать, батюшка, что вы не сердиты на меня?

— Когда я вижусь съ тобою послѣ долгой разлуки, трудно было бы мнѣ не быть снисходительнымъ, сказалъ господинъ Кардонне, пожимая ему руки.

— Бѣдный Кальйо не лишится мѣста? возразилъ Эмиль, обнимая отца.

— Нѣтъ, съ условіемъ, что ты впередъ не будешь вмѣшиваться въ дѣла мои.

— И вы не велите арестовать Жана?

— Мнѣ нечего отвѣчать на такой вопросъ; я слишкомъ понадѣялся на тебя, Эмиль: вижу, что мы неодинаково думаемъ о нѣкоторыхъ пунктахъ, и до-тѣхъ-поръ, пока не согласимся, я не хочу пускаться въ увѣренія, неприличныя мнѣ. Довольно; прощай, мой милый! У меня есть занятія.

— Не могу ли я помочь вамъ? вы никогда не считали меня способнымъ облегчить вамъ какой-нибудь трудъ!

— Надѣюсь, что сдѣлаешься способнымъ. Но покамѣстъ ты еще не знаешь сложенія.

— Цифры, все цифры!

— Ступай же спать, а я буду трудиться, чтобъ ты былъ богатъ въ-послѣдствіи.

— Ахъ! развѣ я ужь и то не богатъ? думалъ Эмиль, уходя. — Если, какъ батюшка часто и справедливо говаривалъ, богатство налагаетъ огромныя обязанности, зачѣмъ же тратить жизнь на созиданіе этихъ обязанностей, которыя, можетъ-быть, свыше силъ нашихъ?

Слѣдующій день посвященъ былъ на исправленіе безпорядка, причиненнаго наводненіемъ. Г-нъ Кардонне, не смотря на твердость своего характера, испытывалъ глубокое огорченіе, замѣчая на каждомъ шагу какую-нибудь нечаянную потерю въ безчисленныхъ подробностяхъ заведенія; его рабочіе упали духомъ. Вода, которая приводила въ движеніе заводъ и которой силу еще нельзя было уравнять, давала машинамъ безпорядочное круговращеніе, усиливаясь по мѣръ того, какъ стекала подъ шлюзами. Промышленикъ былъ серьёзенъ и задумчивъ, втайнѣ досадовалъ на недостатокъ присутствія духа въ людяхъ, которыми управлялъ и которые казались ему машинами больше самыхъ машинъ. Онъ пріучилъ ихъ къ безотчетному, слѣпому повиновенію, и чувствовалъ, что въ критическія минуты, когда воля одного человѣка становится недостаточною, рабочіе машины — самые плохіе слуги въ свѣтѣ. Однакожъ, онъ не звалъ Эмиля помогать себѣ, а напротивъ, всякій разъ, когда молодой человѣкъ предлагалъ свои услуги, удалялъ его подъ разными предлогами, какъ-будто въ-самомъ-дѣлѣ не надѣялся на него. Такая манера прогонять его была всего убійственнѣе для пылкаго и благороднаго сердца.

Эмиль попробовалъ искать утѣшенія у матери: но добрая г-жа Кардонне совершенно лишена была душевной упругости, и скука, которую нагоняло на всѣхъ изнуреніе ея ума и родъ оцѣпенѣнія, поразившаго на вѣкъ ея душу, проявлялась на сыпѣ неодолимою грустью, когда она старалась утѣшить его и развлечь. Она тоже обходилась съ нимъ, какъ съ ребенкомъ, и путемъ нѣжности достигала того же печальнаго результата, какъ и мужъ. Не имѣя силы измѣрять бездну, раздѣлявшую отца съ сыномъ, и, однакожь, владѣя достаточнымъ смысломъ, чтобъ ее угадывать, она съ ужасомъ отвращала отъ нея мысль и покушалась на краю ея играть съ сыномъ, какъ-будто-бы онъ могъ обманывать себя на этотъ счетъ.

Она водила его по дому и по саду, указывая ему на тысячи бездѣлокъ и стараясь его увѣрить, что она несчастна только отъ-того, что рѣка вышла изъ береговъ.

— Еслибъ ты пріѣхалъ днемъ раньше, говорила она ему: — ты увидѣлъ бы, какъ все здѣсь было хорошо, чисто, прекрасно! Я заранѣе утѣшалась мыслью, что подамъ тебѣ кофе въ хорошенькой жасминной бесѣдкѣ, которая была тамъ, на краю террасы. Увы! теперь нѣтъ и слѣда ея: даже землю смыло и въ замѣнъ нанесло намъ этой гадкой грязи и дресвы.

— Утѣшьтесь, маменька, отвѣчалъ Эмиль: — мы скоро возвратимъ вамъ все это; если батюшкинымъ рабочимъ не будетъ времени, я сдѣлаюсь вашимъ садовникомъ. Вы разскажете мнѣ, какъ что было расположено… при томъ же я самъ видѣлъ: это былъ какъ-будто прекрасный сонъ. Съ холма, что напротивъ, я любовался вашимъ волшебнымъ садомъ, вашими прекрасными цвѣтами, которые одна минута разорила и истребила въ глазахъ моихъ; но потери все вознаградимыя: не огорчайтесь, другіе еще больше потерпѣли!

— Когда подумаю, что тебя-самого едва не унесла эта проклятая рѣка, которую теперь ненавижу! Ахъ, дитя мое! я оплакиваю тотъ день, когда отцу твоему пришла фантазія поселиться здѣсь. Въ-теченіе зимы у насъ ужь нѣсколько разъ было наводненіе, и онъ принужденъ бывалъ начинать съизнова всѣ работы. Это его огорчаетъ и мучитъ больше, нежели онъ хочетъ показать. Характеръ его ожесточается, и здоровье наконецъ разстроится. А все виновата рѣка!

— Но вы, маменька, сами не находите ли, чтобъ этотъ совершенно-новый домъ, этотъ сырой воздухъ, были вредны для вашего здоровья?

— Право, не знаю, дитя мое. Я во всемъ утѣшалась своими цвѣтами, въ надеждѣ увидѣть тебя. Наконецъ, ты пріѣхалъ, и находишь какую-то помойную яму, какое-то болото, тогда-какъ я надѣялась, что ты съ своей сигаркой и книжкой будешь ходить по коврамъ цвѣтовъ и зелени. Несносная рѣка!

Когда наступилъ вечеръ, Эмиль замѣтилъ, что день показался ему безмѣрно-длиненъ отъ проклятій рѣкѣ, слышавшихся изъ всѣхъ устъ и на всѣ лады. Отецъ одинъ продолжалъ твердить, что все пустяки, что лишняя сажень гласиса укротитъ этотъ ручей навсегда; но его блѣдное лицо и стиснутые зубы показывали внутреннее бѣшенство, которое видѣть было больнѣе, нежели слышать всѣ восклицанія другихъ.

Обѣдъ былъ печаленъ и холоденъ. Поминутно-тревожимый господинъ Кардонне безпрестанно вставалъ изъ-за стола и уходилъ отдавать приказанія; и какъ г-жа Кардонне обращалась съ нимъ съ безпредѣльнымъ почтеніемъ, то всѣ блюда уносили грѣть и приносили назадъ переспѣлыя; онъ находилъ ихъ дрянными; жена то блѣднѣла, то краснѣла, сама бѣгала на кухню, суетилась, борясь между желаніемъ дождаться мужа и не заставлять ожидать сына, которому казалось, что обѣдали очень-плохо и очень-долго въ этомъ богатомъ домѣ.

Изъ-за стола вышли такъ поздно и броды рѣки были еще такъ ненадежны въ потьмахъ, что Эмиль долженъ былъ отказаться отъ намѣренія ѣхать въ Шатобрёнъ. Онъ разсказалъ, какъ его тамъ приняли.

— О! я съѣзжу къ нимъ поблагодарить ихъ! воскликнула г-жа Кардонне.

Но мужъ прибавилъ:

— Можешь уволить себя отъ этого. Я вовсе не желаю, чтобъ ты накликала мнѣ общество стараго пьяницы, который живетъ на ровной ногѣ съ крестьянами, и который напивался бы у меня въ кухнѣ съ моими рабочими.

— Дочь его премилая дѣвушка, робко сказала г-жа Кардонне.

— Дочь! возразилъ мужъ съ надменностью. — Какая дочь? та, что родилась у него отъ служанки?

— Онъ ее призналъ.

— Хорошо и сдѣлалъ, потому-что старая Жанилла очень затруднилась указать настоящаго отца этому ребенку. Мила она или нѣтъ, я надѣюсь, что Эмиль не поѣдетъ туда нынѣшній вечеръ. Погода пасмурная и дороги дурны.

— О! нѣтъ, вскричала г-жа Кардонне: — нынѣшній вечеръ онъ не поѣдетъ: онъ не захочетъ вводить меня въ такое безпокойство. Завтра, днемъ, если рѣка совершенно войдетъ въ берега, съ Богомъ!

— Пожалуй, завтра, отвѣчалъ Эмиль, очень-недовольный, но послушный матери: — потому-что я непремѣнно обязанъ побывать у нихъ съ благодарностью за ласковое гостепріимство, какимъ пользовался.

— Конечно, ты обязанъ, сказалъ господинъ Кардонне: — но тѣмъ, надѣюсь, и ограничатся твои сношенія съ этимъ семействомъ, которое мнѣ посѣщать не прилично. Не засиживайся долго; завтра вечеромъ я намѣренъ толковать съ тобою, Эмиль.

На разсвѣтѣ слѣдующаго дня, прежде, чѣмъ проснулись родители, Эмиль велѣлъ осѣдлать себѣ лошадь, и переѣхавъ рѣку еще мутную и неспокойную, поскакалъ въ галопъ по дорогѣ въ Шатобрёнъ.

VIII.
Жильберта.

Утро было прекрасное и солнце всходило, когда Эмиль подъѣзжалъ къ Шатобрёну. Развалина, показавшаяся ему такою страшною при блескѣ молній, имѣла теперь видъ изящества и пышности, котораго не могли изгладить время и запустѣніе. Утренніе лучи озаряли ее блѣдно-розовымъ свѣтомъ, и зелень, которою поросла она, разстилалась кокетливо, какъ украшеніе, достойное быть дѣвственнымъ саваномъ такого прекраснаго памятника.

Дѣйствительно, мало въ замкахъ подъѣздовъ, которые были бы такъ барски устроены и такъ величаво расположены, какъ подъѣздъ Шатобрёна. Квадратное зданіе, которое заключаетъ въ себѣ дверь и перистиль оживою, отличной постройки; бѣлый камень, употребленный на сводъ и рамы рѣшетки, неизмѣнной бѣлизны. Фасадъ выходитъ на муравистый и деревистый холмъ, плотно лежащій на скалѣ и спускающійся стремниною къ быстрому ручью. Деревья, скалы и лужайки, разсѣянныя въ безпорядкѣ по этимъ круто-покатымъ пдоскостямъ, имѣютъ натуральную прелесть, которой никогда не превосходили созданія искусства. Съ другаго фасада, видъ пространнѣе и величественнѣе: Крёза, пересѣкаемая двумя косыми шлюзами, образуетъ, среди изъ и луговъ, два тихіе водопада, нѣжно-мелодическіе на этой рѣкѣ, то спокойной, то порывистой въ теченіи, всюду прозрачной какъ хрусталь и всюду окаймленной восхитительными пейзажами и живописными развалинами. Съ верха главной башни замка видно, какъ она тысячью излучинъ углубляется въ стремнистыя пропасти и бѣжитъ словно полоса ртути по темной зелено и промежъ скалъ, поросшихъ красноватымъ верескомъ.

Переѣхавъ мостъ, идущій черезъ широкій ровъ, отчасти засыпанный, и съ окраинами, покрытыми густой травою и цвѣтущимъ терновникомъ, Эмиль полюбовался на чистоту, которую дождь послѣдней грозы придалъ обширной природной террасѣ и всѣмъ окрестностямъ развалины. Вся обвалившаяся штукатурка была снесена, вмѣстѣ съ раскиданными обломками дерева, и словно какая-нибудь гигантская фея тщательно вымыла дорожки и ветхія стѣны, обмела песокъ и очистила проходъ отъ всего сора разрушенія, котораго помѣщикъ никогда бы не имѣлъ средства вывезти. Такимъ-образомъ, наводненіе, попортившее, загрязнившее и разрушившее всю красоту новаго дома Кардонне, только вычистило и обновило запустѣлое зданіе Шатобрёна. Его непоколебимыя старыя стѣны презирали вѣка и бури, и возвышенный постъ, ими занимаемый, казалось назначенъ былъ господствовать надъ всѣми эфемерными работами новыхъ поколѣній.

Эмиль былъ пораженъ величіемъ, какое эта феодальная развалина сохраняла въ своихъ обломкахъ, и испыталъ чувство почтительнаго сожалѣнія, въѣзжая, богатый и сильный разночинецъ, въ это владѣніе, гдѣ гордость имени одна могла еще спорить съ существеннымъ превосходствомъ его положенія. Это благородное состраданіе было ему тѣмъ легче, что ни въ чувствахъ, ни въ привычкахъ помѣщика ничто не вызывало его и не отвергало. Спокойный, безпечный и радушный, добрый Антуанъ, занимавшійся обрѣзываніемъ плодовыхъ деревьевъ у входа въ садъ, принялъ его съ отеческимъ видомъ, бросился ему на встрѣчу, и сказалъ съ улыбкою:

— Еще разъ добро пожаловать, любезный господинъ Эмиль: — потому-что теперь я знаю, кто вы, и очень-радъ съ вами познакомиться. Право! ваше лицо полюбилось мнѣ съ перваго взгляда, и съ-тѣхъ-поръ, какъ вы разрушили предубѣжденія, которыя старались мнѣ внушать противъ вашего батюшки, я чувствую, что мнѣ будетъ пріятно видѣть васъ почаще въ моихъ развалинахъ. Пойдемте же сначала въ конюшню, я помогу вамъ привязать лошадь, потому-что Шарассонъ занятъ прививкою розовыхъ черенковъ съ моей дочерью, и не надо отвлекать ихъ отъ такого важнаго занятія. Этотъ разъ вы позавтракаете съ нами; мы ваши кредиторы на закуску, которую вы у насъ похитили въ прошлый разъ.

— Я пріѣхалъ не за тѣмъ, чтобъ причинять вамъ новыя безпокойства, мой великодушный хозяинъ, сказалъ Эмиль, пожимая съ неодолимой симпатіей широкую, черствую руку деревенскаго дворянина. — Я хотѣлъ, во-первыхъ, поблагодарить васъ за ласки, а во-вторыхъ, встрѣтить здѣсь одного человѣка, который вамъ и мнѣ другъ, и которому я назначилъ свиданіе вчера вечеромъ.

— Знаю, знаю, сказалъ г. Антуанъ, приложивъ палецъ къ губамъ: — онъ все мнѣ сказывалъ. Только, по обыкновенію, преувеличилъ свои причины неудовольствія на вашего батюшку. Но мы объ этомъ поговоримъ, и я съ своей стороны благодарю васъ за участіе, которое вы въ немъ принимаете. Онъ ушелъ еще до разсвѣта, и не знаю воротится ли сегодня, потому-что его тревожатъ пуще нежели когда-нибудь; но я увѣренъ, что, благодаря вамъ, дѣла его скоро пріймутъ лучшій оборотъ. Вы скажете мнѣ, что вы окончательно выговорили у вашего батюшки для блага и удовлетворенія моего бѣднаго пріятеля. Я долженъ васъ выслушать и отвѣчать, потому-что имѣю отъ него полномочіе на заключеніе съ вами мира; я увѣренъ, что условія будутъ прекрасныя изъ вашихъ устъ. Но ничто не мѣшаетъ вамъ до-тѣхъ-поръ раздѣлить нашъ семейный завтракъ, а я вамъ объявляю, что не войду въ переговоры на-тощакъ. Начнемъ съ корма вашей лошади, потому-что скоты не умѣютъ просить, чего имъ хочется, и надо, чтобъ люди заботились прежде о нихъ, чѣмъ о себѣ, изъ опасенія позабыть о нихъ. Эй, Жанилла! принесите намъ полный фартукъ овса. Эта прекрасная тварь привыкла ѣсть овесъ каждый день, и я хочу, чтобъ она ржала въ знакъ пріязни всякій разъ, когда будетъ проѣзжать мимо моихъ воротъ; хочу даже, чтобъ она входила на дворъ вопреки господину, если онъ меня позабудетъ.

Жанилла, не смотря на бережливость, управлявшую всѣми ея дѣйствіями, тотчасъ принесла немножко овса, который держала въ запасѣ для важныхъ случаевъ. Правда, оно казалось ей излишествомъ; но для чести дома своего господина она продала бы свою послѣднюю кофту, и въ этотъ разъ говорила себѣ съ великодушнымъ лукавствомъ, что подарокъ, который Эмиль сдѣлалъ ей въ послѣднее свиданіе и который еще сдѣлаетъ впередъ, больше нежели достаточенъ, чтобъ лакомо кормить его лошадь всякій разъ, какъ ему вздумается пріѣхать.

— Кушай, голубушка, кушай, сказала она, лаская лошадь съ видомъ, который старалась сдѣлать мужскимъ и молодцеватымъ.

Потомъ, свернувъ пучекъ соломы, приготовилась чистить ей бока.

— Полноте, Жанилла, вскричалъ Эмиль, отнимая у нея изъ рукъ солому. — Я самъ это сдѣлаю.

— Вы думаете, что я не управлюсь такъ же хорошо, какъ мужчина? сказала хлопотунья. — Будьте покойны, сударь: я такой же хорошій конюхъ, какъ экономка и бѣлошвейка; еслибъ я не навѣдывалась каждый день въ стойло и ясли, нашъ сорванецъ жокей не содержалъ бы такъ порядочно графской кобылы. Глядите, какая она чистенькая и полная, наша Лантерна! Она не красива, сударь, но хороша; такъ здѣсь все, кромѣ моей дочки, которая и прекрасна и добра.

— Ваша дочка? сказалъ Эмиль, пораженный однимъ воспоминаніемъ, которое отнимало нѣсколько поэзіи у образа мамзели Шатобрёнъ. — Такъ у васъ есть дочка? Я еще не видалъ ея.

— Фи, сударь! что это вы говорите? вскричала Жанилла, которой блѣдныя и лоснящіяся щеки покрылись румянцемъ жеманства, между-тѣмъ, какъ г. Антуанъ улыбался съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ. — Видно, вы не знаете, что я дѣвица?

— Ахъ, извините, возразилъ Эмиль: — я такой новичокъ въ здѣшней сторонѣ, что могу дѣлать много смѣшныхъ промаховъ. Я считалъ васъ замужнею или вдовою.

— Правда, въ мои лѣта я могла бы ужь схоронить нѣсколькихъ мужей, сказала Жанилла: — да и случаевъ было у меня много. Но я всегда имѣла отвращеніе къ замужству, потому-что люблю жить по своей волѣ. Когда я говорю: наша дочка, такъ это изъ любви къ дитяти, которое почти родилось на моихъ глазахъ, потому-что я его няньчила, и графъ позволяетъ мнѣ обходиться съ его дочкою такъ, какъ-будто она была моя, что нисколько не убавляетъ почтенія, которымъ я ей обязана. Но еслибъ вы видѣли графиню, вы замѣтили бы, что она похожа на меня не больше, какъ вы, и что у нея благородная кровь въ жилахъ. Господи Боже мой! еслибъ у меня была такая дочка, я бы такъ ею гордилась, что сама бы всѣмъ разсказывала, хоть это и дало бы поводъ злословить меня. Хе, хе! вамъ смѣшно, г-нъ Антуанъ? Смѣйтесь, сколько угодно; я пятнадцатью годами старше васъ, и злые языки не могутъ ничего сказать на мой счетъ.

— Помилуй, Жанилла! никто, сколько я знаю, не думаетъ этого, сказалъ графъ Шатобрёнъ, принимая веселый видъ. — Это значило бы дѣлать мнѣ много чести, а я не такой хвастунъ, чтобъ этимъ хвалиться. Дочь мою ты имѣешь право называть какъ тебѣ заблагоразсудится, потому-что ты была для нея больше, чѣмъ матерью, если это можно!

Выговоривъ эти слова серьёзнымъ и растроганнымъ тономъ, помѣщикъ вдругъ обнаружилъ въ глазахъ и въ голосѣ выраженіе глубокой грусти. Но продолжительность печальнаго чувства не совмѣщалась съ его характеромъ, и онъ тотчасъ повеселѣлъ снова.

— Ступай готовить завтракъ, дурочка, сказалъ онъ шутливо своему дворецкому въ юбкѣ: — мнѣ еще осталось обрѣзать два дерева, а господинъ Эмиль сдѣлаетъ мнѣ компанію.

Шатобрёнскій садъ былъ обширенъ и богатъ, подобно другимъ принадлежностямъ замка; но проданный большей частью съ паркомъ, который превратили въ хлѣбное поле, онъ занималъ теперь только нѣсколько десятинъ. Ближайшая къ замку часть была прекрасна своимъ безпорядкомъ и своею растительностью; трава и простыя деревья, предоставленныя ихъ дикой натурѣ, выказывали по мѣстамъ нѣсколько ступенекъ лѣстницъ и кой-какіе обломки стѣнъ, которыя были кіосками и лабиринтами при Лудовикѣ XV. Тогда, конечно, миѳологическія статуи, вазы, водометы, такъ-называемыя сельскія бесѣдки, напоминали въ маломъ видѣ кокетливое и вычурное убранство королевскихъ садовъ. Но теперь все это было не болѣе, какъ безобразные обломки, обвитые виноградомъ и плющомъ, обломки, казавшіеся прекраснѣе для глазъ поэта и артиста въ нынѣшнемъ ихъ видѣ, нежели въ томъ, какой имѣли они во время своей свѣжести.

На площадкѣ, огороженной заборомъ изъ шиповника, запиравшемъ пару козъ, которыя паслись на волѣ въ старинномъ саду, находился фруктовый садъ, состоявшій изъ заслуженныхъ деревьевъ; сучковатыя и извилистыя вѣтви ихъ, вырываясь изъ неволи, въ которую повергла ихъ стрижка, придавшая имъ фигуру шапокъ и шпалеръ, принимали странныя и причудливыя формы. То былъ плетень чудовищныхъ гидръ и драконовъ, свивавшихся подъ ногами и надъ головою, такъ-что трудно было проникнуть туда не споткнувшись объ огромные корни, не зацѣпивъ шляпой за сучки.

— Старые слуги, сказалъ господинъ Антуанъ, раздвигая ходъ Эмилю между этими праотцами сада,: — они приносятъ плодъ только черезъ пять-шесть лѣтъ; за то какіе богатые и вкусные плоды выходятъ изъ этого стараго, медленнаго и могучаго сока! Когда я выкупилъ свою землю, всѣ совѣтовали мнѣ срубить эти старые пни; дочь моя просила пощадить ихъ за ихъ красоту, и хорошо я сдѣлалъ, что послушался, потому-что они даютъ отличную тѣнь, и лишь бы съ нѣкоторыхъ изъ нихъ приходился плодъ каждогодно, такъ мы вдоволь были бы снабжены плодами. Посмотрите, какая толстая яблоня! Она, вѣрно, видила рожденіе моего огца, и я ручаюсь, что еще увидитъ рожденіе моихъ внуковъ. Не душегубство ли было бы срубить такого патріарха? Вотъ квитовое дерево, которое приносить ныньче не больше дюжины пигвъ каждый годъ. Мало по его росту; но плоды величиною съ мою голову, желтые, какъ червонное золото; а какой запахъ, сударь! Вотъ, и эта вишня не бѣдна. Да; видно, старики еще годятся на что-нибудь! Стоитъ только умѣть обрѣзывать деревья, какъ надобно. Ученый садоводъ сказалъ бы вамъ, что надо останавливать такое развитіе вѣтвей, подстригать, подчищать, чтобъ принудить соки превращаться въ почки. Но когда самъ состарѣешься, то наживаешь опытность, которая говоритъ другое. Когда плодовое дерево прожило пятьдесятъ лѣтъ принося плоды, надо дать ему отдыхъ и предоставить на нѣсколько лѣтъ попеченіямъ природы. Тогда для него настаетъ вторичная юность; оно растетъ въ вѣтви и листья: это его укрѣпляетъ. Когда же, вмѣсто голаго скелета, сдѣлалось оно но верхушкѣ настоящимъ деревомъ, оно вамъ признательно и въ награду плодится сколько угодно. Напримѣръ, вотъ толстый сучокъ, который кажется лишнимъ, прибавилъ онъ, иоткрывая свой садовой ножикъ: — что жь! мы его не тронемъ: такая значительная обрѣзка истощила бы дерево. Въ старомъ тѣлъ кровь возобновляется не такъ скоро, чтобъ выносить такія операціи, какія легко выдержитъ юность. То же съ растеніями. Я отнимаю только сухія вѣтки, соскабливаю мохъ и подрѣзываю кончики. Поглядите, очень-просто.

Серьёзная наивность, съ которою графъ Шатобрёнъ весь углублялся въ эти невинныя занятія, трогала Эмиля и представляла ему на каждомъ шагу противоположность съ тѣмъ, что происходило у него дома по поводу тѣхъ же самыхъ вещей. Тогда-какъ садовникъ, получающій большое жалованье, съ двумя помощниками, работалъ съ утра до ночи, не успѣвая содержать въ достаточной опрятности и красотъ садъ его матери; тогда-какъ она мучилась изъ-за неудачной розовой распуколки или ошибочнаго прививка, г-нъ Антуанъ былъ счастливъ гордой дикостью своихъ питомцевъ, и ничто не казалось ему плодовитѣе и щедрѣе дара природы. Старинный садъ, съ его мягкимъ и тонкимъ дерномъ, ощипаннымъ прилежными зубами нѣсколькихъ овецъ, пасшихся тутъ безъ собаки и безъ пастуха, этотъ садъ съ могучими причудами растительности и нѣжными волнами своихъ склоновъ, былъ роскошное мѣсто, куда никакая забота ревниваго надзора не являлась нарушать мечты ваши…

— Теперь, когда я отдѣлался съ моими деревьями, сказалъ г-нъ Антуанъ, надѣвая свою куртку, которую передъ тѣмъ повѣсилъ на сучокъ: — пойдемте къ дочери завтракать. Вы, кажется, еще не видали моей дочери? а она ужь знаетъ васъ, потому-что посвящена во всѣ маленькіе секреты нашего бѣднаго Жана; онъ ее такъ любитъ, что даже совѣтуется чаще съ нею, нежели со мною. Ступай впередъ, мосьё, сказалъ онъ собакѣ: — и скажи своей молодой госпожѣ, что пора садиться за столъ. А! обрадовался! Твой аппетитъ не хуже часовъ показываетъ время.

Собака г-на Антуана слушалась равно клички мосьё, которую ей давали, когда были довольны ею, и клички Сакрипанъ, которая была настоящимъ ея именемъ, но которая не нравилась молодой графинѣ, и которую хозяинъ употреблялъ съ собакою только на охотѣ, или чтобъ ее побранить, когда ей случалось, впрочемъ очень-рѣдко, сдѣлать какую-нибудь невѣжливость, какъ-то: ѣсть съ обжорствомъ, храпѣть во снѣ, или залаять ночью при видѣ Жана, перелѣзающаго черезъ стѣну. Вѣрная тварь, казалось, понимала рѣчь господина, потому-что начала усмѣхаться, — выраженіе веселости, очень примѣтное у нѣкоторыхъ собакъ и дающее ихъ физіономіи почти особенный характеръ смышлености и любезности; потомъ бросилась впередъ и скрылась по скату къ рѣкѣ.

Идучи вслѣдъ за нею, г-въ Антуанъ указалъ Эмилю на красоту мѣстоположенія, открывавшагося глазамъ ихъ.

— Наша Крёза также выдумала однажды выйдти изъ береговъ, сказалъ онъ: — но всѣ прибрежныя сѣна были убраны, благодаря совѣту Жана, который предупредилъ насъ, что если ихъ оставить, то они перепрѣютъ; Ему здѣсь вѣрятъ какъ оракулу, и въ-самомъ-дѣлѣ, у него большой даръ наблюденія и чудесная память. По нѣкоторымъ признакамъ, которыхъ никто другой не замѣчаетъ, по цвѣту воды, по цвѣту облаковъ, особенно по вліянію луны въ первое полумѣсячье весны, онъ можетъ предсказать навѣрное погоду, какой надо надѣяться или опасаться во весь годъ. Онъ былъ бы для вашего батюшки неоцѣненный человѣкъ, еслибъ захотѣлъ его слушать. Онъ на все годенъ, и еслибъ я былъ на мѣстѣ г-на Кардонне, я ничего бы не пожалѣлъ, чтобъ сдѣлать его себѣ другомъ; потому-что сдѣлать его вѣрнымъ и покорнымъ слугою нельзя и думать. Это натура дикаря, который умираетъ, если онъ не воленъ. Жанъ Жапплу никогда не сдѣлаетъ ничего путнаго иначе, какъ по доброй волѣ; но овладѣйте его сердцемъ, — а у него самое великое сердце, какое только создавалъ Богъ, тогда увидите, какъ въ важныхъ случаяхъ этотъ человѣкъ является выше того, чѣмъ кажется! Пусть наводненіе, пожаръ, нечаянное несчастіе постигнетъ заведеніе г-на Кардонне, тогда онъ узнаетъ, можно ли опредѣлить цѣну головѣ и рукамъ Жана Жапплу.

Эмиль не дослушалъ конца похвалы съ тѣмъ участіемъ, какое показалъ бы во всякомъ другомъ обстоятельствѣ, потому-что слухъ и мысль его устремились на другой предметъ. Свѣжій голосокъ въ нѣкоторомъ разстояніи тихо напѣвалъ одну изъ тѣхъ пѣсенокъ, прелестныхъ по унылости и наивности, которыя свойственны той странѣ; и дочь графа, эта дочь холостяка, имя матери которой оставалось загадкою для всего края, появилась изъ-за куртины шиповника, прекрасная какъ самый прекрасный дикій цвѣтокъ этихъ очаровательныхъ пустынь.

Бѣлая тѣломъ и блондинка, восьмнадцати или девятнадцати лѣтъ отъ роду, Жильберта Шатобрёнъ обнаруживала, въ чертахъ своихъ, какъ въ характерѣ, смѣсь ума не по лѣтамъ съ дѣтской веселостью которую немногія молоденькія дѣвицы сохранили бы на ея мѣстѣ: она не могла не знать своей бѣдности и будущаго одиночества и лишеній, ожидавшихъ ее въ нынѣшній вѣкъ разсчетовъ и эгоизма. Однакожь, она, казалось, грустила объ этомъ не больше отца, на котораго походила какъ двѣ капли воды въ моральномъ и физическомъ отношеніи, и самая трогательная ясность царствовала въ ея твердомъ и ласковомъ взорѣ. Она покраснѣла, увидѣвъ Эмиля, но покраснѣла скорѣе отъ нечаянности, чѣмъ отъ смущенія, потому-что подошла и раскланялась съ намъ серьёзно, безъ принужденнаго и лукаво-стыдливаго вида, который столько выхваляютъ въ молодыхъ дѣвушкахъ, не зная того, что онъ значитъ. Жильбертѣ не пришло на мысль, что молодой гость станетъ пожирать ее взглядомъ, и что она должна принять степенный видъ для обузданія дерзости его тайныхъ желаній. Напротивъ, она сама на него поглядѣла, чтобъ удостовѣриться, понравится ли ей онъ столько, сколько правился отцу ея, и съ весьма-быстрою прозорливостью замѣтила, что онъ очень-хорошъ, ни мало тѣмъ не тщеславясь, что слѣдуетъ модѣ съ умѣренностью, не надутъ, не нахаленъ, не притязателенъ, что его выразительная физіономія исполнена чистоты, твердости и чувствительности. Довольная обзоромъ, она вдругъ почувствовала, что ей такъ же легко, какъ еслибъ вовсе не было чужаго человѣка между ею и отцомъ.

— Это правда, сказала она, доканчивая рекомендательную фразу графа Шатобрёна: — батюшка сердился на васъ, что вы тогда уѣхали, не хотѣвъ позавтракать. Но я съ своей стороны поняла, что вы торопились видѣть матушку, особливо во время наводненія, когда каждый могъ опасаться за своихъ. Къ-счастію, г-жа Кардонне не очень перепугалась, говорятъ, и вы не потеряли ни одного изъ своихъ рабочихъ?

— Слава Богу, никто не погибъ ни у насъ, ни въ селеніи, отвѣчала Эмиль.

— Но у васъ надѣлалось много бѣдъ?

— Это еще не такъ важно; бѣдные люди потерпѣли гораздо-болѣе сравнительно съ нами. Къ-счастію, батюшка имѣлъ средства и волю поправить много несчастій.

— Говорятъ особенно… говорятъ также, возразила дѣвушка, покраснѣвъ немного за слово, которое невольно вырвалось у нея: — ваша матушка очень-добра и сострадательна. Я сейчасъ говорила о ней съ маленькимъ Шарассономъ, котораго она осыпала милостями.

— Матушка чрезвычайно-добра, сказалъ Эмиль: — но въ этомъ случаѣ нѣтъ ничего мудренаго, что она обласкала бѣднаго мальчика, безъ котораго я погибъ бы отъ своей неосторожности. Мнѣ бы хотѣлось поскорѣе увидѣть его и поблагодарить.

— Онъ здѣсь, возразила мамзель Шатобрёнъ, указывая на Шарассона, который шелъ сзади ея съ корзиною и горшечкомъ смолы. — Мы сдѣлали больше пятидесяти прививковъ, въ томъ числѣ есть даже черенки, набранные Сильвеномъ въ вашемъ саду. Это оборыши, которые садовникъ кидалъ, обрѣзывая розаны, а намъ они дадутъ еще прекрасные цвѣты, если наши прививки не слишкомъ-дурно дѣланы; вы посмотрите ихъ, батюшка, не правда ли? сама я еще мало смыслю.

— Полно! ты прививаешь лучше меня своими крошечными ручками, сказалъ г. Антуанъ, поднося къ губамъ хорошенькіе пальчики дочери. — Это женское дѣло, которое требуетъ больше ловкости, нежели можемъ имѣть мы, мужчины. Но тебѣ надо бы надѣть перчатки, милая! Гадкія колючки не пощадятъ тебя.

— А вамъ что за дѣло, батюшка? сказала дѣвушка, улыбаясь. — Я не принцесса, и очень-рада, что не принцесса. Я свободнѣе и счастливѣе.

Эмиль не проронилъ ни слова изъ послѣдняго замѣчанія, хотя оно сказано было вполголоса, для отца, и хотя онъ съ своей стороны сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, чтобъ ласково поздороваться съ маленькимъ Шарассономъ.

— О! я-то, я здоровъ, отвѣчалъ шатобрёнскій пажъ: — я боялся одного, чтобъ кобыла не простудилась послѣ такого купанья. Но, слава Богу, она еще поздоровѣла; а я былъ очень-радъ побывать въ вашемъ прекрасномъ замкѣ, посмотрѣть ваши хорошія комнаты, слугъ вашего папеньки, которые ходятъ въ красныхъ жилетахъ и съ золотыми галунами на шляпахъ.

— А! вотъ что особенно вскружило ему голову, сказала Жильберта, смѣясь отъ чистаго сердца и выказавъ два ряда зубковъ, бѣлыхъ и частыхъ какъ жемчужное ожерелье. — Мосьё Сильвенъ, какъ вы его видите, исполненъ честолюбія; онъ гнушается своею новою блузой и сѣрою шляпой съ-тѣхъ-поръ, какъ увидѣлъ лакеевъ въ галунахъ. Если когда-нибудь онъ увидитъ егеря съ пѣтушьимъ султаномъ и эполетами, онъ съ ума сойдетъ.

— Бѣдный ребенокъ! сказалъ Эмиль: — еслибъ онъ зналъ, сколько его участь свободнѣе, почтеннѣе и счастливѣе участи разряженныхъ столичныхъ лакеевъ!

— Онъ не подозрѣваетъ, возразила дѣвушка: — что онъ самый счастливый слуга, какой только есть на свѣтѣ.

— Я не жалуюсь, отвѣчалъ Сильвенъ: — всѣ до меня добры здѣсь, даже мамзель Жанилла, хоть она немножко и взъискательна; я не хотѣлъ бы покинуть эту сторону, потому-что у меня отецъ и мать въ Кюшьйонѣ, близёхонько отсюда; но немножко принарядиться не мѣшаетъ человѣку.

— Такъ ты желалъ бы одѣваться лучше, нежели твой баринъ? сказала Жильберта. — Посмотрите, батюшка, какъ онъ простъ! Онъ былъ бы очень-несчастенъ, еслибъ ему надо было надѣвать каждый день черное платье и бѣлыя перчатки.

— Признаться, мнѣ бы трудненько опять къ нимъ привыкать, сѣазалъ г. Антуанъ. — Но слышите ли вы, дѣтушки, Жаниллу? Вишь какъ покрикиваетъ, чтобъ мы шли завтракать.

Дѣтушки была общая поговорка, которую, по своей ласковости, г. Антуанъ часто примѣнялъ и къ Жаниллѣ съ Сильвеномъ, когда они были оба на-лицо, и къ крестьянамъ своего мѣстечка. Поэтому Жильберта съ удивленіемъ встрѣтила быстрый и невольный взглядъ, который бросилъ на нее молодой Кардонне. Онъ вздрогнулъ, и смутное чувство симпатіи, страха и удовольствія забилось въ его сердцѣ, когда онъ услышалъ себя соединеннымъ съ прекрасной Жильбертой въ этомъ отеческомъ воззваніи помѣщика.

IX.
Господинъ Антуанъ.

Въ этотъ разъ, завтракъ былъ нѣсколько роскошнѣе, нежели какъ обыкновенно водилось въ Шатобрёнѣ. Жанилла имѣла время сдѣлать кой-какія приготовленія. Она запаслась молочнымъ, яйцами, медомъ, и храбро пожертвовала двумя цыплятами, которые еще пѣли, когда Эмиль показался на дорожкѣ, но которые, будучи положены парные на рошперъ, вышли довольно нѣжны.

Молодой человѣкъ пріобрѣлъ аппетитъ въ саду и нашелъ завтракъ превосходнымъ. Похвалы, какія онъ расточалъ ему, очень польстили Жаниллѣ, сидѣвшей, по обычаю, напротивъ своего господина, и хозяйничавшей съ нѣкоторымъ кокетствомъ.

Особенно тронуло ее одобреніе, оказанное гостемъ варенью ея изъ дикихъ тутовыхъ ягодъ.

— Мамочка, сказала ей Жильберта: — надо будетъ послать образчикъ твоего искусства и твой рецептъ г-жѣ Кардонне, чтобъ она одолжила намъ въ промѣнъ ростковъ ананасной земляники.

— Ужь хороша ваша крупная садовая земляника! подхватила Жанилла. — Настоящая вода на вкусъ. То ли дѣло наша горная мелкая земляника, такая красная, душистая… Но я все-таки дамъ мосьё Эмилю большую банку своего варенья для его мамаши, если ей будетъ угодно принять.

— Матушкѣ жалко будетъ вводить васъ въ убытокъ, милая Жанилла, отвѣчалъ Эмиль, тронутый въ особенности наивною щедростью Жильберты, и сравнивая въ душѣ искреннее доброхотство этого бѣднаго семейства съ надменностью своихъ домашнихъ.

— О! возразила Жильберта улыбаясь: — намъ убытокъ невеликъ. Мы имѣемъ и можемъ вновь сдѣлать большой запасъ этихъ ягодъ. Онѣ у насъ не рѣдкость, и еслибъ мы не брали мѣръ, то кусты, на которыхъ онѣ растутъ, пробили бы стѣны и влѣзли къ намъ въ комнаты.

— А кто виноватъ, если онѣ насъ одолѣютъ? сказала Жанилла. — Развѣ я не хотѣла всѣ ихъ посрубить? И навѣрное, управилась бы одна безъ всякой помощи, еслибъ мнѣ позволили.

— А я защитила эти бѣдныя колючки отъ тебя, мамочка! Онѣ дѣлаютъ такія славныя гирлянды около нашихъ развалинъ, что оченьжалко было бы истребить ихъ.

— Согласна, что видъ отъ нихъ красивый, возразила Жанилла: — и что на десять льё кругомъ не найдешь такихъ прекрасныхъ кустовъ и съ такими крупными ягодами!

— Слышите, г-нъ Эмиль? сказалъ въ свою очередь г-нъ Антуанъ. — Жанилла вся тутъ. Нѣтъ ничего на свѣтѣ прекраснаго, добраго, полезнаго и здороваго, чего бы не было въ Шатобрёнѣ. Благодатная земля, да и только!

— Вотъ хорошо! подхватила Жанилла: — ну-те-ка, сдѣлайте милость, пожалуйтесь на что-нибудь!

— Я ни на что не жалуюсь, отвѣчалъ добрый дворянинъ: — сохрани меня Богъ! При дочери и при тебѣ, чего мнѣ еще желать для счастія?

— О, да! вы всегда такъ говорите при людяхъ. А когда нѣтъ никого и что-нибудь васъ тронетъ, вы принимаете видъ смиренія вовсе-неумѣстный въ вашемъ положеніи.

— Мое положеніе таково, какъ Богу угодно, отвѣчалъ г-нъ Антуанъ съ немножко-грустной кротостью. — Если дочь моя покоряется ему безъ сожалѣнія, то ни я, ни ты не будемъ роптать на Провидѣніе.

— Я! воскликнула Жильберта: — какъ я могу роптать? Скажите мнѣ, папенька; потому-что сама я не найду ничего, чего бы мнѣ не доставало и чего бы мнѣ желать лучшаго на свѣтѣ.

— Я совершенно того же мнѣнія, сказалъ Эмиль, тронутый искреннимъ и благородно-нѣжнымъ выраженіемъ ея прекраснаго лица. — Я увѣренъ, что вы счастливы, сударыня, потому-что…

— Потому-что..? Договаривайте, г-нъ Кардонне! весело подхватила Жильберта: — вы хотѣли сказать почему, и не докончили.

— Мнѣ было бы очень-прискорбно сказать что-нибудь похожее на пошлость, отвѣчалъ Эмиль, покраснѣвъ почти не меньше дѣвушки: — но я хотѣлъ сказать, что когда владѣютъ тремя вещами, красотою, молодостью и добротою, то непремѣнно должны быть счастливы, потому-что могутъ быть увѣрены въ любви къ себѣ.

— Такъ я еще счастливѣе, нежели вы думаете, отвѣчала Жильберта, положивъ одну руку въ руку отца, а другую въ руку Жаниллы: — потому-что меня любятъ, вовсе не думая о такихъ качествахъ. Хороша ли я, добра ли, — не знаю; по увѣрена, что будь я дурна и капризна, папенька и маменька любили бы меня все также. Значитъ, мое счастіе происходитъ отъ ихъ доброты, отъ ихъ нѣжности, а не отъ моихъ достоинствъ.

— Не запрещаемъ однако вамъ думать, сказалъ господинъ Аитуанъ Эмилю, самъ прижимая къ сердцу дочь: — что есть немножко и того и другаго.

— Ай! господинъ Антуанъ! что вы сдѣлали? вскричала Жанилла: — вотъ что значитъ ваша разсѣянность! Вы закапали яйцомъ рукавъ у Жильберты.

— Ничего, сказалъ господинъ Антуанъ: — я самъ замою.

— Ни! ни! хуже испортите; прольете, пожалуй, весь графинъ, и окатите мою дочку. Поди сюда, дитятко, я смою пятно. Не могу видѣть пятенъ! Не жалко ли бы испортить это хорошенькое новое платьице?

Эмиль впервые взглянулъ на нарядъ Жильберты. До-тѣхъ-поръ, онъ обращалъ вниманіе только на ея стройную талію и на красоту. На ней было платье изъ сѣраго тика очень-новаго, но довольно-грубаго, съ бѣлымъ, какъ снѣгъ, воротничкомъ вокругъ шеи. Жильберта замѣтила его внимательность, и, нимало не сконфузясь, даже съ-нѣкоторою гордостью сказала, что это платье ей нравится, что оно прочно, что ей въ немъ нечего бояться колючекъ и терновника, и что, какъ его выбирала сама Жанилла, то нѣтъ матеріи, которую бъ она носила съ такимъ удовольствіемъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, прекрасное платье, сказалъ Эмиль: — у моей матушки есть точно такое же.

Это была неправда; Эмиль, несмотря на свою прямоту, сказалъ эту маленькую ложь, самъ того не замѣчая. Жильберта не повѣрила, но была ему благодарна за деликатность.

Жаниллѣ же очевидно польстила похвала ея вкусу, ибо она дорожила этимъ качествомъ почти столько же, сколько красотою Жильберты.

— Дочка моя не щеголиха, сказала она: — но я за нее забочусь объ этомъ. А чтобы вы сказали, господинъ Антуанъ, еслибы ваша дочка не была нарядна и опрятна, какъ прилично ея званію въ свѣтѣ?

— Намъ нѣтъ никакого дѣла до свѣта, любезная Жанилла, отвѣчалъ господинъ Антуанъ: — и я не ропщу нисколько. Не создавай же себѣ пустыхъ обольщеній.

— А вы говорите это съ грустью, господинъ Антуанъ? Я вамъ говорю, что званіе никогда не теряется; но ужь вы таковы: всегда кидаете топорище вслѣдъ за топоромъ!

— Отнюдь ничего не кидаю, возразилъ помѣщикъ: — напротивъ, я всѣмъ доволенъ.

— А! вы довольны? сказала Жанилла, которая всегда имѣла нужду съ кѣмъ-нибудь ссориться, чтобъ поддерживать дѣятельность своего языка и своей одушевленной пантомимы. — Какой вы добрый, нечего сказать! довольны такою судьбою, какъ ваша! Слушая васъ, подумаешь, что вамъ на это нужно пропасть разсудка и философіи! Полноте, вы просто неблагодарны,

— Что съ тобою, сумасбродная голова? возразилъ господинъ Антуанъ: — повторяю тебѣ, что я всѣмъ доволенъ и во всемъ утѣшился.

— Утѣшились! прошу покорно; въ чемъ же вы утѣшились, позвольте узнать? Развѣ вы не всегда были счастливѣйшимъ человѣкомъ?

— Нѣтъ, не всегда! жизнь моя смѣшивалась съ горечью, какъ жизнь всякаго человѣка; но за что бы мнѣ было на свѣтѣ лучше, нежели многимъ другимъ, которые стоготъ меня?

— Нѣтъ, другіе не стоютъ васъ! я это говорю, такъ же какъ говорю, что вамъ всегда было лучше, нежели кому-нибудь на свѣтѣ. Да, сударь, я докажу вамъ, если угодно, что вы родились въ сорочкѣ.

— Вотъ! ты сдѣлаешь мнѣ большое удовольствіе, если докажешь въ-самомъ-дѣлѣ, возразилъ господинъ Антуанъ съ улыбкою.

— Извольте! ловлю васъ на словѣ, и начинаю. Г-нъ Кардонне будетъ нашимъ судьею и свидѣтелемъ.

— Дадимъ ей говорить, г-нъ Эмиль, сказалъ г-нъ Антуанъ. — Мы за дессертомъ, а въ это время ничто въ свѣтѣ не помѣшаетъ Жаниллѣ болтать. Она наскажетъ кучу вздора, предупреждаю васъ. Но она говоритъ съ увлеченіемъ и неглупо. Ее не скучно слушать.

— Во-первыхъ, сказала пріосанясь Жанилла, ревнуя оправдать эту похвалу: — вы родитесь на свѣтъ графомъ Шатобрёномъ, а это не дурное имя и не маленькая честь!

— Ныньче эта честь немного значитъ, сказалъ графъ Шатобрёнъ: — а что до имени, полученнаго мной отъ предковъ, то, не могши ни чѣмъ возвысить блескъ его, я не могу имъ величаться.

— Позвольте, сударь, позвольте, продолжала Жанилла: — знаю, къ чему вы клоните рѣчь, и сама сейчасъ дойду до этого. Дайте мнѣ говорить. Вы родитесь на свѣтъ здѣсь (въ прекраснѣйшей странъ, какую только найдти можно), и васъ кормитъ самая пригожая, самая свѣжая во всей окрестности крестьянка, моя старинная подруга, хоть я была и помоложе ея нѣсколькими годами, мать нашего браваго Жана Жапплу; и Жанъ всегда остается вѣренъ вамъ, какъ ступня ногъ. Теперь у него непріятности, но они безъ сомнѣнія скоро кончатся!..

— Благодаря вамъ, сказала Жильберта, взглянувъ на Эмиля, и этимъ взглядомъ, искреннимъ, благосклоннымъ, она отблагодарила его за комплиментъ ея красотъ и ея платью.

— Если ты пустишься въ обыкновенныя свои присказки, замѣтилъ г. Антуанъ Жаниллѣ: — мы никогда не дождемся конца.

— Хорошо, сударь, возразила Жанилла. — Скажу вкратцѣ, какъ говоритъ кюзьйонскій священникъ при началѣ всихъ своихъ проповѣдей. — Вы были одарены отличнымъ сложеніемъ, и, въ добавокъ ко всему, были самый хорошенькій ребенокъ, какого когда-либо видано. Доказательство, что когда вы выросли и стали однимъ изъ самыхъ красивыхъ кавалеровъ въ провинціи, то дамы всѣхъ званій очень-хорошо это замѣтили.

— Мимо, мимо, Жанилла! перебилъ графъ съ примѣсью грусти въ веселости: — объ этомъ нечего распространяться.

— Не безпокойтесь! возразила разскащица: — я не скажу ничего такого, что не годится говорить. Вы воспитались въ этомъ старомъ замкѣ, который былъ тогда великъ и богатъ… и который теперь еще хоть куда! Играя съ ребятишками вашихъ лѣтъ и съ вашимъ молочнымъ братомъ, маленькимъ Жаномъ Жапплу, вы прекрасно укрѣпили свое здоровье… Ну, пожалуйтесь еще на свое здоровье, и скажите, что знаете кого-нибудь въ пятьдесятъ лѣтъ бодрѣе и крѣпче себя.

— Очень-хорошо; но ты не говоришь, что какъ я родился во время смятеній и революціи, то мое первоначальное воспитаніе было очень-небрежно.

— Вотъ хорошо! такъ вы желали бы родиться двадцатью годами раньше, и быть теперь семидесяти лѣтъ? Вотъ, что выдумали! Вы родились очень во-время, потому-что еще, слава-Богу, вамъ долго жить. А воспитаніе ваше чѣмъ же недостаточно? Вы были помѣщены въ Бурнскую-Коллегію и учились тамъ очень-хорошо.

— Напротивъ, очень-дурно. Я не былъ пріученъ къ умственной работѣ и дремалъ за уроками. Память мой не была изощрена, мнѣ труднѣе было выучиться первоначальнымъ знаніямъ, нежели другому докончить ученье.

— Ну, что жь, тѣмъ больше вашей заслуги, чѣмъ больше было старанія! Сверхъ-того, вы учены очень-довольно для дворянина. Вы не готовились въ священники или въ школьные учители. На что вамъ было знать по-латинѣ или по-гречески? Когда вы пріѣзжали домой на вакансіи, вы были отличный молодой человѣкъ; никого не было ловче васъ на тѣлесныя упражненія: вы кидали свой мячикъ выше большой башни, а когда кликали собакъ, то голосъ вашъ былъ такъ громокъ, что васъ слышали въ Кюзьйонѣ.

— Все это не доказываетъ еще порядочнаго ученья, сказалъ г. Антуанъ, смѣясь такому панегирику.

— Когда вы дожили до тѣхъ лѣтъ, что надо было бросить школу, въ то время была война съ Австрійцами, Пруссаками и Русскими. Вы дрались славно, надо сказать! доказательство — что вы получили нѣсколько ранъ.

— Не тяжелыхъ! сказалъ г. Антуанъ.

— И слава-Богу! подхватила Жанилла. — А вы бы желали быть изувѣченну и ходить на костыляхъ? Вы пожали лавры и воротились покрыты славою, безъ большихъ контузій.

— Нѣтъ, нѣтъ, Жанилла, славы было очень-мало, увѣряю тебя. Я дѣлалъ все возможное, но, что ты ни говори, я опоздалъ родиться нѣсколькими годами; родители мои слишкомъ-долго удерживали мое желаніе служить отечеству подъ властью похитителя, какъ они его называли. Едва я пустился на службу, какъ мнѣ пришлось вернуться домой, таща крыло и волочивши ногу, сокрушенному и обезнадеженному ватерлооскимъ бѣдствіемъ.

— Хорошо, я согласна, что паденіе императора было вамъ невыгодно, и вы были такъ добры, что горевали о немъ, хотя этотъ человѣкъ не очень-хорошо поступилъ съ вами. При имени, какое вы носите, онъ долженъ былъ сдѣлать васъ тотчасъ генераломъ, а вмѣсто того, онъ не обратилъ вниманія на вашу особу.

— Вѣроятно, сказалъ смѣясь графъ Шатобрёнъ: — онъ позабылъ этотъ долгъ за болѣе-серьёзными и болѣе-нужными дѣлами. Наконецъ, согласись, Жанилла, что моя военная карьера была разрушена, а, благодаря прекрасному воспитанію, я не очень-то способенъ былъ найдти себѣ другую.

— Вы бы очень могли служить Бурбонамъ, но не захотѣли.

— Я раздѣлялъ понятія моего времени. Можетъ-быть, и теперь поступилъ бы также, еслибъ повторилось все прежнее.

— Хорошо, кто жь васъ осуждаетъ? — Васъ не обвинили въ нашей сторонѣ, и только ваши родные осуждали васъ.

— Мои родные были надменны и упорны въ своихъ мнѣніяхъ. Ты помнишь, что они оставили меня въ несчастіи, которое мнѣ грозило, и очень-мало заботились о потерѣ моего состоянія.

— Вы были еще гордѣе ихъ, никогда не хотѣли ихъ просить.

— Да! безпечность ли это, достоинство ли, — только я не просилъ у нихъ никакой помощи.

— И потеряли состояніе въ большомъ процессѣ по наслѣдству вашего батюшки, это извѣстно. Но если вы проиграли процессъ, то сами такъ хотѣли.

— И это самое благородное, самое почтенное, что отецъ мой сдѣлалъ въ своей жизни, — подхватила Жильберта съ жаромъ.

— Дѣтушки, возразилъ господинъ Антуанъ: — нельзя говорить, что я проигралъ процессъ: я не далъ его разбирать.

— Разумѣется, разумѣется, сказала Жанилла: — потому-что если бъ его разбирали въ судѣ, вы бы его выиграли. Такъ всѣ твердили тогда въ одинъ голосъ.

— Но батюшка, признавая, что фактъ не есть право, не хотѣлъ пользоваться своимъ положеніемъ, сказала съ живостью Жильберта, обращаясь къ Эмилю. — Надо вамъ знать эту исторію, господинъ Кардонне, потому-что батюшка не станетъ ее разсказывать, а вы еще такъ недавно живете здѣсь, что не могли объ ней слышать. Дѣдъ мой надѣлалъ долговъ на честное слово во время малолѣтства батюшки; онъ умеръ, не успѣвъ или не позаботившись заплатить ихъ. Требованія кредиторовъ не имѣли надлежащей силы по закону; но батюшка, освѣдомившись подробнѣе о своихъ дѣлахъ, нашелъ тому доказательство въ бумагахъ дѣдушки. Онъ могъ бы истребить этотъ документъ, никто не зналъ объ его существованіи. Напротивъ, онъ его представилъ и продалъ все фамильное имѣніе на уплату священнаго долга. Батюшка воспиталъ меня въ правилахъ, которыя не позволяютъ мнѣ думать, что онъ сдѣлалъ тутъ что-нибудь, кромѣ должнаго; но многіе богатые люди разсуждали иначе. Нѣкоторые называли его простакомъ и сумасбродомъ. Я очень-рада, что, когда вы услышите отъ иныхъ выскочекъ, будто графъ Антуанъ Шатобрёнъ разорился по своей винѣ, — а это въ ихъ глазахъ едва-ли не величайшее безчестіе, — то будете знать, чего держаться на-счетъ безтолковости и сумасбродства отца моего.

— Ахъ! вскричалъ Эмиль съ волненіемъ: — какъ вы счастливы, будучи его дочерью, и какъ я завидую вашей благородной бѣдности!

— Не дѣлайте изъ меня героя, любезный другъ, сказалъ г-нъ Антуанъ, пожимая руку Эмиля. — Всегда есть нѣсколько правды въ основаніи людскихъ сужденій, даже когда они бываютъ суровы и значительно-несправедливы. Несомнѣнно, что я былъ немножко-мотоватъ, что ничего не смыслю въ домашней экономіи, въ дѣлахъ, и что меньше другаго оказалъ заслуги, жертвуя состояніемъ, потому-что меньше жалѣлъ объ немъ.

Эта скромная апологія проникла Эмиля такимъ живымъ расположеніемъ къ господину Антуану, что онъ нагнулся къ рукѣ, державшей его руку, и прижалъ къ ней губы съ чувствомъ благоговѣнія, которое отчасти, можетъ-быть, относилось къ Жильбертѣ, Дѣвушку тронуло больше, нежели она ожидала, это изліяніе сердца молодаго человѣка. Она почувствовала слезу на своей рѣсницѣ, потупила глаза, чтобъ скрыть ее, попробовала принять важную осанку, и вдругъ, увлеченная неодолимымъ движеніемъ сердца, чуть не протянула также руки гостю, но воздержалась отъ своего порыва, и чтобъ замѣнить его чѣмъ-нибудь, встала, приняла тарелку Эмиля и подала ему другую, со всей прелестью и простотою дочери патріарха, подносящей кружку къ губамъ странника.

Эмиля сначала поразилъ этотъ актъ смиренной симпатіи, столь несогласный съ приличіями свѣта, въ которомъ жилъ онъ. Потомъ онъ его понялъ, и грудь его такъ взволновалась, что онъ не имѣлъ силы поблагодарить графиню Шатобрёнъ, свою прелестную прислужницу.

— По всему этому, продолжалъ господинъ Антуанъ, который не видалъ ничего, кромѣ очень-простаго движенія въ поступкѣ дочери: — Жанилла должна согласиться, что въ моей жизни было немножко несчастія; потому-что процессъ уже длился нѣсколько времени, когда я, въ ящикѣ одной покинутой мебели, нашелъ признаніе моего отца о долгѣ. До-тѣхъ-поръ, я не вѣрилъ добросовѣстности кредиторовъ; несчастіе, но которому они потеряли свои документы, было неправдоподобно, и потому я спалъ спокойно. Моя Жильберта родилась тогда и я ни чуть не подозрѣвалъ, чтобъ ей пришлось раздѣлять со мною участь вовсе-необезпечеиную. Существованіе этой крошки сдѣлало мнѣ ударъ почувствительнѣе, нежели какимъ онъ былъ бы по моей врожденной безпечности. Очутившись совершенно безъ средствъ, я рѣшился содержать себя работою, и тутъ-то сперва находили на меня довольно-тяжкія минуты.

— Да, правда, сказала Жанилла: — но вы скоро пріучили себя къ работѣ и ваша веселость и непринужденность возвратились, сознайтесь!

— Благодаря тебѣ, добрая Жанилла, потому-что ты не оставила меня. Мы поселились въ Гаржилесѣ съ Жаномъ Жапплу, и онъ, почтенный человѣкъ, досталъ мнѣ работу.

— Какъ! сказалъ Эмиль: — вы были въ рабочихъ, графъ?

— Конечно, мой юный другъ. Я былъ ученикомъ плотничьяго ремесла, рабочимъ, подмастерьемъ черезъ нѣсколько лѣтъ, и, еще года два назадъ, вы видѣли бы меня въ блузѣ, съ топоромъ на плечѣ, ходящаго на поденную работу съ Жапплу.

— Такъ вотъ почему… сказалъ Эмиль весь въ смущеніи.

Онъ остановился, не смѣя договорить.

— Да, понимаю, возразилъ г. Аитуанъ: — вотъ почему вы слыхали: «старикъ Антуанъ ужасно унизился во время своей бѣдности; жилъ съ рабочими, веселился съ ними и пивалъ въ кабакахъ». Но это заслуживаетъ нѣсколько объясненій, и я не выдамъ себя за человѣка тверже и чище, нежели какимъ я есмь на дѣлѣ. По понятіямъ богатыхъ мѣщанъ провинціи, я, конечно, лучше бы сдѣлалъ, если бъ оставался задумчивъ и важенъ, гордо переносилъ свое несчастіе, работалъ молча, вздыхалъ украдкою, краснѣлъ, принимая плату, — еслибъ я, который самъ имѣлъ наемниковъ, не участвовалъ по воскресеньямъ въ весельѣ рабочихъ, позволявшихъ мнѣ присоединять свой трудъ къ ихъ труду въ-теченіе недѣли. Ну, не знаю, лучше ли бъ такъ было, но признаюсь, что оно было бы совершенно не въ моемъ характеръ. Я такъ созданъ, что не могу долго огорчаться и пугаться чѣмъ бы то ни было. Я выросъ съ Жапплу и другими крестьянскими мальчиками, моими ровесниками, и обходился съ ними, какъ съ равными, въ дѣтскихъ играхъ. Въ-послѣдствіи, я никогда не держалъ себя вельможею передъ ними. Они приняли меня въ несчастіи, съ отверстыми объятіями предложили мнѣ домы, свой хлѣбъ, свои совѣты, свои инструменты и работу. Какъ мнѣ было не любить ихъ? Какъ могло ихъ общество казаться мнѣ недостойнымъ меня? Какъ мнѣ было не раздѣлить съ ними, въ воскресенье, заработка моей недѣли? Мало-того, я вдругъ нашелъ въ этомъ удовольствіе и радость, какъ награду за трудъ свой. Ихъ пѣсни, ихъ сборища подъ виноградомъ, гдѣ качалась остролистая вѣтка кабака, ихъ честная короткость со мною, и нерушимая дружба безцѣннаго Жана, моего молочнаго брата, моего мастера въ плотничествѣ, моего утѣшителя, — дали мнѣ новую жизнь, которую я невольно нашелъ очень-пріятною, особенно когда успѣлъ сдѣлаться столько искуснымъ въ работѣ, что могъ не быть имъ въ тягость.

— Правда, вы были трудолюбивы, сказала Жанилла: — и вскорѣ были очень-полезны бѣдному Жану. Ахъ! помню его окрики на васъ, въ началѣ, потому-что онъ, голубчикъ, никогда не бывалъ терпѣливъ, а вы были такъ неловки! Ну, г. Эмиль, посмѣялись бы вы, услышавъ, какъ Жанъ бранился и кричалъ на графа, словно на мальчишку. Потомъ, они мирились и обнимались, такъ-что плакать хотѣлось. Но ужь если мы, вмѣсто того, чтобъ намъ ссориться, какъ я сейчасъ было хотѣла, принялись просто разсказывать вамъ нашу исторію, то я доскажу остальное, потому-что, если предоставить это г. Антуану, онъ не дастъ мнѣ вымолвить слова.

— Говори, Жанилла, говори! воскликнулъ г. Антуанъ: — прости, что я такъ долго лишалъ тебя удовольствія!

X.
Доброе дѣло.

— Если вѣрить г. Антуану, сказала Жанилла: — мы не имѣли совершенно никакихъ средствъ; но если это и было такъ, то не долго продолжалось. Черезъ нѣсколько лѣтъ, когда земля Шатобрёна была продана по клочкамъ, долги уплачены, и вся суматоха унялась, вышло, что графу еще оставался небольшой капиталецъ, который, будучи хорошо пристроенъ, могъ бы давать ему тысячу-двѣсти франковъ дохода. Хе! хе! это было не бездѣлица. Но, при добротѣ и щедрости графа, оно могло бы скоренько изойдти; тутъ-то голубка Жанилла, которая съ вами говоритъ, смекнула, что надо принять бразды правленія. Она взялась пристроить капиталъ и распорядилась не очень-дурно… Потомъ, что-бишь она сказала графу? Не помните ли, сударь, что я вамъ тогда сказала?

— Очень-твердо помню, Жанилла, потому-что ты говорила благоразумно. Повтори это сама.

— Я сказала вамъ: «Хе! хе! вотъ, г. Антуанъ, у васъ есть чѣмъ жить сложа руки. Но вѣдь вы соскучитесь, вы полюбили трудъ, вы еще молоды и здоровы: значитъ, можете работать еще нѣсколько лѣтъ. У васъ есть дочка, настоящее сокровище, которая обѣщаетъ столько же ума, сколько красоты: надо подумать, какъ бы дать ей воспитаніе. Свеземте ее въ Парижъ, отдадимте въ пансіонъ, а вы нѣсколько лѣтъ еще побудете плотникомъ». Г-въ Антуанъ былъ очень-радъ… о! на этотъ счетъ, надо ему отдать справедливость: онъ не жаловался на свои тягости, привыкъ съ добрыми крестьянами къ понятіямъ немножко черезъ-чуръ деревенскимъ, какъ мнѣ кажется. Онъ говорилъ, что такъ-какъ ему суждено быть деревенскимъ рабочимъ, то благоразумнѣе будетъ воспитывать дочь сообразно состоянію, сдѣлать изъ нея хорошую крестьянку, выучить ее читать, шить, прясть, вести хозяйство; но я и слышать не хотѣла. Могла ли я потерпѣть, чтобъ графиня Шатобрёнъ покинула свое званіе и не воспиталась какъ прилично благородной дѣвицѣ? Графъ послушался, и наша Жильберта была воспитана въ Парижѣ, такъ-что ничего не щадилось на ея умъ и таланты; и точно, она воспользовалась этимъ какъ ангельчикъ, и когда ей минуло лѣтъ семнадцать, я опять сказала графу: «Хе! хе! г. Антуанъ, не хотите ли прогуляться со мною въ Шатобрёнъ?» Графъ согласился; но когда мы пришли въ середину развалинъ, его одолѣла грусть.

" — Зачѣмъ ты привела меня сюда, Жанилла? сказалъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ. — Я зналъ, что мое бѣдное родовое гнѣздо разрушено, видѣлъ это издали, но никогда не хотѣлъ входить внутръ и глядѣть вблизи на эти обломки. Я не дорожилъ замкомъ изъ гордости, а любилъ его за то, что провелъ тутъ молодыя лѣта, былъ тутъ счастливъ, видѣлъ тутъ смерть отца и матери. Если бъ кто-нибудь купилъ его для житья, если бъ я видѣлъ его крѣпкимъ и цѣлымъ, я былъ бы вполовину утѣшенъ, потому-что вещи любишь, какъ надо бы любить людей, не столько для самого-себя, сколько для нихъ. Какое удовольствіе находишь ты, показывая мнѣ, что барышники сдѣлали изъ дома моихъ предковъ?

" — Графъ, отвѣчала я: — надобно же было сходить осмотрѣть поврежденіе, чтобъ знать сколько прійдется истратить и какъ взяться за поправку. Вообразите себѣ, что въ одну ночь буря разрушила бы вашъ замокъ; съ вашимъ характеромъ, вы, вмѣсто-того, чтобъ горевать, тотчасъ принялись бы поправлять его.

« — Но твое сравненіе не у мѣста, сказалъ господинъ Антуанъ. — Мнѣ не на что поправлять замокъ, да еслибъ и было на что, все-таки было бы не легче, потому-что даже этотъ остовъ не принадлежитъ мнѣ».

" — Позвольте, сказала я: — сколько съ васъ просили, когда вы предлагали выкупить только домъ и маленькій участокъ земли, который къ нему принадлежалъ, садъ, холмъ и небольшой лугъ на берегу рѣки?

" — Я спрашивалъ объ этомъ не серьёзно, Жанилла, а только хотѣлъ узнать, до какой низкой цѣны упалъ такой богатый замокъ. Мнѣ отвѣчали, что остатокъ стоитъ десять тысячь франковъ, и я ретировался, зная, что десяти тысячь франковъ мой карманъ не вмѣщаетъ.

" — Хорошо, сударь, возразила я: — теперь дѣло идетъ не о десяти тысячахъ франковъ, а только о четырехъ. Продавцы думали, что вы не выдержите и истратите оставшійся у васъ капиталецъ на возвращеніе обломковъ вашего замка. Вотъ почему цѣнили въ десять тысячь франковъ имѣніе, которое не стоитъ и половины и которое можетъ годиться однимъ вамъ; но когда увидѣли, что мы отступились, то стали умѣреннѣе. Я поручила хлопотать изъ-подъ руки, безъ вашего вѣдома и подъ чужимъ именемъ. Скажите мнѣ да, и завтра же вы владѣлецъ Шатобрёна.

« — А къ чему бъ это мнѣ послужило, моя добрая Жанилла? сказалъ графъ: — что я сталъ бы дѣлать съ этой грудою камней и тремя-четырьмя стѣнами безъ дверей и оконъ?»

"Тогда я замѣтила графу, что квадратный павильйонъ еще цѣлъ, что своды еще крѣпки, внутренность комнатъ совершенно-суха, и что стоитъ только покрыть его черепицею, поправить столярную работу и простенько меблировать, — расходъ всего-на-все тысячи полторы франковъ. Мой графъ вскричалъ:

" — Не внушай мнѣ этихъ мыслей, Жанилла; ты отохотишь меня отъ теперешняго состоянія и введешь въ соблазнъ. У меня нѣтъ ни десяти, ни пяти, ни четырехъ тысячь франковъ, и чтобъ скопить ихъ, мнѣ нужно еще десять лѣтъ лишеній. Лучше останемся по-прежнему.

« — А кто вамъ сказалъ, сударь, возразила я: — что у васъ нѣтъ шести тысячь или даже шести тысячь пяти-сотъ франковъ? Знаете ли вы, что у васъ есть? Бьюсь объ закладъ, что не знаете.»

Тутъ господинъ Антуанъ прервалъ Жаниллу.

— Правда, сказалъ онъ: — я не зналъ до-сихъ-поръ, не знаю и никогда не узнаю, какимъ-образомъ, при тысячѣ-двухъ-стахъ ливрахъ дохода, платя шесть лѣтъ за воспитаніе дочери въ Парижѣ и живя въ Гаржилеси — рабочимъ, конечно, но очень-чистенько, въ домикѣ, которымъ Жанилла управляла сама… (надо еще прибавить, что, держа у себя кошелекъ, она позволяла мнѣ истрачивать два-три франка съ пріятелями по воскресеньямъ)… нѣтъ, нѣтъ, никогда я не пойму, какъ я могъ накопить шесть тысячь франковъ! Такъ-какъ это совершенно-невозможно, то я принужденъ объяснить чудо господину Эмилю Кардонне, если только онъ самъ не отгадалъ его.

— Да, графъ, я догадываюсь, отвѣчалъ Эмиль: — мамзель Жанилла копила деньги для васъ, когда вы были богаты, или она имѣла собственныя деньги, и въ это время…

— Нѣтъ, сударь, подхватила съ живостью Жанилла: — все не то; вы забываете, что, по званію рабочаго-плотника, графъ вырабатывалъ себѣ на прожитокъ, и можете представить, что пансіонъ, гдѣ училась графиня, былъ не изъ самыхъ дорогихъ въ Парижѣ, хотя, смѣю сказать, хорошій пансіонъ.

— Полно, сказала Жильберта, обнимая ее: — ты лжешь очень-твердо, мама Жанилла; но не разувѣришь насъ съ батюшкой, что Шатобрёнъ выкупленъ на твои деньги, что по-настоящему онъ принадлежитъ тебѣ, и что, хоть ты покупала его на наше имя, но мы здѣсь у тебя.

— Вовсе нѣтъ, вовсе нѣтъ, графиня! отвѣчала благородная Жанилла, эта странная, крошечная женщина, которая любила похвастать всѣмъ и выказать себя на все мастерицею, но которая, чтобъ удержать за своими господами достоинство ихъ положенія, о которомъ заботилась больше ихъ самихъ, твердо отпиралась отъ лучшаго дѣла своей жизни: — вовсе нѣтъ, говорю я вамъ, я тутъ ничего не значила. Виновата ли я, что вашъ папа не умѣетъ перечесть пяти, и что вы такъ же безпечны, какъ и онъ? Нечего сказать! знаете вы оба хорошо счетъ вашимъ приходамъ и расходамъ! Заставь васъ его сдѣлать, посмотримъ, какъ-то вы управитесь! Говорятъ вамъ, вы здѣсь у себя, и, если я могу чѣмъ похвастать, то развѣ порядкомъ и экономіей въ вашихъ дѣлахъ: отъ-этого графъ въ одно прекрасное утро очутился богаче, нежели какъ почиталъ себя.

— Затѣмъ, прибавила Жанилла: — продолжаю и окончиваю нашу исторію господину Эмилю. Мы выкупили замокъ. Жанъ Жапплу и господинъ Антуанъ сами поправили всю плотничную и столярную работу павильйона, и пока они додѣлывали работу, которая длилась всего полгода, я поѣхала въ Парижъ за нашей дочкою, радуясь и гордясь, что привезу ее въ замокъ ея предковъ, въ которомъ она провела самые первые годы своего дѣтства, бѣдное дитя! Съ-тѣхъ-поръ, мы живемъ очень-благополучно, и когда я слышу, что господинъ Антуанъ жалуется на что-нибудь, не могу удержаться, чтобъ не досадовать на него, потому-что, скажите, бывалъ ли кто на свѣтѣ счастливѣе его?

— Да я никогда ни на что не жалуюсь, отвѣчалъ господинъ Антуанъ: — твой упрекъ несправедливъ.

— О! иногда вы глядите такъ, какъ-будто хотите сказать, что вы здѣсь играете не такую завидную роль, какъ прежде, — и ошибаетесь. Богаче ли вы были, когда имѣли тридцать тысячь ливровъ дохода? Васъ обкрадывали, расхищали, а вы ни о чемъ не знали. Теперь у васъ есть необходимое, и вамъ нечего бояться воровъ: всѣмъ извѣстно, что вы не прячете свертковъ съ луидорами въ матрасѣ. У васъ было десять человѣкъ слугъ, одинъ другаго лакомѣе, пьющѣе и лѣнивѣе; однимъ словомъ, парижскихъ слугъ. Ныньче, у васъ только одинъ господинъ Сильвенъ Шарассонъ, конечно, также лѣнтяй и лакомка…

Говоря эти слова, Жанилла возвысила голосъ, чтобъ Сильвенъ слышалъ ихъ изъ кухни. Потомъ продолжала потише:

— Но его глупости смѣшатъ васъ, и когда онъ что-нибудь сломаетъ, вамъ любо, что есть люди не ловчѣе васъ. У васъ было десять лошадей, всегда дурно-содержанныхъ и негодныхъ къ службѣ отъ недостатка ухода; теперь у васъ есть ваша старая Лантерна, самое лучшее животное въ свѣтѣ, всегда чистая, бодрая, и какая еще воздержная: ѣстъ сухіе листья и вѣтки, какъ настоящая коза. Кстати о козахъ! Гдѣ найдете вы козъ лучше нашихъ? Двѣ настоящія лани, съ чудеснымъ молокомъ, забавляютъ васъ своими ловкими прыжками, когда карабкаются по развалинамъ для вашего вечерняго спектакля!.. Возьмемъ ли погребъ? У васъ былъ погребъ богатый, но ваши лакеи разбавляли вино водою сколько хотѣли, и вы пили только ихъ послѣдки. Теперь, вы пьете здѣшній родной клеретъ, который всегда вы любили и который здоровъ и крѣпителенъ. Особенно, когда я за нимъ хлопочу, онъ прозраченъ какъ ключевая вода и не горячитъ вамъ желудка. А платьемъ развѣ вы недовольны? Прежде, у васъ былъ гардеробъ, который точила моль, и жилеты ваши выходили изъ моды прежде, чѣмъ вы ихъ носили, потому-что вы никогда не занимались туалетомъ. Ныньче, у васъ есть только то, что нужно для прохлады лѣтомъ, для тепла зимою; деревенскій портной снимаетъ съ васъ мѣрку на славу и не стѣсняетъ васъ покроемъ. Да, сударь, согласитесь, что все къ лучшему, что вы никогда не имѣли меньше заботы, и что вы теперь счастливѣйшій человѣкъ; потому-что я не упоминала еще о выгодѣ имѣть прелестную дочку, которая счастлива съ вами…

— И несравненную Жаниллу, которая занимается только счастіемъ другихъ! воскликнулъ господинъ Антуанъ съ умиленіемъ, смѣшаннымъ съ веселостью. — Хорошо! ты права, Жанилла, я это напередъ зналъ. Слава Богу! ты обижаешь меня, сомнѣваясь въ моемъ довольствѣ; чувствую, что я точно баловень Провидѣнія, и еслибъ не тайное горе, которое ты знаешь и о которомъ хорошо, что ты не говорила, то я былъ бы вполнѣ счастливъ! На, пью за твое здоровье, Жанилла! ты говорила не хуже книги! За ваше здоровье также, господинъ Эмиль! Вы богаты и молоды, образованы и умны: значитъ, вамъ нечего завидовать другимъ; но желаю вамъ такой же покойной старости, какъ моя, и такихъ же нѣжныхъ привязанностей въ сердцѣ! Однакожь, довольно толковать объ насъ, прибавилъ господинъ Антуанъ, ставя стаканъ на столъ: — не надо забывать друзей. Поговоримъ о лучшемъ изъ всѣхъ послѣ Жаниллы, — о моемъ старомъ Жанѣ Жапплу и его дѣлишкахъ.

— Да, поговоримъ! вскричалъ громкій голосъ, заставившій всѣхъ вздрогнуть.

Обернувшись, господинъ Антуанъ увидѣлъ Жана Жапплу на порогѣ двери.

— Что это? Жанъ среди бѣлаго дня? воскликнулъ графъ въ изумленіи.

— Да, я являюсь середи бѣлаго дня, и еще въ большую дверь! отвѣчалъ плотникъ, отирая потъ со лба. — Охъ! какъ я бѣжалъ! Дайте мнѣ поскорѣе стаканъ вина, мама Жанилла; я задыхаюсь отъ жара.

— Бѣдный Жанъ! вскричала Жильберта, бросаясь затворять дверь: — такъ тебя опять прсслѣдовали? Надо скорѣе спрятаться. Не пришли бы сюда искать тебя!

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Жанъ: — нѣтъ, мое дитятко; не затворяйте двери; за мною не гонятся. Я принесъ вамъ добрую вѣсть, и затѣмъ-то такъ торопился. Я свободенъ, счастливъ, спасенъ!

— Боже! воскликнула Жильберта, схвативъ своими хорошенькими ручками пыльную голову стараго крестьянина: — такъ моя молитва услышана! Я столько молилась за тебя нынѣшней ночью!

— Райская душа, ты принесла мнѣ счастье! сказалъ Жанъ, не успѣвая отвѣчать на ласки и вопросы Антуана и Жаниллы.

— Скажи же намъ, кто возвратилъ тебѣ свободу и спокойствіе? возразила Жильберта, когда плотникъ проглотилъ большой стаканъ пикета.

— О! человѣкъ, котораго вы и не подозрѣваете, поручился за меня и заплатитъ мои штрафы. Ну-те-ка угадайте, кто!

— Не Керзьйонскій ли священникъ? сказала Жанилла: — онъ такой добрый человѣкъ, хотя проповѣди его немножко мудрены! Но онъ самъ не богатъ!..

— А вы, Жильберта, возразилъ Жанъ: — какъ думаете, кто?

— Я подумала бы на сестру добраго священника, мадамъ Розу, у нея прекрасное сердце… Но она не богаче брага.

— И, нѣтъ! какъ это можно! А вы, господинъ Антуанъ, что скажете?

— Я не постигаю, отвѣчалъ графъ. — Скажи же скорѣе; не мучь насъ!

— А я, сказалъ Эмиль: — бьюсь объ закладъ, что угадалъ; это мой отецъ! я говорилъ съ нимъ, и знаю, что онъ хотѣлъ…

— Извините, молодой человѣкъ, сказалъ плотникъ, перебивъ его: — не знаю, что хотѣлъ вашъ отецъ; но знаю, чего бы я не захотѣлъ! Это значило бы чѣмъ-нибудь быть ему обязаннымъ, принять одолженіе отъ человѣка, который старался упрятать меня въ тюрьму, чтобъ принудить согласиться на его мнимыя благодѣянія, на его суровыя условія. Спасибо! васъ я почитаю… но вашего отца… перестанемъ о немъ говорить, не будемъ никогда упоминать о немъ въ разговора другъ съ другомъ. Ну, и такъ, вы не угадали? А что бы вы сказали, еслибъ рѣчь зашла о маркизѣ Буагибо?

Это имя, которое Эмиль слышалъ не въ первый разъ, потому-что при немъ уже говорили въ Гаржилесѣ о маркизъ, какъ объ одномъ изъ богатѣйшихъ окрестныхъ помѣщиковъ, подѣйствовало какъ электрическій ударъ на обитателей Шатобрёна: Жильберта вздрогнула; Антуанъ съ Жаниллою переглянулись и не могли вымолвить слова.

— Это васъ удивляетъ? возразилъ плотникъ.

— Мнѣ это кажется невѣроятнымъ, отвѣчала Жанилла. — Вы шутите? Маркизъ Буагибо, нашъ общій врагъ?

— Зачѣмъ такъ говорить? сказалъ г. Антуанъ. — Маркизъ никому не врагъ по доброй волѣ; онъ всегда дѣлалъ доброе и никогда не дѣлалъ зла.

— Я была увѣрена, сказала Жильберта: — что онъ способенъ на доброе дѣло. Помнишь, мамочка, я тебѣ говорила: это несчастный человѣкъ, по лицу его видно; но…

— Но… но вы его не знаете, сказала Жанилла: — и не можете разсуждать о немъ. Ну, Жанъ, объясните же намъ, какими чудесами сошлись вы съ этимъ человѣкомъ — такимъ холоднымъ, гордымъ, черствымъ?

— Случай, или скорѣе Богъ все устроилъ, отвѣчалъ плотникъ. — Я шелъ по лѣску, который тянется рядомъ съ его паркомъ, и который, въ этомъ мѣстѣ, отдѣленъ отъ парка только изгородой да маленькимъ рвомъ. Я заглянулъ черезъ кусты полюбоваться, какъ тамъ въ паркѣ все красиво и чисто, пріютно и уютно; подумалъ немножко съ грустью, что бывалъ въ этомъ паркѣ и въ этомъ замкѣ, какъ у себя дома, что работалъ тамъ двадцать лѣтъ, и что даже чувствовалъ дружбу къ самому маркизу, хотя онъ никогда не былъ очень-любезенъ… Но все-таки на него находили добрые дни въ то время; и однакожь, лѣтъ съ двадцать я не ступалъ ногою къ нему и не посмѣлъ бы просить у него убѣжища послѣ того, что между нами случилось!

"Иду-себѣ и думаю все это; вдругъ слышу рысь пары лошадей и вижу двухъ жандармовъ, которые ѣдутъ прямо на меня. Они меня еще не видали; но если я перешелъ бы имъ дорогу, они непремѣнно увидѣли бы: они такъ хорошо уже знаютъ мою фигуру! Разсуждать было некогда. Я кинулся въ изгородь, проскочилъ сквозь нее какъ лисица, и очутился въ паркѣ Буагибо, гдѣ спокойно прилегъ подъ изгородью, пока мои жандармы ѣхали своей дорогой, даже не оборачиваясь на мою сторону. Когда они поотъѣхали, я всталъ и сбирался выйдти вонъ тою же дорогою, какою вошелъ, какъ-вдругъ кто-то ударилъ меня по плечу, и, оглянувшись, сталъ носъ-къ-носу съ маркизомъ Буагибо, который говорилъ мнѣ съ своимъ печальнымъ лицомъ и своимъ похороннымъ голосомъ:

" — Что ты здѣсь дѣлаешь?

" — Вотъ хорошо! сами видите, маркизъ — прячусь.

" — Отъ-чего прячешься?

" — Отъ-того, что жандармы въ двухъ шагахъ отсюда.

" — Такъ ты сдѣлалъ преступленіе?

" — Да; поймалъ двухъ кроликовъ и убилъ одного зайца.

"Затѣмъ, видя, что онъ не будетъ дальше разспрашивать, я принялся поскорѣе разсказывать ему свои приключенія, сколько-можно-короче, потому-что, вы знаете, у этого человѣка на умѣ всегда что-нибудь не то, о чемъ ему говорятъ: не знаешь, слушаетъ ли онъ тебя, — у него всегда такой видъ, какъ-будто онъ и не думаетъ слушать. Много лѣтъ не видалъ я его вблизи, потому-что онъ живетъ забившись въ своемъ паркѣ, какъ кротъ въ порѣ, а я къ нему не имѣю больше доступа. Онъ, показалось мнѣ, очень постарѣлъ, подряхлѣлъ, хотя все еще прямъ, какъ тополь, но такой худой, что хоть глядись насквозь, и борода стала бѣлая, какъ у старой козы; мнѣ сдѣлалось грустно, и однакожь, еще больше огорчало меня то, что пока я говорилъ ему, онъ все шелъ подчищая передъ собою дурную траву по аллеѣ лопаткою, которая у него всегда въ рукѣ. Я шелъ за нимъ шагъ за шагомъ, не переставая говорить, разсказывая свои затруднительныя обстоятельства, не для того, чтобъ выпрашивать его помощи, объ этомъ и и не думалъ, но чтобъ посмотрѣть, уцѣлѣло ли въ немъ сколько-нибудь ко мнѣ дружбы.

"Наконецъ, онъ обернулся и сказалъ, не глядя на меня:

" — Зачѣмъ же ты не просилъ поручительства какого-нибудь богатаго лица въ вашемъ селеніи?

" — Чортъ возьми! говорю я ему: — какого богатаго лица хотите вы въ Гаржилесѣ!

" — Тамъ есть какой-то господинъ Кардонне, который недавно поселился!

" — Есть, но онъ мэръ, и онъ-то хочетъ, чтобъ меня арестовали.

"Минуты съ три стоялъ онъ молча; я уже думалъ, что онъ забылъ обо мнѣ и хотѣлъ уйдти, какъ вдругъ онъ сказалъ:

" — Почему жь ты не пришелъ ко мнѣ?

" — Вотъ хорошо! говорю я: — сами знаете, почему!

" — Нѣтъ, не знаю!

" — Какъ не знаете? Развѣ вы не помните, что, долго пользовавшись моею работою и не дѣлавъ мнѣ ни раза выговора (кажется, я его и не заслуживалъ), вы призвали меня однажды въ кабинетъ и сказали: «Вотъ тебѣ жалованье за послѣдніе дни; убирайся вонъ!» А когда я спросилъ васъ, когда мнѣ опять прійдти, вы отвѣчали: никогда! Когда же мнѣ не понравилось такое обращеніе, и я васъ спросилъ, чѣмъ я провинился передъ вами, вы указали мнѣ на дверь пальцемъ, не удостоивъ даже открыть ротъ. Этому ужь лѣтъ двадцать, и не мудрено, что вы позабыли. Но у меня это всегда на сердцѣ, и мнѣ кажется, что вы обошлись очень-жестоко и очень-несправедливо съ бѣднымъ рабочимъ, который трудился какъ лучше умѣлъ, и былъ не хуже всякаго другаго. Сначала, я подумалъ, что на васъ нашла хандра и что послѣ вы спохватитесь; но я ждалъ напрасно: вы уже никогда не присылали за мною. Я былъ такъ-гордъ, что не пошелъ къ вамъ просить работы; у меня была работа въ другихъ мѣстахъ, всегда вдоволь, и еслибъ теперь я не былъ принужденъ скрываться въ лѣсахъ, то не нуждался бы въ заказахъ; но пуще всего, признаюсь, меня оскорбило то, что меня прогнали какъ собаку, — еще хуже, — какъ лѣнтяя или вора, даже не удостоили дать мнѣ средства оправдаться. Я подумалъ, что имѣю какого-нибудь врага въ вашемъ домѣ и что вамъ на меня налгали; но никогда не могъ разгадать, что это было такое, потому-что никогда не знавалъ за собой никакихъ враговъ, кромѣ сельскихъ сторожей да таможенныхъ сборщиковъ. Я смолчалъ, не ропталъ на васъ, но жалѣлъ, что вы легко вѣрите злымъ толкамъ, и какъ я васъ немножко любилъ, то мнѣ было больно видѣть въ васъ недостатки.

"Г-нъ Буагибо все глядѣлъ такъ, какъ-будто не слушалъ меня; но когда я договорилъ, онъ равнодушно сказалъ:

" — Великъ ли съ тебя штрафъ?

" — Всего наберется до тысячи франковъ, кромѣ судебныхъ издержекъ.

" — Хорошо, ступай, скажи мэру твоей деревни… г-ну Кардонне, такъ ли? — пусть онъ пришлетъ ко мнѣ какое-нибудь довѣренное лицо, чтобъ я могъ устроить твои дѣла съ начальствомъ. Скажи ему, что я не выхожу со двора, что я нездоровъ, но что прошу его сдѣлать мнѣ это одолженіе.

" — Развѣ вы беретесь быть за меня порукою?

" — Нѣтъ, я плачу твой штрафъ. Можешь идти.

" — Когда же велите прійдти къ вамъ работать, чтобъ сквитаться съ вами?

" — Работы у меня нѣтъ, не приходи.

" — Такъ вы хотите дать мнѣ милостыню?

" — Нѣтъ, но оказать тебѣ маленькую услугу, которая мнѣ ничего не стоитъ. Довольно же; оставь меня.

" — А если я не захочу принять услуги?

" — Дурно сдѣлаешь.

" — И вы не хотите, чтобъ я благодарилъ васъ?

" — Это будетъ напрасно.

"Затѣмъ, онъ просто-на-просто повернулся ко мнѣ спиною и пошелъ прочь, но я послѣдовалъ за нимъ, и зная, что длинные комплименты ему не по вкусу, сказалъ ему такъ: «Г-нъ Буагибо, дайте мнѣ, пожалуйста, пожать вашу руку!»

— Какъ! ты осмѣлился сказать ему это? вскричала Жанилла.

— Да отъ-чего жь бы мнѣ и не осмѣлиться? можно ли сказать человѣку что-нибудь лучше этого?

— Что же онъ отвѣчалъ? что онъ сдѣлалъ? — сказала Жильберта.

— Онъ тотчасъ взялъ мою руку и пожалъ ее крѣпко, хотя его рука была суха и холодна какъ льдина.

— И что онъ сказалъ? — спросилъ г-нъ Антуанъ, слушавшій разсказъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.

— Онъ сказалъ: ступай! отвѣчалъ плотникъ. — Видно, это его ласковое слово, и онъ пустился чуть не бѣгомъ отъ меня, сколько позволяли ему его бѣдныя длинныя худыя ноги. Я побѣжалъ разсказать все это вамъ.

— А я, сказалъ Эмиль: — поспѣшу къ моему отцу передать ему намѣреніе маркиза Буагибо, чтобъ онъ тотчасъ послалъ кого-нибудь къ нему согласно его просьбѣ.

— Ну, это меня ничуть не успокоитъ, подхватилъ плотникъ. — Вашъ отецъ сердитъ на меня; онъ долженъ будетъ признать меня чистымъ отъ штрафа, но не захочетъ освободить меня отъ тюрьмы, потому-что за бродяжество можно меня наказать и посадить въ тюрьму, хотя бы то на нѣсколько дней… а для меня это ужь слишкомъ-много.

— О! разумѣется, воскликнула Жильберта: — Жанъ никакъ не перенесетъ того униженія, что его сведутъ въ тюрьму жандармы; онъ сдѣлаетъ какую-нибудь новую опрометчивость. Г-нъ Эмиль, не допускайте его подвергнуться этому. Поговорите съ вашимъ.батюшкой, попросите его, скажите ему…

— О! Бога ради, сказалъ Эмиль съ жаромъ: — не раздѣляйте съ Жаномъ его худаго мнѣнія объ отцѣ моемъ; оно несправедливо. Я увѣренъ, что батюшка сдѣлалъ бы, не сегодня, такъ завтра, для него то же, что сдѣлалъ г-нъ Буагибо. А что до преслѣдованія его за бродяжество, ручаюсь вамъ, что…

— Если вы ручаетесь, подхватилъ Жанъ: — почему бы вамъ не поѣхать сейчасъ же къ маркизу Буагибо? Это близёхонько отсюда. Когда вы уговоритесь съ нимъ, я буду покойнѣе, потому-что вамъ я вѣрю, а, признаюсь, одна ночь, проведенная въ тюрьмѣ, сведетъ меня съ ума. Божье дитя сказала вамъ это, — прибавилъ онъ, указавъ на Жильберту, — а она знаетъ меня.

— Сейчасъ ѣду туда, отвѣчалъ Эмиль, вставая и кинувъ на Жильберту пламенный взглядъ усердія и преданности. Не хотите ли меня проводить?

— Идемъ, сказалъ плотникъ.

— Да, да, ступайте! вскричали въ одинъ голосъ Жильберта, ея отецъ и Жанилла.

Эмиль понялъ, что Жильберта имъ довольна, и побѣжалъ за своей лошадью.

Но когда онъ шагомъ спускался по тропинкѣ съ плотникомъ, графъ Шатобрёнъ догналъ его и остановилъ, чтобъ сказать съ смущеннымъ видомъ:

— Милый другъ, вы благородны и деликатны; на васъ можно положиться… Я долженъ предупредить васъ объ одномъ дѣлѣ… неважномъ, можетъ-быть… но которое вамъ необходимо знать. Видите, что… по той или по другой причинъ… все-таки, я въ ссорѣ съ маркизомъ Буагибо, и потому вамъ не нужно упоминать ему обо мнѣ… Постарайтесь не произносить при немъ моего имени и не давайте замѣтить, что вы сейчасъ отъ меня; это можетъ навести на него дурное расположеніе и охладить его добрыя намѣренія на-счетъ нашего бѣднаго Жана.

Эмиль далъ слово молчать, и, предавшись потоку своихъ мыслей, больше занятый прекрасной Жильбертою, чѣмъ своимъ кліентомъ и цѣлью поѣздки, слѣдовалъ за проводникомъ по дорогѣ къ замку Буагибо.

XI.
Тѣнь.

Однакожь, по мѣрѣ приближенія къ замку, Эмиль спрашивалъ самъ-себя, съ какимъ высшимъ или страннымъ человѣкомъ готовился имѣть онъ дѣло, и принужденъ былъ склонить слухъ къ объясненіямъ, которыя плотникъ, съ своимъ крестьянскимъ здравымъ смысломъ, старался дать ему объ этомъ загадочномъ лицѣ. Изъ всего, что Эмиль могъ выбрать въ этихъ свѣдѣніяхъ, нѣсколько противорѣчивыхъ и исполненныхъ догадками, слѣдовало, что маркизъ Буагибо былъ чрезвычайно-богатъ, отнюдь-нескупъ, хоть очень любилъ умѣренность, — великодушенъ столько, сколько его дикость и беззаботность обо всемъ постороннемъ позволяли ему оказывать благодѣянія, то-есть, онъ помогалъ всѣмъ бѣднымъ, прибѣгавшимъ къ нему, но никогда самъ не освѣдомлялся о ихъ нуждахъ, и всѣхъ принималъ такъ угрюмо и холодно, что безъ настоятельной надобности ни одинъ не чувствовалъ расположенія съ нимъ видѣться. Между-тѣмъ, онъ не былъ жестокимъ и безчувственнымъ человѣкомъ, и никогда не отвергалъ просьбы, не сомнѣвался въ важности милостыни. Но онъ былъ такъ разсѣянъ и казался такимъ безстрастнымъ ко всему на свѣтѣ, что сердце сжималось и леденѣло въ его присутствіи. Онъ рѣдко бранился и никогда не наказывалъ. Жапплу былъ почти единственный человѣкъ, съ кѣмъ онъ поступилъ строго, и по манерѣ, какою онъ вознаграждалъ его теперь, плотникъ заключалъ, что еслибъ самъ былъ не столько гордъ и раньше явился къ маркизу, то маркизъ не обнаружилъ бы и слѣда воспоминанія о капризѣ, по которому нѣкогда прогналъ его.

— Впрочемъ, прибавилъ Жанъ: — есть другой человѣкъ, на котораго господинъ Буагибо сердитъ еще больше, чѣмъ на меня, хотя никогда не искалъ сдѣлать ему зло. Но тугъ такая путаница, что ничего не разберешь; и благо господинъ Антуанъ упомянулъ самъ о ней, я могу вамъ сказать, господинъ Эмиль, что въ этомъ обстоятельствѣ маркизъ заставилъ многихъ думать, что у него поврежденъ разсудокъ. Вообразите: бывъ цѣлые двадцать лѣтъ другомъ, совѣтникомъ, почти отцомъ своего сосѣда, господина Антуана Шатобрёна, онъ вдругъ повернулся къ нему спиною и захлопнулъ ему передъ носомъ дверь, тогда-какъ никто, даже самъ господинъ Антуанъ, не можетъ понять, за что онъ на него разсердился. По-крайней-мѣрѣ, предлогъ былъ такъ смѣшонъ, что если не признать маркиза помѣшаннымъ, никакъ не объяснишь дѣла. Господинъ Антуанъ, видите, будто-бы охотился безъ позволенія на землѣ маркиза. А замѣтьте, что съ самаго своего рожденія графъ Антуанъ всегда охотился у господина Буагибо, какъ у себя, потому-что они были товарищи и друзья; что господинъ Буагибо, который отъ роду не бралъ ружья въ руки и не убилъ ни одной штуки дичи, не досадовалъ, если сосѣди стрѣляли его дичь; что, наконецъ, онъ вовсе не предупреждалъ господина Антуана о запрещеніи охотиться въ его помѣстьяхъ. Дѣло въ томъ, что съ-тѣхъ-поръ, то-есть, ужь лѣтъ двадцать, сосѣди не видались, не молвили слова другъ съ другомъ, и господинъ Буагибо не можетъ терпѣть, чтобъ при немъ произносили имя графа Шатобрёна. Съ своей стороны, господинъ Антуанъ, — хоть это и лежитъ у него на сердцѣ больше, нежели онъ признается, — не хочетъ сдѣлать никакого шага къ примиренію, и по-видимому убѣгаетъ господина Буагибо ровно столько же, сколько тотъ его. Какъ мое удаленіе изъ Буагибо случилось въ то же самое время, то я полагаю, что на меня обрушился излишекъ гнѣва маркиза, либо что онъ, зная мою тѣсную связь съ господиномъ Антуаномъ, опасался, чтобъ я не осмѣлился заговорить ему объ немъ и осуждать его капризъ. На этотъ счетъ онъ не ошибся, потому-что языкъ у меня вольный, и я непремѣнно поговорилъ бы съ маркизомъ. Онъ хотѣлъ предупредить объясненія; иначе я не могу растолковать себѣ его жестокости со мною.

— Есть у него семейство? спросилъ Эмиль.

— Нѣтъ, сударь. Онъ былъ женатъ на одной очень-хорошенькой дѣвицѣ, гораздо-моложе его, родственницѣ и небогатой. Съ его стороны, это походило на бракъ по любви, но вовсе не такъ казалось по его поведенію, потому-что, женившись, онъ не сдѣлался ни веселѣе, ни обходительнѣе, ни любезнѣе. Онъ нимало не перемѣнилъ своей манеры жить медвѣдемъ, не во гнѣвъ ему будь сказано. Господинъ Антуанъ продолжалъ быть почти единственнымъ гостемъ дома, и маркиза такъ соскучилась, что въ одинъ прекрасный день уѣхала жить въ Парижъ, а мужъ и не думалъ слѣдовать за нею или возвращать ее къ себѣ. Тамъ она умерла еще очень-молодая, не оставивъ ему дѣтей, и съ той поры, тайное ли горе повихнуло ему разсудокъ, или удовольствіе быть одному утѣшило его во всемъ, — только онъ жилъ рѣшительно запершись въ своемъ замкѣ, безъ всякаго общества, не держа при себѣ даже собаки. Родъ его почти угасъ, наслѣдниковъ у него нѣтъ, друзей также; нельзя догадываться, кого обогатитъ смерть его.

— Онъ, очевидно, мономанъ, сказалъ Эмиль.

— Какъ вы его назвали, сударь? спросилъ плотникъ.

— Я хотѣлъ сказать, что онъ помѣшанъ на одномъ какомъ-нибудь предметѣ.

— Да, я полагаю, что вы правы, возразилъ Жанъ: — но что это за предметъ? Вотъ чего никто не съумѣетъ сказать. За нимъ знаютъ одну только привязанность. Именно вотъ этотъ паркъ, котораго планъ онъ самъ чертилъ и самъ сажалъ, и изъ котораго почти никогда не выходитъ. Кажется, даже онъ спитъ тутъ на ногахъ, прогуливаясь: иногда видали, что онъ въ два часа утра ходилъ по своимъ аллеямъ, какъ мертвецъ, и это нагоняло страхъ на тѣхъ, кто забирался туда порвать плодовъ или стащить вязанку хвороста.

Пріѣхавъ въ это время передъ самый паркъ, и съ высокой тропинки могли видѣть внутрь и разглядѣть часть парка, Эмиль былъ восхищенъ красотою этого плѣнительнаго мѣста, роскошью тѣней, удачнымъ расположеніемъ куртинъ, свѣжестью дерна и изящными обрѣзами разныхъ площадокъ, незамѣтно понижающихся до береговъ рѣчки — одного изъ быстрыхъ притоковъ Гаржилесы. Онъ подумалъ, что какой-нибудь идіотъ не могъ создать это подобіе земнаго рая и столь удачно воспользоваться красотами природы. Напротивъ, ему показалось, что устройствомъ тутъ управляла душа поэтическая; но видъ замка скоро опровергнулъ эти догадки. Нельзя было придумать ничего холоднѣе, безобразнѣе и непріятнѣе замка Буагибо. Поправки, очевидно, сдѣланныя послѣ его построенія, отчасти исказили его старинный характеръ, и хорошее состояніе, въ какомъ его содержали, дѣлало наружность его еще несноснѣе. Жанъ остановился въ концѣ парка на дорожкѣ, а молодой пріятель его, давъ ему нѣсколько лучшихъ своихъ сигаръ для облегченія скуки ожиданія, пустился къ воротамъ замка, по дорогѣ, приводившей въ отчаяніе своею чистотою. Ни одинъ кусточекъ, ни одна вѣтка плюща не закрывали отъ него наготы высокихъ стѣнъ, окрашенныхъ подъ желѣзо, и единственный предметѣ архитектуры, поразившій его взоры, былъ большой щитъ надъ рѣшеткою, съ гербомъ фамиліи Буагибо, подчищеннымъ и подновленнымъ позже прочаго, чуть-ли не въ эпоху возвращенія Бурбоновъ; по-крайней-мѣри, замѣтна была чувствительная разница между этимъ гербомъ и его неуклюжею оправкою. Эмиль заключилъ изъ этого, что маркизъ былъ очень привязанъ къ своимъ титуламъ и стариннымъ привилегіямъ.

Онъ долго звонилъ у широкой рѣшетки, пока ее отперли; наконецъ, пружина, дернутая издали, отворила ее настежь, но никто не появлялся, и когда молодой человѣкъ вошелъ, привязавъ свою лошадь снаружи, рѣшетка затворилась за нимъ безъ шума и заперлась, какъ-будто невидимая рука захлопнула его въ ловушку. Чувство унынія, чуть не ужаса, овладѣло имъ, когда онъ увидѣлъ себя запертымъ на большомъ дворѣ, голомъ и песчаномъ, окруженномъ однообразными строеніями, и молчаливомъ, какъ монастырское кладбище. Нѣсколько тисовыхъ деревьевъ, подстриженныхъ остроконечіями, у входа главныхъ воротъ, довершали сходство. Впрочемъ, ни одного цвѣтка, ни малѣйшаго запаха душистаго растенія, ни одной виноградной гирлянды въ окнахъ, ни паутины на стеклахъ, ни разбитаго стеклышка, ни звука человѣческаго, ниже пѣнія пѣтуха или лая собаки, ни голубка, ни клочка мха на черепичной кровлѣ; кажется, даже ни одна муха не осмѣливалась летать или жужжать на дворѣ замка Буагибо.

Эмиль глядѣлъ вокругъ себя, ища съ кѣмъ заговорить, и не видя даже слѣда ноги на недавно-подчищенномъ пескѣ, какъ вдругъ услышалъ слабый и надорванный голосъ, вскричавшій ему довольно-непривѣтливо:

— Что вамъ угодно?

Оглянувшись нѣсколько разъ во всѣ стороны, чтобъ увидѣть, откуда выходилъ голосъ, Эмиль наконецъ замѣтилъ, въ отдушинѣ подвальной кухни, старую сѣдую голову, крѣпко напудренную, съ глазами прозрачными и лишенными взгляда. Приближась къ ней, онъ попытался дать себя понять. Но слухъ дряхлаго дворецкаго былъ такъ же слабъ, какъ его зрѣніе, и отвѣчая совершенно не-впопадъ на вопросы посѣтителя, онъ сказалъ:

— Паркъ можно видѣть только по воскресеньямъ; потрудитесь пожаловать въ воскресенье.

Эмиль подалъ дворецкому визитную карточку, и старикъ, медленно доставъ изъ кармана очки, не покидая своей подвальной отдушины, долго разбиралъ карточку; потомъ скрылся, и появившись въ дверь, находившуюся надъ его отдушиною, сказалъ:

— Очень-хорошо, сударь. Господинъ маркизъ приказывалъ мнѣ принять особу, которая явится отъ господина Кардонне, — отъ господина Кардонне изъ Гаржилеса, не такъ ли?

Эмиль отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ.

— Прекрасно, сударь, продолжалъ старый служитель, кланяясь съ любезностью и по-видимому очень радуясь случаю показать себя вѣжливымъ и радушнымъ, безъ нарушенія господскаго приказа. — Господинъ маркизъ не полагалъ, что вы пожалуете такъ скоро; онъ ожидалъ васъ не ближе какъ завтра. Онъ въ своемъ паркѣ; сейчасъ сбѣгаю доложить ему. Но напередъ буду имѣть честь проводить васъ въ гостиную.

Говоря, что сбѣгаетъ, старикъ странно хвастался. Онъ имѣлъ походку и проворство столѣтняго старика; подвелъ Эмиля къ низкому и узкому входу лѣстничной башенки и, мѣшкатно выбравъ одинъ ключъ изъ своей связки, проводилъ его до другой двери, убитой толстыми гвоздями и запертой на ключъ, подобно первой; потомъ употребилъ въ дѣло второй ключъ, и, по переходѣ длиннаго корридора, третій ключъ, которымъ и отперъ покои, Эмиль шелъ за старикомъ сквозь нѣсколько комнатъ, гдѣ сумракъ смѣнилъ для него яркій свѣтъ солнца, и воображалъ себя совершенно въ потьмахъ. Наконецъ, онъ вошелъ въ просторную гостиную, и слуга подалъ ему кресла, сказавъ:

— Не прикажете ли поднять жалузи?

Эмиль знаками далъ ему понять, что ненужно, и старикъ оставилъ его одного.

Когда глаза его привыкли къ сѣрому и пасмурному свѣту этихъ покоевъ, его поразилъ величавый характеръ меблировки. Вся мебель была временъ Лудовика XIII, и словно какой-нибудь любитель съ мелочнымъ вниманіемъ наблюдалъ за выборомъ малѣйшихъ подробностей. Цѣлое было сохранено вполнѣ; отъ зеркальныхъ рамъ до послѣдняго гвоздика обивки не было ни малѣйшаго уклоненія отъ стиля. И все было подлинное, полу-истертое, еще чистое, хотя полинялое, пышно и просто въ то же время. Эмиль подивился вкусу и знанію господина Буагибо. Въ-послѣдствіи онъ узналъ, что отсутствіе движенія и боязнь перемѣны, казавшіяся наслѣдственными качествами этой фамиліи, способствовали чудесному сохраненію этихъ богатствъ, которыя теперешняя мода старается собирать за большія деньги по лавкамъ стараго хлама, — ныньче самымъ роскошнымъ и самымъ интереснымъ лавкамъ въ свѣтѣ.

Но за удовольствіемъ, какое молодой человѣкъ нашелъ въ разсматриваніи этихъ рѣдкостей, слѣдовало впечатлѣніе холода и необычайной грусти. Кромѣ ледяной атмосферы жилища, вѣчно закрытаго отъ живительныхъ лучей солнца, кромѣ наружнаго безмолвія, было нѣчто погребальное въ правильности этого внутренняго устройства, котораго никогда никто не нарушалъ, и въ этой роскоши артиста и вельможи, которою никто не наслаждался. По дверямъ, накрѣпко-запертымъ, которыхъ ключи хранились у слуги, по опрятности, не нарушаемой ни одной пылинкою, по тяжелымъ опущеннымъ занавѣсамъ, явно было, что хозяинъ замка никогда не входилъ въ эту гостиную, и что единственными прилежными посѣтителями ея были щетка и метелка. Эмиль съ ужасомъ помыслилъ о жизни, какую покойная маркиза Буагибо, молодая и прекрасная, должна была вести въ этомъ домѣ, неподвижномъ и нѣмомъ въ-теченіе столѣтій, и простилъ ей отъ всего сердца желаніе вздохнуть инымъ воздухомъ прежде кончины.

Кто знаетъ, думалъ онъ: — можетъ-быть, она получила въ этой могилѣ одну изъ тѣхъ медленныхъ и тяжкихъ болѣзней, отъ которыхъ нѣтъ исцѣленія, если опоздаешь прибѣгнуть къ лекарству?

Онъ утвердился на этой мысли, когда дверь тихо растворилась, и онъ увидѣлъ передъ собою самого хозяина. За исключеніемъ одежды, это была статуя командора, сошедшая съ своего пьедестала: та же мѣрная поступь, та же блѣдность, то же отсутствіе взгляда, тотъ же торжественный и окаменѣлый видъ.

Маркизъ Буагибо былъ не старѣе семидесяти лѣтъ, но имѣлъ одну изъ тѣхъ организацій, для которыхъ не существуетъ уже возраста и никогда не существовало. Онъ былъ недурно сложенъ и небезобразенъ собою; черты его были довольно-правильны, станъ еще прямъ и поступь тверда, если онъ не торопился. Но худоба изгладила всѣ слѣды формъ, и платье его казалось надѣтымъ на деревянную статую. Физіономія его не отталкивала надменностью и не внушала отвращенія; но какъ она не выражала ровно ничего и какъ тщетно бы искали вы съ перваго взгляда подмѣтить на ней какую-нибудь мысль или какое-нибудь ощущеніе, сродное извѣстнымъ человѣческимъ типамъ, то она пугала, и Эмиль невольно вспомнилъ ту нѣмецкую сказку, гдѣ одно очень-пристойное лицо является у воротъ замка и извиняется, что не можетъ войдти въ томъ состояніи, въ какомъ находится, изъ опасенія навлечь непріятность обществу.

— Вы, однако, кажетесь мнѣ очень-порядочной наружности, говоритъ ему гостепріимный хозяинъ. — Войдите, сдѣлайте милость,

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчаетъ пришлецъ: — не могу; вы будете мною недовольны. Благоволите выслушать меня здѣсь, на порогѣ вашего замка; я принесъ вамъ вѣсти съ того свѣта.

— Что такое? Войдите; дождь идетъ, сбирается гроза.

— Поглядите на меня хорошенько, возражаетъ таинственный посѣтитель: — и согласитесь, что я не могу сидѣть за вашимъ столомъ, не нарушая законовъ вѣжливости. Развѣ не видите, что я мертвый?

Хозяинъ глядитъ на него и въ-самомъ-дѣлѣ примѣчаетъ, что онъ мертвецъ. Онъ захлопываетъ дверь отъ покойника и возвращается въ залу пира, гдѣ падаетъ въ обморокъ.

Эмиль не упалъ въ обморокъ, когда увидѣлъ передъ собою г-на Буагибо; но еслибъ вмѣсто: «извините, что заставилъ васъ дожидаться; я былъ въ паркѣ», тотъ сказалъ ему: «я сбирался быть погребеннымъ», онъ не слишкомъ бы удивился.

Устарѣлый нарядъ маркиза дѣлалъ его еще болѣе похожимъ на выходца съ того свѣта. Онъ одѣвался по модѣ только одинъ разъ въ жизни — въ день своей свадьбы. Съ-тѣхъ-поръ, онъ не помышлялъ ни на волосъ перемѣнить свой туалетъ, и далъ портному за неизмѣнный образецъ платье, которое износилъ, подъ предлогомъ, что привыкъ къ нему и что боялся неудобства отъ новаго покроя. Итакъ, онъ былъ одѣтъ щеголемъ временъ имперіи, что составляло самый странный контрастъ съ его печальной и поблеклой физіономіей. Очень-короткое зеленое верхнее платье, нанковые панталоны, сильно-оттопыренное жабо, сапоги съ кисточками и, для полной вѣрности привычкамъ, маленькій свѣтлый парикъ цвѣта его прежнихъ волосъ, собранный пучкомъ на срединѣ лба. Весьма-высокіе накрахмаленные воротнички, поднимавшіе до висковъ длинныя бѣлыя бакенбарды, придавали его вытянутому лицу форму треугольника. Онъ былъ педантически опрятенъ, и однакожь нисколько былинокъ сухаго моха на платьѣ свидѣтельствовали, что онъ не нарочно нарядился для гостя, но что имѣлъ обычай гулять въ уединеніи своего парка въ этомъ неизмѣнномъ, строгомъ нарядѣ.

Онъ молча поклонился, молча сѣлъ и молча глядѣлъ на Эмиля. Сначала, молодаго человѣка затрудняло это молчаніе, и онъ думалъ, не надо ли приписать его надменности. Но видя, что маркизъ неловко вертитъ въ рукахъ вѣточку жимолости, какъ-бы желая дать себѣ какое-нибудь положеніе, Эмиль понялъ, что старикъ былъ робокъ какъ дитя, по натурѣ ли своей, или отъ долгаго отчужденія отъ людей, въ которое систематически заключался.

Онъ рѣшился начать рѣчь, и желая угодить хозяину, чтобъ удержать его въ добрыхъ намѣреніяхъ относительно плотника, величалъ его маркизомъ при каждомъ словѣ, внутренно предаваясь, можетъ-быть, чувству ироніи надъ спѣсью старика.

Но къ этой насмѣшливой угодливости маркизъ казался такъ же равнодушенъ, какъ къ визиту Эмиля. Онъ отвѣчалъ односложными словами, благодаря его за поспѣшность и подтверждая, что беретъ на себя уплату штрафовъ виновнаго.

— Вы дѣлаете прекрасное и доброе дѣло, маркизъ, сказалъ Эмиль: — этотъ человѣкъ, вами покровительствуемый, и которымъ я интересуюсь отъ всего сердца, столько же признателенъ за одолженіе, сколько его достоинъ. Вѣроятно, вы не знаете, что въ послѣдній разъ, во время наводненія, онъ кинулся въ рѣку спасать ребенка и спасъ его, подвергаясь большимъ опасностямъ?

— Онъ спасъ ребенка… своего? спросилъ г. Буагибо, который, казалось, не слушалъ словъ Эмиля, столько обнаруживалъ безстрастія и самоуглубленія.

— Нѣтъ, чужаго, перваго встрѣчнаго; я дѣлалъ тотъ же вопросъ, и узналъ, что родители ребенка почти не знакомы ему.

— И онъ его спасъ? возразилъ маркизъ, послѣ минутной паузы, во время которой, казалось, умъ его носился въ иномъ мірѣ. — Очень-счастливый случай!

Голосъ и выраженіе маркиза были болѣе еще леденящими, нежели физіономія его и осанка. Произношеніе его было медленно, слова, казалось, выходили изъ его губъ съ чрезвычайнымъ усиліемъ; оттѣнковъ голоса вовсе не существовало.

«Такъ-точно; онъ не выходитъ изъ дома и не показывается никому, ибо знаетъ, что онъ мертвецъ», подумалъ Эмиль, которому все помнилась нѣмецкая легенда.

— Теперь, маркизъ, позвольте васъ спросить, для чего вы хотѣли, чтобъ мой отецъ прислалъ къ вамъ нарочнаго? Я явился къ вашимъ услугамъ.

— Для того, что… отвѣчалъ г. Буагибо, нѣсколько затрудняясь отвѣчать прямо и стараясь собраться съ мыслями: — для того, что… изволите видѣть: человѣкъ, о которомъ вы говорите, не желалъ бы не попасть въ тюрьму, и надо было не допустить этого. Попросите вашего батюшку не допускать этого.

— Это вовсе не дѣло моего отца, маркизъ. Навѣрное, онъ не будетъ вызывать строгости правосудія на бѣднаго Жана, но онъ не можетъ помѣшать правосудію идти своимъ порядкомъ.

— Извините меня, отвѣчалъ маркизъ: — онъ можетъ поговорить или послать кого-нибудь поговорить съ мѣстнымъ начальствомъ. Онъ имѣетъ вліяніе… долженъ его имѣть.

— Но почему бы вамъ самимъ не принять на себя эти хлопоты, маркизъ? Вы болѣе давнишній житель здѣшняго края, нежели отецъ мой, и если признаете вліяніе, то должны ставить свои привилегіи выше нашихъ.

— Привилегіи рожденія ныньче не въ модѣ, отвѣчалъ г. Буагибо, не обнаруживая ни досады, ни сожалѣнія. — Вашъ батюшка, какъ промышленикъ, долженъ быть ныньче больше въ уваженіи, нежели я. Сверхъ-того, меня ужь никто не знаетъ: я слишкомъ старъ; я даже не знаю, къ кому обратиться… я все перезабылъ. Пусть только г. Кардонне возьметъ на себя этотъ трудъ, и виновнаго не будутъ преслѣдовать за бродяжество.

Проговоривъ эту длинную рѣчь, г. Буагибо тяжело вздохнулъ, какъ-будто истомленный усталостью. Но Эмиль уже замѣтилъ его странную привычку вздыхать, которая не была собственно ни одышкою чахоточнаго, ни выраженіемъ моральной тягости. Это, былъ родъ нервической судороги, которая не измѣняла безстрастія лица его, но которой частое повтореніе дѣйствовало на нервы слушателя и наконецъ навело на Эмиля болѣзненную тягость.

— Мнѣ кажется, маркизъ, сказалъ Эмиль, хотѣвшій поиспытать старика: — что то общество было бы очень-плохо, въ которомъ какая-нибудь привилегія, рожденія или богатства, служила бы единственной защитою для бѣднаго и слабаго отъ излишней строгости законовъ. Я охотнѣе думаю, что нравственная сила и вліяніе принадлежатъ тому, кто наилучше умѣетъ приводить въ дѣло законы великодушія и человѣколюбія.

— Если такъ, дѣйствуйте вмѣсто меня, отвѣчалъ маркизъ.

Въ этомъ лаконическомъ отвѣтѣ были смиреніе и похвала, но была также, можетъ-быть, и иронія.

«Почему знать, думалъ Эмиль, можетъ-быть, старый мизантропъ жестокій сатирикъ! Хорошо же! буду обороняться.»

— Я готовъ сдѣлать все, что отъ меня зависитъ, въ пользу покровительствуемаго вами, отвѣчалъ онъ: — и если не успѣю, то развѣ по недостатку умѣнья, но не по недостатку дѣятельности и доброй воли.

Отъ-того ли, что маркизъ не понялъ упрека, но его поразило только одно слово, употребленное Эмилемъ во второй разъ, и онъ повторилъ его въ припадкѣ туповатой задумчивости.

— Покровительствуемаго! сказалъ онъ, вздыхая по-своему.

— Или, точнѣе, вашего должника, подхватилъ Эмиль, который уже раскаивался въ своей пылкости и боялся повредить плотнику. — Какимъ бы именемъ вамъ ни угодно было его назвать, маркизъ, но этотъ человѣкъ исполненъ признательности къ вашей добротѣ, и, если бъ смѣлъ, явился бы со мною благодарить васъ еще разъ.

Легкая краска мгновенно вспыхнула на щекахъ г-на Буагибо, и онъ отвѣчалъ голосомъ тверже прежняго:

— Надѣюсь, что впередъ онъ оставитъ меня въ покоѣ.

Эмиль оскорбился такой выходкой и не удержался, чтобъ не дать это почувствовать.

— Еслибъ я былъ на его мѣстѣ, сказалъ онъ съ нѣкоторымъ волненіемъ: — меня бы очень тяготило благодѣяніе, котораго никогда бы не могла воздать моя приверженность, моя благодарность и мой трудъ. Вы поступили бы еще великодушнѣе теперешняго, маркизъ, еслибъ позволили доброму Жану Жапплу явиться къ вамъ съ признательностью и предложеніемъ услугъ своихъ.

— Г-нъ Кардонне! сказалъ маркизъ, поднимая булавку и пришпиливъ ее къ рукаву, для того ли, чтобъ не обнаружить смущенія, овладѣвавшаго имъ, или по закоренѣлой привычкѣ къ порядку и чинности: — признаюсь вамъ, я вспыльчивъ… очень-вспыльчивъ.

Голосъ его былъ такъ ровенъ и произношеніе такъ медленно, когда онъ говорилъ это, что Эмиль чуть не покатился со смѣха.

«На этотъ разъ, подумалъ онъ: — мы немножко задѣты, какъ говоритъ Жанъ.»

— Если я имѣлъ несчастіе не угодить вамъ, маркизъ, сказалъ онъ, вставъ: — я удалюсь, чтобъ не увеличить своихъ промаховъ, потому-что боюсь потребовать отъ васъ совершенства, и вы сами будете въ этомъ виноваты.

— Какъ-такъ? сказалъ маркизъ, крутя свою жимолостную вѣтку съ волненіемъ, которое, казалось, не переходило за концы его пальцевъ.

— Мы бываемъ требовательны къ тѣмъ, кого почитаемъ… я сказалъ бы даже передъ кѣмъ преклоняемся, еслибъ не боялся оскорбить вашу скромность.

— Такъ вы ѣдете? сказалъ маркизъ послѣ минуты загадочнаго молчанія и еще болѣе-загадочнымъ тономъ.

— Да, маркизъ, свидѣтельствую вамъ мое почтеніе.

— Отъ-чего бы вамъ не отобѣдать со мною?

— Не могу, отвѣчалъ Эмиль, озадаченный и испуганный подобнымъ приглашеніемъ.

— Вы боитесь соскучиться! возразилъ маркизъ со вздохомъ, который, на этотъ разъ, какъ-то проникъ до сердца Эмиля.

— Господинъ маркизъ, отвѣчалъ онъ съ искреннею непринужденностью: — я пріѣду къ вамъ обѣдать когда вамъ будетъ угодно.

— Завтра! сказалъ г-нъ Буагибо утомленнымъ тономъ, который будто нарочно противорѣчилъ усердію приглашенія.

— Извольте, завтра, отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— О! нѣтъ! Завтра… возразилъ маркизъ: — завтра понедѣльникъ, тяжелый день для меня; но во вторникъ. Согласны вы?

Эмиль очень-любезно принялъ приглашеніе, но внутри души уже чувствовалъ страхъ при мысли провести нѣсколько часовъ наединѣ съ этимъ мертвецомъ, и сожалѣлъ о своемъ порывѣ состраданія, отъ котораго не умѣлъ воздержаться.

За то г-нъ Буагибо, казалось, очнулся отъ своего оцѣпененія, и вздумалъ проводить гостя до рѣшетки, гдѣ готъ привязалъ свою лошадь.

— Славная лошадка, сказалъ онъ, разсматривая Воронка съ видомъ знатока. — Это брату, добрая порода, крѣпкая и сносная. Хорошій вы ѣздокъ?

— У меня больше навыка и смѣлости, нежели искусства, отвѣчалъ Эмиль: — я не успѣлъ еще выучиться верховой ѣздѣ по правиламъ, но намѣренъ этимъ заняться при первомъ удобномъ случаѣ…

— Благородное и здоровое упражненіе, возразилъ маркизъ: — если будете иногда навѣщать меня, предлагаю свои небольшія свѣдѣнія къ вашимъ услугамъ.

Эмиль вѣжливо принялъ предложеніе маркиза, но невольно кинулъ взглядъ на хилое существо, называвшееся ему въ учители.

— Хорошо выѣзжена ваша лошадь? спросилъ г-нъ Буагибо, ласково трепля по шеѣ Воронка.

— Она послушна и благородна, но впрочемъ неучена, такъ же какъ и господинъ ея.

— Я не большой охотникъ до животныхъ, сказалъ маркизъ: — однако иногда занимаюсь лошадьми, и покажу вамъ довольно-хорошихъ воспитанниковъ. Не позволите ли мнѣ попробовать способности вашей лошади?

Эмиль услужливо подставилъ старому маркизу бокъ своего скакуна; но, боясь приключенія, и видя съ какой медленностью и трудностію старикъ поднимался на стремя, поспѣшилъ предупредить его, рискуя сказать обидное, что Воронокъ немножно горячъ и щекотливъ.

Маркизъ принялъ это замѣчаніе безъ гордости, но тѣмъ не менѣе упорствовалъ въ своемъ намѣреніи съ довольно-комической важностью. Эмиль трепеталъ за своего дряхлаго хозяина, и Воронокъ вздрагивалъ отъ гнѣва и испуга подъ чужой рукою. Онъ даже попробовалъ возмутиться, и, глядя на снисходительность маркиза къ этому возмущенію, можно было подумать, что онъ самъ былъ не очень спокоенъ.

— Потише, дружокъ, говорилъ онъ ему, гладя его рукою: — не горячись, не горячись.

Но это было только слѣдствіе его правилъ, воспрещавшихъ ему, какъ преступленіе противъ искусства, суровое обращеніе съ лошадьми. Мало-по-малу, онъ усмирилъ коня безъ побоевъ, и пустивъ его по всему широкому двору голому и песчаному, какъ манежъ, перепробовалъ всѣ его походки и заставилъ его съ чрезвычайной легкостью исполнять всѣ движенія и перемѣны ноги, какихъ могъ бы желать отъ ученой лошади. Воронокъ, но-видимому, покорялся безъ усилія; но когда маркизъ возвратилъ его Эмилю, распалившіяся ноздри и епина, лоснящаяся отъ нота, показывали таинственное принужденіе, какому подвергла его эта твердая рука и эти длинныя негнущіяся ноги.

— Я не воображалъ его такимъ ученымъ! сказалъ Эмиль въ видѣ похвалы маркизу.

— Онъ очень-умное животное, отвѣчалъ тотъ съ скромностью.

Когда Эмиль сѣлъ въ сѣдло, Воронокъ зартачился и заржалъ съ бѣшенствомъ, какъ-бы желая выместить на менѣе-опытномъ всадникѣ скучный урокъ, который ему дали.

— Ну, странный же мертвецъ! думалъ Эмиль, проѣзжая быстро дорогу, ведущую его назадъ къ Жану Жапплу, и помышляя объ этомъ чахоточномъ маркизѣ, который робѣлъ передъ ребенкомъ и укрощалъ бурную лошадь. — Не-уже-ли это мертвое лицо и этотъ удушливый голосъ принадлежитъ желѣзному характеру?

Онъ нашелъ плотника въ большомъ нетерпѣніи и безпокойствѣ, и когда пересказалъ ему свои объясненія съ маркизомъ, тотъ отвѣчалъ:

— Хорошо, благодарю васъ и поручаю вамъ свое дѣло. Но надо же самому-себѣ помогать, и это я намѣренъ сдѣлать. Пока вы будете писать къ начальству, я у него побываю лично. Ваше писанье займетъ время, а я не усну покойно, пока не обниму своихъ гаржилескихъ друзей среди бѣлаго дня при выходѣ отъ вечеренъ, на паперти нашей церкви. Я поѣду въ городъ…

— А если васъ арестуютъ дорогою?

— Не арестуютъ на той дорогъ, которую я знаю и которой жандармы не знаютъ. Я пріиду ночью, проберусь на кухню королевскаго прокурора… Служанка его мнѣ племянница. У меня есть языкъ, я объяснюсь, приведу свои резоны, и завтра, прежде вечера, ворочусь съ открытымъ лицомъ въ наше селеніе.

Не дожидаясь отвѣта Эмиля, плотникъ пустился стрѣлою и исчезъ за кустами.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.
Промышленая дипломатія.

Когда Эмиль объявилъ отцу, что плотникъ нашелъ себѣ освободителя, и когда отдалъ ему отчетъ въ употребленіи своего дня, господинъ Кардонне сдѣлался задумчивъ, и въ-теченіе нѣсколькихъ минутъ хранилъ молчаніе, столь же загадочное, какъ паузы и вздохи маркиза Буагибо. Но наружная холодность этихъ двухъ человѣкъ не могла условливать между ними никакого сходства въ характеръ. У маркиза она вся происходила отъ инстинкта, привычки и безсилія, тогда-какъ промышленикъ пріобрѣталъ ее сильнымъ направленіемъ воли. У перваго она зависѣла отъ мѣшкотности и трудности мысли; у втораго, напротивъ, служила завѣсою и уздою для излишней стремительности мыслей. Словомъ, у господина Кардонне она была притворная: это было заемное достоинство, роль, принятая для первенства надъ другими людьми; и, пока казался холодно-важнымъ, онъ тревожно разсчитывалъ послѣдствія и средства гнѣва, готоваго вспыхнуть. Такимъ-образомъ, когда печальная нерѣшительность господина Буагибо оканчивалась нѣсколькими таинственными, односложными словами, обманчивое спокойствіе господина Кардонне скрывало грозу, которой взрывъ отсрочивалъ онъ по произволу, но которая рано или поздно разражалась въ словахъ точныхъ и значительныхъ. Можно сказать, что жизнь одного питалась своими могучими проявленіями, между-тѣмъ, какъ жизнь другаго истощалась въ подавляемыхъ ощущеніяхъ.

Господинъ Кардонне очень-хорошо зналъ, что убѣдить сына было не легко, а устрашить его крутостью и угрозами невозможно. Онъ слишкомъ-часто натыкался на этотъ энергическій характеръ, слишкомъ испыталъ его силу сопротивленія, хотя дотолѣ это было лишь только въ мелкихъ дѣтскихъ шалостяхъ, и потому зналъ, что прежде всего надлежало внушить сыну прочное почтеніе. Онъ тщательно избѣгалъ ошибокъ въ его присутствіи, и наблюдалъ за собою чрезвычайно-внимательно.

— Ну, батюшка, развѣ вы недовольны тѣмъ, что бѣдному Жану посчастливилось? сказалъ Эмиль: — и развѣ не одобряете, что я поспѣшилъ отвѣчать на добрыя намѣренія его избавителя? Я ручался за ваше содѣйствіе, и пусть недовѣрчивый плотникъ научится знать васъ, уважать, даже любить васъ…

— Все это одни слова, отвѣчалъ господинъ Кардонне. — Надо сейчасъ же написать объ немъ. Мой секретарь занятъ, но я надѣюсь, что ты не откажешься занимать иногда его мѣсто въ случаѣ нужды.

— О! отъ всего сердца! вскричалъ Эмиль.

— Пиши же; я буду тебѣ диктовать.

Господинъ Кардонне продиктовалъ нѣсколько писемъ, исполненныхъ усердія, участія къ виновному, и составленныхъ съ рѣдкимъ духомъ приличія и достоинства. Онъ даже предлагалъ свое поручительство за Жана Жапплу, въ случаѣ, — что впрочемъ невозможно, говорилъ онъ, — если господинъ Буагибо, предупредившій его намѣренія, не устоитъ въ своемъ словѣ. Когда письма были подписаны и запечатаны, онъ велѣлъ Эмилю отправить ихъ тотчасъ же съ нарочнымъ, и прибавилъ:

— Теперь, я исполнилъ твою волю; — я прервалъ свои занятія для того, чтобъ твой любимецъ не терпѣлъ ни малѣйшаго замедленія. Я пойду работать. Черезъ часъ мы сядемъ обѣдать, и потомъ ты побудешь съ матерью, которую цѣлый день оставлялъ одну. Но ужо вечеромъ, когда рабочіе окончатъ свое дѣло, падѣюсь, ты будешь принадлежать мнѣ, я я поговорю съ тобою о серьёзныхъ вещахъ.

— Батюшка, вы сами знаете, что я принадлежу вамъ не только нынѣшній вечеръ, но и всю мою жизнь, сказалъ Эмиль, обнимая его.

Господинъ Кардонне былъ доволенъ собою, что не поддался первому движенію досады; этимъ онъ возвратилъ себѣ всю власть надъ Эмилемъ. Вечеромъ, когда заводъ былъ запертъ и рабочіе распущены, отіъ ушелъ въ ту часть сада, куда не достигло наводненіе, и долго прогуливался одинъ, размышляя о томъ, что сказать этому ребенку, которымъ такъ мудрено было управлять; онъ не хотѣлъ призывать Эмиля до-тѣхъ-поръ, пока самъ не почувствуетъ, что совершенно овладѣлъ собою.

Лихорадочная усталость, — слѣдствіе дня, проведеннаго въ заботахъ и распоряженіяхъ, видъ опустошенія, еще представлявшіяся глазамъ его, и можетъ-быть, также состояніе атмосферы, — все это не очень способствовало утишенію нервическаго раздраженія, столь обычнаго въ г-нѣ Кардонне. Температура претерпѣла такой впезапный и такой жестокій переворотъ, что не могла не быть разслабленною и необычайною. Тепловатый воздухъ отягченъ былъ густыми парами, какъ въ ноябрѣ, хотя время стояло лѣтнее. Но это былъ не свѣжій и прозрачный осенній туманъ, а скорѣе какой-то удушающій чадъ, поднимавшійся отъ земли. Аллея, гдѣ прохаживался промышленикъ, окаймлялась съ одной стороны розовыми кустами и другими роскошными растеніями. На другой сторонѣ ея были только обломки, нанесенные и нагроможденные въ безпорядкѣ, огромные камни, пригнанные волнами; и начиная отъ этой точки, гдѣ остановилось наводненіе, до самаго русла рѣки, нѣсколько десятинъ сада покрытыхъ чернымъ иломъ и распещренныхъ красноватыми полосами песка, представляли видъ какого-то американскаго лѣса, опустошеннаго и вполовину снесеннаго разливомъ Огіо или Миссури. Молодыя деревья, опрокинутыя какъ-попало, переплетались стволами и вѣтвями въ лужахъ стоячей воды, не могшихъ протечь сквозь эти случайныя плотины. Прекрасныя растенія, смятыя и загрязненныя, тщетно усиливались приподняться и лежали въ илѣ, между-тѣмъ, какъ другія, насыщенныя влагою, уже распустили на полусломленныхъ вѣткахъ своихъ роскошныя и пышные цвѣты. Ихъ сладкое благовоніе боролось съ солоноватымъ запахомъ илистой земли, и когда слабый вѣтерокъ колебалъ туманъ, эти благоуханія и зловонія странно смѣняли другъ друга. Тысячи лягушекъ, какъ-будто упавшихъ съ дождемъ, квакали въ тростникѣ ужаснымъ образомъ; и шумъ завода, котораго еще нельзя было остановить и котораго колеса вертѣлись попусту, нагонялъ на господина Кардонне судорожное нетерпѣніе. Между-тѣмъ, соловей свисталъ въ уцѣлѣвшихъ кустарникахъ и привѣтствовалъ полную луну съ безпечностью любовника или артисга. Повсюду была смѣсь счастія съ уныніемъ, безобразія съ красотою, какъ-будто могучая природа смѣялась надъ потерями, разорительными для людей, ничтожными для нея, которой нуженъ былъ только ясный день да свѣжая ночь, чтобъ вознаградить ихъ.

Не смотря на усилія Кардонне сосредоточить мысли свои на семейныхъ дѣлахъ, его поминутно тревожила и развлекала забота о денежныхъ интересахъ. «Проклятый ручей!» думалъ онъ, невольно вперяя взоры въ потокъ, катившійся гордо и насмѣшливо подъ его ногами: «когда же ты откажешься отъ невозможной борьбы? Я съумѣю оковать и смирить тебя. Еще нѣсколько камней, еще нѣсколько желѣза, и ты потечешь узникомъ въ границахъ, которыя рука моя тебѣ начертитъ. О! я съумѣю обуздать твою несмысленную силу, предусмотрѣть твои прихоти, подстрекнуть тъою медленность и сокрушить твою ярость. Геній человѣка долженъ остаться здѣсь побѣдителемъ слѣпаго мятежа природы. Двадцать лишнихъ рабочихъ — и ты почуешь узду. Деньги! все деньги! Одной маленькой горкой золота можно удержать горы воды. Весь вопросъ во времени и срокѣ. Надо, чтобъ мои издѣлія поспѣли къ опредѣленному дню, и тогда вздержки вознаградятся. Одинъ мѣсяцъ бездѣйствія и унынія можетъ все погубить. Кредитъ — пропасть, которую надо рыть безъ устали, потому-что на днѣ ея сокровище прибыли. Станемъ рыть! все рыть! Глупецъ и трусъ тотъ, кто останавливается на пути и позволяетъ по-напрасну пропадать своимъ начаткамъ и предначертаніямъ. Нѣтъ, нѣтъ! вѣроломный потокъ, женскіе страхи, лживыя прорицанія завистниковъ, вы не устрашите меня, не заставите меня отступиться отъ моего дѣла, когда я употребилъ на него столько пожертвованій, когда потъ столькихъ людей уже пролился даромъ, когда мой умъ уже потратилъ столько усилій и предпріимчивость моя породила столько чудесъ! Эта вода или умчитъ трупъ мой, или послушно понесетъ сокровища моей промышлености.»

И въ болѣэненномъ напряженіи воли, г. Кардонне топалъ ногою о берегъ въ какомъ-то бѣшеномъ энтузіазмѣ.

Между-тѣмъ, онъ вспомнилъ, что изъ его собственной утробы вышло препятствіе страшнѣе для его будущности, нежели потоки и бури. Сынъ его могъ всему помѣшать или, по-крайней-мѣрѣ, все разрушить въ одинъ день. Какова бы ни была жесткость и ревнивое самолюбіе человѣка, онъ никогда не можетъ быть доволенъ, трудясь для одного себя, и нѣтъ капиталиста, который бы не жилъ въ будущемъ чрезъ свои семейныя связи. Кардонне чувствовалъ въ сердцѣ дикую любовь къ сыну. О! еслибъ онъ могъ передѣлать эту непокорную душу, отожествить Эмиля съ своею собственною личностью, — какою гордостью, какою увѣренностью наслаждался бы онъ! Но сынъ, одаренный превосходными способностями ко всему, что не составляло цѣли для отца, казалось, развилъ въ себѣ систематическое презрѣніе къ богатству, и надлежало найдти какой-нибудь суставъ, какое-нибудь уязвимое мѣсто, чтобъ впустить въ него эту ужасную страсть. Кардонне зналъ, какія струны слѣдовало потрясти; но могъ ли онъ столько насиловать и измѣнить натуру собственнаго ума и собственнаго таланта, чтобъ не произвести никакого диссонанса? Инструментъ былъ нѣженъ и вмѣстѣ могучъ. Малѣйшій недостатокъ гармоніи въ системѣ, которую онъ сбирался излагать, встрѣтилъ бы судью внимательнаго и прозорливаго.

Словомъ, надлежало, чтобъ Кардонне, человѣкъ гордый и гибкій вмѣстѣ, но въ которомъ привычка господства брала верхъ надъ привычками хитрости, вступилъ въ страшную борьбу съ самимъ-собою, задушилъ въ себѣ всякое порывистое движеніе и заговорилъ языкомъ убѣжденія, кбтораго не раздѣлялъ совершенно. Наконецъ, чувствуя себя спокойнѣе и считая себя достаточно-приготовленнымъ, онъ велѣлъ позвать Эмиля и воротился ожидать его на то же мѣсто, гдѣ передъ тѣмъ предавался долгому и тяжелому раздумью.

— Итакъ, — батюшка, сказалъ молодой чоловѣкъ, взявъ съ нѣжностью его руку и очень-взволнованный, ибо чувствовалъ приближеніе минуты, въ которую долженъ былъ узнать, что возьметъ верхъ въ его сердцѣ, сыновняя любовь или страхъ и порицаніе: — я совершенно готовъ почтительно выслушать объясненія, которыя вы мнѣ обѣщали. Мнѣ двадцать-одинъ годъ, и я чувствую, что становлюсь человѣкомъ. Вы долго мѣшкали освободить меня отъ закона безмолвія и слѣпой довѣренности: сердце мое покорялось сколько могло, но разсудокъ мой начинаетъ говорить очень-громко, и я жду вашего родительскаго голоса, чтобъ согласить ихъ. Я увѣренъ, что вы хотите теперь это сдѣлать и отворить мнѣ ворота жизни, — потому-что до-сихъ-поръ я только мечталъ, ожидалъ и искалъ. Я плавалъ въ странныхъ сомнѣніяхъ, и уже много страдалъ, не смѣя вамъ сказать о томъ. Теперь вы меня излечите, дадите мнѣ ключъ отъ лабиринта, въ которомъ я блуждаю; укажете мнѣ на будущее время дорогу, по которой я пойду съ радостью. Счастливъ и гордъ буду я, если въ-силахъ буду идти по ней рядомъ съ вами!

— Сынъ мой, отвѣчалъ г. Кардонне, нѣсколько смутясь этимъ приступомъ, полнымъ сердечной теплоты: — ты привыкъ тамъ, у себя, къ напыщенному языку, которымъ я не умѣю говорить. Такая манера объясняться не годится, потому-что умъ воспламеняется и заносится, а потомъ вскорѣ заблуждается въ избыткѣ чувствительности. Я знаю, ты меня любишь и вѣришь мнѣ. Ты знаешь, что я люблю тебя безраздѣльно, и что будущность твоя — единственная, цѣль, единственная мысль моя. Будемъ же говорить разсудительно, холодно, если можно. Обозримъ напередъ твою краткую и счастливую жизнь. Ты родился въ довольствѣ, и какъ я трудился прилежно, то богатство разостлалось подъ твоими ногами такъ скоро и такъ натурально, по-видимому, что ты его и не примѣтилъ. Съ каждымъ годомъ увеличивался объемъ твоей будущей карьеры, и едва ты вышелъ изъ дѣтства, какъ я уже помышлялъ о твоей старости и о судьбѣ дѣтей твоихъ. Ты обнаруживалъ счастливыя наклонности, — но все еще къ однимъ пустымъ искусствамъ, къ предметамъ забавы, къ рисованью, музыкѣ, поэзіи… Я долженъ былъ унимать и унималъ развитіе въ тебѣ инстинктовъ артиста, когда увидѣлъ, что они угрожали взять верхъ надъ болѣе-нужными и болѣе-серьёзными способностями.

"Создавая тебѣ состояніе, я создавалъ тебѣ обязанности. Изящныя искусства — благодать и богатство бѣдняка; но богатство требуетъ силъ покрѣпче, чтобъ нести тяжесть обязанностей, имъ налагаемыхъ. Я разсматривалъ самого-себя, видѣлъ, чего не доставало въ моемъ воспитаніи, и думалъ, что мы должны взаимно пополнить одинъ другаго, потому-что по закону крови мы несемъ отвѣтственность одного предпріятія. Я зналъ промышленыя теоріи, которымъ посвятилъ себя; но, не искусившись въ практикѣ съ раннихъ поръ, не изучавъ спеціально своего призванія, достигая только инстинктомъ и чѣмъ-то въ родѣ гаданія до рѣшенія вопросовъ геометріи и механики, принужденъ былъ впадать въ ошибки, пускаться по ложнымъ путямъ, обманываться то своими, то чужими мечтами, наконецъ терять, кромѣ денежныхъ суммъ, дни, недѣли, годы, — словомъ, время, самый дорогой изъ всѣхъ капиталовъ. По этому я желалъ, чтобъ, ты выучился этимъ наукамъ, вышедъ изъ коллегіи, и чтобъ, не смотря на молодость, принудилъ себя къ головоломнымъ трудамъ. Скоро умъ твой принялъ направленіе, удалявшее тебя отъ моей цѣли.

«Изученіе точныхъ наукъ пристрастило тебя, вопреки моей и твоей собственной волѣ, къ естественнымъ наукамъ, и, ударясь въ боковые пути, ты помышлялъ только объ астрономіи и предавался грезамъ о мірахъ, въ которые мы не можемъ проникнуть. Послѣ борьбы, въ которой не я былъ сильнѣйшимъ, я велѣлъ тебѣ бросить эти науки, ибо не могъ навести тебя на здоровое и полезное ихъ приложеніе; отрекшись же отъ мысли сдѣлать изъ тебя механика, я пріискивалъ, чѣмъ бы ты могъ быть мнѣ полезенъ. Когда я говорю: „мнѣ полезенъ“, то, надѣюсь, ты не ошибаешься насчетъ смысла словъ моихъ. Мое состояніе было твоимъ; я долженъ былъ образовать тебя для дѣла, которое, вѣроятно, скоро истощитъ мою жизнь въ твою пользу. Это въ порядкѣ вещей; я счастливъ тѣмъ, что исполняю свою обязанность, и буду ее исполнять вопреки тебѣ, если ужь такъ суждено намъ! Но разсудокъ и отеческая любовь не должны ли были побуждать меня сдѣлать тебя способнымъ, если не къ увеличенію, по-крайней-мѣрѣ къ сохраненію и защищенно этого состоянія? Мое невѣдѣніе въ законодательствѣ сто разъ предавало меня въ руки несвѣдущихъ или коварныхъ совѣтниковъ; я бывалъ добычею этихъ питомцевъ ябеды, которые, не имѣя ни истиннаго знанія, ни здраваго понятія о дѣлахъ, требуютъ слѣпой покорности отъ кліентовъ и вредятъ ихъ важнѣйшимъ интересамъ по глупости, упрямству, самоувѣренности, ложной тактикѣ, пустымъ тонкостямъ и т. п. Я думалъ, что при ясномъ и быстромъ разумъ, каковъ твой, ты могъ бы, въ-нѣсколько лѣтъ, изучить право и составить себѣ довольно-вѣрное понятіе о подробностяхъ судопроизводства, такъ-что никогда не нуждался бы ни въ какомъ руководитель, ни въ какомъ совѣтникѣ, ни въ какомъ, пуще всего, повѣренномъ, кромѣ самого-себя. Я отнюдь не желалъ сдѣлать изъ тебя ритора, адвоката, актёра судебныхъ мѣстъ; повелѣлъ тебь записаться на курсы и держагь экзамены… Ты обѣщалъ мнѣ все это!»

— Что же, батюшка? Развѣ я ослушался? Развѣ я не сдержалъ слова? сказалъ Эмиль, удивясь, что г-нъ Кардонне говоритъ съ такимъ пренебреженіемъ о ремеслѣ, котораго почетность и блескъ всячески выхвалялъ, когда надо было уговорить сына вступить на это поприще.

— Эмиль! отвѣчалъ промышленикъ: — не хочу дѣлать тебѣ упрековъ; но ты имѣешь страдательную и апатическую манеру повиноваться, которая во сто разъ хуже ослушанія. Еслибъ я могъ предвидѣть, что ты напрасно потратишь время, я немедленно бы придумалъ что-нибудь другое; потому-что, говорю тебѣ, время — капиталъ капиталовъ: а вотъ цѣлые два года твоей жизни прошли — и ты ничего не сдѣлалъ для развитія своихъ средствъ, то-есть для своей будущности.

— Я, однако, утѣшаюсь противнымъ, сказалъ Эмиль, улыбаясь полукротко и полугордо: — и могу васъ увѣрить, батюшка, что много занимался, много читалъ, много думалъ… не смѣю сказать много пріобрѣлъ, во время своего пребыванія въ Поатье.

— О! я очень-хорошо знаю, что ты читалъ и чему научился, Эмиль; я замѣтилъ бы это уже по твоимъ письмамъ, еслибъ даже не зналъ черезъ своего корреспондента. Признаюсь тебѣ, вся эта прекрасная философско-метафизико-политико-экономическая наука есть, по моему мнѣнію, вещь самая пустая, самая вздорная, самая химерическая и самая смѣшная, чтобъ не сказать самая опасная; для молодости. Твои послѣднія письма заставили бъ меня, какъ судью, помирать со смѣха, еслибъ, какъ отецъ, я не чувствовалъ смертельнаго огорченія. Увидѣвъ окончательно, что ты сѣлъ на новаго конька и собираешься опять парить въ безвоздушныхъ пространствахъ, я рѣшился призвать тебя къ себѣ, или на время, или на всегда, если не успѣю тебя образумить.

— Батюшка, вы болѣе печалите мое сердце, нежели оскорбляете мое самолюбіе. Очень можетъ быть, что я не согласенъ съ вами: однакожь готовъ выслушать ваши опроверженія на всѣ мои вѣрованія; но когда въ первый разъ въ жизни я ощутилъ потребность и нашелъ силу излить въ грудь вашу всѣ свои мысли и всѣ движенія, вы отвергаете меня съ ироніей… это очень-больно и огорчаетъ меня больше, нежели вы полагаете!

— Въ твоемъ дѣтскомъ огорченіи больше гордости, нежели ты думаешь. Развѣ я не отецъ, не лучшій другъ твои? Развѣ я не долженъ говорить тебѣ истину, когда ты ошибаешься, и возвращать тебя на прямую дорогу, когда ты блуждаешь? Полно! бросимъ тщеславіе: оно неумѣстно между нами! Я цѣню твой умъ больше нежели ты самъ, потому-что не хочу допускать его портиться отъ дурной пищи. Выслушай меня, Эмиль! Знаю, что у нынѣшнихъ молодыхъ людей мода ставить себя законодателями, философствовать обо всемъ, преобразовывать учрежденія, которыя переживутъ ихъ, изобрѣтать вѣрованія, общества, новую мораль и пр. и пр. Воображенію льстятъ эти вздоры, и они очень-невинны, если не долго длятся. Но надо покидать ихъ на школьныхъ скамьяхъ, и прежде чѣмъ разрушать общество, надо узнать и извѣдать его: тогда скоро замѣтишь, что оно все-таки лучше насъ, и что всего благоразумнѣе покоряться ему съ умѣньемъ и терпимостію. Ты уже столько выросъ, что не долженъ тратить свои желанія и размышленія на пустой предметъ. Я хочу, чтобъ ты привязался къ дѣйствительной, положительной жизни, и, вмѣсто того, чтобъ истощаться въ критикѣ на законы, которые нами управляютъ, ты изучилъ ихъ смыслъ и приложеніе. Если же, напротивъ, это изученіе приводитъ тебя къ реакціи и враждѣ противъ истины, надо его оставить, и постараться наидти какое-нибудь полезное занятіе, къ которому ты чувствуешь себя способнымъ. Теперь мы сошлись объясниться и рѣшить дѣло: брось пустыя декламаціи, брось поэтическіе диѳирамбы на небо и людей! бѣднымъ, кратковременнымъ созданіямъ, намъ ли изслѣдовать свою судьбу, предшествовавшую нашему появленію на землѣ, или долженствующую за нимъ слѣдовать? Намъ никогда не рѣшить этой загадки! Нашъ религіозный долгъ трудиться здѣсь безъ отдыха и удаляться отсюда безропотно. Мы обязаны отчетомъ въ своемъ трудѣ поколѣнію, которое намъ предшествуетъ и насъ образуетъ, равно какъ и тому поколѣнію, которое слѣдуетъ за нами и которое мы образуемъ. Отъ-того-то семейныя узы священны и составляютъ неотчуждаемое наслѣдіе, вопреки вашимъ прекраснымъ теоріямъ, въ которыхъ я никогда не могъ добраться толка, потому-что онѣ не зрѣлы, и человѣческому роду нужны еще вѣка, чтобъ онъ ихъ принялъ. Отвѣчай мнѣ, что ты намѣренъ дѣлать?

— Рѣшительно не знаю, отвѣчалъ Эмиль, — изнемогшій отъ всѣхъ этихъ словъ, произнесенныхъ съ самоувѣренною и безчувственною легкостью. — Вы такъ смѣло разсѣкаете вопросы, которые мнѣ надо, можетъ-быть, рѣшать цѣлую жизнь, что я не въ силахъ за вами слѣдовать въ вашемъ пламенномъ стремленіи къ неизвѣстной цѣли. Вѣроятно, я такъ слабъ и ограниченъ, что не могу находить въ собственной дѣятельности награду или поощреніе за столько усилій. Я не чувствую къ нимъ никакой наклонности. Люблю трудъ ума и любилъ бы трудъ тѣла, еслибъ одинъ служилъ другому для пріобрѣтенія сердечнаго довольства; но трудиться для того, чтобъ прібрѣтать, а пріобрѣтать для того, чтобъ сберегать, или чтобъ еще пріобрѣтать, до-тѣхъ-поръ, пока смерть положитъ предѣлъ этой безотчетной жаждѣ, — все это для меня лишено смысла и привлекательности. Во мнѣ нѣтъ ни одной способности, которою можно было бы воспользоваться для такого употребленія; я не родился игрокомъ: страстная игра въ повышеніе и пониженіе курса фортуны не произведетъ во мнѣ ни малѣйшаго ощущенія. Если мои порывы и одушевленія — не болѣе, какъ пустыя мечты, недостойныя ума серьёзнаго, если нѣтъ вѣчной истины, идеала, который можно и должно носить въ душѣ, чтобъ поддерживать себя и направлять между золъ и неправдъ настоящаго, то я болѣе не живу, ни во что болѣе не вѣрю; я готовъ умереть для васъ, батюшка; но жить и бороться подобно вамъ и вмѣстѣ съ вами, для такого труда у меня нѣтъ ни твердости, ни силъ, ни ума…

Г-нъ Кардонне затрепеталъ отъ гнѣва, но воздержался. Не безъ умысла вызвалъ онъ такъ неловко негодованіе и сопротивленіе сына: онъ хотѣлъ заставить его выговорить всѣ свои мысли, — хотѣлъ, такъ сказать, ощупать его энтузіазмъ. Когда, по горькому тону и отчаянному выраженію молодаго человѣка, онъ увидѣлъ, что дѣло было точно такъ серьёзно, какъ онъ опасался, то рѣшился обойдти препятствіе и маневрировать такимъ-образомъ, чтобъ возвратить себѣ прежнее свое вліяніе на сына.

II.
Борьба.

— Эмиль! сказалъ промышленикъ съ искусно-поддѣланнымъ спокойствіемъ: — вижу, что мы говоримъ нѣсколько минутъ не понимая другъ друга, и, если будемъ продолжать тѣмъ же тономъ, ты начнешь со мною ссориться и обходиться такъ, какъ-будто ты юный мученикъ, а я старый язычникъ. Изъ чего ты горячишься? При началѣ разговора, я былъ правъ, желая предостеречь тебя отъ энтузіазма. Весь жаръ головы твоей — только кипѣнье юности, и когда ты доживешь до моихъ лѣтъ, когда, пріобрѣтешь нѣсколько опытности и привычки къ долгу, самъ не будешь понимать, чтобъ нужно было надрывать грудь и звонить такъ громко въ свои убѣжденія, если желаешь быть честнымъ человѣкомъ. Остерегайся восторженности; въ ней говоритъ одно удовлетворенное тщеславіе… Ну, дитя, не-уже-ли ты думаешь, на-примѣръ, что честность, нравственность, добросовѣстность въ обязательствахъ, человѣколюбіе, состраданіе къ несчастнымъ, преданность родинѣ, уваженіе чужихъ правъ, семейныя добродѣтели и любовь къ ближнему, — все это доблести очень-рѣдкія и почти-невозможныя въ наше время?

— Да, батюшка, я твердо въ этомъ увѣренъ.

— Я думаю иначе. Въ пятьдесятъ лѣтъ я не такой еще мизантропъ, какъ ты въ двадцать; у меня нѣтъ такого худаго мнѣнія о моихъ ближнихъ, вѣооятно потому-что нѣтъ у меня твоей учености и твоей вѣрности взгляда!..

— Ради Бога, не насмѣхайтесь надо мною, батюшка! вы раздираете мнѣ сердце!

— Хорошо! будемъ говорить серьёзно. Я готовъ согласиться съ тобою, что эти доблести составляютъ вѣрованіе и правила небольшого числа людей. По-крайней мѣрѣ, удостоишь ли ты согласиться, что они не совершенно-чужды твоему отцу?

— Батюшка, большая часть вашихъ поступковъ показали мнѣ, что дѣлать добро — ваше единственное честолюбіе. Зачѣмъ же слова ваши какъ-будто стараются доказать мнѣ, что у васъ не столь благородная цѣль?

— Именно къ тому я желалъ прійдти. Ты допускаешь во мнѣ безупречное поведеніе, и однако удивляешься, что я призываю спокойствіе разума и совѣты здравой логики. Скажи, что бы ты подумалъ о своемъ отцѣ, если бъ слышалъ его поминутно декламирующимъ противъ тѣхъ, кто не слѣдуетъ его примѣру? если бъ, ставя себя за образецъ, преисполненный любви и удивленія къ самому-себѣ, онъ терзалъ тебя при всякомъ словѣ собственными похвалами и анаѳемами на остальное человѣчество? Ты молчалъ бы и накидывалъ покровъ на его смѣшную слабость, но по-неволѣ, думалъ бы, что твой добрый отецъ огражденъ жалкимъ недостаткомъ, и что тщеславіе вредитъ его достоинствамъ.

— Конечно, батюшка, мнѣ больше нравится ваша скромность и благородная нехвастливость; но когда мы наединѣ другъ съ другомъ, и въ рѣдкихъ, торжественныхъ случаяхъ, когда, какъ ныньче, вы удостоивали бы открывать мнѣ сердце, не могъ ли бы я восхищаться, слыша, какъ вы превозносите великія идеи и проливаете въ меня святой энтузіазмъ, вмѣсто того, чтобъ видѣть васъ порицающимъ и презрительно отвергающимъ мои порывы?

— Не великія идеи презираю я, и не надъ твоими добрыми стремленіями насмѣхаюсь. Я отвергаю и хочу истребить въ тебѣ декламаціи и хвастовство новыхъ гуманитарныхъ школъ. Не могу терпѣть, чтобъ выставляли за истины, доселѣ невѣдомыя, правила старыя какъ свѣтъ. Мнѣ хочется, чтобъ ты любилъ долгъ съ неколебимымъ спокойствіемъ, и исполнялъ его съ стоическимъ безмолвіемъ истиннаго убѣжденія. Повѣрь, не со вчерашняго дня мы знаемъ добро и зло, и, чтобъ полюбить правду, тебѣ не стоило насыщаться небесной манной, куря сигары на улицахъ Поатье.

— Можетъ-быть, все это справедливо вообще, батюшка, сказалъ Эмиль, затронутый упорною ироніей г-на Кардонне. — Есть старые граждане, которые, подобно вамъ, соблюдаютъ добродѣтель безъ хвастовства, и найдутся, можетъ-быть, дерзкіе школьники, которые проповѣдуютъ ее, не любя и почти не зная. Но этой послѣдней черты сатиры я не могу принять ни на свой собственный счетъ, ни на счетъ молодыхъ друзей моихъ. Я не воображаю себя ни чѣмъ другимъ, какъ ребенкомъ, и не хвалюсь никакой опытностью. Напротивъ, съ почтеніемъ и довѣренностію, преисполненный лишь добрыми инстинктами и добрыми намѣреніями, прибѣгаю я къ вамъ просить истины, совѣта, примѣра, помощи и средствъ. Я имѣю за себя только свои юныя желанія и приношу ихъ вамъ. Возмущаемый страшными противорѣчіями, которыя извѣстны законамъ общества и терпятся ими, я умоляю васъ растолковать мнѣ, какъ вы могли, имъ покориться и остаться честнымъ человѣкомъ. Признаю себя слабымъ и невѣдушимъ, потому-что не постигаю возможности этого. Растолкуйте же мнѣ, вмѣсто того, чтобъ осыпать меня холодными сарказмами! Виновенъ ли я, что хочу знать законы своей совѣсти и цѣль моей жизни? Да, вашъ характеръ почтенъ, поведеніе ваше мудро и умѣренно; сердце ваше добро и рука щедра; вы помогаете бѣдному и вознаграждаете трудъ его. Но куда стремитесь вы столь-прямымъ и столь-вѣрнымъ путемъ? Мнѣ кажется, иногда вы бываете не снисходительны, и строгость ваша часто пугала меня. Я всегда твердилъ себѣ, что ваше зрѣніе яснѣе и вашъ умъ дальновиднѣе, нежели у мягкихъ и робкихъ натуръ; что временное зло, вами причиняемое, имѣетъ въ виду прочное благо и твердый талантъ; отъ-этого, не смотря на отвращеніе мое къ занятіямъ, вами мнѣ предписываемымъ, не смотря на склонности, пожертвованныя вашимъ тайнымъ видамъ, на желанія часто подавленныя и задушенныя при рожденіи, я поставлялъ себѣ закономъ слѣдовать вамъ и повиноваться во всемъ. Но пришла пора, когда вы должны открыть мнѣ глаза, если хотите, чтобъ я довершилъ это сверхчеловѣческое усиліе. Изученіе права не удовлетворяетъ моей совѣсти: я не понимаю, какъ я могу когда-нибудь вступаться въ борьбы судопроизводства, еще меньше, какъ могу принудить себя, подобно вамъ, выжимать людской трудъ въ свою пользу, если не увижу ясно, куда иду и какую жертву, полезную человѣчеству, принесу цѣною своего счастія.

— Такъ твое счастіе состояло бы въ томъ, чтобъ ничего не дѣлать и жить сложа руки, зѣвать на небо, если всякій трудъ раздражаетъ тебя, утомляетъ, даже и право, которому всѣ молодые люди учатся играючи?

— Батюшка! вы сами чувствуете противное тому, что говорите; вы видали, что я пристращался къ самымъ отвлеченнымъ наукамъ, и останавливали меня, какъ-будто я стремился къ гибели. Вамъ извѣстно, однако, каковы были мои желанія, когда вы заставляли меня искать матеріальнаго приложенія наукъ, предпочитаемыхъ мною. Вы не хотѣли, чтобъ я былъ артистомъ и поэтомъ: можетъ-быть, вы были правы; но я бы могъ быть естествоиспытателемъ, по-крайней-мирѣ земледѣльцемъ, а вы мнѣ препятствовали въ этомъ. Между-тѣмъ, это было бы также дѣйствительнымъ и практическимъ приложеніемъ науки. Любовь къ природѣ влекла меня къ сельской жизни. Безконечное удовольствіе, какое я находилъ въ изслѣдованіи ея законовъ и тайнъ, вело меня натурально къ тому, чтобъ разгадывать ея тайныя силы и желать управлять ими, оплодотворять ихъ разумнымъ трудомъ. Да, повѣрьте, таково было мое призваніе. Земледѣліе еще въ дѣтствѣ; крестьянинъ истощается въ грубыхъ трудахъ, исполняемыхъ имъ по рутинѣ; безмѣрныя земли остаются невоздѣланными. Наука удесятерила бы земельныя богатства и облегчила бы трудъ человѣка. Мысли мои объ обществѣ согласовались съ мечтою этого будущаго. Я просилъ насъ послать меня учиться на какую-нибудь образцовую ферму. Я былъ бы радъ сдѣлаться крестьяниномъ, работать духомъ и тѣломъ, быть въ безпрестанномъ соприкосновеніи съ людьми и предметами природы. Я учился бы съ жаромъ, проникъ бы, можетъ-быть, дальше другихъ въ область открытій! И, co-временемъ, на какой-нибудь пустой и голой степи, преобразованной моими стараніями, основалъ бы я колонію изъ людей, живущихъ другъ съ другомъ какъ братья и любящихъ меня, какъ брата. Съ этомъ заключалось все мое честолюбіе, вся моя жажда богатства и славы! Безумно ль это было? и зачѣмъ вы потребовали, чтобъ я поѣхалъ изучать французскій кодексъ, который никогда не будетъ моимъ кодексомъ?

— Вотъ, вотъ! сказалъ господинъ Кардонне, пожимая плечами: — вотъ утопія брата Эмиля, гернгутера, квакера, нен-платоника, и Богъ-знаетъ чего еще! Она прекрасна, но нелѣпа!

— Хорошо! скажите же, почему нелѣпа, батюшка; вы всегда произносите приговоръ, не упоминая причинъ!

— Потому-что, смѣшавъ утопіи соціалиста съ пустыми умозрѣніями ученаго, ты сыпалъ бы сокровища на камень, не добился бы ни хлѣба на безплодной почвѣ, ни людей, способныхъ жить братьями на общей землѣ. Ты безумно тратилъ бы одной рукою то, что я собиралъ бы другою; и въ сорокъ лѣтъ, истощась въ фантазіяхъ, потерявъ геній и вѣру, раздраженный глупостію или развратомъ своихъ учениковъ, можетъ-быть помѣшанный, — потому-что такъ обыкновенно кончаютъ чувствительныя и романическія души, когда хотятъ, осуществить свои грезы, — ты воротился бы ко мнѣ изнемогшій подъ своею немощью, озлобленный на человѣчество, и устарѣлый для прямой дороги. Вмѣсто того, если ты послушаешься меня и послѣдуешь за мною, мы пойдемъ вмѣстѣ по ровному и вѣрному пути, и меньше, чѣмъ въ десять лѣтъ составимъ состояніе, котораго цифру боюсь сказать… ты не повѣришь.

— Положимъ, что это не такая же греза, батюшка, и до-сихъ-поръ мнѣ все равно; что же мы будемъ дѣлать съ нашимъ состояніемъ?

— Все, что тебѣ угодно, все добро, какое будетъ тогда тебѣ мечтаться; потому-что я не опасаюсь за твой разсудокъ и благоразуміе, если ты дождешься опыта жизни и дашь мирно созрѣть уму своему.

— А! такъ мы будемъ дѣлать добро? Да, такъ надо со мною говорить, и я весь глухъ! Какимъ же счастіемъ надѣлимъ мы тогда людей?

— Ты еще спрашиваешь? какой же выспренней тайны ищешь ты внѣ вещей человѣческихъ? Мы доставимъ цѣлой провинціи благодѣянія промышлености! Но развѣ мы уже не идемъ къ тому? Развѣ трудъ не есть источникъ и пища труда? Развѣ мы уже не даемъ труда большему числу людей въ одинъ день, нежели сколько давали его въ-теченіе цѣлаго мѣсяца земледѣліе и мелкіе варварскіе промыслы, которые я стараюсь подавить теперь? Развѣ ихъ: жалованье не увеличилось? Развѣ они не имѣютъ средства пріобрѣтать духъ порядка, предусмотрительность, трезвость, словомъ, всѣ добродѣтели, которыхъ у нихъ не было? Гдѣ же таятся эти добродѣтели, единственное счастіе бѣдняка? Въ утомляющемъ трудѣ, въ благотворной усталости, и въ соразмѣрной цѣнѣ труда. Хорошій рабочій имѣетъ духъ семейности, уваженіе къ собственности, покорность законамъ, экономію, привычку и выгоды бережливости. Губитъ его праздность и дурныя умствованія, которыя она порождаетъ. Займи его, завали его работою: онъ здоровъ, и будетъ еще здоровѣе; онъ перестанетъ грезить о ниспроверженіи общества. Онъ учредитъ порядокъ въ своемъ поведеніи, аккуратность въ домѣ, внесетъ въ него благоденствіе и спокойствіе. Если жъ онъ состарѣется и обезсилѣетъ, сколько бъ вы ни имѣли доброй воли помогать ему, это будетъ не нужно. Онъ уже самъ помышлялъ о своей будущности; онъ не будетъ нуждаться въ подаяніяхъ и пособіяхъ, какъ нуждается въ нихъ твой пріятель бродяга Жапплу; онъ будетъ истинно-свободнымъ человѣкомъ. Повѣрь, Эмиль, нѣтъ инаго средства спасти народъ! Съ прискорбіемъ скажу тебѣ, что это осуществляется медленнѣе, чѣмъ создается утопія; но если предпріятіе трудно и продолжительно, оно достойно такого философа, какъ ты, и я нахожу его не свыше силъ работника, подобнаго мнѣ.

— Какъ! въ этомъ весь идеалъ промышлености? сказалъ Эмиль, озадаченный такимъ заключеніемъ. — Для народа нѣтъ другой будущности, кромѣ безустальнаго труда въ пользу одного класса, который никогда не будетъ трудиться?

— Мысль моя не такова, возразилъ господинъ Кардонне. — Я не терплю и гнушаюсь праздныхъ; отъ-этого не люблю ни поэтовъ, ни метафизиковъ. Я хочу, чтобъ всѣ трудились по своимъ способностямъ, и мой идеалъ, если тебѣ нравится это слово, приближается, пожалуй, къ идеалу ученія, которое говоритъ: каждому по его способности; вознагражденіе соразмѣрное заслугѣ. Но, въ наше время, промышленость еще не такъ развилась, чтобъ можно было помышлять о нравственной системѣ распредѣленія. Надо брать вещи какъ онѣ есть, и домогаться только возможнаго. Все движеніе вѣка обращено на промышленость. Пусть же промышленость царствуетъ и торжествуетъ; пусть всѣ люди трудятся, кто рукою, кто головою; тотъ, у кого больше головы, чѣмъ руки, пусть управляетъ прочими; онъ имѣетъ право и долгъ обогащаться. Его богатство становится священнымъ, потому-что оно должно приращаться, чтобъ прирашать трудъ и цѣну труда. Пусть же общество всѣми средствами домогается утверждать могущество способнаго человѣка! его способность — общественное благо; и пусть самъ онъ старается безпрестанно усиливать свою дѣятельность! это его личный долгъ, его вѣрованіе, его философія. Вообще, надо быть богатымъ, чтобъ становиться богаче и богаче, какъ самъ ты сказалъ, Эмиль, не понимая того, что говоришь превосходнѣйшую изъ истинъ.

— Итакъ, батюшка, вы даете человѣку лишь столько, сколько онъ выработаетъ? Но развѣ вы не считаете ни за что человѣка, который не можетъ работать?

— Въ богатствѣ нахожу я средства и возможность помогать слабому и идіоту.

— А лѣнивому?

— Я стараюсь его исправить; если же не успѣю, предаю его исправительнымъ законамъ, чтобъ онъ не успѣлъ сдѣлаться вреденъ и подвергнуться ихъ строгости.

— Въ совершенномъ обществѣ оно было бы справедливо, потому-что лѣнивецъ составлялъ бы уродливое исключеніе; но, при такомъ строгомъ управленіи, какъ ваше, когда вы требуете отъ трудящагося всѣхъ его силъ, всего времени, всей мысли, всей жизни, можно ли изгонять и покидать лѣнивыхъ!

— При благодѣяніяхъ промышлености, въ короткое время столько бы увеличилось благосостояніе бѣдныхъ классовъ, что было бы легко завести почти даровыя школы, гдѣ бъ ихъ дѣти учились любви къ труду.

— Мнѣ кажется, вы ошибаетесь, батюшка; но если въ-самомъ-дѣло богатые будутъ заботиться о воспитаніи бѣднаго, то любовь къ безпрерывному труду, неимѣющему другаго вознагражденія, кромѣ маленькой обезпеченности подъ старость, такъ противна природѣ, что никогда не внушитъ этой любви дѣтямъ. Нѣсколько исключительныхъ натуръ, пожираемыхъ дѣятельностью или честолюбіемъ, пожертвуютъ своей юностью; но всякій простодушный, нѣжный, склонный къ мечтательности, къ невиннымъ и позволеннымъ удовольствіямъ, подверженный потребностямъ любви и спокойствія, составляющимъ законное благоденствіе человѣческаго рода, бѣжитъ отъ этой тюрьмы безпрестаннаго труда, куда вы хотите его заключить, и предпочтетъ, пожалуй, случайность нищеты обезпеченности неволи. Ахъ, батюшка! по вашей крѣпкой организаціи, по вашей неутомимой силѣ, по вашей стоической воздержности и привычкѣ къ отчаянному труду, вы человѣкъ исключительный, и понимаете общество, устроенное по вашему образцу; вы не примѣчаете, что въ немъ окажется удобное мѣсто для однихъ исключительныхъ людей… Позвольте вамъ сказать, ваша утопія страшнѣе моихъ.

— Куда бы хорошо, Эмиль, еслибъ ты могъ имѣть такую утопію! сказалъ г. Кардонне съ жаромъ: — она источникъ силы и драгоцѣнное поощреніе для того общества мечтателей, празднолюбцевъ и апатиковъ, которое меня бѣситъ. Будь подобенъ мнѣ; если мы теперь найдемъ во Франціи сотню людей, похожихъ на насъ, то ручаюсь тебѣ, черезъ сто лѣтъ они перестанутъ быть исключеніями. Дѣятельность заразительна, увлекательна, чудотворца! Черезъ нее Наполеонъ повелѣвалъ Европою: онъ обладалъ бы ею, еслибъ, вмѣсто воина, былъ промышленикомъ. О! ужь если ты энтузіастъ, то будь имъ по-моему: стряхни съ себя вялость и раздѣляй тревожную дѣятельность! Если мы не увлечемъ человѣчества, все-таки откроемъ широкіе пути, по которымъ, при нашихъ потомкахъ, оно устремится впередъ съ священнымъ рвеніемъ!

— Нѣтъ, батюшка, нѣтъ, никогда! воскликнулъ Эмиль, испуганный страшной энергіей г-на Кардонне: — не таковъ путь человѣчества! Тутъ нѣтъ ни любви, ни состраданія, ни нѣжности. Человѣкъ на свѣтъ — не для того, чтобъ знать одно страданіе и повелѣвать только веществомъ. Завоеванія разума въ области идей; наслажденія и отрады сердца, которымъ вы даете одну прибавочную, второстепенную роль въ жизни трудящагося, будутъ всегда благороднѣйшею и пріятнѣйшею потребностью здраво-организованнаго человѣка. Не-уже-ли вы не видите, что уничтожаете цѣлую сторону намѣреній и благодѣяній природы? что не оставляете человѣку вѣчно-трудящемуся вздохнуть и сознать себя? что воспитаніе, направленное къ прибыли, произведетъ только безчувственныя машины, а не полныхъ людей? Вы говорите, что постигаете идеалъ, отдаленный на столѣтія, что прійдетъ время, когда каждый будетъ вознаграждаемъ по своей способности? Нѣтъ, эта формула ложна, потому-что не полна, если къ ней не прибавить формулы «каждому по его потребностямъ»; иначе выйдетъ несправедливость, право — у сильнаго разумомъ и волею, — тѣ же привилегіи въ другихъ формахъ. О, батюшка! вмѣсто того, чтобъ ополчаться съ сильными на слабыхъ, защитимъ слабыхъ отъ сильныхъ. Попробуемъ… Но, въ такомъ случаѣ, уже не будемъ помышлять о богатствѣ, бросимъ собирать капиталы въ собственную пользу. Согласитесь! потому-что я согласенъ, — я, для кого вы трудитесь теперь! Постараемся отожествиться другъ съ другомъ такимъ образомъ, и огречемся отъ личной выгоды, принимаясь за трудъ. Благо мы не можемъ одни создать общество, гдѣ бы всѣ были участниками въ правахъ другъ друга; посвятимте себя, какъ дѣлатели грядущаго, слабымъ и неспособнымъ членамъ настоящаго. Еслибъ геній Наполеона образовался по этому ученію, можетъ-быть, онъ обратилъ бы міръ на путь истины… Найдемъ сто человѣкъ подобныхъ намъ, и пусть наша жажда пріобрѣтенія будетъ священнымъ рвеніемъ, пусть огонь любви пожираетъ насъ; соединимъ всѣхъ нашихъ работниковъ и всѣ наши выгоды, — пусть наше большое состояніе обратится на пользу всякаго, кто сообразно своимъ средствамъ и силамъ поможетъ намъ основать его; пусть работникъ, положившій свой камень, будетъ вѣдать столько же матеріальныхъ наслажденій, сколько вы, принесшіе свой геній; пусть онъ также будетъ жить въ хорошемъ домѣ, дышать чистымъ воздухомъ, питаться здоровой пищею, отдыхать послѣ труда, давать воспитаніе своимъ дѣтямъ; пусть наша награда состоитъ не въ суетной роскоши, которою мы можемъ себя окружать, но въ радости дѣлать людей счастливыми: я пойму такое честолюбіе и запылаю имъ. Тогда-то, батюшка, мой добрый батюшка, ваше дѣло благословится! Лѣность и апатія, которыя раздражаютъ васъ и которыя суть только результатъ необходимости, тогда исчезнутъ сами-собою по ходу вещей! Тогда вы найдете столько усердія и любви вокругъ себя, что не будете уже принуждены истощаться одни для поощренія всѣхъ другихъ. А нынѣ можетъ ли быть иначе? и на что вы жалуетесь? Повинуясь закону эгоизма, каждый жертвуетъ своей силою и волею по мѣрѣ получаемой отъ того пользы. Что за диво, что вы, все собирающій, будете одни прилежны и ревностны, между-тѣмъ, какъ наемникъ, который получитъ у васъ милостыню нѣсколько-пощедрѣе, нежели у другаго, служитъ вамъ съ нѣсколько-большимъ усердіемъ! Вы увеличиваете плату, — прекрасно, спора нѣтъ, и поступаете лучше большей части вашихъ совмѣстниковъ, которые желалибъ ее уменьшить; но вы можете удесятерить, усотерить усердіе, возжечь какъ-бы чудомъ пламя преданности, разумъ сердца въ этихъ огрубѣлыхъ душахъ, — и не-уже-ли вы не захотите этого! Почему же батюшка? Вы любите не наслажденія роскоши, потому-что ничѣмъ не наслаждаетесь, кромѣ упоенія своими проектами и пріобрѣтеніе ими. Хорошо! отбросьте же личное стяжаніе: вамъ некуда его дѣвать, а я съ восторгомъ отрекаюсь отъ него. Воображаемое богатство, котораго цифру вы сказать боитесь, столько превзойдетъ ваши ожиданія и надежды, что скоро вы будете имѣть средства, давать своимъ работникамъ наслажденія моральныя, умственныя и физическія, которыя сдѣлаютъ ихъ новыми людьми, полными, настоящими людьми, — ибо до-сихъ-поръ я нигдѣ еще не вижу такихъ людей. Всякое равновѣсіе потеряно: есть только плуты и глупцы, распорядители и слуги, могучіе и прожорливые орлы, глупые и трусливые воробьи, обреченные служить имъ пищею. Мы живемъ по слѣпому закону дикой природы; кодексъ дикаго инстинкта, управляющій звѣремъ, — доселѣ душа нашей мнимой цивилизаціи, а мы смѣемъ говорить, что промышленость спасетъ міръ, не сходя съ этой дороги! Нѣтъ, нѣтъ, батюшка, ложь и заблужденіе — вотъ всѣ разглагольствія нынѣшней политической экономіи! Если вы принудите меня быть богатымъ и сильнымъ, какъ говорили мнѣ столько разъ, и если, въ силу грубаго денежнаго вліянія, поклонники денегъ пошлютъ меня представителемъ ихъ интересовъ на совѣтъ націи, я выскажу что у меня на душѣ, буду говорить, и конечно, одинъ только разъ, потому-что мнѣ велятъ молчать, или выведутъ изъ засѣданія, но то, что я скажу, не забудется, и выбравшіе меня раскаются въ своемъ выборѣ!

Споръ продолжался далеко за полночь, и, разумѣется, Эмиль не убѣдилъ отца. Г. Кардонне не былъ ни золъ, ни нечестивъ, ни преступенъ умышленно передъ Богомъ или людьми. Онъ даже точно имѣлъ нѣкоторыя практическія добродѣтели и большую спеціальную способность. Но его желѣзный характеръ былъ результатомъ души, совершенно лишенной идеала. Онъ любилъ сына и не могъ понять его. Онъ берегъ и покоилъ жену, но всегда старался только потушать въ ней всякій порывъ, могшій измѣнить его ежедневный порядокъ. Ему хотѣлось покорить Эмиля такимъ же образомъ; но, увидѣвъ, что это невозможно, онъ почувствовалъ жестокую досаду, и даже слезы неудовольствія омочили его пылающія вѣки въ эту бурную бесѣду. Онъ чистосердечно думалъ разсуждать по смыслу логики, въ духѣ единой возможной и допускаемой истины. Онъ спрашивалъ себя, по какому велѣнію судьбы у него сынъ мечтатель и утопистъ, и не разъ поднималъ къ небу свои атлетическія мышцы, вопрошая съ невообразимой тоскою, чѣмъ онъ согрѣшилъ, что наказанъ такимъ несчастіемъ.

— Не станемте никогда говорить объ этомъ, батюшка, сказалъ наконецъ Эмиль, также отирая слезы, которыхъ источникъ былъ глубже въ его сердцѣ: — намъ никогда не согласиться другъ съ другомъ. Я могу только продолжать дѣло покорности и дѣтской любви, не заботясь больше о самомъ-себѣ и о счастіи, которымъ вамъ жертвую. Что вы мнѣ прикажете? Воротиться ли въ Поатье и доканчивать тамъ курсъ до-тѣхъ-поръ, пока выдержу экзаменъ? Или оставаться здѣсь и служить вамъ секретаремъ, управляющимъ? Я закрою глаза, и буду работать какъ машина, пока достанетъ силъ. Буду считать себя вашимъ наемникомъ, въ службѣ у васъ…

— И перестанешь считать меня отцомъ? сказалъ господинъ Кардонне. — Нѣтъ, Эмиль, оставайся при мнѣ, будь свободенъ; я даю тебѣ три мѣсяца, въ-теченіе которыхъ, живя въ кругу семейства, вдали отъ мудрованій безбородыхъ философовъ, которые тебя погубили, ты самъ возвратишься къ здравому разсудку. Ты одаренъ крѣпкимъ сложеніемъ, и утомительный трудъ мысли, можетъ-быть, слишкомъ разгорячилъ мозгъ твой. Я принимаю тебя за больнаго и беру въ деревню для излеченія. Гуляй, охоться, ѣзди верхомъ, — однимъ словомь, развлекайся, чтобъ возстановить свое равновѣсіе, которое, мнѣ кажется, нарушено больше общественнаго. Надѣюсь, ты умѣришь свою нетерпимость, потому-что твоя внутренность не очагь же злодѣйства и разврата! Черезъ нѣсколько времени, можетъ-быть, ты самъ скажешь, что пустыя грезы тебѣ надоѣли, и что ты чувствуешь потребность помогать мнѣ добровольно.

Эмиль склонилъ голову не возражая, и оставилъ отца, обнявъ его съ чувствомъ глубокой скорби. Г-нъ Кардонне, видя, что ему ничего больше не остается, какъ только ждать, долго ворочался въ постели, и напослѣдокъ заснулъ, сказавъ себѣ, вопреки своему обычаю, что надо надѣяться на Провидѣніе больше, чѣмъ на самого себя,

III.
Первая любовь.

Энергическій Кардонне, весь поглощенный своими ежедневными занятіями, или владѣвшій самимъ-собою столько, что не обнаруживалъ ни малѣйшаго слѣда внутренняго страданія, на другой день снова возвратилъ себя свою холодную важность. Эмиль, удрученный страхомъ и скорбью, силился улыбаться матери, которую тревожилъ его задумчивый видъ и разстроенное лицо. Но, отъ робости, эта женщина потеряла даже проницательность, свойственную ея полу. Всѣ ея способности были притуплены; въ сорокъ лѣтъ, была морально уже восьмидесятилѣгней старухой. Впрочемъ, она еще любила мужа, въ-слѣдствіе потребности любить, которая никогда не бывала удовлетворена. у ней не было противъ него отчетливаго упрека, потому-что онъ никогда явно не стѣснялъ и не порабощалъ ея; но всякій порывъ ея сердца или воображенія встрѣчалъ съ его стороны иронію и какую-то презрительную жалость, и она привыкла не имѣть ни мысли, и и воли внѣ круга, очерченнаго около нея строгой рукою.

Смотрѣть за всѣми мелочами хозяйства — сдѣлалось для нея не просто благоразумнымъ и добровольнымъ занятіемъ: ей поставляли это въ такой серьёзный, въ такой священный законъ, что развѣ римская матрона могла сравниться съ нею въ ребяческой торжественности домашняго труда. Такимъ образомъ, въ лицѣ ея являлся странный анахронизмъ современной женщины, способной разсуждать и чувствовать, но сдѣлавшей надъ собою отчаянное усиліе отстать на нѣсколько тысячелѣтій, чтобъ совершенно уподобиться женщинамъ древности, которыя ставили себѣ въ честь подчиненность своего пола.

Уродливаго и печальнаго было тутъ одно — именно, что она поступала не по убѣжденію, а (говорила она потихоньку) чтобъ быть спокойною. И она не имѣла этого спокойствія. Чѣмъ больше она приносила себя въ жертву, тѣмъ больше ея повелитель скучалъ ею. Ничто такъ быстро не изглаживаетъ и не разрушаетъ ума, какъ слѣпая подчиненность. Г-жа Кардонне служила тому примѣромъ. Мозгъ ея умалился въ рабствѣ, а мужъ, не понимая, что это былъ плодъ его господства, началъ втайнѣ презирать ее.

За нѣсколько лѣтъ, Кардонне былъ ужасно ревнивъ, и жена его, хотя отцвѣтшая и увялая, еще трепетала при мысли, что онъ могъ подозрѣвать въ ней порывъ вѣтренности. Она привыкла не слушать и не глядѣть, чтобъ, когда ей заговорятъ о какомъ-нибудь мужчинѣ, имѣть право смѣло сказать: «Я на него не глядѣла; я не знаю, что онъ говорилъ; я не обратила на него вниманія». Много, что осмѣливалась она смотрѣть на сына и спрашивать его; ибо, относительно мужа, если ее и безпокоило усиленіе блѣдности на лицѣ его или суровости во взоръ, онъ тотчасъ заставлялъ ее потуплять глаза, говоря: «Что же во мнѣ необыкновеннаго, что вы разглядываете меня какъ незнакомаго?» Иногда, по вечерамъ, онъ замѣчалъ, что она плакала, и становился нѣженъ по-своему: «Ну, что тамъ такое? что у васъ за горе? Хочется кашемировой шали? Или поѣхать прогуляться въ каретѣ? Нѣтъ? Такъ, вѣрно, камеліи замерзли? Выпишемъ изъ Парижа новыхъ, которыя будутъ такъ хороши, что вы не будете жалѣть о старыхъ». И въ-самомъ-дѣлѣ, онъ не пропускалъ случая угождать, чего бъ то ни стоило, невиннымъ вкусамъ своей подруги. Онъ даже требовалъ, чтобъ она наряжалась богаче, нежели сколько сама желала. Онъ думалъ, что женщины — дѣти, которыхъ надо за послушаніе награждать игрушками и бездѣлками. «Нѣтъ сомнѣнія» говорила себѣ тогда г-жа Кардонне: «мужъ очень любитъ меня и полонъ ко мнѣ шіимагельности. На что же мнѣ жаловаться и отъ-чего я всегда грустна?»

Она видѣла, что Эмиль мраченъ и разстроенъ, и не умѣла вывѣдать у него секрета его печали. Она спросила его о здоровьѣ и посовѣтовала раньше ложиться спать. Правда, она предчувствовала что-то поссрьезнѣе слѣдствіи безсонницы, но разсуждала, что лучше было оставить горесть затихнуть въ молчаніи, нежели поддерживать ее, принудивъ ее высказаться.

Вечеромъ, прогуливаясь у входа въ селеніе, Эмиль встрѣтилъ Жана Жапплу, который, воротясь за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ, весело праздновалъ свое прибытіе съ кружкомъ пріятелей на порогѣ одного деревенскаго домика.

— Ну, что? сказалъ молодой человѣкъ, подавая ему руку: — устроились ли ваши дѣла?

— Съ правосудіемъ, да, сударь; но съ бѣдностью еще нѣтъ. Я явился почтительно, объяснился какъ умѣлъ съ королевскимъ прокуроромъ, и онъ слушалъ меня терпѣливо, насказавъ мнѣ, правда, много словъ въ видѣ поученія; но онъ не злой человѣкъ, и хотѣлъ уже меня отпустить, обѣщая сдѣлать все, что отъ него зависитъ для избавленія меня отъ наказанія, какъ вдругъ принесли письмо отъ васъ. Онъ прочелъ его, не показывая никакого вида, но принялъ его во вниманіе, потому-что сказалъ: «Хорошо, живи смирно, пріютись гдѣ-нибудь, не воруй дичи впередъ, работай и все уладится.» И вотъ я здѣсь; друзья хорошо приняли меня, какъ видите, потому-что я уже покамѣстъ поселился въ этомъ домъ. Но надо думать о нужнѣйшемъ, то-есть, о заработкѣ на платье, и ужо, до ночи, я обойду деревню и поищу работы у добрыхъ людей.

— Послушайте, Жанъ, сказалъ Эмиль, пошедши съ намъ: — я не располагаю большими средствами; отецъ давалъ мнѣ жалованье, и не знаю продолжитъ ли его теперь, когда я буду жить съ нимъ; но у меня остается нѣсколько сотъ франковъ, которые мнѣ здѣсь не нужны, и которые прошу васъ принять на одежду и на первыя потребности. Вы очень огорчите меня, если откажетесь. Черезъ нѣсколько дней, ваша неосновательная досада на отца моего пройдетъ, и вы явитесь къ нему за работой; или позвольте мнѣ попросить ее для васъ: онъ заплатитъ вамъ лучше, нежели кто-нибудь другой, и отступитъ, я увѣренъ, отъ суровости своихъ прежнихъ условій, такимъ образомъ…

— Нѣтъ, г-нъ Эмиль, отвѣчалъ плотникъ. — Ничего не нужно, ни вашихъ денегъ, ни работы у вашего отца. Не знаю, какъ обходится съ вами и какъ содержитъ васъ г-нъ Кардонне, но знаю, что подобный вамъ молодой человѣкъ бываетъ очень затрудненъ, когда не имѣетъ въ карманѣ золотой или серебряной монеты, чтобъ истратить ее при случаѣ. Вы оказали мнѣ достаточно услугъ, я доволенъ вами, и если представится случай, вы увидите, что подали руку не какому-нибудь неблагодарному. А служить вашему отцу тѣмъ или другимъ образомъ — ни за что въ свѣтѣ! Я готовъ былъ сдѣлать это, но Богъ не попустилъ. Я прощаю ему, что онъ велѣлъ меня арестовать Кадьйо; это было дурное дѣло! Но такъ-какъ онъ, можетъ-быть, не зналъ, что бѣдный малой мой крестникъ, и какъ послѣ того писалъ обо мнѣ доброе прокурору, чтобъ меня простили, то я не долженъ помнить зла. Притомъ же, ради васъ, я готовъ теперь забыть всякую обиду. Но помогать строить ваши заводы? нѣтъ! Вы не нуждаетесь въ моихъ рукахъ, вы найдете довольно другихъ, и вамъ извѣстны мои причины. То, что вы тамъ строите, — злая вещь и разоритъ много людей, если не разоритъ всѣхъ когда-нибудь. Ужь ваши плотины и запруды обмелили всѣ маленькія мельницы, тамъ, ниже вашихъ Ужь ваши груды камня и земли испортили всѣ окрестные луга, когда вода унесла все это къ сосѣдямъ. Всегда, видите ли, даже противъ воли, богатый вредитъ бѣдному! Я не хочу, чтобъ говорили, что Жанъ Жапплу пособлялъ разорять свое родимое мѣстечко. Не упоминайте мнѣ больше объ этомъ! Я по прежнему пріймусь за мелкую работу, и она всегда у меня будетъ. Теперь, когда ваши большія работы занимаютъ всѣхъ моихъ собратій, никто въ селеніи не можетъ найдти рабочихъ. Мнѣ достанутся чужіе заказы, которые я имъ опять уступлю, когда у васъ работа кончится. Потому-что, говорю вамъ, вашъ отецъ смазываетъ свое колесо платя дорого покамѣстъ за трудъ рабочимъ; но онъ не долго удержится на этой дорогѣ, иначе издержки превзойдутъ выгоды. Пріидетъ время… время, которое, можетъ-быть, недалеко, когда онъ начнетъ сбавлять цѣны, и тогда горе тѣмъ, которые промѣняли свою судьбу на заманчивыя обѣщанія! Они принуждены будутъ плясать по дудкѣ вашего отца, и co-временемъ имъ прійдется до зарѣза… Вы не вѣрите? Темъ для насъ лучше! Это доказываетъ только, что вы не будете виноваты въ зле, которое приготовляется; но вы ничему не помѣшаете. Прощайте же, добрый человѣкъ! не говорите обо мнѣ своему отцу, иначе я заставлю насъ солгать. Господь Богь спасъ меня отъ беды; я хочу теперь угождать Ему во всемъ и делать только то, что дозволите совѣсть. Самъ бѣдный, я буду полезнве беднымъ, нежели вашъ отецъ при всемъ его богатствѣ. Я буду строить для равныхъ себѣ, и имъ будете прибыльнее платить мнѣ мало, нежели доставать много отъ васъ. Вы сами увидите, г-нъ Эмиль, и все скажутъ, что я говорилъ правду; но ужь будетъ поздно раскаиваться, что протянули голову въ узду.

Эмиль не успѣлъ победить упрямство плотника и воротился домой еще печальнее, нежели вышелъ. Предсказанія рабочего наводили на него неопредѣленный страхъ. У входа въ заводъ встретился онъ съ секретаремъ своего отца, мосьё Галюше, тучнымъ молодымъ человѣкомь, очень-способнымъ вести счеты и очень-ограниченнымъ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ. Настало время отдыха; Галюше употреблять его съ пользою, удя пискарей. Это было его любимое занятіе, а когда пискарей набиралось много въ корзинъ, онъ считалъ ихъ, и, сложивъ съ числомъ своихъ предыдущихъ завоеваній, съ радостью говорилъ, вытаскивая удочку: «Вотъ 782-й пискарь, что я поймалъ этой удочкою въ-теченіе двухъ мѣсяцевъ. Жаль, что не считалъ ихъ въ прошломъ году!»

Эмиль прислонился къ дереву, глядя какъ удитъ Галюше. Флегматическое вниманіе и ребяческое терпѣніе этого малаго возмущали его. Онъ не постигалъ, какъ тотъ могъ почитать себя совершенно-счастливымъ потому только, что получалъ жалованье, которое обезпечивало его отъ нужды. Онъ попробовалъ заговорить съ нимъ, полагая, что, можетъ-быть, откроетъ подъ этой грубой оболочкой какую-нибудь искру пламени, какой-нибудь поводъ къ симпатіи, которыя сдѣлаютъ ему изъ общества этого молодаго человѣка нравственную отраду въ тоскѣ его. Но г-нъ Кардонне выбиралъ своихъ служителей мѣткимъ глазомъ и верною рукою. Констанъ Галюше былъ просто кретинъ, ничего не понималъ, ничего не смыслилъ, кромѣ ариѳметики и веденія книгъ. Когда онъ просиживалъ за счетами двенадцать часовъ въ сутки, ему едва оставалось столько разумѣнія, чтобъ ловить пискарей.

Однакожь, Эмиль случайно выманилъ у него нѣсколько словъ, которыя бросили зловѣщій светъ въ умъ его. Эта человѣческая машина была способна разсчитывать выгоды и убытка, и выводить балансъ на листѣ бумаги. Обнаруживая самое полное невѣдѣніе плановъ и средствъ г-на Кардонне, Констанъ сдѣлалъ замѣчаніе, что плата рабочимъ была чрезмерна, и что если, черезъ два месяца, она не убавится на половину, то капиталъ, пущенный въ дело, окажется недостаточнымъ.

— Но вашему батюшкѣ нечего безпокоиться, прибавилъ онъ: — плата рабочимъ дается по мѣрѣ труда, какого отъ нихъ требуютъ. Когда надо удвоить работу, удвояютъ и жалованье. А тамъ, когда дѣло не къ спѣху, убавляютъ, суда по работѣ.

— Мой отецъ не поступитъ такъ, сказалъ Эмиль. — Съ лошадьми, можетъ-быть; но съ людьми!..

--Не говорите, сударь, возразилъ Галюше: — вашъ батюшка умный человѣкъ, не ошибется, не безпокойтесь.

И онъ ушелъ съ своими пискарями, радуясь, что успокоилъ сына на-счетъ наружной неразсчетливости отца.

— О! если это точно такъ, думалъ Эмиль, ходя съ волненіемъ по берегу рѣки: — если въ этой временной щедрости есть жестокій разсчетъ! если Жанъ угадалъ справедливо! если мой отецъ, слѣдуя слѣпымъ доктринамъ общества, не имѣетъ добродѣтелей и просвѣщенія свыше прочихъ спекулянтовъ, чтобъ умѣрять пагубные слѣдствія своего самолюбія… но, нѣтъ, быть не можетъ! мой отецъ добръ, онъ любитъ ближнихъ…

Однакожь, Эмиль терзался смертельной тоской; вся эта дѣятельность, вся эта жизнь, тратимая въ пользу его будущности, внушала ему ужасъ. Онъ спрашивалъ сеоя, какъ всѣ эти работающіе надъ его состояніемъ не возненавидѣли его, и готовъ былъ ненавидѣть самъ себя, чтобъ возстановить правосудіе.

Глубокая грусть наполняла душу его еще и поутру; но онъ съ нѣкоторою радостью увиделъ приближеніе дня, котораго часть долже: гь былъ посвятить г-ну Буагибо, потому-что рѣшился, не говоря о томъ никому, провести утро въ Шатобрёнѣ. Когда онъ садился на лошадь, г-нъ Кардонне подошелъ, чтобъ посмѣяться надъ нимъ.

— Раненько ты собрался въ Буагибо! Видно, бесѣда любезнаго маркиза кажется тебе привлекательною; я бы никогда этого не подозрѣвалъ, и не понимаю, какой ты знаешь секретъ не засыпать послѣ каждой его фразы…

— Батюшка, если вы этимъ хотите намекнуть, что моя поѣздка вамъ не нравится, сказалъ Эмиль, дѣлая неохотно движеніе, чтобъ слѣзть съ лошади: — то я готовъ отказаться отъ нея, хотя обѣщалъ сегодня быть у маркиза.

— Мнѣ! возразилъ примышленикъ: — мнѣ рѣшительно все равно, гдѣ бы ты ни скучалъ. Благо въ отцовскомъ домѣ тебѣ всего тошнее, то желаю, чтобъ дворянскіе домы, которые ты посѣщаешь, развлекали тебя немножко.

Во всякомъ другомъ случаѣ, Эмиль отсрочилъ бы свои отъѣздъ, чтобъ показать или по-крайней-мѣрѣ дать почувствовать, что упрекъ былъ незаслуженъ; но онъ начиналъ догадываться, что отецъ принялъ за тактику насмѣхаться надъ нимъ, когда хотѣлъ заставить его говорить; и какъ онъ чувствовалъ неодолимое влеченіе побывать въ Шатобрёнѣ, то рѣшился не поддаваться врасплохъ. Хотя ничто въ свѣтѣ не было для него чувствительнѣе насмѣшки любимыхъ имъ людей, однакожь онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и принялъ ее на этотъ разъ въ шутку.

— Я ожидаю, въ-самомъ-дѣлѣ, столько удовольствія у маркиза Буагибо, сказалъ онъ: — что поѣду къ нему самой дальней дорогой, и сдѣлаю, вѣроятно, пять или шесть льё крюка, если только вы не имѣете нужды во мнѣ, батюшка. Если жь я вамъ нуженъ, то охотно пожертвую наслажденіемъ прогулки на открытомъ солнцѣ по стремнистымъ дорогамъ.

Но г-нъ Кардонне не былъ обманутъ его стратагемою и отвѣчалъ съ яснымъ, проницательнымъ взглядомъ:

— Ступай, куда влечетъ тебя молодость! Я не хочу знать объ этомъ, и не безъ причины…

— Хорошо, думалъ Эмиль, пускаясь въ галопъ: если такъ, то и я не хочу знать ни о какихъ угрозахъ!

Чувствуя, что въ груди его пылалъ огонь, онъ поскакалъ во весь опоръ; чтобъ утолить его.

— Боже мой, думалъ Эмиль, спустя нѣсколько минутъ: — отпусти мнѣ мои порывы, которые я не въ-силахъ обуздать. Тебѣ извѣстно, что мое сердце исполнено любви, и больше всего въ свѣтѣ желаетъ почитать и любить отца…

Отъ нерѣшимости ли, или по разсчёту благоразумія, но онъ сдѣлалъ довольно-далекій объѣздъ прежде, чѣмъ направился въ Шатобрёнъ, и когда съ вершины холма увидѣлъ себя очень-отдаленнымъ отъ развалинъ, рисовавшихся на горизонтѣ, то почувствовалъ такое живое сожалѣніе о потерянномъ времени, что далъ шпоры лошади, намѣреваясь пріѣхать туда скорѣе.

Въ-самомъ-дѣлѣ, онъ подъѣхалъ къ замку со стороны Крёзы меньше, нежели въ полчаса, летѣвъ почти птицею и сто разъ подвергавъ жизнь опасности на перескоки овраговъ и галопированье по краямъ пропастей. Стремительное желаніе, въ которомъ онъ, однако, не могъ дать себѣ отчета, придавало ему крылья. «Я не люблю ея», разсуждалъ онъ: «я едва ее знаю, я не могу ее любить! Да и что толку любить по-пустому! не столько она привлекаетъ меня, сколько ея прекрасный отецъ, ихъ романическій замокъ, ихъ жизнь, полная покоя, счастія, безпечности; мнѣ нужно видѣть счастливыхъ людей, чтобъ забывать, что я самъ несчастливъ и никогда не буду счастливымъ!»

Онъ встрѣтилъ Сильвена Шарассона, ставившаго вершу въ Крёзѣ. Мальчикъ кинулся къ нему съ видомъ радости и усердія.

— Господина Антуана нѣтъ дома, сказалъ Сильвёнъ: — онъ отправился продать съ полдюжинку барановъ на ярмарку; но мамзель Жанилла дома, и мамзель Жильберта также.

— Не обезпокою ли я ихъ?

— О! нѣтъ, нѣтъ, г-нъ Эмиль; онѣ будутъ очень-рады видѣть насъ, потому-что онѣ часто говорятъ про васъ за обѣдомъ съ господиномъ Антуаномъ. Онѣ говорятъ, что-очень любятъ васъ.

— Возьми же лошадь, сказалъ Эмиль: — я скорѣе дойду пѣшкомъ.

— Да, да, скорѣе, подхватилъ мальчикъ. — Вонъ, туда, на стаpyю террасу. Войдете въ проломъ, прыгнете и очутитесь на дворъ. Это жанова дорога.

Эмиль спрыгнулъ на траву, которая заглушила шумъ его шаговъ, и подошелъ къ квадратному павильйону, не испугавъ пары козъ, которыя уже какъ-будто знали его. Мосьё Сакрипанъ, который былъ не спѣсивѣе своего господина и не гнушался отправлять, при надобности, должность пастушьей собаки, хотя принадлежалъ къ благороднѣйшей породъ охотничьихъ собакъ, ушелъ провожать барановъ на ярмарку.

Передъ самымъ входомъ, Эмиль замѣтилъ, что сердце его сильно билось… это волненіе приписалъ онъ быстрому всходу по скату скалы и немного остановился, чтобъ оправиться и войдти въ приличномъ видѣ. Онъ слышалъ шумъ прялки, и никакая музыка никогда пріятнѣе не звучала его слуху. Потомъ, глухой свистъ маленькаго рабочаго инструмента замолкъ, и онъ узналъ голосъ Жильберты, которая говорила:

— Да, твоя правда, Жанилла, намъ не весело въ тѣ дни, когда батюшки нѣтъ дома. Еслибъ тебя не было со мною, я, можетъ-быть, совершенно соскучилась бы.

— Работай, дочка, работай, отвѣчала Жанилла: — работа — вѣрное средство никогда не скучать.

— Я работаю, а мнѣ все-таки не весело. Знаю, что нѣтъ необходимости веселиться; но мнѣ всегда бываетъ весело, я всегда готова смѣяться и прыгать, когда батюшка съ нами. Не правда ли, мамочка, еслибъ намъ пришлось жить долго съ нимъ въ разлукѣ, мы лишились бы всей нашей веселости и всего нашего счастья! О! жить безъ батюшки — невозможно! легче умереть тотчасъ же!

— Ну, это что за мысли? подхватила Жанилла: — откуда что берется въ твоей головкѣ? Батюшка твой еще не старъ и здоровъ, слава Богу! Съ чего тебѣ приходятъ на умъ такіе вздоры вотъ ужь дня два или три?

— Какъ дня два или три?

— Ну, да, дня три или четыре, пожалуй! Тебѣ случалось нѣсколько разъ терзаться тѣмъ, что съ нами будетъ, если, чего Боже избави, мы лишимся твоего батюшки.

— Если мы потеряемъ его! вскричала Жильберта. — Охъ! не говори такихъ словъ… отъ нихъ страшно; да я никогда и не думала объ этомъ. Нѣтъ, нѣтъ! я не могу этого помыслить!

— Ну, вотъ и въ слезы? Фу! сударыня! не хотите ли вы, чтобъ ваша мама Жанилла тоже расплакалась? Нечто! господинъ Антуанъ обрадовался бы, еслибъ увидѣлъ у насъ заплаканные глаза, воротясь домой! Онъ, пожалуй, также бы заплакалъ, голубчикъ!.. Полно, ты ныньче мало гуляла, дитятко; сверни-ка свою шерсть, и пойдемъ кормить куръ. Ты развеселишься глядя на хорошенькихъ цыплятокъ, которыхъ высидѣла твоя Бланка.

Эмиль услышалъ, какъ материнскій поцалуй заключилъ эту рѣчь, и такъ-какъ женщины должны были встрѣтить его у двери, то онъ отошелъ и кашлянулъ, чтобъ увѣдомить ихъ о своемъ прибытіи.

— Ахъ! воскликнула Жильберта: — на дворѣ кто-то есть! Я увѣрена, что это батюшка!

Она стремглавъ кинулась на встрѣчу Эмиля, такъ быстро, что, очутившись передъ нимъ на порогѣ двери, едва не упала ему на шею. Но какъ ни велико было ея смущеніе, когда она увидѣла свою ошибку, все оно было меньше смущенія Эмиля; потому-что, въ невинности сердца, она отдѣлалась отъ него хохотомъ, между-тѣмъ, какъ при мысли объ объятіи, которое назначалось не для него, но котораго онъ чуть-чуть не получилъ, молодой человѣкъ совершенно растерялся. Жильберта была такъ прекрасна съ глазками еще мокрыми отъ слезъ и съ дѣтскимъ, звонкимъ смѣхомъ, что онъ былъ какъ-бы ослѣпленъ, и уже не разсуждалъ больше о томъ, что именно онъ такъ торопился увидѣть, добраго ли Антуана, прекрасныя ли развалины, или прелестную Жильберту.

— Ну! ну! сказала Жанилла: — вы было насъ испугали; но добро пожаловать, г-нъ Эмиль, какъ говоритъ нашъ хозяинъ; г-нъ Антуанъ теперь скоро воротится. Покамѣстъ, вы отдохнете; я схожу за виномъ на погребъ.

Эмиль воспротивился этому, и, удерживая се за рукавъ, сказалъ:

— Если вы идете на погребъ, я пойду съ вами, не за тѣмъ, чтобъ пить вино, но чтобъ посмотрѣть подвалъ, который вы описывали мнѣ такимъ глубокимъ и темнымъ.

— Не ходите теперь, отвѣчала Жанилла: — тамъ холодно, а вы разгорѣлись… право, разгорѣлись! вы красны, какъ клубника. Отдохните немножко; а тамъ, въ ожиданіи г-на Антуана, мы покажемъ вамъ каналы, подземелья, и весь замокъ, котораго вы еще не видали хорошенько, хотя стоитъ труда посмотрѣть. Да-съ! люди пріѣзжаютъ издалека посмотрѣть нашъ замокъ. Это намъ немножко надоѣдаетъ, и дочка уходитъ читать въ свою комнату, пока они бываютъ здѣсь; но графъ Антуанъ говоритъ, что не надо запрещать входъ, особенно путешественникамъ, которые далеко ѣхали, и что кто владѣетъ любопытнымъ и интереснымъ мѣстомъ, тотъ не имѣетъ права мѣшать другимъ наслаждаться имъ.

Жанилла отчасти приписывала своему господину разсужденіе, которое сама вложила ему въ голову и въ уста. Дѣло было въ томъ, что она собирала съ осмотра развалинъ маленькую сумму, которую употребляла, подобно какъ все ей принадлежавшее, на то, чтобъ втайнѣ увеличивать благосостояніе семейства.

Принужденный принять какое-нибудь прохладительное, Эмиль согласился выпить стаканъ воды, и такъ-какъ Жаниллѣ вздумалось самой пойдти съ кружкою на родникъ, то онъ остался наединѣ съ графинею де-Шатобрёнъ.

IV.
Лѣстница.

Развратникъ можетъ радоваться нечаянному случаю, который дозволяетъ ему быть наединѣ съ предметомъ его волокитства; но чистый и искренно влюбленный молодой человѣкъ скорѣе приходитъ въ замѣшательство, и почти пугается, когда подобное приключеніе встрѣчается ему въ первый разъ. Такъ было и съ Эмилемъ Кардонне. Почтеніе, внушенное ему дѣвицею Шатобрёнъ, было такъ глубоко, что онъ не осмѣлился бы поднять глаза на нее въ эту минуту и показать себя, въ чемъ бы то ни было, недостойнымъ довѣренности, которую ему оказывали. Жильберта, еще болѣе наивная, не чувствовала того же замѣшательства. Мысль, что Эмиль могъ, хотя отъ одного неумѣстнаго ея слова, воспользоваться ея неопытностью, не могла найдти мѣста въ ея благородномъ, цѣломудренномъ умѣ, и младенческое невѣдѣніе ея предохраняло ее отъ всякаго подобнаго подозрѣнія. Она первая прервала молчаніе, и голосъ ея, будто чародѣйствомъ, возвратилъ спокойствіе взволнованной душѣ юнаго гостя. Есть такіе симпатическіе и проницающіе голоса, что довольно услышать нѣсколько словъ, mm произнесенныхъ, чтобъ полюбить, даже не видя въ лицо, человѣка, котораго характеръ выражаютъ они. Голосъ Жильберты принадлежалъ именно къ числу такихъ голосовъ. Слыша, какъ говорила она, смѣялась или пѣла, вы тотчасъ замѣтили бы, что въ душѣ ея никогда не бывало злой или хотя просто горькой мысли. Насъ трогаетъ и чаруетъ въ пѣніи птицъ не столько мелодія, чуждая нашимъ музыкальнымъ понятіямъ, или необыкновенная сила гибкости звука, сколько извѣстный отзывъ первобытной невинности, котораго ни что не можетъ передать на человѣческомъ языкѣ. Слушая Жильберту, вы могли бы къ ней примѣнить это сравненіе, и самыя пустыя вещи, проходя черезъ уста ея, получали бы для васъ смыслъ выше того, который онѣ сами по себѣ выражали.

— Мы видѣли нашего друга Жана ныньче поутру, сказала она: — онъ пришелъ на разсвѣтѣ и забралъ всѣ инструменты батюшки, чтобъ начать первый день своего труда. Онъ вѣдь ужь нашелъ себѣ работу, и мы надѣемся, не будетъ въ ней нуждаться. Еще вчера вечеромъ, онъ разсказывалъ намъ все, что вы сдѣлали и хотѣли для него сдѣлать, и увѣряю васъ, не смотря на гордость и можетъ-быть жесткость его отказовъ, онъ очень-признателенъ.

— То, что мнѣ удалось для него сдѣлать, такъ маловажно, что мнѣ стыдно слышать, когда говорятъ объ этомъ, сказалъ Эмиль. — Особенно мнѣ непріятно, что упрямство лишаетъ его вѣрныхъ доходовъ, потому-что, кажется, положеніе его еще довольно-стѣснительно. Съизнова начинать въ шестьдесятъ лѣтъ, ни съ чѣмъ, цѣлую жизнь трудя, и не имѣть ни дома, ни платья, ни даже нужныхъ орудій, — ужасно, не правда ли, сударыня?

— Однакожъ я не боюсь за него, отвѣчала Жильберта. — Выросши въ состояніи совершенно-необезпеченномъ, и живя, такъ-сказать, со-дня-на-день, я, можетъ-быть, сама привыкла къ этой счастливой беззаботности бѣдныхъ. Или характеръ мой таковъ отъ природы, или безпечность Жана успокоиваетъ меня на его счетъ, вѣрно только то, что, при нашемъ свиданіи ныньче утромъ, никто изъ насъ не чувствовалъ ни малѣйшаго безпокойства. Жанъ доволенъ весьма-немногимъ! Онъ умѣренъ и здоровъ, какъ дикарь, и никогда не чувствовалъ себя крѣпче, какъ въ тѣ два мѣсяца, которые жилъ въ лѣсу, проводя цѣлый день на ногахъ и ночуя всего чаще подъ открытымъ небомъ^[1]. Онъ увѣряетъ, что зрѣніе его прояснилось, что молодость его возвратилась, и что, еслибъ всегда была лѣто, онъ не имѣлъ бы никогда нужды жить въ селеніи. Но въ глубинѣ сердца, онъ сохраняетъ неодолимую привязанность къ родной сторонѣ, и, сверхъ того, бездѣйствіе не можетъ долго ему нравиться. Мы уговаривали его ныньче поселиться у насъ и жить подобно намъ, безъ заботы о завтрашнемъ днѣ. «Мѣста здѣсь много, и матеріаловъ довольно, — говорилъ ему батюшка, — ты можешь выстроить себѣ тутъ домъ. Я дамъ тебѣ вдоволь и камня и стараго дерева на постройку. Буду помогать тебѣ строить твой домъ, какъ ты помогалъ мнѣ строить мой». Но Жанъ ни за что не соглашался. «Что же, говоритъ онъ, буду я дѣлать, чтобъ чѣмъ-нибудь наполнить свое время, когда вы поселите меня бариномъ? Доходовъ у меня нѣтъ, а я не хочу быть въ тягость вамъ въ-продолженіе какихъ-нибудь тридцати лѣтъ, которыя мнѣ еще, можетъ-быть, остается прожить…. Еслибъ даже ваше состояніе позволяло, я умеръ бы со скуки. Хорошо вамъ, г. Антуанъ; вы воспитаны по-своему… Вы не тунеядецъ, — о нѣтъ, вы это доказали! Однако вамъ ничего не стоило вновь привыкнуть жить господиномъ; но мнѣ, который уже не долженъ ни бѣгать, ни охотиться, не-ужь-то мнѣ сидѣть сложа руки? Да я сойду съ ума въ первую же недѣлю».

— Значитъ, сказалъ Эмиль, которому вспомнилась теорія отца о безпрерывномъ трудѣ и старости безъ успокоенія: — Жанъ никогда не почувствуетъ потребности быть на своей ногѣ, хотя дѣлаетъ для того столько пожертвованій?

— Помилуйте, сказала Жильберта нѣсколько удивленная: — развѣ независимость и праздность одно и то же? Я не думаю. Жанъ страсно любитъ трудъ, и вся его независимость въ томъ, чтобъ выбирать трудъ, который ему нравится. Когда онъ работаетъ, чтобъ удовлетворить свой вкусъ и врожденную изобрѣтательность, то работаетъ всего усерднѣе.

— Да, вы правы! сказалъ Эмиль съ внезапной грустью: — въ этомъ все дѣло. Человѣкъ рожденъ всегда трудиться, но сообразно съ своими способностями и по мѣрѣ удовольствія, которое находитъ въ трудѣ. Ахъ, зачѣмъ я не искусный плотникъ! съ какою бы радостью пошелъ я работать вмѣстѣ съ Жаномъ Жапплу, и въ пользу такого мудраго, безкорыстнато человѣка!

— Ахъ, сударь! сказала Жанилла, которая возвращалась, неся важно на головѣ глиняный сосудъ, чтобъ придать себѣ видъ силы: — вы говорите точнехонько какъ г-нъ Антуанъ. Вѣдь онъ, давича утромъ, хотѣлъ идти съ Жаномъ въ Гаржилесъ, чтобъ работать съ нимъ по-денно, какъ бывало прежде: такое доброе у него сердце! «Ты долго помогалъ мнѣ содержать себя» говорилъ онъ: теперь я буду помогать тебѣ. Ты не хочешь принять мой столъ и мою квартиру: пріими по-крайней-мѣрѣ мой трудъ, потому-что для меня цѣна егь будетъ излишкомъ." И графъ сдѣлалъ бы какъ говорилъ. Въ его лѣта и съ его званіемъ, онъ опять пошелъ бы стучать во всю голову по бревнамъ!

— Зачѣмъ же ты помѣшала ему, мама Жанилла? сказала Жильберта съ одушевленіемъ. — Зачѣмъ Жанъ упорно отказывался? Батюшка отъ этого не захворалъ бы, и это было согласно со всѣми благородными движеніями его жизни! Ахъ, почему и я также не могу владѣть топоромъ и пойдти въ ученицы къ человѣку, который такъ долго давалъ пропитаніе моему отцу, — между-тѣмъ, какъ, вовсе не понимая своей жизни, я выучилась пѣть и рисовать въ ваше угожденіе! Подлинно, женщины не годятся ни къ чему на этомъ свѣтѣ!

— Что, что, женщины ни къ чему не годятся? подхватила Жанилла: — хорошо же, пойдемъ вмѣстѣ, будемъ лазить по кровлѣ, стругать бревна и вколачивать клинья. Право, я управлюсь еще лучше вашего, даромъ что стара и мала; а тѣмъ временемъ, вашъ папенька, который такъ же ловко владѣетъ руками, какъ лягушка хвостомъ, будетъ прясть наши кудели, а Жанъ гладить наше бѣлье.

— Правда твоя, мама, отвѣчала Жанилла: — прялка моя готова, а я ничего ныньче не сдѣлала. Если мы поторопимся, то у насъ будетъ изъ чего сшить Жану суконное платье къ зимѣ. Пріимусь работать и вознаграждать потерянное время; но ты все-таки не хочешь, чтосъ батюшка сдѣлался опять плотникомъ, когда ему это угодно.

— Узнайте же правду, сказала Жанилла съ видомъ торжественнаго признанія: — г-нъ Антуанъ никогда не бывалъ порядочнымъ рабочимъ. Въ немъ больше было усердія, чѣмъ искусства, и если я позволяла ему работать, то для того только, чтобъ онъ не скучалъ и не унывалъ. Спросите у Жана, не вдвое ли больше труда ему стоило поправлять ошибки графа, нежели когда бъ онъ работалъ одинъ? Но графъ имѣлъ видъ человѣка работящаго, — это нравилось заказчикамъ, и ему хорошо платили. А все-таки я никогда не была покойна въ то время и не жалѣю, что оно прошло. Я всегда боялась, чтобъ г-нъ Антуанъ не обрубилъ себѣ руки или ноги, думая, что рубитъ по бревну, или чтобъ не свалился съ лѣстницы, когда при разсѣянности своей расположится на ней словно какъ дома.

— Ты пугаешь меня, Жанилла, сказала Жильберта. — О! если это все было такъ, ты хорошо сдѣлала, что насмѣшками своими отклонила его отъ мысли пойдти работать. И тутъ, какъ во всемъ, ты наше провидѣніе!

Дѣвица Шатобрёнъ говорила еще справедливѣе, нежели сама думала. Жанилла была ангеломъ-хранителемъ, приставленнымъ блюсти жизнь графа Антуана Шатобрёна. Безъ ея благоразумія, безъ материнскаго попеченія и безъ меткости ея сужденія, этотъ добрѣйшій человѣкъ не прошелъ бы сквозь нищету, не потерявъ нисколько въ моральномъ отношеніи. По-крайней-мѣрѣ, онъ не сохранилъ бы своего наружнаго достоинства такъ же хорошо, какъ чистоту своихъ благородныхъ инстинктовъ. Онъ часто погрѣшалъ бы отъ избытка покорности судьбѣ и забвенія самого-себя. Наклонный къ искренности и щедрости, онъ сдѣлался бы невоздержнымъ, заимствовалъ бы недостатки простолюдиновъ вмѣстѣ съ ихъ добрыми качествами, и можетъ-быть наконецъ заслужилъ бы отчасти презрѣніе, которое глупцы и тщеславные выскочки считали себя въ правѣ питать къ нему. Но, благодаря Жаниллѣ, которая, не попереча ему въявь, всегда поддерживала равновѣсіе и возвращала умѣренность, онъ перенесъ испытаніе съ честью, и не пересталъ заслуживать расположеніе и почтеніе умныхъ людей.

Шумъ прялки Жильберты прервалъ разговоръ, или по-крайней-мѣрѣ, сдѣлалъ его отрывочнѣе. Она не хотѣла покидать работу, пока не кончитъ; и однакожь торопилась больше, нежели явная причина дѣятельности того требовала. Она просила Эмиля не скучать, слушая монотонное жужжанье, и пойдти осматривать развалины съ Жаниллою; но какъ Жанилла также хотѣла докончить свою кудель, то Жильберта торопилась вдвое, сама того не замѣчая, чтобъ кончить въ одно время съ нею, и пойдти вмѣстѣ на прогулку.

— Мнѣ стыдно своего бездѣйствія, сказалъ Эмиль, который не смѣлъ заглядываться на хорошенькія ручки и граціозныя движенія молодой дѣвушки, боясь повстрѣчать маленькіе, зоркіе глаза Жаниллы: — нѣтъ ли у насъ для меня тоже какой-нибудь работы?

— А что вы умѣете дѣлать? сказала усмѣхаясь Жильберта.

— Я думаю, все, что умѣетъ дѣлать Сильвенъ Шарассонъ, — отвѣчалъ онъ.

— Послала бы я васъ поливать латукъ! сказала Жанилла, захохотавъ: — но это лишило бъ насъ вашей компаніи. Не хотите ли завести часы? они остановились.

— Да! они ужь три дня стоятъ, сказала Жильберта: — и я не могла пустить ихъ въ ходъ. Кажется, въ нихъ что-то сломалось.

— О! это мое дѣло, вскричалъ Эмиль: — я учился противъ воли, правда, немножко механикѣ, и не думаю, чтобъ устройство этой кукушки было очень-сложно.

— А если вы совсѣмъ сломаете у меня часы? сказала Жанилла.

— Пусть ломаетъ, если угодно, — сказала Жильберта съ видомъ доброты, въ которомъ проявлялась щедрая безпечность отца ея.

— Прошу позволенія сломать ихъ, если такова ихъ судьба, — возразилъ Эмиль: — лишь бы мнѣ позволили замѣнить ихъ другими.

— О! еще бы нѣтъ! Если это случится, сказала Жанилла: — отдайте мнѣ точно такіе же, ни лучше, ни хуже; намъ такіе только и надо; они бьютъ ясно и не оглушаютъ.

Эмиль принялся за дѣло, снялъ нѣмецкую кукушку, и, разсмотрѣвъ ее, нашелъ, что слѣдовало немного счистить пыль внутри. Нагнувшись надъ столомъ подлѣ Жильберты, онъ вычистилъ и тщательно сложилъ деревенскую машину, обмѣниваясь съ женщинами разговоромъ, гдѣ шутливость установила родъ фамильярности. Говорятъ, что люди дѣлаются откровенны и привязываются другъ къ другу, когда ѣдятъ вмѣстѣ; но еще больше, трудясь вмѣстѣ, они чувствуютъ и допускаютъ дружескую короткость. Всѣ трое испытали это; кончивъ свою общую работу, они были почти членами одной семьи.

— Точно, это ваше дѣло, — сказала Жанилла, видя, что часы ходятъ; — вы почти настоящій часовщикъ. Да бишь! пойдемте теперь гулять: я сейчасъ засвѣчу фонарь, чтобъ водить васъ по подваламъ.

— Г-нъ Кардонне, сказала Жильберта, когда Жанилла вышла: — вы сейчасъ говорили, что сбираетесь обѣдать у маркиза Буагибо; могу ли спросить васъ, какое впечатлѣніе сдѣлалъ на васъ этотъ человѣкъ?

— Мудрено опредѣлить, отвѣчалъ Эмиль. — Смѣсь отвращенія и симпатіи, такая странная, что мнѣ нужно еще много видѣть его и разсматривать, и еще думать потомъ, чтобъ разгадать этотъ непостижимый характеръ. Не знаете ли вы его, и не поможете ли мнѣ понять?

— Я совсѣмъ его не знаю; мелькомъ видѣла разъ ила два въ жизни, хотя мы живемъ отъ него очень-близко, и, по разсказамъ объ немъ, очень желала бы поглядѣть на него поближе; но онъ проѣзжалъ верхомъ по одной дорогѣ съ нами, и какъ скоро издалека замѣчалъ насъ съ батюшкой, пускался во всю рысь, кланялся намъ не глядя на насъ, даже по-видимому не зная кто мы, и исчезалъ быстро, — точно какъ-будто хотѣлъ скрыться въ пыли, которую поднимала его лошадь.

— И не смотря на такое близкое сосѣдство, графъ Шатобрёнъ не имѣетъ ни малѣйшихъ съ нимъ сношеній!

— Да! это очень-странно, сказала Жильберта, понизивъ голосъ съ видомъ наивной довѣренности: — но съ вами я могу говорить, г. Эмиль, потому-что, мнѣ кажется, вы проясните сколько-нибудь эту тайну. Батюшка въ молодости былъ очень друженъ съ г-мъ Буагибо. Я это знаю, хотя самъ онъ никогда не говоритъ о томъ и хотя Жанилла уклоняется отъ отвѣта, когда я у нея спрашиваю; но Жанъ, которому не больше моего извѣстны причины ихъ разрыва, часто говаривалъ, что видалъ ихъ неразлучными. Это всегда заставляло меня думать, что г. Буагибо вовсе не такъ гордъ и не такъ холоденъ, какъ кажется; потому-что шутливость а живость моего отца не поладили бы съ надменнымъ характеромъ и черствымъ сердцемъ. Я должна также вамъ признаться, что подслушала нѣсколько мнѣній, высказанныхъ въ разговорѣ у батюшки съ Жаниллою, въ тѣ минуты, когда они думали, что я ихъ не слыхала. Батюшка говорилъ, что однимъ невознаградимымъ несчастіемь его жизни была потеря дружбы г. Буагибо, что онъ никогда не утѣшится въ этомъ, и что еслибъ могъ отдать одинъ глазъ, одну руку и одну ногу за возвращеніе этой дружбы, то не поколебался бы ни на минуту. Жанилла называла его жалобы глупостями и совѣтовала ему не дѣлать никогда ни малѣйшей попытки, потому-что, какъ говорила она, ей короче извѣстно, что это за человѣкъ, и что онъ никогда не забудетъ причины ихъ ссоры. «Хорошо», говорилъ батюшка: «по мнѣ лучше были бы объясненія, упреки, дуэль, въ то время, когда мы были еще почти равныхъ силъ для поединка, нежели это непреклонное молчаніе и это ледяное упорство, которыя пронзаютъ мнѣ сердце. Нѣтъ, Жанилла, нѣтъ, на этотъ счетъ я никогда не утѣшусь, и если умру не помирившись съ нимъ, то умру недовольный жизнью.» Жанилла старалась развлечь его и успѣвала, потому-что батюшка очень-мягокъ и нѣженъ; онъ не любитъ отягощать другихъ своею горестью. Но вы, г. Эмиль, вы такъ любите своихъ родителей, вы поймете, что это тайное горе батюшки всегда лежитъ у меня на душѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ я провѣдала о немъ. Не знаю, на что бы я не рѣшилась, чтобъ избавить его отъ этого горя. Цѣлый голъ безпрестанно думаю о томъ, и двадцать разъ мнѣ снилось, что будто я пришла въ Буагибо, бросилась къ ногамъ этого суроваго человѣку и говорила ему: «Мой отецъ наилучшій изъ людей и вѣрнѣйшій изъ друзей. Его добродѣтели сдѣлали его счастливымъ, не смотря на то, что онъ разорился; у него одно только горе, глубокое горе, которое вы можете уничтожить однимъ словомъ.» Но онъ съ гнѣвомъ отталкивалъ меня и прогонялъ отъ себя. Я просыпалась вся въ испугѣ и разъ ночью, когда я закричала, произнося его имя, Жанилла вскочила, и обнимая меня сказала: «На что ты думаешь объ этомъ гадкомъ человѣкъ? онъ не имѣетъ никакой власти надъ тобою и не осмѣлится тронуть твоего батюшку.» Поэтому я поняла, что Жанилла его ненавидитъ; но когда ей случается сказать что-нибудь противъ него, батюшка горячо вступается. Что же такое между ними? Можетъ-быть, сущіе пустяки. Дѣтская обидчивость, ссора по поводу охоты, какъ полагаетъ Жанъ Жаппллу. Если это точно такъ, то нельзя ли бы ихъ помирить? Батюшкѣ также снится маркизъ Буагибо, и иногда онъ, засыпая на своемъ стулѣ посла ужина, произноситъ его имя съ глубокой тоскою… Г-нъ Эмиль! я полагаюсь на ваше великодушіе и благоразуміе; вывѣдайте, если можно, отъ маркиза всю истину. Я всегда намѣревалась воспользоваться первымъ случаемъ постараться сблизить двухъ человѣкъ, такъ любившихъ другъ друга, и если
Жану удалось войдти совершенно въ прежнюю милость у маркиза, я многаго бы надѣялась отъ смѣлости и природнаго ума его. Но онъ также жертва странности этого лица, и я не вижу никого, кромѣ васъ, къ кому бы могла прибигнуть за помощью.

— Будьте увѣрены, что отнынѣ я непремѣнно буду стараться объ этомъ, отвѣчалъ съ жаромъ Эмиль.

Услышавъ, что возвращается Жанилла, которой маленькіе деревянные башмаки стучали по плитамъ, онъ вскочилъ на стулъ, какъ-будто прикрѣпляя часы, по въ-самомъ-дѣлѣ желая скрыть сладкое волненіе, порожденное въ немъ довѣренностью Жильберты.

Жильберта также была встревожена; она сдѣлала большое усиліе, чтобъ открыть сердце свое молодому человѣку, котораго едва знала; а она не была ни такимъ ребенкомъ, ни такой поселянкою, чтобъ не понимала предѣловъ, приличія. Благородная дѣвушка нѣсколько страдала уже отъ того, что имѣла большой секретъ отъ Жаниллы, но утѣшалась мыслью о чистотѣ своихъ намѣреній, и не могла считать Эмиля способнымъ къ злоупотребленію. Первый разъ въ жизни ощутила она инстинктъ женской хитрости, при входѣ своей любезной няньки. Она чувствовала, что лицо ея горѣло, и нагнулась будто искать иголку, которую нарочно уронила.

Прозорливость Жаниллы была такимъ-образомъ обманута двумя дѣтьми, очень-неспособными на всякія другія хитрости, и всѣ весело отправились осматривать подземелья.

Подземелье, находившееся непосредственно подъ квадратнымъ павильйономъ, сообщалось съ поверхностью земли крутою лѣстницею, спускавшеюся до ужасной глубины въ утесъ. Жанилла шла впередъ, вольнымъ шагомъ, и въ ней замѣтенъ былъ навыкъ, который пріобрѣла она въ своей должности чичероне при путешественникахъ, Эмиль шелъ за нею, очищая дорогу Жильбертѣ, которая не была ни робка, ни неловка, но за которую Жанилла безпрестанно трепетала.

— Берегись, милочка, кричала она ей поминутно. — Господинъ Эмиль, не давайте ей упасть! Она у насъ разсѣянна такъ же, какъ и ея батюшка; ужь это въ крови у нихъ. Такія дѣти, что убились бы сто разъ, еслибъ я не глядѣла за ними на всякомъ шагу!

Эмиль былъ радёхонекъ принять на себя отчасти роль Жаниллы. Онъ отталкивалъ ногою обломки, и какъ лѣстница становилась все круче и избитѣе, то счелъ себя съ правь подать руку, отъ которой сперва отказались, но которую потомъ приняли, какъ довольно-нужное пособіе.

Кто опишетъ пылъ и упоеніе первой любви въ энергической душъ? Эмиль такъ сильно задрожалъ, взявъ руку Жильберты въ свою руку, что не могъ уже ни говорить, ни шутить съ Жаниллой, ни отвѣчать Жильбертѣ, которая также еще шутила; но мало-по-малу совершенно смутилась и не могла вымолвить слова.

Такъ они сошли только съ дюжину ступенекъ; но, въ-теченіе этой минуты, время не существовало для Эмиля, и когда онъ провелъ вою слѣдующую ночь въ припоминаніи этой минуты, ему показалось, что онъ прожилъ столѣтіе. Съ-тѣхъ-поръ, вся предшествовавшая жизнь его явилась ему какимъ-то сномъ, и личность его какъ-бы преобразилась. Напоминалъ ли онъ дни дѣтства, годы школы, скуку и радость ученья, онъ уже не былъ страдательнымъ и скованнымъ существомъ, какимъ дотолѣ себя чувствовалъ: то былъ любовникъ Жильнерты, пережившій эту жизнь, теперь радостную, озаренную новымъ свѣтомъ. Онъ видѣлъ себя дитятей, видѣлъ себя рѣзвымъ школьникомъ, потомъ мечтательнымъ и безпокойнымъ студентомъ; и эти лица, казавшіяся ему различными, подобно фазамъ его жизни, снова становились въ его глазахъ единымъ существомъ, существомъ привилегированнымъ, которое торжественно шествовало къ тому дню, когда рука Жильберты должна была попасть въ его руку.

Подземная лѣстница вела къ подошвѣ утесистаго холма, на которомъ стоялъ замокъ. То былъ ходъ для вылазокъ въ случаѣ осады, и Жанилла разсыпалась въ похвалахъ этому трудному и ученому устройству. Не смотря на совершенное равенство, въ какомъ она жила съ своими господами и отъ котораго бы ни за что не отреклась, сознавая вполнѣ права свои, крошечная женщина имѣла странныя феодальныя понятія, и, въ силу отождествленія съ развалинами Шатобрёна, удивлялась всему въ этомъ прошедшемъ, которое, правду сказать, представляла себѣ очень-смутно. Можетъ-быть также, находила она нужнымъ поунять предполагаемую мѣщанскую гордость Эмиля, превознося передъ нимъ старинное могущество предковъ Жильберты.

— Смотрите, сударь, говорила она, водя его изъ тюрьмы въ тюрьму: — вотъ куда сажали людей на усмиреніе. Можете еще увидѣть тутъ желѣзныя кольца, къ которымъ привязывали скованныхъ узниковъ. Вотъ подвалъ, гдѣ, говорятъ, трое бунтовщиковъ были пожраны огромнымъ змѣемъ. Тогдашніе барѣ, видно, имѣли кое-что такое въ своемъ распоряженіи… Сейчасъ мы вамъ покажемъ секретныя темницы; тутъ ужь было не до шутокъ! О! еслибъ вы побывали здѣсь до революціи, то навѣрное бы скорѣе крестились, нежели смѣялись.

— Къ-счастію, теперь здѣсь можно смѣяться, сказала Жильберта: — и думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ этихъ ужасныхъ легендъ. Благодарю Бога, что я родилась въ такое время, когда имъ едва вѣрится, и люблю наше старое гнѣздо, какъ оно теперь есть, безвредное и навсегда разоренное. Ты сама знаешь, Жанилла, что батюшка всегда говоритъ кюзіонскимъ обывателямъ, когда они приходятъ просить у насъ камней на постройку домовъ. «Берите, дѣтушки, берите; въ первый разъ они пойдутъ на что-нибудь доброе!»

— Нужды нѣтъ, возразила Жанилла: — а все что-нибудь да значитъ быть, нѣкогда первыми людьми въ цѣломъ краю и господами всѣхъ и каждаго!

— Да, сказала дѣвушка: — тѣмъ лучше чувствуется удовольствіе не пугать никого.

— О! такой славѣ и такому счастію я вполнѣ завидую! воскликнулъ Эмиль.

V.
Талисманъ.

Еслибъ за недѣлю Жильбертѣ сказали, что прійдетъ время, когда спокойствіе сердца ея нарушится странными потрясеніями, когда кругъ ея привязанностей не только расширится, чтобъ принять въ себя чужаго человѣка вслѣдъ за отцомъ ея, Жаниллою и плотникомъ, но внезапно разорвется, чтобъ помѣстить новое имя посреди этихъ драгоцѣнныхъ именъ, она ни за что не повѣрила бы такому чуду и испугалась бы его. Однакожь, она смутно чувствовала, что теперь образъ молодого человѣка съ черными кудрями, съ огненнымъ взоромъ, съ стройнымъ станомъ, слѣдовалъ за ней повсюду и не разлучался съ нею даже во снѣ. Она отвергала такую судьбу, но не могла отъ нея избавиться. Ея кроткая, чистая душа не кидалась на встрѣчу упоенію, ее посѣщавшему; но она должна была испытать его, и уже испытывала съ той поры, когда рука Эмиля дрожала и трепетала, прикасаясь къ ея рукѣ. Безмѣрно, таинственно могущество влеченія, котораго ничто не можетъ одолѣть и которое располагаетъ юношествомъ прежде, чѣмъ оно успѣетъ опознаться и приготовиться къ нападенію или оборонѣ!

Нѣсколько-встревоженная первыми порывами этого тайнаго пламени, Жильберта приняла ихъ сначала играючи. Ясность ея не потускнела отъ нихъ, и между-тѣмъ, какъ Эмиль уже принужденъ былъ дѣлать усилія, чтобъ скрывать свое волненіе, она еще улыбалась и говорила непринужденно, въ ожиданіи, пока скорбь о его удаленіи и желаніе видѣть его дадутъ ей понять, что его присутствіе обращается для нея въ неизбѣжную потребность. Жанилла не покидала ихъ больше; но нечувствительно разговоръ ихъ перешелъ на предметы, въ которыхъ Жанилла, не смотря на свою смышленость, мало разумѣла. Жильберта была основательно обучена, сколько можетъ выучиться дѣвушка въ парижскомъ пансіонъ, и, надо сказать правду, женское воспитаніе въ послѣднія двадцать лѣтъ значительно подвинулось впередъ въ большей части этихъ заведеній. Свѣдѣнія, здравый смыслъ и поведеніе женщинъ, управляющихъ ими, также улучшились, и заслуженые люди не считали для себя унизительнымъ читать курсы исторіи, литературы и первыхъ основаній наукъ для этой понятливой и прозорливой половины человѣческаго рода.

Жильберта получила нѣкоторыя понятія о томъ, что называется пріятными искусствами; но, повинуясь въ этомъ волѣ отца, она больше устремляла вниманія на развитіе серьезныхъ способностей. Рано почувствовала она, что изящныя искусства будутъ ей слабою опорою въ бѣдной и уединенной жизни, что домашніе труды займутъ у нея много времени, и что, обреченная на рукодѣлье и трудъ, она должна была образовать свой умъ, чтобъ не страдать отъ пустоты мысли и безпорядочности воображенія. Одна надзирательница, женщина съ достоинствами, которую она сдѣлала своимъ другомъ и повѣренною своей стѣсненной участи, такъ направила употребленіе ея способностей, и молоденькая дѣвушка, понимая мудрость ея совѣтовъ, охотно покорилась имъ. Между-тѣмъ; любовь къ ученію и. умственнымъ занятіямь послужили для бѣдняжки источникомъ нѣкотораго страданія, съ-тѣхъ-поръ, какъ она жила безъ книгъ посреди развалинъ Шатобрёна. Господинъ Антуанъ готовъ бы былъ на всѣ пожертвованія, чтобъ доставать ей книгъ, еслибъ могъ постигнуть ея желаніе; но Жильберта, видѣвшая недостаточность ихъ средствъ, и желавшая больше всего, чтобъ благоденствіе отца не потерпѣло никакого лишенія, остерегалась, упоминать о томъ. Жанилла разъ-навсегда сказала себѣ, что ея дочка была уже довольно учена, и, судя о ней по самой-себѣ, сама еще тѣшась нарядами, она употребляла небольшой остатокъ своей разсчетливой экономіи на то, чтобъ отъ времени до времени дѣлать ей ситцевое платье, или покупать кружева. Жильберта показывала видъ, будто принимаетъ эти подарки съ чрезвычайною радостью, чтобъ нисколько не уменьшить того удовольствія, которое находила въ этомъ Жанилла. Но украдкою она вздыхала, полагая, что за ту умѣренную цѣну, которой стоютъ эти тряпки, можно бы пріобрѣсть какую-нибудь хорошую книгу. Она употребляла свои досужные часы на безпрестанное перечитыванье немногихъ книгъ, которыя привезла съ собою изъ пансіона, и знала ихъ почти наизусть. Разъ или два, не говоря ни слова о своемъ намѣреніи, она убѣдила Жаниллу, управлявшую ихъ общимъ доходомъ и расходомъ, отдать ей деньги, назначавшіяся на новый нарядъ. Но тогда случалось, что Жану были нужны башмаки, либо бѣдные люди сосѣдняго селенія нуждались въ бѣльѣ для дѣтей, и Жильберта тратилась на то, что называла нужнѣйшимъ, откладывая до благопріятнѣйшаго для всѣхъ времени покупку книгъ. Кюзіонскій священникъ ссужалъ ей сокращенныя творенія нѣкоторыхъ отцовъ церкви и жизнеописанія святыхъ угодниковъ, которыя долго служили ей отрадою: когда не изъ чего выбирать, умъ принужденъ бываетъ любить серьезно вещи вопреки молодости, которая влечетъ его къ не столь степеннымъ занятіямъ. Для хорошихъ умовъ такая крайность бываетъ иногда благотворна, и когда Жильберта наивно жаловалась Эмилю на свое невѣжество; онъ, напротивъ, удивлялся, что она такъ свѣдуща въ нѣкоторыхъ основныхъ вещахъ, о которыхъ онъ судилъ по чужимъ словамъ, не углубляясь въ нихъ.

При при помощи любви и энтузіазма, онъ скоро началъ находить Жильберту чудомъ совершенства, умнѣйшимъ и добрѣйшимъ изъ человѣческихъ существъ, — и, относительно, это была правда. Превосходнѣйшее и лучшее существо — то, которое наиболѣе симпатизируетъ съ нами, наиболѣе понимаетъ насъ, наилучше умѣетъ развивать и питать въ насъ все, что мы имѣемъ въ душѣ своей лучшаго; словомъ, — то, которое сдѣлало бы нашу жизнь всего сладостнѣе и полнѣе, еслибъ намъ возможно было совершенно слить его жизнь съ нашею. «О! я хорошо сдѣлалъ, что доселѣ, сохранилъ сердце дѣвственнымъ и жизнь чистою», думалъ Эмиль: — «и благодарю Тебя, Господи, что Ты помогъ мнѣ! ибо вотъ во-истинну та, которая суждена мнѣ, и безъ которой я вѣчно бы только прозябалъ и страдалъ».

Въ общемъ разговорѣ, Жильберта выказала свое прискорбіе о недостаткѣ книгъ, и Эмиль тотчасъ угадалъ, что это прискорбіе было глубже, нежели сколько выказывала она Жаниллѣ. Онъ съ горестію подумалъ, что, кромѣ трактатовъ о торговлѣ и спеціальной промышлености, въ домѣ отца его не было ни одной книги, и что, думая возвратиться въ Поатье, онъ оставилъ тамъ небольшое число литературныхъ произведеній, какія имѣлъ у себя. Но Жильберта намекнула, что въ Вуагибо была большая библіотека. Жанъ нѣкогда работалъ въ одной обширной комнатѣ, наполненной книгами, и какъ жаль было, что графъ съ маркизомъ не видались, а то можно было бы воспользоваться такимъ сосѣдствомъ!

Тутъ Жанилла, вязавшая ходя, приподняла голову.

— Чай, это куча старыхъ прескучныхъ книгъ, сказала она: — и я съ своей стороны ни за что бы не заглянула въ нихъ; я боялась бы, чтобъ не сдѣлаться такимъ же помѣшаннымъ, какъ тотъ, кто занимается ихъ чтеніемъ.

— Стало-быть, г-нъ Буагибо много читаетъ? спросила Жильберта; — вѣрно, онъ очень-ученый человѣкъ?

— Что жь проку, что онъ столько читаетъ и сдѣлался такимъ ученымъ? Онъ никогда ни съ кѣмъ не дѣлился этимъ, и самъ не сдѣлался отъ-того ни нѣжнѣе, ни любезнѣе.

Чтобъ больше не говорить о человѣкѣ, котораго не терпѣла, не приводя, однакожь, тому причинъ, — Жанилла отошла на нѣсколько шаговъ по лугу къ своимъ козамъ, какъ-будто за тѣмъ, чтобъ помѣшать имъ щипать виноградъ, вившійся при входѣ въ квадратный павильйонъ. Эмиль воспользовался мгновеніемъ и сказалъ Жильбертѣ, что если въ-самомъ-дѣлѣ въ Буагибо было такъ много книгъ, то у нея скоро будетъ ихъ вдоволь, хотябъ онъ принужденъ былъ таскать ихъ украдкою.

Жильберта поблагодарила его только улыбкою, не смѣя сопровождать ее взглядомъ: она начинала чувствовать себя немного-принужденною въ разговорѣ съ нимъ, когда Жаниллы не было подлѣ нихъ.

— Ай-да графъ Антуанъ! сказала Жанилла, приближаясь: — онъ не торопится домой. Я ужь его знаю: онъ съ кѣмъ-нибудь заболтался! встрѣтилъ старинныхъ пріятелей, угощаетъ ихъ подъ елкою, забываетъ время и тратитъ деньги! А тамъ, смотришь, какой-нибудь попрошайка захочетъ у него занять десятокъ или полтора франковъ, либо пригласитъ купить какую-нибудь дрянную козу, или нѣсколько паръ тощихъ гусей, — онъ и согласится! Готовъ бы отдать все, что есть при немъ, еслибъ не боялся, что дома побранятъ. Ну, хоть бы вотъ теперь: погналъ шестерыхъ барановъ, и если принесетъ въ кошелькѣ только пятерыхъ, какъ часто случается, кончено! впередъ онъ не пойдетъ безъ меня на ярмарку! Четыре часа уже бьетъ (благодаря г-ну Эмиліо, который такъ славно заставилъ бить часы), а я увѣрена, что твой батюшка развѣ-развѣ только теперь собрался домой.

— Четыре часа! вскричалъ Эмиль: — самое время, когда г-нъ Буагибо садится за столъ. Мнѣ нельзя терять ни минуты..

— Такъ поѣзжайте скорѣе, сказала Жильберта: — не надо его раздражать противъ насъ еще болѣе.

— Вотъ еще! велика важность, что онъ на насъ сердится! подхватила Жанилла. — Ну, такъ вы непремѣнно хотите уѣхать, не видавшись съ господиномъ Антуаномъ?

— Что жь дѣлать, хоть мнѣ и жаль…

— Куда дѣвался разбойникъ Шарассонъ? закричала Жанилла. — Вѣрно, спитъ завалившись гдѣ-нибудь и не думаетъ подать вамъ лошадь! О, ужь если графа нѣтъ дома, Сильвена не спрашивайте. Эй, негодный шалунъ! куда ты запропастился?

— Зачѣмъ вы не снабдите меня какимъ-нибудь талисманомъ? сказалъ Эмиль Жильбертѣ, пока Жанилла искала Сильвена и кликала его болѣе громкимъ, нежели точно ссрдитымъ голосомъ. — Я сбираюсь, какъ бродячій рыцарь, проникнуть въ пещеру стараго волшебника, чтобъ попытаться похитить у него его тайны и слова, которыя должны положить конецъ вашимъ безпокойствамъ.

— Возьмите, сказала Жильберта, усмѣхаясь и отнимая цвѣтокъ отъ своего пояса: — вотъ намъ лучшая роза моего сада: можетъ-быть, въ ея благоуханіи окажется благодѣтельная сила, которая усыпитъ осторожность и смягчитъ жестокость нашего врага. Положите ее къ нему на столъ и постарайтесь, чтобъ онъ полюбовался сю и понюхалъ. Онъ любитель садоводства и не имѣетъ, можетъ-быть, въ своихъ большихъ цвѣтникахъ такого прекраснаго куста, какъ этотъ — произведеніе моихъ прошлогоднихъ прививковъ. Еслибъ я была владѣтельницей замка тѣхъ старыхъ временъ, о которыхъ жалѣетъ Жанилла, я знала бы, можетъ-быть, какое-нибудь заклинаніе, чтобъ придать этому цвѣтку волшебную силу. Но теперь, бѣдная дѣвушка, я умѣю только молиться Богу, и прошу Его пролить кротость въ это жестокое сердце, какъ проливалъ Онъ росу въ эту розовую почку, чтобъ открыть ее.

— Не-уже-ли, въ-самомъ-дѣлѣ, я буду принужденъ оставить ему свой талисманъ? сказалъ Эмиль, спрятавъ розу на груди: — неуже-ли не долженъ сохранить ее у себя, чтобъ она пригодилась въ другой разъ?

Тонъ, какимъ онъ сдѣлалъ свой вопросъ, и волненіе, написанное на лицѣ его, на минуту изумили простосердечную Жильберту. Она поглядѣла на него съ недоумѣніемъ, еще не понимая, что за цѣну онъ придавалъ цвѣтку, снятому съ ея груди. Сперва она улыбнулась на слова его, какъ на шутку, потомъ покраснѣла; и какъ въ эту минуту возвратилась Жанилла, то она ничего не отвѣчала.

Упоенный любовью, Эмиль съ дерзкой быстротою поскакалъ по опасной тропинкѣ холма. Спустившись внизъ, онъ осмѣлился оглянуться, и увидѣлъ, что Жильберта, съ своей терассы, усаженой розанами, провожала его глазами, хотя по-видимому и занималась подрѣзываніемъ своихъ любимыхъ растеній. Одѣта она была въ этотъ день не лучше прочихъ дней. Платье ея было чисто, какъ бывало чисто все, что проходило сквозь заботливыя руки Жаниллы; но оно было такъ часто мыто и глажено, что изъ лиловаго сдѣлалось неопредѣленнаго цвѣта, подобнаго тому, какой принимаютъ гортензіи, когда вянутъ. Роскошные русые волосы, возмущаясь противъ завивокъ, на нихъ наложенныхъ, вырывались изъ этой неволи, и образовывали словно золотой вѣнецъ вокругъ ей головки. Бѣленькій, уютный воротничокъ орамливалъ ея прекрасную шею и давалъ угадывать изящный контуръ плечъ. Эмилю показалась она сіяющею, при солнечныхъ лучахъ, которые падали на нее перпендикулярно, а она и не думала заслоняться отъ нихъ. Загаръ не могъ коснуться столь роскошнаго тѣла, и она казалась тѣмъ свѣжѣе, чѣмъ туалетъ ея былъ блѣднѣе и полинялѣе. Притомъ же, воображеніе двадцати-лѣтняго влюбленнаго юноши такъ богато, что не затрудняется нарядомъ. Полинялое платьице приняло въ глазахъ Эмиля цвѣтъ прекраснѣе цвѣта всѣхъ тканей Востока, и онъ спрашивалъ себя, почему живописцы временъ возрожденіф не умѣли такъ великолѣпно одѣвать свои радостныя и ликующія женскія фигуры.

Нѣсколько минутъ стоялъ онъ прикованный къ мѣсту, не имѣя силъ удалиться; и еслибъ не горячность лошади, которая грызла удила и била копытомъ, онъ совершенно позабылъ бы, что маркизу Буагибо приходится ждать его еще съ часъ. Надлежало сдѣлать нѣсколько объѣздовъ, чтобъ достигнуть подошвы холма, и однакожь вертикальное разстояніе было не такъ велико, чтобъ молодые люди не могли ясно сидѣть другъ друга. Жильберта поняла медленность всадника, который не могъ рѣшиться потерять ее изъ вида; она вошла въ розовые кусты, чтобъ скрыться; но еще долго глядѣла на него сквозь вѣтви. Жанилла стояла на противоположной тропинкѣ, чтобъ встрѣтить господина Антуана. Только послышавъ голосъ отца, Жильберта очнулась отъ обаянія, которое ее удерживало. Въ первый разъ она дозволила Жаниллѣ опередить себя встрѣтить его и принять его дорожную суму и палку.

По мѣрѣ приближенія къ замку маркиза Буагибо, Эмиль составлялъ и сто разъ передѣлывалъ планъ аттаки крѣпости, въ которой заперлось это непостижимое существо. Увлекаемый своимъ романическимъ умомъ, онъ воображалъ, что судьба Жильберты, слѣдовательно и собственная его судьба, начертаны таинственными буквами въ какомъ-нибудь сокровенномъ покоѣ стараго замка, котораго высокія сѣрыя стѣны постепенно открывались передъ нимъ. Большой, мрачный, печальный и замкнутый, подобно своему старому владѣльцу, уединенный замокъ какъ-будто вызывалъ дерзкое любопытство. Но Эмиль и безъ того уже былъ подстрекаемъ страстнымъ желаніемъ. Повѣренный и уполномоченный Жильберты, онъ прижималъ къ губамъ уже увядшую розу и говорилъ самъ-себѣ, что у него достанетъ твердости и ловкости для преодолѣнія всѣхъ препятствій.

Онъ нашелъ маркиза Буагибо на крыльцѣ; маркизъ былъ не занятъ и безстрастенъ по обыкновенію. Онъ поспѣшилъ извиниться въ замедленіи, причиненномъ обѣду стараго дворянина, ссылаясь на то, что сбился съ дороги, и что, не зная мѣстности, потратилъ болѣе двухъ часовъ на отъисканіе пути. Г-нъ Буагибо не разспрашивалъ его о дорогѣ, какою онъ ѣхалъ: онъ какъ-будто боялся, чтобъ не упомянули имя Шатобрёна; но по утонченной вѣжливости увѣрялъ, что не примѣтилъ времени и не думалъ скучать ожиданіемъ. Однакожъ, его что-то тревожило, какъ Эмиль скоро догадался что нѣкоторымъ сбивчивымъ словамъ, и молодому человѣку показалось, что, посреди глубокой скуки одиночества, раздражительность стараго маркиза живо пострадала отъ неаккуратности молодого человѣка.

Обѣдъ былъ отличный и подавался съ строгой пунктуальностью старымъ слугою. Это былъ единственный видимый служитель замка. Прочіе, забившись въ кухню, помѣщавшуюся въ подвалѣ, не показывались. Какъ видно, на этотъ счетъ существовало особое приказаніе, и старшина слугъ одинъ имѣлъ даръ не отягощать взоровъ господина. Этотъ старикъ былъ дряхлъ, но такъ привыченъ къ своей службѣ, что маркизъ почти ничего ему не приказывалъ, и когда случалось, что тотъ не угадывалъ его воли, то достаточно было знака, чтобъ старый дворецкій понялъ ее. Его глухота, по-видимому, сообразовалась съ лаконизмомъ г-на Буагибо, и можетъ-быть маркизъ былъ также не прочь держать, подлѣ себя человѣка, котораго потускшее зрѣніе не могло читать что-либо на его физіономіи; этотъ старикъ былъ скорѣе машина, нежели служитель; и лишенный за дряхлостію возможности сноситься съ мыслью подобныхъ себѣ, онъ потерялъ всякое желаніе къ тому и потребность. Понятно было, какъ эти два старика были способны ужиться другъ съ другомъ, не думая скучать одинъ другимъ: такъ мало замѣтно было въ нихъ наружной жизни.

Обѣдъ шелъ не скоро, но въ порядкѣ. Собесѣдники пробыли два часа за столомъ. Эмиль примѣтилъ, что хозяинъ почти ничего не ѣлъ, а если и бралъ что-нибудь въ ротъ, то для того только, чтобъ поощрять своего гостя отвѣдывать всѣ блюда, которыя были многочисленны и изъисканны. Вина были отборныя, и старыя. Мартенъ подавалъ горизонтально, безъ малѣйшаго потрясенія, тарѣлки, покрытыя давнишней и почтенной плесенью. Маркизъ едва обмачивалъ губы и дѣлалъ знакъ старому слугъ наливать стаканъ Эмилю, который, привыкши къ большой воздержности, наблюдалъ за собою, чтобъ не дозволить разсудку упасть подъ столь многократными пробами разныхъ образчиковъ барскаго погреба.

— Это вашъ обыкновенный столъ, маркизъ? спросилъ онъ, дивясь пышности такого обѣда для двухъ персонъ.

— Я… я право не знаю, отвѣчалъ маркизъ: — я въ это не вмѣшиваюсь; Мартенъ завѣдываеть у меня домомъ. Я никогда не имѣю аппетита и не примѣчаю, что ѣмъ. Развѣ вы находите, что обѣдъ хорошъ?

— Превосходенъ; и если бъ я часто имѣлъ честь бывать за вашимъ столомъ, то попросилъ бы Мартена угощать меня не такъ роскошно, потому-что боялся бы сдѣлаться лакомкою.

— Почему жь и нѣтъ? Это такое же наслажденіе, какъ и всякое другое. Счастливъ тотъ, кто его находитъ!

— Но есть наслажденія болѣе благородныя и менѣе убыточныя, возразилъ Эмиль; — столько людей на свѣтѣ нуждаются въ необходимомъ, что мнѣ было бы стыдно обратить въ потребность излишество.

— Правда ваша, сказалъ г-нъ Буагибо съ обычнымъ вздохомъ. — Пожалуй, я скажу Мартену, чтобъ онъ готовилъ для васъ попроще въ другой разъ. Онъ полагалъ, что въ ваши лѣта должно имѣть большой аппетитъ; но, кажется, вы кушаете, какъ человѣкъ, который ужь вышелъ изъ юношескаго возраста. Который вамъ годъ?

— Двадцать-одинъ.

— Я считалъ васъ старше.

— По лицу моему?

— Нѣтъ; по вашимъ идеямъ.

— Желалъ бы я, чтобъ батюшка слышалъ ваше мнѣніе, — маркизъ, и чтобъ съ нимъ согласился, отвѣчалъ Эмиль улыбаясь: — потому-что онъ до-сихъ-поръ обращается со мною, какъ съ ребенкомъ.

— Что за человѣкъ вашъ батюшка? спросилъ г-нъ Буагибо съ простодушіемъ разсѣянности, которое отнимало у вопроса все, могущее въ немъ показаться невѣжливымъ съ перваго взгляда.

— Мой отецъ, отвѣчалъ Эмиль: — для меня другъ, котораго уваженія я ищу и котораго порицанія страшусь. Вотъ что могу сказать вамъ лучшаго, чтобъ представить энергическій, строгій и правдивый его характеръ.

— Я слыхалъ, что онъ человѣкъ очень-способный, очень-богатый и страстно-любящій имѣть вліяніе на дѣла. Это не худо, если онъ пользуется этимъ вліяніемъ въ добрую сторону.

— А какое, по вашему мнѣнію, маркизъ, наилучшее употребленіе можно дѣлать изъ вліянія на дѣла?

— Ну! объ этомъ было бы долго говорить! отвѣчалъ вздыхая маркизъ: — вы вѣрно это знаете не хуже моего.

Подстрекнутый на мигъ откровенностью, которую Эмиль обнаружилъ передъ нимъ, чтобъ вызвать и это откровенность, маркизъ снова впалъ въ свое оцѣпененіе, словно боялся сдѣлать усиліе выйдти изъ него.

«Надо непремѣнно разбить эту вѣковую льдину, подумалъ Эмиль: — можетъ-быть, оно не такъ трудно, какъ полагаютъ. Можетъ-быть, я первый сдѣлаю такую попытку!»

Умалчивая, какъ и слѣдовало, объ опасеніяхъ, которыя внушало елу честолюбіе отца, и о печальной борьбѣ ихъ взаимныхъ мнѣній, онъ съ увлеченіемъ и жаромъ заговорилъ о своихъ вѣрованіяхъ, своихъ симпатіяхъ, даже о своихъ грезахъ на-счетъ будущности человѣческой семьи. Онъ полагалъ, что маркизъ пріиметъ его за сумасброда, и старался вызвать опроверженія, которыя позволили бы ему наконецъ проникнуть въ эту таинственную душу.

«Нельзя ли добиться выходки презрѣнія или негодованія?» думалъ онъ: — «тогда бы я увидѣлъ крѣпкую и слабую сторону этого человѣка.»

И, самъ того не подозрѣвая, онъ принялъ съ маркизомъ ту же тактику, какой предъ тѣмъ слѣдовалъ отецъ его въ разговорѣ съ нимъ-самимъ: пустился ниспровергать и разрушать все, что полагалъ болѣе или менѣе неприкосновеннымъ въ глазахъ стараго легитимиста: дворянство на равнѣ съ деньгами, большую собственность, могущество отдѣльныхъ лицъ, порабощеніе массъ, іезуитскій католицизмъ, неравенство правъ и наслажденій, основу существующихъ обществъ, господство мужчины надъ женщиною, принимаемою за товаръ въ брачныхъ, договорахъ и за собственность въ ученіи публичной морали; — словомъ, всѣ тѣ языческіе законы, которые божественное ученіе не успѣло еще истребить въ гражданскихъ обществахъ и которые допустила политика средне-вѣковой церкви въ Западной-Европѣ.

Господинъ Буагибо по-видимому слушалъ внимательнѣе обыкновенного; его большіе голубые глаза округлились, какъ-будто, за отсутствіемъ вина, котораго онъ не пилъ. Нечаянность такой деклараціи правъ человѣка привела его въ тяжкое остолбенѣніе, Эмиль поглядывалъ на свои стаканъ, налитый столѣтнимъ токайскимъ виномъ, и намѣревался прибѣгнуть къ нему для того, чтобъ придать себѣ пыла, если натуральнаго жара его юнаго энтузіазма будетъ недостаточно для растопленія снѣговой лавины, висѣвшей надъ нимъ.

Но онъ не имѣлъ нужды въ этомъ источникѣ изобрѣтенія, и слишкомъ ли отвердѣлъ снѣгъ, такъ-что не могъ оторваться отъ ледника, или, показывая внимательный видъ, маркизъ Буагибо ничего не слышалъ; однакожь запальчивая проповѣдь современнаго человѣка не была прервана и докончилась среди глубокаго молчанія.

— Что же, г-нъ маркизъ? сказалъ Эмиль, дивясь его апатической терпимости: — согласны ли вы съ моими мнѣніями, или находите ихъ нестоющими опроверженія?

Господинъ Буагибо не отвѣчалъ; слабая усмѣшка мелькала на губахъ его, которыя раскрылись-было для отвѣта и только испустили загадочный вздохъ. Но онъ положилъ свою руку на руку Эмиля, и юношѣ показалось, что холодная влажность придавала въ ту минуту нѣкоторый признакъ жизни этой каменной рукѣ.

Наконецъ онъ всталъ и сказалъ:

— Пойдемте пить кофе въ паркъ…

Послѣ паузы, онъ прибавилъ, какъ-будто доканчивая вслухъ фразу, начатую про-себя:

— Потому-что я совершенно одного съ вами мнѣнія.

— Не-уже-ли? вскричалъ Эмиль, смѣло взявъ подъ руку стараго маркиза.

— Почему жь бы и нѣтъ? возразилъ тотъ спокойно.

— То-есть, ко всему этому вы равнодушны?

— О, если бы такъ! отвѣчалъ г. Буагибо со вздохомъ, выразительнѣе прежнихъ.

VI.
Оттепель.

Эмиль видѣлъ паркъ Буагибо только черезъ изгородь и сквозь рѣшетку. Его поразила красота этого мѣста, могучесть растеній и удачное ихъ расположеніе. Натура много дѣлала, но искусство пособляло ей весьма-разумно. Покатая мѣстность представляла тысячу живописныхъ видовъ, и обильный ручей, вырывавшійся изъ среды скалъ, извивался по всѣмъ направленіямъ, поддерживая свѣжесть подъ этими великолѣпными тѣнями. Дно его и противоположный откосъ оврага, принадлежавшіе также маркизу, покрыты были густой растительностію, которая закрывала часть стѣнъ и изгородныхъ кустарниковъ, такъ-что со всѣхъ возвышеній, откуда можно было любоваться огромнымъ и роскошнымъ пейзажемъ, казалось, будто паркъ досягаетъ горизонта.

— Какое восхитительное мѣсто! сказалъ Эмиль: — довольно видѣть его, чтобъ увѣриться, что вы великій поэтъ.

— Такихъ какъ я великихъ поэтовъ много на свѣтѣ, отвѣчалъ маркизъ: — то-есть людей, которые чувствуютъ поэзію, не будучи въ силахъ проявлять ее.

— Развѣ сказанное или написанное слово есть единственный способъ проявленія? возразилъ Эмиль. — Развѣ живописецъ, величаво изображающій природу, не поэтъ? Если жь онъ поэтъ, то и художникъ, создающій на самой природѣ, видоизмѣняющій природу, чтобъ раскрыть всю красоту ея, развѣ не творитъ великаго поэтическаго проявленія?

— Вы наклоняете это въ выгодную сторону, сказалъ г-нъ Буагибо тономъ лѣниваго снисхожденія, нечуждаго однакожь благосклонности.

Но Эмиль лучше бы желалъ отъ него опроверженія, чѣмъ этого безпечнаго согласія со всякой мыслью, и уже боялся, что главная аттака его будетъ неудачна. «Что бы такое выдумать, чтобъ разгорячить его и вывести изъ себя?» разсуждалъ онъ. «Ни одна знаменитая въ исторіи осада не сравнится съ этою!»

Кофе былъ поданъ въ хорошенькой швейцарской сырнѣ, — которой опрятность очаровала на мигъ Эмиля. Но отсутствіе людей и домашнихъ животныхъ въ этомъ сельскомъ убѣжищѣ замѣчалось такъ скоро, что нельзя было поддаться ни малѣйшему обману. Все, однакожь, было, чему слѣдовало быть: и холмъ покрытый мхомъ и поросшій елями, и струя кристальной воды, падающая у двери въ каменную колоду и вытекавшая оттуда: съ тихимъ журчаньемъ; и домикъ, весь сдѣланный изъ смолистыхъ деревьевъ, кокетливо украшенный балюстрадами и прислоненный къ гранитной скалѣ; и хорошенькая кровля его съ большими закраинами; и внутренность меблированная по-нѣмецки, даже съ синей глиняной посудою: все это новое, чистое, блестящее, глухое и пустынное, походило скорѣе на красивую Фрейбургскую игрушку, чѣмъ на сельскій домикъ. Даже мертвенныя и холодныя фигуры стараго маркиза и его дряхлаго дворецкаго напоминали раскрашенныя деревянныя фигуры, поставленныя туда для довершенія сходства.

— Вы вѣрно бывали въ Швейцаріи, маркизъ, сказалъ Эмиль: — и эта сырня есть ваше любимое воспоминаніе?

— Я мало путешествовалъ, отвѣчалъ г-нъ Буагибо: — хотя отправился однажды съ намѣреніемъ объѣхать весь свѣтъ. На дорогѣ попалась мнѣ Швейцарія; мѣстами и понравились, и я не поѣхалъ дальше, разсудивъ, что навѣрно мудрено будетъ найдти что-нибудь лучше…

— Какъ видно, вы предпочитаете здѣшнюю сторону всѣмъ, другимъ, и воротились въ нее навсегда?

— Навсегда, разумѣется.

— Это Швейцарія въ миньятюрѣ, и если воображеніе тутъ не такъ сильно возбуждается величественными видами, за то и опасности прогулки не такъ велики…

— Я имѣлъ причины поселиться въ этомъ помѣстьѣ.

— Смѣю ли спросить объ нихъ?

— Развѣ вы въ-самомъ-дѣлѣ любопытствуете ихъ знать? сказалъ маркизъ съ двусмысленной улыбкою.

— Любопытствую? нѣтъ, не любопытствую въ пошломъ и смѣшномъ значеніи этого слова; но, въ мои лѣта, участь другихъ, какъ и своя собственная, бываетъ загадкою, и всегда думается, что въ опытности и мудрости нѣкоторыхъ людей найдешь полезное поученіе.

— Почему вы говорите нѣкоторыхъ людей? Развѣ я не похожъ на всѣхъ?

— О! нисколько, маркизъ!

— Вы очень удивляете меня, возразилъ г-нъ Буагибо рѣшительно такимъ же тономъ, какимъ за нѣсколько минутъ сказалъ: — я совершенно одного съ вами мнѣнія.

И онъ прибавилъ:

— Кладите же сахара въ свой кофе.

— Еще болѣе удивляюсь, сказалъ Эмиль, взявъ машинально сахаръ: — какъ вы не примѣтили, что ваше уединеніе, ваша серьёзность, даже смѣю сказать ваша меланхолія,, имѣютъ въ себѣ много поразительнаго и торжественнаго для такого ребенка, какъ я.

— Развѣ я васъ пугаю собою? сказалъ господинъ Буагибо съ глубокимъ вздохомъ.

— Очень пугаете, маркизъ, признаюсь вамъ откровенно; но не пріймите этой наивности въ худую сторону: ровно столько же вѣрно и то, что неодолимая симпатія влечетъ меня побѣдить это чувство чувствомъ совершенно-противоположнымъ.

— Странно, сказалъ маркизъ: — очень-странно! растолкуйте мнѣ, пожалуйста.

— Это очень-просто. Такъ-какъ въ мои лѣта ищутъ разгадки собственной будущности въ настоящемъ людей серьёзнаго возраста, или въ прошедшемъ людей пожилыхъ, то страшно бываетъ видѣть непобѣдимую меланхолію и какъ-бы нѣмое, глубокое отвращеніе отъ жизни на степенныхъ лицахъ.

— А! вотъ почему моя наружность отталкиваетъ васъ. Говорите смѣлѣе. Вы не первый, и я ожидалъ этого.

. — Отталкиваетъ — нельзя сказать, потому-что, не смотря на какое-то магнетическое усыпленіе, въ которое вы меня повергаете, я чувствую къ вамъ странное влеченіе.

— Странное!.. да, очень-странное, и эксцентрическій человѣкъ изъ насъ — вы. Съ перваго взгляда, когда я васъ увидѣлъ, меня поразило ваше несходство съ характерами людей, которыхъ я знавалъ въ молодости.

— И ваше впечатлѣніе было не въ мою пользу, маркизъ?

— Напротивъ, отвѣчалъ господинъ Буагибо тѣмъ голосомъ безъ ударенія, который никогда не дозволялъ оцѣнивать смысла его отвѣтовъ. — Мартенъ! прибавилъ онъ, наклонясь къ старому слугъ, который согнулся вдвое, чтобъ его разслышать: — можешь взять отсюда все это. Есть еще рабочіе въ паркъ?

— Нѣтъ, господинъ маркизъ, ужь никого нѣтъ.

— Такъ запри же за собою дверь, уходя отсюда.

Эмиль остался наединѣ съ своимъ хозяиномъ въ пустынѣ этого парка. Маркизъ взялъ его за руку и повелъ на скалы, висѣвшія надъ сырнею, въ прелестномъ мѣстоположеніи. Солнце, понижаясь на горизонтѣ, стлало длинныя тѣни отъ тополей, словно занавѣсъ, прорѣзываемый жаркими проблесками съ одного холма на другой. Пурпуровыя окраины небосклона упирались въ небо опаловаго цвѣта надъ океаномъ темной зелени, и шумъ деревенскихъ работъ, стихая мало-по-малу, дозволялъ яснѣе слышать голосъ ручьевъ и унылое воркованье горлицъ. Вечеръ былъ чудесный, и молодой Кардонне, перенесясь взоромъ и мыслью на отдаленные холмы Шатобрёна, впалъ въ сладкую мечтательность.

Онъ считалъ полезнымъ дозволить себѣ такой отдыхъ души, чтобъ приступить къ новымъ аттакамъ, какъ вдругъ противникъ его сдѣлалъ нечаянную вылазку, прервавъ молчаніе.

— Господинъ Кардонне! сказалъ онъ: — если не изъ одной вѣжливости или не въ шутку вы говорили мнѣ; что чувствуете ко мнѣ родъ симпатіи, не смотря на скуку, которую я, впрочемъ, навожу на васъ, то вотъ тому причина: мы исповѣдуемъ одни правила.

— Можетъ ли это быть? вскричалъ Эмиль, озадаченный этимъ признаніемъ и думая, что грезитъ во снѣ. — Я было-думалъ, что вы такъ отвѣчали мнѣ изъ вѣжливости; но не-уже-ли точно я имѣю, счастіе найдти въ васъ одобреніе моихъ желаній и грёзъ моихъ?

— Что же тутъ удивительнаго? возразилъ маркизъ спокойно. — Развѣ истина не можетъ открываться въ уединеніи такъ же, какъ и посреди толпы? и развѣ я не столько жилъ, чтобъ выучиться отличать добро отъ зла, правду отъ лжи? Вы считаете меня очень-положительнымъ и очень-холоднымъ человѣкомъ. Можетъ-быть, я точно таковъ; въ мои лѣта такъ соскучиваешься самимъ-собою, что охотно наблюдаешь самого-себя; но, внѣ нашей личности, есть общая дѣйствительность, которая столько достойна вниманія, что можетъ развлечь нашу скуку. Я долго держался понятій и предразсудковъ, въ которыхъ воспитанъ; безпечность моя такъ хорошо уживалась съ ними, что я и не думалъ разбирать ихъ; сверхъ того, у меня была внутренняя скорбь, недопускавшая подобной мысли. Но когда старость освободила меня отъ всякаго притязанія на счастіе и отъ всякаго личнаго сожалѣнія или интереса, я почувствовалъ нужду дать себѣ отчетъ въ общей жизни существъ, и, слѣдовательно, въ значеніи законовъ природы, примѣненныхъ къ человѣчеству. Случайно попалось мнѣ нѣсколько брошюръ, занимавшихъ умы въ началъ тридцатыхъ годовъ; я читалъ ихъ отъ бездѣлья, еще не думая, чтобъ можно было превзойдти смѣлость Жанъ-Жака и Вольтера, съ которыми изслѣдованіе примирило меня. Я пожелалъ короче познакомиться съ началами новой школы, и перешелъ къ изученію другаго утописта… Я соглашался съ нимъ, и съ прежними, но еще не прозрѣвалъ ясно въ ихъ противорѣчія, еще скорбѣлъ, видя, что старый міръ падаетъ подъ тяжестью теорій, могучихъ своей критической стороною, но сбивчивыхъ и неполныхъ въ своихъ ученіяхъ объ организаціи.

"Лѣтъ пять или шесть только, принялъ я, съ совершеннымъ безкорыстіемъ и большимъ довольствомъ ума, начало одной послѣдней системы. Попытки ея послѣдователей казались мнѣ чудовищными, сообразно словамъ ихъ противниковъ. Я читалъ журналы и изданія всѣхъ школъ и медленно блуждалъ въ этомъ лабиринтъ, не скучая усталостію. Мало-по-малу, новая гипотеза разоблачилась для меня отъ всѣхъ своихъ тѣней; хорошія сочиненія просвѣтили умъ мои. Я почувствовалъ нужду перейдти къ завѣтамъ исторіи и къ преданіямъ человѣческаго рода. У меня была довольно-хорошая библіотека, въ которой находились лучшіе историческіе матеріалы и важнѣйшія произведенія прошедшаго. Отецъ мой любилъ чтеніе, а я такъ долго не терпѣлъ его, что даже не зналъ, сколько драгоцѣнныхъ пособій оставилъ онъ мнѣ подъ старость. Я принялся за дѣло одинъ, выучился вновь мертвымъ языкамъ, которые позабылъ, впервые прочелъ по самымъ источникамъ исторію разныхъ вѣрованій и философскихъ системъ, — и наконецъ, великіе люди, вдохновенные мужи, поэты, страдальцы, еретики, ученые, просвѣщенные проповѣдники, нововводители, художники, реформаторы всѣхъ временъ, всѣхъ странъ, явились мнѣ согласными, провозглающими во всѣхъ видахъ, и даже въ своихъ наружныхъ противорѣчіяхъ, одну вѣчную истину, ясную какъ день!

"Съ-тѣхъ-поръ, я уже удивлялся одному только, что въ наше время, при такомъ множествѣ средствъ, открытій, дѣятельности, разумности и свободѣ мнѣній, міръ еще погруженъ въ столь глубокое невѣдѣніе фактовъ и идей, нудящихъ его измѣняться; что есть столько мнимыхъ ученыхъ и мыслителей, принятыхъ и одобряемыхъ обществомъ, и ни одинъ изъ нихъ не умѣлъ употребить свою жизнь на тотъ же очень-простой трудъ, какой привелъ меня къ несомнѣнной увѣренности; что, наконецъ, стремясь къ обновленію, міръ прошедшаго думаетъ, однакожь, предохранить себя насиліемъ и гнѣвомъ отъ судьбы, которая его влечетъ и поглощаетъ, между-тѣмъ, какъ люди, проникнутые будущимъ, не имѣютъ еще столько твердости и разсудка, чтобъ смѣяться подъ порицаніями и гордо признавать свои убѣжденія.

"Вамъ, господинъ Кардонне, который говорите о мечтахъ и утопіяхъ съ краснорѣчіемъ энтузіазма, вамъ я извиняю такой способъ выраженія. Въ ваши лѣта воспламеняются истиною и создаютъ идеалъ, который ставятъ-немножко-высоко и далеко, чтобъ имѣть удовольствіе достигать до него борьбою. На я не могу, подобно вамъ, воспламеняться истиною, которая мнѣ кажется столько же положительною, очевидною и безспорною, сколько вамъ представляется новою, смѣлою и романическою. У меня это результатъ болѣе-глубокаго изученія и болѣе-прочной увѣренности. Я не порицаю вашей живости, но не прочь посовѣтовать вамъ умѣрить ее немножко, чтобъ излишней запальчивостью не повредить дѣлу. Остерегайтесь: вы такъ счастливо одарены природою, что никогда не сдѣлаетесь смѣшнымъ, и будете любимы даже тѣми, которые будутъ опровергать васъ; но бойтесь, чтобъ, говоря слишкомъ-горячо и слишкомъ-многимъ невѣрующимъ о такихъ важныхъ и высокихъ вещахъ, не породить въ нихъ систематическихъ противорѣчій и недобросовѣстной защиты. Что бы вы сказали о юномъ проповѣдникѣ, который говорилъ бы поученія обѣдая? Вы нашли бы, что онъ оскорбляетъ величіе своего предмета. То же съ нашими убѣжденіями, которыхъ предметъ такъ неизмѣримо-великъ. Не станемъ же говорить о немъ легко, на-манеръ политическаго спора. Если вы пылки, вамъ надо овладѣть вполнѣ самимъ-собою прежде, нежели начнете говорить; если же вы, подобно мнѣ, флегматикъ, то надо подождать, пока почувствуете въ себѣ нѣсколько увѣренности и непринужденности прежде, чѣмъ откроете свое сердце людямъ на-счетъ подобнаго предмета.

«Да, г-нъ Кардонне, не надо подавать повода говорить, что это вздоръ, пустыя грезы, горячка декламаціи или припадокъ мистицизма. Довольно ужь говорили, и довольно слабыхъ умовъ давали право такъ говорить. Мы видѣли передъ своими глазами фазы восторговъ и безпорядочныхъ грезъ одного ученія: это не помѣшало уцѣлѣть тому, что было въ немъ прочнаго. Такъ и съ другими ученіями и системами. Истина торжествуетъ и идетъ своимъ путемъ, сквозь какую бы призму на нее ни смотрѣли и во что бы ее ни наряжали. Но было бы лучше, еслибъ, въ наше разумное время, смьшныя формы слѣпаго энтузіазма совершенно исчезли. —

„Согласны ли вы со мною? Не пробилъ ли часъ, когда солидные’ъ люди должны вступить въ настоящую область свою, и когда все, что доказано въ глазахъ логики, должно провозглашаться логическими мыслителями? Что за дѣло, что станутъ говорить, будто это неосуществимо? Изъ того, что большая часть людей знаетъ и выполняетъ только ложь и заблужденіе, слѣдуетъ ли, чтобъ дальновидный человѣкъ принужденъ былъ идти за слѣпыми въ пропасть? Напрасно будутъ мнѣ ссылаться на необходимость повиноваться предразсудкамъ: если дѣйствія мои подчинятся имъ насильно, то умъ мой тѣмъ тверже будетъ убѣжденъ въ необходимости вопіять противъ нихъ. Заблуждалась ли вѣчная правда, потому — что, въ-теченіе восьмнадцати вѣковъ, она укрѣплялась медленно и еще не развилась и не осуществлена вполнѣ въ законодательствахъ? Теперь же, когда вопросы, воздвигнутые ея идеаломъ, начинаютъ проясняться для многихъ изъ насъ, за что же насъ будутъ считать безумцами потому только, что мы видимъ и вѣруемъ, какъ всѣ будутъ видѣть и вѣровать черезъ сто лѣтъ, можетъ-быть? Сознайтесь же, не нужно быть ни поэтомъ, ни прорицателемъ для того, чтобъ иногда быть убѣждену въ томъ, что вамъ угодно называть высокими мечтами. Да, истина высока, и высоки люди, которые открываютъ ее. Но тѣ, которые, принявъ и ощутивъ истину, находятъ ее очень-хорошею вещью, тѣ во-истинну не имѣютъ права гордиться; ибо, если бы, уразумѣвъ ее, они ее отвергли, то были бы просто идіотами и безумцами.“

Г-нъ Буагибо говорилъ съ легкостью удивительною и могъ бы еще долго говорить, — и Эмиль, пораженный изумленіемъ, не подумалъ бы прерывать его. Юноша ни за что бы не повѣрилъ, чтобъ то, что онъ называлъ своимъ вѣрованіемъ, споимъ идеаломъ, могло развиться въ столь холодной душѣ, и сначала подумалъ, не теряетъ ли оно цѣну въ его собственныхъ глазахъ, когда онъ увидѣлъ себя единомышленникомъ подобнаго адепта. Но мало-помалу, не смотря на медленность своей дикціи, на монотонность своего голоса и неподвижность лица, г-нъ Буагибо взялъ надъ нимъ перевѣсъ. Этотъ безстрастный человѣкъ явился ему живымъ закономъ, голосомъ судьбы, изрекающей свои опредѣленія надъ бездною вѣчности. Уединенность роскошнаго мѣста, безоблачность неба, которое, утративъ сіяніе солнца, какъ-будто возносило свой голубой сводъ все выше и выше; ночь, спускавшаяся на вѣковыя деревья; журчаніе воды, которое, по своей мирной безостановочности, казалось натуральнымъ аккомпаньеманомъ этому ровному и спокойному голосу — все погружало Эмиля въ глубокое волненіе, подобное таинственному ужасу, какой производило на юныхъ адептовъ провѣщаніе оракула въ сѣни священныхъ дубовъ.

— Г-нъ Буагибо, сказалъ молодой человѣкъ, живо проникнутый слышаннымъ: — я не могу ничѣмъ лучше показать покорность вашимъ назиданіямъ, какъ попросивъ у васъ отъ всего сердца прощенія за способъ, которымъ ихъ у васъ выманилъ. Я отнюдь не думалъ, что вы питаете въ душъ такія идеи, и влекся къ вамъ не столько уваженіемъ, сколько любопытствомъ. Но теперь, вѣрьте, что найдете во мнѣ сыновнюю привязанность, если признаете мсня достойнымъ изъявленія вамъ этого чувства.

— У меня никогда не было дѣтей, отвѣчалъ маркизъ, взявъ руку Эмиля въ свою руку и продержавъ ее нѣсколько минутъ: онъ казался воскресшимъ, и какая-то жизненная теплота сообщалась его сухой, мягкой кожѣ. — Можетъ-быть, я и не заслуживалъ счастія имѣть дѣтей. Можетъ-быть, я дурно воспиталъ бы ихъ. Однакожь, мнѣ очень жаль, что я лишенъ этого счастія. Теперь, я готовь съ покорностью умереть совершенно весь; но если увижу въ постороннемъ какіе-нибудь знаки нѣжности ко мнѣ, пріиму ихъ съ признательностью. Я не очень-довѣрчивъ. Одиночество дѣлаетъ робкимъ. Однакожь для васъ прибѣгну къ нѣкоторому усилію надъ своимъ характеромъ, чтобъ вамъ не терпѣть отъ моихъ недостатковъ, особенно отъ моей угрюмости, которая всѣхъ пугаетъ.

— Отъ-того, что никто не знаетъ васъ, возразилъ Эмиль: — вы кажетесь не тѣмъ, что вы на-самомъ-дѣлѣ. Васъ почитаютъ спесивымъ и упорно придерживающимся старинныхъ привилегіи. Вѣрно, вы употребляли жестокое противъ себя-самого усиліе, чтобъ другіе не разгадали васъ.

— Зачѣмъ бы я сталъ высказываться? Что нужды, какъ думаютъ обо мнѣ, если въ той средѣ, гдѣ я прозябаю, мои истинныя мнѣнія показались бы еще смѣшнѣе тѣхъ, которыя во мнѣ предполагаютъ? Еслибъ польза дѣла, которому я посвятилъ себя, потребовала моего публичнаго объявленія и публичнаго признанія себя его поклонникомъ, никакая насмѣшка въ свѣтѣ не удержала бы меня; но это признаніе со стороны человѣка столь-мало любимаго, какъ я, было бы скорѣе вредно, чѣмъ полезно истинѣ. Я не умью лгать, и еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня разспрашивать, вѣроятно я сказалъ бы ему то, что сейчасъ вамъ высказалъ; но кругъ уединенія ежедневно расширяется около меня, и я не имѣю права жаловаться. Чтобъ нравиться, надо быть любезнымъ, а я не могу быть любезенъ, потому-что Богъ отказалъ мнѣ въ нѣкоторыхъ дарованіяхъ, которыя нельзя поддѣлать.

Эмиль умѣлъ найдти нѣжныя и правдивыя слова, чтобъ по мѣрѣ силъ своихъ усладить тайную горесть, таившуюся подъ смиреніемъ господина Буагибо.

— Мнѣ легко довольствоваться настоящимъ, сказалъ старикъ съ печальной улыбкой. — Мнѣ остается немного лѣтъ жить на свѣтѣ; хоть я и не очень-старъ, не очень-болѣзненъ, однако жизнь моя истощена, я это чувствую, и всякій день кровь моя стынетъ болѣе и болѣе. Можетъ-быть, я могъ бы пожаловаться, что мало видѣлъ радостей въ прошломъ; но когда прошлое улетѣло отъ насъ, не все ли равно, каково бы оно ни было? Упоеніе или отчаяніе, сила или слабость, — все исчезло, какъ сонъ.

— Но оставило по себѣ слѣды, возразилъ Эмиль. — Еслибъ даже самое воспоминаніе изглаживалось, то сладкія или горькія ощущенія, нами испытанныя, проливали бы бальзамъ или ядъ въ насъ, и наше сердце было бы спокойно или растерзано, смотря по тому, что оно испытало. Маѣ кажется, вы когда-то много страдали, хотя ваша твердость и не хочетъ унизиться до жалобы; это страданіе, которое вы скрываете, можетъ-быть, съ излишней гордостью, усиливаетъ мое къ вамъ уваженіе и мое сочувствіе.

— Я страдалъ больше отсутствіемъ счастія, нежели тѣмъ, что принято называть именно несчастіемъ. Признаюсь, нѣкоторая гордость точно всегда мѣшала мнѣ искать лекарства въ сочувствіи другихъ. Надо было бы, чтобъ дружба сама пришла ко мнѣ: я не умѣлъ бѣгать за нею.

— Но приняли ль бы вы ее тогда?

— О, разумѣется! сказалъ господинъ Буагибо все тѣмъ же холоднымъ тономъ, но со вздохомъ, который проникъ до глубины сердца Эмиля.

— А теперь, развѣ уже поздно? спросилъ молодой человѣкъ съ глубокимъ чувствомъ почтительнаго состраданія.

— Теперь… надо бы еще быть въ силахъ вѣрить въ нее, отвѣчалъ маркизъ: — или смѣть ее требовать… да отъ кого?

— Почему же не отъ того, кто слушаетъ и понимаетъ васъ ныньче? Можетъ-быть, онъ первый понялъ васъ!

— Правда.

— Такъ что же? развѣ вы презираете мою молодость? считаете меня неспособнымъ къ серьёзному чувству? боитесь помолодѣть, подаривъ нѣкоторое расположеніе ребенку?

— А если я состарѣю васъ, Эмиль?

— Если жь я, съ своей стороны, буду стараться возвратить васъ назадъ, то это будетъ борьба выгодная для насъ обоихъ. Я, навѣрное, пріобрѣту больше благоразумія, а вы, можетъ-быть, найдете нѣкоторое облегченіе своей угрюмой скорби. Вѣрьте мнѣ, господинъ Буагибо, въ мои лѣта не умѣютъ притворяться; если я осмѣливаюсь предложить вамъ свою искреннюю дружбу, — это потому-что чувствую себя способнымъ выполнять ея обязанности и цѣнить ваши благодѣянія.

Г-нъ Буагибо опять взялъ руку Эмиля и пожалъ ее, на этотъ разъ, очень-искренно, не отвѣчая ни слова. При сіяніи луны, восходившей на небѣ, юноша увидѣлъ крупную слезу, скатившуюся по блѣдной щекѣ старика и скрывшуюся въ его серебристыхъ бакенбардахъ.

Эмиль побѣдилъ; онъ былъ гордъ и радостенъ. Нынѣшнее юношество оказываетъ предосудительное пренебреженіе къ старости, а нашъ герой, напротивъ, вмѣнялъ себѣ въ законную гордость, что одолѣлъ скрытность и недовѣрчивость этого почтеннаго, но несчастнаго человѣка. Онъ гордился тѣмъ, что доставилъ нѣкоторое утѣшеніе этому покинутому патріарху и загладилъ передъ нимъ забвеніе и несправедливость другихъ. Долго прогуливаясь съ старикомъ въ его прекрасномъ паркѣ и дѣлая ему разные вопросы, которыхъ довѣрчивое простодушіе нравилось маркизу, онъ удивлялся, напримѣръ, почему, богатый и свободный отъ всякихъ семейныхъ узъ, г-нъ Буагибо не попробовалъ приступить къ дѣлу и основать какое-нибудь заведеніе сообразно двоимъ идеямъ.

— Я не могу этого, отвѣчалъ старикъ. — У меня нѣтъ никакой зиждительности въ умѣ и въ характерѣ; лѣность моя неодолима, и я никогда не могъ дѣйствовать на другихъ. Къ этому же дѣлу я преимущественно былъ бы неспособенъ, потому-что тутъ потребно бы не только составить планъ организаціи простой и примѣнимый къ настоящему времени, но и нужны были бы еще моральныя формулы, проповѣдованіе правилъ и чуиства. Я признаю необходимость чувства для убѣжденія сердецъ; но это превышаетъ мои силы. У меня нѣтъ способности увлекаться и раскрываться; въ сердцѣ моемъ нѣтъ столько жизни, чтобъ сообщить краснорѣчіе моему слову. Сверхъ того, мнѣ кажется, что не настала еще пора… Вы думаете иначе? Хорошо, не лишаю васъ этого убѣжденія; вы созданы для трудныхъ предпріятіи, и дай Богъ, чтобъ нашли случаи дѣйствовать! Что до меня, у меня есть планы для позднѣйшаго времени… для времени, которое настанетъ послѣ моей смерти. Можетъ-быть, я разскажу вамъ объ этомъ когда-нибудь… Посмотрите на этотъ прекрасный садъ, мною устроенный… не безъ намѣренія… Но я хочу узнать васъ короче прежде, чѣмъ выскажу вамъ свои планы; вы извините меня?

— Покоряюсь, и напередъ увѣренъ, что ваше пристрастіе къ этому земному раю не простая охота празднаго владѣльца.

— Однакожь я началъ съ нея. Домъ мой мнѣ опротивѣлъ; ничто такъ не располагаетъ къ лѣни и скукѣ, какъ неизмѣнный порядокъ; вотъ почему вы видѣли этотъ домъ такъ строго и правильно содержимый. Но мнѣ все равно, что въ немъ есть, и признаюсь вамъ, я даже не ночую въ немъ лѣтъ пятнадцать. Сырня, гдѣ мы пили кофе, — настоящее мое жилище. Въ ней есть спальня и рабочій кабинетъ, которыхъ я не отворялъ вамъ и въ которые никто не входилъ съ-тѣхъ-поръ, какъ они выстроены, ни даже Мартенъ. Не сказывайте никому объ этомъ; иначе меня, можетъ-быть, станетъ преслѣдовать любопытство Оно уже и такъ довольно осаждаетъ мой паркъ по воскресеньямъ. Окрестные зѣваки бываютъ въ немъ до одиннадцати часовъ вечера, и я возвращаюсь въ него тогда только, когда запрутъ ворота и толпа удалится. Я очень-поздно встаю по понедѣльникамъ, для того, чтобъ рабочіе успѣли сгладить всѣ слѣды нашествія прежде, чѣмъ я увижу ихъ; Мартенъ смотритъ за этимъ. Не обвиняйте меня въ мизантропіи, хоть я отчасти и заслуживаю такое обвиненіе. Лучше объясните аномалію человѣка, проникнутаго необходимостью братской жизни, и между-тѣмъ принуждаемаго своими инстинктами убѣгать присутствія подобныхъ себѣ. Я принадлежу къ поколѣнію индивидуальнаго эгоизма, и то, что въ поколѣніи порокъ, во мнѣ болѣзнь… На это есть причины… Но лучше не входить въ разбирательство ихъ, чтобъ не вспоминать…

Эмиль не смѣлъ дѣлать прямыхъ вопросовъ, хотя далъ себѣ слово открыть мало-по-малу всѣ тайны г-на Буагибо, по-крайней-мѣрѣ всѣ тѣ, въ которыя замѣшивалась фамилія Шатобрёновъ. Но онъ разсудилъ, что для одного дня одержано уже довольно побѣдъ, и что прежде, чѣмъ пріобрѣтетъ онъ полную довѣренность, надо внушить къ себѣ уваженіе и любовь, если можно. Онъ пожелалъ только имѣть доступъ въ библіотеку, и маркизъ обѣщалъ отворить ее для него въ будущее свиданіе, для котораго, впрочемъ, они не назначили дня. Г-нъ Буагибо, чувствуя, можетъ-быть, возвращеніе своей недовѣрчивости, хотѣлъ увидѣть, скоро ли Эмиль самъ опять пріѣдетъ къ нему.

VII.
Буря.

Съ того дня, какъ Эмиль обѣдалъ у маркиза, онъ больше не жилъ въ родительскомъ домѣ. Правда, онъ проводилъ тамъ ночи и нѣсколько часовъ дня; но умъ его чаще былъ въ Буагибо, а сердце въ Шатобрёнѣ. Онъ часто ѣздилъ въ Буагибо, чаще, можетъ-быть, нежели ѣздилъ бы туда, еслибъ не привлекало его сосѣдство Шатобрёна и не подавали повода обстоятельства первой его поѣздки. Во-первыхъ, онъ отвозилъ книги, и хотя маркизъ предоставилъ ему полную волю пользоваться своей библіотекой, однако онъ отдавалъ Жильбертѣ книги одну по одной, чтобъ всегда имѣть предлогъ видаться съ нею. Ни Жанилла, ни г. Антуанъ нисколько не удивлялись удовольствію, какое Жильберта находила въ чтеніи, ни даже смотрѣли за выборомъ книгъ, — Жанилла, потому-что не умѣла читать, а г. Антуанъ — потому-что дальновидность не была его достоинствомъ. Но самъ ангелъ-хранитель дѣвушки не столько заботился о чистотѣ ея помысловъ, сколько Эмиль.

Любовь окружала для него Жильберту ненарушимымъ почтеніемъ, и невинность этого ребенка была сокровищемъ, болѣе-драгоцѣннымъ для него, нежели для огца ея, которому, но выраженію Жаниллы, счастіе всегда приходило во снѣ. Такимъ образомъ, собираясь отдать Жильбертѣ книгу какую бы то ни было, историческую, нравоучительную, стихотворенія, или романъ, — съ какимъ вниманіемъ перелистывалъ онъ ее, боясь, чтобъ тамъ не встрѣтилось слово, отъ котораго бы могла покраснѣть Жильберта! Если, въ довѣрчивомъ невѣдѣніи своемъ, дѣвушка просила достать ей какую-нибудь серьёзную книгу, въ которой, какъ онъ помнилъ, иныя мѣста не должны попадаться на глаза молоденькой дѣвушкѣ, онъ отвѣчалъ, что не нашелъ этой книги въ библіотекѣ Буагибо, что тамъ ея вовсе не было. Мать поступала бы въ подобномъ случаѣ не лучше, и чѣмъ больше нѣжная безпечность отца и дочери благопріятствовала (безъ ихъ вѣдома) планамъ обольщенія, тѣмъ больше Эмиль поставлялъ себѣ драгоцѣннымъ и священнымъ долгомъ оправдывать довѣрчивость этихъ наивныхъ дутъ.

Случаи, когда Эмиль могъ бесѣдовать съ Жильбертою о томъ, что происходило между нимъ и маркизомъ Буагибо, бывали очень-рѣдки: Жанилла почти никогда не отлучалась отъ молодыхъ людей, а когда они были съ г. Антуаномъ, Жильберта, по привычкѣ и по инстинкту, не отставала ни на шагъ отъ отца. Однакожъ, она скоро узнала, что дружба молодаго Кардонне съ старымъ маркизомъ сдѣлала важные успѣхи и что основывалась на значительномъ сродствѣ понятіи и убѣжденій. Но Эмиль по-возможности скрывалъ отъ нея слабый успѣхъ своихъ попытокъ на сближеніе двухъ домовъ: въ своемъ мѣстѣ мы скажемъ, каковъ былъ результатъ его стараній. Не теряя надежды успѣть со-временемъ, Эмиль умалчивалъ о своихъ многократныхъ неудачахъ, а Жильберта, понимая затруднительность и щекотливость подобнаго порученія, ни мало не настаивала, опасаясь показаться слишкомъ-нетерпѣливою и требовательною.

Притомъ, надо сказать правду, мало-по-малу Жильберта сдѣлалась менѣе страстна къ успѣху предпріятія, между-тѣмъ, какъ Эмиль, съ своей стороны, чувствовалъ въ себѣ еще полнѣйшій переворотъ. Любовь поглощаетъ всякую другую мысль, и молодые люди, безпрерывно думая другъ о другѣ, скоро не имѣли досуга думать ни о чемъ постороннемъ. Все существо ихъ перешло въ чувство, то-есть, въ страсть, и часы летѣли въ упоеніи отъ свиданія, или тянулись въ ожиданіи минуты, которая должна была свести молодую чету.

Странное явленіе представлялось господину Кардонне, который тщательно надзиралъ за сыномъ, и Эмилю, который уже самъ не понималъ, что въ немъ происходило, — и однакожь это было явленіе весьма-натуральное и неизбѣжное! Страсть, занимавшая всю первую юность нашего героя, то-есть желаніе учиться, знать и принимать участіе въ общей жизни, уступила мѣсто сладкому усыпленію разума и какъ-бы забвенію любимыхъ теорій. Въ обществѣ, гдѣ бы все было въ гармоніи, любовь навѣрное сдѣлалась бы побужденіемъ къ патріотизму и самопожертвованію. Но когда смѣлые и благородные порывы осуждены на тяжкую борьбу съ окружающими насъ людьми и вещами, тогда личныя привязанности овладѣваютъ нами до такой степени, что усыпляютъ прочія способности. Простой народъ ищетъ въ винѣ забвенія своихъ лишеній, а любовникъ находитъ во взорахъ любимой имъ женщины какъ-бы напитокъ забвенія для всего остальнаго. Эмиль былъ еще такъ молодъ, что не умѣлъ страдать, не желалъ страдать, и однако ужь много страдалъ. Теперь, когда счастіе посѣтило его, могъ ли онъ отъ него уклоняться? Мы должны признаться, не краснѣя за бѣднаго ребенка: онъ не помышлялъ больше ни о законахъ, ни о фактахъ, ни о будущемъ, ни о прошедшемъ міра, ни о порокахъ общества, ни о средствахъ къ его спасенію, ни о человѣческихъ бѣдствіяхъ, ни о предначертаніяхъ судьбы, ни о небѣ, ни о землѣ. Земля, небо, законы природы, судьба, міръ, все для него заключалось въ его любви, и лишь бы онъ видѣлъ Жильбергу, лишь бы читалъ свою участь въ очахъ ея — ему было все-равно, хотя бъ вселенная вокругъ него разрушилась. Онъ не могъ уже ни раскрыть книги, ни вести спора. Уставъ рыскать по всѣмъ тропинкамъ, ведшимъ къ любимому предмету, онъ забывался сидя съ матерью, или читалъ ей журналы, не понимая ни слова изъ того, что произносилъ языкъ его; вечеромъ, оставаясь одинъ въ своей комнатъ, онъ поспѣшно ложился и гасилъ свѣчу, чтобъ не видать внѣшнихъ предметовъ. Мракъ освѣщался для него внутреннимъ огнемъ, его одушевлявшимъ, и къ нему слетало его радужное видѣніе. Въ экстазѣ, онъ терялъ всякое сознаніе сна или бдѣнія. Онъ грезилъ съ открытыми глазами и видѣлъ съ закрытыми. Нѣжное, привѣтливое слово, улыбка Жильберты, платье, которымъ она коснулась до него мимоходомъ, травинка, которую она сорвала и которою онъ завладѣлъ, были достаточны для того, чтобъ занять его на всю ночь; и едва свѣталъ день, какъ онъ уже бѣжалъ самъ сѣдлать лошадь, чтобъ уѣхать скорѣе. Онъ позабывалъ о пищѣ и даже не удивлялся, что жилъ такимъ-образомъ одной утренней росою и вѣтеркомъ, дувшимъ отъ Шатобрёна. Онъ не смѣлъ туда ѣздить каждый день, хотя господинъ Антуанъ принималъ бы его все также хорошо. Но въ страсти бываетъ робкая стыдливость, которая боится счастья въ ту самую минуту, когда до него касается. Въ такіе дни, онъ блуждалъ по всѣмъ направленіямъ и прятался въ лѣсу, поглядывая на шатобрёнскія развалины сквозь вѣтви, словно боялся, чтобъ его не поймали въ преступленіи.

Вечеромъ, Жанъ Жапплу оканчивалъ свою поденную работу, и такъ-какъ онъ не имѣлъ еще средства нанять квартиру и въ то же время не хотѣлъ быть въ тягость друзьямъ, а ночи стояли теплыя и ясный, то удалялся въ одну покинутую часовню, на высотахъ, образующихъ центръ соленія, и прежде чѣмъ ложился на солому, служившую ему постелью, ходилъ помолиться въ гаржилесскую церковь. Предпочтительно спускался онъ въ романскій склепъ, гдѣ еще уцѣлѣли слѣды любопытныхъ фресковъ XV-го вѣка. Изъ красиваго окна этого подземелья видны стѣны скалъ и зеленые овраги, гдѣ течетъ Гаржилеса. Плотникъ долго былъ лишенъ отрады любоваться видомъ своего любимаго мѣстечка, и часто прерывалъ мирную, задумчивую молитву свою, чтобъ поглядѣть на пейзажъ; всегда полу-молясь, полу-мечтая, онъ находился въ томъ особенномъ состояніи души, которое испытываютъ простолюдины, крестьяне, особенно послѣ дневной усталости. Тогда-то Эмиль, отобѣдавъ и погулявъ нѣсколько времени съ матерью, приходилъ къ плотнику, любовался вмѣстѣ съ нимъ этимъ прекраснымъ памятникомъ, и наконецъ толковалъ, сидя на вершинѣ холма, обо всемъ, о-чемъ не говорилось въ домѣ Кардонне, то-есть о Шатобрёнѣ, о господинѣ Антуанѣ, о Жаниллѣ, и, въ заключеніе, о Жильбергѣ.

Былъ человѣкъ, который любилъ Жильберту почти столько же, какъ Эмиль, хотя совершенно иной любовью: этотъ человѣкъ быль Жанъ. Нельзя сказать, чтобъ онъ глядѣлъ на нее какъ на дочь, потому-что къ его отеческому чувству примѣшивалось нѣчто въ родѣ почтенія къ такой избранной натурѣ, нѣчто въ родѣ грубаго энтузіазма, котораго онъ не имѣлъ бы къ собственнымъ своимъ дѣтямъ. Но онъ гордился ея красотою, добротою, умомъ и твердостью, какъ человѣкъ, знающій цѣну этихъ достоинствъ и живо чувствующій честь благородной дружбы. Фамильярность, съ какою онъ выражался на ея счетъ, отбрасывая титулъ графмни, по привычкѣ своей называть каждаго по имени, нисколько не уменьшала инстинктивнаго почтенія, которое онъ питалъ къ ней, и слухъ Эмиля не оскорблялся этимъ, хотя самъ онъ не рѣшился бы сдѣлать того же.

Молодой человѣкъ съ удовольствіемъ слушалъ разсказы объ играхъ дѣтства Жильберты, объ ея добросердечныхъ порывахъ и великодушномъ, деликатномъ вниманіи къ другу-скитальцу, который безъ нея нуждался бы во всемъ.

— Когда я скрывался въ горахъ въ послѣдній разъ, говорилъ Жапплу: — мнѣ иногда приходилось такъ плохо, что я не смѣлъ выйдти изъ разсѣлины скалы, или слѣзть съ густаго дерева, куда прятался поутру. Тогда меня мучилъ голодъ, и однажды вечеромъ, потерявъ всѣ силы отъ истощенія и усталости, шелъ я по горѣ, думая, что до Шатобрёна еще далеко, и что если дорогою попадутся жандармы, я не въ силахъ буду бѣжать. Вдругъ вижу на дорогѣ маленькую рележку съ нѣсколькими вязанками соломы, и подлѣ — Жильберту, дѣлавшую мнѣ знакъ остановиться. Она пріѣхала въ такую даль съ Сильвеномъ Шарассономъ, ища меня вездѣ и насторожась какъ перепелка подъ кустомъ. Я легъ въ телегу и спрятался въ солому; Жильберта сѣла возлѣ меня, и Сильвенъ отвезъ насъ въ Шатобрёнъ, куда я въѣхалъ подъ носомъ у жандармовъ, которые искали меня въ двухъ шагахъ оттуда. Въ другой разъ, мы условились, что Сильвень принесетъ мнѣ ѣсть въ дупло старой ивы, около льё отъ Шатобрёна; погода была ненастная, проливной дождь, и я ужь думалъ, что шалунъ, который любитъ понѣжиться, притворится, будто забылъ обо мнѣ, или съѣстъ мой обѣдъ дорогою. Однакожь я прошелъ туда въ положенный часъ, нахожу корзинку полную и бережно укрытую отъ дождя, и что же вижу подлѣ ивы? слѣдъ крошечной ножки на мокромъ пескѣ. Я могъ слѣдить за этой бѣдной ножкой далеко по окрестности, гдѣ она не разъ увязала выше щиколки. Бѣдняжка измочилась, загрязнилась, устала, не желая ни кому, кромѣ самой себя, ввѣрить заботу о своемъ старомъ пріятелѣ… Еще однажды, она увидѣла, что съищики прямёхонько направлялись къ одной ветхой развалинѣ, гдѣ я, считая себя въ безопасности, препокойно отдыхалъ въ полдень. Жара была въ тотъ день жестокая, — въ тотъ самый день, когда вы пріѣхали въ нашу сторону. Что жь! Жильберта бросилась по боковой дорожкѣ, очень-опасной, гдѣ верховые не могли бы за нею ѣхать, и поспѣла четвертью часа прежде ихъ, раскраснѣвшись, запыхавшись, чтобъ разбудить меня и велѣть мнѣ бѣжать. Она хворала отъ этого, голубушка! а родные ея ничего этого не знали. Вотъ именно почему я былъ не веселъ, когда мы съ вами ужинали въ Шатобрёнѣ и когда Жанилла сказала намъ, что Жильберта въ постели. О! у этой крошки всегда было отличное сердце! Еще она всего была съ мой кулакъ, а ужь видно было, что за красавица, что за умница выйдетъ изъ нея. Напрасно станете, мой любезный, искать другой такой между знатными и богатыми дамами, — никогда вамъ не найдти тамъ такой Жильберты, какъ наша, шатобрёнская!

Эмиль слушалъ его съ наслажденіемъ, предлагалъ ему тысячу вопросовъ, заставлялъ дважды разсказывать однѣ и тѣ же исторіи.

Господинъ Кардонне скоро отгадалъ причину перемѣны, происшедшей въ Эмилѣ. Не стало больше грусти, ни принужденнаго молчанія, ни окольныхъ упрековъ. Казалось, будто Эмиль никогда не бывалъ съ нимъ въ противорѣчіи ни о какомъ предметѣ, или будто онъ никогда не замѣчалъ, что отецъ имѣетъ несогласные съ нимъ виды. Онъ по-прежнему сдѣлался ребенкомъ во многихъ отношеніяхъ, не вздыхалъ о томъ или другомъ проектѣ занятій, не видалъ уже вещей, могшихъ оскорблять его правила, думалъ только о ясныхъ солнечныхъ утрахъ, долгихъ прогулкахъ, о переѣздѣ черезъ пропасти, объ отъисканіи уединенныхъ мѣстъ и однакожъ не приносилъ домой ни рисунковъ, ни растеній, ни минералогическихъ образчиковъ, какъ бывало прежде. Деревенская жизнь больше всего ему нравилась, страна казалась прекраснѣйшею въ мірѣ; вольный воздухъ и верховая ѣзда приносили ему чрезвычайную пользу; однимъ словомъ, все служило ему ко благу, лишь бы ему давали волю разъѣзжать; если же онъ впадалъ въ задумчивость, то выходилъ изъ нея улыбкою, которая какъ-будто говорила: „У меня внутри есть чѣмъ заниматься, и то, о чемъ вы толкуете, ничто въ сравненіи съ тѣмъ, о чемъ я думаю“. Если, какой-нибудь уловкою, господину Кардонне удавалось удержать его дома, онъ казался на минуту огорченнымъ, потомъ вдругъ становился покоренъ, какъ человѣкъ, котораго нельзя лишить принадлежащей ему доли счастья: онъ немедленно повиновался и садился за дѣло, чтобъ кончить его скорѣе.

— Всему этому причиной какая-нибудь хорошенькая дѣвочка! разсуждалъ господинъ Кардонне: — любовь дѣлаетъ покорною эту мятежную душу. Пріймемъ къ свѣдѣнію. Значитъ, горячка философіи и умствованья можетъ быть вылечена жаждою удовольствій и сантиментальными грезами! Глупъ же я былъ, что не разсчитывалъ на молодость и на страсти. Пусть буря идетъ своимъ порядкомъ, — она унесетъ препятствіе, съ которымъ мнѣ бы не совладѣть; а когда настанетъ время унять бурю, тогда подумаемъ и о средствахъ. Покуда же гуляй и люби, мой бѣдный Эмиль! Съ тобою — то же, что съ потокомъ, который противится мнѣ: оба вы покоритесь, когда почувствуете мощную руку властелина!»

Господинъ Кардонне самъ не сознавалъ своей жестокости. Онъ не вѣрилъ въ силу и въ продолжительность любви, и такъ же мало придавалъ важности отчаянію юноши, какъ слезамъ ребенка. Еслибъ ему пришло въ голову, что дѣвица Шатобрёнъ могла сдѣлаться жертвою его выжидательнаго плана, онъ, можетъ-быть, и посовѣстился бы. Но тутъ духъ собственности и правило: каждый для себя, препятствовали ему предвидѣть чужой вредъ.

— Дѣло старика Антуана беречь свою дочь, думалъ онъ: — если пьяница спитъ и не видитъ своихъ собственныхъ опасностей, то у него есть служанка-любовница, которой нечего дѣлать, кромѣ того, чтобъ припрятывать вечеромъ въ карманъ ключъ отъ пресловутаго павильйона. Можно, когда надобность потребуетъ, и открыть глаза старухѣ.

Въ такой увѣренности, онъ оставилъ Эмиля почти полнымъ господиномъ его времени и поступковъ. Онъ только осмѣивалъ и жестоко унижалъ фамилію Шатобрёновъ при случаѣ, чтобъ предохранить себя отъ упрека въ явной поблажкѣ волокитству сына. По его мнѣнію, графъ Шатобрёнъ былъ точно бѣдный баринъ, человѣкъ опозоренный, котораго бѣдность унизила, а праздность оскотинила. Онъ съ чрезмѣрнымъ удовольствіемъ видѣлъ, что прежніе высокіе роды, павши такимъ образомъ, кидались въ объятія народа, не осмѣливаясь искать покровительства и сообщества у новыхъ богачей. Г-въ Буагибо также не находилъ пощады въ его глазахъ, хотя маркиза мудрено было упрекнуть въ безпутствѣ и неумѣньи держаться. Богатство, которое тотъ умѣлъ сохранить, было гораздо-непріятнѣе Кардонне, нежели имя Шатобрёновъ, и если графа онъ презиралъ, то маркиза почти ненавидѣлъ. Онъ говорилъ, что старикъ годится только для увеселительныхъ домиковъ, и что надо вчужѣ краснѣть за глупое употребленіе такой долговременной жизни и такого значительнаго состоянія.

Эмиль обыкновенно вступался за господина Буагибо, не признаваясь, однакоже, что видѣлся съ нимъ по два или по три раза въ недѣлю. Онъ боялся, чтобъ, приказавъ ему дѣлать визиты рѣже, отецъ не отнялъ у него предлога навѣщать обитателей Шатобрёна, завертывая къ нимъ на минутку, мимоѣздомъ. Особенно нуждался онъ въ этомъ предлогѣ передъ Жильбертою: хотя онъ и видѣлъ, что со стороны графа Антуана не послѣдуетъ никакого замѣчанія, но опасался Жаниллы, которая могла надоумить дѣвицу Шатобрёнъ, что ея достоинство требовало держать вдалекѣ отъ себя богатаго молодаго человѣка, немогущаго жениться на ней, по понятіямъ свѣта. Онъ предвидѣлъ, что прійдегъ часъ, когда чувства его будутъ замѣчены. «Но до-тѣхъ-поръ» думалъ онъ: «можетъ-быть, я буду любимъ, и буду въ состояніи объясниться насчетъ искренности моихъ намѣреній».

Эта мысль, натурально, заставляла его предвидѣть упорное и долгое сопротивленіе со стороны г-на Кардонне; но тогда въ немъ поднималось какъ-бы кипѣніе смѣлости и воли; сердце его билось, какъ у ратника, кидающагося на приступъ и сгарающаго желаніемъ самому поставить свое знамя на проломъ; онъ трепеталъ какъ боевой конь, котораго опьяняетъ запахъ пороха. Случалось, когда отецъ обнаруживалъ свой холодный и глубокій гнѣвъ на котораго-нибудь изъ своихъ подвластныхъ, онъ скрещивалъ руки на груди и невольно думалъ: «испугаетъ, ли все это меня, когда посягнутъ на святыню любви моей? О, батюшка! могли вы отвратить меня отъ занятій, которыя я любилъ… если желаете пожертвованій отъ моего ума и моихъ наклонностей, извольте, я также покорюсь; но пожертвовать моей любовью… Нѣтъ! вы такъ благоразумны и дальновидны, что не потребуете этого! Въ противномъ случаѣ вы увидѣли бы, что если я, какъ сынъ вашъ, люблю васъ, то во мнѣ также ваша кровь, чтобъ и противиться вамъ»…

Въ ожиданіи этого страшнаго дня, о которомъ Эмиль привыкъ помышлять, онъ предоставлялъ тайной досадѣ отца изливаться въ пустыхъ словахъ противъ добраго Антуана и его вѣрной Жаниллы. Онъ даже сдѣлался равнодушенъ къ намекамъ на двусмысленное рожденіе его дочери. Онъ очень-мало заботился о томъ, что въ ея жилахъ текла плебейская кровь, и едва слушалъ то, что г-нъ Кардонне говорилъ на этотъ счетъ. Притомъ же, ему казалось обидою для отца Жильберты защищать его отъ другихъ обвиненій. Онъ улыбался почти какъ невинный страдалецъ, который получаетъ рай, и презираетъ боль.

Не смотря на весь свой умъ, Кардонне былъ въ заблужденіи и кидался вмѣстѣ съ сыномъ въ пропасть, надѣясь безъ труда удержать его, когда онъ будетъ на краю этой пропасти. Онъ полагалъ, что знаетъ человѣческое сердце, потому-что зналъ тайну человѣческихъ слабостей; но кто знаетъ одну слабую и жалкую сторону вещей и людей, тотъ знаетъ только половину истины. «Я переломилъ его въ болѣе-важныхъ случаяхъ, а любовишка пустое дѣло», разсуждалъ онъ. Онъ былъ правъ на-счетъ «любовишки»: ее онъ могъ понимать; но истинная любовь была для него идеаломъ недоступнымъ, и онъ даже не догадывался, какія высокія, роковыя рѣшенія можетъ внушать она.

Можетъ-быть, г-нъ Буагибо, съ своей стороны, также немного способствовалъ къ утишенію мрачной пылкости Эмиля въ дѣлѣ соціальныхъ вопросовъ; иногда ледяная увѣренность его раздражала горячаго молодаго человѣка; но всего чаще онъ признавалъ, что невозмутимый провозвѣстникъ былъ правь, терпя съ покорностью настоящее въ чаяніи непремѣннаго будущаго. Когда тотъ говорилъ ему во имя логики идей, то отнюдь не раздражая его, подобно господину Кардонне, опиравшемуся на логику фактовъ, — успѣвалъ успокоивать его и убѣждать. Если несходство въ ихъ характерахъ внушало наиболѣе-пылкому изъ нихъ какое-то великодушное негодованіе, то хладнокровнѣйшій скоро бралъ верхъ и раскрывалъ ту тайную силу, которая была въ немъ и ставила его, такъ-сказать, выше самого-себя. Насмѣшки г-на Кардонне живо ожесточали Эмиля и доводили его почти до увлеченія фанатизма. Высокій разумъ г-на Буагибо примирялъ его съ самимъ-собою; онъ гордился одобреніемъ старика такого просвѣщеннаго и такого строгаго въ своихъ выводахъ.

Такъ-какъ они были значительно согласны въ сущности дѣла, то споры не могли быть продолжительны, и какъ вопросъ о преуспѣяніи человѣчества былъ единственнымъ предметомъ, могшимъ выводить маркиза изъ предѣловъ его обычнаго лаконизма, то имъ очень-часто случалось впадать въ безмолвіе мечтательности. Однакожь, Эмиль никогда не скучалъ въ Буагибо. Красота парка, библіотека, особливо же скрытное, но несомнѣнное удовольствіе, которое находилъ маркизъ въ свиданіяхъ съ нимъ, дѣлали для него эти визиты пріятнымъ и драгоцѣннымъ отдыхомъ, послѣ болѣе-пылкихъ ощущеній. Незамѣтно для него-самого, тамъ создавался новый домъ, гораздо сообразнѣе съ его вкусами, нежели шумный заводъ и отзывавшійся суровымъ управленіемъ домъ отца его. Шатобрёнъ былъ бы убѣжищемъ еще болѣе ему по сердцу. Тамъ онъ любилъ все безъ изъятія: жителей, развалины, даже растенія и домашнихъ животныхъ. Но счастіе проводить тамъ жизнь было то же, что восхожденіе на небо, и какъ послѣ этого сна надлежало снова упасть на землю, то въ Буагибо Эмиль падалъ не такъ низко, какъ въ Гаржилесѣ. Замокъ маркиза былъ какъ-бы станціей между небомъ и землею. Благодаря ласковымъ пріемамъ и усерднымъ приглашеніямъ оставаться, онъ тамъ привыкъ считать себя дома, занимался паркомъ, уставлялъ книги и бралъ уроки верховой ѣзды на главномъ дворѣ замка. Мало-по-малу, старый маркизъ началъ предаваться пріятности общества, и иногда улыбка его походила на настоящую веселость. Онъ не зналъ этого, или не говорилъ; но молодой человѣкъ становился ему необходимъ и приносилъ ему жизнь. По цѣлымъ часамъ онъ, казалось, равнодушно пользовался этимъ удовольствіемъ; но если Эмиль сбирался ѣхать, блѣдное лицо старика нечувствительно измѣнялось, и вздохъ одышки переходилъ во вздохъ нѣжности и сожалѣнія, когда молодой человѣкъ вспрыгивалъ на лошадь и торопился съѣхать съ холма.

Наконецъ, для самого Эмиля, ежедневно разгадывавшаго эту таинственную книгу, сдѣлалось очевиднымъ, что душа старика была нѣжна и симпатична, что его терзала глухая, постоянная тоска отъ обреченія себя на одиночество, и что, рыпаясь на одиночество, онъ имѣлъ другія причины, кромѣ болѣзненнаго расположенія. Эмиль подумалъ, что пришла минута осязать эту рану и предложить отъ нея врачеваніе. Имя Антуана Шатобрёна, произносимое уже много разъ безъ успѣха и терявшееся безъ отголоска въ безмолвіи парка, явилось на устахъ его и оставалось на нихъ упорнѣе прежняго. Маркизъ принужденъ былъ слушать его и отвѣчать.

— Любезный Эмиль! сказалъ онъ самымъ торжественнымъ тономъ, какой когда-либо употреблялъ съ нимъ: — вы можете очень разстроить меня, и, если хотите этого, то вотъ вамъ средство: стоитъ только вамъ говорить мнѣ о человѣкѣ, котораго вы сейчасъ назвали.

— Знаю, отвѣчалъ молодой человѣкъ: — но…

— Знаете! подхватилъ г-нъ Буагабо: — что вы знаете?

Дѣлая этотъ вопросъ, онъ казался раздраженнымъ, и потухшіе взоры его засвѣтились такимъ мрачнымъ огнемъ, что Эмиль, озадаченный, вспомнилъ слова, сказанныя маркизомъ при ихъ первомъ свиданіи о своей мнимой вспыльчивости, хотя въ то время они были сказаны тономъ, который не открывалъ въ нихъ ничего, кромѣ весьма-забавнаго хвастовства.

— Отвѣчайте же! возразилъ г-нъ Буагибо не столь-рѣзкимъ голосомъ, но съ горькой улыбкою. — Если вы знаете причины моей досады, то какъ осмѣливаетесь напоминать мнѣ о нихъ?

— Если онъ важны, отвѣчалъ Эмиль: — то вѣроятно я ихъ не знаю; ибо то, что мнѣ говорили о нихъ, такъ ничтожно, что я не могу уже вѣрить слухамъ, видя, какъ вы на меня разсердились.

— Ничтожно! ничтожно!… Что же вамъ говорили? Будьте откровенны и не надѣйтесь обмануть меня!

— Когда же я подавалъ вамъ поводъ подозрѣвать меня въ такой низости, во лжи? подхватилъ Эмиль, въ свою очередь нѣсколько-вспыхнувшій.

— Г-нъ Кардонне! сказалъ маркизъ, взявъ руку молодаго человѣка рукою, дрожащею какъ листъ, готовый сорваться съ вѣтви отъ осенняго вѣтра: — надѣюсь, вы не намѣрены забавляться моимъ страданіемъ. Говорите же, скажите, что вы знаете, — я долженъ это слышать.

— Я знаю только то, что говорятъ, и ничего больше. Увѣряютъ, будто изъ-за дикой козы вы разорвали двадцатилѣтнюю дружбу. Будто-бы одно изъ этихъ животныхъ, которыхъ вы держите у себя для забавы, убѣжало съ вашего двора, а графъ Шатобрёнъ, встрѣтивъ его неподалеку отъ дома, имѣлъ неосторожность застрѣлить его. Точно, это было бы большою неосторожностью, потому-что въ здѣшнемъ краю не водится дикихъ козъ, и Шатобрёнъ долженъ бы догадаться, что эта коза — одна изъ вашихъ любимицъ; но графъ Шатобрёнъ всегда былъ очень разсѣянъ, а, право, разсѣянность не такой недостатокъ, котораго бы нельзя было простить другу.

— Кто же вамъ разсказывалъ эту исторію? Онъ самъ, вѣроятно?

— Онъ никогда не говорилъ о ней ни со мною, ни при мнѣ. Другой человѣкъ, о которомъ вы также не хотите слышать, хотя бывали милостивы къ нему, Жанъ-плотникъ, сказывалъ мнѣ, что отнюдь не знаетъ между вами другаго повода къ неудовольствію.

— А онъ отъ кого слышалъ такой разсказъ? отъ тамошней служанки, вѣроятно?

— Нѣтъ, маркизъ. Служанка, такъ же какъ и господинъ ея, не говоритъ объ васъ ничего. То, что я сейчасъ вамъ сказалъ, — слухъ, который носится между крестьянами.

— Основаніе исторіи вѣрно, возразилъ г-нъ Буагибо послѣ продолжительной паузы, по-видимому успокоившей его совершенно. — Почему же вы этому удивляетесь, Эмиль? Развѣ вы не знаете, что отъ одной лишней капли озеро выступаетъ изъ береговъ?

— Если ваше озеро досады состояло все изъ такихъ капель, то какъ прикажете не удивляться вашей раздражительности? Я не вижу въ графѣ Шатобрёнѣ другаго недостатка, кромѣ какой-то вялости и постоянной необдуманности. Если только рядъ промаховъ и неловкостей сдѣлалъ вамъ несноснымъ его знакомство, то я не вижу тутъ вашего обычнаго высокаго благоразумія и терпимости. Даже я самъ въ такомъ случаѣ былъ бы терпѣливѣе васъ, — я, котораго вы часто называете волканомъ, — потому-что промахи графа Антуана больше забавляютъ меня, нежели раздражаютъ, и я смотрю на нихъ, какъ на доказательство непринужденности его души и наивности ума.

— Эмиль, Эмиль, вы не можете судить объ этихъ вещахъ! возразилъ г-нъ Буагибо съ замѣшательствомъ. — Я самъ очень-разсѣянъ и терплю отъ своихъ собственныхъ промаховъ. Чужіе промахи для меня нестерпимы… Дружба, говорятъ, живетъ только контрастами. Двое глухихъ или двое слѣпыхъ скучаютъ другъ другомъ. Однимъ словомъ, мнѣ надоѣлъ этотъ человѣкъ. Не упоминайте мнѣ о немъ больше!

— Не могу повѣрить, чтобъ это приказаніе было серьёзно. Нѣтъ, мой благородный другъ! обратите свое неудовольствіе на одного меня, потому-что я не слушаюсь васъ; но не могу не видѣть, что этотъ прискорбный разрывъ — одна изъ главныхъ причинъ вашей грусти. Въ душѣ своей вы упрекаете себя за него, какъ за слабость; и почему знать, не тутъ ли единственный источникъ вашей мизантропіи? Мы съ трудомъ снисходимъ къ другимъ, когда въ глубинѣ насъ-самихъ есть что-нибудь такое, чего мы не можемъ простить себѣ. Я увѣренъ, и смѣю сказать вамъ, что вы утѣшились бы, еслибъ понравили зло, которое такъ давно дѣлаете одному изъ своихъ ближнихъ.

— Я дѣлаю ему зло? Какое же зло? Какое же мщеніе видѣлъ онъ отъ меня? Кому я говорилъ о немъ худо? Кому я жаловался? Сами вы знаете ли что-нибудь о моихъ тайныхъ къ нему чувствахъ? Пусть онъ молчитъ, несчастный! Онъ впадетъ въ большую несправедливость, жалуясь на мое поведеніе.

— Онъ и не жалуется, но только оплакиваетъ потерю вашей дружбы. Эта скорбь тревожитъ его сонъ и омрачаетъ иногда ясность его тихой, покорной души. Онъ также не любитъ произносить ваше имя; но когда его произносятъ при немъ, онъ осыпаетъ его похвалами, и на глазахъ его навертываются слезы. Сверхъ того, при немъ есть существо, которое страдаетъ отъ его горести больше его самого — существо, которое почитаетъ васъ, боится и не смѣетъ васъ умолять; нѣжность и признательность этого существа были бы отрадою въ вашемъ одиночествѣ и опорою вашей старости…

— Кто же это такое, Эмиль? сказалъ маркизъ, глубоко растроганный. — Не о себѣ ли вы говорите? Не полагаете ли подобнаго условія цѣною вашей дружбы? Это было бы жестоко съ вашей стороны!

— Рѣчь не обо мнѣ, отвѣчалъ Эмиль. — Моя преданность къ вамъ такъ глубока, сочувствіе мое такъ невольно, что онѣ не могутъ поставляться ни въ какую цѣну. Я говорю вамъ о лицѣ, которое знаетъ васъ только черезъ меня и отдаетъ справедливость вашимъ великимъ достоинствамъ, — объ особь, которая въ тысячу разъ лучше меня, и которую вы полюбили бы огеческой любовью, еслибъ узнали; словомъ, я говорю вамъ о дѣвицѣ Жильбертѣ де-Шатобрёнъ…

Едва произнесъ Эмиль это имя, отъ котораго ожидалъ магическаго дѣйствія, какъ черты маркиза страшно исказились. Худыя и поблеклыя щеки его побагровѣли; глаза выступили изъ впадинъ; руки и ноги пришли въ конвульсивное движеніе. Наконецъ ему удалось промолвить:

— Довольно, сударь, довольно! это ужь слишкомъ!.. Никогда, никогда не упоминайте мнѣ объ этой дѣвушкѣ!..

И, покинувъ скалы парка, гдѣ происходила описанная сцена, маркизъ ушелъ въ сырню, которой дверь крѣпко захлопнулъ за собою.

VIII.
Портретъ.

Эмиль нѣсколько дней не ѣздилъ въ Буагибо: печаль его была глубока. Сначала его раздражали и сердили несносные, непостижимые капризы маркиза. Но скоро, раздумывая объ этомъ странномъ случаѣ, онъ почувствовалъ сильное состраданіе къ больной душѣ старика, который, посреди столь свѣтлыхъ помысловъ и столь нѣжныхъ инстинктовъ, питалъ въ себѣ какое-то несчастное помѣшательство, какіе-то припадки ненависти и вражды, граничившіе съ умственнымъ разстройствомъ. Такъ единственно могъ объяснить себѣ молодой человѣкъ дѣйствіе, оказанное на его стараго друга именемъ Жильберты. Его такъ поразило это открытіе, что онъ уже не чувствовалъ твердости продолжать попытку, сдѣлавшуюся теперь безполезною, и рѣшился добросовѣстно разсказать обо всемъ дѣвицѣ Шатобрёнъ.

Однажды вечеромъ онъ отправился къ развалинамъ съ тяжелымъ чувствомъ своей неудачи, и въ первый разъ пріѣхалъ грустенъ. Но любовь-чародѣйка, своими нечаянными ласками или жестокостями, обманываетъ всѣ наши предположенія. Жильберта сидѣла одна. Правда, Жанилла была неподалеку; но какъ она отлучилась изъ дома отъискивать одну изъ своихъ козъ, и какъ навѣрное не было извѣстно, въ какую сторону пошла она, чтобъ или ожидать ее, или идти къ ней, то молодые люди имѣли передъ самими-собою достаточный предлогъ отважиться на бесѣду безъ свидѣтелей. Жильберта также казалась немножко грустна. Она сама не умѣла бы объяснить, почему была грустна, и почему, пробывъ пять минутъ съ Эмилемъ, уже не помнила, что грустила о чемъ-нибудь до его пріѣзда.

Въ Шатобрёнѣ давно отобѣдали; по старинному обычаю, тамъ ѣли въ одни часы съ крестьянами, то-есть, утромъ, въ срединѣ дня, и по окончаніи работъ, что весьма-сообразно съ разсудкомъ для тѣхъ, кто не превращаетъ ночи въ день. Когда Эмиль пріѣхалъ, солнце клонилось уже къ закату, а въ эту пору всѣ предметы бываютъ прекрасны, важны и радостны вмѣстѣ. Эмилю показалось, что онъ до-сихъ-поръ еще не постигалъ всей красоты Жильберты: она поразила его собою, — какъ-будто-бы онъ видѣлъ ее въ первый разъ, какъ-будто въ-продолженіе шести недѣль онъ не жилъ въ какомъ-то восторженномъ созерцаніи… Какъ бы то ни было, онъ однакожъ увѣрилъ себя, что доселѣ видалъ только половину ея волосъ и сотую долю прелестей въ ея улыбкѣ, граціи въ движеніяхъ и неоцѣнимыхъ сокровищъ во взорѣ. Онъ могъ только глядѣть на нее и слушать, ни о чемъ не помышляя. Все, что она говорила, было такъ поразительно, такъ ново для него! Какъ она чувствовала богатство природы! какъ заставляла его вникать въ совершенство малѣйшихъ подробностей! Если она показывала ему цвѣтокъ, онъ открывалъ въ немъ оттѣнки, которыхъ нѣжности или изящества никогда не замѣчалъ прежде; если она любовалась на небо, ему казалось, что онъ отъ рода не видывалъ такого прекраснаго неба. Пейзажъ, на который она глядѣла, принималъ въ его глазахъ волшебный видъ, и онъ умѣлъ отвѣчать одно только: «О, да! прекрасно, въ-самомъ-дѣлѣ!… о! ваша правда… совершенная правда все, что вы видите и говорите!» Въ душѣ любовниковъ бываетъ упоительная тупость: все означаетъ я люблю васъ, и нечего искать другаго смысла въ монотоніи ихъ согласія со всѣмъ.

Однакожь, хотя Жильберта была еще неопытнѣе Эмиля, но, какъ женщина, нѣсколько-яснѣе сознавала то, что сама чувствовала. Эмиль любилъ подобно тому, какъ дышатъ, не думая, что въ процессѣ дыханіи ежеминутно является новая загадка или чудо; Жильберта же болѣе давала себѣ отчета и съ большимь удивленіемъ чувствовала въ себѣ увлеченіе. Скоро она сдѣлала усиліе прервать этотъ родъ разговора, въ которомъ говорилось слишкомъ-многое именно потому, что ничего не говорилось. Она завела рѣчь о г-нѣ Буагибо, и Эмиль принужденъ былъ сказать, что потерялъ всякую надежду. Все неудовольствіе его пробудилось при этомъ признаніи, и онъ горько жаловался на судьбу, отнимавшую у него единственный случай услужить графу Шатобрёну и угодить Жильбертѣ.

— Ничего! утѣшьтесь! сказала дѣвушка чистосердечно: — я тѣмъ не менѣе обязана вамъ. Благодаря вашему усердію и вашей твердости, я по-крайней-мѣрѣ успокоена на-счеть важнѣйшаго вопроса, который, признаюсь, терзалъ меня. Смотря на надменное упорство маркиза и великодушное смиреніе отца моего, я впадала въ одно несносное сомнѣніе. Я воображала, что мой добрый отецъ сдѣлалъ, конечно безъ намѣренія, какой-нибудь важный проступокъ, и мнѣ хотѣлось узнать его для того, чтобъ самой его поправить. О! я поправила бы его, хотя бы мнѣ это стоило жизни!… Но теперь…

— Теперь? что же теперь, сказалъ г-нъ Антуанъ, появившись вдругъ изъ-за куртины дикаго кустарника и улыбаясь съ своимъ обыкновеннымъ довѣрчивымъ, открытымъ видомъ: — о чемъ такъ серьёзно вы толкуете? что такое поправила бы ты, моя крошка, хотя бы тебѣ стоило это жизни? Видно, она взяла васъ въ духовники, Эмиль, и исповѣдуется, что задавила муху въ-сердцахъ? Такъ ли? Ну же, говорите! мнѣ смѣшно глядѣть на ваше замѣшательство. Не-ужь-то отъ старика-отца есть секреты?

— О, нѣтъ, батюшка! ихъ никогда не будетъ! вскричала Жильберта, обхвативъ рукою плечо Антуана и прижавъ свою розовую щечку къ его загорѣлому лицу. — Если ужь вы подслушиваете, то принуждены будете узнать, въ чемъ дѣло. Если что покажется вамъ нехорошимъ, вспомните, что вы не имѣете права досадовать, захвативъ нечаянно мою мысль и подслушавъ мои слова. Г-нъ Эмиль! я разскажу ему все; лучше пусть онъ знаетъ. Добрый батюшка, вы огорчаетесь несправедливой враждою маркиза Буагибо изъ-за одыой бездѣлки…

— Ой, ой! объ этомъ-то ты будешь говорить? Зачѣмъ? Вѣдь ты знаешь, что это мнѣ непріятно! сказалъ г-нъ Антуанъ, котораго веселое лицо вдругъ измѣнилось.

— Надо говорить, потому-что это будетъ въ послѣдній разъ, возразила Жильберта. — То, что я вамъ скажу, огорчитъ васъ, но сниметъ, я увѣрена, большую тяжесть съ вашего сердца. Полноте, батюшка, не отворачивайтесь отъ меня, не принимайте разстроеннаго вида, который такъ печалитъ вашу Жильберту! Знаю, вы не любите, чтобъ я упоминала при васъ имя маркиза; вы говорите, что это не мое дѣло, что я ничего не пойму въ вашей съ нимъ ссорѣ. Но это значитъ принимать меня за маленькую дѣвочку, а я уже въ такихъ лѣтахъ, что могу немножко отгадывать ваши непріятности и учиться утѣшать васъ. Вотъ видите: г-нъ Кардонне очень-часто бываетъ у маркиза и пользуется его довѣренностью въ важныхъ дѣлахъ; я спрашивала у него о теперешнемъ расположеніи г-на Буагибо въ-отношеніи къ намъ, и говорила, что мнѣ очень хочется избавить васъ отъ сожалѣнія въ невольномъ оскорбленіи, ему нанесенномъ, — такъ хочется, что я готова была бы пожертвовать для того жизнію… То ли я говорила?

— Дальше? сказалъ г-нъ Шатобрёнъ, поднося къ губамъ хорошенькую ручку дочери съ озабоченнымъ видомъ.

— Дальше? возразила она: — г-нъ Эмиль уже отвѣчалъ мнѣ на то, что я желала знать, то-есть, что г-нъ Буагибо до-сихъ-поръ ужасно сердитъ на насъ; но на это не стоитъ обращать вниманія, потому-что досада его ни на чемъ не основана, и вы, слава Богу, не можете ни въ чемъ упрекать себя. Впрочемъ, я въ этомъ и прежде была увѣрена, батюшка; я боялась только какой-нибудь разсѣянности съ вашей стороны; однакожь, утѣшьтесь… хотя васъ и огорчитъ жалкое состояніе вашего прежняго друга… г-нъ Буагибо — дѣйствительно то, за что его считаютъ, и вы должны признать это наравнѣ съ другими… бѣдный маркизъ помѣшанъ!

— Помѣшанъ! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, пораженный ужасомъ и горестью: — въ-самомъ-дѣлѣ? Вы слышали, Эмиль, что онъ заговаривается? Очень онъ страдаетъ? Жалуется? Подтверждено ли медиками его помѣшательство?… О! какая ужасная новость!

Опустившись на скамейку, добрый Антуанъ напрасно подавлялъ въ себѣ глубокіе вздохи. Его крѣпкая грудь вздымалась, будто готовая разорваться.

— О, Боже! какъ онъ еще любитъ его! вскричала Жильберта, упавъ на колѣни подлѣ отца и осыпая его ласками: — простите меня, простите, батюшка! Я огорчила васъ: я сказала слишкомъ-скоро! Помогите же мнѣ его утѣшить, Эмиль!

Эмиль вздрогнулъ отъ-того, что Жильберта въ безпокойствѣ первый разъ позабыла назвать его господиномъ Эмилемъ. Казалось, она обращалась съ нимъ какъ съ братомъ, и въ порывѣ умиленія, онъ также опустился на колѣни подлѣ добраго Антуана, которому по-видимому грозилъ ударъ: такъ раскраснѣлось лицо его и напряглись жилы.

— Успокойтесь! сказалъ Эмиль: — дѣло не дошло до такой степени, и никогда, надѣюсь, не дойдетъ. Г-нъ Буагибо не болѣнъ; онъ пользуется употребленіемъ всѣхъ своихъ способностей, и его мономанія, — если можно такъ назвать нерасположеніе его къ вашему семейству, — не новость. Видя такую странность въ человѣкѣ столь спокойномъ и снисходительномъ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, я долго думалъ, что онъ имѣетъ на это какія-нибудь важныя причины, а теперь принужденъ убѣдиться, что причины у него нѣтъ никакой, что это черта временнаго помѣшательства, которую онъ позабудетъ, если ея не тревожить, и что не вы одна служите ея предметомъ, потому-что другія лица, на которыхъ онъ никогда не имѣлъ повода жаловаться и которыхъ даже вовсе не знаетъ, внушаютъ ему то же чувство ужаса и болѣзненнаго отвращенія.

— Говорите точнѣе, сказалъ г-нъ Антуанъ, начинавшій дышать вольнѣе. — Какія именно другія лица?

— Да… во-первыхъ, Жанъ, отвѣчалъ Эмиль. — Вамъ извѣстно, что онъ не имѣетъ никакой причины бояться его присутствія, и что этотъ добрый человѣкъ самъ рѣшительно не знаетъ, за что маркизъ могъ когда-нибудь на него сердиться.

— Точно не за что на него сердиться ни ему, ни кому-нибудь другому; но я знаю, что онъ предполагаетъ… Бросимъ это! Если дѣло только о Жанѣ, то маркизъ ни мало не помѣшанъ: онъ только несправедливъ или ошибается на-счетъ нашего друга-плотника. Однакожь разувѣрить его въ этой ошибкѣ такъ же невозможно, какъ закрыть рану, которая еще свѣжа въ его сердцѣ. Бѣдный Буагибо! Да, Жильберта, я съ радостью отдалъ бы жизнь, чтобъ доставить ему забвеніе прошлаго!.. Полно говорить объ этомъ!

— Еще одно слово, сказала Жильберта: — потому-что оно объяснитъ вамъ все, батюшка. Маркизъ сердитъ такъ жестоко не только на Жана Жапплу, но и на меня!.. а меня онъ едва видѣлъ, я никогда съ нимъ не говорила, и ужь конечно онъ ни въ чемъ не можетъ на меня пожаловаться. Когда г-нъ Кардонне, — спросите у него самого, — произнесъ ему мое имя, думая его успокоить, гнѣвъ его опять весь вспыхнулъ. Онъ хлопнулъ дверью, закричавъ, какъ-будто ему упомянули о смертельной непріятелыищѣ: «Горе вамъ, если когда-нибудь упомянете мнѣ объ этой дѣвушкѣ!»

Г-нъ Шатобрёнъ опустилъ голову и нѣсколько минутъ сидѣлъ молча. Нѣсколько разъ обтиралъ онъ синимъ клѣтчатымъ платкомъ свой широкій лобъ отъ пота. Потомъ взялъ руки Жильберты и Эмиля въ свои руки, и свелъ ихъ, самъ того не замѣчая: такъ былъ онъ занятъ какой-то совсѣмъ иной мыслью, нежели мыслью о возможности любви ихъ.

— Дѣтушки! сказалъ онъ: — вы думали сдѣлать мнѣ услугу, а вышло, что только увеличили мое огорченіе; все-таки я благодаренъ вамъ за доброе намѣреніе; но дайте мнѣ слово впередъ не заводить рѣчи объ этомъ предметѣ ни со мною, ни между собой, ни въ присутствіи Жаниллы или Жана, — ни вы, Эмиль, съ г-номъ Буагибо. Никогда, слышите ли: никогда! прибавилъ онъ самымъ торжественнымъ и самымъ рѣшительнымъ тономъ, къ какому только былъ способенъ.

Обращаясь преимущественно къ Эмилю, и еще въ большей разсѣянности крѣпко прижимая его руку къ рукѣ Жильберты, онъ сказалъ съ нѣжностью:

— Любезный Эмиль! дружба ко мнѣ ввела васъ въ большую неосторожность. Помните ли, когда вы ѣхали въ первый разъ въ Буагибо, я сказалъ вамъ: «Не произносите моего имени тамъ, если не хотите повредить моему другу Жану!» Что жь вышло? вы наконецъ повредили самому мнѣ, забывъ мою просьбу. Могу вамъ сказать только, что г-нъ Буагибо помѣшанъ не больше насъ съ вами, а если онъ несправедливъ къ Жану и къ моей дочери, которые нисколько не виноваты въ моихъ проступкахъ, такъ это потому-что человѣкъ натурально замѣшиваетъ друзей и ближнихъ своего врага въ непріязнь, какую тотъ ему внушаетъ. Еслибъ маркизъ Буагибо могъ читать въ моемъ сердцѣ, онъ поступилъ бы очень-жестоко, не простивъ меня; но его страданіе такъ велико, что не дозволяетъ ему видѣть ясно. Уважьте же его скорбь, Эмиль, и не называйте сумасшедшимъ человѣка, котораго несчастье заслуживаетъ утѣшеній вашей дружбы и всевозможнаго вниманія съ вашей стороны… Ну! обѣщайте же мнѣ впередъ не сговариваться другъ съ другомъ противъ моего спокойствія, потому-что все, что бъ вы ни затѣяли, будетъ умысломъ противъ меня.

Эмиль и Жильберта въ страхѣ обѣщали повиноваться, и Антуанъ сказалъ имъ:

— Хорошо, дѣтушки! Есть неисправимыя бѣды; есть наказанія, которыя надобно сносить молча. Теперь, посмотримте, отъискала ли Жанилла свою козу. Со мною въ корзинѣ есть абрикосы, которые я нарвалъ для васъ, потому-что видѣлъ, какъ Эмиль поднимался по дорожкѣ. Я хочу угостить его новинками моихъ старыхъ деревьевъ.

Послѣ нѣсколькихъ усилій, Антуанъ развеселился легче Жильберты и самого Эмиля. Молодой человѣкъ уже не смѣлъ пускаться въ толкованія и изслѣдованія, ибо все, имѣвшее отношеніе къ Жильбертѣ, было ему священно; довольно было приказанія Антуана не думать больше объ этомъ дѣлѣ, чтобъ онъ всячески старался отдалять его отъ своихъ помысловъ. Но въ сердцѣ его было много другихъ причинъ къ волненію, и любовь пускала тамъ такіе глубокіе корни, что онъ впадалъ въ разсѣянность хуже графа Шатобрёна.

Когда онъ очутился одинъ на дорогѣ въ Гаржилесъ, въ томъ мѣстѣ, гдѣ дорога къ Буагибо раздвояется, лошадь его, которая равно любила и знала тотъ и другой домъ, пошла по пути въ Буагибо. Эмиль сначала не примѣтилъ этого, а примѣтивъ подумалъ, что это была воля Провидѣнія, ибо много дней оставлялъ онъ въ одиночествѣ печальнаго старика, котораго обѣщалъ любить какъ отца, и у котораго, даже съ опасностью подвергнуться дурному пріему, надо было поѣхать выпросить прощеніе. Рѣшетку парка не совершенно еще заперли, когда онъ подъѣхалъ къ подошвѣ холма. Онъ въѣхалъ въ паркъ и направился къ сырнѣ, разсчитывая, что если не застанетъ тамъ маркиза, то навѣрное старикъ пріидетъ какъ-скоро смеркнется.

Поивязавъ Воронка къ наружной галереѣ нижняго этажа, онъ тихо постучалъ въ дверь швейцарскаго домика, и какъ съ закатомъ солнца поднялся небольшой вѣтеръ, то ему показалось, будто онъ слышитъ шорохъ внутри и слабый голосъ маркиза, приназывавшій войдти. Но ему такъ только почудилось, ибо, отворивъ дверь, онъ увидѣлъ, что внутри никого не было. Однакожъ, г-нъ Буагибо могъ быть въ глубинѣ домика, въ невидимой комнатѣ, куда онъ имѣлъ обычай удаляться но вечерамъ. Эмиль кашлянулъ, скрипнулъ половицею, чтобъ увѣдомить его о своемъ присутствіи, твердо рѣшившись скорѣе уѣхать не видавшись съ нимъ, нежели переступить порогъ двери, завѣтной для всѣхъ безъ исключенія.

Но такъ-какъ ни малѣйшее движеніе не отвѣчало на шумъ, имъ произведенный, то онъ заключилъ, что маркизъ еще въ замкѣ, и хотѣлъ-было пойдти туда, какъ вдругъ вѣтеръ порывисто растворилъ окно и дверь, находившуюся въ глубинѣ покоя. Онъ обернулся къ этой двери, ожидая, что оттуда выйдетъ г-нъ Буагибо; но никто не появлялся, и Эмиль замѣтилъ внутренность маленькаго рабочаго кабинета, убраннаго столь же небрежно, сколько покои замка убраны были тщательно. Онъ побоялся рѣшиться на нескромность войдти туда, боялся даже издали разсматривать бѣдную и грубую мебель, и груду старыхъ книгъ и бумагъ, которую смутно увидѣлъ при первомъ взглядѣ. Но вниманіе его невольно привлекъ женскій портретъ во весь ростъ, поставленный въ глубинѣ этого убѣжища, прямёхонько противъ него, такъ-что ему нельзя было не видать его, уже не говоря о томъ, что трудно было не заглядѣться на такую прекрасную живопись и на такую прелестную фигуру. Дама одѣта была по модѣ временъ имперіи; но свѣтло-голубая кашемировая шаль съ богатой каймой, драпировавшая ея плечи, закрывала то, что въ короткой таліи могло быть непріятнаго на видъ. Прическа въ букляхъ, такъ-называемыхъ «натуральныхъ», шла ей къ-лицу; волосы были роскошнаго свѣтло-русаго цвѣта. Ничто не могло сравниться въ нѣжности и очаровательности съ этою юною физіономіей; навѣрное, это была маркиза Буагибо, и нашъ герой забылся въ разсматриваніи лица этой женщины, которой жизнь и смерть должны были имѣть столь великое вліяніе на судьбу пустынника.

Но рѣдко портретъ даетъ вѣрное понятіе о характерѣ оригинала, и въ большей части случаевъ можно сказать, что меньше всего портреты бываютъ похожи на подлинникъ. Эмиль представлялъ себѣ маркизу блѣдною и печальною, а видѣлъ щеголеватую красавицу съ величавой и пріятной улыбкой, съ благородной и гордой осанкой. Была ли она такова до или послѣ брака? Или вообще это была натура совершенно-отличная отъ той, которую предполагалъ онъ?

Вѣрно было только одно — что онъ видѣлъ передъ собою восхитительную фигуру, и такъ-какъ онъ не могъ встрѣтить образа юности и красоты, не вспоминая тотчасъ же Жильберты, то началъ сравнивать эти два типа, между которыми мало-по-малу нашелъ сходныя черты. День быстро погасалъ, и Эмилю, несмѣвшему сдѣлать ни шага, чтобъ приблизиться къ таинственному кабинету, скоро портретъ началъ представляться однимъ неяснымъ образомъ. Свѣжій цвѣтъ тѣла и русые волосы, выдававшіеся яснѣе прочаго, скоро такъ очаровали его, что онъ какъ-будто глядѣлъ на портретъ Жильберты, и когда не видалъ уже ничего, кромѣ тумана, усѣяннаго летучими искорками, то долженъ былъ прибѣгнуть къ усилію воли, чтобъ вспомнить, что его первое впечатлѣніе, единое вѣрное въ подобномъ случаѣ, не представило ему никакой точной черты сходства между физіономіей маркизы Буагибо и дочери графа Шатобрёна.

Эмиль вышелъ изъ сырни, и, не видя никого въ паркѣ, отправился въ замокъ. То же молчаніе, то же уединеніе царствовали на дворѣ. Онъ взошелъ на лѣстницу крыльца, сдѣланнаго въ видѣ башенки, а Мартенъ не явился на встрѣчу ему, чтобъ провозгласить его имя тѣмъ церемоніальнымъ тономъ, котораго никогда не покидалъ, даже для него — единственнаго посѣтителя. Наконецъ, онъ пробрался въ гостиную, гдѣ занавѣсы, опущенные днемъ и ночью, водворяли глубокую темноту, и, объятый безотчетнымъ ужасомъ, — какъ-будто смерть вступила въ этотъ домъ, уже столь мало отзывавшійся жизнью, — кинулся въ остальныя комнаты и напослѣдокъ нашелъ г-на Буагибо въ постели. Маркизъ былъ блѣденъ и неподвиженъ, какъ трупъ. Послѣдніе лучи дня бросали слабый и унылый свѣтъ въ эту комнату, и старый Мартенъ, который за глухотою не слыхалъ приближенія Эмиля, сидя у изголовья господина, казался совершенною статуей.

Эмиль подбѣжалъ къ постели и схватилъ руку маркиза. Рука пылала жаромъ, и когда двое стариковъ проснулись — одинъ отъ усыпленія лихорадки, другой отъ дремоты, усталости или бездѣйствія — молодой человѣкъ скоро увѣрился, что у маркиза не было ничего, кромѣ нездоровья, которое было неважно само-по-себѣ. Однакожь, опустошенія, какія два дня болѣзни произвели въ этомъ хиломъ и изможденномъ тѣлѣ, были довольно-опасны для будущаго времени.

— А! хорошо, что вы пріѣхали! сказалъ г-нъ Буагибо, слабо пожимая руку Эмиля: — тоска скоро бы доканала меня, еслибъ и вы меня покинули!

Мартенъ, неслыхавшій словъ своего господина, но по-видимому принимавшій на себя отраженіе его мыслей, повторилъ громче, нежели самъ думалъ:

— Ахъ, господинъ Эмиль! хорошо, что вы пріѣхали! Господинъ маркизъ очень тосковалъ, не видя васъ такъ долго.

Потомъ онъ разсказалъ, какъ третьяго дня, передъ уходомъ въ паркъ, господинъ маркизъ почувствовалъ себя въ жару и вообразилъ преспокойно, что умираетъ. Онъ захотѣлъ лечь въ постель, въ этой самой комнатѣ, гдѣ, однакожь, не имѣлъ привычки ночевать, и отдалъ ему разныя приказанія, какъ-будто уже не надѣялся выздоровѣть. Ночь прошла довольно-безпокойно, и на другой день маркизъ сказалъ: «Мнѣ лучше, это пройдетъ; но я усталь, какъ послѣ продолжительной дороги; мнѣ надо отдохнуть. Смотри, Мартенъ, чтобъ было тихо; какъ-можно-меньше свѣта, меньше хлопотъ, вовсе не надо доктора, — вотъ все, чего я хочу. Не безпокойся!»

— А какъ я все боялся, продолжалъ старый слуга: — такъ господинъ маркизъ сказалъ мнѣ: «Не бойся, добрякъ; въ этотъ разъ я еще не умру».

— Развѣ маркизъ подверженъ такимъ припадкамъ? спросилъ Эмиль: — сильны ли они? продолжительны ли?

Но онъ забылъ, что Мартену внятны были только рѣчи его господина, и, по знаку послѣдняго, слуга уже вышелъ вонъ.

— Я позволилъ говорить бѣдному глухому слугѣ моему, сказалъ г-нъ Буагибо: — его ничѣмъ бы нельзя было остановить. Но, по его разсказу, непріймите меня за труса. Я не боюсь смерти, Эмиль; когда-то я даже очень желалъ ея: теперь ожидаю спокойно. Давно уже чувствую я ея приближеніе; но она подходитъ медленно, и я умру, какъ жилъ, не торопясь. Я подверженъ перемежающейся лихорадкѣ, которая отнимаетъ у меня аппетитъ и сонъ, но которой никто не примѣчаетъ, потому-что она оставляетъ мнѣ довольно силъ для моей небольшой дѣятельности. Я не вѣрю въ медицину: до-сихъ-поръ, она не нашла другаго средства уничтожать болѣзнь, какъ поражая жизнь въ ея источникѣ. Подъ какою бы то ни было формой, это все-таки эмпиризмъ, и я лучше хочу пасть подъ Божьей, нежели вспрянуть подъ человѣческой рукой. Теперешній разъ я страдалъ больше обыкновеннаго, почувствовалъ себя слабѣе духомъ, и, признаюсь вамъ безъ стыда, увидѣлъ рѣшительно, что не могу больше жить одинъ. Старики — сущія дѣти: они прельщаются новымъ счастьемъ; но когда приходится терять его, они не утѣшаются, какъ дѣти; тутъ они опять дѣлаются стариками и умираютъ. Не тревожьтесь тѣмъ, что я говорю вамъ: лихорадка располагаетъ меня къ такой болтливости. Когда выздоровѣю, не буду этого говорить, даже не буду думать; но всегда буду это чувствовать инстинктивно, сквозь свою видимую апатію. Не считайте изъ-за этого себя привязаннымъ къ моей печальной старости. Все равно, годомъ больше или меньше проживу я, и дружеская ли, или другая какая-нибудь рука закроетъ глаза тому, кто жилъ одинокимъ. Но такъ-какъ вотъ, спасибо вамъ, вы опять пріѣхали, то станемъ говорить не обо мнѣ, а объ васъ. Что вы дѣлали въ эти скучные дни?

— Мнѣ самому было скучно проводить ихъ вдали отъ васъ, отвѣчалъ Эмиль.

— Не мудрено! Такова жизнь, таковъ человѣкъ. Муча другихъ, мы мучимъ самихъ-себя! Это великое доказательство общности душъ!

Эмиль просидѣлъ два часа у маркиза и нашелъ его гораздо-откровеннѣе и нѣжнѣе прежняго. Онъ почувствовалъ къ нему больше привязанности, и далъ себѣ слово не мучить его впередъ. Прощаясь, онъ изъявилъ безпокойство, что заставилъ его говорить съ одушевленіемъ; но маркизъ отвѣчалъ:

— Не безпокойтесь. Пріѣзжайте завтра и увидите меня на ногахъ. Не болѣзнь томитъ, а отсутствіе откровенности сушитъ и убиваетъ.

IX.
Крѣпость Крозанъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ, на другой день, маркизъ былъ почти совсѣмъ-здоровъ и завтракалъ съ Эмилемъ. Ничто больше не нарушало странной дружбы между старикомъ и очень-молодымъ человѣкомъ, и, благодаря послѣднимъ словамъ графа Шатобрёна, прискорбная догадка на-счетъ помѣшательства уже не омрачала удовольствія, которое Эмиль находилъ въ бесѣдѣ съ господиномъ Буагибо. Согласно обѣщанію, какое далъ Антуану, онъ избѣгалъ упоминать о немъ, и вознаграждалъ себя за то, открывая маркизу сердце касательно всѣхъ прочихъ своихъ секретовъ; ибо не могъ не разсказать ему своего прошедшаго, не могъ не сообщить ему своихъ идей о будущемъ, и, слѣдовательно, своихъ страданій, уснувшихъ на время, но мучительно нескончаемыхъ, которыя сопротивленіе отца навлекло ему и должно было навлечь при первомъ случаѣ еще болѣе. Господинъ Буагибо утверждалъ Эмиля въ его намѣреніи быть почтительнымъ и покорнымъ, но удивлялся тому старанію, съ какимъ господинъ Кардонне заглушалъ правдивые инстинкты сына, столь наклоннаго къ труду и столь счастливо-одареннаго природою.

Страсть и способность, обнаруженныя Эмилемъ къ земледѣлію, казались ему признаками благороднаго и великодушнаго призванія, и онъ говорилъ самъ себѣ, что еслибъ ему выпало счастіе имѣть такого сына, онъ, при жизни еще, могъ бы употребить съ пользою огромное состояніе, которое назначалъ для бѣдныхъ, но которымъ не умѣлъ по своей мысли воспользоваться въ настоящемъ. Онъ невольно думалъ, вздыхая, что небеснымъ благословеніемъ было бы найдти въ сынѣ, въ другѣ, во второмъ себѣ, такое глубокое расположеніе и средства серьёзно довершить дѣло своего назначенія. Въ душѣ своей, онъ обвинялъ Кардонне за желаніе посвятить ложному направленію силы и средства, полученныя имъ отъ Бога на добро, и видѣлъ въ немъ слѣпаго, упорнаго дѣйствователя, который ставилъ деньги выше счастія другихъ и своего собственнаго, какъ-будто человѣкъ — рабъ матеріальныхъ вещей, а не служитель истины паче всего.

Господинъ Буагибо не былъ, по-видимому, существенно-религіозенъ. Эмиль находилъ его всегда очень-холоднымъ въ этомъ отяошеніи. Когда мысли его, принимая самый могучій полетъ, къ какому только онъ былъ способенъ, возвышались до воззванія къ Творцу вселенной, — онъ говорилъ: «Имя твое, Господи, Премудрость!» Эмиль прибавлялъ: «Имя твое Любовь!» Тогда старикъ подхватывалъ: «Это одно и тоже», и считалъ себя правымъ. Эмиль не могъ его оспоривать; но ясно чувствовалъ, что у маркиза нѣтъ той восторженной страсти, какую онъ-самъ всегда носилъ въ груди своей къ неисчерпаемой благости Всемогущества. За то, когда внѣшніе факты, бѣдствія, слабость человѣческая и все зло земной юдоли какъ-бы противоречили милосердію, и Эмиль впадалъ въ уныніе, — старый логикъ отличался высокостью своей вѣры. Онъ никогда не сомнѣвался и не могъ сомнѣваться. Онъ не имѣлъ нужды видѣть для того, чтобъ знать, говорилъ онъ, и временныя язвы здѣшняго міра такъ же не возмущали въ глазахъ его нравственнаго порядка вѣчныхъ вещей, какъ мимолетныя облака, помрачавшія солнце, не нарушали порядка физическаго.

— Да, говорилъ онъ: — вездѣ логика! Она безконечна въ Божіемъ твореніи; но неполна и неуловима въ каждой вещи порознь, потому-что каждая вещь конечна, даже человѣкъ, хотя онъ самый яркій отблескъ безконечнаго, падающій на этотъ крошечный міръ. ни одинъ человѣкъ не можетъ понять безконечную премудрость, развѣ только въ состояніи абстракціи; ибо если онъ ищетъ ее внутри себя и вокругъ себя, то никакъ не въ силахъ уловить ее и повѣрить. Вы часто называете меня логикомъ, — согласенъ: я люблю логику и ищу логики. Чувствую рѣшительную въ ней потребность и не бываю доволенъ ничѣмъ, что ей чуждо. Но логиченъ ли я въ своихъ дѣйствіяхъ и побужденіяхъ? Меньше нежели кто-нибудь на свѣтѣ. Чѣмъ больше наблюдаю себя, тѣмъ больше нахожу въ себѣ противорѣчіи, безпорядокъ хаоса. И что жь! Я только частный примѣръ того, что есть человѣкъ вообще; и чѣмъ больше я нелогиченъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, тѣмъ больше чувствую премудрую логику Сотворшаго, парящую надъ моей слабой головою, которая потерялась бы безъ этого небеснаго компаса и безумно обвиняла бы вселенную въ своей собственной немощи.

Однажды онъ пригласилъ Эмиля въ поле, и они объѣхали верхомъ всѣ обширныя владѣнія маркиза. Эмиль дивился небольшему доходу съ такого земельнаго богатства.

— Всѣ фермы отдаются за самую крайнюю цѣпу, отвѣчалъ маркизъ. — Когда не умѣешь выйдти изъ данныхъ нынѣшней экономіи, то самое лучшее дѣло — какъ-можно-меньше отягощать трудолюбиваго земледѣльца. Вы видите, эти люди мнѣ благодарны, желаютъ мнѣ долгой жизни. Очень вѣрю! Они считаютъ меня добрымъ человѣкомъ, хотя фигура моя имъ и не нравится. Они не знаютъ, что я не люблю ихъ такъ, какъ они это разумѣютъ… Отъ-того я очень-рѣдко рѣшаюсь осматривать свое помѣстье.

Дѣйствительно, уже года съ два маркизъ Буагибо не посѣщалъ своихъ фермъ и не объѣзжалъ своихъ владѣній. Онъ рѣшался на это не иначе, какъ въ случаѣ крайней необходимости. Всюду его принимали съ изъявленіемъ почтенія и любви, которыя были не безъ примѣси суевѣрнаго страха; его уединенная жизнь и странности дали ему у многихъ крестьянъ прозваніе колдуна. Не разъ во время бури они говори: «Эхъ! еслибъ маркизъ захотѣлъ унять градъ, ничего бы ему не стоило! но вмѣсто того, чтобъ дѣлать что можетъ, онъ ищетъ чего-то такого, чего никто не знаетъ, и чего, можетъ-быть, онъ никогда не найдетъ!»

— Ну, Эмиль, что вы сдѣлали бы со всѣмъ этимъ, если бъ все это было ваше? сказалъ маркизъ, возвратясь домой: — я звалъ васъ на эту скучную хозяйскую прогулку именно съ тою цѣлію, чтобъ объ этомъ спросить васъ.

— Я попробовалъ бы! отвѣчалъ Эмиль съ живостью.

— Конечно, возразилъ маркизъ: — я также попробовалъ бы осуществить свои идеи, если бъ могъ. Но нечего пробовать но пустому; я знаю, что не успѣлъ бы. И вы, можетъ-быть, тоже не успѣли бы!

— Нужды нѣтъ!

— Да, вотъ онъ, безразсудный вопль юности! нужды нѣтъ, что не успѣемъ, лишь бы только дѣйствовать, не правда ли? Поддадимся потребности дѣйствовать и закроемъ глаза на препятствія. А препятствій много, и знаете ли, какое главное изъ нихъ? то, что нѣтъ людей. Умы не созрѣли, сердца не готовы… Нужно еще нѣсколько времени, Эмиль… оно не такъ далеко, какъ полагаютъ; я не увижу его, но вы увидите. И такъ, терпѣніе!… Мы когда-нибудь поговоримъ объ этомъ… Можетъ-быть, скоро, при первой моей лихорадкѣ, когда пульсъ мой будетъ биться побыстрѣе нынѣшняго.

Въ такихъ-то разговорахъ почерпалъ Эмиль силу переносить часы, которые не могъ проводить съ Жильбертою. Однакожь, былъ одинъ недостатокъ въ его дружбѣ къ г-ну Буагибо, именно недостатокъ возможности говорить съ маркизомъ о Жильбертѣ, разсказывать ему про любовь свою. Но счастливая любовь имѣетъ въ себѣ нѣчто гордое, легко обходящееся безъ участія другихъ; а время, когда Эмиль почувствовалъ бы нужду жаловаться и искать опоры въ отчаяніи, для него еще не наступило.

Въ чемъ же заключалось его счастіе? И вы спрашиваете? Вопервыхъ, онъ любилъ, — этого уже довольно для того, кто истинно любитъ. Во-вторыхъ, онъ зналъ, что былъ любимъ, хотя никогда не осмѣлился бы про это спросить и ему бы не осмѣлились сказать.

Однакожь, туча сбиралась на горизонтѣ, и Эмилю скоро суждено было почувствовать приближеніе грозы. Однажды, когда онъ уѣзжалъ изъ Шатобрёна, Жанилла сказала ему:

— Не пріѣзжайте дня три или четыре; у насъ есть дѣло въ окрестностяхъ, и мы не будемъ дома.

Эмиль поблѣднѣлъ; онъ какъ-будто выслушалъ приговоръ свой, и едва имѣлъ силу спросить, въ какой именно день семейство Антуана воротится домой.

— Можетъ-быть, въ концѣ недѣли, отвѣчала Жанилла. — Притомъ, вѣроятно, я останусь дома; мнѣ ужь не подъ лѣта рыскать по горамъ, и вамъ не трудно будетъ навѣдаться у меня мимоѣздомъ, воротился ли г. Антуанъ съ дочкой.

— Такъ вы позволите сдѣлать вамъ визитъ? сказалъ Эмиль, силясь улыбнуться, чтобъ скрыть свою смертельную тоску.

— Почему жь не такъ, если вамъ это будетъ пріятно? возразила крошечная старушка, пріосамливаясь съ видомъ, въ которомъ обнаружилось нѣсколько лукавства. — Я не боюсь, чтобъ меня это скомпрометировало!

«Кончено!» подумалъ Эмиль. «Мое ухаживаніе замѣчено, и хотя ни графъ Антуанъ, ни дочь его еще ни о чемъ не догадываются, Жанилла дала себѣ слово удалить меня. Она здѣсь имѣетъ полную волю, и минута кризиса настала».

— Хорошо, мамзель Жанилла, сказалъ онъ: — я пріѣду къ вамъ завтра; мнѣ очень-пріятно будетъ потолковать съ вами.

— Какъ мы сошлись! подхватила Жанилла: — мнѣ также хочется съ вами потолковать! Но завтра я обираю конопель, и потому жду васъ развѣ послѣ-завтра. Дѣло рѣшеное, я буду весь день дома; пріѣзжайте! Прощайте, г. Эмиль; мы потолкуемъ попріятельски. Видите ли? вѣдь я тоже васъ люблю!

Для Эмиля нѣтъ больше никакого сомнѣнія: старуха догадалась о его любви. Какой-нибудь услужливый сосѣдъ началъ удивляться, что такъ часто видитъ его на дорогѣ къ развалинамъ. Антуанъ еще ничего не зналъ, Жильберта также; потому-что, объявляя ему о непродолжительномъ отсутствіи отца, дѣвушка, казалось, не предвидѣла, что Жанилла отправитъ ее съ нимъ. Хитрая нянька составила свой планъ: сперва удалить Эмиля, а потомъ устроить отъѣздъ Жильберты невзначай, чтобъ оставить себѣ нѣсколько дней для утишенія маленькой бури, которую предвидѣла со стороны молодаго человѣка.

«Надо будетъ наконецъ говорить», разсуждалъ самъ съ собою Эмиль: «и зачѣмъ же избѣгать этого неминуемаго предѣла моихъ тайныхъ желаній? Я скажу ея вѣрной нянькѣ, ея добрѣйшему отцу, что люблю ее и домогаюсь ея руки… Попрошу нѣсколько времени, чтобъ открыться отцу и условиться съ нимъ о выборѣ карьеры, потому-что еще не имѣю никакой, а надо, чтобъ судьба моя рѣшилась. Завяжется борьба, но у меня есть силы: я люблю… Дѣло идетъ не обо мнѣ одномъ, я буду имѣть неодолимую твердость, даръ убѣжденія… я уговорю его!»

Не смотря на такую увѣренность, Эмиль провелъ ночь въ ужасномъ безпокойствѣ. Онъ воображалъ себѣ разговоръ, какой у него будетъ съ Жаниллою, и могъ бы напередъ написать всѣ вопросы и отвѣты: такъ хорошо зналъ онъ манеры и непринужденность крошечной женщины. «А! коли такъ, сударь (сказала бъ она ему навѣрное), то поговорите напередъ съ вашимъ батюшкой, устройте дѣло съ нимъ; иначе, что по пустому тревожить господина Антуана условной просьбою и невѣрными планами? До-тѣхъ-поръ, не ѣздите къ намъ, или ѣздите очень-рѣдко; потому-что никто не обязанъ знать ваши намѣренія, и Жильберта не такая дѣвица, которая бы стала слушать васъ не увѣрившись напередъ, что будетъ вашей женою».

Онъ боялся также, чтобъ Жанилла, при своемъ положительномъ умѣ, не сочла грезою возможность согласія господина Кардонне, и не запретила ему частыхъ визитовъ, если онъ не представитъ яснаго и вѣрнаго доказательства, что можетъ располагать своимъ выборомъ.

И такъ, несомнѣнно было, что Эмилю слѣдовало сперва объясниться съ отцомъ, а потомъ уже дѣйствовать: ѣздить рѣдко въ Шатобрёнъ, пока не почувствуетъ какой-нибудь надежды побѣдить, либо, если не будетъ никакой надежды, рѣшиться никогда не возмущать счастія шатобрёнской семьи безполезными признаніями, — удалиться… словомъ, отречься отъ Жильберты…

Но этого-то не могъ понять Эмиль на ряду съ вѣроятными вещами. Легче мысль о смерти можетъ войдти въ голову ребенка, нежели мысль отречься отъ любимой женщины въ голову горячо-влюблеенаго юноши. Эмиль скорѣе постигалъ возможность разможжитъ себѣ черепъ, нежели возможность отказаться отъ Жильберты. «Хорошо!» думалъ онъ: «завтра же буду говорить и говорить такъ, что могу потомъ не краснѣя явиться въ Шатобрёнъ.»

Пришло завтра, и Эмиль не только не чувствовалъ себя вооруженнымъ всею силою воли, но еще былъ такъ изнуренъ безсонницею и растерзанъ горестью, что побоялся быть нетвердымъ, — и не рѣшился говорить.

Въ-самомъ-дѣлѣ, когда душа расцвѣла сладкой мечтою, можетъ ли быть что-нибудь прискорбнѣе, какъ увидѣть себя вдругъ посреди жестокой дѣйствительности? Когда мы себѣ сдѣлали сами отъ себя драгоцѣнную тайну изъ цѣломудренной любви, можно ли хладнокровно обнажать ее передъ другими? Отцу-ли, Жаниллѣ ли признаваться въ ней — все-таки значило выставлять свое сердце, полное стыдливой томности и упоенія, на показъ чуждому сердцу, давно затворившемуся для сочувствій этого рода! А онъ мечталъ о развязкѣ совсѣмъ другой и болѣе возвышенной! Не Жильберта ли, первая и одна съ нимъ предъ лицомъ Бога, должна была принять въ свою душу слово любви, когда оно вылетитъ изъ устъ его? Свѣтъ и законы чести, столь холодные въ подобныхъ случаяхъ, грозили отнять у дѣвственности этой любви все, что въ ней было самаго чистаго и идеальнаго! Онъ глубоко страдалъ, и ему уже казалось, что цѣлый вѣкъ горечи прошелъ между его вчерашними грёзами и мрачнымъ днемъ, который для него начинался.

Онъ сѣлъ на лошадь, рѣшившись искать вдали, въ какомъ-нибудь глубокомъ уединеніи, спокойствія и твердости, необходимыхъ для перенесенія перваго удара. Онъ хотѣлъ избѣгнуть Шатобрёна; но, самъ не зная какъ, очутился подлѣ него; однакожь проѣхалъ мимо не оборачиваясь, и поднялся на тяжелую дорогу, гдѣ, застигнутый грозою, въ первый разъ увидѣлъ развалины при блескѣ молній. Онъ узналъ скалы, гдѣ тогда пріютился съ Жаномъ Жапплу, и не могъ постигнуть, что еще только два мѣсяца какъ онъ тутъ находится, столь свободный духомъ, такъ владѣющій собою, столь отличный отъ-того, какимъ потомъ сдѣлался. Онъ поѣхалъ въ Эгюзонъ, чтобъ обозрѣть всю дорогу, которую проѣзжалъ тогда, и на которой еще не бывалъ съ-тѣхъ-поръ. Но, съ первыхъ же домовъ, видъ жителей, его разсматривавшихъ, навелъ на него точно такое же чувство ужаса и мизантропіи, какое овладѣло бы маркизомъ Буагибо въ подобномъ случаѣ. Онъ поспѣшно повернулъ на сумрачную, обросшую деревьями дорогу, открывавшуюся влѣво, и безъ цѣли пустился въ поле.

Эта неровная, но прекрасная дорога, идущая то по широкимъ скаламъ, то по свѣжимъ лугамъ, то по мелкому песку, окаймленная старыми каштанниками съ дуплистыми стволами, съ могучими корнями, привела его въ широкія пустоши, гдѣ онъ поѣхалъ тихо, довольный, что наконецъ очутился одинъ въ пустынномъ мѣстѣ. Дорога извивалась передъ нимъ то зигзагомъ, то пригорками, по пространствамъ покрытымъ дрокомъ и верескомъ, и по песчанымъ буграмъ, пересѣкаемымъ ручьями безъ опредѣленнаго русла, безъ постояннаго направленія. Отъ-времени-до-времени куропатка прижималась въ траву подъ его ногами, зимородокъ проводилъ лазурно-огненную черту проносясь стрѣлою надъ болотомъ…

Проѣхавъ съ часъ, все углубленный въ свои мысли, Эмиль замѣтилъ, что тропинка съуживалась, заходила въ кустарники, и потомъ терялась. Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ передъ собою, надъ стремнинами и глубокими оврагами, развалины Крозана, торчавшія острыми стрѣлами по вершинамъ страннаго обрѣза, разсѣяннымъ въ пространствѣ, которое едва можно было обнять однимъ взглядомъ.

Эмиль разъ уже пріѣзжалъ осматривать эту любопытную крѣпость, но болѣе-прямою дорогою, и какъ задумчивость не позволила ему на этотъ разъ познать мѣстность, то онъ съ минуту былъ какъ-бы во снѣ, пока не опомнился. Ничто такъ не согласовалось съ настройствомъ души его, какъ дикое мѣстоположеніе и покинутыя развалины. Онъ оставилъ лошадь у какой-то хижины и пошелъ пѣшкомъ по узкой тропинкѣ, которая уступами скалъ приводитъ къ руслу потока; потомъ поднялся по такой же тропинкѣ и вошелъ въ развалины, гдѣ пробылъ нѣсколько часовъ, погруженный въ уныніе, которое, при видъ столь ужаснаго и въ то же время столь превосходнаго моста, доходило въ иныя минуты до сумасшествія.

Въ первые вѣка феодализма строилось немного такихъ прочныхъ крѣпостей, какъ Крозанъ. Гора, на которой стоитъ она, спускается отвѣсно съ двухъ сторонъ въ два потока, Крезу и Седеллу, которыя шумно сливаются у оконечности полуострова, и, перескакивая по огромнымъ порогамъ скалъ, ревутъ неумолкаемо. Бока горы страннаго вида и вездѣ усѣяны длинными сѣроватыми скалами, которыя, подобно исполинамъ, поднимаются со дна пропасти, или висятъ подобно сталактитамъ надъ потокомъ. Развалины зданій до такой степени приняли цвѣтъ и форму скалъ, что во многихъ мѣстахъ мудрено ихъ отличить издали. Трудно сказать, кто кого превзошелъ тутъ въ смѣлости и трагическомъ вдохновеніи, — природа или люди, и нельзя вообразить себѣ на подобномъ театрѣ ничего, кромѣ сценъ непреклонной ярости и вѣчнаго отчаянія.

Подъемный мостъ, темныя вылазныя двери и двойная окружная стѣна съ башнями и бастіонами, которыхъ слѣды еще видны, дѣлали эту крѣпость неодолимою до изобрѣтенія пушекъ. И, однакожь, исторія мѣста, столь важнаго въ войнахъ среднихъ вѣковъ, почти неизвѣстна. Смутное преданіе приписываетъ основаніе ея сарацинскимъ вождямъ, которые будто-бы долго въ ней держались. Морозъ, бывающій жестокъ и продолжителенъ въ этой странъ, довершаетъ каждогодное разрушеніе укрѣпленій, разбитыхъ ядрами и превращенныхъ въ прахъ временемъ. Однакожь, большая квадратная башня, построенная дѣйствительно въ сарацинскомъ вкусѣ, еще высится въ срединѣ, и, подкапываемая въ основаніи, ежеминутно угрожаетъ обрушеніемъ, подобно всѣмъ прочимъ остаткамъ. Угловыя башни, которыхъ уцѣлѣли только слѣды, и которыя были поставлены на коническихъ вершинахъ, представляютъ видъ заостренныхъ скалъ; вокругъ нихъ безпрестанно вьются и кричатъ стаи хищныхъ птицъ. Нельзя безъ опасности обойдти крѣпость: во многихъ мѣстахъ, всякая тропинка исчезаетъ, и нога дрожитъ на краю пропастей, въ которыя яростно стремится вода.

Только съ верха подзорныхъ башень можно было видѣть приближеніе непріятеля; ибо изъ комнатъ, бывшихъ въ основаніи зданій, и съ возвышенностей горы видъ ограничивался другими обнаженными горами. Но ихъ известковые бока теперь разверзаются, и, открывая плодоносныя земли, позволяютъ свободно расти прекраснымъ деревьямъ, часто смываемымъ водою, когда разливъ достигаетъ извѣстной высоты. Нѣсколько козъ, не столько дикихъ, сколько оборванныя дѣти, ихъ стерегущія, лѣпятся по развалинамъ и смѣло прядаютъ надъ стремнинами. Все полно величаваго унынія и такъ богато оттѣнками, что живописецъ не знаетъ на чемъ остановиться. Воображеніе декоратора потерялось бы въ этой роскоши ужаса и страха.

Эмиль провелъ тутъ нѣсколько часовъ, погруженный въ хаосъ своихъ опасеній и предначертаній. Уѣхавъ изъ дома на разсвѣтѣ, онъ мучился голодомъ и не сознавалъ физическаго страданія, отъ котораго усиливалось его душевное изнеможеніе. Лежа на скалѣ, онъ глядѣлъ на коршуновъ, вившихся надъ его головою, и думалъ о мукахъ Прометея, какъ вдругъ отдаленные звуки мужскаго голоса, показавшагося ему знакомымъ, заставили его встрепенуться. Онъ всталъ и подбѣжалъ на край стремнины. На противоположной сторонѣ оврага спускались по тропинкѣ три человѣка. Мужчина въ блузѣ и въ сѣрой шляпѣ съ широкими полями шелъ впереди и по-временамъ оборачивался къ шедшимъ за нимъ, совѣтуя остерегаться; позади его шелъ крестьянскій мальчикъ, ведя за узду осла, а на ослѣ сидѣла женщина въ очень-полиняломъ лиловомъ платьѣ, въ очень-скромной соломенной шляпкѣ…

Эмиль кинулся на встрѣчу имъ, не разсуждая о томъ, говорила ли ему Жанилла, что его будутъ остерегаться, что, можетъ-быть, пріймутъ его холодно. Онъ леталъ и прядалъ, какъ камень, столкнутый по отвѣсному боку пропасти. Онъ пустился птицею, перескочилъ ручей, прядавшій съ тщетными угрозами по скользкимъ скаламъ, и явился на противоположномъ склонѣ, чтобъ весело обняться съ добрымъ Антуаномъ, принять изъ рукъ Сильвена Шарассона узду смиренной скотинки, везшей Жильберту, и увидѣть ея сладкую улыбку, ея яркій румянецъ, ея тщетно-скрываемую радость. Жаниллы не было съ ними, Жанилла не говорила ни слова!

Во сколько кратъ счастіе кажется слаще послѣ горести! и какъ быстро любовь вознаграждаетъ время, потраченное на страданіе! Эмиль уже позабылъ о вчерашнемъ и не думалъ о завтрашнемъ. Когда онъ опять очутился въ развалинахъ Крозана, ведя съ торжествомъ свою возлюбленную, то ломалъ всѣ вѣтви кустарника, которыя могъ достать, и кидалъ ихъ подъ ноги ослу. Потомъ онъ взялъ Жильберту на руки, чтобъ ссадить ее на самую роскошную мураву, какую только могъ выбрать, хотя она и не имѣла ни малѣйшей надобности въ подобной помощи, чтобъ сойдти съ такого малорослаго и смирнаго осла. Эмиль уже не былъ застѣнчивъ, потому-что былъ внѣ себя; и еслибъ Антуанъ имѣлъ хоть искру проницательности, то понялъ бы, что подавить эту пылкую страсть было такъ же невозможно, какъ помѣшать Крёзѣ или Седеллѣ течь и шумѣть.

— Уфъ! я до смерти проголодался, сказалъ господинъ Антуанъ: — и прежде, нежели узнаемъ, какими судьбами мы встрѣтились такъ кстати, давайте думать только о завтракѣ. Лишній товарищъ намъ не страшенъ, потому-что Жанилла завалила насъ провизіей.

— Открой-ка суму, шалунъ! сказалъ онъ Шарассону: — а я понавѣдаюсь въ мѣшокъ, который дочка везла за собою. Между-тѣмъ, Эмиль сбѣгаетъ вонъ въ тѣ домики внизу и принесетъ намъ запасъ чернаго хлѣба. Расположимтесь у рѣки; горная вода превосходна, если къ ней примѣшать побольше вина.

Скоро на травѣ устроился походный завтракъ. Жильберта сдѣлала себѣ тарелку изъ большаго листа лопушника, а отецъ ея разрѣзывалъ порціи чѣмъ-то въ родѣ сабли, что онъ величалъ своимъ карманнымъ ножомъ. Эмиль, кромѣ хлѣба, принесъ молока для Жильберты и дикихъ вишень, которыя были найдены отличными, и которыхъ горечь имѣла по-крайней-мѣрѣ ту выгоду, что возбуждала аппетитъ. Сильвенъ, усѣвшись, подобно обезьянѣ, на согнутомъ стволѣ дерева, получилъ долю не меньше другихъ, и ѣлъ тѣмъ съ большимъ удовольствіемъ, говорилъ онъ, что тутъ не было глазъ мамзель Жаниллы, чтобъ считать куски съ укоризненнымъ видомъ. Эмиль въ одну минуту былъ сытъ. Хоть и смѣются надъ героями романовъ, которые никогда не ѣдятъ, однако несомнѣнно, что влюбленные имѣютъ мало аппетита и что въ этомъ отношеніи романы справедливы, какъ жизнь.

Какой восторгъ ощущалъ Эмиль, боявшійся увидѣть Жильберту только суровою и недовѣрчивою, и нашедшій ее такою же, какою оставилъ наканунѣ, — полною непринужденности и благородной неосмотрительности! И какъ любилъ онъ Антуана за то, что тотъ неспособенъ къ подозрѣнію и сохраняетъ такую искреннюю веселость! Никогда не чувствовалъ онъ самого-себя такимъ веселымъ; никогда не видалъ онъ ни дня прекраснѣе этого сѣраго сентябрьскаго дня, ни мѣстоположенія пріятнѣе и очаровательнѣе этой мрачной крѣпости Крозанъ! И какъ-нарочно на Жильбертѣ было въ этотъ день ея лиловое платье, котораго онъ давно на ней не видалъ, и которое напоминало ему день и часъ, когда онъ страстно полюбилъ ее!

Онъ узналъ, что они отправлялись навѣстить одного родственника въ Клавьерѣ, но прежде должны были прогостить двое сутокъ въ Аржантонѣ, и, не нашедши никого въ этомъ замкѣ, рѣшились прогуляться въ Крозанъ, гдѣ пробудутъ до вечера, — а на дворѣ былъ еще полдень! Эмилю показалось, что передъ нимъ цѣлая вѣчность… Господинъ Антуанъ прилегъ въ тѣпи отдохнуть послѣ завтрака и крѣпко задремалъ. Любовники, взявъ съ собою Шарассона, вздумали пойдти осматривать крѣпость.

X.
Походный ночлегъ господина Антуана.

Шатобрёнскій пажъ сначала забавлялъ юную чету своими наивностями; но вскорѣ, увлеченный потребностью бѣгать, пустился гоняться за козами, едва не попалъ въ непріятную раздѣлку съ пастухами, и наконецъ поладилъ съ ними, играя въ кружки на берегу Крёзы, между-тѣмъ, какъ Эмиль и Жильберта пошли вдоль Седеллы по другому боку горы.

Такъ-какъ потокъ во многихъ мѣстахъ подмылъ подошву утеса, то имъ приходилось то карабкаться вверхъ, то сходить внизъ, то ступать на скалы вровень съ водою, — и все это не безъ труда и не безъ опасности. Но молодость — охотница до приключеній, и любовь ни въ чемъ не сомнѣвается. Особое провидиніе хранитъ ту и другую, и наши любовники храбро отдѣлывались отъ всѣхъ опасностей: Эмиль дрожалъ — не отъ страха, а совершенно отъ другаго чувства, когда приподнималъ или держалъ Жильберту своими руками; Жильберта смѣялась, чтобъ скрыть смущеніе, или чтобъ разсѣяться отъ него.

Жильберта была сильна, проворна и отважна, какъ горная обитательница; однакожь, преодолѣвая такимъ-образомъ безпрестанныя препятствія, она скоро устала, присѣла на мху, на берегу скачущей воды, и кинула шляпку на траву, принужденная подобрать свои распустившіеся волосы, которые висѣли по плечамъ.

— Сорвите, пожалуйста, мнѣ эту хорошенькую наперстянку, вонъ тамъ, сказала она Эмилю, думая, что успѣетъ поправить прическу, прежде чѣмъ онъ воротится.

Но онъ сбѣгалъ туда и назадъ скоро, что засталъ Жильберту еще всю покрытую золотистыми волосами, которые насилу могла она собрать въ одну прядь своими крошечными руками. Стоя возлѣ нея, онъ любовался на это сокровище, которое она закидывала назадъ больше съ нетерпѣніемъ, нежели съ гордостью, и которое давно бы обрѣзала, какъ затруднительное бремя, если бъ отецъ и Жанилла не противились этому. Впрочемъ, въ ту минуту, она была имъ благодарна, что они не позволили; ибо, не смотря на отсутствіе кокетства, она очень видѣла, что Эмиль утопалъ въ восторгѣ, — а она ничего не сдѣлала, чтобъ возбудить его восторгъ! Если красота имѣетъ извѣстные тріумфы, которыми любовь не можетъ не утѣшаться, то имѣетъ ихъ именно тогда, когда они бываютъ непредвидѣнны и невольны. Въ-самомъ-дѣлѣ, такіе роскошные волосы служили бы истиннымъ украшеніемъ для женщины, дурной собою, а у Жильберты они были — даромъ, щедротою природы, прибавленною ко всѣмъ другимъ дарамъ ея.

Надо сказать, что, подобно отцу, Жильберта была больше трудолюбива, нежели ловка руками; сверхъ-гого, на бѣгу она растеряла всѣ свои шпильки, и тяжелая коса ея, торопливо прикрѣпленная на затылкѣ, дважды распускалась и спадала до ногъ. Взглядъ Эмиля былъ все ирикованъ къ ней; Жильберта не видала этого, но чувствовала, какъ-будто пламень страстнаго взгляда раскалялъ вокругъ ея атмосферу. Скоро она пришла въ такое замѣшательство, что забыла этому радоваться, и наконецъ, по обыкновенію, хотѣла шуткою прервать ихъ взаимное волненіе.

— Я желала бы, чтобъ эти волосы были моими, сказала она: — я обрѣзала бы ихъ и кинула бы въ рѣку.

Эмилю былъ случай сказать прекрасный комплиментъ, но онъ промолчалъ. Что такого могъ бы онъ сказать объ этихъ волосахъ, что выражало бы любовь, которою пылалъ онъ? Онъ никогда не прикасался къ этимъ волосамъ, а желалъ этого до смерти. Онъ украдкою поглядѣлъ кругомъ. Ограда скалъ и кустарниковъ отдѣляла его съ Жильбертою отъ всего свѣта. Не было ни одной точки на горѣ, откуда можно было бы ихъ увидѣть. Казалось, Жильберта будто-нарочно выбрала это убѣжище для искушенія его, а между-тѣмъ, невинная дѣвушка не имѣла и тѣни подобной мысли, и еще меньше думала, чтобъ тутъ была для нея какая-нибудь опасность.

Эмиль не владѣлъ больше собою: безсонница, страхъ, печаль и радость зажгли лихорадку въ крови его. Онъ упалъ на колѣни подлѣ Жильберты, взялъ дрожащей рукою горсть непокорныхъ волосъ и потомъ, когда она встрепенулась, выпустилъ ихъ, сказавъ:

— Мнѣ показалось, что оса, а это просто клочокъ мха.

— Вы испугали меня, возразила Жильберта, качая головою: — я думала, что змѣя.

Однакожь, рука Эмиля привязалась къ этимъ волосамъ и не могла ихъ оставить. Подъ тѣмъ предлогомъ, чтобъ помочь Жильбертѣ собрать ихъ разсѣянныя пряди, которыя оспоривалъ у нея вѣтеръ, онъ сто разъ дотрогивался до нихъ и наконецъ поцаловалъ украдкою. Жильберта по-видимому ничего не замѣтила, и, поспѣшно надѣвъ шляпку на плохо-укрѣпленную прическу, встала и сказала съ видомъ, который желала сдѣлать непринужденнымъ:

— Пойдемте; посмотримъ, не проснулся ли батюшка.

Но она трепетала; внезапная блѣдность изгладила яркія краски со щекъ ея; сердце готово было выпрыгнуть изъ груди; она пошатнулась и прислонилась къ скалѣ, чтобъ не упасть. Эмиль былъ у ногъ ея.

Что говорилъ онъ ей? Онъ и самъ не зналъ, а эхо Крозана не сохранило словъ его. Жильберта не разслышала ихъ хорошенько; у нея въ ушахъ былъ шумъ потока, но усиленный во сто кратъ біеніемъ жилъ ея, и ей казалось, что гора конвульсивно шаталась надъ ея головою. У нея не было силъ бѣжать, да она и не помышляла объ этомъ. Напрасно бѣжать отъ любви; когда это чувство закралось въ душу, оно не выйдетъ оттуда и всюду послѣдуетъ за нею. Жильберта не знала, что въ любви есть другія опасности, кромѣ того случая, когда сердце можетъ быть застигнуто врасплохъ, и въ-самомъ-дѣлѣ, для нея не было другихъ опасностей съ Эмилемъ. Ужь и этой опасности было довольно, и головокруженіе, ею причиняемое, исполнено было неодолимыхъ прелестей.

Жильберта умѣла отвѣчать только одно, — именно повторять со страхомъ, исполненнымъ тоски и грусти, слова:

— Нѣтъ, нѣтъ! не надо любить меня!

— Такъ вы меня ненавидите? возражалъ Эмиль.

И Жильберта, отворачиваясь, не имѣла духа солгать.

— Хорошо! если вы не любите меня, говорилъ Эмиль: — не все ли равно для васъ узнать, что я васъ люблю? Позвольте мнѣ говорить вамъ это, потому-что я не могу дольше скрывать. Вы равнодушны ко мнѣ, а чѣмъ пренебрегаютъ, того не боятся. Услышьте же мое признаніе, и если я оставлю васъ, если перестану къ вамъ ѣздить, по-крайней-мѣрѣ знайте почему: потому-что я умираю отъ любви къ вамъ, потому-что я не сплю больше, не могу ничего дѣлать, теряю разсудокъ, и скоро, можетъ-быть, сказалъ бы вашему батюшкѣ то, что говорю вамъ теперь. Пусть лучше вы удалите меня, чѣмъ другіе. Удаляйте же меня; но теперь выслушайте, потому-что тайна моя душитъ меня. Я люблю васъ, Жильберта, люблю до безумія…

Сердце Эмиля такъ переполнилось, что излилось въ рыданіяхъ.

Жильберта хотѣла бѣжать; но тутъ же, въ трехъ шагахъ, сѣла и заплакала. Больше счастія, чѣмъ горечи было во всѣхъ этихъ слезахъ. Эмиль скоро подошелъ утѣшать Жильберту, и самъ скоро утѣшился, ибо въ страхѣ, который она обнаруживала, была только нѣжность и грусть.

— Я бѣдная дѣвушка, говорила она: — вы очень-богаты, и батюшка вашъ, говорятъ, думаетъ только о томъ, какъ бы увеличить свое состояніе. Вы не можете жениться на мнѣ, и я не должна думать о замужствѣ въ моемъ положеніи. Развѣ какимъ-нибудь случаемъ встрѣтился бы человѣкъ такой же бѣдный, какъ я, съ нѣкоторымъ воспитаніемъ… но я никогда не разсчитывала на подобный случай. Я съ раннихъ лѣтъ сказала себѣ, что должна помириться съ своей участью, чтобъ привыкнуть благородно чувствовать, то-есть, не завидовать другимъ и создать себѣ простыя привычки, честное занятіе. Я вовсе не думаю о замужствѣ; можетъ-быть, чтобъ найдти мужа, мнѣ надо было бы нѣсколько перемѣнить свой образъ мыслей. Если вамъ правду сказать, Жаниллѣ на-дняхъ пришла мысль, которая очень меня огорчаетъ. Она хочетъ, чтобъ батюшка искалъ мнѣ мужа. Искать мужа! не правда ли, это стыдно и унизительно? можно ли вообразить что-нибудь хуже? А между-тѣмъ, добрая няня не можетъ понять моего отвращенія, и какъ батюшкѣ слѣдовало быть въ Аржантонѣ для полученія его маленькаго дохода, то она вдругъ ныпьче утромъ потребовала, чтобъ онъ взялъ меня съ собою и представилъ кой-кому изъ своихъ знакомыхъ. Мы привыкли слушаться Жаниллы и отправились; но отецъ мой, слава Богу, не умѣетъ пріискивать мужей, и я такъ отвлеку его отъ этой мысли, что наша прогулка не будетъ имѣть никакихъ послѣдствій. Видите, господинъ Эмиль, не надо ухаживать за дѣвушкою, которая не обольщается вздорными надеждами и осуждаетъ себя на дѣвичество безъ сожалѣнія и безъ стыда. Я думала, что вы это понимали, и что дружба ваша никогда не возмутитъ моего спокойствія. Позабудьте же эту шалость, которая какъ-то мелькнула у васъ въ головъ, и глядите на меня какъ на сестру, которая съ своей стороны все позабудетъ, если вы дадите слово любить ее спокойно и чисто. Зачѣмъ вамъ оставлять насъ? Это очень огорчило бы батюшку и меня!

— Огорчило бы васъ, Жильберта? возразилъ Эмиль: — отъ-чего же вы плачете, говоря со мною такъ хладнокровно? Или я не понимаю васъ, или вы скрываете отъ меня что-нибудь. И знаете ли, что я отгадываю? Вы не чувствуете ко мнѣ столько уваженія, чтобъ слушать меня довѣрчиво. Вы принимаете меня за молодаго безумца, который толкуетъ о любви безъ религіи и безъ совѣсти, и думаете, что можно обращаться со мною какъ съ ребенкомъ, которому говорятъ: «не дѣлай впередъ этого, я прощаю тебя». Или, если вы думаете, что нѣсколькими словами холоднаго разсудка можно потушить серьёзную любовь, то вы сами дитя, Жильберта, и не чувствуете совершенно ничего ко мнѣ въ глубинѣ своего сердца. О! Боже мой! не-уже-ли и ваши глаза, которые избѣгаютъ меня, и рука, которая меня отталкиваетъ, — не-уже-ли все это презрѣніе или недовѣрчивость?

— Чему же вы хотите, чтобъ я вѣрила? сказала Жильберта, стараясь скрыть горесть, которую навлекали ей эти упреки: — развѣ я могу не знать различія нашихъ состояній? развѣ я могу перемѣнить что-нибудь въ судьбѣ…?

— Только-то? О, Жильберта! скажите мнѣ, что только это!

— Развѣ этого мало? Развѣ вы думаете, я могу согласиться любить васъ съ увѣренностью, что рано или поздно вы будете принадлежать другой? Мнѣ кажется, любовь есть вѣчность жизни вдвоемъ; вотъ почему, отрекшись отъ замужства, я отреклась и отъ любви.

— И я такъ понимаю любовь, Жильберта! Да, любовь есть вѣчность жизни вдвоемъ! Я даже не понимаю, чтобъ смерть могла положить ей предѣлъ… Развѣ я не сказалъ вамъ всего этого, сказавъ: «я люблю васъ»? О! вы не поняли меня, или не хотите понять; но еслибъ вы любили, вы бы не сомнѣвались. Вы не говорили бы мнѣ, что вы бѣдны, вы не вспомнили бы объ этомъ такъ же, какъ я о томъ не вспоминаю.

— О, Боже мой! я не сомнѣваюсь въ васъ, Эмиль; знаю, что вы, подобно мнѣ, неспособны къ корыстолюбивому разсчету; но повторяю вамъ, можемъ ли мы быть сильнѣе судьбы, сильнѣе воли вашего отца, напримѣръ?

— Да, Жильберта, да, сильнѣе цѣлаго свѣта, если… мы любимъ другъ друга!

Безполезно описывать продолженіе этого разговора. Мы не могли бы представить тѣхъ перемежекъ боязни и унынія, когда Жильберта, становясь разсудительною, то-есть безнадежною, указывала на препятствія и обнаруживала въ себя гордость безъ надутости, — однакожь такую гордость, которая рѣшилась предпочесть вѣчное одиночество униженію борьбы съ надменностью богатства. Могли бы мы разсказать, какими честными и искренними доводами старался Эмиль внушить ей довѣренность; но самые сильные доводы, на которые Жильберта не находила возраженіи, мы не могли бы передать, ибо всѣ они заключались въ энтузіазмѣ и наивной пантомимѣ. Любовники не бываютъ краснорѣчивы, какъ риторы, и рѣчи ихъ, переданныя на бумагѣ, не имѣютъ никакого смысла для тѣхъ, къ кому онѣ не были обращены. Еслибъ послѣ можно было хладнокровно вспомнить, отъ какого пустаго слова иногда теряется разсудокъ, то ни за что бы нельзя было понять, какъ это случилось, и надо бы смѣяться надъ самимъ-собою. Но голосъ, взглядъ находятъ въ страсти чародѣйственную силу, и вскорѣ Эмиль успѣлъ убѣдить Жильберту въ томъ, чему самъ вѣрилъ въ ту минуту: то-есть, что не было ничего проще и легче, какъ имъ обвѣнчаться, потому-что не было ничего законнѣе и необходимѣе, какъ любить другъ друга всѣми силами.

Благородная дѣвушка любила и не могла остановиться на мысли, что Эмиль былъ самонадѣянъ и безразсуденъ. Онъ говорилъ, что одолѣетъ предполагаемое сопротивленіе отца, а Жильберта знала господина Кардонне по однимъ невѣрнымъ слухамъ. Эмиль ручался за содѣйствіе своей нѣжной матери, и это обстоятельство успокоивало совѣсть дѣвушки. Она скоро раздѣлила самообольщеніе Эмиля, и рѣшено было, что Эмиль будетъ говорить съ своимъ отцомъ прежде, чѣмъ обратится къ отцу Жильберты.

Дѣвушка честолюбивая или эгоистка поступила бы благоразумнѣе. Она подвергла бы болѣе-строгимь условіямъ сознаніе въ своихъ чувствахъ. Она согласилась бы видѣться съ любовникомъ не прежде того дня, когда онъ явится исполнить всѣ формальности сватовства. Жильбертѣ даже не пришли и въ голову всѣ эти предосторожности. Она чувствовала въ сердцѣ нѣчто безконечное, вѣру и почтеніе къ слову своего любовника, неимѣвшія предѣловъ. Она тревожилась только однимъ — что будетъ причиною безпокойства и огорченія дли родителей Эмиля, когда онъ вступитъ въ разговоръ съ отцомъ. Она не могла долѣе сомнѣваться въ побѣдѣ, которую онъ брался одержать; но мысль о битвѣ была ей прискорбна, и она желала бы отдалить эту страшную минуту.

— Послушайте, сказала она: — къ-чему намъ торопиться? мы счастливы покуда, и такъ молоды, что главное и самое основательное возраженіе вашего отца будетъ именно въ этомъ заключаться: вамъ только двадцать-одинъ годъ, и можно опасаться, что вы еще не довольно узнали характеръ своей невѣсты. Если вамъ велятъ подождать или потребуютъ отъ васъ срока на размышленіе, соглашайтесь на все. Еслибъ даже мы обвѣнчались черезъ нѣсколько лѣтъ, что нужды? лишь бы мы могли видѣться, потому-что сомнѣваться другъ въ другѣ мы не можемъ…

— О! вы праведница! отвѣчалъ Эмиль, цалуя край ея шарфа: — я буду достоинъ васъ.

Воротившись на то мѣсто, гдѣ оставили Антуана, они увидѣли, что онъ уже далеко оттуда разговариваетъ съ знакомымъ мельникомъ, и пошли дожидаться его у основанія большой башни. Часы летѣли для нихъ какъ секунды, и однакожъ были полны какъ вѣка. Чего-чего не насказали они другъ другу! а сколько еще умалчивали! Наконецъ, счастіе видѣть, понимать и любить одинъ другаго ощутили они такъ сильно, что ими овладѣла безумная веселость, и, прыгая какъ серны, они схватились за руки и начали бѣгать по обрывистымъ склонамъ, сталкивая камни въ пропасть; обаянные невидимымъ восторгомъ, они не сознавали опасности подобно дѣтямъ. Эмиль отталкивалъ обломки, или быстро перескакивалъ черезъ нихъ; онъ какъ-будто воображалъ себя въ схваткѣ съ препятствіями, поставляемыми его судьбою. Жильберта не боялась ни за него, ни за себя; хохотала, кричала, распѣвала какъ жаваронокъ въ поднебесьѣ, и уже не думала подбирать косу, которая развѣвалась по вѣтру и иногда закрывала ее всю подобно огненному покрову. Когда отецъ засталъ ее въ такомъ восторгѣ, она кинулась къ нему и горячо обняла его, какъ-будто желая сообщить ему все счастіе, наполнявшее ея душу. Сѣрая шляпа добраго старика слетѣла отъ этого порывистаго объятія и покатилась въ оврагъ. Жильберта стрѣлою пустилась ловить ее, а Антуанъ, испуганный такою отважностью, бросился ловить дочь. Оба они находились въ большой опасности, когда Эмиль опередилъ ихъ обоихъ, поймалъ на лету бѣглую шляпу, и, надѣвъ ее на голову Антуана, въ свою очередь сжалъ въ объятіяхъ этого добраго отца.

— Ну, ну! вскричалъ Антуанъ, ведя ихъ почти силою на менѣе-опасную площадку: — оба вы очень радуете меня, но еще больше пугаете! Да ужь не встрѣтили ль вы тамъ чортовой козы, которая заставляетъ прыгать и бѣгать подобно сумасшедшимъ всѣхъ, кого околдуетъ своимъ взглядомъ? Или здѣшній горный воздухъ такъ развеселилъ тебя, шалунья? Очень-радъ; однакожь не рискуй такъ, какъ сейчасъ рисковала. Какъ раскраснѣлась! Какъ прояснѣли у тебя глазки! Вижу, что надо почаще водить тебя гулять: дома у тебя мало движенія. А знаете ли, Эмиль, въ эти дни она меня встревожила? Ничего не ѣла, безпрестанно читала, и я уже сбирался выкинуть всѣ ваши книги за окно, еслибъ это не прекратилось. Къ-счастію, теперь этого не видать, и, благо все прошло, мнѣ хочется свозить ее въ Сен-Жерхмен-Бопро. Чудесное мѣсто! мы проведемъ тамъ завтрашній день, и, если хотите ѣхать съ нами, мы погуляемъ какъ-нельзя-лучше. А? что скажете? Нужды нѣтъ, что мы будемъ въ Аржантонѣ днемъ позже? не правда ли, Жильберта? И не все ли равно, если мы пробудемъ тамъ одинъ день вмѣсто двухъ?

— Что за бѣда, если и совсѣмъ тамъ не будемъ! сказала Жильберта, вспрыгнувъ отъ радости: — поѣдемте въ Сен-Жерменъ, батюшка; я никогда не бывала тамъ. О! какая прекрасная мысль!

— Мы на дорогѣ туда, возразилъ г-нъ Шатобрёнъ: — однакожь надо ночевать въ Фрейселинѣ, потому-что здѣсь нечего и думать о ночлегѣ. Впрочемъ, Фрейселинѣ и Конфоланъ стоитъ посмотрѣть. Дороги не очень-хороши; намъ прійдется тронуться въ путь до сумерекъ. Мосьё Шарассонъ, ступайте, задайте овса бѣдной Лантернѣ, которая большая охотница до путешествій, потому-что они для нея единственные случаи полакомиться; отведите осла къ тѣмъ, кто намъ далъ его, туда въ Вотру, а потомъ ожидайте насъ, съ моей тачкой и лошадью г-на Эмиля, по ту сторону рѣки. Мы будемъ тамъ черезъ два часа.

— А я, сказалъ Эмиль: — напишу пару словъ карандашомъ къ матушкѣ, чтобъ она не тревожилась моимъ отсутствіемъ, и вѣрно найду какого-нибудь мальчика, который отнесетъ ей записку.

— Посылать такъ далеко этихъ маленькихъ дикарей не совсѣмъ-то легко. Э! да вотъ намъ и гонецъ, кто-то изъ вашего дома, если не ошибаюсь!

Оглянувшись, Эмиль увидѣлъ Констана Галюше, письмоводителя отца своего, который только-что сбросилъ платье на траву, и, обернувъ голову носовымъ платкомъ, сбирался закинуть удочку.

— Ба! Констанъ, вы даже сюда ходите ловить пискарей? сказалъ Эмиль.

— О! ужь конечно нѣтъ, сударь, отвѣчалъ Галюше съ важнымъ видомъ: — я еитаю надежду поймать здѣсь форель!

— Но вы намѣрены воротиться сегодня въ Гаржилесъ?

— Разумѣется, сударь. Батюшка вашъ, не имѣя во мнѣ нужды ныньче, позволилъ мнѣ располагать цѣлымъ днемъ; но если Богъ дастъ, я поймаю форель, тотчасъ же уйду изъ этого гадкаго мѣста.

— А если ничего не поймаете?

— Такъ еще больше буду проклинать себя за то, что зашелъ такъ далеко и видѣлъ эту развалину. Ужасъ! Можно ли гдѣ найдти мѣсто печальнѣе и замокъ хуже этого? Вѣрьте послѣ этого путешественникамъ, которые толкуютъ, что это чудо, и что нельзя жить на берегахъ Крёзы, не осмотрѣвъ Крозана! Если только нѣтъ рыбы въ здѣшней рѣкѣ, то пусть меня повѣсятъ, коли я покажусь сюда когда-нибудь. Да и на рѣку плоха тутъ надежда; эта свѣтлая вода никуда не годится для ловли удочкою, а безпрестанный шумъ оглушителенъ. У меня голова заболѣла.

— Видно, что вы сдѣлали не очень-пріятную прогулку, сказала Жильберта, которая въ первый разъ видѣла смѣшную фигуру Галюше, и которой прозаическое пренебреженіе его внушало сильную охоту смѣяться. — Однакожь, согласитесь, эти развалины производятъ сильный эффектъ; по-крайней-мѣрѣ, онѣ единственны въ своемъ родѣ! Всходили ли вы на большую башню?

— Сохрани меня Богъ, сударыня! отвѣчалъ Галюше, польщенный обращеніемъ къ нему Жильбергы, на которую глядѣлъ онъ во всю ширину своихъ круглыхъ глазъ, значительно отдаленныхъ одинъ отъ другаго и перемеженныхъ довольно-страннымъ пучкомъ рыжихъ бровей. — Я отсюда вижу внутренность этого сарая, потому-что онъ весь сквозной какъ фонарь, и, кажется, не стоитъ, чтобъ изъ-за него сломать се бъ шею.

Принявъ улыбку Жильберты за знакъ одобренія ѣдкой сатиры, онъ прибавилъ тономъ, который считалъ забавнымъ и остроумнымъ:

— Славная сторонка, нечего сказать! тутъ не растетъ даже ежевика! Если мавританскіе короли жили не лучше этого, я поздравляю ихъ: хорошъ у нихъ былъ вкусъ; вѣрно, сами они тоже были чудесные ребята! Чай, ходили въ деревянныхъ башмакахъ и брали кушанье пальцами.

— Очень-замысловатая историческая догадка, сказалъ Эмиль Жильбертѣ, которая закусила кончикъ платка, чтобъ не захохотать.

— О! я вижу, вы большой насмѣшникъ! возразила она. — Впрочемъ, вы въ нравѣ насмѣхаться — вы изъ Парижа, гдѣ всѣ отличаются умомъ и свѣтскостью, и очутились теперь между дикарями.

— Не могу сказать этого по-крайней-мѣрѣ теперь, подхватилъ Галюше, кинувъ убійственный взглядъ на прекрасную Жильберту, которую находилъ очень по своему вкусу: — но, говоря откровенно, здѣшняя сторона точно поотстала. Посмотрите, какіе оборванные, босые ребятишки! Въ Парижѣ, на всѣхъ башмаки, а у кого ихъ нѣтъ, тѣ ужь и не выходятъ по воскресеньямъ. Я ныньче зашелъ-было въ одинъ домъ закусить: не оказалось ничего, кромѣ чернаго хлѣба, котораго не стала бы ѣсть собака, да козьяго молока, которое воняло псиною. Не стыдно ли этимъ людямъ жить такъ скаредно!

— Можетъ-быть, не отъ-того ли это, что они очень-бѣдны и не могутъ жить лучше? сказала Жильберта, возмущенная надменнымъ тономъ мосьё Галюше.

— Скорѣе, развѣ очень-лѣнивы, отвѣчалъ онъ, нѣсколько-озадаченный этимъ замѣчаніемъ, которое не приходило ему на умъ.

— А почему вы знаете? возразила Жильберта съ негодованіемъ, котораго Галюше не понялъ.

«Дѣвушка очень-задорна» подумалъ онъ: «и ея бойкій видъ очень мнѣ нравится. Если бы поговорить съ нею подольше, я показалъ-бы ей, что я не провинціальный простакъ».

— Каковъ! сказалъ Эмиль Жильбертѣ, между-тѣмъ, какъ Констанъ искалъ на берегу червяковъ для удочки: — не правда ли, очень-уменъ?

— Я боюсь, едва-ли онъ не больше глупъ, чѣмъ простъ, отвѣчала Жильберта.

— Полноте, дѣтушки, вы строго судите, замѣтилъ добрый Антуанъ. — Этотъ дѣтина не красивъ, я согласенъ; но онъ, кажется, хорошій малый, и г-нъ Кардонне имъ доволенъ. Онъ преобязательный, и раза два или три предлагалъ мнѣ свои услуги; даже подарилъ мнѣ очень-хорошую удочку, какихъ нѣтъ здѣсь: жаль только, я потерялъ ее прежде, нежели воротился домой, и Жанилла въ тотъ день бранила меня почти столько же, какъ тогда, когда я потерялъ шляпу. Что жь, г-нъ Галюше? прибавилъ онъ, возвыся голосъ: — вы обѣщали прійдти ловить рыбу въ наши мѣста; я у себя не очень тревожу рыбу; у меня нѣтъ вашего терпѣнія, и потому вы найдете с=ея вдоволь. Жду васъ на-дняхъ; приходите ко мни завтракать, а потомъ я провожу васъ на хорошія мѣста: тамъ будетъ много для васъ поживы.

— Очень вамъ признателенъ, отвѣчалъ Галюше: — непремѣнно явлюсь въ одно изъ воскресеній, если вамъ благоугодно обязать меня своими ласками.

Въ восхищеніи отъ своей фразы, Галюше раскланялся какъ-можно-любезнѣе и ушелъ, принявъ порученіе Эмиля къ его родителямъ.

Жильбертѣ хотѣлось показать нѣкоторое неудовольствіе отцу за его излишнюю благосклонность къ такому неуклюжему и непріятному человѣку; но сама она была такъ благосклонна, что тотчасъ же пожертвовала ему своимъ отвращеніемъ, и черезъ минуту забыла все, тѣмъ больше, что въ этотъ день была не въ состояніи чувствовать никакой досады.

Эмиль и Жильберта, благодаря настройству душъ своихъ, находили пріятными и забавными всѣ случаи, наполнявшіе остатокъ путешествія. Старая кобыла г-на Антуана, заложенная въ нѣчто похожее на открытую кабріолетку, которую онъ недаромъ называлъ тачкою, дѣлала чудеса ловкости по ужаснымъ дорогамъ, какими они должны были ѣхать къ своему ночлегу. Въ этомъ экипажѣ могли помѣщаться трое, и Сильвенъ Шарассонъ, усѣвшись по срединѣ, лихо (по его выраженію) правилъ миролюбивою Лантерною. Страшные толчки, претерпѣваемые ими въ этомъ экипажѣ, отнюдь не безпокоили Жильберты и отца ея, непривыкшихъ баловать себя удобствами и останавливаться отъ какой бы то ни было погоды, или дороги. Эмиль ѣхалъ впереди верхомъ, предупреждая ихъ и помогая имъ выходить изъ экипажа, когда дорога была ужь черезъ-чуръ опасна. Потомъ, когда они выбирались на мягкій песокъ степей, онъ ѣхалъ сзади, чтобъ разговаривать съ Жильбертою и особенно, чтобъ глядѣть на нее.

Никогда щеголь Булоньскаго-Лѣса, вперяя взоръ въ блестящую коляску своей торжествующей любовницы, не бывалъ такъ восхищенъ и гордъ, какъ былъ радостенъ Эмиль, провожая обожаемую имъ прекрасную поселянку по неяснымъ тропамъ этой пустыни, при сіяніи первыхъ звѣздъ. Что нужды было ему, сидѣла ли она въ какой-то тачкѣ, запряженной клячею, или въ роскошной каретѣ? была ли одѣта въ объярь и бархатъ, или въ полинялый ситецъ? На ней были худыя перчатки, изъ которыхъ виднѣлись кончики ея розовыхъ пальцевъ, державшихся за спинку экипажа. Чтобъ сберечь свой праздничный шарфъ, она сложила его и положила на колѣпи; прекрасная, стройная и гибкая талія ея еще лучше обрисовывалась. Теплый вечерній вѣтерокъ, казалось, съ горячностью ласкалъ ея бѣлую, какъ алебастръ, шею. Дыханіе Эмиля смѣшивалось съ вѣтеркомъ, и онъ былъ тутъ безотлучно, какъ невольникъ, прикованный къ колесницѣ побѣдителя.

Была минута, когда, благодаря неосторожности Сильвена, тачка вдругъ остановилась и лошадь Эмиля чуть не наткнулась объ нее головою. Мосьё Сакрипанъ поставилъ переднія лапы на подножку, давая разумѣть, что онъ усталъ и что пора его взять въ экипажъ. Г-нъ Антуанъ сошелъ, чтобъ схватить его за загривокъ и бросить на фартукъ кабріолетки, потому-что у бѣдной собаки не было уже столь гибкихъ ногъ, чтобъ вспрыгнуть высоко. Между-тѣмъ, Жильберта ласкала морду Воронка и проводила своей маленькой ручкой по волнамъ его черной гривы. Сердце Эмиля билось, какъ-будто какой-нибудь магнетическій токъ переносилъ ему эти ласки. Онъ чуть-было не сказалъ на-счетъ счастія Воронка какого-то замѣчанія, такого же недальняго, къ какому бы способенъ былъ Галюше въ подобномъ случаѣ; но удовольствовался быть глупымъ молча. Человѣкъ съ умомъ такъ счастливъ, если его настигнетъ подобная глупость!

Ужь совершенно стемнѣло, когда они пріѣхали въ Фрейселинѣ. Деревья и скалы представляли однѣ черныя массы, откуда слышался величавый и торжественный гулъ рѣки. Пріятная усталость и свѣжесть ночи повергли Эмиля и Жильберту въ сладкое усыпленіе. Передъ ними было завтра, цѣлый вѣкъ счастія.

Гостинница, въ которой они остановились, и которая была лучшею во всей деревнѣ, обладала только двумя постелями въ двухъ отдѣльныхъ комнатахъ. Рѣшили, что лучшая комната достанется Жильбертѣ, а г-нъ Антуанъ съ Эмилемъ расположатся въ другой, и что каждый изъ нихъ возьметъ по матрасу. Но когда дѣло дошло до повѣрки мёбели, оказалось, что на каждой постели было по одному матрасу, и Эмиль составилъ себѣ дѣтское удовольствіе изъ того, что будетъ спать на соломѣ. Эта мѣра, угрожавшая Шарассону подобной участью, казалось, очень не нравилась шатобрёнскому пажу. Мальчикъ любилъ понѣжиться, особливо въ путешествіи. Привыкши провожать господина во всѣхъ его поѣздкахъ, онъ вознаграждалъ себя за суровость, на какую Жанилла осуждала его въ Шатобрёнѣ, вдоволь наѣдаясь и высыпаясь въ дорогѣ. Г-нъ Антуанъ, подтрунивая надъ нимъ съ грубоватой веселостью, спускалъ ему всѣ прихоти и самъ дѣлался его рабомъ, говоря съ нимъ какъ съ негромъ. Такъ, на-примѣръ, когда Сильвенъ дѣлалъ видъ, будто чиститъ лошадь и запрягаетъ экипажъ, господинъ его на-самомъ-дѣлѣ работалъ скребницею и ворочалъ колымагу. Если мальчикъ засыпалъ, правя лошадью, Антуанъ протиралъ себѣ глаза, бралъ возжи, и охотнѣе перемогалъ сонъ, нежели будилъ своего пажа. Если на ужинъ была только одна порція мяса: «Вы гложите кости съ мосьё Сакрипаномъ», говорилъ г-нъ Антуанъ Шарассону, который пожиралъ глазами говядину; но, самъ не замѣчая, добрый старикъ глодалъ кости и оставлялъ лучшій кусокъ Сильвену. Лукавый мальчишка зналъ манеры своего господина, и чѣмъ больше ему грозили голодомъ, безсонницей и работой, тѣмъ тверже онъ надѣялся на свою счастливую звѣзду.

Однакожь, когда онъ увидѣлъ, что г-нъ Антуанъ нимало не заботится о его ночлегѣ и что Эмиль довольствовался соломою, то началъ, прислуживая за ужиномъ, зѣвать, потягивать руки и говорить, что дорога была длинна, что эта проклятая сторона стояла на краю свѣта, и онъ думалъ уже, что они никогда не доѣдутъ.

Антуанъ притворился, будто ничего не слышитъ, и хотя ужинъ былъ не очень-вкусенъ, однакожь онъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ.

— Вотъ какъ я люблю путешествовать, говорилъ онъ, — поминутно чокаясь стаканами съ Эмилемъ въ-слѣдствіе привычки, перенятой у Жана Жапплу: — когда при мнѣ всѣ мои удобства и всѣ мои привязанности. Ни за что не соглашусь въ почтовой каретѣ или на кораблѣ ѣхать одинъ искать счастія. То ли дѣло наслаждаться малымъ, что имѣешь, проѣзжая прекрасную сторону, гдѣ знаешь всѣхъ прохожихъ по именамъ, всѣ домы, всѣ деревья, всѣ колеи! Ну, не все ли одно, что я у себя дома? Еслибъ за столомъ были Жанъ съ Жаниллою, я подумалъ бы, что я въ Шатобрёнѣ, потому-что со мною, во-первыхъ, моя дочка и одинъ изъ лучшихъ друзей; а во-вторыхъ, моя собака, и даже мосьё Шарассонъ, который счастливъ, что видитъ свѣтъ и ночуетъ въ гостинницѣ но своимъ заслугамъ.

— Хорошо вамъ говорить, сударь, подхватилъ Шарассонъ, который, вмѣсто того, чтобъ прислуживать, усѣлся къ камину: — гостинница прегадкая и спать въ ней надо съ собаками.

— Что жь, негодяй ты этакой, развѣ ужь этого не слишкомъ для тебя много? возразилъ Антуанъ, поддѣлываясь подъ сердитый голосъ: — ты долженъ радоваться, что тебя не посылаютъ на нашесть съ курами! Вотъ еще какой нѣженка! У тебя есть солома, а ты боишься умереть съ голода ночью?

— Извините, сударь, здѣсь не солома, а сѣно; отъ сѣна же голова болитъ.

— Коли такъ, ложись на голомъ полу подлѣ моей постели; я тебя выучу жаловаться. Ты держишься какъ горбатый: эта ортопедическая кровать будетъ тебѣ очень полезна. Ступай, приготовь мнѣ постель, да разстели лошадиную попону для мосьё Сакрипана.

Эмиль спрашивалъ себя, чѣмъ развяжется шутка, которую г-нъ Антуанъ степенно выдерживалъ до конца, и когда Жильберта удалилась въ свою комнату, онъ пошелъ за господиномъ Антуаномъ въ его спальню, желая посмотрѣть, успѣетъ ли тотъ убѣдить своего пажа довольствоваться соломой. Графъ забавлялся, заставляя ухаживать за собою какъ за бариномъ.

— Эй! говорилъ онъ: — снять съ меня сапоги, подать фуляръ и погасить свѣчи! Ты растянешься тутъ на полу, и горе тебѣ, если осмѣлишься захрапѣть! Прощайте, Эмиль, ступайте спать, васъ не будетъ тревожить сосѣдство этого негодяя, который не далъ бы вамъ уснуть. Онъ ночуетъ ныньче на полу, въ наказаніе за его глупыя жалобы.

Проспавъ часа два, Эмиль вдругъ былъ разбуженъ паденіемъ тяжелаго тѣла, повалившагося рядомъ съ нимъ на солому.

— Ничего, это я, сказалъ господинъ Антуанъ: — не безпокойтесь. Я было подѣлился постелью съ этимъ плутомъ; но подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ ростетъ, онъ безпрестанно возится ногами и до того затолкалъ меня, что я уступилъ ему свое мѣсто. Пусть его спитъ на кровати, если ужь ему такъ хочется! Мнѣ здѣсь гораздо-лучше.

Таково было примѣрное наказаніе, которое понесъ въ Фрейселинѣ шатобрёнскій пажъ.

XI.
Интрига.

Оставимъ Эмиля, забывшаго о свиданіи, назначенномъ ему Жаниллою, и рыскающаго по горамъ и доламъ съ предметомъ своихъ помышленій; перенесемся на заводъ Кардонне и послѣдуемъ за нитью происшествій, сплетающихъ судьбу этого молодаго человѣка.

Господинъ Кардонне начиналъ серьёзно безпокоиться безпрестанными отлучками Эмиля, и думалъ, что скоро настанетъ пора принять подъ надзоръ и сдѣлать порядочнымъ его поведеніе. "Теперь «онъ развлекся отъ своихъ грёзъ» разсуждалъ онъ: «пора ему приняться за какое-нибудь полезное дѣло. Разсудокъ мало будетъ имѣть вліянія на умъ столь наклонный къ мудрованіямъ. Кажется, конькомъ его сдѣлалась покамѣстъ конюшня, и пусть она останется его забавою; но посмотримъ, нельзя ли будетъ замѣнить теоріи практикой. Въ его лѣта, руководятся больше истинктами, чѣмъ идеями, хоть и гордо воображаютъ себѣ противное; привяжемъ его сначала къ матеріальному труду, хотя бы то было противъ его воли. Онъ такъ трудолюбивъ и смышленъ, что будетъ хорошо дѣлать то, что увидитъ себя въ необходимости дѣлать. Мало-по-малу какое-нибудь занятіе, которое я пріищу ему, сдѣлается для него потребностью. Развѣ не всегда такъ бывало съ нимъ? Даже занимаясь правомъ, которое ненавидѣлъ, развѣ онъ не учился праву? Хорошо же! пусть онъ доучивается праву, еслибъ даже ненавидѣлъ его все больше и больше, и впалъ опять въ тѣ колобродства, которыя меня тревожили. Теперь, я знаю, не понадобится ни много времени, ни очень-искусной кокетки, чтобъ освободить его отъ педагогической наклейки юныхъ школъ».

Но время было въ самой срединѣ вакансій, и господинъ Кардонне не имѣлъ непосредственныхъ причинъ отослать Эмиля въ Поатье. Притомъ же, онъ многаго ожидалъ отъ его пребыванія въ Гаржилесѣ, ибо мало-по-малу Эмиль безъ принужденія принимался за занятія, предлагаемыя ему отцомъ время-отъ-времени, и повидимому пересталъ заботиться о цѣли, которой прежде такъ добивался. Всякій трудъ исполнялся Эмилемъ превосходно, и господинъ Кардонне надѣялся освободить его отъ любви когда вздумается, не заставляя его отказываться отъ той покорности и способности, которыхъ плодами иногда пользовался.

Ничто не противоречило такъ видамъ госпожи Кардонне, какъ то, чтобъ подавать мужу поводъ замѣчать странное поведеніе Эмиля. Еслибъ она угадывала счастіе, какимъ наслаждался сынъ ея въ своемъ отсутствіи, и тайну этого счастія, она помогала бы ему соблюсти наружность и сдѣлалась бы его сообщницей съ еще-большею нѣжностью, нежели благоразуміемъ. Но она воображала, что часто холодный и насмѣшливый тонъ господина Кардонне былъ единственною причиною недовольства, чувствуемаго Эмилемъ въ родительскомъ домѣ, и, втайнѣ досадуя на своего повелителя, глубоко скорбѣла, что такъ мало наслаждалась сообществомъ сына. Когда Галюше явился съ извѣстіемъ, что господинъ Эмиль воротится домой не прежде, какъ завтра или послѣ-завтра вечеромъ, она не могла удержать слезъ и сказала вполголоса:

— Ужь онъ и не ночуетъ дома! Не хочетъ даже спать здѣсь: видно, мало находитъ радости!

— Ну! есть о чемъ печалиться! сказалъ господинъ Кардонне, пожавъ плечами. — Развѣ сынъ вашъ дѣвица? чего же боитесь вы, что онъ не ночуетъ дома? Если вы такъ начинаете, то ваши огорченія не скоро кончатся; это еще первый образчикъ вольностей, какія можетъ себѣ позволить молодой человѣкъ. Констанъ! сказалъ онъ своему секретарю, оставшись на-едипѣ съ нимъ: — что за люди, съ которыми ты встрѣтилъ Эмиля?

— А! очень-пріятная компанія, сударь! отвѣчалъ Галюше. — Господинъ Антуанъ Шатобрёнъ, добрый человѣкъ, здоровый весельчакъ, преобходительный въ обращеніи, и дочь его, славная женщина, преловкая, и съ личикомъ хоть-куда.

— Вижу, что ты знатокъ, Галюше, и не пропустилъ ничего изъ прелестей дѣвушки.

— Еще бы! На то глаза, сударь, сказалъ Галюше съ довольнымъ смѣхомъ, ибо рѣдко случалось, чтобъ хозяинъ дѣлалъ ему честь разговаривать съ нимъ о предметѣ, некасавшемся его должности.

— И Эмиль вѣрно съ ними отправился въ романическое путешествіе?

— Полагаю, сударь; я издали видѣлъ его верхомъ, какъ-будто онъ ѣхалъ съ ними.

— Бывалъ ли ты когда-нибудь въ Шатобрёнѣ, Галюше?

— Какъ же, сударь! Я былъ тамъ однажды, когда господъ не было дома, и еслибъ я зналъ, что найду тамъ одну старую служанку, то не сдѣлалъ бы такой глупости.

— Почему же?

— Потому-что навѣрное посмотрѣлъ бы замокъ даромъ, тогда какъ эта колдунья, выводивъ меня по своей трущобѣ, потребовала съ меня полфранка за услугу. Не безсовѣстно ли обирать людей за то, что они посмотрятъ такую развалину!

— Я думалъ, что старикъ Ангуанъ сдѣлалъ кой-какія поправки съ-тѣхъ-поръ, какъ я тамъ не былъ.

— Какія поправки, сударь! Жалко и глядѣть-то! Они поправили какой-то уголъ величиною въ ладонь, и не могли даже оклеить комнатъ обоями. Хозяинъ и вполовину не живетъ такъ хорошо, какъ я у васъ. И какъ все печально внутри-то! На дворѣ груды камней, того-и-гляди ноги переломаешь, крапива, терновникъ, даже воротъ нѣтъ въ главной аркадѣ, которая похожа на входъ въ Венсенскій-Замокъ, и была бы довольно-красива, еслибъ хоть немножко ее оштукатурили: объ остальномъ и говорить нечего! Ни одной твердой стѣны, ни одной крѣпкой лѣстницы; трещины такія, что съ головой увязнешь; плющъ, котораго даже не трудятся вырывать, а, кажется бы, не великъ трудъ! Комнаты безъ половъ и потолковъ! Признаюсь, здѣшніе жители стоютъ Гасконцевъ, когда хвастаются своими старыми замками и посылаютъ васъ бродить по глухимъ дорогамъ за тѣмъ, чтобъ посмотрѣть на обломки и крапиву! Право, Крозанъ — отличная мистификація, а Шатобрёнъ ничѣмъ не лучше Крозана!

— Такъ тебя и Крозанъ не прельщаетъ? Однакожь, я увѣренъ, сынъ мой восхищался имъ?..

— Господину Эмилю можно было восхищаться, ведя подъ руку такую хорошенькую дѣвочку! И я на его мѣстѣ не очень бы жаловался на тамошнюю сторону; но я, надѣявшись наловить форелей и не поймавъ даже пискаря, — я вовсе недоволенъ своей прогулкой, тѣмъ больше, что шелъ пѣшкомъ двадцать километровъ туда, да столько же оттуда, всего четыре миріаметра.

— Ты усталъ, Галюше?

— Да, сударь, очень усталъ и очень-недоволенъ! Впередъ меня не поддѣнутъ этой крѣпостью мавританскихъ королей.

Довольный своей шуткою, сказанной поутру, Галюше повторилъ съ лукавой насмѣшкою:

— Чудесные были эти короли! Чай, ходили въ деревянныхъ башмакахъ и ѣли пальцами.

— Ты сегодня очень-остроуменъ, Галюше, отвѣчалъ г-нъ Кардонне, не удостоивая улыбнуться: — но былъ бы еще умнѣе, еслибъ, будучи влюбленъ такъ, какъ ты теперь, нашелъ какой-нибудь предлогъ время отъ времени навѣщать старика Шатобрёна.

— На что мнѣ предлоги, сударь? отвѣчалъ Галюше хвастливымъ тономъ. — Мы съ нимъ коротко знакомы; онъ часто приглашалъ меня ловить рыбу въ своей рѣкъ, и еще сегодня звалъ завтракать къ нему въ воскресенье.

— Ну, что жь, почему жь тебѣ не бывать? Я, пожалуй, буду давать тебѣ отпуски отъ времени до времени.

— Покорнѣйше благодарю: если я не нуженъ вамъ, то пойду въ будущее воскресенье, потому-что очень люблю ловить рыбу.

— Галюше, другъ мой, ты глупъ!

— Что, сударь? сказалъ Галюше въ смущеніи.

— Говорю тебѣ, мой милый, спокойно продолжалъ г-нъ Кардонне: — ты глупъ. Ты думаешь только о пискаряхъ, когда можешь волочиться за хорошенькой дѣвушкой.

— О! отъ этого, сударь, я не прочь! сказалъ Галюше, почесывая за ухомъ съ довольнымъ видомъ: — дѣвушка мнѣ понравилась; право! очень недурна; голубые глаза такіе большіе; русые волосы, длиною, я увѣренъ, въ одинъ метръ пятьдесятъ сантиментровъ; превосходные зубы и превеселенькая наружность. Я крѣпко бы влюбился, еслибъ захотѣлъ!

— Почему жь ты не хочешь?

— Почему! еслибъ я имѣлъ капитала хоть десять тысячь франковъ, конечно могъ бы ей понравиться; но когда нѣтъ ничего, нельзя понравиться дѣвушкѣ, у которой тоже ничего нѣтъ.

— Твое жалованье, можетъ-быть, равняется всему ея доходу?

— Да это временное, а старая Жанилла, которая слыветъ ея матерью (оно, признаюсь, немножко бы непріятно сдѣлаться зятемъ служанки), старая Жанилла, вѣрно, пожелала бы небольшаго капитальца, на первое обзаведеніе.

— Ты полагаешь, десяти тысячь франковъ довольно?

— Не знаю, но, кажется, эти люди не имѣютъ права быть очень-честолюбивы. Ихъ домишко не стоитъ четырехъ тысячь франковъ; гора, садъ и лужайка на берегу рѣки, вся заросшая тростникомъ; плодовыя деревья годятся только на топливо, — все это вмѣстѣ едва-ли принесетъ и сотню франковъ дохода. Говорятъ, что у г-на Антуана есть небольшой капиталъ въ государственномъ банкѣ. Но, вѣрно, какая-нибудь бездѣлица, судя потому, какъ они живутъ. Дѣло другое, еслибъ хоть тысяча франковъ вѣрнаго дохода, я охотно бы женился на дѣвушкѣ. Она нравится мнѣ, а въ мои лѣта ужь и пора бы пристроиться.

— У господина Антуана тысяча-двѣсти-франковъ дохода, я это знаю.

— Которые должны обратиться въ пользу дочери, сударь?

— Навѣрное…

— Но, хоть и онъ призналъ ее, однакожь, она все-таки побочная дочь, и имѣетъ право только на половину.

— Ну, такъ что жь! ты можешь за нее свататься.

— Покорно благодарю-съ! А чѣмъ мы будемъ жить-то? воспитывать дѣтей?

— Конечно, вамъ надо бы имѣть маленькій капиталецъ. Это, пожалуй, и нашлось бы, Галюше, еслибъ счастіе твое рѣшительно отъ того зависѣло.

— Не знаю, какъ благодарить васъ за ваши милости; но…

— Но что? Полно чесать за ухомъ-то, говори.

— Не смѣю, сударь…

— Отъ-чего? Развѣ мы не по-пріятельски разговариваемъ?

— Чувствительно вамъ благодаренъ, возразилъ Галюше: — по…

— Наконецъ, ты выводишь меня изъ терпѣнія. Говори, что такое?

— Такъ и быть, сударь, назовите меня хоть дуракомъ, а я скажу вамъ все. Вѣдь господинъ Эмиль ухаживаетъ за дѣвушкою.

— Ты думаешь? сказалъ господинъ Кардонне, притворяясь удивленнымъ.

— Если вамъ это неизвѣстно, то мнѣ было бы очень-прискорбно быть причиною неудовольствія между вами и вашимъ сыномъ.

— Такъ объ этомъ носятся слухи?

— Не знаю, говорятъ ли объ этомъ, я никогда не останавливаюсь слушать толки; но самъ давно примѣтилъ, что господинъ Эмиль очень-часто ѣздитъ въ Шатобрёнъ.

— Что жь это доказываетъ?

— Какъ вамъ угодно, сударь, мнѣ все равно… Я хотѣлъ только сказать, что еслибъ я намѣревался жениться на дѣвушкѣ, то не желалъ бы быть вторымъ…

— Понимаю. Но едва-ли мой сынъ серьёзно ухаживаетъ за молоденькой дѣвушкой, на которой онъ не захочетъ и не можетъ жениться. Сынъ мой благороденъ, и никогда не унизится до лжи, до фальшивыхъ обѣщаній. Если дѣвушка эта честная, — будь увѣренъ, ея сношенія съ Эхмилемъ совершенно-невинны. Вѣдь ты самъ того же мнѣнія?

— Я на этотъ счетъ такого мнѣнія, какое вамъ будетъ угодно.

— Ну, ужь это черезъ-чуръ сговорчиво! Еслибъ ты былъ влюбленъ въ дѣвицу Шатобрёнъ, развѣ ты не старался бы лично увѣриться въ истинѣ?

— Безъ сомнѣнія, сударь; но я вовсе не влюбленъ; я видѣлъ ее только одинъ разъ.

— Хорошо! послушай, Галюше: ты можешь оказать мнѣ услугу. То, что ты сейчасъ сказалъ, безпокоитъ меня больше, нежели тебя, и все, о чемъ мы говорили съ тобою въ видѣ предположенія и шутки, имѣетъ по-крайней-мѣрѣ тотъ серьёзный результатъ, что предостережетъ меня отъ нѣкоторыхъ опасностей. Повторяю тебѣ: сынъ мой честный человѣкъ; онъ не обольститъ дѣвушки неопытной и бѣдной; однакожь, видаясь съ нею часто, онъ можетъ почувствовать къ ней слишкомъ-живое расположеніе, которое навлечетъ имъ обоимъ временныя, но безполезныя огорченія. Мнѣ легко бы прекратить все разомъ, тотчасъ удаливъ отъ нея Эмиля; но это поперечило бы моему плану пріучить его къ практикѣ моихъ занятій, и жаль было бы, еслибъ такая маловажная причина принудила меня разстаться съ нимъ въ теперешнихъ обстоятельствахъ. Возьмись же помогать мнѣ. Ты увѣренъ, что тебя хорошо проймутъ въ Шатобрёнѣ: бывай тамъ чаще, такъ же часто, какъ мой сынъ; сдѣлайся другомъ дома. При характерѣ старика Антуана, это будетъ не трудно. Гляди, замѣчай, и передавай мнѣ все, что тамъ дѣлается. Если твое пребываніе тамъ будетъ не нравиться сыну, тогда явно, что опасность существуетъ; если жь онъ будетъ стараться выжить тебя, держись твердо и смѣло сватайся за дѣвушку.

— А если мое сватовство пріймутъ?

— Тѣмъ для тебя лучше!

— Да, смотря но тому, сударь, до чего дойдетъ дѣло у нея съ вашимъ сыномъ.

— Не-уже-ли ты такъ простъ, что не съумѣешь заблаговременно разузнать правду? вѣдь ты отправляешься туда наблюдателемъ.

— А если я замѣчу, что опоздалъ?

— Тогда отступишься.

— Хорошую же роль я съиграю: господинъ Эмиль будетъ сердиться на меня.

— Галюше, я ничего не требую даромъ. Разумѣется, все это не обойдется безъ нѣкоторой скуки и непріятности для тебя; но имѣй въ виду полновѣсную благодарность съ моей стороны за всѣ пожертвованія, которыхъ я отъ тебя требую.

— Довольно, сударь; еще одно слово: въ случаѣ, если дѣвушка мнѣ полюбится, и я полюблюсь ей, — вѣдь я покуда такъ бѣденъ, что не могу жениться…

— Мы уже упоминали объ этомъ. Я помогу тебѣ устроиться. На-примѣръ, ты обяжешься служить мнѣ въ-теченіе извѣстнаго времени, а я выдамъ тебѣ впередъ пять тысячъ франковъ въ счетъ жалованья, и еще, пожалуй, подарю тысячъ пять, если будетъ необходимо.

— Это уже не шутка, не предположеніе? спросилъ Галюше, почесывая голову сильнѣе обыкновеннаго.

— Ты знаешь, я шучу рѣдко; а теперь вовсе не шучу.

— Понимаю, сударь; чувствительно вамъ благодаренъ. Стану на часы при господинѣ Эмилѣ, и хитеръ онъ будетъ, если проведетъ меня!

«Будетъ похитрѣе тебя, да это и не трудно», подумалъ господинъ Кардонне, когда Галюше ушелъ: «но довольно, чтобъ онъ имѣлъ соперника твоего покроя, и онъ тотчасъ почувствуетъ все неприличіе своего выбора. Если же предпочтутъ подобнаго тебѣ неуклюжаго жениха прекрасному встрѣчному вздыхателю, какъ онъ, это послужитъ ему хорошимъ урокомъ. Въ такомъ случаѣ, небольшое пожертвованіе на устройство господина Галюше не Богъ-знаетъ какъ важно, тѣмъ болѣе, что это удержитъ его въ моей службѣ и отниметъ у него всякую честолюбивую мысль оставить меня. Но вѣдь это крайній случай моего проекта, и Галюше имѣетъ двадцать вѣроятностей противъ одной, что его выпроводятъ вонъ черезъ нѣсколько времени. До-тѣхъ-поръ я успѣю придумать что-нибудь получше, и буду по-крайней-мѣрѣ тревожить Эмиля, разочаровывать его, напущу на него врага, съ которымъ онъ не съумѣетъ совладѣть, — скуку въ образѣ Констана Галюше»

Мысль Кардонне была довольно-основательна и, конечно, удалась бы, еслибъ было не слишкомъ-поздно или не слишкомъ-рано для того, чтобъ Эмиль могъ отказаться отъ своихъ мечтательныхъ плановъ. Всякое соперничество раздражаетъ обыкновенныя души; но душа благородная страдаетъ отъ недостойнаго совмѣстничества. Человѣкъ съ возвышенной натурою непремѣнно охладѣетъ къ существу, которое находитъ удовольствіе въ поклоненіи глупца; даже если предметъ его обожанія будетъ переносить терпѣливо это поклоненіе, то уже достаточно, чтобъ онъ покраснѣлъ и удалился. Но Кардонне не бралъ въ разсчетъ гордости Жильберты…

Эмиль воротился изъ поѣздки восторженнѣе прежняго; онъ былъ въ такомъ энтузіазмѣ и упоеніи, что ему уже казалось невозможнымъ не восторжествовать надо всѣмъ. Благородная Жильберта сильно содѣйствовала его мечтѣ, раздѣляя ее, и въ этомъ случаѣ, по недальновидности и сердечному увлеченію, она оказалась достойною дочерью Антуана. Эмиль, однакожь, могъ бы нѣсколько упрекнуть себя за то, что зашелъ съ нею далеко, не увѣрившись напередъ въ согласіи г-на Кардонне. Съ его стороны, это было ужасною неосторожностью и даже непростительнымъ безразсудствомъ; ибо, безъ помощи какого нибудь чуда, онъ могъ ожидать отъ отца непремѣннаго отказа. Но Эмиль находился въ томъ воспламененномъ состояніи ума, когда человѣкъ ожидаетъ чудесъ и считаетъ себя чуть не полубогомъ, потому-что любимъ.

Впрочемъ, онъ воротился въ Гаржилесъ, не опредѣливъ минуты, когда откроетъ родителямъ свои чувства; Жильберта требовала, чтобъ онъ не поступалъ опрометчиво, и взяла слово, что онъ постарается напередъ мало-по-малу расположить отца и мать къ снисходительности, ведя себя сообразно ихъ желанію. Такимъ-образомъ, Эмиль долженъ былъ загладить свое отсутствіе, которое, безъ сомнѣнія, причинило имъ нѣкоторое безпокойство: онъ рѣшился не отлучаться отъ нихъ всю остальную недѣлю и прилежно трудиться надъ всѣмъ, что отцу вздумалось бы поручить ему.

— Не пріѣзжайте къ намъ до воскресенья, сказала Жильберта, прощаясь съ нимъ: — тогда мы вмѣстѣ составимъ планъ на будущую недѣлю.

Бѣдняжка чувствовала потребность жить отъ дня до дня и, подобно Эмилю, находила безконечную сладость лелѣять въ душѣ тайну любви, которой глубину и очарованіе они одни понимали.

Эмиль сдержалъ слово; онъ не выѣзжалъ на этой недѣлѣ и только написалъ къ маркизу Буагибо дружеское письмо, чтобъ увѣрить его въ своей преданности, на случай, еслибъ подозрительный старикъ встревожился, что не видитъ его. Онъ не отлучался ни на шагъ отъ отца, даже попросилъ у него занятія и хлопоталъ надъ постройкою и управленіемъ завода, какъ человѣкъ, сильно заинтересованный успѣхомъ предпріятія. Но долго нельзя насиловать своего сердца, и Эмиль не въ состояніи былъ погонять къ труду вялыхъ рабочихъ. Г-ну Кардонне не было никакого прока въ людяхъ этого сорта: они не имѣли достаточной силы, и совмѣстничество дѣятельнѣйшихъ порождало въ нихъ уныніе вмѣсто соревнованія. За работу платилось хорошо; но какъ слабые работники, по недовольству хозяина, видѣли, что ихъ долго не продержатъ, то хотѣли обезпечить себѣ всю возможную выгоду въ настоящемъ и старались выгадывать на пищѣ. Когда Эмиль видѣлъ, какъ они садились на мокрый камень, опустивъ ноги въ грязь, чтобъ съѣсть кусокъ чернаго хлѣба съ нѣсколькими сырыми луковицами, подобно Евреямъ-невольникамъ, употреблявшимся на построеніе пиразіидъ, — имъ овладѣвало такое состраданіе, что онъ готовъ былъ скорѣе отдать имъ пить собственную кровь свою, нежели покинуть ихъ такимъ образомъ въ добычу медленной смерти, приготовляемой трудомъ и лишеніями.

Тогда онъ пытался уговорить отца, если нельзя было спасти такое множество жизней, доставить по-крайней-мѣрѣ имъ какое-нибудь временное облегченіе, кормя ихъ лучше, нежели они сами кормились и давая по-крайней-мѣрѣ имъ вина. Но г-нъ Кардонне черезъ-чуръ-основательно доказывалъ ему, что такъ-какъ въ прошломъ году виноградники померзли, то во всемъ краю нельзя было купить вина иначе, какъ по очень-высокой цѣнѣ, и то только для господскаго стола. Тамъ, гдѣ нѣтъ всеобщей экономіи, легко можно доказать, что частная экономія безсильна производить значительныя улучшенія; тамъ можно доказать неотразимыми доводами цифръ, что слѣдовало или отступиться отъ постройки, или предоставить рабочаго всѣмъ тяжкимъ крайностямъ его состоянія. Г-нъ Кардонне дѣлалъ все возможное для облегченія зла; но это возможное имѣло строгіе предѣлы. Эмиль склонялъ голову и вздыхалъ; онъ молчалъ — и это было сильнѣйшимъ доказательствомъ любви его къ Жильбертѣ, какое только могъ онъ представить.

— Полно! говорилъ ему тогда г. Кардонне: — я вижу, ты никогда не сдѣлаешься мастеромъ въ дѣлѣ надзора; но когда меня не будетъ на свѣтѣ, довольно того, чтобъ ты чувствовалъ необходимость имѣть хорошаго управителя вмѣсто себя. Матеріальная сторона всего меньше привлекательна. Ты можешь дѣйствовать съ точки искусства и науки, которыя есть въ промышлености, какъ и вездѣ. Пойдемъ ко мнѣ въ кабинетъ, пособи мнѣ понять то, что отъ меня ускользаетъ, и употреби немножко своего генія на помощь моей бодрости.

Въ-теченіе этой недѣли, Эмилю пришлось читать, разбирать, изучать и вкратцѣ излагать разныя сочиненія по части гидростатики. Г-нъ Кардонне не вмѣнялъ себѣ этого труда въ непремѣнную необходимость, но имъ онъ испытывалъ Эмиля и восхищался быстротою его соображеній. Подобное занятіе не могло внушить отвращенія уму, преданному теоріямъ. Все, что принадлежитъ къ области науки, можетъ въ-послѣдствіи имѣть благотворное примѣненіе; и когда не видишь передъ глазами плачевнаго положенія рабочихъ, неразлучнаго съ исполненіемъ всякаго труда, то можно влюбиться въ абстракцію. Г-нъ Кардонне признавалъ высокій разумъ Эмиля и разсуждалъ, что съ такими превосходными способностями невозможно было вѣчно закрывать глаза на то, что онъ называлъ очевидностью.

Настало воскресенье. Эмилю казалось, что онъ уже цѣлый вѣкъ не видалъ очаровательнаго Шатобрёна, гдѣ для него природа была прекраснѣе, воздухъ слаще и свѣтъ ярче, чѣмъ на какомъ-либо другомъ пунктѣ вселенной. Однакожь, напередъ онъ поѣхалъ въ Буагибо, ибо вспомнилъ, что Констанъ Галюше долженъ завтракать въ Шатобрёнѣ, и надѣялся, что этотъ несносный человѣкъ уже уйдетъ, если будетъ занятъ рыбной ловлей, когда онъ туда пріѣдетъ; но онъ вовсе не предвидѣлъ махіавелизма г-на Констана. Онъ засталъ его еще за столомъ съ г-мъ Антуаномъ. Галюше нѣсколько отяжелѣлъ отъ невыдѣланнаго вина, къ которому не привыкъ, и, развалившись на стулѣ, говорилъ общія мѣста, между-тѣмъ, какъ Жильберта, сидя на дворѣ, съ нетерпѣніемъ ожидала, когда какое-нибудь развлеченіе Жаниллы позволитъ ей пойдти на террасу и увидѣть приближающагося Эмиля.

Но за Жаниллою не водилось развлеченій: она какъ ящерица шмыгала по всѣмъ закоулкамъ развалинъ, и какъ-разъ очутилась тутъ, чтобъ принять половину привѣтствія, съ которымъ Эмиль обращался къ Жильбертѣ. Однакожь, Эмиль съ перваго взгляда замѣтилъ, что она еще ни о чемъ не говорила.

— Признаться, сударь, сказала Жанилла, картавя манернѣе обыкновеннаго: — вы поступили не очень-похвально, и чуть не поссорили меня съ дочкою. На что это похоже? Обѣщаетесь, въ ея присутствіи, извѣстить меня, назначаете даже день, когда я должна ожидать васъ, а вмѣсто того ѣдете гулять съ нею, подъ тѣмъ предлогомъ, что она четырьмя десятками лѣтъ моложе меня! Какъ-будто я виновата! какъ-будго я не такъ же легко бѣгаю и не такъ же весело болтаю, какъ и молоденькая дѣвушка! Очень-дурно съ вашей стороны, и вы хорошо сдѣлали, что дали нѣсколько пройдти моей досадѣ: еслибъ вы раньше пріѣхали, то были бы очень-худо приняты.

— Развѣ г-нъ Антуанъ не оправдалъ меня? отвѣчалъ Эмиль: — развѣ онъ вамъ не сказывалъ, какъ нечаянно встрѣтились мы въ Крозанѣ, и какъ онъ самъ вдругъ импровизировалъ нашу поѣздку въ Сен-Жерменъ? Извините же меня, любезная мамзель Жанилла, и повѣрьте, что только, бывъ въ десяти лье отсюда, могъ я не явиться къ вамъ на свиданіе.

— Знаю, знаю, сказала Жанилла съ значительнымъ видомъ: — г-нъ Антуанъ во всемъ виноватъ; такая вѣтреная голова! Но я было-думала, что вы будете разсудительнѣе его.

— Я очень разсудителенъ, моя добрая Жанилла, возразилъ тѣмъ же тономъ Эмиль: — доказательство, что, не смотря на мое желаніе пріѣхать просить прощенія, я провелъ всю недѣлю съ отцомъ, сидя за работою, чтобъ только угодить ему.

— И очень-хорошо дѣлали, голубчикъ. Молодымъ людямъ надо заниматься.

— Впередъ будутъ довольны мною, сказалъ Эмиль, глядя на Жильберту: — батюшка уже простилъ мнѣ потерянное время. Онъ очень-ласковъ со мною, а я отплачу ему за его доброту, осуждая себя на самыя тяжкія пожертвованія, даже на то, чтобъ видаться ныньче порѣже съ вами, мамзель Жанилла. Браните же меня покамѣстъ скорѣе, но не такъ сильно, и простите еще скорѣе, потому-что, вѣроятно, въ-теченіе нѣсколькихъ недѣль, я принужденъ буду ѣздить рѣдко. Мнѣ предстоитъ много труда, а я упалъ бы духомъ, еслибъ вы на меня сердились.

— Нечего дѣлать! вы добрый человѣкъ, нельзя на васъ сердиться! сказала Жанилла. — Вижу, прибавила она съ тонкимъ видомъ, понизивъ голосъ: — что мы очень-хорошо понимаемъ другъ друга безъ точныхъ объясненій, и что хорошо имѣть дѣло съ честными и умными людьми, какъ вы.

Эта развязка объясненій, затѣянныхъ Жаниллою, облегчила Эмиля отъ большаго безпокойства. Его положеніе уже само-по-себѣ было довольно-важно, а опасенія и разспросы вѣрной няньки еще больше запутали бы его. Совѣтъ, который дала ему Жильберта — ѣздить рѣже и дать пройдти времени, оказался всего благоразумнѣе, и еслибъ она была искусная дипломатка, то едва-ли бы могла поступить лучше на этотъ разъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, сколько браковъ, несоразмѣрныхъ относительно состоянія, дѣлались бы возможными, еслибъ женщина, своей требовательностью, гордостью или недовѣрчивостью не сплетала для влюбленнаго мужчины цѣпи страданій и безпокойствъ, подъ тяжестью которыхъ онъ теряетъ твердость и благоразуміе, потребныя для одолѣнія препятствіи! Жильберта съ дѣтскимъ чистосердечіемъ соединяла спокойный разсудокъ и безкорыстную твердость. Она представляла свой союзъ съ Эмилемъ возможнымъ развѣ черезъ нѣсколько лѣтъ, и чувствовала въ своей любви довольно силы, чтобъ дожидаться. Это тяжелое будущее казалось ея исполненной вѣры душѣ свѣтлымъ днемъ, который надлежало пережить: и въ этомъ случаѣ она была не такъ безумна, какъ можно было подумать. Не благоразуміе, а вѣра двигаютъ горами!

XII.
Чортовъ-Камень.

Очутившись въ стѣнахъ ветхаго замка, Эмиль позабылъ даже имя Констана Галюше, и когда вошелъ поздороваться съ г. Антуаномъ, глупая фигура секретаря г. Кардонне произвела на него то же дѣйствіе, какое гадкая гусеница производитъ вдругъ на того, кто довѣрчиво подходитъ къ дереву, чтобъ сорвать плодъ. Галюше приготовился встрѣтить Эмиля съ самодовольнымъ видомъ человѣка, который первый овладѣлъ завиднымъ мѣстомъ и расположенъ милостиво принимать опоздавшихъ. Немногаго не доставало, чтобъ онъ встрѣтилъ Эмиля какъ хозяинъ замка. Но холодный и насмѣшливый взглядъ молодаго человѣка, служившій отвѣтомъ на его пріятельски-усердныя привѣтствія, сильно смутилъ его; этотъ взглядъ какъ-будто спрашивалъ у него: «вы зачѣмъ здѣсь?»

Однакожь, Галюше, гораздо-больше заботившійся о томъ, чтобъ заслужить щедрые подарки г-на Кардонне, нежели доброе мнѣніе Жильберты, сдѣлалъ надъ собою усиліе и хотѣлъ принять развязную наружность; но фигура его, невыражавшая, впрочемъ, злаго характера, имѣла видъ непривычной наглости, какъ-нельзя-больше неумѣстной въ этомъ случаѣ.

Эмиль вообще примирился съ невыдѣланнымъ виномъ, и, чтобъ не огорчать г. Шатобрёна, уже не отказывался отвѣдывать этого вина, когда пріѣзжалъ въ замокъ. Можетъ-быть даже, благодаря полному обаянію, которому подвергался въ томъ мѣстѣ, гдѣ дышала Жильберта, онъ успѣвалъ находить этотъ пикетъ вкуснѣе всѣхъ тонкихъ винъ за столомъ отца своего. Но на этотъ разъ, напитокъ показался ему горькимъ, когда Галюше, съ видомъ человѣка, удостоившагося выть съ волками, приблизилъ свой стаканъ къ его стакану, чтобъ чокнуться по примѣру графа Шатобрёна. Онъ сопровождалъ эту фамильярность движеніемъ локтя и плеча непріятно-грубымъ, думая забавно подражать патріархальной простотѣ г. Ангуана.

— Графъ! сказалъ Эмиль, нарочно обращаясь съ Антуаномъ еще почтительнѣе обыкновеннаго: — я боюсь, не заставили ль в выпить лишнее г-на Констана Галюше. Посмотрите, какъ у него раскраснѣлись и посоловѣли глаза! Остерегитесь; предупреждаю васъ, у него очень-слабая голова.

— Слабая голова, г. Эмиль? Почему же вы думаете, что у меня слабая голова? отвѣчалъ Галкошё. — Кажется, вы никогда не видали меня пьянымъ!

— Такъ ныньче въ первый разъ буду имѣть это удовольствіе, если вы все также будете прихлебывать.

— А вы были бы очень-довольны, еслибъ я началъ дѣлать непристойности?

— Надѣюсь, что этого не случится, если вы послушаетесь моего совѣта.

— Хорошо! сказалъ Галюше, вставая съ мѣста: — если г-ну Антуану угодно немножко прогуляться, я готовъ предложить руку мамзель Жильбертѣ, и тогда видно будетъ, прямо ли я хожу.

— Я желала бы лучше не дѣлать такого опыта, отвѣчала Жильберта, которая сидѣла у входа въ павильйонъ и ласкала Сакрипана.

— И вы также вооружаетесь на меня, мамзель Жильберта? подхватилъ Галюше, подходя къ ней: — вы вѣрите тому, что говоритъ г. Эмиль?

— Дочка моя ни на кого не вооружается, сударь! сказала Жанилла: — не знаю, съ чего вамъ вздумалось заниматься тѣми, кто вами не занимается.

— Если вы не позволяете ей принять мою руку, возразилъ Галюге: — какъ вамъ угодно. Кажется, однако, что французская вѣжливость не воспрещаетъ предлагать руку дѣвицѣ.

— Жанилла не запрещаетъ мнѣ принять вашу руку, сказала Жильберта съ кротостью, исполненною достоинства: — но я благодарю васъ за вѣжливость. Я не Парижанка и не привыкла опираться на что-нибудь, когда хожу. Къ-тому-же, наши тропинки не допускаютъ этого обыкновенія.

— Ваши тропинки не хуже крозанскихъ, и чѣмъ онѣ труднѣе, тѣмъ больше нужды опираться другъ на друга. Я въ Крозанѣ видѣлъ, что вы клали свою прекрасную ручку на плечо г. Эмилю, чтобъ спуститься съ горы… Какъ же! я видѣлъ это, мамзель Жильберта, и очень желалъ быть на его мѣстѣ!

— Г. Галюше, еслибъ вы не выпили сверхъ должнаго, сказалъ Эмиль: — то не занимались бы мною столько, и я попрошу васъ не заниматься мною вовсе.

— Ну, ужь вы, кажется, и разсердились! сказалъ Галюше, стараясь принять шутливый гонъ. — Всѣ меня обижаютъ, кромѣ г-на Антуана!

— Можетъ-быть, потому, отвѣчалъ Эмиль: — что вы сами черезъ-чуръ коротко обходитесь со всѣми!

— Что такое? сказалъ Жанъ Жапплу, входя въ комнату. — Что тутъ за споры? Вотъ я помирю всѣхъ. Здорово, голубушка Жанилла; здорово, мои ангелъ Жильберта; здорово, мой добрый Эмиль; здорово, хозяинъ Антуанъ!.. здорово, ты, сказалъ онъ Галюше: — я не знаю тебя, но все равно. А! да это прикащикъ дяди Кардонне! Э! здорово, мой бѣдный Сакрипанъ, я и не замѣтилъ, что ты ко мнѣ ласкаешься.

— Ну! вскричалъ Антуанъ: — лучше поздно, чѣмъ никогда; а знаешь ли, Жанъ, что ты балуешься? Прошу покорно! только одинъ день въ недѣлю можно намъ видѣться, и Богъ знаетъ, какъ долга безъ тебя недѣля; а ты еще приходишь въ воскресенье въ половинѣ дня?

— Послушайте, хозяинъ…

— Я не хочу, чтобъ ты называлъ меня хозяиномъ.

— А если я хочу такъ называть тебя? Я вѣдь былъ же долго твоимъ хозяиномъ; ужь мнѣ надоѣло величаться. Теперь я хочу быть твоимъ работникомъ, для перемѣны. Ну-тко, выпить бы, Жанилла; принеси-ка поскорѣе. Я усталъ! Не скажу, чтобъ я былъ на-тощакъ: добрые гаржилесскіе пріятели ни за что не отпустили меня послѣ обѣдни. Надо было сходить посидѣть у тётки Ларозъ, а нельзя же за разговорами не промочить горла. Но я шелъ скоро; ужь зналъ, что тутъ вспоминаютъ обо мнѣ. Да, Жильберточка, съ-тѣхъ-поръ, какъ я воротился въ наше мѣстечко, надо воскресенью быть въ сорокъ-восемь часовъ, чтобъ я успѣлъ угодить всѣмъ пріятелямъ, которые угощаютъ меня!

— Если вы счастливы, Жанъ, это насъ немножко утѣшаетъ за то, что мы видимся съ вами рѣже прежняго, сказала Жильберта.

— Счастливъ ли я? возразилъ плотникъ: — нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе меня!

— Это видно, сказала Жанилла. — Смотрите, какъ онъ пополнѣлъ съ-тѣхъ-поръ, что его не травятъ всякое утро, словно стараго зайца! Ныньче, онъ каждое воскресенье брѣетъ бороду! и платье сшилъ себѣ недурное…

— А кто прялъ шерсть на этотъ хорошенькій драгетъ? подхватилъ Жанъ: — голубушка Жанилла съ Божьей дочкой! А кто далъ шерсти? овечки моего хозяина! А кто платилъ за все это? это платится вотъ гутъ, дружбою. Не то, что вы, горожанинъ, который носите вишь какое платье! Я не промѣняю своей шерстяной куртки на вашъ сорочій хвостикъ изъ чернаго сукна.

— Я довольствовался бы пряхою, отвѣчалъ Галюше, поглядывая на Жильберту.

— Ты? сказалъ плотникъ, въ шутку хлопнувъ Галюше по плечу такъ, что могъ бы заставить присѣсть быка. — Ты! достанутся тебѣ такія пряхи! И голубка Жанилла еще молода для тебя, пріятель; а что касается до другой, я бы убилъ ее, еслибъ она выпряла для тебя клочокъ шерсти короче твоего носа.

Галюше очень обидѣлся намекомъ на его курносый носъ, и потирая плечо, отвѣчалъ:

— Ну, любезный, у васъ черезъ~чуръ чувствительныя манеры; шутите съ своей братьей, а я съ вами не говорю.

— Какъ-бишь вы зовете этого малаго? сказалъ Жанъ господину Антуану: — я не могу припомнить его проклятое имя!

— Полно! полно, Жанъ! ты немножко на-веселѣ, старикъ! сказалъ господинъ Антуанъ: — не затрагивай господина Галюше; онъ хорошій молодой человѣкъ, да еще и гость мой.

— Дѣло, хозяинъ! Ну, помиримся же, господинъ Мальюше. Не хотите ли понюхать табачку?

— Я не нюхаю, отвѣчалъ Галюше спѣсиво. — Если господинъ Антуанъ позволитъ, я встану изъ-за стола.

— Какъ вамъ угодно, молодой человѣкъ, какъ вамъ угодно, сказалъ помѣщикъ: — господинъ Эмиль тоже не охотникъ до долгихъ засѣданій, и вы можете пойдти гулять. Жанилла покажетъ вамъ замокъ; а не то, пожалуй, ступайте на рѣку, приготовьте свои удочки: мы сейчасъ къ вамъ пріидемъ и проводимъ васъ на такое мѣсто, гдѣ вы найдете добрую поживу.

— А! точно! сказалъ плотникъ: — это пискарникъ! Онъ то-и-дѣло всякій вечеръ ловитъ пискарей въ Гаржилесѣ, и когда съ нимъ заговоришь, морщится, потому-что это пугаетъ его рыбу. Пойдемъ же сейчасъ, дадимъ ему поймать что-нибудь получше его дряни. Послушайте, Мальтоше! если я не помогу вамъ изловить лосося на ужинъ, то готовъ промѣнять свое имя на ваше. Вамъ не зачѣмъ такъ торопиться. Лодка должна быть въ исправности: я недавно починилъ ей брюхо. Тамъ, вѣрно, найдемъ какой-нибудь старый багоръ, а Чортовъ-Камень, гдѣ обыкновенно лососина дремлетъ на солнышкѣ, недалеко отсюда; но тамъ немного-опасно, и одинъ вы туда не попадете.

— Отправимтесь всѣ вмѣстѣ, сказала Жильберта: — если Жанъ будетъ править лодкой; это очень веселая ловля и мѣсто чудесное.

— О! если вы пойдете, мамзель Жильберта, я съ радостью подожду, отвѣчалъ Галюше.

— Смотри-ка! не бось, она ѣдетъ для тебя, бумажный марака? Малой-то нахалъ, хоть куда! Или всѣ таковы въ вашей сторонѣ? Ну! не прикидывайся сердитымъ, не гляди на меня черезъ плечо; вѣдь меня не испугаешь! Коли хочешь быть добрымъ малымъ, я буду такимъ же; а если, отъ-того, что ты одѣтъ въ черное платье, какъ маклеръ, считаешь себя въ-правѣ встать изъ-за стола, когда я еще сижу, то очень ошибаешься. Садись, садись, Мальюше! я еще не все выпилъ; прихлѣбни-ко со мною.

— Довольно съ меня, сказалъ Галюше, упираясь: — говорятъ вамъ, довольно!

Но плотникъ скорѣе раскололъ бы его, какъ планку, чѣмъ выпустилъ бы изъ рукъ; онъ принудилъ его присѣсть на скамью и проглотить еще нѣсколько стакановъ. Галюше старался храбро покориться злой судьбѣ своей, а г-нъ Антуанъ довольно слабо оборонялъ его отъ насмѣшекъ своего куманька, хотя не раздѣлялъ антипатіи, которую наружность его и манеры внушали остальнымъ лицамъ.

Эмиль ушелъ мало-по-малу за Жильбертою и Жаниллою на лугъ, и, не смотря на ревнивый надзоръ крошечной старухи, успѣлъ сказать Жильбертѣ, что въ точности исполнилъ ея приказанія и привелъ отца въ такое расположеніе, что могъ признаться ему во всемъ на слѣдующей же недѣлѣ. Но Жильбертѣ показалось это слишкомъ-поспѣшнымъ, и она уговорила его продолжать такую сидячую и трудовую жизнь. Твердость представлялась имъ обоимъ легкою. Эмиль, увѣренный во заимности, чувствовалъ себя такъ счастливымъ, что долго надѣялся не быть взыскательнымъ къ Фортунѣ. Въ душѣ его царствовало небесное спокойствіе. Ясный и глубокій взоръ Жильберты говорилъ ему такъ много!

На зарѣ счастія любовниковъ, бываетъ минута спокойнаго восторга, когда самый проницательный наблюдатель едва-ли разгадаетъ ихъ тайну по ихъ наружному виду. Желаніе бесѣдовать вмѣстѣ и видѣться ежечасно, какъ-будто исчезаетъ вмѣстѣ съ безпокойствомъ объясненія. Когда души ихъ связаны взаимнымъ признаніемъ, то ни свидѣтели, ни разлука, не могутъ тяготить и разлучать ихъ на-самомъ-дѣлѣ. Дальновидная Жанилла обманулась ихъ мирной веселостью и тѣмъ благоразуміемъ, котораго не бываетъ при страданіи или сомнѣніи. Волненіе, нѣсколько разъ замѣченное Жаниллою въ молодомъ Кардонне, внезапная краска на лицѣ Жильберты при извѣстныхъ словахъ, которыхъ смыслъ понятенъ былъ ей одной, его худо-скрытая грусть и безпокойство, когда онъ долго не являлся, — все исчезло со времени поѣздки въ Крозанъ, и Жанилла удивлялась, что обстоятельство, котораго слѣдствій она боялась, произвело такую счастливую перемѣну.

«Значитъ, я ошиблась» разсуждала она: «дочка моя особенно не думаетъ о немъ; а онъ, если и думаетъ, то будетъ молчать, отдаляться мало-по-малу и не возмутитъ нашего покоя. Да, онъ хорошо себя ведетъ, и жаль было бы огорчать его, когда онъ понялъ меня съ полуслова и самъ себя наказываетъ.»

Еслибъ Жанъ Жапплу сговорился съ Эмилемъ проучить Галюше за его претензіи, то не могъ бы дѣйствовать лучше; ибо, въ-продолженіе цѣлаго часа, пока любовники бродили съ Жаниллою въ окрестностяхъ павильйона, онъ, то насмѣшливой лестью, то открытой силою, удерживалъ его за столомъ и заставлялъ пить волею и неволею. Въ этомъ испытаніи Галюше скоро потерялъ послѣднюю искру смысла, которою надѣлила его природа. Сначала онъ очень возмущался привычками графа и глубоко презиралъ Жана, котораго былъ бы не прочь назвать его товарищемъ но распутству. Лишенный всякой возвышенности въ чувствахъ или идеяхъ, и нестоившій волоска двухъ простыхъ пріятелей, онъ считалъ себя опозореннымъ въ ихъ обществѣ и намѣревался вмѣнить себѣ передъ своимъ хозяиномъ въ заслугу тяжкую обязанность, какую на себя принялъ. Но, по мѣрѣ того, какъ онъ испивалъ, разсудокъ его потемнился, и когда грубыя чувства его взяли верхъ надъ тайнымъ тщеславіемъ, онъ началъ хохотать, стучать по столу, кричать, хвастаться разными подвигами и вести себя такъ нахально, что Жапплу, котораго душа была столь же деликатна, сколько манеры грубоваты, сжалился надъ нимъ и рѣшился читать ему мораль съ серьёзнымъ и вмѣстѣ холоднымъ видомъ.

— Пріятель! сказалъ онъ: — вы не умѣете пить: вы дурны, когда смѣетесь, и глупы, когда хотите щеголять умомъ. Совѣтую г-ну Антуану подавать вамъ на завтракъ стаканъ воды, когда вы прійдете къ нему; иначе вы заведете при его дочкѣ такія рѣчи, которыя принудятъ меня вытолкать васъ вонъ. Увидѣвъ насъ навеселѣ и безъ церемоній другъ съ другомъ, вы подумали, что мы грубые люди, и стоило сдѣлаться точно такимъ же, чтобъ уравняться съ нами. Вы ошиблись!.. У кого нѣтъ худаго на сердцѣ и нечистаго на умѣ, тотъ можетъ быть терпимъ, и еслибъ я даже не стоялъ на ногахъ отъ пьянства, то и тогда не побоялся бы, что на другой день мнѣ прійдется краснѣть отъ своихъ словъ. Съ вами, кажется, было бы не то! Хорошо вы дѣлаете, одѣваясь въ черное съ ногъ до головы: кто васъ не знаетъ, подумаетъ, что вы господинъ; на самомъ же дѣлѣ, если есть здѣсь мужикъ, такъ это вы, а не я.

Антуанъ старался смягчить пилюлю, а Галюше усиливался разсердиться. Жанъ пожалъ плечами и вышелъ изъ-за стола, чтобъ не имѣть повода дать ему урокъ, болѣе-приспособленный къ состоянію ума его.

Когда они вышли изъ павильйона, Галюше шелъ еще прямо; но голова его такъ отяжелѣла и одурѣла, что онъ не смѣлъ говорить при Жильбертѣ, изъ боязни сказать, вмѣсто одного слова, другое.

— Что жь! сказала Жильберга Жапплу: — поѣдемъ ли мы къ Чортову-Камню? Больше года я не была тамъ: Жанилла не соглашается отпускать меня туда съ батюшкой, — говоритъ, что это очень-опасно, и что тамъ нельзя быть разсѣяну; но съ тобой, мой добрый Жанъ, она отпуститъ меня! По-прежнему ли тверда у тебя рука и вѣренъ глазъ?

— У меня? сказалъ Жапплу: — я такъ же способенъ къ этому дѣлу, какъ былъ въ двадцать-пять лѣтъ.

— Э! да ты не опьянѣлъ? сказала Жанилла, схвативъ за рукавъ Жана и выпрямляясь на цыпочкахъ, чтобъ посмотрѣть ему въ глаза.

— Смотрите, смотрите, пожалуй! сказалъ онъ. — Если вы сдѣлаете то, что я сейчасъ сдѣлаю, я соглашусь, что я пьянъ.

Онъ поставилъ себѣ на голову кружку воды, которую Жанилла держала въ рукѣ, побѣжалъ и не уронилъ ея.

— Хорошо, сказала Жанилла: — я сдѣлала бы то же, если бъ захотѣла; но это не нужно, и я въ тебѣ увѣрена. Довѣряю тебѣ мою дочку. Мнѣ самой некогда съ вами ѣхать; а вы, г. Эмиль, посмотрите немножко за отцомъ, потому-что онъ способенъ, пожалуй, вылѣзть изъ лодки середи рѣки, если заговорится или зашутится.

— А кто будетъ присматривать за Мальюше? сказалъ Жапплу, указывая на Галюше, который шелъ напереди съ г. Антуаномъ. — Я за это не берусь.

— И я тоже! сказала Жильберта.

— Не безпокойтесь, сказалъ Эмиль: — я беру на себя держать его смирно.

— Не ручайтесь, что успѣете, подхватилъ Жанъ: — если онъ не пьянъ, все-таки не лучше. Нельзя сказать, чтобъ онъ былъ совершенно сытъ, а таки доволенъ. Ему нужнѣе бы постель, чѣмъ лодка.

— Увидите, какъ онъ будетъ сходить съ горы, сказала Жанилла: — и если окажется, что онъ можетъ васъ опрокинуть, оставьте его спать на берегу.

Галюше уже расположился въ лодкѣ съ г. Шатобрёномъ, когда прочіе подошли къ берегу. Онъ былъ красенъ и молчаливъ. Но когда лодка выплыла на середину рѣки, отъ быстраго теченія ему сдѣлалось дурно, и онъ началъ качаться такъ сильно съ одной стороны на другую, что Жапплу, съ досады, взялъ веревку и на крѣпко привязалъ его къ скамейкѣ, на которой онъ развалился. Въ такомъ положеніи Галюше уснулъ.

— Славный у васъ секретарь! сказала Жильберта Эмилю. — Надѣюсь, папа, ты впередъ не пригласишь его завтракать?

— Э! Боже мой, чѣмъ же онъ виноватъ? отвѣчалъ г. Антуанъ: — виноватъ Жанъ, который поилъ его насильно.

— Что тотъ за человѣкъ, кто не умѣетъ пить, не напиваясь? сказалъ Жанъ: — хуже чѣмъ дрянь!

Лодка быстро катилась внизъ до того мѣста, гдѣ скалы сходятся такъ тѣсно, что проѣхать между ними нельзя, не подвергаясь большой опасности. Жанъ былъ однимъ изъ самыхъ сильныхъ мужчинъ въ той сторонѣ. Отважность характера и твердость воли вдесятеро увеличивали его физическую силу. Онъ обыкновенно воспламенялся отъ самомалѣйшихъ предпріятій такъ же горячо, какъ если бъ дѣло шло о покореніи свѣта, и, не смотря на этотъ юношескій жаръ обладалъ удивительнымъ присутствіемъ духа. Онъ направилъ лодку на середину рѣки, и въ то самое мгновеніе, когда лодка въѣхала въ узкій проходъ, повернулъ ее поперегъ и предохранилъ отъ толчка, выгнувшись до половины тѣла на скалы, за которыя схватился руками. Эмиль, бодро помогавшій ему, мѣнялся съ нимъ мѣстомъ, и какъ лодка оставалась неподвижна, то вооружились багромъ и молча ожидали появленія добычи. Извѣстно, что рыба всегда плыветъ противъ теченія, такъ-что она прямо шла на лодку, но все-таки не приближалась, испуганная этой непривычной заставкою, и скоро убѣгала назадъ. Ловильщикъ нагибался черезъ лодку, вытянувъ руки сколько можно дальше впередъ. Господинъ Антуанъ и Жильберта, стоя на колѣняхъ сзади, смотрѣли, чтобъ движеніе, которое онъ сдѣлаетъ пустивъ багоръ, не опрокинуло лодки и не увлекло его-самого. Когда очередь приходила плотнику, Жильберта схватывала его за платье, боясь, чтобъ онъ не упалъ въ воду; когда же очередь доставалась Эмилю, дѣвушка просила отца держать его всѣми силами; но вскорѣ, не довѣряя никому, сама ухватила его блузу, и онъ не разъ чувствовалъ прикосновеніе ея прекрасныхъ рукъ, готовыхъ обхватить его въ случаѣ паденія.

Въ этомъ положеніи, для всѣхъ довольно-опасномъ, вниманіе Жана и Антуана было совершено поглощено ловлею, и эти ощущенія служили любовникамъ предлогомъ мѣняться взглядами и словами, которыхъ Галюше, хоть и полупроснувшійся, навѣрное не въ состояніи былъ понять. Что сказалъ бы г. Кардонне, еслибъ увидѣлъ, какъ усердно агентъ его заслуживаетъ награду?

Наконецъ, одинъ лосось попался, при восторженныхъ крикахъ Жана Жапплу, и Галюше, нѣсколько оживленный видомъ добычи, попробовалъ вмѣшаться въ ловлю. Но его неловкость и упрямство разстроили все дѣло, и Жанъ, внѣ себя, повернулъ лодку, сказавъ:

— Когда вы вздумаете ловить лососину, поѣзжайте съ кѣмъ хотите, только не со мною. Вамъ нужно не этого рода пискарей, и еслибъ мы остались здѣсь дольше, я проломилъ бы вамъ голову этимъ багромъ.

— Сохрани меня Богъ ѣздить съ такимъ невѣжею, какъ вы! отвѣчалъ Галюше, садясь на край лодки.

— Не садитесь тамъ, возразилъ плотникъ: — вы мнѣ мѣшаете. Лучше бъ вы помогали грести противъ потока, который твердъ какъ желѣзо. Видите: г. Эмиль работаетъ какъ лихой товарищъ, а вы, этакой толстый и здоровый, зѣваете на насъ сложа руки!

— Что жь дѣлать! вы сами виноваты, отвѣчалъ Галюше: — вы напоили меня; я ни къ чему не гожусь.

— Да; но вѣдь вы тяжелы, и если не хотите работать, ступайте вонъ. — Къ берегу, къ берегу, любезный Эмиль! выгрузимъ на землю лишніе тюки!

Они причалили къ берегу; но Галюше нашелъ этотъ поступокъ обиднымъ и отказался выйдти вонъ, ругаясь самымъ циническимъ образомъ.

— Тысячу чертей! вскричалъ Жапплу, весь вспыхнувъ: — ты помѣшалъ мнѣ поймать славную рыбу, а ужь не заставишь надрываться для твоей милости.

Онъ вытолкнулъ его изъ лодки; но, упираясь, Галюше поскользнулся промежду лодкою и берегомъ и упалъ по поясъ въ воду.

— Прекрасно! сказалъ Жапплу: — вода разбавитъ въ тебѣ вино.

И онъ быстро отодвинулъ лодку, которую Галюше, въ бѣшенствѣ, хотѣлъ опрокинуть.

— А! злой мальчишка! кричалъ плотникъ: — признаться, если есть на свѣтѣ хорошіе люди, за то есть и негодяи! Пусть его плещется въ грязи, сказалъ онъ товарищамъ, которые боялись, чтобъ пьяный Галюше не утонулъ, хотя мѣсто было и неопасно. — Если онъ далеко увязнетъ, я захвачу его багромъ за поясъ и вытащу какъ лосося. Да что! будь что-нибудь путное, можно бы еще потревожиться, а то, что никуда не годится, падаль да пустыя бутылки, всегда всплываютъ наверхъ.

Черезъ нѣсколько минутъ, Галюше выскочилъ на траву и убѣжалъ, грозя кулакомъ.

Этотъ смѣшной случай очень опечалилъ Жильберту. Въ первый разъ она видѣла важную невыгоду излишняго добродушія огца. Сельскія и простыя манеры людей, окружавшихъ ее, хотя служили выраженіемъ чистосердечія и доброты, однако начинали пугать ее, потому-что не обезпечивали довольно-просвѣщеннаго и довольно-деликатнаго покровительства для ея лѣтъ и ея пола.

«Я бѣдная деревенская дѣвушка» разсуждала она: «и умѣю жить съ крестьянами; но подъ условіемъ, чтобъ извѣстные дурновоспитанные полу-горожане не вмѣшивались въ бытъ нашъ: потому-что тогда крестьяне становятся нѣсколько-дикими въ гнѣвѣ, и жизнь, которую я веду, не поставляетъ меня въ безопасность отъ подлаго мщенія.»

Тогда она помышляла объ Эмилѣ, какъ о подпорѣ, назначаемой ей небомъ; но въ то же время спрашивала себя, въ какой средѣ онъ самъ принужденъ будетъ жить, и мысль, что г. Кардонне держалъ при себѣ людей, подобныхъ Галюше, внушала ей какую-то неопредѣленную боязнь на-счетъ его характера и привычекъ.

Жанъ Жапплу, возвращаясь вечеромъ въ Гаржилесъ, нашелъ Галюше лежащимъ за-мертво среди дороги. Бѣдный глупецъ, на минуту протрезвившись отъ своего купанья, зашелъ въ харчевню просушиться, и, опасаясь за свое здоровье, склонился на увѣщаніе выпить стаканъ водки, которая и доканала его. Онъ тащился буквально на четверенькахъ. Жанъ успѣлъ уже забыть свой гнѣвъ, и къ-тому жь былъ не такой человѣкъ, чтобъ оставилъ ближняго въ опасности быть раздавлену лошадьми. Онъ поднялъ его, терпѣливо перенесъ его угрозы и ругательства, и довелъ, почти неся на рукахъ, до завода, куда Галюше, неузнавшій его, ввалился, клянясь, что отплатитъ злодѣю, который хотѣлъ утопить его.

ЧАСТЬ ТРЕТІЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

I.
Галюше.

Проспавъ двѣнадцать часовъ сряду, Галюше сохранилъ смутное воспоминаніе о происшествіяхъ, бывшихъ наканунѣ, и когда его позвали къ г-ну Кардонне, у него оставалась только неясная досада на плотника. Къ-тому жъ, онъ не чувствовалъ охоты хвалиться, что разъигралъ такую глупую роль въ самомъ началѣ своей дипломатической карьеры, и въ оправданіе своего поздняго пробужденія и изнеможеннаго вида сослался на жестокій мигрень.

— Я только успѣлъ осмотрѣться, отвѣчалъ онъ на распросы хозяина. — Мнѣ такъ нездоровилось, что я не имѣлъ возможности замѣтить многое. Могу васъ увѣрить въ одномъ только, что въ этомъ домѣ живутъ очень-непорядочно, обращаются по-пріятельски съ мужиками, и столъ тамъ очень-дуренъ.

— Во всемъ этомъ я не слышу ничего новаго, сказалъ г-нъ Кардонне. — Не можетъ быть, чтобъ ты провелъ цѣлый день въ Шатобрёнѣ, не замѣтивъ чего-нибудь особеннаго. Въ которомъ часу пріѣхалъ мой сынъ? въ которомъ уѣхалъ?

— Не могу навѣрное сказать, который былъ часъ… Ихъ старые стѣнные часы идутъ такъ дурно!

— Плохой отвѣтъ. Сколько часовъ онъ пробылъ тамъ? Примѣрно; я не требую у тебя строгаго счета минуты въ минуту.

— Часовъ пять или шесть, сударь. Я очень скучалъ. Г-нъ Эмиль по-видимому былъ не радъ, встрѣтивъ меня тамъ. Что же касается до дѣвушки, она просто дура. Жаръ у нихъ на горѣ несносный, и нельзя сказать двухъ словъ, чтобъ васъ не прерывалъ крестьянинъ.

— Это видно, потому-что ты не можешь сказать двухъ словъ связно сегодня, Галюше. Какой же крестьянинъ?

— Плотникъ Жапплу, негодяй, скотина, который всѣмъ говоритъ ты, а называетъ васъ дядею Кардоннѣ, словно говоритъ о своемъ братѣ мужикѣ.

— Мнѣ это все равно; но что говорилъ съ нимъ мой сынъ?

— Господинъ Эмиль смѣется надъ его дурачествомъ, а мамзель Жильберта находитъ его прекраснымъ человѣкомъ.

— Не замѣтилъ ли ты какой-нибудь короткости между ею и моимъ сыномъ?

— Нѣтъ, сударь, ничего особеннаго. Старуха, которая точно ея мать, потому-что зоветъ ее дочкою, не отходитъ отъ нея ни на шагъ, и, должно быть, мудрено за нею волочиться: она что-то больно-спѣсива и держитъ себя принцессою. Нечего сказать, хороша принцесса въ этомъ нарядъ и безъ копейки денегъ! Еслибъ мнѣ ее даже навязывали, я не взялъ бы!

— Нужды нѣтъ, Галюше; все-таки волочись за нею.

— Для смѣха, пожалуй, извольте!

— И для того, чтобъ заслужить награду, которой не получишь, если въ слѣдующій разъ не дашь мнѣ отчета яснѣе и обстоятельнѣе; ныньче ты городишь какую-то чепуху…

Галюше нагнулся надъ своей счетной книгой и цѣлый день боролся съ разслабленіемъ, которое слѣдуетъ за неумѣренностью.

Эмиль опять провелъ всю недѣлю за гидростатикой, не позволялъ себѣ никакихъ развлеченій, кромѣ свиданій по вечерамъ съ Жаномъ Жапплу, и какъ всегда старался навести разговоръ на Жильберту, то плотникъ однажды вдругъ сказалъ ему:

— Послушайте, господинъ Эмиль, вы очень любите про нее говорить, я это вижу. Знаете ли, что Жанилла считаетъ васъ влюбленнымъ въ ея дочку?

— Что за мысль! отвѣчалъ молодой человѣкъ, смущенный этимъ нечаяннымъ оборотомъ разговора.

— Мысль, какъ и всякая другая. Почему жь бы вамъ и не быть влюбленнымъ?

— Разумѣется, почему мнѣ не быть влюбленнымъ? отвѣчалъ Эмиль, приходя все больше и больше въ замѣшательство. — Но какъ вы, любезный Жанъ, вздумали такъ легко говорить о подобной возможности?

— Не я легко говорю, а развѣ вы, мой милый, потому-что вы отвѣчаете какъ-будто шутя. Ну, скажете ли вы мнѣ всю правду? Отвѣчайте, или вовсе перестанемъ говорить объ этомъ.

— Жанъ, еслибъ я въ-самомъ-дѣлѣ былъ влюбленъ въ женщину, которую уважаю столько же, какъ мать свою, то и тогда не сказалъ бы ни слова своему лучшему другу.

— Знаю, что я не лучшій вашъ другъ, однакожь, мнѣ хотѣлось бы слышать..

— Объяснитесь точнѣе, Жанъ.

— Объяснитесь сами-то вы поточнѣе; я жду.

— Долго же будете ждать, потому-что я не могу ничего отвѣчать на подобный вопросъ, уе смотря на все мое уваженіе и дружбу къ вамъ,

— Коли такъ, вы должны будете на-дняхъ совершенно распроститься съ шатобрёнскими, потому-что голубка Жанилла не такая женщина, чтобъ долго не видала опасности…

— Это слово для меня оскорбительно; я не думалъ, чтобъ отъ меня ожидали какой-нибудь опасности для дѣвушки, которой репутація и честь мнѣ столько жь дороги, какъ и родителямъ и искреннимъ друзьямъ ея.

— Вотъ это называется говорить! Но вы все-таки не прямо отвѣчаете на мой вопросъ. Сказать ли вамъ кое-что? Въ началѣ прошедшей недѣли, ходилъ я въ Шатобрёнъ взять у Антуана одинъ инструментъ, который мнѣ былъ нуженъ. Я нашелъ тамъ одну Жаниллу; она ждала васъ. Вы не пріѣхали, и она все мнѣ разсказала. Такъ, мой милый, если она не приняла васъ дурно въ воскресенье, и если позволяетъ отъ времени до времени видаться съ ея дочкой, то вы мнѣ этимъ обязаны.

— Какимъ образомъ, любезный Жанъ?

— А такимъ, что я имѣю къ вамъ больше довѣренности, нежели вы ко мнѣ. Я сказалъ Жаниллѣ, что если вы точно влюблены въ Жильберту, то женитесь на ней, и что я ручаюсь за васъ, какъ за самого-себя.

— Вы не ошиблись, Жанъ! вскричалъ Эмиль, схвативъ руку плотника: — вы никогда не говорили ничего справедливѣе.

— Да; но надо знать, точно ли вы влюблены, а вы не хотите сказать.

— Могу сказать это вамъ одному, если ужь вы такъ меня допрашиваете. Да, Жанъ, я люблю ее, люблю больше моей жизни, и хочу на ней жениться.

— Пожалуй, отвѣчалъ Жанъ съ выраженіемъ восторженной радости: — по мнѣ, я готовъ васъ обвѣнчать… Постойте, постойте! согласна ли будетъ Жильберта?

— А еслибъ случилось, что она спросила бы совѣта у тебя, добрый Жанъ, у тебя, ея друга и второго отца?..

— Я сказалъ бы ей, что она не могла сдѣлать лучшаго выбора, что вы мнѣ нравитесь, и что я хочу быть вашимъ свидѣтелемъ.

— Хорошо! Теперь, мой другъ, стоитъ только получить согласіе родителей.

— О! за Антуана ручаюсь, если я вступлюсь въ дѣло. Онъ гордъ-таки, побоится, что вашъ отецъ не будетъ согласенъ; но ужь я знаю, что ему сказать на это.

— Что же? что вы ему скажете?

— То, чего вы не знаете, и что я одинъ знаю. Покуда еще нѣтъ нужды говорить, потому-что не пришло время, и вамъ нечего думать о женитьбѣ прежде года или двухъ.

— Жанъ, откройте мнѣ вашъ секретъ, какъ я открылъ вамъ свои. Я вижу одно только препятствіе нашему браку: именно волю моего отца. Я рѣшился одолѣть это препятствіе, но не скрою отъ васъ, что оно велико.

— Хорошо же; если ты былъ откровененъ съ старикомъ Жаномъ, старикъ Жанъ будетъ откровененъ съ тобою. Слушай, дитя: скоро твой отецъ разорится и не будетъ имѣть повода спѣсивиться передъ шатобрёнскими.

— Если твоя правда, то, не смотря на огорченіе, какое потерпитъ отецъ мой, я благословлю твое странное предсказаніе… Есть другія причины, по которымъ я опасаюсь его богатства.

— Знаю, понимаю твое сердце, и вижу, что ты желалъ бы обогатить другихъ прежде, чѣмъ самъ обогатишься. Все уладится по твоему желанію, предсказываю тебѣ. Мнѣ это грезилось больше десяти разъ.

— Если тебѣ только грезилось, мой бѣдный Жанъ…

— Постойте, постойте… Что это за книга, которую вы всегда носите подъ мышкой, словно наизустъ учите?

— Я тебѣ сказывалъ: это ученый трактатъ о силѣ воды, о тяготѣніи, о законахъ равновѣсія…

— Помню, точно вы сказывали; но я вамъ говорю, что ваша книга все лжетъ, или что вы плохо поняли ее: иначе вы знали бы то, что я знаю.

— Что же именно?

— То, что вашъ заводъ невозможенъ, и что отецъ вашъ, упорно борясь съ рѣкою, которая его не боится, истратитъ деньги и ужь поздно увидитъ свое безумство. Вотъ отъ-чего я такъ повеселѣлъ съ нѣкоторыхъ поръ. Я былъ печаленъ и скученъ, пока вѣрилъ успѣху вашего предпріятія; но у меня была одна надежда, которая все мнѣ приходила на умъ и съ которой я захотѣлъ раздѣлаться на-чисто. Я ходилъ, разсматривалъ, трудился, изучалъ… О, да! изучалъ, не нуждаясь въ вашихъ книгахъ, картахъ и прочей тарабарщинѣ; все увидѣлъ, все понялъ. Господинъ Эмиль! я просто бѣдный крестьянинъ, и вашъ Галюше наплевалъ бы на меня, еслибъ смѣлъ; но могу васъ увѣрить въ одной вещи, которой вы даже не подозрѣваете, — именно: вашъ отецъ ничего не смыслитъ въ томъ, что дѣлаетъ; ему надавали дурныхъ совѣтовъ; и вы также не умѣете навести его на путь. Наступающая зима унесетъ всѣ ваши работы, и каждая зима будетъ уносить ихъ, до-тѣхъ-поръ, пока господинъ Кардонне броситъ въ воду послѣднія деньги. Запомните, что я вамъ говорю, и не пытайтесь убѣждать своего отца. Это было бы для него новою причиною упорствовать разоряться, а онъ и безъ того разорится — если не вполнѣ здѣсь, то въ другомъ мѣстъ, потому-что я насквозь вижу вашего отца… Голова умная, согласенъ, — но безразсудная. Онъ воспламеняется своими проектами до такой степени, что считаетъ ихъ безошибочными, а при такомъ характеръ ни въ чемъ нельзя успѣть. Сперва я думалъ, что онъ ведетъ свою штуку; но теперь вижу, что дѣло становится серьёзнымъ, потому-что онъ строить съизнова все, что разрушила послѣдняя дриба. До-тѣхъ-поръ у него были очень-большія вѣроятности: почему жь и не такъ? вѣроятности дѣлаютъ насъ гордыми и самонадеянными. Та же исторія съ Наполеономъ, котораго я видѣлъ восходившимъ и падавшимъ, подобно плотнику, который влѣзъ на кровлю дома, не поглядѣвъ, крѣпокъ ли фундаментъ. Будь какой угодно плотникъ, строй онъ какое угодно мастерское зданіе, а коли стѣна не устоитъ, — пиши пропало!

Жанъ говорилъ съ такимъ убѣжденіемъ, черные глаза его такъ сверкали изъ-подъ сѣдѣющихъ бровей, что Эмиль не могъ защититься отъ безпокойства. Онъ упрашивалъ его объяснить причины, заставлявшія его такъ говорить, и плотникъ долго отказывался. Наконецъ, побѣжденный настойчивостью Эмиля и немножко-затронутый его сомнѣніями, назначилъ ему свиданіе въ слѣдующее воскресенье.

— Въ Шатобрёнъ вы поѣдете въ субботу или въ понедѣльникъ, сказалъ онъ: — а въ воскресенье мы отправимся на разсвѣтѣ и пройдемъ по теченію рѣки до извѣстнаго мѣста, которое я укажу вамъ. Возьмите съ собою всѣ свои книги и снаряды, если хотите. Коли они не подтвердятъ моихъ словъ, нужды нѣтъ: значитъ, наука солжетъ. Но не думайте дѣлать это путешествіе верхомъ или въ экипажѣ, и если не надѣетесь на свои ноги, лучше вовсе отступитесь.

Въ субботу Эмиль отправился въ Шатобрёнъ и, по обыкновенію, побывалъ прежде въ Буагибо, не смѣя слишкомъ-рано пріѣхать къ Жильбертѣ.

Приближаясь къ развалинамъ, онъ увидѣлъ черную точку у подошвы горы, и скоро черная точка оказалась Констаномъ Галюше, одѣтымъ въ черный фракъ, черные панталоны и перчатки, черный атласный галстухъ и жилетъ. Это былъ его деревенскій нарядъ зимою и лѣтомъ; не смотря ни на какой жаръ, ни на какую усталость, онъ никогда не выходилъ изъ селенія безъ этой непремѣнной одежды. Онъ побоялся бы, чтобъ его не сочли за крестьянина, если бъ, подобно Эмилю, онъ надѣлъ на себя блузу и сѣрую шляпу съ широкими полями.

Если городской костюмъ нашего времени можетъ быть названъ самымъ мрачнымъ, самымъ неудобнымъ и некрасивымъ, какой когда-либо изобрѣтала мода, то особеино въ деревнѣ оказываются наружу всѣ его невыгоды и все безобразіе. Въ окрестностяхъ большихъ городовъ онъ еще не такъ бросается въ глаза, потому-что самая деревня тамъ углажена, разлинована, усажена и построена въ систематическомъ вкусѣ, который отнимаетъ у природы всю ея прелесть и прихотливость. Можно иногда удивляться богатству и симметріи полей, подверженныхъ всѣмъ тонкостямъ цивилизаціи; но любить такую деревню мудрено. Настоящей деревни тамъ нѣтъ: настоящая деревня бываетъ въ глубинѣ странъ, отчасти покинутыхъ и дикихъ, гдѣ обработка не имѣетъ въ виду мелочныхъ прикрасъ и завистливыхъ размежевокъ, гдѣ земли смѣшиваются, и гдѣ собственность обозначена только какимъ-нибудь камнемъ или кустарникомъ, ввѣренными подъ защиту сельской добросовѣстности. Тамъ-то дороги, назначенныя только для пѣшеходовъ, верховыхъ или тележекъ, представляютъ тысячи живописныхъ видовъ; живыя изгороды, предоставленныя ихъ натуральному произрастанію, развѣшиваются гирляндами, сплетаются въ бесѣдки, и убираются тѣми дикими растеніями, которыя подвергаются тщательному истребленію въ странахъ роскошныхъ. Эмиль вспоминалъ, что ходилъ за нѣсколько льё въ окрестности Парижа, не имѣя удовольствія встрѣтить ни кустика крапивы, и живо чувствовалъ прелесть сельской природы, среди которой теперь находился. Бѣдность тамъ не пряталась, пристыженная и попираемая ногами богатства. Напротивъ, она весело и вольно выказывалась на почвѣ, гордо носившей ея эмблемы — дикіе цвѣты и празднорастущія травы, смиренный мохъ и лѣсную землянику, крессъ на берегу потока безъ русла, и плющъ на скалѣ, которая въ-теченіе столѣтій загораживала дорогу, не возбуждая заботливости полиціи. Любилъ онъ эти вѣтви, которыя торчатъ черезъ дорогу незатрогиваемыя прохожими, эти болотины, гдѣ квакаетъ зеленая лягушка, словно предупреждая путешественника; — эти ветхія стѣны, которыя обрушаются по краямъ и которыя никто не думаетъ чинить; эти могучіе корни, которые приподнимаютъ землю и вырываютъ пещеры у подошвы старыхъ деревьевъ; всю эту небрежность, которая составляетъ наивную природу, и которая такъ хорошо гармонируетъ съ суровымъ типомъ и простымъ, степеннымъ костюмомъ крестьянина.

Но пусть среди этой важной и величавой рамы, переносящей воображеніе во времена первобытной поэзіи, появится залетная муха, горожанинъ въ черномъ платьѣ, съ выбритымъ подбородкомъ, съ руками въ перчаткахъ, съ неловкими ногами, — и царь общества окажется здѣсь только смѣшною случайностью, непріятнымъ пятномъ на картинѣ. Что тамъ дѣлать на солнечномъ сіяніи вашимъ траурнымъ платьямъ, надъ которыми терны, кажется, издѣваются какъ надъ добычей? Вашъ стѣснительный и неуклюжій костюмъ тогда внушаетъ больше жалости, чѣмъ лохмотья нищаго: видно, что вы не не своемъ мѣстѣ на вольномъ воздухѣ, и что ваша ливрея душитъ васъ…

Никогда это замѣчаніе не представлялось уму Эмиля такъ живо, какъ при появленіи Галюше, который со шляпою въ рукахъ всходилъ на холмъ, тягостно усиливаясь взобраться на высоту. Фалды его фрака смѣшно развевались отъ этихъ усилій; онъ безпрестанно останавливался, чтобъ счищать платкомъ слѣды частыхъ ушибовъ… Эмиль сначала смѣялся, но потомъ гнѣвно спросилъ себя, зачѣмъ залетная муха вьется около завѣтнаго улья?

Онъ пустилъ лошадь въ галопъ, проскакалъ мимо Галюше, не подавая вида, что замѣтилъ его, и, явившись первый въ Шатобрёнъ, извѣстилъ Жильбергу о Галюше, какъ о неизбѣжной напасти.

— Ахъ, батюшка! сказала дѣвушка: — не принимайте этого непріятнаго человѣка, умоляю васъ! не позволяйте оскорблять нашъ Шатобрёнъ и нашъ бытъ, нашу прекрасную простоту, присутствіемъ этого чужаго человѣка, который не можетъ и не долженъ никогда сочувствовать намъ!

— Что же прикажешь мнѣ дѣлать? отвѣчалъ господинъ Шатобрёнъ въ затрудненіи. — Я пригласилъ его бывать у меня, когда ему вздумается, и не могъ предвидѣть, что ты, такая снисходительная и великодушная, почувствуешь предубѣжденіе противъ бѣднаго малаго за недостатки его воспитанія и жалкую фигуру. По мнѣ, эти люди жалки: я вижу, что всѣ ими гнушаются, и имъ скучно жить на свѣтѣ.

— Не думайте этого! сказалъ Эмиль. — Напротивъ, они очень-довольны жизнью и увѣрены, что всѣмъ нравятся.

— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ отнимать у нихъ увѣренность, безъ которой имъ прійдется умереть съ горя? У меня на это не достанетъ духа, и не думаю, чтобъ добрая моя Жильберта посовѣтовала мнѣ это.

— О, добрый батюшка! сказала со вздохомъ Жильберта: — я также желала бы имѣть вашъ духъ, и, кажется, имѣю его; но это самодовольное и самоугодное существо, которое какъ-будто хочетъ меня оскорбить, когда глядитъ на меня, и которое называетъ меня просто по имени съ перваго же дня знакомства… нѣтъ, ее могу его терпѣть и чувствую, что онъ дѣлаетъ мнѣ зло, потому-что располагаетъ меня къ презрѣнію и насмѣшкѣ наперекоръ моимъ инстинктамъ и обыкновенному характеру.

— Безъ сомнѣнія, г-нъ Галюше позволитъ себѣ большую кроткость съ вашей дочерью, сказалъ Эмиль графу Антуану: — и вамъ не разъ прійдется напоминать ему, чтобъ онъ былъ поучтивѣе. Если случится, что вы вынуждены будете прогнать его, вы почувствуете сожалѣніе, что принимали его слишкомъ-довѣрчиво. Не лучше ли ныньче же нѣсколько-холоднымъ пріемомъ дать ему понять, что вы не позабыли грубостей, какія онъ позволилъ себѣ въ первое свое посѣщеніе?

— По-моему, лучше всего будетъ сдѣлать такъ, сказалъ г-нъ Шатобрёнъ: — вы пойдете гулять въ садъ съ Жаниллою, а я уведу Галюше ловить рыбу, и вы избавитесь отъ него.

Предложеніе не очень понравилось Эмилю. Находясь подъ присмотромъ графа Шатобрёна, онъ могъ считать себя почти на-единѣ съ Жильбертою, тогда-какъ Жанилла была свидѣтелемъ очень-зоркимъ и дальновиднымъ. Жильберта, съ своей стороны, подумала, что было бы весьма-себялюбиво съ ея стороны оставлять отца одного терпѣть всю тягость подобнаго визита.

— Нѣтъ, сказала она, обнимая Антуана: — мы останемся, чтобъ ты могъ сердиться. Если мы отвернемся отъ тебя, ты сдѣлаешься такъ ласковъ и добръ, что этотъ человѣкъ разъ-на-всегда сочтетъ себя очень-пріятнымъ для насъ гостемъ… Я знаю тебя, батюшка! ты не вытерпишь, ты скажешь ему это и пригласишь его обѣдать, а онъ опять напьется! Лучше я останусь здѣсь, чтобъ заставить его быть осторожнѣе.

— Ужь я за это берусь, сказала Жанилла, слушавшая до-тѣхъ-поръ безмолвно и нетерпѣвшая Галюше съ того дня, когда онъ торговался съ нею изъ-за десяти су, которые она потребовала у него за показываніе развалинъ. — Я не прочь, чтобъ вы пили свое вино съ пріятелями и людьми, вамъ пріятными; но вовсе не намѣрена тратить его на объѣдалъ, и какъ-можно-больше разведу вино водою для г-на Галюше… Тѣмъ хуже для васъ, графъ, потому-что вы не любите воды: не долго просидите за столомъ.

— Помилуй, Жанилла, это тиранство! сказалъ г-нъ Антуанъ: — ты намѣрена посадить меня на воду? такъ ты хочешь уморить меня?

— Ничего, сударь, вы будете еще здоровѣе, а тѣмъ хуже для этого гостя, если ему не понравится!

Жанилла сдержала слово; но Галюше былъ такъ встревоженъ, что ничего не замѣтилъ. Онъ чувствовалъ себя очень-неловко при Эмилѣ, котораго глаза и усмѣшка все какъ-будто вопрошали его строго; а когда онъ хотѣлъ отплатить дерзостью, любезничая съ Жильбертою, то его любезности были принимаемы такъ плохо, что онъ не зналъ куда дѣваться. Онъ рѣшился остерегаться на счетъ шатобрёнскаго клерета и былъ очень-доволенъ, когда, послѣ перваго стакана, хозяинъ уже не уговаривалъ его выпить второй. Г-нъ Антуанъ, подавъ ему примѣръ на первомъ стаканѣ, какъ требовалъ долгъ деревенскаго хозяина, подавилъ въ себѣ вздохъ и бросилъ на Жаниллу укоризненный взглядъ за щедрость, съ какою она подлила воды. Шарассонъ, знавшій продѣлку старухи, захохоталъ во все горло и получилъ сильный выговоръ отъ господина, который осудилъ его выпить за ужиномъ весь остатокъ невиннаго напитка.

Галюше, убѣдившись, что былъ несносенъ Жильбертѣ и Эмилю, рѣшился подвинуть впередъ свои заслуги передъ г-мъ Кардонне и отважился на сватовство. Онъ отвелъ г-на Антуана въ сторону, и, напередъ увѣренный въ отказѣ, предложилъ свое сердце, руку и двадцать тысячь франковъ его дочери. Галюше не боялся рисковать, удвоивъ вымышленный капиталъ своего придай наго.

Это состояньице, вмѣстѣ съ должностью, которая давала Галюше тысячу-двѣсти франковъ въ годъ, немножко поразило г-на Антуана. Для Жильберты это была очень-хорошая партія, и она не могла надѣяться ничего лучшаго въ-отношеніи къ богатству: добрый деревенскій житель рѣшительно не имѣлъ средствъ дать ей какое-нибудь приданое, хотя бы отнялъ у себя послѣднія крохи. Не было на свѣтѣ человѣка безкорыстнѣе его; онъ достаточно доказалъ это въ-теченіе своей жизни. Но онъ не безъ прискорбія помышлялъ, что милая дочь его, за невозможностью встрѣтить человѣка, который полюбилъ бы ее для нея самой, будетъ, вѣроятно, осуждена на дѣвичество надолго, можетъ-быть навсегда!

«Какъ жаль, подумалъ онъ, что этотъ малой не любезенъ! что онъ честенъ и благороденъ — это видно; дочь моя ему нравится, и онъ не спрашиваетъ, есть ли за нею что-нибудь. Безъ-сомнѣнія, онъ знаетъ, что у нея ничего нѣтъ, и хочетъ отдать ей все, что самъ имѣетъ. Женихъ благонамѣренный, которому надо отказать честнымъ образомъ, съ лаской и дружбой.»

Не зная, какъ за это взяться, не смѣя навлечь на Жильберту подозрѣніе въ хвастовствѣ своимъ происхожденіемъ, или досады сердца, оскорбленнаго ея отвращеніемъ, онъ почелъ за лучшее отвѣчать ни да ни нѣтъ, и потребовать времени для того, чтобъ подумать и посовѣтоваться. Галюше попросилъ позволенія прійдти опять — не для того, чтобъ ухаживать за нею, но чтобъ освѣдомиться о рѣшеніи дѣла, и получилъ позволеніе. Бѣдный Антуанъ дрожалъ, давая ему этотъ отвѣтъ.

Онъ повелъ его на берегъ рѣки ловить рыбу, хотя Галюше и не принесъ съ собою ничего для этого упражненія и очень желалъ остаться въ замкѣ. Антуанъ по-крайней-мѣрѣ водилъ его по берегу Крёзы, указывая хорошія мѣста, и дорогою имѣлъ слабость и добродушіе извиняться передъ нимъ за грубости и насмѣшки Жана. Галюше принялъ извиненіе съ величайшимъ удовольствіемъ, обратилъ всю вину на самого-себя, прибавивъ, однакожь (чтобъ показаться въ выгоднѣйшемъ свѣтѣ), что напился нечаянно, и что, если не былъ крѣпокъ на вино, то по привычкѣ къ большой воздержности.

— Слава Богу! сказалъ Антуанъ: — Жанилла боялась, что вы не совсѣмъ-трезвый человѣкъ; но то, что съ вами случилось, конечно, доказываетъ противное.

Они довольно-долго разговаривали, и какъ Галюше все не шелъ домой, хотя по безпокойству хозяина ясно видѣлъ, что тотъ не желалъ бы возвращаться съ нимъ въ замокъ, то оба они пришли назадъ, и Галюше отвелъ въ сторону Жаниллу, чтобъ открыть ей свои намѣренія и дать Антуану время предупредить Жильберту. Онъ былъ увѣренъ, что раздосадуетъ ее, ибо, на этотъ разъ, не будучи пьянъ, очень-ясно замѣчалъ раздраженный видъ Эмиля и чувства, какія Жильберта питала къ избранному ей защитнику.

«Ну, въ этотъ разъ» говорилъ онъ самъ себѣ: «г-нъ Кардонне не упрекнетъ меня, что я потерялъ даромъ время. Мои прекрасные любовники страшно на меня взбѣсятся, и г. Эмиль не утерпитъ, чтобъ не поссориться со мною.»

Галюше былъ не трусъ и хоть не предполагалъ Эмиля способнымъ къ дуэли на кулакахъ, однакожъ съ нѣкоторымъ самодовольствомъ думалъ, что будетъ въ силахъ помѣриться съ нимъ. Что до настоящей дуэли, она не столько бы ему нравилась, потому-что онъ не умѣлъ владѣть благороднымъ оружіемъ, но могъ твердо надѣяться, что г. Кардонне успѣетъ предохранить его.

Пока онъ толковалъ съ Жаниллою, графъ Шатобрёнъ былъ съ дочерью и Эмилемъ въ саду и разсказалъ имъ все, что сейчасъ происходило между имъ и Галюше, употребивъ только нѣкоторыя ораторскія предосторожности.

— Вотъ, сказалъ онъ: — вы называете его глупцомъ и нахаломъ, но сейчасъ раскаетесь въ своей строгости; онъ истинно-достойный малой, и у меня есть тому доказательство. Это можно разсказать при Эмилѣ: онъ нашъ другъ, и даже еслибъ Жильберта захотѣла разобрать дѣло безъ предубѣжденія, то могла бы спросить у него кой-какихъ свѣдѣній на-счетъ этого молодаго человѣка… Скажите, Эмиль, по чистой совѣсти, честный ли онъ человѣкъ?

— Безъ всякаго сомнѣнія, отвѣчалъ Эмиль. — Батюшка держитъ его при себѣ три года и неохотно бы разстался съ нимъ.

— Хорошаго онъ характера?

— Хотя въ прошлый разъ онъ показалъ себя здѣсь не такимъ, но я долженъ сказать, что онъ очень-смиренъ и совершенно-безобиденъ по обыкновенію.

— Не охотникъ напиваться?

— Нѣтъ, сколько я знаю.

— Значитъ, что же въ немъ худаго?

— Еслибъ ему не пришла фантазія сдѣлаться нашимъ собесѣдникомъ, я признала бы его чудеснымъ человѣкомъ, сказала Жильберта.

— А тебѣ онъ очень не нравится? возразилъ г. Антуанъ, остановясь, чтобъ посмотрѣть ей въ лицо.

— О, нѣтъ, батюшка! отвѣчала она, удивленная такимъ торжествённымъ видомъ. — Не почитайте моего отвращенія до такой степени важнымъ. Я не въ силахъ никого ненавидѣть, и если общество этого молодаго человѣка имѣетъ какую-нибудь пріятность для васъ, если онъ подалъ вамъ достаточную причину уважать его, избави меня Богъ лишать васъ его по какому-нибудь капризу! Я постараюсь пересилить себя, и можетъ-быть успѣю раздѣлитъ доброе мнѣніе, которое мой достойный отецъ имѣетъ объ немъ.

— Вотъ что называется говорить какъ слѣдуетъ доброй и умной дѣвушкѣ; я узнаю мою Жильберту! Знай же, дочка, что ты меньше чѣмъ кто-нибудь должна гнушаться характеромъ этого молодца. Если ты не чувствуешь никакого къ нему влеченія, то покрайней-мѣрѣ должна обращаться съ нимъ вѣжливо и отказать ему ласково. Угадываешь ты меня?

— Нѣтъ, батюшка.

— Боюсь, не угадываю ли я, сказалъ Эмиль, котораго щеки покрылись яркимъ румянцемъ.

— Хорошо, продолжалъ г-нъ Антуанъ: — предположимъ, что человѣкъ довольно-богатый въ сравненіи съ нами, замѣтилъ хорошенькую и добрую дѣвушку, очень-бѣдную, и, влюбившись въ нее съ перваго взгляда, является къ ея ногамъ съ самыми благородными предложеніями, — слѣдуетъ ли грубо прогнать его, и захлопнуть отъ него дверь, сказавъ: «нѣтъ, сударь, вы очень-дурны собою»?

Жильберта покраснѣла не меньше Эмиля, и какія усилія ни дѣлала надъ собою, чтобъ казаться смиренною, однакожь чувствовала себя такъ оскорбленною претензіями Галюше, что не могла ничего отвѣчать и заплакала.

— Этотъ мерзавецъ солгалъ безстыдно, вскричалъ Эмиль: — вы можете прогнать его съ позоромъ. Онъ не имѣетъ никакого состоянія; отецъ мой, взявъ его къ себѣ, извлекъ его изъ самой крайней бѣдности. Судите сами: онъ живетъ на мѣстѣ только три года, и развѣ г-нъ Галюше вдругъ получилъ какое-нибудь таинственное наслѣдство…

— Нѣтъ, Эмиль, нѣтъ, онъ не солгалъ мнѣ; я не такъ слабъ и довѣрчивъ, какъ вы думаете. Я разспрашивалъ его, и знаю, что источникъ его небольшаго состоянія чистъ и вѣренъ. Самъ отецъ вашъ даетъ ему двадцать тысячь франковъ, чтобъ привязать его къ себѣ навсегда любовью и признательностью, въ случаѣ, если онъ найдетъ невѣсту въ нашей сторонѣ.

— Но, безъ сомнѣнія, сказалъ Эмиль неувѣреннымъ голосомъ: — мой отецъ не знаетъ, что онъ осмѣлился имѣть виды на графиню Шатобрёнъ; иначе не одобрилъ бы его въ подобной надеждѣ.

— Напротивъ! возразилъ г-нъ Антуанъ, которому дѣло казалось очень-натуральнымъ: — вашъ батюшка услышалъ отъ него объ его склонности къ Жильбертѣ и позволилъ сослаться на свое имя, чтобъ просить руки ея.

Жильберта поблѣднѣла какъ смерть и взглянула на Эмиля, который потупилъ глаза, ошеломленный, униженный и растерзанный въ глубинѣ души.

II.
Взрывъ.

— Ну, что случилось? сказала Жанилла, пришедши къ нимъ въ бесѣдку у входа въ садъ, гдѣ они сидѣли всѣ трое: — отъ-чего Жильберта такъ разстроена? отъ-чего всѣ вы молчите, когда я подхожу, словно умышляете какой-нибудь заговоръ?

Жильберта кинулась на грудь няни и залилась слезами.

— Что такое? что такое? возразила старуха: — отъ-часу не легче! Дочка моя въ горѣ, а я не знаю въ чемъ дѣло! Добьюсь ли я отъ васъ, г-нъ Антуанъ?

— Развѣ тотъ молодой человѣкъ ушелъ? сказалъ г-нъ Антуанъ, съ безпокойствомъ оглядываясь кругомъ.

— Какъ же, онъ простился со мною, и я проводила его до воротъ, сказала Жанилла. — Насилу отъ него отдѣлалась. Онъ, видите, тяжеловатъ на объясненія! Ему хотѣлось остаться, я это замѣтила, но я дала ему понять, что такія дѣла не кончаются такъ скоро, что мнѣ надо поговорить съ вами, и что ему напишутъ, если пожелаютъ съ нимъ видѣться за тѣмъ или за другимъ. Но, Бога ради, что же это съ моей дочкой? кто огорчилъ ее? Жанилла защититъ ее и утѣшитъ.

— О, да! ты поймешь меня, воскликнула Жильберта: — ты поможешь мнѣ защититься отъ обиды; я оскорблена и нуждаюсь въ тебѣ, чтобъ растолковать это батюшкѣ! Вообрази, что онъ сдѣлался почти адвокатомъ Галюше.

— А! такъ ужь ты знаешь обо всемъ? Значитъ, это семейныя дѣла! Мнѣ также надо съ вами потолковать объ нихъ; но все это будетъ скучно слушать г-ну Эмилю?

— Понимаю васъ, любезная мамзель Жанилла, отвѣчалъ молодой человѣкъ: — и знаю, что обыкновенныя приличія требовали бы, чтобъ я удалился; но я такъ заинтересованъ этимъ случаемъ, что не подчинюсь пошлымъ обычаямъ: Можете говорить при мнѣ, потому-что я все знаю.

— Хорошо! если вы знаете, о чемъ идетъ дѣло, и если г-нъ Антуанъ заблагоразсудилъ объясниться при васъ (что, между нами сказать, не совсѣмъ бы годилось), пожалуй, я буду говорить какъ-будто-бы васъ тутъ не было. Во-первыхъ, Жильберта, не надо плакать: чѣмъ ты огорчаешься, дочка? Тѣмъ, что одинъ неучъ вообразилъ, будто стоитъ тебя? Э! Боже мой, замужемъ ли ты будешь или нѣтъ, все не въ первый и не въ послѣдній разъ тебѣ прійдется смѣяться надъ людьми, много о себѣ думающими; потому-что надъ-этимъ надо смѣяться, дитя мое, а не сердиться. Молодецъ думаетъ, что онъ дѣлаетъ тебѣ честь и доказываетъ свое уваженіе: прійми же это просто, скажи, или вели сказать ему очень-холодно, что ты его благодаришь, но что онъ тебѣ не по мысли. Я вовсе не понимаю, чѣмъ ты тутъ встревожилась; не-уже-ли ты думаешь, что я соглашусь ободрать его? Какъ бы не такъ! еслибъ онъ имѣлъ сто тысячь франковъ, сто мильйоновъ экю, все бы онъ не стоилъ моей дочки! Уродъ, съ выпученными глазами и довольнымъ видомъ, проваливай дальше! у насъ нѣтъ для него невѣсты! О! Жанилла умѣетъ разбирать, и знаетъ, что въ букетѣ не кладутъ крапивы подлѣ розы!

— Прекрасно сказано, добрая Жанилла! вскричалъ Эмиль: — вы достойны назваться ея матерью!

— А вамъ-то что за дѣло, сударь? сказала Жанилла, одушевленная и надменная собственнымъ краснорѣчіемъ: — зачѣмъ вы мѣшаетесь въ наши дѣлишки? Развѣ вы знаете что-нибудь дурное объ этомъ женихѣ? Не трудитесь намъ говорить; мы и безъ васъ его выпроводимъ.

— Полно, Жанилла, не брани его! сказала Жильберта, ласкаясь къ старухѣ. — Мнѣ весело слышать, что претензіи этого человѣка почитаются для меня оскорбленіемъ, потому-что я чувствую себя униженною, какъ только вспомню о нихъ. Я въ жару, я больна. А батюшка ничего не видитъ! Батюшка считаетъ очень-лестнымъ для себя его сватовство и не съумѣетъ сказать ему ничего, чтобъ меня отъ него избавить!

— Ха! ха! возразила Жанилла, смѣясь: — все онъ виноватъ, какъ обыкновенно; экой злой человѣкъ! заставилъ расплакаться мою дочку! Смотрите, сударь, ужь не вздумалось ли вамъ играть здѣсь тирана? И не думайте: вѣдь голубка Жанилла еще не умерла и не хочетъ умирать.

— Такъ и есть! подхватилъ г-нъ Антуанъ: — я вышелъ деспотъ, извергъ-отецъ! Хорошо, хорошо! щиплите меня, если это васъ утѣшаетъ. Потомъ, можетъ-быть, дочка скажетъ мнѣ, кто ее обидѣлъ, и что я сдѣлалъ такого преступнаго?

— Добрый батюшка, сказала Жильберта, кидаясь ему на шею: — оставимъ эти скучныя шутки; откажи поскорѣе, навсегда, Галюше отъ дома, чтобъ я вздохнула свободно, чтобъ я забыла этотъ непріятный сонъ.

— А! вотъ задача, отвѣчалъ г. Антуанъ: — спрашивается, что я буду писать ему? Объ этомъ надо намъ посовѣтоваться.

— Слышишь, мама? сказала Жильберта Жаниллѣ: — онъ не знаетъ, что ему отвѣчать; явно, что онъ не умѣлъ отказать ему.

— Полно, дитятко; отецъ твой не такъ еще виноватъ, отвѣчала Жанилла: — вѣдь прекрасный вздыхатель-то мнѣ также говорилъ о своемъ предложеніи; я выслушала его спокойно и не сказала ему ни да, ни нѣтъ. Полно! полно! не сердись. Дѣла такъ не дѣлаются; посовѣтуемся спокойно. Нельзя же сказать этому молодцу: «вы намъ не нравитесь», — такъ не водится. Нельзя также сказать: «мы изъ хорошей фамиліи, а вы прозываетесь Галюше», — это было бы жестоко и обидно.

— Да и не было бы основательно, сказала Жильберта. — Что намъ теперь въ дворянствѣ? Истинное благородство въ сердцѣ, а не въ пустыхъ титулахъ. Меѣ противно не имя Галюше, а манеры и чувства человѣка, который его носитъ.

— Дочь моя говоритъ правду: имя, ремесло и состояніе тутъ ничего не значатъ, сказалъ г. Антуанъ. — И такъ, на это мы не можемъ сослаться. Нельзя также поставить человѣку въ вину его наружность. Всего лучше мы можемъ сказать, что Жильберта не хочетъ выходить замужъ.

— О нѣтъ, сударь! постойте! сказала Жанилла. — Такъ не годится отвѣчать; потому-что если молодой человѣкъ начнетъ это разславлять (а онъ непремѣнно будетъ разславлять), то не явится больше жениховъ, а я не намѣрена, чтобъ моя дочка шла въ монахини.

— Надо, однако, привести какую-нибудь причину, возразилъ г. Антуанъ. — Скажемъ, пожалуй, что она не хочетъ еще выходить замужъ, что она еще слишкомъ-молода.

— Да, да, именно такъ, батюшка! Вы придумали самую лучшую причину, и она справедлива; я еще не хочу идти замужъ, я слишкомъ-молода.

— Это неправда, подхватила Жанилла. — Ты на возрастѣ, и я желаю, чтобъ въ скоромъ времени ты нашла хорошенькаго, добраго мужа, который бы нравился тебѣ и всѣмъ намъ.

— Не думай объ этомъ, мамочка, возразила Жильберта съ пылкостью. — Клянусь тебѣ, батюшка сказалъ правду. Я еще не хочу идти замужъ и желаю, чтобъ всѣ это знали, чтобъ ни одинъ женихъ не являлся ко мнѣ. Ахъ, если вы будете меня мучить такими докуками, вы лишите меня всего счастія, которымъ я наслаждаюсь при васъ, и сдѣлаете молодость мою очень-печальною! Но вы будете терзать меня совершенно-понапрасну, потому-что я не перемѣню намѣренія, и скорѣе умру, нежели разлучусь съ вами.

— Кто жь тебѣ говоритъ о разлукѣ съ нами? сказала Жанилла. — Человѣкъ, который полюбить тебя, не захочетъ тебя огорчить; да и ты сама не знаешь, какъ будешь думать, когда полюбишь кого-нибудь. Ахъ, дитятко! можетъ-быть, тогда пріидетъ наша очередь плакать; вѣдь сказано, что жена оставитъ отца своего и матерь для мужа, а тотъ, кто это сказалъ, зналъ женское сердце.

— О! воскликнулъ Эмиль: — это законъ повиновенія, а не любви. Человѣкъ, который истинно полюбитъ Жильберту, будетъ любить ея родителей и друзей, какъ своихъ собственныхъ, и не захочетъ разлучить ее съ ними, такъ же, какъ самъ не захочетъ отъ нихъ удаляться.

Тутъ Жанилла примѣтила страстные взоры любовниковъ, искавшіе встрѣтиться, и вся осторожность ея возвратилась.

— Помилуйте, сударь! сказала она нѣсколько-сухимъ тономъ: — вы вмѣшиваетесь въ дѣла, которыя до васъ не касаются, и, помоему, всѣ наши объясненія при васъ неумѣстны; но если ужь вамъ непремѣнно хочется ихъ слушать и если г. Антуанъ находитъ это очень-приличнымъ, то я вамъ скажу отъ себя, что запрещаю вамъ повторять и въ-особенности вѣрить тому, что дочка моя сказала сейчасъ въ порывѣ досады на вашего Галюше. Вѣдь не всѣ мужчины, слава Богу! скроены по этому образчику, и вовсе не нужно, чтобъ свѣтъ присудилъ ей оставаться въ дѣвицахъ за то, что она хочетъ мужа получше. Мы найдемъ ей славнаго мужа, не безпокойтесь, — и не думайте, что благо она бѣднѣе васъ, такъ и зачахнетъ въ одиночествѣ.

— Полно, полно, Жанилла! сказалъ г-нъ Антуанъ: — сама ты говоришь неумѣстныя слова. Ты какъ-будто хочешь досадить нашему другу… Ты слишкомъ заносишься! Говорятъ тебѣ, что онъ нашъ лучшій другъ послѣ Жана, который имѣетъ право старшинства; и я объявляю, что въ-теченіе двадцати лѣтъ, когда я своею бѣдностью поставленъ въ возможность оцѣнять безкорыстныя чувства, никто не оказывалъ и не внушалъ мнѣ столько расположенія, какъ Эмиль. Отъ-того-то я говорю, что онъ никогда не лишній въ нашихъ домашнихъ секретахъ. По уму своему, по благородству мыслей и образованію, онъ гораздо-старше своихъ лѣтъ и, можетъ-быть, нашихъ. Намъ не наидти лучшаго совѣтника. Я гляжу на него, какъ на брата Жильберты, и ручаюсь, что еслибъ для нея нашлась выгодная партія, онъ пояснилъ бы намъ дѣло на счетъ характера жениха, хлопоталъ бы о томъ, чтобъ состоялся бракъ, въ которомъ Жильберта можетъ быть счастлива. Твои привязки не имѣютъ здраваго смысла, Жанилла; если я довѣряю ему, то знаю, что дѣлаю: ты тоже обращаешься со мною черезъ-чуръ какъ съ ребенкомъ!

— Прекрасно, сударь! теперь вы хотите поссориться со мною? сказала Жанилла, сильно разгоряченная. — Хорошо, быть по-вашему! ныньче пошло на правду, и я все скажу, благо меня вынуждаютъ. Говорю вамъ и г-ну Эмилю въ лицо, что онъ еще слишкомъ-молодъ для такой роли домашняго друга, и что эта дружба должна немножко остыть; иначе вы почувствуете ея невыгоды. Напримѣръ, даже сегодня оказывается тому примѣрь, судите сами. Является молодой человѣкъ свататься за Жильберту; намъ онъ не нравится, — очень-хорошо, и дѣло кончено; по кто запретитъ этому неуспѣвшему жениху думать и говорить, хотябъ для того, чтобъ немножко отмстить за себя, что ему отказала изъ-за господина Эмиля, что мы надѣемся выдать Жильберту за богача, и что потому не хотимъ слушать ни о комъ другомъ? Не говорю, чтобъ г-нъ Эмиль способенъ былъ такъ думать, — я увѣрена въ противномъ. Онъ знаетъ насъ такъ хорошо, что можетъ видѣть, какіе мы люди. Но глупцы подумаютъ это, и мы сами прослывемъ за глупцовъ. То-то хорошо будетъ! Мы откажемъ Галюшё отъ дома, потому-дескать, что наша дочка слишкомъ молода, а г-нъ Кардонне-сынъ будетъ ѣздить къ намъ каждую недѣлю, какъ-будто для него одного мы дѣлаемъ исключеніе? Это не годится, г-нъ Антуанъ! А вамъ, г-нъ Эмиль, нечего такъ нѣжно поглядывать на меня, нечего становиться передо мной на колѣни и хватать меня за руки, словно сбираетесь сдѣлать мнѣ признаніе… Да, я люблю васъ, точно, и даже буду очень жалѣть объ васъ; но тѣмъ не меньше исполню свой долгъ, благо только у меня одной и есть разсудокъ, дальновидность и воля! Какъ быть! вы также перестанете ѣздить, голубчикъ, потому-что няня Жанилла еще не выжила изъ ума.

Жильберта снова поблѣднѣла какъ лилія, и г-нъ Антуанъ сдѣлался сердитъ, чуть-ли не въ первый разъ въ жизни. Онъ находилъ Жаниллу несправедливою, и, не смѣя явно возмущаться, дергалъ за ухо Сакрипана, который, замѣчая суровый видъ его, осыпалъ его ласками и давалъ себя терзать разсѣянной рукѣ его. Эмиль стоялъ на колѣняхъ между Жаниллою и Жильбертой; сердце его переполнилось, и онъ не могъ дольше молчать.

— Милая Жанилла, вскричалъ онъ наконецъ въ порывѣ волненія: — и вы, почтенный и благородный Антуанъ, выслушайте меня, и узнайте наконецъ мою тайну. Я люблю дочь вашу, люблю страстно съ перваго дня, какъ ее увидѣлъ, и если ей не противны мои чувства, прошу у васъ руки ея — не для Галюше и не для другаго приближеннаго отца моего, не для кого-нибудь изъ друзей своихъ, но для самого-себя. Я не могу жить безъ нея, и не встану, пока не получу ея и вашего согласія.

— Обними меня! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, внѣ себя отъ радости и восторга: — ты благородный малой; я зналъ, что нѣтъ ничего на свѣтѣ возвышеннѣе и прямѣе души твоей!

Онъ сжималъ въ своихъ объятіяхъ тоненькаго молодаго человѣка, словно хотѣлъ задушить его. Жанилла, растроганная, закрыла глаза платкомъ; но вдругъ, пересиливъ слезы, вскричала:

— Вотъ ужь глупости, такъ глупости, г-нъ Антуанъ, настоящія глупости! Уймитесь, не давайте столько воли своему сердцу. Конечно, онъ славный малой, и еслибъ мы были богаты, или еслибъ онъ былъ бѣденъ, намъ никогда не найдти бы человѣка лучше; но не забудемте, что его предложеніе — дѣло несбыточное: родные его ни за что не согласятся; онъ составилъ себѣ романъ въ своей молоденькой головѣ… Еслибъ я не такъ васъ любила, г-нъ Эмиль, я стала бы бранить васъ, что вы разгорячаете воображеніе г-на Антуана, которое еще моложе вашего и способно принять не за шутку ваши грёзы. Къ-счастію, дочка его разсудительнѣе насъ съ нимъ. Она признательна вамъ и благодаритъ васъ за ваши добрыя намѣренія; но ей извѣстно, что вы не отъ себя зависите, что вы еще не можете обойдтись безъ согласія батюшки, и что, еслибъ даже лѣта ваши позволяли почтительно настаивать на полученіи отъ него согласія, то сама она такъ благородна, что не захочетъ насильно войдти въ семейство, которое ее отвергло бы.

— И то правда! сказалъ г-нъ Антуанъ, очнувшись какъ-бы отъ сна: — мы сумасбродимъ, бѣдныя дѣти! Г-нъ Кардонне ни за что не захочетъ породниться съ нами, потому-что мы не можемъ предложить ему ничего, кромѣ имени, которое онъ, конечно, считаетъ ничѣмъ, которымъ, въ добавокъ, мы сами мало дорожимъ, и которое не открываетъ намъ никакого пути къ богатству. Нѣтъ, Эмиль! перестанемъ говорить объ этомъ; иначе эти разговоры сдѣлались бы источникомъ огорченій. Будемъ друзьями, всегда друзьями! Будьте братомъ моей дочери, ея покровителемъ и защитникомъ въ случаѣ надобности; но не станемъ упоминать ни о бракѣ, ни о любви, потому-что въ наше время любовь — мечта, а бракъ — сдѣлка!

— Вы не знаете меня, вскричалъ Эмиль: — если думаете, что я подчинюсь и соглашусь когда-нибудь подчиниться уставамъ свѣта и разсчетамъ выгоды! Не стану васъ обманывать; я поручился бы за согласіе матушки, еслибъ она была свободна, но отецъ мой не будетъ расположенъ къ этому браку. Однакожь, отецъ любитъ меня, и когда испытаетъ твердость моей воли, то призинетъ, что въ этомъ случаѣ его воля не одержитъ верха. Можетъ-быть, онъ попробуетъ одно средство наклонить меня — именно, лишить меня на нѣсколько времени выгодъ его богатства. О! тогда съ какою радостью буду я трудиться, чтобъ заслужить руку Жильберты, достигнуть до нея, сдѣлавшись достойнымъ почтенія, котораго не отдаютъ празднымъ людямъ, и которое заслуживаютъ тѣ, кто, подобно вамъ, г-нъ Антуанъ, перенесъ честное испытаніе! Мой отецъ смягчится co-временемъ, я увѣренъ; могу обѣщать вамъ это передъ Богомъ и передъ вами, потому-что чувствую въ себѣ всѣ силы любви непобѣдимой. И, увидѣвъ все могущество моей страсти, онъ — въ высшей степени умный и добродѣтельный человѣкъ, любящій меня больше всего на свѣтѣ и ужь конечно больше почестей и богатства, онъ отъ чистаго сердца откроетъ свои объятія и душу моей невѣстѣ. Я знаю отца, знаю, что если онъ иногда и уступаетъ велѣнію судьбы, то безъ всякаго памятованія о прошломъ, безъ мелочной досады, безъ низкаго сожалѣнія. Вѣрьте же, друзья, въ любовь мою, и надѣйтесь, подобно мнѣ, на помощь Божію. Для васъ нѣтъ ничего оскорбительнаго въ предразсудкахъ, съ которыми мнѣ надо будетъ бороться, и нѣжность моей матери, живущей только мною и для меня, втайнѣ вознаградитъ Жильберту за временныя предубѣжденія отца моего. О! не сомнѣвайтесь, не сомнѣвайтесь, умоляю васъ! Вѣра все можетъ, и если вы поддержите меня въ этой борьбѣ, я буду счастливѣйшимъ смертнымъ, когда-либо сражавшимся за чистую любовь и за женщину, достойную пожертвованія всей моей жизни!

— Ну, ну, та-та-та! вскричала Жанилла: — теперь онъ пошелъ говорить, какъ книга и, чего добраго, разгорячитъ голову моей дочки! Замолчите ли вы, золотой языкъ! не хотимъ мы васъ слушать и не повѣримъ вамъ. Не смѣйте вѣрить, г-нъ Антуанъ! Вы не знаете, какія бѣды это можетъ навлечь на васъ; и самая меньшая бѣда была бы та, что моей дочкѣ сдѣлалось бы невозможно найдти себѣ сбыточную благоразумную партію.

Бѣдный Антуанъ не зналъ, кого слушать. Когда Эмиль говорилъ, онъ воспламенялся воспоминаніемъ своей собственной молодости, припоминалъ, что также любилъ; ничто не казалось ему благороднѣе, какъ вступиться за любовь и ободрить такой прекрасный замыселъ. Но когда Жанилла плескала воду на огонь, онъ признавалъ мудрость и благоразуміе своего ментора, и то съ нею говорилъ противъ Эмиля, то съ Эмилемъ противъ нея.

— Довольно же! сказала наконецъ Жанилла, очень раздосадованная, что не видитъ никакого конца этимъ колебаніямъ: — ничего этого не слѣдовало бы говорить при дочкѣ. Что бы вышло, еслибъ у нея была слабая или вѣтренная голова? Къ-счастію, она не льстится на ваши росказни и такъ-какъ очень-мало дорожитъ вашимъ золотомъ, то вѣрно будетъ имѣть столько достоинства, что не согласится ждать, пока вы будете властны располагать своимъ сердцемъ. Она своимъ распорядится какъ ей будетъ угодно, и, не лишая васъ уваженія и дружбы, попроситъ не компрометировать ее своимъ посѣщеніемъ. Ну, Жильберта, скажи твердое и умное словечко, чтобъ повершить всѣ эти вздорные толки!

До-сихъ-поръ, Жильберта молчала. Взволнованная и задумчивая, глядѣла она то на отца, то на Жаниллу, а чаще всего на Эмиля, котораго пылкость и убѣжденіе воспламеняли ея душу. Теперь она вдругъ встала, и, опустившись на колѣни передъ отцомъ и нянею, которыхъ руки цаловала съ горячностью, сказала:

— Поздно требовать отъ меня холоднаго благоразумія и напоминать мнѣ разсчеты самолюбія! Я люблю Эмиля, люблю столько же, какъ онъ меня любитъ, и еще не думая, чтобъ я когда-нибудь могла принадлежать ему, я поклялась въ сердцѣ не отдавать себя никому другому. Пріймите же мою исповѣдь, отецъ мой и мать моя, передъ Богомъ. Два мѣсяца притворяюсь я передъ вами и двѣ недѣли скрываю отъ васъ тайну, которая тяготитъ меня и которая будетъ первою и послѣднею въ моей жизни. Я отдала свое сердце Эмилю и поклялась ему быть его женою тотчасъ, какъ на то согласятся мои и его родители. До-тѣхъ-поръ, клялась я любить его съ твердостью и спокойствіемъ: клянусь еще разъ и призываю Бога и васъ во свидѣтели этой клятвы! Поклялась я также и опять клянусь, что если воля отца его останется непреклонною, мы будемъ любить другъ друга какъ братъ съ сестрою, и все-таки никогда не полюблю я другаго и не рѣшусь ни на какое дѣло безумства и отчаянія. Вѣрьте мнѣ. Видите, я тверда и чувствую себя счастливѣе съ-тѣхъ-поръ, какъ поставила Эмиля между вами и наравнѣ съ вами въ своемъ сердцѣ. Не опасайтесь отъ меня ни жалобъ, ни печали, ни унынія, ни болѣзни. Черезъ десять лѣтъ я буду точно такова же, какъ теперь, почерпая въ вашей любви утѣшенія, а въ своей — твердость, готовую на всѣ испытанія.

— Поздравляю! вскричала Жанилла въ отчаяніи: — всѣ мы пропали! Только этого не доставало! Дочка моя любитъ его и говоритъ это ему, говоритъ при насъ! Горе намъ, горе! Несчастный тотъ день, когда этотъ молодой человѣкъ вошелъ въ домъ нашъ!

Антуанъ, изнемогшій, только заливался слезами, прижимая къ сердцу дочь. Но Эмиль, одушевленный бодростью Жильберты, умѣлъ наговорить столько, что успѣлъ овладѣть этою душою, неспособною защищаться. Сама Жанилла была тронута, и дѣло кончилось тѣмъ, что приняли планъ, который любовники составили сами въ Крозанѣ, то-есть, рѣшились ждать (это не было большимъ облегченіемъ для Жаниллы) и не видаться слишкомъ-часто (что, по-крайней-мѣрѣ, немножко успокоивало ее на-счетъ толковъ).

Они вышли изъ сада, и спустя нѣсколько минутъ вышелъ оттуда Галюше, но украдкою, и, никѣмъ непримѣченный, спрягался въ кустарники у забора, чтобъ тайкомъ выбраться на гаржилесскую дорогу.

Эмиль остался обѣдать, ибо ни Антуанъ, ни Жанилла не имѣли духа заставить его сократить посѣщеніе, которое не должно было повторяться до слѣдующей недѣли.

Мягкое и наивное сердце добраго деревенскаго жителя не могло устоять противъ ласокъ и нѣжныхъ рѣчей дѣтей его, и когда Жанилла отвертывалась, онъ пускался раздѣлять съ ними надежды и благословлять любовь ихъ. Жанилла старалась показывать имъ строгій видъ; горесть ея была серьёзна и глубока; но не бываетъ плана обольщенія искуснѣе того, какой составляютъ себѣ любовники, когда хотятъ привлечь кого-нибудь на свою сторону. Оба они были такъ кротки, такъ покорны, такъ нѣжны, такъ замысловаты и болѣе всего такъ хороши съ лицами и взорами, сіявшими энтузіазмомъ, что тронули бы тигра. Жанилла плакала сперва отъ досады, потомъ отъ огорченія, наконецъ отъ нѣжности; когда насталъ вечеръ и всѣ пошли сидѣть на берегу рѣки, при сладостномъ сіяніи луны, — всѣ четверо, связанные неодолимою горячностью, составляли одну группу переплетенныхъ рукъ и сердецъ, бьющихся въ ладъ.

Особенно Жильберта сіяла радостью; сердце ея было легче и чище благоуханія растеній, разливающагося при восходѣ звѣздъ и взлетающаго къ звѣздамъ. Какъ ни упоенъ былъ Эмиль, однако онъ не могъ вполнѣ позабыть трудность обязанностей, предстоявшихъ ему для примиренія любви своей съ сыновнею привязанностью. Но Жильберта полагала, что всегда можно ждать и что лишь-бы любить, а чудо сдѣлается само собою, безъ всякихъ усилій съ чьей бы то ни было стороны. Когда Эмиль, осмѣлившись поцаловать у нея руку при ея родителяхъ, удалился, Жанилла сказала ей со вздохомъ:

— Ну, теперь ты будешь горевать недѣлю! Опять твои глазки будутъ заплаканы, какъ часто бывали до вашей проклятой поѣздки въ Крозанъ. Прощай въ нашемъ домъ покой и счастіе!

— Если я теперь буду грустна, мамочка, отвѣчала Жильберта: — то позволю тебѣ запретить ему пріѣзжать сюда, и если теперь глаза мои будутъ заплаканы, я выколю ихъ, чтобъ не видать его больше. Но что ты скажешь, если я буду веселье и счастливѣе прежняго? Развѣ не чувствуешь, какъ спокойно мое сердце? На, приложи къ нему руку, пока еще слышенъ топотъ скачущей лошади! Развѣ я встревожена? Зажги лампу и погляди на меня хорошенько. Все та же ли я Жильберта, дочь твоя, которая живетъ только для тебя и для батюшки, и которая не можетъ ни на минуту соскучиться съ вами? Ахъ! если я тосковала, плакала, то отъ-того, что имѣла секретъ отъ васъ, и мучилась, что не могу вамъ открыть его. Теперь, когда я могу говорить и думать вслухъ, я отдохнула и чувствую одну только радость — радость существованія для васъ и съ вами. Развѣ ты не видала ныньче вечеромъ, какъ всѣ мы были счастливы, что можемъ всѣ любить другъ друга безъ боязни и безъ стыда? Не-уже-ли ты думаешь, что когда-нибудь будетъ иначе, и что мы съ Эмилемъ будемъ счастливы, если вы оба не будете всегда и во всякое время съ нами?

— Увы! подумала со вздохомъ Жанилла: — ныньче еще только первый день этихъ прекрасныхъ предположеній!

III.
Западня.

Эмиль рѣшился, не откладывая дальше, серьёзно поговорить съ отцомъ и сказать ему не формальное и черезъ-чуръ поспѣшное признаніе своей любви, но родъ предварительной рѣчи, чтобъ постепенно приводить дѣло къ болѣе и болѣе рѣшительнымъ объясненіямъ. Но завтра утромъ плотникъ назначилъ ему свиданіе, и онъ разсудилъ, что если тотъ докажетъ ему все, что говорилъ, то онъ будетъ имѣть прекрасный случай завести разговоръ и показать г-ну Кардонне невѣрность и тщету его плановъ обогащенія.

Конечно, Эмиль не слѣпо полагался на мнѣніе Жана въ подобномъ дѣлѣ; но онъ зналъ, что извѣстные выводы природной логики могутъ значительно пособлять ученому изслѣдованію, и отправился на разсвѣтѣ, чтобъ сойдтись съ пріятелемъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ условились они встрѣтиться. Наканунѣ, онъ предупредилъ г. Кардонне, что намѣренъ пойдти осматривать теченіе воды на заводѣ, не сказывая, впрочемъ, какого проводника себѣ выбралъ.

Прогулка была трудна, но интересна, и по возвращеніи Эмиль попросилъ у отца особеннаго разговора. Онъ нашелъ въ немъ какой-то видъ торжествующаго спокойствія, который по-видимому не предвѣщалъ добра. Однакожь, считая долгомъ увѣдомить его о томъ, въ чемъ самъ увѣрился, онъ немедленно приступилъ къ дѣлу.

— Батюшка, сказалъ онъ: — вы уговариваете меня убѣдиться въ вашихъ планахъ и предаться имъ съ тою же пылкостью, съ какою сами имъ предаетесь. Съ нѣкотораго времени, я всѣми силами стараюсь служить вамъ своимъ умомъ сколько могу: и по тому довѣрію, которымъ вы меня удостоиваете, обязанъ вамъ сказать, что мы строимъ на пескѣ, и что, вмѣсто удвоенія вашего богатства, вы сыплете его въ бездонную пропасть.

— Что такое, Эмиль? отвѣчалъ г-нъ Кардонне, улыбаясь: — приступъ очень-страшный; а я думалъ-было, что наука приведетъ тебя къ тому же результату, какой даетъ практика, — именно, что нѣтъ ничего невозможнаго для разумной воли. Кажется, ты изъ своихъ соображеній вывелъ противное заключеніе. Посмотримъ! Ты далеко ходилъ, и безъ-сомнѣнія глубоко изслѣдовалъ? Я также, прошлаго года, осматривалъ потокъ, который надо усмирить, и увѣрился, что успѣхъ возможенъ; ну, а ты что скажешь, дитя?

— Я скажу, батюшка, что вы не успѣете въ своемъ намѣреніи, потому-что для успѣха требуются издержки, которыхъ не можетъ сдѣлать частный человѣкъ, и которыя все-таки не покрылись бы относительною прибылью.

Тутъ Эмиль съ большимъ искусствомъ вошелъ въ объясненія, отъ которыхъ мы уволимъ читателя, но которыя клонились къ подтвержденію мысли, что теченіе Гаржилессы представляло естественныя препятствія, непреодолимыя безъ употребленія капитала вдесятеро больше того, на какой разсчитывалъ г-нъ Кардонне. Надлежало пріобрѣсти въ свое владѣніе нѣкоторыя части бассейна рѣки, чтобъ тутъ отвести въ сторону ея теченіе, тамъ расширить ее, индѣ взорвать отроги горы, мѣшавшіе ея правильному теченію; наконецъ, если нельзя будетъ отвратить накопленіе и внезапный жестокій разливъ воды въ верхнихъ резервуарахъ, то подѣлать кругомъ завода плотины во сто разъ значительнѣе уже сдѣланныхъ; эти плотины будутъ отливать воду до такой степени, что она совершенно затопитъ окрестныя земли; а для этого надо будетъ купить половину общины, или имѣть въ своихъ рукахъ притѣснительную власть, невозможную во Франціи. Работы, уже исполненныя по приказанію г. Кардонне, наносили сильный вредъ окрестнымъ мельникамъ. Вода, остановленная въ его пользу, заставляла, по выраженію туземцевъ, полоскаться ихъ мельницы, производя на ихъ колеса противное движеніе, прекращавшее ихъ круговращеніе въ извѣстные часы. Только вознаградивъ ихъ другимъ способомъ, и значительно поиздержавшись на это, успѣлъ г. Кардонне успокоить этихъ мелкихъ промышлениковъ, въ ожиданіи пока разоритъ ихъ или самъ разорится; ибо предложенныя имъ вознагражденія могли быть только временныя и должны были прекратиться съ окончаніемъ его построекъ. Онъ купилъ за очень-дорогую цѣну у одного изъ сосѣдей каменоломную работу на полгода, у другихъ нанялъ всѣхъ ихъ лошадей, употребленныхъ на возку его матеріаловъ. Многихъ онъ убаюкалъ обманчивыми обѣщаніями, и простые люди, ослѣпленные кратковременною прибылью, закрывали глаза на будущее, какъ всегда бываетъ съ тѣми, чье настоящее тягостно.

Эмиль бѣгло миновалъ эти подробности, могшія скорѣе раздражить, чѣмъ убѣдить г. Кардонне, и началъ стращать его, будто самъ убѣжденъ, что ничего не преувеличиваетъ въ этомъ страхѣ.

Господинъ Кардонне выслушалъ его съ большимъ вниманіемъ, и когда Эмиль кончивъ, погладилъ его по головѣ съ совершенно-отеческимъ и ласковымъ видомъ, по съ усмѣшкою спокойной силы.

— Я очень-доволенъ тобою, Эмиль, сказалъ г. Кардонне: — вижу, что ты занимаешься, трудишься серьёзно, и теперь не потратилъ времени на то, чтобъ рыскать изъ замка въ замокъ. Ты говорилъ очень-отчетливо и какъ молодой совѣстливый адвокатъ, который хорошо вникъ въ свое дѣло. Благодарю тебя за доброе направленіе, какое принимаютъ твои идеи, — и знаешь ли, что всего больше радуетъ меня? то, что ты пристращаешься къ своему занятію, чего я и ожидалъ отъ благотворности изученія. Вотъ уже ты заботишься объ успѣхѣ, испытываешь сильныя ощущенія, проходишь неизбѣжные кризисы страха, сомнѣнія, и даже временнаго унынія, которыя неразлучны въ геніи промышленика съ развитіемъ всякаго важнаго проекта. Да, Эмиль, вотъ что я называю зачинать и рождать. Это таинство воли не совершается безъ болѣзни; съ головой мужчины бываетъ то же, что съ утробою женщины. Но теперь успокойся, другъ мой! Опасность, которую ты думалъ открыть, существуетъ только въ поверхностномъ обзорѣ вещей, и не на простой прогулкѣ могъ ты обнять все это. Я цѣлую недѣлю осматривалъ потокъ, прежде чѣмъ положилъ на его берега первый камень, и совѣтовался съ человѣкомъ поопытнѣе тебя. На, вотъ планъ мѣстности съ уровнями, измѣреніями и кубическимъ содержаніемъ. Разсмотримъ его вмѣстѣ.

Эмиль внимательно разсмотрѣлъ этотъ планъ и замѣтилъ въ немъ нѣсколько весьма-важныхъ ошибокъ. Полагали невозможнымъ, чтобъ вода достигала извѣстныхъ возвышеній въ необычайныхъ случаяхъ и чтобъ извѣстныя преграды могли оковать ее далѣе извѣстнаго числа часовъ. Работали по разсчету случайностей, и самый недальній опытъ, слова незначительнаго свидѣтеля прежнихъ фактовъ были бы достаточны, чтобъ уличить теорію во лжи, если бъ обратить на нихъ вниманіе. Но гордость и недовѣрчивость не позволяли г. Кардонне рѣшиться на это. Онъ отдался, зажмуря глаза, на волю стихій, какъ Наполеонъ во время похода въ Россію, и, въ надменномъ упорствѣ своемъ, охотно велѣлъ бы, подобно Ксерксу, сѣчь розгами непокорнаго Нептуна. Совѣтникъ его, хотя и очень-искусный человѣкъ, помышлялъ только о томъ, какъ бы угодить господину Кардонне, льстя его честолюбію, или самъ поддавался господству и вліянію этой пламенной воли.

— Батюшка! сказалъ Эмиль: — тутъ дѣло не въ однѣхъ гидростатическихъ выкладкахъ, и позвольте вамъ сказать, ваша безусловная вѣра въ спеціальныя работы ввела васъ въ заблужденіе. Вы смѣялись надо мною, когда, еще при началѣ занятіи моихъ науками, я вамъ говорилъ, что всѣ человѣческія знанія кажутся мнѣ въ тѣсной связи между собою, и надобно быть почти-универсальнымъ ученымъ, чтобъ быть безошибочну въ одномъ извѣстномъ предметѣ; словомъ, частность не можетъ обойдтись безъ синтеза, и прежде нежели знать механизмъ часовъ, не мѣшало бы знать механизмъ мірозданія. Вы смѣялись, еще и теперь смѣетесь этому, и отвлекли меня отъ звѣздъ, чтобъ обратить къ мельницамъ. Хорошо было бы, если бъ, вмѣстѣ съ гидрографомъ, вы взяли себѣ въ совѣтники геолога, ботаниста и физика: они доказали бы вамъ то же самое, что я осмѣливаюсь утверждать теперь послѣ перваго обзора, за отсутствіемъ повѣрки со стороны людей болѣе меня свѣдущихъ: именно, что, благодаря направленію ущелья, куда врывается вашъ потокъ, благодаря направленію вѣтровъ, которые врываются туда вмѣстѣ съ нимъ, благодаря площадкамъ, откуда берутся эти ручьи и ихъ относительной высотѣ, привлекающей всѣ облака на эти возвышенные пункты, гдѣ даже образуются всѣ зародыши бурь, — безпрестанные тромбы воды должны стремиться въ этотъ оврагъ и безпрестанно смывать въ немъ тщетныя препятствія, за исключеніемъ, какъ я уже сказалъ вамъ, такихъ работъ, которыхъ вы не можете предпринять, потому-что онѣ превышаютъ средства одного капиталиста. Вотъ что, въ силу атмосферическихъ законовъ, сказалъ бы вамъ физикъ: онъ доказалъ бы безпрестанныя дѣйствія молніи на скалы, ее привлекающія; геологъ показалъ бы вамъ свойства материковъ, мергельныхъ, или известковыхъ, или гранитныхъ, которые поочереди удерживаютъ, поглощаютъ или извергаютъ воду.

— А ботанисгъ? сказалъ смѣясь господинъ Кардонне: — его ты забылъ?

— Ботанистъ, отвѣчалъ Эмиль улыбаясь: — онъ на голыхъ и крутыхъ скатахъ, гдѣ геологъ не могъ бы съ точностью опредѣлять прежняго пребыванія воды, замѣтилъ бы нѣсколько травинокъ, которыя достаточны для сужденія его собратій. «Это растеньице» сказалъ бы онъ имъ: «не росло тутъ одно: оно любитъ не такую мѣстность: видите, какъ оно здѣсь печально, въ ожиданіи, пока наводненіе, которое занесло его сюда, опять его смоетъ, либо доставитъ ему товарищей».

— Браво, Эмиль! нельзя ничего придумать замысловатѣе.

— И ничего справедливѣе, батюшка.

— Откуда ты набрался всего этого? не-уже-ли ты вдругъ сдѣлался гидрографомъ, механикомъ, астрономомъ, геологомъ, физикомъ и ботанистомъ?

— Нѣтъ, батюшка; вы принудили меня только схватить на-лету начала этихъ наукъ, которыя въ сущности составляютъ одну науку. Но есть извѣстныя привилегированныя натуры, у которыхъ наблюдательность и логика замѣняютъ знаніе.

— Ты не очень-скроменъ!

— Я говорю не о себя, батюшка, но объ одномъ крестьянинѣ, геніальномъ человѣкѣ, который не умѣетъ читать, который не знаетъ имени жидкостей, газовъ, минераловъ или растеній; но который постигаетъ причины и слѣдствія, котораго зоркій глазъ или вѣрная память опредѣляютъ различія и схватываютъ характеры; словомъ, объ одномъ человѣкѣ, который, говоря языкомъ ребенка, указалъ мнѣ всѣ эти вещи и сдѣлалъ мнѣ ихъ очевидными.

— Скажи, пожалуйста, что это за невѣдомый геній, котораго ты нашелъ въ своей прогулкѣ?

— Человѣкъ, котораго вы не любите, батюшка, котораго вы считаете за безумнаго, и котораго имя я едва смѣю произнести передъ вами.

— А! понимаю! вашъ пріятель, плотникъ Жапплу, бродяга маркиза Буагибо, колдунъ селенія, который лечитъ вывихи заговоромъ и унимаетъ пожаръ зарубая, на матицѣ крестъ топоромъ своимъ.

Г-нъ Кардонне, который, не будучи убѣжденъ, внимательно до-тихъ-поръ слушалъ сына, презрительно захохоталъ и сдѣлался расположенъ уже только къ насмѣшкѣ и презрѣнію.

— Вотъ, сказалъ онъ: — какъ безумцы встрѣчаются и ладятъ между собою! Признаюсь, мой бѣдный Эмиль, натура сдѣлала тебѣ грустный подарокъ, надѣливъ большимъ умомъ и воображеніемъ, потому-что вовсе не дала тебѣ шкворня хладнокровія и здраваго смысла. Теперь ты въ полномъ бреду, и отъ-того, что какой-то чудодѣй-крестьянинъ явился тебѣ романическимъ лицомъ, ты натягиваешь всѣ свои познаньица и всѣ способности на то, чтобъ подтвердить его удивительные выводы! Ты всѣ науки пустилъ въ дѣло, — и астрономія, и геологія, и гидрографія, и физика, и даже бѣдная ботаника, которая вовсе не ожидала такой чести, являются толпою подписывать дипломъ непогрѣшимости для мастера Жапплу. Пиши стихи, Эмиль, сочиняй романы! ни на что другое ты не годенъ; по-крайней-мѣрѣ, я сильно опасаюсь этого!

— И такъ, батюшка, вы презираете опытъ и наблюденіе? отвѣчалъ Эмиль, воздерживая свою досаду: — эти обыкновенныя основы умственнаго труда вы не удостоиваете даже своимъ вниманіемъ? а между-тѣмъ, сами смѣетесь надъ большею частью теорій! Чему же я повѣрю, если вы не позволяете мнѣ справляться ни съ теоріей, ни съ практикой?

— Эмиль, отвѣчалъ г-нъ Кардонне: — напротивъ, я уважаю ту и другую, но съ условіемъ, чтобъ онѣ обитали въ здравомъ умѣ; ихъ благодѣянія превращаются въ ядъ или дымъ въ головъ безумца. Къ-несчастію, мнимые ученые принадлежатъ къ послѣднему числу, и вотъ почему я хотѣлъ предохранить тебя отъ ихъ химеръ. Кто смѣшно легковѣренъ и легко дается въ обманъ, какъ не педантъ съ принятыми напередъ идеями? Прошлаго года пріѣзжалъ сюда одинъ антикварій: онъ вздумалъ искать здѣсь друидическихъ камней — и видѣлъ ихъ повсюду. Чтобъ потѣшить его, я показалъ ему одинъ старый камень, выдолбленный крестьянами чтобъ толочь въ немъ пшеницу, изъ которой они варятъ себѣ кашицу, и увѣрилъ его, что это урна, куда галльскіе жертвоприносители давали стекать человѣческой крови. Онъ непремѣнно хотѣлъ увезти этотъ камень для департаментскаго музея. Всѣ гранитныя колоды для водопоя принималъ онъ за древніе саркофаги. Вотъ какъ распространяются самыя смѣшныя заблужденія! Отъ меня зависѣло, чтобъ какое-нибудь корыто или пестъ пошли за драгоцѣнные памятники. А между-тѣмъ, этотъ господинъ цѣлые пятьдесятъ лѣтъ читалъ и учился… Берегись, Эмиль; можетъ прійдти время, когда ты пузыри будешь принимать за фонари!

— Я исполнилъ долгъ свой, сказалъ Эмиль: — обязанъ былъ предупредить васъ, чтобъ вы не дѣлали новыхъ наблюденій надъ мѣстами, которыя я сейчасъ осматривалъ, и мнѣ казалось, недавній опытъ несчастій могъ это посовѣтовать вамъ. Но если вы отвѣчаете мнѣ шутками, я замолчу.

— Хорошо, Эмиль, сказалъ г-нъ Кардонне послѣ минутнаго размышленія: — какой же выводъ изъ всего этого? и что лежитъ въ основаніи твоихъ прекрасныхъ предсказаній? Я очень понимаю, что Жанъ Жапплу, который сталъ жестокимъ врагомъ моего предпріятія, и который только и дѣлаетъ, что декламируетъ противъ дяди Кардонне (даже въ твоемъ присутствіи, а ты не говоришь мнѣ объ этомъ ни слова), — очень понимаю, что онъ хочетъ заставить меня покинуть здѣшнюю сторону, гдѣ, какъ видно, по-несчастію, мое присутствіе стѣсняетъ его. Но ты, мой ученый философъ, ты куда хочешь меня отправить? Какую колонію желалъ бы ты завести? въ какую американскую пустыню намѣренъ перенести благодѣянія своего соціализма и моей промышлености?

— Можно бы ихъ перенести ближе, отвѣчалъ Эмиль: — и если бъ вы захотѣли серьезно трудиться надъ цивилизаціей дикарей, то нашли бы ихъ подъ рукою; но я знаю, батюшка, что это не входитъ въ ваши планы, и только упоминаю теперь о предметѣ, уже исчерпанномъ нами. Я запретилъ себѣ всякое противорѣчіе на этотъ счетъ, и съ-тѣхъ-поръ, какъ я здѣсь, не думаю, чтобъ хоть на минуту вышелъ изъ почтительнаго молчанія, которое вы мнѣ предписали.

— Полно, другъ мой, не говори такимъ тономъ. Именно всего-то больше сердитъ меня твоя немножко-лукавая скромность. Оставимъ споръ о соціальныхъ вопросахъ; мы, пожалуй, воротимся къ нему въ будущемъ году, и, можетъ-быть, къ тому времени оба уже сдѣлаемъ какіе-нибудь успѣхи, которые дозволятъ намъ лучше понимать другъ друга. Подумаемъ о настоящемъ. Вакансіи не вѣкъ продлятся: что желалъ бы ты дѣлать послѣ нихъ для своего образованія? чѣмъ бы ты хотѣлъ заняться?

— Я желалъ бы только остаться при васъ, батюшка.

— Знаю, сказалъ г-нъ Кардонне съ двусмысленной улыбкою: — знаю, тебѣ очень нравится здѣшняя сторона; но къ чему это поведетъ тебя?

— Если это поведетъ меня къ такому состоянію ума, какое нужно, чтобъ я былъ въ совершенномъ согласіи съ моимъ отцомъ, то я не сочту время потеряннымъ.

— Прекрасно сказано, и ты очень-любезенъ; но я не думаю, чтобъ это далеко подвинуло впередъ дѣла наши, если ты не предашься вполнѣ моему предпріятію. Ну, хочешь ли, чтобъ мы призвали сюда лучшихъ совѣтниковъ и съизнова обозрѣли мѣстность?

— Отъ всего сердца желаю этого и продолжаю думать, что мой долгъ уговорить васъ сдѣлать это.

— Очень-хорошо вижу, ты боишься, чтобъ я не промоталъ твоего состоянія, и это мнѣ нравится.

— Нѣтъ, вы не угадываете чувства, которое я питаю на этотъ счетъ въ глубинѣ своего сердца, отвѣчалъ съ живостью Эмиль: — впрочемъ, прибавилъ онъ, усиливаясь воздержаться: — я бы желалъ, чтобъ вы толковали это въ такомъ смыслѣ, какой вамъ будетъ пріятнѣе.

— Ты большой дипломатъ, надо отдать тебѣ справедливость; но отъ меня не увернешься. Да, Эмиль, надо тебѣ рѣшиться на что-нибудь. Если, послѣ вторичнаго и внимательнѣйшаго изслѣдованія, которое мы предполагаемъ сдѣлать, наука и наблюденіе докажутъ, что вы съ Жапплу ошиблись, что заводъ можетъ докончиться и процвѣтать, что мое и твое состояніе посѣяны здѣсь и должны рости и плодиться, согласенъ ли ты отдаться моимъ планамъ душою и тѣломъ, помогать мнѣ всѣми способами, руками и умомъ, сердцемъ и головою? Дай мнѣ клятву, что ты принадлежишь мнѣ, что ты не будешь имѣть другой мысли, какъ только пособлять мнѣ обогащать тебя; предоставь на мою волю средства, не разсуждая о нихъ; за то я, съ своей стороны, клянусь тебѣ, что доставлю твоему сердцу и твоимъ чувствамъ всѣ удовольствія, которыя будутъ въ моей власти, и которыя дозволитъ нравственность. Кажется, ясно?

— О, батюшка! вскричалъ Эмиль, стремительно вскочивъ съ мѣста: — взвѣсили ль вы то, что говорите?

— Очень-хорошо взвѣсилъ, и желаю, чтобъ ты также взвѣсилъ отвѣтъ свой.

--Я едва понимаю васъ, сказалъ Эмиль, опускаясь на стулъ.

Пламенное облако застлало глаза ему: онъ почувствовалъ дурноту.

— Эмиль, ты хочешь жениться? возразилъ г-нъ Кардонне, торопясь воспользоваться его волненіемъ.

— Да, батюшка, да, хочу, отвѣчалъ Эмиль, нагнувшись на столъ, который раздѣлялъ ихъ, и протягивая къ отцу руки съ умоляющимъ видомъ. — О! на этотъ разъ, не шутите со мною! иначе вы убьете меня!

— Ты не вѣришь моему слову?

— Какъ не вѣрить, если ваше слово сказано серьёзно!

— Такъ серьёзно, какъ когда-либо я говаривалъ въ жизни. Слушай, и суди самъ. У тебя благородное сердце и возвышенный умъ, — знаю это и видѣлъ тому доказательства. Но съ тою же искренностью, съ тою же увѣренностью скажу, что голова твоя слишкомъ-слаба и вмѣстѣ слишкомъ-горяча, и что еще, можетъ-быть, двадцать лѣтъ, можетъ-быть всегда, Эмиль, ты не будешь умѣть вести себя. Ты будешь безпрестанно въ чаду, никогда не будешь дѣйствовать хладнокровно, будешь воспламеняться за или противъ людей и вещей безъ осторожности, безъ разбора, и голосъ необходимаго инстинкта самосохраненія не будетъ образумливать и предупреждать тебя въ глубинѣ твоей совѣсти. У тебя натура поэта, и напрасно бы старался я обманывать себя на этотъ счетъ, — все приводитъ меня къ прискорбному убѣжденію, что тебѣ нуженъ наставникъ и руководитель. Благодари же Бога, что Онъ далъ тебѣ въ наставники и руководители отца, твоего лучшаго друга. Я люблю тебя такого, какъ ты есть, хотя желалъ бы совершенно инаго, еслибъ могъ выбирать себѣ сына. Люблю тебя, какъ любилъ бы дочь, еслибъ натура не ошиблась поломъ… Довольно, чтобъ ты понялъ, что я страстно люблю тебя. Не жалуйся же на свою участь и не оскорбляй меня никогда своими упреками. Въ томъ, положеніи, въ какомъ мы находимся относительно другъ друга, и которое теперь для меня несомнѣнно, я принесу огромныя жертвы твоему счастію и твоей будущности; преодолѣю свое отвращеніе, — а оно, признаюсь тебѣ, велико, — и позволю тебѣ жениться на незаконной дочери дворянина и служанки. Какъ я сказалъ уже, удовлетворю твое сердце и твои чувства, — но съ условіемъ, что твой умъ принадлежитъ мнѣ навсегда, и что я буду располагать тобою, какъ самимъ-собой.

— Возможно ли, Боже мой! вскричалъ Эмиль, ослѣпленный и вмѣстѣ испуганный: — но какъ же вы это разумѣете, батюшка, и какой смыслъ даете этой моей зависимости?

— Развѣ я сейчасъ не сказалъ тебѣ это? Полно притворяться, будто не понимаешь меня. Послушай, Эмиль: я знаю весь твой романъ въ Шатобрёнѣ, и могу разсказать его тебѣ отъ слова до слова, съ самаго твоего пріѣзда, въ одинъ бурный вечеръ, до Крозана, и съ Крозана до субботняго разговора въ саду г-на Антуана. Теперь я знаю всѣ лица не хуже тебя, потому-что хотѣлъ видѣть ихъ собственными глазами, и вчера, пока ты осматривалъ берега рѣки, я, подъ предлогомъ подкрѣпленія сватовства Констана Галюше, былъ въ Шатобрёнѣ и долго толковалъ съ мамзель Жильбертой.

— Вы, батюшка!

— Что жь мудренаго, что я захотѣлъ узнать ту, которую ты выбралъ безъ моего вѣдома, и которая, можетъ-быть, нѣкогда будетъ моей дочерью?

— О! батюшка! батюшка!..

— Я нашелъ, что она мила, прекрасна, скромна, смиренна и горда въ то же время, хорошо говоритъ, ловко держитъ себя, имѣетъ хорошія манеры, отличается воспитаніемъ, особенно разсудкомъ! Она отказалась отъ жениха, котораго я предлагалъ ей, и отказалась съ большимъ приличіемъ. Да, право, въ ней есть кротость, скромность и достоинство! Я былъ очень-доволенъ ею. Больше всего мнѣ понравилось въ ней ея благоразуміе, осторожность, и власть, какую она имѣетъ надъ собою, потому-что, признаюсь тебѣ, я пробовалъ немножко задѣть ее, даже оскорбить, чтобъ видѣть основаніе ея характера. Отца не было дома, но мать, — эта маленькая старушонка, которой ты желаешь быть зятемъ, — такъ разсердилась на мои разсужденія о ихъ недостаточномъ состояніи и о выгодности брака съ Галюше, что отдѣлала меня порядкомъ: назвала меня мѣщаниномъ, и какъ я настаивалъ нарочно, чтобъ вывести ее изъ терпѣнія, она, пристукнувъ кулакомъ, сказала, что ея дочка слишкомъ-хорошей фамиліи и не можетъ выйдти за слугу фабриканта, что даже, еслибъ явился сынъ фабриканта, то они еще подумали бы не разъ прежде, чѣмъ рѣшились на такой неровный бракъ… Она очень забавляла меня! Но Жильберта все исправляла своимъ спокойнымъ, твердымъ видомъ. Увѣряю тебя, она отлично держитъ слово, которое дала тебѣ — терпѣть, ждать и все переносить изъ любви къ тебѣ.

— О! такъ вы очень мучили ее? вскричалъ Эмиль внѣ себя.

— Да, помучилъ-таки, отвѣчалъ спокойно г-нъ Кардонне: — и очень-радъ этому. Теперь я знаю, что она съ характеромъ, и буду радъ имѣть подлѣ себя такую женщину. Въ хозяйствѣ это очень-полезно; нѣтъ ничего хуже, какъ имѣть женою существо страдательное и упрямое вмѣстѣ, которое умѣетъ только вздыхать и молчать, какъ… многія, которыхъ я знаю. Мнѣ бы очень-пріятно иногда поспорить съ невѣсткой, и видѣть, что она имѣетъ вѣрный взглядъ на вещи, твердую волю и способна давать тебѣ добрые совѣты… Ну, Эмиль, прибавилъ промышленикъ, протягивая сыну руку: — ты видишь, я не ослѣпленъ и, надѣюсь, справедливъ; видишь, что я желаю обратить въ пользу положеніе, въ которое ты меня поставилъ.

— О, Боже мой! если вы согласны на мое счастіе, батюшка, я заключаю съ вами договоръ и дѣлаюсь вашимъ повѣреннымъ, вашимъ управителемъ, вашимъ работникомъ на все число лѣтъ, пока вы будете признавать меня неспособнымъ распоряжаться самимъ-собою. Я подчинюсь всѣмъ вашимъ желаніямъ, отдамъ вамъ трудъ всякой моей минуты, и никогда не пожалуюсь, никогда не воспротивлюсь ни малѣйшей вашей волѣ…

— И не потребуешь отъ меня жалованья? прибавилъ смѣясь г-нъ Кардонне, — Полно, Эмиль! я вовсе не то разумѣю, и такое ремесло слуги оскорбляло бы природу. Нѣтъ, дѣло не въ томъ, чтобъ дать мнѣ промѣнъ, и я не такой человѣкъ, чтобъ обманулся на-счетъ сущности твоихъ намѣреніи. Я еще не совсѣмъ разорился; у меня есть средства нанимать управителя, и думаю, что хуже тебя не могъ бы никого наидти для сношенія съ рабочими. Я хочу, чтобъ ты былъ вторымъ мною, чтобъ ты помогалъ мнѣ въ головоломныхъ трудахъ, чтобъ ты учился за меня, передавалъ мнѣ свои идеи, предоставляя мнѣ право обсуживать ихъ и измѣнять; словомъ, чтобъ ты изъискивалъ и изобрѣталъ средства къ обогащенію, которыя я буду исполнять, когда найду ихъ хорошими. Такимъ образомъ, твои безпрестанныя ученыя занятія, твое плодовитое воображеніе пособятъ мнѣ удесятерить твое состояніе. Но для этого, Эмиль, недостаточно трудиться равнодушно и безкорыстно, какъ ты трудишься двѣ недѣли. Меня не провело это временное послушаніе, условленное съ Жильбертою, чтобъ выманить мое согласіе. Я хочу покорности цѣлой жизни, хочу, чтобъ ты былъ готовъ отправляться въ путешествія (пожалуй, съ женою!), для наблюденія за успѣхами промышлености и для разузнаванія, если потребуется, секретовъ нашихъ совмѣстниковъ; хочу, однимъ словомъ, чтобъ ты подписалъ не на бумагѣ у нотаріуса, а на моей головѣ кровью твоего сердца, и передъ Богомъ — условіе, которое бы уничтожало все твое прошедшее съ его грёзами и химерами, и обязывало бы твое убѣжденіе, твою волю, твои вѣрованія, твое будущее, твою преданность въ пользу моего дѣла.

— А если я не вѣрую въ ваше дѣло? сказалъ Эмиль, поблѣднѣвъ.

— Долженъ будешь повѣрить; иначе, если оно неосуществимо, я первый перестану вѣрить въ него. Но не думай увернуться отъ меня этою уловкою. Если намъ прійдется покинуть предпріятіе здѣсь, я перенесу его въ другое мѣсто, и не остановлюсь ничѣмъ, кромѣ смерти. Гдѣ бы я ни былъ, что бы я ни дѣлалъ, ты долженъ слѣдовать за мною, поддерживать меня и жертвовать мнѣ всѣми своими системами, всѣми грёзами…

— Какъ! даже моей мыслью, моей вѣрою въ будущее? воскликнулъ Эмиль съ ужасомъ. — Батюшка, вы хотите унизить меня въ собственныхъ глазахъ моихъ!

— Ты отступаешься?.. Э! да ты даже не влюбленъ, мой бѣдный Эмиль! Но бросимъ этотъ разговоръ. Довольно пока тревоги для твоей бѣдной головы. Возьми срокъ подумать. Не отвѣчай мнѣ до-тѣхъ-поръ, пока я опять не спрошу тебя. Посовѣтуйся съ силою своей страсти, посовѣтуйся съ своею возлюбленной. Бывай въ Шатобрёнѣ, бывай ежедневно, ежечасно: Галюше тамъ не встрѣтишь. Разскажи Жильбертѣ и ея родителямъ результатъ нашего обьясненія. Не скрывай отъ нихъ ничего. Скажи, что я даю согласіе обвѣнчать васъ черезъ годъ, съ условіемъ, что ныньче же ты дашь мнѣ клятву, которой я отъ тебя требую. Пусть твоя любовница знаетъ это въ точности — я хочу этого; и, если ты не разскажешь си всего, то я самъ прійму на себя эту обязанность, — потому-что теперь знаю дорогу въ Шатобрёнъ!

— Понимаю, батюшка, сказалъ Эмиль, глубоко оскорбленный и растерзанный: — вамъ угодно, чтобъ она ненавидѣла меня, если я покину ее, либо презирала, если куплю ее цѣною своего униженія и отступничества. Благодарю васъ за выборъ, къ которому вы меня принуждаете, и удивляюсь вашему изобрѣтательному генію.

— Ни слова больше, Эмиль! холодно отвѣчалъ г-нъ Кардонне. — Вижу, твое безумство упорно, и любовь не скоро побѣдитъ его. Желаю, чтобъ Жильберта сдѣлала это чудо; по-крайней-мѣрѣ, ты не будешь упрекать меня, что я помѣшалъ твоему счастію.

IV.
Страданія и радости любви.

Эмиль, запершись въ своей комнатѣ, провелъ два часа въ жесточайшихъ терзаніяхъ. Мысль владѣть Жильбертою безъ борьбы, безъ битвы, минуя страшную необходимость растерзать сердце отца, которую дотолѣ предвидѣлъ онъ съ ужасомъ и болью, — эта мысль приводила его въ совершенное упоеніе. Но тотчасъ же мысль унизиться въ собственныхъ глазахъ безчестною клятвою повергала его въ горькое отчаяніе. И среди этихъ смѣнъ радости и страданія, онъ ни на что не могъ рѣшиться. Осмѣлиться ли было ему упасть къ ногамъ Жильберты и признаться во всемъ? Онъ надѣялся на ея твердость и на великость души ея. Но значило ли исполнить передъ нею долгъ любви, если, вмѣсто того, чтобъ скрыть отъ нея страшную жертву, которую могъ принести молча, онъ сдѣлалъ бы ее участницею своихъ мученій? Не твердилъ ли онъ ей, въ Крозанѣ, что для нея, для обладанія ею, онъ готовъ на все и ни передъ чѣмъ не оробѣетъ? Но тогда онъ не предвидѣлъ, что мрачный геній отца призоветъ на помощь силу его любви для искушенія и погубленія души его, что отецъ поразитъ его неожиданнымъ ударомъ, отъ котораго онъ потеряется и обезоружится. Двадцать разъ порывался онъ возвратиться къ г-ну Кардонне, чтобъ по-крайней-мѣрѣ взять съ него слово не дѣйствовать и скрыть отъ шатобрёнскаго семейства свои намѣренія до-тѣхъ-поръ, пока онъ самъ на что-нибудь не рѣшится. Но неодолимая гордость удерживала его. Послѣ презрѣнія, выказаннаго ему отцомъ, который считалъ его до того слабымъ, что даже и не надѣялся отъ него подобнаго отступничества, — долженъ ли Эмиль подойти къ нему и обнаружить свою нерѣшимость, выставить на показъ сердце, взволнованное страстью?

Но кто будетъ незаслуженнѣе несчастливъ, онъ или Жильберта, если честь возьметъ въ немъ верхъ надъ любовью? Онъ былъ виноватъ передъ нею дѣломъ — именно тѣмъ, что нарушилъ ея спокойствіе роковою страстью и увлекъ ее раздѣлить съ нимъ пустыя надежды. Чѣмъ бѣдная Жильберта, кроткая и благородная дѣвушка, заслужила, чтобъ ее похитили у спокойствія ея чистой жизни, и тотчасъ же принесли въ жертву суровому долгу? Не слишкомъ ли поздно было замѣчать опасность, въ какую онъ вовлекъ ее? Не надлежало ли скорѣе самому погибнуть, чтобъ спасти ее, и совѣсть его имѣла ли право отрепаться отъ самыхъ крайнихъ пожертвованій, когда навѣки обязалась передъ Жильбертою?

Далѣе, если Жильберта отвергнетъ столь великую жертву, меньше ли отъ-того будетъ Эмиль опозоренъ въ глазахъ ея родителей? Г-нъ Антуанъ, любившій и соблюдавшій равенство по инстинкту, по сердечной потребности, пойметъ ли, что Эмиль, въ его лѣта, сдѣлалъ это равенство своимъ догматомъ, и что идея могла въ немъ взять верхъ надъ чувствомъ, надъ данной клятвою? А Жанилла? что подумаетъ она о малѣйшемъ колебаніи съ его стороны, — она, которая въ своемъ низкомъ состояніи питала такіе странные аристократическіе предразсудки и пользовалась у своихъ господъ привилегіями равенства, отнюдь не вѣруя въ права всеобщаго равенства? Она сочтетъ его жалкимъ безумцемъ, либо еще подумаетъ, что онъ схватился за этотъ предлогъ, чтобъ отречься отъ даннаго слова, и съ гнѣвомъ прогонитъ его изъ Шатобрёна. Какъ знать, не успѣетъ ли она co-временемъ взять верхъ надъ умомъ Жильберты столько, что и Жильберта раздѣлитъ ея презрѣніе и негодованіе?

Не чувствуя силы отважиться лично на такое жестокое испытаніе, Эмиль попробовалъ писать къ Жильбертѣ. Онъ начиналъ и раздиралъ множество писемъ; наконецъ, не могши рѣшить загадочнаго своего положенія, вздумалъ открыть сердце пожилому другу своему, маркизу Буагибо, и попросить его совѣта.

Между-гѣмъ, г-нъ Кардонне, дѣйствовшій въ-полной силѣ и свободѣ своихъ жестокихъ вдохновеній, также писалъ къ Жильбертѣ письмо слѣдующаго содержанія:

"Милостивая государыня,

"Вчера я долженъ былъ вамъ показаться несноснымъ и не очень-вѣжливымъ. Спѣшу просить у васъ прощенія и признаться въ небольшомъ притворствѣ, которое, надѣюсь, вы извините мнѣ, когда узнаете мои намѣренія.

"Сынъ мой любитъ васъ, я знаю это; знаю также, что и вы удостоиваете одобрять его чувства. Радуюсь и горжусь этимъ, особенно теперь, узнавъ васъ. Но найдете ли вы сами позволеннымъ, что прежде, чѣмъ рѣшусь на что-нибудь въ-отношеніи къ столь важному вопросу, я желалъ видѣть собственными глазами и немножко испытать характеръ особы, которая располагаетъ сердцемъ моего сына и будущностью моею семейства?

"Теперь, милостивая государыня, спѣшу принести извиненіе, и сказать вамъ, что при такой красотѣ и любезности, какими вы обладаете, можно обойдтись безъ многаго, даже безъ состоянія, чтобъ вступить въ богатое и почтенное семейство.

"Въ-слѣдствіе того, прошу позволенія явиться къ вамъ вторично, чтобъ сдѣлать вашему батюшкѣ формальное предложеніе отъ имени моего сына, какъ-скоро сынъ уполномочитъ меня на это. Послѣднее выраженіе требуетъ нѣкотораго объясненія, которое слѣдуетъ:

"Я полагаю одно условіе счастію моего сына, и это условіе клонится только къ тому, чтобъ сдѣлать его счастіе полнѣе, чтобъ упрочить его до всевозможной степени: требую, чтобъ онъ отрекся отъ крайностей въ своихъ мнѣніяхъ, которыя могли бы нарушать наше доброе согласіе и повредили бы, въ-послѣдствіи, его состоянію и значенію въ свѣтѣ. Я увѣренъ, что умъ вашъ не допуститъ мечтательныхъ ученій, при помощи которыхъ мой любезный Эмиль надѣется съ своими молодыми пріятелями перевернуть свѣтъ въ непродолжительномъ времени; надѣюсь, что слова: «человѣческое братство», «равное распредѣленіе наслажденій и правъ», и множество другихъ техническихъ терминовъ юной школы, совершенно вамъ непонятны. Не думаю, чтобъ Эмиль когда-либо докучалъ вамъ своими философскими разглагольствіями, и никакъ не понялъ бы, еслибъ онъ, съ этими сужденіями, имѣлъ счастіе вамъ понравиться. Такимъ-образомъ, не сомнѣваюсь, что онъ согласится покинуть ихъ навсегда и отречься отъ подобнаго безумства. На этомъ условіи, лишь бы онъ обязался мнѣ свободнымъ, но священнымъ словомъ, я согласенъ отъ всей души утвердить счастливый выборъ, имъ сдѣланный — выборъ женщины столь совершенной, какъ вы. Прошу васъ, милостивая государыня, изъявить своему батюшкѣ сожалѣніе мое, что я не видалъ его, и не могъ сообщить ему содержаніе этого письма.

«Пріймите увѣреніе въ чувствахъ глубокаго почтенія и вполнѣ родительской симпатіи, съ которыми ввѣряю вамъ участь моего сына и свою собственную.

"Викторъ Кардонне."

Пока слуга въ ливреѣ съ золотыми галунами, верхомъ на красивой подручной лошади, возилъ это письмо въ Шатобрёнъ, Эмиль, обремененный недоумѣніями, шелъ пѣшкомъ въ паркъ Буагибо.

— Ба! сказалъ маркизъ, крѣпко пожимая ему руку: — я не ожидалъ васъ до будущаго воскресенья; думалъ, что вчера вы позабыли обо мнѣ, а вотъ какой пріятный сюрпризъ! Благодарю васъ, Эмиль. Время идетъ очень-медленно съ тѣхъ-поръ, какъ вы такъ пристально трудитесь для своего батюшки. Могу только хвалить вашу покорность, хотя съ нѣкоторымъ страхомъ спрашиваю самъ себя, не заведетъ ли она васъ съ нимъ и съ его правилами дальше, нежели вы думаете… Но что съ вами, Эмиль? вы блѣдны, встревожены… Не упали ль вы съ лошади?

— Я пришелъ пѣшкомъ, но упалъ съ гораздо-большей высоты, отвѣчалъ Эмиль: — и чуть ли не пришелъ къ вамъ умереть. Выслушайте меня, другъ мой; я намѣренъ просить у васъ или силы встрѣтить смерть, или секрета остаться живымъ. Безумное счастіе, ужасное несчастіе борятся въ моемъ бѣдномъ сердцѣ, въ моей измученной головѣ. Съ-тѣхъ-порь, какъ мы знакомы, я ношу въ себѣ тайну, которую не смѣлъ и не могъ открыть вамъ, но о которой уже не въ-силахъ молчать дольше. Не знаю, поймете ли вы ее; не знаю, найдется ли въ васъ сочувствіе съ моимъ страданіемъ; но знаю, что вы любите меня, что вы умны, просвѣщенны, обожаете правду. Не можетъ быть, чтобъ вы не дали мнѣ спасительнаго совѣта.

Молодой человѣкъ разсказалъ старику всю свою исторію, тщательно стараясь не называть никого по имени, не упоминать никакого мѣста, по которому бы тотъ могъ догадаться, что дѣло шло о Жильбертѣ и ея семействѣ. Онъ боялся слѣдствія его личныхъ предубѣжденій, и желая, чтобъ ничто не имѣло вліянія на сужденіе маркиза, изъяснялся такъ, чтобъ тотъ подумалъ, что предметъ любви юноши совершенно незнакомъ ему и живетъ въ Поатьё или въ Парижѣ. Такая скромность на-счетъ имени любимой женщины не могла не показаться г-ну Буагибо весьма-похвальною.

Кончивъ, Эмиль очень удивился, что не нашелъ въ своемъ суровомъ другѣ той стоической твердости, которой ожидалъ и вмѣстѣ страшился. Маркизъ вздохнулъ и опустилъ голову; потомъ, поднявъ ее къ небу, сказалъ:

— Истина вѣчна!

Но тотчасъ же снова склонилъ голову на грудь, примолвивъ:

— И однакожь, я знаю, что такое любовь!

— Вы, мой другъ? сказалъ Эмиль: — значитъ, вы понимаете меня, и я могу надѣяться, что вы меня спасете?

— Нѣтъ, Эмиль; я не въ силахъ избавить васъ отъ горькой чаши. На что бы вы ни рѣшились, испейте ее до дна; надо только разобрать, на которой сторонѣ честь, потому-что о счастіи не должно быть помина: оно навсегда для васъ потеряно.

— Я ужь это чувствую, отвѣчалъ Эмиль: — и изъ свѣта жизни и упоенія перехожу въ мракъ смерти. Знаете ли, какое глубокое, неисправимое зло нахожу я на днѣ всего, на какую бы жертву ни рѣшился? Вездѣ вижу, что сердце мое охладѣло къ отцу, и вотъ уже нѣсколько часовъ мнѣ кажется, я пересталъ любить его, не боюсь уже его огорчать, во мнѣ нѣтъ къ нему ни уваженія, ни почтенія… О, Боже мой! избави меня отъ страданія свыше силъ моихъ! До-сихъ-поръ, вамъ извѣстно, не смотря на все зло, которое онъ мнѣ дѣлалъ и на страхъ, который внушалъ мнѣ, я еще любилъ его и собиралъ всѣ силы души, чтобъ вѣрить въ его привязанность. Я всегда чувствовалъ себя сыномъ и другомъ до глубины души, а теперь мнѣ кажется, что узы крови навсегда расторгнуты, и я борюсь съ постороннимъ для меня повелителемъ, который угнетаетъ меня, который тяготитъ мою душу, какъ страшный призракъ! Ахъ, помню одну грезу, видѣнную мною въ первую ночь, которую провелъ я съ здѣшней сторонъ! Мнѣ чудилось, будто отецъ мой налегалъ на меня и старался задушить!.. Это было ужасно, и теперь страшная греза осуществляется: отецъ мой давитъ грудь мою, хочетъ вырвать изъ нея совѣсть, или сердце. Онъ роется въ моей внутренности, ища слабаго мѣста… Его увлекла ужасная выдумка и убійственное намѣреніе. Возможно ли, чтобъ страсть къ золоту и стремленіе къ успѣху внушали отцу подобныя намѣренія противъ сына? Еслибъ вы видѣли, съ какой торжествующей улыбкой объявлялъ онъ мнѣ внезапное вдохновеніе своего страннаго великодушія! То былъ не совѣтникъ и покровитель, а врагъ, разставившій сѣти и хватающій свою добычу съ предательскимъ смѣхомъ! „Выбирай“, казалось, говорилъ онъ мнѣ: — „если же не перенесешь этого, что за бѣда? все-таки я буду побѣдителемъ“. Боже мой, это ужасно! осуждать, не любить роднаго отца!..

Бѣдный Эмиль, убитый горестью, бросился лицомъ въ траву, на которой лежалъ, и оросилъ ее горячими слезами.

— Эмиль, сказалъ г-нъ Буагибо: — вамъ нельзя ни отречься отъ отца, ни измѣнить любимой женщинѣ. Послушайте, очень ли вы дорожите истиною? въ силахъ ли вы лгать?

Маркизъ попалъ въ цѣль. Эмиль стремительно приподнялся.

— Нѣтъ, сказалъ онъ: — вы знаете, я не въ силахъ лгать. И къ чему служитъ ложь подлецамъ? Какое счастіе, какое спокойствіе можетъ она имъ упрочить? Когда я поклянусь отцу, что отрекаюсь отъ своихъ убѣжденій, что вѣрю въ невѣжество, въ заблужденіе, въ неправду, въ безуміе, что отрицаю Бога въ человѣчествѣ, отрицаю человѣчество въ самомъ-себя, развѣ во мнѣ произойдетъ какое-нибудь чудовищное диво? развѣ я буду убѣжденъ? развѣ я вдругъ преображусь въ покойнаго и надменнаго эгоиста?..

— Быть-можетъ, Эмиль! въ злѣ труденъ только первый шагъ, и кто обманулъ людей, тому удастся обмануть и самого-себя. Это нерѣдко случалось, и не невѣроятно.

— О, въ такомъ случаѣ, прочь ложь! я сознаю себя человѣкомъ и не могу добровольно превратиться въ звѣря. Огецъ мой, со всею его прозорливостью и силою, ослѣпленъ на этотъ счетъ. Онъ вѣритъ въ то, чему хочетъ заставить меня вѣрить, и еслибъ его принуждали принять мои вѣрованія вмѣсто своихъ, онъ не могъ бы. Никакой интересъ, никакая страсть не заставили бъ его сдѣлать это, а онъ воображаетъ, что самъ не сталъ бы презирать меня, когда бъ я унизился до подлости, къ которой онъ себя считаетъ неспособнымъ? Не-уже-ли ему нужно презирать меня и погубить, чтобъ самому утвердиться въ своихъ безчеловѣчныхъ понятіяхъ?

— Не обвиняйте его въ такой противоестественности: онъ человѣкъ своего времени, — что я говорю? человѣкъ всѣхъ временъ. Фанатизмъ не разсуждаетъ, а вашъ отецъ фанатикъ; онъ еще готовъ жечь и пытать ересь, думая дѣйствовать во славу истины. Развѣ многія понятія, насъ окружающія, умнѣе и человѣчнѣе? Сильный человѣкъ, говорящій бѣдняку рабочему или несчастному художнику: „служи мнѣ, и я обогащу тебя“, развѣ не думаетъ, что дѣлаетъ милость и оказываетъ благодѣяніе?

— Но это развращеніе! воскликнулъ Эмиль.

— Пожалуй! возразилъ маркизъ: — но чѣмъ же управляется нынѣшній свѣтъ? на чемъ утверждено общественное зданіе? Надо быть очень-сильнымъ, Эмиль, чтобъ протестовать противъ всего этого; иначе, должно рѣшиться принести себя въ жертву.

— Ахъ, еслибъ я одинъ былъ жертвою! сказалъ молодой человѣкъ съ горестью: — но она! она, бѣдное и чистое созданіе, не-уже-ли тоже должна быть принесена въ жертву?

— Скажите, Эмиль, еслибъ она посовѣтовала вамъ лгать, продолжали ль бы вы любить ее?

— Не знаю! думаю, что да! Могу ли я предвидѣть случай, когда перестану любить ее, если теперь люблю?

— Любите, я вижу. Увы, я также любилъ!

— О! скажите мнѣ, пожертвовали ль бы вы честью?

— Можетъ-быть, еслибъ меня любили!

— Что за слабыя созданія мы люди! вскричалъ Эмиль. — Боже мой, не-уже-ли же я не найду опоры, руководителя, помощи въ моемъ несчастій? Не-уже-ли никто не дастъ мнѣ силы? Силы, Господи, молю у Тебя со слезами! и никогда не молился я съ такимъ жаромъ и вѣрою: пошли мнѣ силу!

Маркизъ приблизился къ Эмилю и прижалъ его къ сердцу. Слезы текли по щекамъ старика; но онъ молчалъ и не подавалъ помощи.

Эмиль долго плакалъ на груди его и чувствовалъ, что любитъ этого человѣка, который при каждомъ опытѣ являлся ему болѣе-чувствительнымъ, нежели истинно-твердымъ. За это онъ любилъ его еще сильнѣе, но скорбѣлъ, что не находитъ въ немъ крѣпкаго и могучаго совѣтника, на котораго было-надѣялся. Онъ разстался съ нимъ передъ наступленіемъ ночи, и маркизъ только сказалъ ему:

— Пріѣзжайте завтра; мнѣ надо знать, на что вы рѣшитесь. Я не усну, пока не увижу васъ спокойнѣе.

Эмиль выбралъ самую длинную дорогу для возвращенія въ Гаржилесъ; онъ сдѣлалъ крюкъ, который дозволилъ ему проходить въ небольшомъ разстояніи отъ Шатобрёна по густымъ дорожкамъ, укрывавшимъ его отъ взоровъ, и когда увидѣлъ развалины вблизи, то остановился истерзанный, помышляя, какъ должна была страдать Жильберта послѣ жестокаго посѣщенія отца его, и не осмѣливаясь явиться къ ней съ лучшими вѣстями, изъ страха потерять всю твердость и всю добродѣтель.

Онъ находился тутъ нѣсколько минутъ, не могши ни на что рѣшиться, какъ вдругъ услышалъ, что его зовутъ тихимъ голосомъ, съ удареніемъ, которое заставило его вздрогнуть. Взглянувъ въ дубовую рощицу, на краю дороги, вправо, онъ увидѣлъ въ тѣни платье, мелькавшее за деревьями. Онъ кинулся туда, и когда вошелъ въ чащу столько, чтобъ не могъ уже бояться никакого свидѣтеля, Жильберта обернулась и опять кликнула его.

— Послушайте, Эмиль, сказала она, когда онъ очутился подлѣ нея. — Намъ некогда терять ни минуты… Мой отецъ на лугу, близехонько отсюда. Я примѣтила васъ, узнала, когда вы спускались на эту дорожку, и ушла ничего не говоря, пока онъ толкуетъ съ косарями. Я получила письмо отъ г-на Кардонне; ночь мѣшаетъ вамъ прочесть его, но я разскажу вамъ его почти слово-въ-слово. Я затвердила его на-изустъ.

И прочитавъ ему на память все письмо, Жильберта сказала:

— Теперь, объясните мнѣ, что это значитъ… Кажется, я понимаю, но имѣю нужду въ васъ, чтобъ узнать.

— О, Жильберта! вскричалъ Эмиль: — у меня не доставало духа явиться къ вамъ, чтобъ разсказать все; но Богу угодно, чтобъ мы встрѣтились и чтобъ судьба моя рѣшена была вами. Скажите, моя Жильберта, моя первая и послѣдняя любовь! знаете ли вы, почему я люблю васъ?

— Вѣроятно, отвѣчала Жильберта, оставляя ему свою руку, которую онъ прижалъ къ губамъ своимъ: — потому-что вы угадали во мнѣ сердце, способное помогать вамъ.

— Можете ли вы, моя единая подруга, мое единое благо въ этомъ мірѣ, сказать, почему ваше сердце отдалось мнѣ?

— Да, могу, другъ мой: потому-что, съ перваго взгляда, вы показались мнѣ благородны, великодушны, просты, человѣколюбивы, — словомъ добры, а это для меня величайшее достоинство.

— Но есть страдательная доброта, которая какъ-бы исключаетъ благородство и возвышенность чувствъ, — мягкость и слабость, которая можетъ составлять прелесть характера, но въ трудныхъ случаяхъ отступаетъ отъ долга и измѣняетъ интересамъ человѣчества, чтобъ пощадить отъ страданія нѣкоторыхъ и самого-себя?

— Понимаю, и не называю добротою слабости и робости. Помоему, нѣтъ истинной доброты безъ твердости, безъ достоинства и особенно безъ самопожертвованія. Если я уважаю васъ до такой степени, что смѣло и не стыдясь говорю вамъ, что люблю васъ, Эмиль, — это потому-что знаю васъ за человѣка высокаго духомъ и сердцемъ. Вы состраждете несчастнымъ и думаете только о способахъ помочь имъ, не гнушаетесь никѣмъ, страдаете чужимъ горемъ, готовы бы отдать все свое, даже всю свою кровь, для облегченія бѣдныхъ и отверженныхъ… Вотъ какъ я поняла васъ, когда вы говорили при мнѣ и со мною; вотъ почему я сказала сама-себѣ: „Его сердце сочувствуетъ моему. Его благородныя мысли возвышаютъ мои собственныя и подтверждаютъ мнѣ все, что я предчувствовала; въ его умѣ, меня очаровывающемъ, я вижу свѣтъ, за которымъ принуждена слѣдовать и который ведетъ меня къ самому Божеству.“ Вотъ почему, Эмиль, позволивъ себѣ полюбить васъ, я не чувствовала въ душѣ ни страха, ни угрызенія. Мнѣ казалось, что я исполняю долгъ свой, и нисколько не перемѣнила своихъ чувствъ, прочитавъ насмѣшки вашего отца надъ вами.

— Милая Жильберта, вы знаете мою душу и мои мысли; только ваша несравненная доброта причла мнѣ въ великую заслугу чувства, которыя мнѣ кажутся такъ сродными и неизбѣжными въ людяхъ по инстинкту, данному имъ отъ Бога, что я стыдился бы не имѣть ихъ. Однакожь, эти чувства, которыя вамъ должны казаться точно такими же, потому-что вы носите ихъ въ себѣ съ такою простотой и чистотою, — многимъ представляются нелѣпостью и отвергаются какъ опасное заблужденіе. Есть люди, которые не терпятъ ихъ и презираютъ, потому-что сами лишены ихъ… Есть другіе, которые, по странной аномаліи, владѣютъ ими до извѣстной степени, но не могутъ терпѣть ихъ логическаго вывода и необходимыхъ послѣдствій… Но, Боже мой, я боюсь, что не могу выразиться ясно!

— Ничего, я васъ понимаю. Жанилла добра до чрезвычайности; но, по невѣжеству или по предразсудку, отвергаетъ также мои понятія и старается убѣдить меня, что я могу любить, сожалѣть и утѣшать несчастныхъ, не переставая считать ихъ ниже себя по природѣ.

— Да! благородная Жильберта, отецъ мой зараженъ такими же предразсудками, какъ Жанилла, только смотритъ на вещи съ другой точки. Она вѣритъ, что рожденіе должно давать права на силу, а онъ убѣжденъ, что ловкость и энергія даютъ права на богатство, и что нажитое богатство должно возрастать безконечно, во что бы ни стало, и продолжать свой путь въ будущемъ, никогда не дозволяя слабымъ быть счастливыми и независимыми.

— Но это ужасно! вскрикнула простодушно Жильберта.

— Таковъ предразсудокъ, Жильберта, и такова страшная сила привычки… Я не смѣю осуждать отца; но скажите, когда онъ требуетъ съ меня клятвы, что я раздѣлю съ нимъ его заблужденіе, раздѣлю его честолюбивую страсть и надменную нетерпимость, — долженъ ли я ему повиноваться? И если ваша рука поставлена въ такую цѣну, если я поколебался на минуту, если глубокій ужасъ овладѣлъ мною, если я боюсь сдѣлаться недостойнымъ васъ, отрекшись отъ своего вѣрованія въ будущность человѣчества, не заслуживаю ли я нѣкотораго сожалѣнія отъ васъ, ободренія, утѣшенія?

— О, Боже мой! сказала Жильберта, всплеснувъ руками: — вы не понимаете, что съ нами дѣлается, Эмиль! Вашъ отецъ не хочетъ, чтобъ мы когда-нибудь были соединены, и его поведеніе исполнено притворства и хитрости. Онъ знаетъ, что вы не можете перемѣнить сердца и головы, какъ перемѣняютъ платье или лошадь; и будьте увѣрены, онъ самъ презиралъ бы васъ и былъ бы въ отчаяніи, еслибъ добился отъ васъ того, чего требуетъ. Нѣтъ, нѣтъ, Эмиль! онъ такъ хорошо васъ знаетъ, что не вѣритъ этому, и нисколько не опасается; но посредствомъ этого онъ достигаетъ своихъ цѣлей: удаляетъ васъ отъ меня, старается поссорить насъ, приписывая себѣ все право, а вамъ всю вину. Но это ему не удастся, Эмиль; нѣтъ, клянусь вамъ; ваша твердость увеличитъ мою любовь къ вамъ… Ахъ, да! я понимаю все; но я выше такихъ жалкихъ козней, и никогда ничто не разъединить насъ.

— О, моя Жильберта! воскликнулъ Эмиль: — укажите же мнѣ, что я долженъ дѣлать; я вполнѣ принадлежу вамъ. Если вы велите, я склоню голову подъ иго; для васъ я готовъ на всѣ неправды, на всѣ преступленія…

— Надѣюсь, что нѣтъ! отвѣчала Жильберта съ кроткой гордостью: — я не любила бы васъ, еслибъ вы перестали быть самимъ-собою, и не хочу мужа, котораго бъ я не могла уважать. Скажите своему батюшкѣ, Эмиль, что я никогда не отдамъ вамъ руки на такихъ условіяхъ, и что, не смотря на все свое пренебреженіе, какое онъ питаетъ ко мнѣ въ глубинѣ сердца, буду ждать, пока онъ откроетъ глаза на правду, а душу чувствамъ болѣе-достойнымъ насъ обоихъ. Я не буду наградою измѣны.

— Благородная дѣвушка! вскричалъ Эмиль, упавъ къ ногамъ ея и обнимая ея колѣни: — поклоняюсь вамъ какъ божеству и благословляю васъ какъ прогвидѣніе! Но у меня нѣтъ вашей твердости… что съ нами будетъ?

— Увы! сказала Жильберта: — мы перестанемъ на нѣсколько времени видаться другъ съ другомъ. Такъ надо! письмо вашего батюшки получено при отцѣ моемъ и Жаниллѣ. Мой бѣдный отецъ былъ внѣ себя отъ радости, и ничего не понималъ въ заключительныхъ оговоркахъ. Онъ ждалъ васъ цѣлый день и будетъ каждый день ждать, до-тѣхъ-поръ, пока я скажу ему, что вы не пріѣдете. Тогда я надѣюсь оправдать ваше поведеніе и ваше отсутствіе. Но Жанилла долго не проститъ вамъ; она уже удивляется, тревожится и раздражается тѣмъ, что вы мѣшкаете, и что отецъ вашъ какъ-будто ожидаетъ вашего полномочія, чтобъ пріѣхать съ предложеніемъ о бракѣ. Если бъ вы теперь сказали ей то, чего я отъ васъ теперь требую, она прокляла бы васъ и навсегда запретила бы мнѣ быть съ вами.

— Боже мой! воскликнулъ Эмиль: — не видать васъ больше! нѣтъ, это невозможно!

— Но, другъ мой, что жь перемѣнится между нами? развѣ вы разлюбите меня отъ-того, что не будете меня видѣть нѣсколько недѣль, можетъ-быть нѣсколько мѣсяцевъ? Развѣ мы прощаемся навѣкъ? Развѣ вы перестанете вѣрить въ меня? Развѣ мы не предвидѣли препятствій, страданій, разлуки?

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Эмиль: — я ничего не предвидѣлъ; я не могъ подумать, что такъ случится; до-сихъ-поръ еще не вѣрю!..

— Милый Эмиль! не теряйте силы, когда я нуждаюсь во всей моей силѣ. Вы поклялись побѣдить упорство своего отца, и побѣдите его. Вотъ мы уже отразили одно изъ самыхъ могучихъ его нападеній. Онъ напередъ былъ увѣренъ, что вы не согласитесь на безчестіе, а думаетъ, будто васъ такъ легко привесть въ уныніе! Онъ не знаетъ васъ; вы будете продолжать любить меня и говорить это ему, доказывать безпрестанно. Видите: самое трудное уже сдѣлано, потому-что онъ знаетъ все и, вмѣсто того, чтобъ негодовать и огорчаться, принимаетъ борьбу шутя, какъ партію игры, въ которой считаетъ себя сильнѣйшимъ. Не теряйте же бодрости; я не ослабну. Не забудьте, что нашъ союзъ — дѣло нѣсколькихъ лѣтъ постоянства и труда. Прощайте, Эмиль; я слышу голосъ батюшки; онъ идетъ сюда. Останьтесь здѣсь, и продолжайте свой путь только тогда, когда мы будемъ далеко.

— Не видать васъ больше! повторялъ Эмиль: — не слыхать васъ, и не терять твердости!

— Если у васъ не достанетъ ея, Эмиль, значитъ, вы любите меня не столько, сколько я васъ, и союзъ нашъ не сулитъ вамъ столько счастія, чтобъ вы могли рѣшиться на борьбу упорную и продолжительную.

— О! я буду твердъ! вскричалъ Эмиль, одушевленный энергіею благородной дѣвушки. — Я съумѣю страдать и терпѣть. Вы увидите, Жильберта, таково ли счастіе, которое сулитъ мнѣ будущее, чтобъ я не могъ перенести всего въ настоящемъ. Но послушайте! не-уже-ли мы не будемъ встрѣчаться иногда, случайно, какъ ныньче, на-примѣръ?

— Почему знать? сказала Жильберта. — Положимся во всемъ на Провидѣніе.

— Но можно иногда помогать Провидѣнію! Развѣ нельзя найдти средства сноситься, извѣщать другъ друга… письменно?

— Можно, но надо обманывать тѣхъ, кого любишь!

— Итакъ, что жь дѣлать, Жильберта?

— Я подумаю; теперь же я должна уйдти.

— Уйдти, не обѣщая мнѣ ничего!..

— Вамъ отдана моя вѣра и душа моя, — развѣ этого для васъ мало?

— Идите же! сказалъ Эмиль, дѣлая жестокое усиліе, чтобъ разъединить руки, упорно обхватившія гибкій станъ Жильберты: — я счастливъ еще, отпуская васъ! Да, я люблю васъ, вѣрю въ васъ и въ самого-себя!

— Вѣрьте въ Бога, сказала Жильберта: — Онъ защититъ насъ!

И она скрылась за вѣтвями.

Эмиль долго оставался на мѣстѣ, ею покинутомъ, лобызалъ траву, которую едва примяли ея ноги, дерево, къ которому прикасалось ея платье, и долго, лежа въ этомъ пролѣскѣ, таинственномъ свидѣтелѣ его послѣдняго счастія, насилу могъ изъ него выйдти. Жильберта побѣжала за отцомъ, который возвращался къ развалинамъ и быстро шелъ впереди ея. Вдругъ, онъ обернулся и, идучи назадъ, сказалъ простодушно:

— Ахъ, дитя мое! я шелъ-было искать тебя.

— То-есть, батюшка, шли, покинувъ меня позади себя, отвѣчала Жильберта, силясь улыбнуться.

— Нѣтъ, нѣтъ… не говори этого; Жанилла скажетъ, что это разсѣянность! Я именно думалъ о тебѣ; письмо господина Кардонне не выходитъ у меня изъ головы. Можетъ-быть, дома насъ ждетъ Эмиль, — почему знать? вѣрно, онъ не могъ быть раньше; можетъ-быть, его задержалъ отецъ. Пойдемъ скорѣе; я увѣренъ, что онъ у насъ!

Добрякъ довѣрчиво удвоилъ шаги. Жанилла была въ несносномъ расположеніи духа: она не могла объяснить себѣ мѣшкатности Эмиля и сильно безпокоилась. Жильберта старалась разсѣять ея безпокойство и во время ужина казалась спокойною и почти-веселою.

Но едва она очутилась одна въ своей комнатѣ, какъ упала на колѣно, прижавъ лицо къ постели, чтобъ заглушить рыданія, надрывавшія грудь ея.

V.
Утѣшенія.

Жильберта покорилась судьбѣ съ отчаяніемъ въ сердцѣ. Эмиль былъ, можетъ-быть, не столь обезнадеженъ, потому-что въ глубинѣ души еще не былъ покоренъ. Ежеминутно безпокойство его возобновлялось, и чѣмъ болѣе Жильберта оказывалась великою и достойною любви его, тѣмъ сильнѣе эта любовь давала ему чувствовать свое неодолимое могущество. Подошедши уже къ самому селенію, онъ вдругъ воротился назадъ, желая увѣрить себя, что идетъ въ Шатобрёнъ; прошедши же нѣсколько минутъ, присѣлъ на скалу, подперъ голову руками, и почувствовалъ себя болѣе-слабымъ, болѣе-влюбленнымъ, болѣе человѣкомъ, нежели когда-нибудь.

— Еслибъ г-нъ Буагибо видѣлъ и слышалъ ее, думалъ онъ: — онъ понялъ бы, что я не могу колебаться между ею и собою, и что долженъ владѣть ею, хотя бы цѣною лжи! Боже мой, Боже мой, просвѣти меня! Ты послалъ мнѣ эту любовь, и если далъ силу чувствовать ее, вѣрно не захочешь дагь силу разорвать ее.

— Ба! господинъ Эмиль! что вы тутъ дѣлаете? сказалъ Жанъ Жапплу, котораго приближенія Эмиль не замѣтилъ, и который сѣлъ подлѣ него. — Я искалъ васъ, потому-что привыкъ болтать съ вами вечеромъ, и когда не вижу васъ, поработавъ день-деньской, мнѣ чего-то не достаетъ. Что съ вами сдѣлалось? голова что ли у васъ болитъ, что вы держите ее обѣими руками, словно боитесь потерять?

— Теперь ужь поздно терять, мой другъ, отвѣчалъ Эмиль: — моя бѣдная голова навсегда потеряна.

— Такъ вы крѣпко влюблены? Ну! когда же свадьба?

— Скоро, Жанъ, когда мы захотимъ! вскричалъ Эмиль, котораго эта мысль повергла въ родъ безумія. — Отецъ мой согласенъ, я женюсь на ней; да, женюсь, слышишь ли? потому-что, иначе, мнѣ надо умереть… Не правда ли, я долженъ на ней жениться?

— Чортъ побери! какъ не жениться! еще бы вы задумались хоть на минуту! Ужь вѣрно не я похвалилъ бы васъ, еслибъ вы ее обманули, и кажется, мой милый, я принудилъ бы васъ насильно, хотя бы пришлось и кулаками.

— Да, не правда ли? вѣдь это мой долгъ?

— Еще бы!.. Да вы словно сомнѣваетесь? У васъ какой-то разстроенный видъ, когда вы говорите это.

— Да, я разстроенъ, точно; но что же за бѣда! теперь я знаю долгъ свой, и ты утвердилъ меня въ моемъ лучшемъ намѣреніи. Пойдемъ вмѣстѣ въ Шатобрёнъ!

— Такъ вы туда шли? Прекрасно; пойдемъ скорѣе; ужь поздно. Дорогою вы разскажете мнѣ, какимъ образомъ отецъ вашъ вдругъ рѣшился поступить такъ умно; я считалъ его сумасшедшимъ!

— Мой отецъ въ-самомъ-дѣлѣ сумасшедшій, сказалъ Эмиль, взявъ за руку плотника и идя подлѣ него съ волненіемъ: — совершенно сумасшедшій! Онъ соглашается, на томъ условіи, что я прійму на себя ложь, которой онъ не повѣритъ. Но для него торжество, истинная радость заставить меня солгать!

— А что? сказалъ Жапплу: — вы не выпили? Нѣтъ! съ вами, кажется, этого не бываетъ! Однакожь вы что-то завираетесь. Говорятъ, что любовь опьяняетъ какъ вино: видно такъ, потому-что вы говорите вещи, въ которыхъ нѣтъ ни склада, ни лада.

— Отецъ мой самъ сумасшедшій, продолжалъ Эмиль внѣ себя: — и меня хотѣлъ сдѣлать сумасшедшимъ; и вотъ, видишь, ему это удается! Онъ требуетъ, чтобъ я ему сказалъ, что дважды-два — пять, даже чтобъ поклялся ему въ этомъ, — и я, какъ видишь, согласенъ! Что мнѣ за важность польстить его сумасшествію, лишь бы жениться на Жильбертѣ!

— Не по сердцу мнѣ всѣ эти рѣчи, Эмиль! сказалъ плотникъ: — я ничего въ нихъ не понимаю, и готовъ разсердиться. Если вы рехнулись, я не хочу, чтобъ Жильберта шла за васъ: образумьтесь немножко; остановимся здѣсь. У меня нѣтъ охоты вести васъ въ Шатобрёнъ, когда вы городите такой вздоръ, мой милый!

— Жанъ, я очень-нездоровъ, сказалъ Эмиль, снова садясь: — у меня голова дурна. Постарайся понять меня, успокоить, помоги мнѣ понять самого-себя. Ты знаешь, я думаю не такъ, какъ мой отецъ; ну, а отецъ мой хочетъ, чтобъ я думалъ, какъ онъ, и все тутъ! Это невозможно: но лишь бы говорить по его, что нужды!

— Да что именно говорить? чортъ возьми! вскричалъ Жанъ, который, какъ извѣстно, не отличался терпѣливостью.

— Что? разныя глупости! отвѣчалъ Эмиль, въ которомъ холодная дрожь промежутками смѣняла жгучій жаръ. — На-примѣръ, что для бѣдныхъ большое счастье, когда на свѣтѣ есть богатые.

— Это вздоръ! сказалъ Жанъ, пожавъ плечами.

— Что чѣмъ больше будетъ богатыхъ и бѣдныхъ, тѣмъ лучше будетъ на свѣтѣ.

— Пустяки!

— Что самъ Богъ велитъ быть этой борьбѣ, и что богатые должны идти на нее съ радостью.

— Напротивъ, Богъ не велитъ!

— Что умные люди счастливѣе, нежели слабые умомъ, потому-что такъ судило Провидѣніе.

— Тысячу громовъ! вретъ онъ! вскричалъ Жанъ, ударивъ по скалъ своей палкою. — Полноте повторять всѣ эти глупости; я не могу ихъ слышать. Самъ Богъ сказалъ, что блаженны нищіе духомъ.

— Не въ томъ дѣло! возразилъ Эмиль: — дѣло идетъ объ насъ съ Жильбертою. Мнѣ никогда не увѣрить отца, что онъ ошибается. Надо, чтобъ я говорилъ по его, Жанъ, и тогда я могу жениться на Жильбертѣ; онъ самъ поѣдетъ просить ее для меня у г-на Антуана.

— Право? но развѣ онъ не понимаетъ, что вы не по доброй совѣсти будете повторять его нелѣпицы? А! теперь ужь я вижу ясно, что у него голова не на мѣстѣ, и это самое васъ огорчаетъ, Эмиль? у васъ тяжело на сердцѣ, мой милый!

Эмиль заплакалъ, и слезы облегчили его. Пришедши снова въ полный разсудокъ, онъ яснѣе разсказалъ плотнику обо всемъ, что происходило между имъ и отцомъ.

Жанъ слушалъ, потупя голову; потомъ, подумавъ нѣсколько времени, взялъ его за руку и сказалъ:

— Эмиль; не надо соглашаться на такую ложь; это недостойно человѣка. Да, онъ больше хитеръ, чѣмъ безуменъ; ему мало будетъ двухъ-трехъ словъ на вѣтеръ, какъ говорятъ иногда, чтобъ успокоить человѣка, который черезъ-чуръ напился и съ которымъ обходятся какъ съ малымъ ребенкомъ. Когда вы солжете, когда обѣщаете то, чего не можете сдержать, отецъ не дастъ вамъ отдыха, и если вы попробуете опять сдѣлаться человѣкомъ, онъ скажетъ вамъ: „Помни, что ты вѣдь ничто!“ Онъ жестокъ и гордъ, я его знаю; онъ не дастъ вамъ одного дня въ недѣлю думать какъ вамъ захочется, и въ добавокъ сдѣлаетъ вашу жену несчастною. Онъ заставитъ васъ краснѣть передъ нею и поведетъ дѣло такъ ловко, что наконецъ она будетъ васъ стыдиться. Плюньте на ложь и недобросовѣстныя обѣщанія! Боже васъ сохрани отъ нихъ, Эмиль!

— Но Жильберта!

— Жильберта скажетъ то же, что я, и Антуанъ также, и Жанилла… Ну, Жанилла пусть говоритъ, что хочетъ. Я, я не хочу, чтобъ ты лгалъ! Никакая Жильберта въ свѣтѣ не заставитъ меня лгать!

— Значитъ, я долженъ отказаться отъ нея? не видаться съ нею?

— Да, это несчастіе, сказалъ Жанъ твердымъ тономъ: — но когда на насъ пришло несчастье, надо умѣть переносить его. Повидайтесь съ г-мъ Буагибо, онъ скажетъ вамъ то же, что я; судя по всему, что вы объ немъ мнѣ разсказывали, онъ человѣкъ справедливый и съ добрыми мыслями.

— Жанъ, я видѣлъ г-на Буагибо, и онъ понимаетъ, что эта жертва свыше силъ моихъ.

— Онъ знаетъ, что вы любите Жильберту? Вотъ какъ! вы сказали ему это?

— Я говорилъ, что люблю, но не называлъ кого.

— И онъ совѣтуетъ вамъ лгать?

— Ничего не совѣтуетъ.

— Ну, такъ и онъ рехнулся! Коли такъ, Эмиль, послушайте меня, потому-что я говорю правду. Я не богатъ, не ученъ; не знаю, лишаетъ ли это меня права ѣсть до сыта и спать въ постели; но знаю, что когда я молюсь Господу Богу, то никогда отъ Него не слыхалъ: „убирайся прочь“; и когда спрашиваю у Него, что правда и что ложь, худо или добро, Онъ всегда указывалъ мнѣ это, и никогда не отвѣчалъ: „ступай учиться въ школу“… Ну, давайте разсуждать. Насъ на землѣ множество бѣдныхъ и немного богатыхъ, потому-что, еслибъ всѣ имѣли большія доли, земли бы не достало. Мы очень мѣшаемъ другъ другу, и что ни дѣлай, не можемъ другъ друга любить: доказательство, что нужны тюрьмы и взъисканія, чтобъ мы уживались вмѣстѣ. Можетъ ли это быть иначе, — не знаю. Вы говорите на этотъ счетъ прекрасныя вещи, и когда заводите такую рѣчь, я готовъ бы слушать васъ день и ночь: столько мнѣ нравится, какъ вы все это улаживаете въ своей головѣ. За то я васъ и люблю, мой милый; но никогда не говорилъ вамъ, что надѣюсь дожить до этого. Оно мнѣ кажется очень-далеко, если даже возможно, и я, привыкшій вѣчно трудиться, прошу у Бога только оставить насъ такъ, какъ мы теперь, не позволяя важнымъ богачамъ отягощать больше нашу участь. Я знаю, что еслибъ всѣ были таковы, какъ вы, какъ я, какъ Антуанъ и Жильберта, мы всѣ ѣли бы одинъ супъ и за однимъ столомъ; но вижу также, что всѣ прочіе не захотѣли бы слышать про такой порядокъ, и что пришлось бы слишкомъ-много говорить и дѣлать для убѣжденія ихъ. Я самъ гордъ и умѣю обойдтись безъ того, кто гнушается мною: вотъ моя мудрость. Я не ломаю головы надъ политикою, ничего въ ней не смыслю; но не хочу, чтобъ меня съѣдали, и не терплю людей, которые говорятъ: „сожремъ все“. Вашъ отецъ одинъ изъ такихъ обжоръ, и если бъ вы были похожи на него, я скорѣе раскроилъ бы вамъ голову топоромъ, нежели позволилъ бы думать о Жильбертѣ. Богу угодно было, чтобъ вы родились добрымъ человѣкомъ, и чтобъ правда казалась вамъ хорошею вещью; берегите же ее, эту правду, потому-что она единственная вещь, которую злые люди не могутъ стереть съ земли. Пусть отецъ вашъ говоритъ: „Это такъ, это мнѣ нравится, и я хочу, чтобъ это такъ было!“ Пусть его говоритъ: онъ силенъ, потому-что богатъ, и намъ съ вами не остановить его; но коли онъ такъ упрямъ и золъ, что хочетъ еще васъ заставить говорить, будто это хорошо, и будто Богу пріятно все, что дѣлается… стой! Противно религіи говорить, что Богу пріятно зло, а мы, кажется, христіане! Вѣдь вы крещены? и я также крещенъ, отрекался отъ сатаны; по-крайней-мирѣ, за меня отрекались, и я за другихъ отрекался, когда бывалъ воспріемникомъ. Слѣдовательно, мы не должны ни давать ложныхъ клятвъ, ни богохульствовать; а говорить, будто всѣ люди не одинаковы при рожденіи, и не всѣ достойны счастія, значитъ говорить, будто есть такіе, которые осуждены на вѣчную муку прежде ихъ рожденія. Я все сказалъ, Эмиль! Вы не солжете, и заставите отца отступиться отъ его прекраснаго условія!

— Ахъ, мой другъ! еслибъ мнѣ видѣть Жильберту хотя разъ въ недѣлю! еслибъ я не былъ обезчещенъ передъ ея отцомъ и изгнанъ изъ ихъ дома, я не терялъ бы ни надежды, ни твердости!..

— Обезчещенъ передъ Антуаномъ? Вотъ еще! за кого же вы его считаете? Не-ужь-то вы думаете, что онъ захотѣлъ бы имѣть зятемъ отступника и лицемѣра?

— О! еслибъ онъ понималъ, какъ вы, Жанъ! Но онъ не пойметъ моего поведенія.

— Антуанъ пороха не выдумаетъ, я согласенъ. Онъ никогда не могъ взять въ толкъ квадратъ ипотенузы, который я понялъ въ пять минутъ, только-что поглядѣлъ, какъ его дѣлалъ подмастерье. Но вы считаете его ужь слишкомъ-недалекимъ. На счетъ чести и добрыхъ чувствъ, старикъ смыслитъ все, что надо смыслить. Не думаете ли вы, что надо быть больно-хитрымъ и ученымъ, чтобъ понимать, что дважды-два — четыре, а не пять? По-моему, для этого не нужно перечитать цѣлую комнату толстыхъ книгъ, какъ старикъ Буагибо, и всякій несчастный на этомъ свѣтѣ очень-хорошо понимаетъ, что участь его несправедлива, когда онъ не заслужилъ ея. Что жь! развѣ другъ Антуанъ также не страдалъ и не терпѣлъ? Развѣ богачи не отворачивались отъ него, когда онъ обѣднѣлъ? Развѣ онъ можетъ оправдать ихъ передъ собою, никогда-неимѣвшимъ куска хлѣба безъ того, чтобъ не отдать другимъ трехъ четвертей его, а иногда и всего? И еслибъ вы не были благомыслящій человѣкъ, развѣ вы привязались бы къ нему? Развѣ влюбились бы въ его дочь до того, что захотѣли на ней жениться, еслибъ вы разсуждали подобно отцу своему? Нѣтъ, вы не взглянули бы на нее, или обольстили бы ее; вы подумали бы, что у нея нѣтъ приданаго, и покинули бы подлымъ образомъ. Полно, Эмиль, не унывайте, голубчикъ! Честные люди всегда будутъ уважать васъ, и я ручаюсь вамъ за Антуана; ужь это мое дѣло. Если Жанилла закричитъ, я также закричу, и посмотримъ, у кого изъ насъ съ нею голосъ громче и языкъ бойчѣе. Что же до Жильберты, повѣрьте, она всю жизнь будетъ любить васъ и будетъ вамъ благодарна за вашу прямоту. Другаго не полюбитъ, не бойтесь! Я ее знаю; эта дѣвушка не умѣетъ перемѣнять слова: но прійдетъ время, когда вашъ отецъ перемѣнитъ свои мысли, — именно тогда, когда будетъ въ свою очередь несчастнымъ, а я предсказывалъ вамъ, что это непремѣнно случится.

— Онъ не вѣритъ.

— Такъ вы сказали ему, что я думаю о его заводѣ?

— Я долженъ былъ сказать.

— Напрасно; но дѣлать нечего, — чему быть, то будетъ… Ну, Эмиль, воротимся въ селеніе и ложитесь спать; я вижу, что у васъ дрожь, лихорадка. Полно, мой милый, не мучься такъ и надѣйся на Господа Бога! Я завтра утромъ побываю въ Шатобрёнѣ; самъ буду говорить, и меня послушаютъ. Ручаюсь тебѣ, что по-крайней-мѣрѣ съ ними ты не поссоришься изъ-за того, что исполнилъ долгъ свой.

— Добрый Жанъ! ты утѣшаешь меня! ты даешь мнѣ силу, и съ-тѣхъ-поръ, какъ ты говоришь со мною, мнѣ лучше.

— Отъ-того, что я иду прямо къ дѣлу и не затрудняюсь пустяками.

— Такъ завтра ты будешь въ Шатобрёнѣ? завтра же? не смотря на то, что завтра рабочій день?

— О! завтра я работаю даромъ и могу начать работу, когда мнѣ вздумается. Знаете ли, на кого я завтра работаю, Эмиль? Ну, угадайте: это усиліе поможетъ вамъ разсѣяться.

— Не отгадаю. На г. Антуана?

— Нѣтъ. У бѣдняжки Антуана теперь нечего дѣлать: онъ одинъ управится; но у него есть сосѣдъ, у котораго всегда есть работа и который не думаетъ считать расходовъ на рабочихъ.

— Кто же такой? Г-нъ Буагибо развѣ помирился съ твоей фигурой?

— Нѣтъ, сколько мнѣ извѣстно; но онъ никогда не запрещалъ своимъ мызникамъ давать мнѣ работу. Онъ не такой человѣкъ, чтобъ сталъ мнѣ вредить, и одни его домашніе знаютъ, что онъ сердитъ на меня, если только онъ сердитъ… чортъ развѣ пойметъ, что тутъ такое! Я, видите, работаю на него такъ, что онъ и не замѣчаетъ; вѣдь вы знаете, что онъ объѣзжаетъ свои мызы много-что разъ въ годъ. Оно далеконько отъ насъ; но, благодаря вашему батюшкѣ, работники стали такъ рѣдки, что оттуда пришли за мною; и я не заставилъ просить себя, хотя имѣлъ въ другомъ мѣстѣ работу къ спѣху. Мнѣ пріятно работать на этого старика! Но, какъ вы можете представить, платы я не возьму. Я порядочно ему долженъ послѣ того, что онъ для меня сдѣлалъ.

— Онъ не потерпитъ, чтобъ ты работалъ на него даромъ.

— По-неволѣ потерпитъ, потому-что не будетъ ничего знать. Развѣ онъ знаетъ, что дѣлается на его фермахъ? Онъ сводитъ счеты гуртомъ въ концѣ года и вовсе не входитъ въ подробности.

— А если его мызники поставятъ ему на счетъ твою работу, какъ-будто заплатили за нее?

— Надо, чтобъ они были бездѣльники, а совсѣмъ напротивъ, они честные люди; вѣдь люди бываютъ тѣмъ, чѣмъ ихъ сдѣлаютъ. Старика Буагибо никто не обкрадываетъ, хотя нѣтъ ничего легче, какъ обокрасть его; но какъ онъ никого не притѣсняетъ и не обременяетъ, то никто и не имѣетъ надобности его обманывать и брать съ него больше, чѣмъ слѣдуетъ. Это не то, что вашъ отецъ. Онъ считаетъ, соображаетъ, надзираетъ, а его обкрадываютъ, — и ничего-то не сдѣлаетъ онъ лучшаго во всю свою жизнь!

Жанъ успѣлъ развлечь и утѣшить Эмиля. Прямой, смѣлый, твердый характеръ крестьянина имѣлъ благодѣтельное на него вліяніе, и онъ уснулъ покойнѣе, взявъ съ Жана обѣщаніе, что завтра вечеромъ онъ извѣститъ его, въ какомъ расположеніи на его счетъ будутъ родители Жильберты. Плотникъ брался открыть имъ глаза касательно основанія его поведенія и поведенія г-на Кардонне. Печаль дѣлаетъ насъ слабыми и довѣрчивыми, и когда твердость покидаетъ насъ, мы не можемъ сдѣлать ничего лучшаго, какъ ввѣрить свою участь въ руки какого-нибудь дѣятельнаго и рѣшительнаго человѣка. Если онъ не развяжетъ такъ легко, какъ ожидаетъ, трудностей нашего положенія, то по-крайней-мѣрѣ соприкосновеніе съ нимъ укрѣпляетъ, одушевляетъ насъ; его увѣренность нечувствительно передается намъ и дѣлаетъ насъ способными помочь самимъ-себѣ.

— Этотъ крестьянинъ, котораго отецъ мой презираетъ, думалъ Эмиль засыпая: — этотъ неучъ, бѣднякъ, простой сердцемъ, сдѣлалъ однако мнѣ больше добра, нежели г-нъ Буагибо; и когда я просилъ у Бога помощи, избавителя, Онъ послалъ мнѣ своего бѣднѣйшаго и смиреннѣйшаго слугу, чтобъ изложить мнѣ мою обязанность въ двухъ словахъ. О! сколько силы имѣетъ истина въ устахъ этихъ существъ съ прямыми и чистыми инстинктами! И какъ пуста наша наука въ сравненіи съ наукою сердца! Батюшка! батюшка! больше чѣмъ когда-нибудь чувствую, что вы ослѣплены, и урокъ, который я получилъ отъ этого крестьянина, — сильнѣйшее на васъ осужденіе!

Хотя покойнѣе прежняго духомъ, Эмиль страдалъ въ эту ночь жестокою лихорадкой. Среди жестокихъ волненій духа, мы забываемъ беречь тѣло; дозволяемъ себѣ томиться голодомъ, простужаться и промокать, когда всѣ въ поту или въ жару; не чувствуемъ физической болѣзни, и когда она постигаетъ насъ, мы находимъ въ ней нѣчто въ родѣ облегченія отъ душевныхъ терзаній; надѣемся, что не перенесемъ продолжительнаго несчастія, не умирая отъ него, а считать себя слишкомъ-слабымъ для вѣчнаго страданія есть уже облегченіе.

Г. Буагибо прождалъ своего молодаго друга весь день, и сильное безпокойство овладѣло имъ подъ-вечеръ, когда онъ не дождался его пріѣзда. Маркизъ крѣпко привязался къ Эмилю; далеко не выражая ему всего, что чувствовалъ, онъ уже не могъ обойдтись безъ его бесѣды. Онъ исполненъ былъ признательности къ благородному юношѣ, который не чуждался его холодности и унылости, и который, добившись того, что заглянулъ ему въ душу, свято держалъ передъ нимъ обѣщаніе сыновней преданности. Печальный старикъ, прослывшій такимъ несноснымъ и отъ унынія самъ себѣ преувеличивавшій свои невольные недостатки, нашелъ друга въ то время, когда уже думалъ только умереть одиноко, не оставивъ никакого по себѣ сожалѣнія. Эмиль почти примирилъ его съ жизнью, и онъ предавался иногда сладкой мечтѣ — быть отцомъ, видя, что молодой человѣкъ освоивается у него въ домѣ, раздѣляетъ его степенные досуги, устроиваетъ его библіотеку, просматриваетъ его книги, катается на его лошадяхъ, даже занимается его дѣлами, чтобъ избавить его отъ важнѣйшей скуки; словомъ, находитъ удовольствіе у него и съ нимъ, какъ-будто натура и привычка цѣлой жизни изгладили между ними неравенство лѣтъ и различіе вкусовъ.

Долго въ старикѣ возобновлялись сомнѣнія, и онъ старался понять Эмиля по своей системѣ странной мизантропіи; но ему не удавалось. Онъ пытался дня три убѣдить себя, что бездѣлье и любопытство заводятъ къ нему этого гостя, страстнаго до серьёзнаго разговора и философскихъ разсужденій; но когда видѣлъ опять въ своемъ уединеніи это веселое лицо, искреннее и невинное въ своей смѣлости, то чувствовалъ, что съ нимъ возвращалась къ нему надежда, и замѣчалъ, что не-шутя любитъ его, подъ страхомъ быть еще несчастнѣе, когда возвратится сомнѣніе. Словомъ, проведши всю жизнь, и особенно послѣднія двадцать лѣтъ въ совершенномъ отчужденіи отъ чувствъ, которыя раздѣлять уже не считалъ себя способнымъ, онъ подпадалъ ихъ власти и уже не могъ переносить мысли о томъ, что можетъ ихъ лишиться.

Онъ тревожно ходилъ по всѣмъ аллеямъ своего парка, поджидалъ у всѣхъ воротъ, вздыхая на каждомъ шагу, вздрагивая при всякомъ шорохѣ; и наконецъ, измученный окружавшимъ его молчаніемъ и одиночествомъ, терзаясь мыслью, что Эмиль страдалъ печалью, которой онъ не облегчалъ маркизъ вышелъ въ поле и пошелъ по дорогѣ въ Гаржилесъ, все надѣясь увидѣть вороную лошадь, скачущую ему на встрѣчу.

Очень-рѣдко случалось, что г-нъ Буагибо выходилъ такъ далеко за предѣлы своего обширнаго парка, и онъ не могъ рѣшиться идти по протореннымъ дорогамъ, боясь встрѣтить какое-нибудь лицо, къ которому не привыкъ. Поэтому онъ шелъ все прямо, по лугамъ, не теряя однако изъ вида дороги, гдѣ долженъ былъ проѣзжать Эмиль. Онъ двигался медленно, поступью, которая могла назваться нетвердою, но которую благоразуміе и привычная осторожность его дѣлали тверже, нежели она казалась съ вида.

Приближаясь къ рукаву рѣки, которая, вышедъ изъ его парка, извивалась въ долинѣ, онъ услышалъ стукъ топора, и нѣсколько голосовъ привлекли его вниманіе. Обыкновенно онъ всегда удалялся отъ шума, обличавшаго присутствіе человѣка, и дѣлалъ обходъ, чтобъ избѣжать всякой встрѣчи; но онъ имѣлъ также одну заботу, которая на этотъ разъ заставила его поступить иначе: онъ страстно любилъ деревья и не позволялъ своимъ арендаторамъ срубать ихъ, если только деревья не совершенно высохли. Стукъ топора всегда заставлялъ его наострятъ слухъ, и тогда онъ не могъ воздержаться отъ искушенія посмотрѣть собственными глазами, но нарушалось ли его запрещеніе.

Такимъ-образомъ, онъ рѣшительно вошелъ на лужайку, гдѣ работали крестьяне, и съ наивнымъ чувствомъ горести увидѣлъ десятка три прекрасныхъ деревьевъ, въ полномъ листѣ, лежащихъ на землѣ, и уже частію разрубленныхъ. Одинъ мызникъ съ своими работниками укладывалъ бревна на телегу, запряженную волами. Топоръ, работавшійся съ такою дѣятельностью и будившій всѣ отголоски долины, находился въ досужихъ рукахъ Жана Жапплу.

Г-нъ Буагибо не похвасталъ, когда сказалъ Эмилю мертвеннымъ тономъ о себѣ, что былъ очень-вспыльчивъ. Это была опять одна изъ неправильностей его характера. При видѣ плотника, котораго лицо и даже одно имя всегда причиняли ему болѣзненное ощущеніе, онъ поблѣднѣлъ», потомъ, замѣтивъ, что Жанъ рубитъ его прекрасныя деревья еще свѣжія и совершенно-неповрежденныя, вздрогнулъ отъ гнѣва, покраснѣлъ, забормоталъ невнятныя слова и бросился къ нему съ стремительностью, къ которой никто бы не считалъ его способнымъ, кто видѣлъ бы его за минуту предъ тѣмъ, какъ онъ шелъ мѣрными шагами, опершись на свою трость съ фигурнымъ набалдашникомъ.

VI.
Приключеніе.

Порубка, которая такъ живо огорчила г-на Буагибо, сдѣлана была на берегу рѣчки, и стройные тополи, старыя ивы, величавыя ольхи, падая какъ-попало, образовывали словно мостъ изъ зелени на этомъ узкомъ потокѣ. Между-тѣмъ, какъ быки вытаскивали нѣкоторыя изъ нихъ веревками и тащили къ телегамъ, приготовленнымъ для перевозки, здоровый плотникъ, бѣгая по срубленнымъ стволамъ, лежавшимъ еще на рѣкѣ, обрубалъ ихъ переплетшіяся вѣтви, которыя затрудняли усилія животныхъ. Пылкій въ работѣ и страстный къ разрушенію, которое обращается въ пользу ремесломъ его, онъ выказывалъ свою смѣлость и ловкость почти съ восторгомъ. Рѣчка была глубока и быстра въ этомъ мѣстѣ, и положеніе Жана было такъ опасно, что никто другой не посмѣлъ бы раздѣлить его занятія. Бѣгая съ легкостью и расторонностью молодаго человѣка до самой гибкой оконечности деревъ, лежавшихъ поперегъ воды, онъ оборачивался иногда, чтобъ обрубить самый стволъ, на которомъ держался въ равновѣсіи, и въ тотъ мигъ, когда трескъ увѣдомлялъ его, что опора готова рушиться подъ ногами, онъ проворно перескакивалъ на сосѣднее дерево, подстрекаемый опасностью и удивленіемъ товарищей. Его блестящій топоръ сверкалъ около него молніею, и звучный голосъ, его поощрялъ прочихъ рабочихъ, съ изумленіемъ находившихъ столь легкою работу, которую смышленость и энергія одного человѣка руководила, упрощала и сокращала словно чудомъ.

Еслибъ г-нъ Буагибо сохранилъ хладнокровіе, онъ подивился бы въ свою очередь, и даже почувствовалъ бы нѣкоторое почтеніе къ человѣку, привносившему силу генія въ эту грубую работу. Но видъ прекраснаго растенія, полнаго сока и жизни, срубленнаго желѣзомъ въ срединѣ своего развитія, раздражалъ его и раздиралъ ему сердце, какъ-будто онъ присутствовалъ при смертоубійствѣ, и, когда дерево принадлежало ему, онъ обыкновенно вступался за него словно за члена своего семейства.

— Что вы дѣлаете, невѣжи, негодяи? закричалъ онъ фистульнымъ голосомъ, который отъ гнѣва становился рѣзкимъ и пронзительнымъ какъ свистокъ. — А ты, палачъ! крикнулъ онъ на Жана Жапплу: — или ты поклялся безпрестанно огорчать и оскорблять меня?

Крестьянинъ вообще тугъ на ухо, а беррійскій крестьянинъ подавно. Воловщики, разогрѣтые непривычнымъ усердіемъ, не разслышали голоса господина, тѣмъ больше, что скрипъ веревокъ, трескъ стволовъ и громкіе распорядительные крики плотника покрыли его тонкіе звуки. На дворѣ собиралась гроза; горизонтъ подернулся фіолетовыми тучами, которыя быстро возрастали. Жанъ, облитый потомъ, удержалъ всѣхъ на мѣстѣ, сказавъ, что надо кончить это дѣло прежде дождя, который подниметъ воду въ рѣкѣ, а вода можетъ унести срубленныя деревья. Что-то похожее на неистовство овладѣло имъ, и, не смотря на набожность, господствовавшую въ глубинѣ его сердца, онъ ругался какъ язычникъ, словно думая тѣмъ удесятерить свои силы. Кровь клокотала у него въ ушахь; вопли ярости и восторга вылетали у него при каждомъ подвигѣ его дюжей руки и смѣшивались съ раскатами грома. Порывы сильнаго вѣтра облекали его въ листья и взвѣвали на головѣ серебристыя пряди его грубой прически. Съ блѣднымъ цвѣтомъ лица, съ сверкающими глазами, въ кожаномъ фартукѣ, съ высокимъ, сухощавымъ станомъ, обнаженной и вооруженной рукою, онъ походилъ на циклопа, нарубающаго на скатѣ Этны запасъ дровъ для своей подземной печи.

Между-тѣмъ, какъ маркизъ истощался въ безсильныхъ крикахъ, плотникъ, пересѣкши послѣднее препятствіе, бѣгомъ возвратился но круглому стволу молодаго клена, съ ловкостью, которая сдѣлала бы честь любому акробату, спрыгнулъ на берегъ, и, подхвативъ веревку упряжи, хотѣлъ-было присоединить избытокъ своей атлетической силы къ силѣ усталыхъ быковъ, какъ вдругъ почувствовалъ, что на спинѣ его, покрытой одною толстою рубашкой, вытянулся довольно-плотно гибкій и крѣпкій камышъ г. Буагибо.

Плотникъ подумалъ, что его хлеснула вѣтвь, какъ и часто случалось съ нимъ въ этомъ сраженіи съ зелеными сучьями. Онъ произнесъ страшное проклятіе, и, живо обернувшись, пересѣкъ пополамъ трость маркиза топоромъ своимъ, сказавъ: «Ну, теперь ты ужь никого не ударишь!»

Едва произнесъ онъ эту формулу истребленія, какъ глаза его, подернутые какъ-бы опьянѣніемъ отъ работы, вдругъ прояснились и, при свѣтъ сильной молніи, онъ увидѣлъ передъ собою своего благодѣтеля, блѣднаго какъ призракъ. Маркизъ еще держалъ въ дрожащей рукъ своей золотой набалдашникъ и обрубокъ трости. Этотъ обрубокъ былъ такъ коротокъ, что Жанъ чуть-чуть не отсѣкъ руки, опрометчиво на него поднятой.

— Пятьсотъ тысячь чертей! г-нъ Буагибо! вскричалъ онъ, кидая топоръ: — если это ваша тѣнь пришла мучить меня, я закажу по васъ обѣдню; но если это вы сами, съ плотью и кровью, откликнитесь мнѣ, потому-что я нетерпѣливъ съ выходцами того свѣта.

— Что ты здѣсь дѣлаешь? зачѣмъ ты губишь мои деревья, глупая скотина? отвѣчалъ г-нъ Буагибо, — котораго ни мало не усмирила опасность, миновавшая его какимъ-то чудомъ.

— Извините, возразилъ Жанъ, озадаченный этими словами: — вы, кажется, разсердились! Такъ это вы деретесь? Вы горячи въ-сердцахъ, и не предупреждаете о себѣ. Ну! впередъ будьте осторожнѣе: еслибъ вы не оказали мнѣ такой важной услуги, я перерубилъ бы васъ на-двое какъ вербу.

— Хозяицъ, хозяинъ, простите! сказалъ мызникъ, проворно покинувъ управленье волами, чтобъ стать между плотникомъ и маркизомъ: — это я просилъ Жана срубить наши деревья. Нѣтъ такого мастера, какъ онъ; онъ одинъ дѣлаетъ за десятерыхъ. Посмотрите, сколько онъ наработалъ. Съ полудня до сей поры онъ повалилъ тридцать деревъ, распилилъ ихъ, какъ видите, и пособлялъ намъ вытаскивать ихъ изъ воды. Не сердитесь на него, хозяинъ! Онъ лихой работникъ, и не усерднѣе бы работалъ даже для самого-себя.

— А зачѣмъ онъ рубитъ мои деревья? кто ему позволилъ рубить?

— Это деревья, которыя дриба попортила, хозяинъ; они начинали желтѣть; еще одна дриба, и вода унесла бы ихъ съ корнемъ. Извольте посмотрѣть сами!

Маркизъ успѣлъ уже столько успокоиться, что взлянулъ кругомъ себя и увѣрился, что іюньское наводненіе точно покачнуло эти деревья на бокъ; широко-размытая земля и обнаженные корни подтверждали истину словъ мызника. Но, еще не довольствуясь свидѣтельствомъ собственныхь глазъ, онъ сказалъ:

— А зачѣмъ вы не подождали моего приказанія срубить ихъ? не сто ли разъ я запрещалъ вамъ заносить топоръ хоть на одно дерево, не спросясь меня?

— Развѣ вы не помните, что я приходилъ докладывать вамъ объ этомъ поврежденіи на другой же день послѣ дрибы? а вы еще сказали мнѣ: «Коли такъ, надо ихъ снять долой и посадить другія»? Теперь самая пора сажать, и я спѣшилъ очистить мѣсто, тѣмъ болѣе, что тутъ есть славныя деревья на лѣстницы, и я не допустилъ бы васъ потерять ихъ. Если вамъ угодно зайдти на нашъ дворъ, вы увидите, что съ дюжину ихъ прибрано подъ навѣсъ, а завтра перетащимъ туда и остальныя.

— Хорошо! отвѣчалъ г-нъ Буагибо, стыдясь своей опрометчивости. — Точно, помню, я самъ позволилъ вамъ… Я позабылъ: мнѣ давно бы надо прійдти посмотрѣть.

— Вы такъ рѣдко выходите со двора, хозяинъ! сказалъ добрый крестьянинъ. — Намедни, однакожь, я встрѣтилъ г-на Эмиля, когда онъ ѣхалъ къ вамъ; я показывалъ ему порчу и просилъ вамъ напомнить. Развѣ онъ позабылъ?

— Вѣроятно, сказалъ г-нъ Буагибо: — нужды нѣтъ. Ступайте домой; на дворѣ ночь и гроза.

— Но вы измочитесь, хозяинъ; пожалуйте къ намъ переждать дождикъ.

— Нѣтъ, сказалъ маркизъ: — онъ, пожалуй, долго будетъ идти, а я такъ близко отъ себя, что успѣю воротиться до дождя.

— Гдѣ жь вамъ успѣть! ужь накрапываетъ, и пойдетъ сильнѣе.

— Ничего, ничего, благодарю, ужь это мое дѣло, сказалъ маркизъ.

Онъ повернулся и пошелъ прочь, между-тѣмъ, какъ его мызники съ своими волами тронулись въ путь по домамъ.

— Это не больно-хорошо для пожилаго человѣка, какъ онъ! сказалъ мызникъ сыну, смотря вслѣдъ маркизу, шедшему тѣмъ медленнѣе, что онъ лишенъ былъ опоры своей трости.

— Еслибъ онъ согласился потерпѣть, отвѣчалъ молодой крестьянинъ: — можно бы сбѣгать за его каретой. Гей, гей! Гальяръ! Шове! закричалъ онъ своимъ воламъ: — дружнѣе, ребята! Кишъ! назадъ! повертывай, голубчикъ!

Помышляя уже только объ управленіи своей рогатой упряжкой, тяжело тащившейся по мокрымъ лугамъ, отецъ и сынъ скрылись за кустарниками въ сопровожденіи всѣхъ рабочихъ, не безпокоясь больше о старомъ своемъ хозяинѣ. Такова природная безпечность крестьянина.

Г-нъ Буагибо добрелъ до оконечности луга, по которому пришелъ, и, сбираясь перелѣзть черезъ изгороду, оглянулся и увидѣлъ Жана Жапплу, который продолжалъ сидѣть на пнѣ среди своей порубки, какъ сидѣлъ бы побѣдитель въ грустномъ раздумьѣ на полѣ битвы. Весь жаръ, вся веселость дюжаго рабочаго вдругъ исчезла; онъ оставался неподвиженъ, равнодушенъ къ дождю, который начиналъ смѣшиваться на его головѣ съ трудовымъ потомъ, и, казалось, погруженъ былъ въ глубокую печаль.

— Мнѣ какъ-будто назначено вѣчно оскорблять этого человѣка, и встрѣчаться съ нимъ только за тѣмъ, чтобъ самому страдать, сказалъ себѣ г-нъ Буагибо.

Онъ долго колебался, борясь между наивнымъ раскаяніемъ и жестокимъ отвращеніемъ; наконецъ, рѣшился сдѣлать ему знакъ подойдти, но Жанъ, казалось, не видалъ его, хотя еще не совсѣмъ смерклось; кликнулъ его голосомъ, котораго діапазонъ уже не возвышался гнѣвомъ, но Жанъ, казалось, не слыхалъ.

— Нечего дѣлать, сказалъ самъ-себѣ г-нъ Буагибо: — ты виноватъ и долженъ наказать себя.

И онъ прямо пошелъ къ плотнику.

— Что ты здѣсь сидишь? сказалъ онъ, хлопнувъ его по плечу.

Жанъ вздрогнулъ, и, словно опомнясь отъ сна, сказалъ грубо и отрывисто:

— А! что вамъ еще отъ меня надо? Не опять ли пришли вы бить меня? На-те, вотъ обрубокъ вашей трости! Я хотѣлъ отнести его къ вамъ завтра поутру, чтобъ напомнить вамъ, что съ вами случилось ныньче вечеромъ.

— Я виноватъ, сказалъ г-нъ Буагибо, заикаясь.

— Легко сказать «виноватъ», возразилъ плотникъ: — этимъ словомъ мы думаемъ все поправить, когда мы богаты, стары и зовемся маркизомъ.

— Какого же удовлетворенія ты отъ меня хочешь?

— Вы знаете, что я не могу требовать никакого. Я перешибъ бы васъ однимъ щелчкомъ, да, сверхъ-того, я еще вашъ должникъ. Но въ жизнь не прощу вамъ того, что вы сдѣлали мнѣ признательность унизительною и тягостною. Я никогда не думалъ, чтобъ это могло случиться со мною, потому-что сердце у меня не злѣе, чѣмъ у кого другаго, и я уже покорился тягости не благодарить васъ. Ну, а теперь лучше пойду въ тюрьму, или начну опять бродяжничать, нежели потерплю палочные удары. Подите прочь, оставьте меня въ покоѣ! Я только-что началъ образумливаться, а вы опять меня сердите. Мнѣ нужно себя увѣрить, что вы не въ полномъ умѣ, чтобъ не сказать вамъ чего-нибудь хуже.

— Да! твоя правда, Жанъ, я не въ полномъ умѣ, отвѣчалъ горестно маркизъ: — и не въ первый разъ случается мнѣ терять разсудокъ изъ-за пустяковъ. По этой-то причинѣ я живу одинъ, никуда не выхожу и почти ни съ кѣмъ не вижусь. Развѣ я мало наказанъ?

Жанъ не возразилъ ни слова; грустное признаніе маркиза замѣнило въ немъ гнѣвъ жалостью.

— Скажи же мнѣ, чѣмъ я могу загладить свою вину, продолжалъ г-нъ Буагибо дрожащимъ голосомъ.

— Ничего не нужно, отвѣчалъ плотникъ: — я прощаю васъ.

— Спасибо, Жанъ. Не хочешь ли у меня работать?

— Зачѣмъ, если я ужь здѣсь работаю для васъ? Мое лицо вамъ непріятно, и въ вашей волѣ было не видать его. Я не шелъ къ вамъ. Кромѣ того, вы захотѣли бы платить мнѣ за работу, а когда я работаю на вашихъ мызниковъ, вы не можете принудить меня взять съ нихъ деньги.

— Но твоя работа приноситъ мнѣ пользу, потому-что остается пріобрѣтеніемъ для моего имѣнія. Жанъ, я не хочу, чтобъ это такъ было!

— А! вы не хотите? Да мнѣ-то какое дѣло? Вы не можете помѣшать мнѣ расквитываться такимъ способомъ; а благо вы обругали меня и ударили, я расквитаюсь съ вами, — непремѣнно! чтобъ васъ взбѣсить. Васъ это унижаетъ, не правда ли? Прекрасно; это мое мщеніе!

— Мсти иначе.

— Какъ же иначе? Ударить васъ? Мы не будемъ квиты, я останусь въ долгу у васъ, а я не хочу быть вамъ обязанъ.

— Хорошо! расквитывайся, если тебѣ угодно, если ты такой гордецъ и упрямецъ, сказалъ маркизъ, вышедъ изъ терпѣнія. — Ты ослѣпленъ и золъ, потому-что не видишь моего страданія. Еслибъ ты понималъ его, ты видѣлъ бы, что ты отмщенъ; но тебѣ хочется грубаго и жестокаго мщенія: ты хочешь дойдти до нищеты и изморить себя трудомъ, чтобъ заставить меня краснѣть и плакать всю жизнь.

— Если вы такъ это принимаете… сказалъ Жанъ, въ половину побѣжденный: — я не злой человѣкъ, и могу простить вамъ вѣтреность. Чортъ возьми! у васъ голова еще горяча и рука скора, какъ у молодаго человѣка! Кто бы это подумалъ?… Ну, полно объ этомъ; повторяю вамъ, я васъ прощаю.

— И соглашаешься на меня работать?

— За половинную цѣну; сдѣлаемъ уговоръ, и кончено.

— Нѣтъ никакой соразмѣрности между твоимъ и моимъ положеніемъ. Еще меньше ея будетъ между твоей работой и жалованьемъ; поступи же великодушно: это будетъ лучшимъ и полнѣйшимъ мщеніемъ. Работай на меня, какъ на всѣхъ работаешь; позабудь, что я оказалъ тебѣ услугу, вовсе нечувствительную для моего кошелька, и такимъ образомъ заставь меня быть твоимъ должникомъ, потому-что ты пріймешь, въ отплату за неизгладимое оскорбленіе, самое жалкое изъ удовлетвореній — деньги.

— Какой оборотъ вы даете дѣлу; я ни крошки не понимаю… Ну, тамъ увидимъ, поладимъ ли мы. Но если я пріиду къ вамъ, и моя фигура опять васъ разсердитъ? Ilo-крайней-мѣрѣ, скажите, что такое имѣли вы противъ меня столько лѣтъ? Это вы обязаны сказать! Вѣрно, я, самъ того не зная, похожъ на кого-нибудь, кто сдѣлалъ вамъ зло. Въ такомъ случаѣ, онъ долженъ быть не изъ здѣшнихъ, потому-что въ нашей сторонѣ на меня похожа только старая лошадь кюзьйонскаго священника.

— Не разспрашивай меня! Я не могу тебѣ отвѣчать. Думай, что я подверженъ припадкамъ помѣшательства, и люби меня изъ состраданія, благо я не могу быть любимъ иначе!

— Г-нъ Буагибо, сказалъ плотникъ съ участіемъ: — не говорите такъ; это значитъ не отдавать себѣ справедливости. Вы имѣете недостатки, правда, — лишнюю вспыльчивость, капризы; но, въ сущности, вы очень знаете, что васъ нельзя не уважать, потому-что у васъ правдивое сердце, вы любите добро и никогда не сдѣлали никого несчастнымъ; въ добавокъ, у васъ есть идеи… которыя вы взяли не только изъ вашихъ книгъ, идеи, которыя рѣдко бываютъ у богатыхъ людей, и которыя сдѣлали бы свѣтъ счастливымъ, еслибъ свѣтъ согласился думать по-вашему. Чтобъ имѣть эти идеи, мало быть учену и разсудительну, — надо горячо любить всѣхъ людей, какіе только есть на землѣ, и не имѣть камня вмѣсто сердца; поэтому-то видно, что тутъ дѣло не обходится безъ Бога. Не говорите же, что васъ можно любить изъ одной жалости; вамъ стоитъ только захотѣть быть любимымъ, и требуется немного перемѣны въ себѣ, чтобъ успѣть въ своемъ желаніи.

— Что же, по-твоему, надо сдѣлать для этого?

— Надо только не мѣшать тѣмъ, кто расположенъ любить васъ.

— Когда же я мѣшалъ?

— О, сколько разъ! Станемъ ужь говорить объ одномъ мнѣ, потому-что есть другіе, которыхъ, вѣроятно, вы еще не хотите слышать имени…

— Говори о себѣ, Жанъ… сказалъ г-нъ Буагибо съ болѣзненной торопливостью: — или лучше… приходи ныньче ужинать ко мнѣ и ночевать. Я хочу, чтобъ съ нынѣшняго дня мы совершенно помирились, но на извѣстныхъ условіяхъ, которыя, можетъ-быть, я скажу тебѣ… и которыя не касаются до повода нашей ссоры. Дождь усиливается; эти вѣтви уже не защищаютъ насъ.

— Нѣтъ, ныньче я къ вамъ не пойду, сказалъ плотникъ: — но провожу васъ до дома; потому-что находитъ жестокая туча, и, немножко спустя, не хорошо будетъ идти. Послушайте, г-нъ Буагибо, накиньте на плеча мой кожаный фартукъ; онъ не красивъ, но до него ничто не дотрогивается, кромѣ дерева (мое ремесло опрятно, и за это всегда нравилось мнѣ); притомъ же, онъ не боится воды.

— Напротивъ, я хочу, чтобъ ты покрылся этимъ фартукомъ; ты весь въ поту, и хотя называешь меня старикомъ, а самъ не моложе меня, пріятель: полно, безъ церемоній, я хорошо одѣтъ; не простужайся для меня; вспомни, что я ныньче тебя ударилъ.

— Какой же вы хитрецъ! Ну, пойдемте! Да, я ужь не молодъ, хотя считаю себѣ еще и не очень-много лѣтъ! А знаете ли, я развѣ десятью годами моложе васъ? Помните вы время, когда я строилъ вашъ деревянный домикъ въ паркѣ… вашу сырню, какъ вы называете? Вѣдь, въ прошлый ивановъ-день минуло девятнадцать лѣтъ, какъ я кончилъ эту работу!

— Да, правда, только девятнадцать лѣтъ! Мнѣ казалось больше. Впрочемъ, домикъ крѣпко выстроенъ, въ немъ мало найдется починокъ. Не хочешь ли взяться за нихъ?

— Если есть починки, почему не такъ! Эта работа стоила мнѣ въ свое время много хлопотъ. Сколько разъ я глядѣлъ на ваши проклятыя картинки, чтобъ сдѣлать его похожимъ.

— Это твое мастерское произведеніе; оно тебя занимало.

— Да, бывали дни, когда очень занимало; я даже становился болѣнъ отъ этого; но когда вы еще проходили и говорили мнѣ: «Жанъ, это не такъ, ты ошибаешься…» чортъ возьми! то-то вы сердили меня!

— Ты сердился и чуть не прогонялъ меня!

— И въ то время вы все мнѣ спускали. Я ни за что бы не повѣрилѣ, что, имѣвъ столько терпѣнья со мною въ-продолженіе такого долгаго времени, вы вдругъ разсердитесь на меня и не скажете даже за что. Ну, что же теперь надо дѣлать въ деревянномъ домикѣ?

— Одна дверь перестала затворяться.

— Дерево осѣло. Когда мнѣ прійдти?

— Завтра. Затѣмъ-то ты и ночуешь у меня; погода такая дурная, что тебѣ нечего возвращаться ныньче въ Гаржилесъ.

— Правда, темно хоть глаза выколи. Смотрите, куда вы идете: тутъ ровъ! Но какъ бы ни была дурна погода, я все-таки пойду ночевать дома.

— Такъ у тебя есть важныя дѣла?

— Да… Я хочу повидаться съ моимъ Эмилемъ Кардонне; мнѣ надо кое-что сказать ему.

— Эмилю? Ты видѣлъ его сегодня?

— Нѣтъ, я ушелъ изъ селенія такъ рано, что мнѣ было некогда имъ заниматься. Еслибъ вы были не такой чудакъ, можно бы это разсказать вамъ, потому-что сущность его исторіи вы знаете.

— Не думаю, чтобъ онъ имѣлъ отъ меня секреты; но если онъ тебѣ довѣрилъ что-нибудь больше нежели мнѣ, я не хочу знать.

— Не безпокойтесь, я тоже не хочу сказать.

— И не можешь даже дать мнѣ вѣстей о немъ? Я за него очень безпокоюсь. Я надѣялся видѣть его ныньче и вышелъ-было именно для того, чтобъ его встрѣтить.

— А! коли такъ, теперь понимаю, почему вы, никогда не выходя изъ своего парка, зашли такъ далеко. Но вы напрасно шли по лугамъ. Они пересѣкаются ручьями не очень-то мелкими, такъ-что я теперь самъ не знаю, куда мы попали. Экой ливень, тысяча мильйоновъ чертей! точнёхонько такая погода, какъ была въ тотъ вечеръ, когда Эмиль пріѣхалъ въ нашу сторону. Я встрѣтилъ его подъ однимъ большимъ камнемъ, куда онъ пріютился, и тогда не догадывался, что найду въ немъ друга, настоящаго человѣка, сущій кладъ.

— Такъ ты очень привязанъ къ нему? Онъ часто заговаривалъ со мною о тебѣ…

— А вы не хотѣли слушать? Я думаю, что такъ. Да, онъ такой же человѣкъ, какъ вы, не гордѣе васъ въ душѣ, и также готовъ отдать жизнь и кошелекъ для несчастныхъ. Только онъ не сердится по пустякамъ, и коли сказалъ кому доброе слово, тому нечего бояться, чтобъ онъ вытянулъ его палкой по спинѣ.

— О! я знаю, что онъ гораздо лучше и особенно ласковѣе меня! Если увидишь его ныньче вечеромъ или завтра утромъ, принеси мнѣ отъ него извѣстіе; скажи, чтобъ онъ побывалъ у меня; я мучусь его горемъ.

— И я тоже; но у меня есть надежда получше его и вашей. Впрочемъ, еслибъ я былъ такъ богатъ, какъ вы…

— Что бы ты сдѣлалъ?

— Не знаю, но деньги все уладятъ съ людьми такого сорта, какъ старикъ Кардонне. Что бы вамъ заманить его въ какую-нибудь выгодную сдѣлку и пожертвовать нѣсколько сотенъ тысячъ франковъ, — вамъ, у котораго есть три или четыре мильйона денегъ и нѣтъ дѣтей! Вѣдь онъ не такъ богатъ, какъ кажется съ виду! Можетъ-быть, онъ дѣлаетъ себѣ доходъ больше вашего, но капиталъ его не больно великъ, сколько мнѣ сдается!

— Такъ ты совѣтовалъ бы купить у него свободу его сына?

— Есть люди, которые никогда не даютъ даромъ и продаютъ то, что они должны… Но, чортъ побери! мы попали въ прудъ! Стойте, стойте! это не земля, а вода; мы взяли слишкомъ-вправо; и однакожь, мы не пьяны. Какъ же намъ выбраться отсюда?

— Не знаю. Давно ужь мы идемъ; пора бы прійдти въ Буагибо.

— Погодите, погодите! я опознаюсь, отвѣчалъ плотникъ. — Вотъ за нами свѣтитъ огонёкъ подлѣ толстаго дерева… подождемъ молніи, глядите хорошенько… вотъ она: такъ и есть. Это домикъ тётки Марло. Чортъ возьми! Тамъ больные, двое дѣтей — въ гнилой горячкѣ, говорятъ! Все равно; она добрая женщина, и притомъ на всѣхъ вашихъ земляхъ вы можете смѣло надѣяться хорошаго пріема.

— Да, эта женщина моя наемница, если не ошибаюсь.

— И платитъ вамъ и мало, и рѣдко, я думаю! Пойдемте, дайте мнѣ свою руку.

— Я не зналъ, что у нея больныя дѣти, сказалъ маркизъ, входя на дворъ хижины.

— Гдѣ жь вамъ знать! вы не выходите изъ дома, и никогда не бываете такъ далеко. Но другіе позаботились объ этомъ, видите: вотъ одноколка съ лошадью, знакомыя мнѣ; это намъ пригодится.

— Что же это за дама? сказалъ маркизъ, глядя въ окно хижины.

— Развѣ вы не знаете ея? сказалъ плотникъ въ волненіи.

— Не помню, чтобъ когда-нибудь видѣлъ, отвѣчалъ г-въ Буагибо, разсматривая пристальнѣе внутренность домика. — Вѣрно какая-нибудь человѣколюбивая особа, которая исполняетъ при несчастныхъ долгъ, пренебреженный мною.

— Это сестра кюзьйонскаго священника, возразилъ Жанъ Жапплу: — добродѣтельная душа, молодая вдова очень-человѣколюбивая, какъ вы говорите. Погодите, я предупрежу ее о вашемъ приходѣ, потому-что знаю ее: она немножко застѣнчива…

Онъ вбѣжалъ въ хижину, шепнулъ проворно нѣсколько словъ на ухо старой женщинѣ и Жильбертѣ, которую сейчасъ преобразилъ въ сестру священника; потомъ явился за г-немъ Буагибо и ввелъ его, говоря:

— Пожалуйте, маркизъ, пожалуйте! Вы никого не потревожите. Больнымъ лучше, и вы найдете тутъ добрый огонекъ, обсушитесь.

VII.
Нечаянный ужинъ.

Погода ли была очень-дурна, или маркизъ безсознательно подчинялся какому-то таинственному вліянію, только онъ рѣшился на подвигъ, т. е. на встрѣчу съ незнакомой особой. Онъ вошелъ, и, поклонившись мнимой вдовѣ съ робкой вѣжливостью, подошелъ къ огню, куда старуха поспѣшила кинуть новаго хвороста, разсыпаясь въ сожалѣніяхъ на-счетъ измокшей одежды ея стараго господина.

— Ахъ, батюшки! возможно ли? какъ вы перемокли, господинъ маркизъ! Право, я не узнала бы васъ, еслибъ Жанъ не предупредилъ. Погрѣйтесь, погрѣйтесь, баринъ; въ ваши лѣта этакъ долго ли простудиться до смерти!

Думая оказать услужливость и внимательность своими зловѣщими опасеніями, добрая женщина, въ-попыхахъ отъ необыковенности подобнаго визита, чуть не сожгла своего камина.

— Нѣтъ, моя любезная, сказалъ маркизъ: — я очень-плотно одѣтъ, и едва чувствую дождь…

— О! еще бы вамъ не быть хорошо-одѣтымъ! подхватила она, думая сдѣлать ему лестный комплиментъ: — слава Богу, у васъ есть средства хорошо одѣваться!..

— Не въ томъ дѣло, возразилъ маркизъ: — я хотѣлъ сказать, чтобъ вы не тревожились столько и не покидали своихъ больныхъ для меня. Мнѣ здѣсь очень-хорошо, а жизнь такого старика, какъ я, не столь дорога, какъ жизнь дѣтей. Давно ли они больны?

— Двѣ недѣли, сударь. Но опасность миновалась, слава Богу!

— Зачѣмъ же, когда у васъ есть больные, не пришли вы ко мнѣ?

— О! какъ можно! я не посмѣла бы. Я боялась бы досадить вамъ. Мы люди простые, складно говорить не умѣемъ, а просить совѣстимся.

— Я бы самъ долженъ освѣдомляться о вашихъ бѣдахъ, сказалъ маркизъ со вздохомъ: — и вижу, что души болѣе-дѣятельныя и болѣе-сострадательныя дѣлаютъ это вмѣсто меня!

Жильберта держалась въ глубинѣ комнатки. Онѣмѣвъ отъ испуга и не смѣя согласиться на уловку плотника, она старалась укрываться за грубыми занавѣсами постели, гдѣ лежалъ младшій изъ дѣтей. Она желала избѣжать всякаго разговора, и, сама приготовляя теплое питье, прятала свое лицо отворачиваясь къ стѣнѣ, и издергивала свою маленькую шаль на плечи. Косынка изъ грубаго чернаго кружева, подвязанная подъ шею, закрывала, или по-крайней-мѣрѣ потемняла золотистость волосъ ея, которые маркизъ могъ бы узнать, если когда-нибудь замѣтилъ ихъ цвѣтъ и пышность. Но только два раза г-нъ Буагибо встрѣчалъ Жильберту подъ руку съ отцомъ. Онъ издали узнавалъ г-на Антуана и отворачивался въ сторону. Еслибъ онъ принужденъ былъ сойдтись съ нимъ лицомъ-къ-лицу, онъ зажмурился бы, чтобъ не увидѣть страшныхъ чертъ этой дѣвушки. Такимъ-образомъ, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія объ ея наружности, физіономіи и манерахъ.

Жанъ умѣлъ солгать такъ удачно и такъ твердо, что маркизу не приходило въ голову сомнѣваться. Фигура Сильвена Шарассона, свернувшагося какъ кошка у камина и крѣпко заснувшаго, могла быть не столько ему незнакома, потому-что шатобрёнскій пажъ, отчаянный мародёръ по природѣ, вѣроятно, множество разъ бывалъ имъ заставаемъ около заборовъ въ упражненіи надъ деревьями, покрытыми плодами; но маркизъ такъ мало дѣлалъ вопросовъ, прилагалъ напротивъ такое тщательное стараніе ничего не видать и ничего не знать изъ того, что переходило за стѣну его парка, что отнюдь не зналъ ни имени, ни званія этого мальчика.

Такимъ-образомъ, не питая ни малѣйшей недовѣрчивости, и еще, въ-слѣдствіе нравственнаго и физическаго волненія, испытаннаго въ тотъ вечеръ, чувствуя себя наклоннѣе обыкновеннаго къ общительности, онъ отважился слѣдовать взорами за движеніями человѣколюбивой дамы, и даже подойдти къ ней съ кой-какими вопросами на-счетъ больныхъ ея. Немножко-дикая скромность этой утѣшительницы бѣдныхъ внушала ему особенное почтеніе, и онъ находилъ весьма-благороднымъ и порядочнымъ, что, отнюдь не думая величаться передъ нимъ своими добрыми дѣлами, она, казалось, была смущена и недовольна тѣмъ, что ее застали при отправленіи должности сестры милосердія.

Жильоерта до того боялась быть узнанною, что не смѣла подать звука своего голоса, и, какъ-будто органъ ея не былъ столь же незнакомъ маркизу, какъ и лицо, ожидала, чтобъ крестьянка отвѣчала за нее на вопросы. Но Жанъ, опасавшійся, что старуха не съумѣетъ съиграть свою роль и измѣнитъ, по неловкости, инкогниту Жильбергы, всегда совался впередъ и отталкивалъ ее къ камину, дѣлая ей страшные глаза всякій разъ, какъ маркизъ отворачивался въ сторону. Тётка Марло, дрожа отъ страха и не понимая, что у нея происходитъ, не знала, кого слушать, и молила Бога, чтобъ съ прекращеніемъ дождя могла освободиться отъ новыхъ гостей.

Наконецъ, Жильберта, нѣсколько ободренная ласковымъ голосомъ и вѣжливыми манерами маркиза, осмѣлилась отвѣчать ему, и, какъ онъ все винилъ себя въ небрежности, сказала:

— Я слышала, сударь, что вы очень-слабаго здоровья и много читаете. Понятно, что ваши занятія не позволяютъ вамъ исполнять такія разнообразныя обязанности. Мнѣ нечего лучше дѣлать, и я живу такъ близко отсюда, что съ моей стороны не велика заслуга навѣшать больныхъ нашего прихода.

Она взглянула при этихъ послѣднихъ словахъ на плотника, какъ-будто давая ему замѣтить, что наконецъ вошла въ характеръ своей роли, и Жанъ, чтобъ придать больше вѣса ея набожной фразѣ, поспѣшилъ прибавить:

— Сверхъ-того, это необходимость и долгъ званія. Кому же стараться о бѣдныхъ, какъ не сестрѣ священника?

— Я бы нѣсколько помирился съ своей совѣстью, сказалъ маркизъ: — еслибъ вы, сударыня, согласились адресоваться ко мнѣ, когда мнѣ случится не знать или забыть свои обязанности. Чего не сдѣлаетъ мое усердіе, то замѣнялось бы по-крайней-мѣрѣ моею доброю волею, и между-тѣмъ, какъ на васъ оставалась бы благороднѣйшая и труднѣйшая должность лично ухаживать за больными, я могъ бы деньгами пополнять слишкомъ-ограниченныя средства священника. Дайте мнѣ слово принять меня въ участники своихъ добрыхъ дѣлъ, умоляю васъ, сударыня, или, если вамъ не угодно сдѣлать мнѣ эту честь, прикажите всѣмъ своимъ бѣднымъ обращаться ко мнѣ. Простая рекомендація отъ васъ сдѣлаетъ мнѣ ихъ священными.

— Я знаю, что они не имѣютъ въ этомъ нужды, господинъ маркизъ, отвѣчала Жильберта. — Знаю, что вы помогаете имъ гораздо-больше, нежели я въ силахъ помогать.

— Однако вы видите, что совсѣмъ-нѣтъ; я попалъ сюда случайно, а вы пріѣхали нарочно.

— Я также не угадала, что они имѣли во мнѣ надобность, отвѣчала Жильберта. — Эта бѣдная женщина сама пришла за мною; иначе, я точно также ни о чемъ бы не знала.

— Напрасно вы хотите уменьшить свою заслугу, чтобъ ослабить вину мою. За вами приходятъ, а ко мнѣ не смѣютъ обратиться; вотъ гдѣ мое осужденіе и ваша честь.

— Чортъ возьми, Жильберточка! сказалъ плотникъ, отведши въ сторону дѣвушку: — мнѣ сдается, что вы творите чудеса и, пожалуй, сдѣлали бы ручнымъ стараго Филипа, еслибъ захотѣли попытаться. Ну, нешто! какъ говоритъ Жанилла, — дѣло идетъ на ладъ, и если вы будете поступать и говорить по-моему, ручаюсь, вы помирите его съ отцомъ своимъ.

— О, еслибъ я могла! Но, увы! батюшка взялъ съ меня слово, даже клятву, никогда не стараться объ этомъ.

— А самъ однако умеръ бы отъ радости, еслибъ это удалось! Видите, если онъ взялъ съ васъ слово, то потому, что считалъ невозможнымъ очень-возможное теперь… не завтра, можетъ-быть, а именно нынѣшній вечеръ! Надо ковать желѣзо, пока горячо, а вы видите, какая сдѣлалась чудесная перемѣна; мы съ нимъ пришли сюда вмѣстѣ, и онъ разговариваетъ со мною по-пріятельски.

— Какъ же сдѣлалось такое чудо?

— Трость на моей спинѣ сдѣлала это чудо; послѣ я разскажу вамъ. А покамѣстъ, старайтесь быть любезны, немножко смѣлы, замысловаты, словомъ, походите во всемъ нынѣшній вечеръ на вашего друга Жана. Слушайте, я начинаю!

Быстро отвернувшись отъ дѣвушки, Жанъ подошелъ къ старику.

— Знаете ли, сказалъ онъ: — о чемъ эта добрая дама говорила со мною на-ухо? Она непремѣнно хочетъ довезти васъ домой въ своемъ экипажѣ. Ну! г-нъ Буагибо, вы не можете отказать дамѣ; ина говоритъ, что дороги очень-испорчены и вамъ нельзя идти пѣшкомъ, вы очень измокли и не можете дожидаться здѣсь своего экипажа, у нея кабріолетъ съ доброй лошадкою, настоящей священничьей кобылицею, которую ничѣмъ не разсердишь и не испугаешь, и которая бѣжитъ довольно-скоро, когда рука нелѣнива и на кнутѣ есть хвостикъ. Черезъ четверть часа вы будете дома, тогда-какъ пѣшкомъ вамъ надо добрый часъ тащиться по грязи и по каменьямъ.

Господинъ Буагибо разсыпался въ искренней благодарности передъ прекрасною вдовою и не хотѣлъ принять ея предложенія; но Жильберта сама настаивала съ непобѣдимой прелестью.

— Умоляю васъ, господинъ маркизъ, сказала она, обративъ на него свои прекрасные глаза, еще неуспокоенные отъ испуга, какъ глаза голубки, не совсѣмъ сдѣлавшейся ручною: — не огорчайте меня отказомъ; мой экипажъ некрасивъ, бѣденъ и загрязненъ, лошадь моя также; но и одноколка и лошадь покойны. Я хорошо умвю править, а Жань проводитъ меня домой.

— Но эта поѣздка слишкомъ задержитъ васъ, сказалъ маркизъ: — дома станутъ объ васъ безпокоиться.

— Ничего! подхватилъ Жанъ: — вотъ пажъ священника, который прислуживаетъ ему за обѣдней и звонитъ въ колоколъ; шалунъ съ твердыми ногами, бойкими глазами, которому, какъ лягушкѣ, вода ни по чемъ. У него на лапахъ дубовые башмачки потверже вашихъ, и въ Кюзьйонъ онъ пойдетъ такъ же проворно, какъ пила въ сосновую тесницу. Онъ скажетъ, чтобъ не безпокоились, что сестрица священника съ добрыми людьми, что старикъ Жанъ проводитъ ее домой, и все тутъ! Слушай ты, разиня, сказалъ онъ Шарассону, который зѣвалъ во весь ротъ и глядѣлъ съ остолбенѣлымъ видомъ на г-на Буагибо: — поди-ко, я провѣтрю тебя на вольномъ воздухѣ и выведу на дорогу.

Онъ вытащилъ Сильвена почти на рукахъ за нѣсколько шаговъ отъ хижины, накинулъ ему на плечи свой кожаный фартукъ, и, дергая его немножко-крѣпко за уши, чтобъ тверже впечатлѣть свои слова въ памяти, сказалъ:

— Бѣги въ Шатобрёнъ и скажи г-ну Антуану, что Жильберта поѣхала со мною въ Буагибо; пусть онъ не безпокоится: у насъ все благополучно, и что, еслибъ даже она не ночевала дома, ему нбчего тревожиться. Слышалъ? понимаешь?

— Слышать-то слышу, только не понимаю, отвѣчалъ Сильвёнъ. — Пустите ли вы мои уши, старый негодяй Жанъ?

— Я еще тебѣ вытяну ихъ, если ты будешь разсуждать; а коли худо исполнишь мое порученіе, завтра совсѣмъ ихъ оборву.

— Хорошо; будетъ; пустите меня.

— Если заиграешься дорогою, бѣда тебѣ!

— Вотъ еще! такова погода, чтобъ играть!

— А если потеряешь у меня фартукъ!..

— Не бойсь, что я за дуракъ, съ фартукомъ мнѣ же лучше!

Мальчикъ пустился бѣгомъ къ развалинамъ, находя въ потьмахъ дорогу кошачьимъ инстинктомъ.

— Теперь, сказалъ Жанъ, выводя старую кобылу съ тачкою изъ-подъ навѣса: — поговоримъ съ тобою, бравая Лантерна! А! мосьё Сакрипанъ, не гнѣвайтесь, это я! Вы провожали свою молодую госпожу, — прекрасно; но маркизъ не смотритъ только на людей: на собакъ онъ не боится глядѣть и можетъ узнать васъ. Не угодно ли отправляться въ-слѣдъ за вашимъ пріятелемъ Шарассономъ? Очень-жалъ, что вы воротитесь домой пѣшкомъ.

Вытянувъ пару плотныхъ ударовъ кнутомъ бѣдному животному, онъ принудилъ его пуститься бѣгомъ по слѣдамъ Сильвена.

— Пожалуйте, маркизъ, я жду васъ! закричалъ плотникъ.

Побѣжденный настояніями Жильберты, маркизъ вошелъ въ сидѣлку, помѣстившись промежду дѣвушкой и Жаномъ Жапплу.

Звѣзды небесныя не видали этого страннаго сближенія, потому-что густыя тучи закрывали ликъ ихъ, а тётка Марло, единственная свидѣтельница такого неслыханнаго приключенія, была такъ озабочена, что не могла предаваться долгимъ толкованіямъ. Маркизъ опустилъ ей въ руку кошелекъ, выходя за порогъ ея домика, и она провела остатокъ ночи, считая красивые экю, заключавшіеся въ кошелькѣ, ухаживая за дѣтьми и приговаривая:

— То-то милая дѣвица; она принесла намъ счастье!

Маркизъ взялъ возжи, не желая допустить, чтобъ его любезная спутница сама трудилась править. Жанъ вооружился кнутомъ, чтобъ дюжей рукою поощрять усердіе бѣдной Лантерны.

Жильберта, которую Жанилла, въ опасеніи грозы, снабдила широкимъ зонтикомъ и старымъ отцовскимъ плащомъ, отпуская на привычное отправленіе человѣколюбивыхъ обязанностей, занялась тѣмъ, чтобъ предохранять отъ дождя своихъ спутвиковъ, и какъ вѣтеръ оспоривалъ у ней плащъ, то она одной рукою прикрыла плащемъ плеча маркиза, а другою держала изъ всѣхъ силъ зонтикъ, защищая голову старика съ дѣтской заботливостью. Маркизъ былъ такъ тронутъ этою великодушною внимательностью, что забылъ всю свою робость и выразилъ егі благодарность въ самыхъ нѣжныхъ словахъ, какія только почтеніе позволяло ему. Жильберта трепетала при мысли, что съ минуты на минуту эта симпатія могла превратиться въ ярость, а старый Жанъ посмѣивался тайкомъ, поручая все на волю Провидѣнія.

Хотя было не позже девяти часовъ вечера, въ замкѣ Буагибо всѣ спали, когда пріѣхали туда ваши путешественники. Никогда никто, кромѣ стараго Мартена, не занимался господиномъ по закатѣ солнца, и въ этотъ вечеръ Мартенъ, заперевъ паркъ, когда маркизъ ушелъ въ свою сырню, вовсе не подозрѣвалъ, что баринъ вышелъ и рыскалъ по полямъ подъ дождемъ и молніею, въ сопровожденіи стараго плотника и молоденькой дѣвушки.

Жану не очень-то хотѣлось въѣзжать въ замокъ съ Жильбертоіо, ибо невозможно было, чтобъ, живя такъ близко отъ Шатобрёна, если не всѣ, то хоть нѣкоторые изъ слугъ не знали въ лицо прекрасной дѣвушки, и первое восклицаніе ихъ открыло бы истину.

Между-тѣмъ, дождь все шелъ, и не было никакой порядочной причины высадить у наружныхъ воротъ маркиза или Жильберту, тѣмъ-болѣе, что господинъ Буагибо рѣшительно требовалъ, чтобъ его спутники вошли къ нему въ домъ подождать у комелька окончанія такого упорнаго и холоднаго дождя. Впрочемъ, Жану смертельно хотѣлось воспользоваться этимъ предлогомъ, чтобъ продлить сближеніе; но Жильберта со страхомъ отказывалась войдти въ мрачный замокъ Буагибо: несомнѣнно было, что это дѣло опасное…

Къ-счастію, эксцентрическія привычки маркиза сдѣлали ему невозможнымъ попасть въ замокъ. Напрасно нѣсколько разъ звонилъ онъ въ колоколъ: вѣтеръ яростно вылъ и далеко относилъ звонъ. Ни одинъ слуга, ни одна служанка не проводили ночи въ этой части зданія, гдѣ систематически царствовало страшное уединеніе; что жь до стараго Мартена, составлявшаго единственное исключеніе изъ правила, глухота мѣшала ему слышать и колоколъ и грозу.

Господинъ Буагибо былъ очень-огорченъ, что не могъ оказать гостепріимства, къ которому все его обязывало, и сильно досадовалъ на себя, что не предвидѣлъ случившагося. Гнѣвъ его готовъ былъ снова вспыхнуть и обратиться на стараго Мартена, который ложился спать съ закатомъ солнца. Но, вдругъ какъ-будто рѣшившись на что-то, онъ сказалъ:

— Видно, я долженъ отказаться отъ намѣренія войдти къ себѣ домой; безъ пушекъ, которыми бы могъ я взять свой замокъ приступомъ, не разбужу я никого; но если вы, сударыня, не боитесь посѣтить келлью отшельника, у меня есть другой домъ, отъ котораго ключъ всегда при мнѣ, и тамъ мы найдемъ все нужное, чтобъ отдохнуть и согрѣться.

Съ этими словами, онъ повернулъ лошадь на дорогу къ парку, сошелъ у рѣшетки, самъ отперъ ее и ввелъ одноколку, ведя подъ уздцы Лантерну, между-тѣмъ, какъ Жанъ пожималъ руку дрожащей Жильберты, ободряя ее отважиться на приключеніе.

— Убей меня Богъ! сказалъ онъ ей шопотомъ: — онъ ведетъ насъ въ свой деревянный домъ, гдѣ всякую ночь вызываетъ чорта. Не бойся, Жильберта, я съ тобою, и ныньче-то мы ужь выживемъ отсюда сатану.

Господинъ Буагибо, заперевъ за собою рѣшетку парка, велѣлъ плотнику вести лошадь и слѣдовать за нимъ до строеньица въ родъ садовничьяго сарая, гдѣ Эмиль часто ставилъ своего Воронка, когда пріѣзжалъ или намѣревался поздно уѣхать; пока Жанъ занимался устанавливаніемъ подъ крышу бѣдной Лантерны и тачки г. Антуана, маркизъ подалъ руку Жильбертъ.

— Очень-жаль, сказалъ онъ: — что принуждаю васъ пройдти нѣсколько шаговъ по песку; но вы не успѣете промочить обувь, потому-что моя пустынька здѣсь близёхонько, вотъ за этими скалами.

Жильберта дрожала всѣмъ тѣломъ, входя въ сырню съ страннымъ старикомъ, котораго всегда считала помѣшаннымъ и который велъ ее въ потьмахъ. Однакожь, она нѣсколько ободрилась, когда онъ отворилъ вторую дверь и когда она увидѣла корридоръ, освѣщенный лампою, которая поставлена была въ ниши, убранной цвѣтами. Это жилище, несмотря на свою деревенскую наружность и стиль, изящное и комфортное, понравилось ей чрезвычайно, и молодое воображеніе ея, страстное до поэтической простоты, какъ-будто очутилось въ одномъ изъ тихъ дворцовъ, которые она множество разъ видала во снѣ.

Съ-тѣхъ-поръ, какъ Эмиль получилъ доступъ въ таинственный домикъ, тамъ произошли значительныя улучшенія. Онъ представилъ старику, что стоическія привычки, которыми тотъ протестовалъ противъ собственнаго богатства, начинали становиться черезъ-чуръ суровы для его лѣтъ, и хотя г. Буагибо не страдалъ еще никакою важною немощью, однако сознавался, что сильно терпѣлъ отъ холода въ ненастную пору. Эмиль самъ принесъ изъ стараго замка ковры, обои, плотные занавѣсы и спокойную мёбель, часто затоплялъ обширный каминъ, чтобъ умѣрять сырость дождливыхъ ночей, и маркизъ поддался удовольствію видѣть себя предметомъ попеченій, — удовольствію чисто-нравственному, въ которомъ онъ видѣлъ доказательство внимательной и нѣжной привязанности. Молодой человѣкъ также устроилъ и убралъ комнату, гдѣ они съ старикомъ часто ужинали по вечерамъ. Онъ сдѣлалъ изъ нея родъ гостиной, и Жильберта съ восхищеніемъ, въ первый разъ отъ роду, чувствовала подъ ногами богатыя медвѣжьи шкуры и любовалась на мраморныхъ консоляхъ прекрасными вазами стариннаго севрскаго фарфора, съ самыми рѣдкими цвѣтами.

Каминъ, наполненный сухими сосновыми шишками, вспыхнулъ словно волшебствомъ, когда маркизъ кинулъ въ него зажженный листъ бумаги, и восковыя свѣчи, отражаясь въ зеркалѣ съ дубовой рамою, изогнутой и странно-вырѣзанной, скоро наполнили комнату сіяніемъ, ослѣпительнымъ для глазъ дѣвушки, привыкшей къ свѣту маленькой лампы, куда Жанилла бережливо подливала масла.

Господинъ Буагибо, первый разъ въ жизни, употребилъ нѣкоторое кокетство на пріемъ въ своей сырнѣ такой милой гостьи. Онъ съ наивнымъ удовольствіемъ видѣлъ, какъ она разсматривала его цвѣты и любовалась ими, и обѣщалъ, что завтра же пришлетъ ей всѣ ихъ черенки и сѣмена на подновленіе священническаго сада. Возвратясь на минуту къ живости молодыхъ лѣтъ, онъ ходилъ во всѣ стороны за разными рѣдкими бездѣлушками, которыя привезъ изъ своего путешествія по Швейцаріи, и предлагалъ ихъ ей съ простосердечной радостью; когда же она, краснѣя, отказывалась принять ихъ, онъ схватилъ корзинку, въ которой она привезла сиропы и варенья больнымъ своимъ, и наполнилъ ее хорошенькими деревянными вещицами, рѣзанными во Фрейбургѣ, образчиками горнаго хрусталя, агатами и сердоликами, ограненными въ печатки и перстни; наконецъ, всѣми сортами цвѣтовъ, находившихся въ вазахъ, связавъ ихъ какъ умѣлъ искуснѣе въ огромный букетъ.

Трогательная грація, съ которою Жильберта въ смущеніи благодарила старика, ея наивные вопросы о путешествіи въ Швейцарію, о которомъ г-нъ Буагибо сохранялъ восторженное воспоминаніе (выражавшееся немножко-классическимй терминами), участіе, съ какимъ она его слушала, ея умныя замѣчанія, когда она усоѣвала ободриться, очаровательный звукъ ея голоса, изящество ея простыхъ и натуральныхъ манеръ, отсутствіе кокетства и смѣсь страха съ увлеченіемъ, разлитая въ ея осанкѣ и чертахъ и придававшая красотѣ ея характеръ еще плѣнительнѣе обыкновеннаго; ея одушевленный цвѣтъ лица, глаза, увлаженные усталостью и волненіемъ, грудь, стѣсняемая страннымъ томленіемъ, ангельская улыбка, какъ-будто молившая о помилованіи или защитѣ, — все это такъ живо проникло маркиза и такъ быстро овладѣло имъ, что онъ вдругъ почувствовалъ себя влюбленнымъ до глубины души, — влюбленнымъ свято, не позорнымъ посяганіемъ старика на юность и красоту, но родительской любовью къ чистому, прелестному дитяти. Когда плотникъ пришелъ къ нимъ, самъ ослѣпленный и очарованный удовольствіемъ, что очутился въ такой свѣтлой и теплой комнатѣ, онъ едва вѣрилъ ушамъ, слыша, что г. Буагибо говорилъ Жильбертѣ:

— Подвиньте ноги къ камину, милое дитя мое; я боюсь, чтобъ вы не простудились нынѣшній вечеръ; въ жизнь не простилъ бы я себѣ этого!

Увлекаемый необычайною внимательностью, маркизъ обратился къ плотнику, протянулъ-ему руку и сказалъ:

— Поди и ты сюда, присядь съ нами у огня. — Бѣдный Жанъ! ты былъ едва одѣтъ и промокъ до костей! Опять таки моя же вина; еслибъ ты не пошелъ провожать меня, ты ушелъ бы на ферму и былъ бы тамъ до-сихъ-поръ; пуще всего ты поужиналъ бы; вѣдь ты еще ничего не ѣлъ!.. Какъ бы мнѣ накормить тебя? я увѣренъ, что ты до смерти голоденъ!

— Да, правду сказать, г-нъ Буагибо, отвѣчалъ плотникъ, усмѣхаясь и ворочая свои саботы въ горячей золѣ: — мнѣ ни по чемъ дождь, по голодъ — не свой братъ. Вашъ деревянный домикъ сдѣлался чертовски-хорошъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я не бывалъ въ немъ; но еслибъ нашелся кусокъ хлѣба въ которомъ-нибудь изъ этихъ шкаповъ, куда я когда-то вставлялъ полки… они показались бы мнѣ еще лучше. Съ полудня до сумерекъ я рубилъ во всю голову, и теперь я слабѣе мухи!

— Ахъ! да-бишь! вскричалъ г-нъ Буагибо, — вѣдь я также не ужиналъ, я совсѣмъ забылъ объ этомъ, а здѣсь должно быть приготовлено что-нибудь; только не знаю гдѣ. Поищемъ, Жанъ, поищемъ и найдемъ!

— Стучите и отворится вамъ! весело сказалъ плотникъ, дергая за ручку внутренней двери.

— Не тамъ, Жанъ! сказалъ живо маркизъ; — тамъ нѣтъ ничего, кромѣ книгъ.

— А! такъ эта-то дверь испортилась! подхватилъ Жанъ: — сама попала подъ руку. Завтра мы поправимъ ее; надо только немножко подстрогать дерево на верху, чтобъ задвижка приходилась. Такъ вашъ старый Мартенъ и этого-то не умѣетъ сдѣлать? Правда, онъ всегда бывалъ неловокъ и недогадливъ!

Будучи одинъ сильнѣе обоихъ стариковъ, Жанъ притворилъ дверь, не искушаясь ни малѣйшимъ любопытствомъ, и маркизъ былъ ему благодаренъ за эту безпечность, потому-что пристально и съ нѣкоторымъ безпокойствомъ наблюдалъ за нимъ, пока онъ держался за ручку.

— Обыкновенно здѣсь бываетъ столикъ совершенно-накрытый, возразилъ г-нъ Буагибо: — не понимаю, куда онъ дѣвался; развѣ Мартенъ позабылъ обо мнѣ нынѣшній вечеръ!

— О! если только вы не перевели ихъ, старые часы его мозга ходили исправно, сказалъ плотникъ, съ удовольствіемъ припоминавшій всѣ подробности быта маркиза, нѣкогда столь знакомыя ему: — что тутъ такое за ширмами? Вотъ оно! Сдается, вещи лакомыя и питательныя!

Отодвинувъ ширмы, онъ вытащилъ столикъ съ жареною курицей, бѣлымъ хлѣбомъ, тарелкою земляники и бутылкою бордосскаго вина.

— Прекрасное угощеніе для дамы, г-нъ Буагибо!

— О! еслибъ только ей угодно было принять мою маленькую закуску! сказалъ маркизъ, подкатывая столикъ къ Жильбертѣ.

— Отъ-чего жь нѣтъ? еще бы! сказалъ Жанъ, подшучивая. — Бьюсь объ закладъ, что ея добрая душа подумала о другихъ прежде, чѣмъ о питаніи собственнаго тѣла. Видите, она отвѣдаетъ землянички, вы, г-нъ Буагибо, возьмете на свою долю это бѣлое мясо, а я ужь удовольствуюсь мяконькимъ хлѣбномъ да этимъ темнымъ виномъ.

— Мы будемъ ужинать, какъ должны бы ѣсть всѣ люди, отвѣчалъ маркизъ: — всякій по своему аппетиту, и опытъ, я увѣренъ, покажетъ намъ, что слишкомъ-большая доля, приготовленная одному, будетъ достаточна для нѣсколькихъ. Сдѣлайте милость, сударыня, доставьте мнѣ счастіе угостить васъ.

— Мнѣ вовсе не хочется ѣсть, сказала Жильберта, которая уже нѣсколько дней была такъ разстроена и неспокойна, что не могла сохранять аппетита: — но, чтобъ заохотигь обоихъ васъ ужинать, я также отвѣдаю чего-нибудь.

Г-нъ Буагибо сѣлъ подлѣ нея и усердно подчивалъ. Жанъ отговорился тѣмъ, что очень загрязнился и считаетъ неприличнымъ сидѣть рядомъ съ ними; когда же маркизъ началъ настаивать, онъ признался, что находилъ очень-неловкимъ сидѣть на такихъ мягкихъ и низкихъ стульяхъ, выдвинулъ деревянную скамью, уцѣлѣвшую отъ прежней деревенской мебели, и, усѣвшись подъ навѣсомъ камина, чтобъ высушиться съ ногъ до головы, принялся ѣсть съ большой охотою. Его доля была очень-изобильна, потому-что Жильберта только отвѣдала земляники, а маркизъ отличался примѣрной воздержностью. Притомъ, еслибъ даже маркизъ чувствовалъ аппетитъ больше обыкновеннаго, то съ радостью отказалъ бы себь въ пользу человѣка, котораго за два часа передъ тѣмъ ударилъ, и который прощалъ ему съ такимъ чистосердечіемъ.

Крестьянинъ обыкновенно ѣстъ медленно и молча: для него ѣда не есть удовлетвореніе прихотливой и бѣглой потребности, а родъ торжественнаго дѣла; ибо часъ ѣды въ то же время есть часъ отдыха отъ дневныхъ работъ и размышленія. Жапплу сдѣлался очень-степененъ, методически отрѣзывая хлѣбъ крошечными ломтиками и посматривая на сосновыя шишки, пылавшія въ каминѣ. Г-нъ Буагибо почти истощилъ съ Жильбертою все, о чемъ можно разговаривать съ незнакомой особою, и также впалъ въ свой обычный лаконизмъ, а Жильберта, изнуренная нѣсколькими ночами безсонницы и слезъ, почувствовала, что теплота огня, смѣнивъ холодъ грозы, повергала ее въ неодолимое усыпленіе. Она боролась сколько могла; но бѣдняжка, такъ же какъ и другъ ея плотникъ, не привыкла къ мягкимъ кресламъ, мѣховымъ коврамъ и блеску восковыхъ свѣчь. Усиливаясь отвѣчать и улыбаться на слова маркиза, становившіяся болѣе и болѣе рѣдкими, она словно подчинилась вліянію магнетизма; прекрасная голова ея нечувствительно прислонилась къ спинкѣ креселъ, стройная ножка протянулась къ камину, и ровное, чистое дыханіе вдругъ обнаружило рѣшительную побѣду сна надъ ея волею.

Г-нъ Буагибо, видя, что плотникъ погрузился въ родъ самоуглубленія, началъ вглядываться въ черты Жильберты пристальнѣе, нежели до-тихъ-поръ осмѣливался, и какая-то дрожь овладѣла имъ, когда подъ черной сѣткою, полуспавшей съ головы ея, увидѣлъ онъ роскошные блестящіе, русые волосы. Но плотникъ вывелъ его изъ созерцанія, сказавъ ему тихимъ голосомъ:

— Г-нъ Буагибо, бьюсь объ закладъ, что вы никакъ не ожидаете того, что я хочу вамъ сказать? Вглядитесь хорошенько въ эту миленькую даму, а потомъ я скажу вамъ, кто она такая!

Г-нъ Буагибо поблѣднѣлъ и уставилъ остолбенелые глаза на плотника.

VIII.
Неизвѣстность.

— Ну, что, г-нъ Буагибо? вглядѣлись ли вы? сказалъ плотникъ лукавымъ и довольнымъ тономъ: — отгадаете ли сами-по-себя, что васъ должно всего больше интересовать въ ней?

Маркизъ привскочилъ и тотчасъ же опять опустился на стулъ. Лучъ свѣта мелькнулъ наконецъ въ умѣ его, и его проницательность, столь долго обманываемая, вдругъ зашла дальше, нежели желалъ Жанъ. Онъ какъ-будто догадался и вскричалъ голосомъ исполненнымъ жестокаго негодованія:

— Теперь она не пробудетъ здѣсь ни минуты дольше!

Нечаянно-разбуженная, испуганная, Жильберта увидѣла передъ собою гнѣвное лицо маркиза, сочла себя пропавшею, и съ отчаяніемъ думая, что, вмѣсто сближенія отца съ г-мъ Буагибо, она послужитъ причиною еще сильнѣйшей вражды между ними, помышляла только о томъ, чтобъ взять всю вину на себя и испросить прощеніе г-ну Антуану. Упавъ на колѣни съ граціозностью цвѣтка, склоняющагося подъ вѣтромъ бури, она схватила дрожащую руку маркиза, и, задыхаясь отъ волненія, опустила свою прелестную головку и прислонила къ рукѣ старика чело, подернутое смертной блѣдностью.

— Эхъ! эхъ! сказалъ плотникъ, ухвативъ другую руку маркиза и сильно потрясая ее: — не грѣхъ ли вамъ, г-нъ Буагибо, испугать до такой степени это дитя? Или на васъ опять нашла хандра? Не-ужь-то, наконецъ, я долженъ буду разсердиться?

— Кто она? возразилъ маркизъ, силясь оттолкнуть Жильберту, но слишкомъ ослабѣвъ отъ судорожнаго сжатія всего существа своего: — скажи мнѣ, кто она, я хочу знать!

— Вы ужь знаете, потому-что вамъ было сказано, отвѣчалъ Жанъ, пожимая плечами: — она бѣдная и неизвѣстная сестра сельскаго священника. Не отъ-того ли вы обходитесь съ нею такъ сурово? Или хотите, чтобъ она знала объ васъ то же, что я знаю? Опомнитесь; не показывайте ей своихъ недостатковъ, г-нъ Буагибо; видите, что вашъ злой видъ заставляетъ ее умирать со страха! Хороша манера принимать и угощать гостей у себя въ домѣ! Могла ли она ожидать этого, видѣвъ столько ласки отъ васъ? а всего-то хуже, что я не могу сказать ей, на кого вы сердитесь, потому-что самъ на этотъ разъ ничего не понимаю!

— Не знаю, смѣетесь вы надо мною, или нѣтъ, сказалъ маркизъ совершенно встревоженный: — но что вы хотѣли сейчасъ сказать мнѣ?

— Одну вещь, которая принесла бы вамъ удовольствіе, но которой теперь не скажу, потому-что вы ужь не въ полномъ разсудкѣ.

— Жанъ, говорите, объяснитесь; я не могу выносить этой неизвѣстности!

— Я также не могу ее выносить, сказала Жильберта, заливаясь слезами: — не знаю, Жанъ, что вы сказали или хотѣли сказать обо мнѣ; не знаю, что здѣсь за положеніе мое, но оно невыносимо. Уйдемъ отсюда!

— Нѣтъ… нѣтъ… подхватилъ маркизъ съ нерѣшительностью и стыдомъ: — на дворѣ еще дождь, погода ужасная., я не пущу васъ.

— Хорошо; зачѣмъ же вы сейчасъ хотѣли прогнать ее? возразилъ Жанъ съ презрительнымъ спокойствіемъ: — кто пойметъ ваши капризы! Я отказываюсь понимать ихъ, и ухожу.

— Я не останусь здѣсь безъ васъ! вскричала Жильберта, бросаясь къ плотнику, который дѣлалъ видъ, будто сбирается уйдти.

— Сударыня… извините; я не знаю, кто вы, сказалъ г-нъ Буагибо, остановивъ ее и удерживая также плотника: — сдѣлайте милость, выслушайте меня, и если вы чужды мрачному безпокойству, которое меня мучитъ въ эту минуту, простите мое волненіе, которое должно вамъ казаться очень-смѣшнымъ, но которое, повѣрьте, очень-тяжело! Я обязанъ объяснить вамъ его. Мнѣ намекнули, что вы не та, за кого я васъ принималъ… что вы другая особа… которую я не хочу ни видѣть, ни знать… Боже мой! не знаю, какъ бы вамъ это сказать… Или вы вполнѣ понимаете меня, или вовсе не можете понять…

— А! теперь я понимаю, наконецъ, сказалъ хитрый плотникъ: — и сейчасъ скажу, за васъ то, чего вамъ не удается объяснить… Мадамъ Роза, примолвилъ онъ, обращаясь къ Жильбертѣ и смѣло называя ее именемъ сестры кюзьйонскаго священника: — вѣрно, вы знаете дѣвицу Жильберту де-Шатобрёнъ, вашу молоденькую сосѣдку? Ну, такъ вотъ! господинъ маркизъ за что-то очень сердитъ на нее, какъ видно; надо полагать, что она нанесла ему какую-нибудь тяжкую обиду; а какъ я сбирался молвить ему кой-что на-счетъ васъ съ г-мъ Эмилемъ…

— Что ты говоришь? вскричалъ маркизъ: — что Эмиль?..

— Не ваше дѣло, возразилъ Жанъ: — вы теперь ничего не узнаете, я говорю съ мадамъ Розой… Да, мадамъ Роза, г-нъ Буагибо не терпитъ дѣвицу Жильберту; ему вообразилось, что вы — Жильберта; вотъ почему онъ хотѣлъ чуть не выкинуть васъ въ окно.

Жильберта чувствовала смертельное отвращеніе поддерживать эту странную и дерзкую шутку; въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ она была исполнена живой симпатіи къ маркизу, и упрекала себя за то, что злоупотребляла его заблужденіе и подвергала его волненіямъ, отъ которыхъ онъ по-видимому страдалъ столько же, сколько она сама. Она рѣшилась мало-по-малу вывести его изъ заблужденія, и поступить еще смѣлѣе своего замысловатаго сообщника, подвергаясь слѣдствіямъ гнѣва г-на Буагибо.

— По крайней-мѣрѣ, сказала она съ благородной увѣренностью: — въ томъ, что я слышу — для меня есть загадка. Не могу постичь, за что Жильберта Шатобрёнъ служитъ предметомъ отверженія для столь справедливаго и столь почтеинаго человѣка, какъ г-нъ Буагибо. Такъ-какъ я не знаю о ней ничего, что могло бы оправдать подобное отвращеніе, и какъ для меня важно знать, чего должно держаться на ея счетъ, то я покорнѣйше прошу г-на маркиза сказать мнѣ все, что онъ знаетъ объ ней худаго, для того, по-крайней-мѣрѣ, чтобъ она могла оправдаться передъ честными людьми, которые съ ней знакомы.

— Я желалъ бы, сказалъ маркизъ съ глубокимъ вздохомъ: — чтобъ имя Шатобрёна при мнѣ не произносилось…

— Такъ это имя заклеймено позоромъ? возразила Жильберта съ порывомъ неодолимой гордости.

— Нѣтъ… нѣтъ… я совсѣмъ не говорю этого, отвѣчалъ маркизъ, котораго гнѣвъ такъ же быстро угасалъ, какъ воспламенялся. — Я не обвиняю никого, ни въ чемъ не упрекаю кого бы то ни было. Я въ ссорѣ съ упоминаемой вами особой; не хочу, чтобъ со мной говорили о ней, и самъ также не говорю… зачѣмъ же предлагать мнѣ безполезные вопросы?

— Безполезные вопросы! повторила Жильберта. — Напрасно вы считаете ихъ безполезными, г-нъ маркизъ. Очень-странно, что такой человѣкъ, какъ вы, въ ссорѣ съ молоденькой дѣвицей, которой онъ не знаетъ, никогда не видалъ, можетъ-быть… Значитъ, она сдѣлала какой-нибудь недостойный поступокъ, или сказала какое-нибудь слово противъ него; вотъ-что я желаю узнать и умоляю васъ сказать мнѣ, для того, чтобъ, если Жильберта Шатобрёнъ не заслуживаетъ ни уваженія, ни вѣры, я остерегалась всякихъ сношеній съ такой опасной дѣвушкой.

— Вотъ-что называется говорить! вскричалъ Жанъ, хлопая въ ладони. — Да! я также не прочь бы узнать, въ чемъ дѣло; потому-что какъ бы то ни было, эта Жильберта дѣлала мнѣ добро, поила, кормила меня, когда я бывалъ голоденъ, пряла шерсть мнѣ на платье, когда мнѣ было нечего надѣть. Я всегда видѣлъ ее сострадательною, кроткою, нѣжною къ родителямъ, примѣрно-честною дѣвушкой! Теперь, если она виновата въ какомъ-нибудь безчестномъ поступкѣ, я буду самъ себя стыдиться, что обязывался ей, и впередъ ничѣмъ не стану одолжаться.

— Ваши нелѣпыя объясненія подняли всѣ эти пустые толки! сказалъ маркизъ плотнику. — Откуда вы взяли такіе вздоры, какіе мнѣ приписываете? Я въ ссорѣ издавна съ отцомъ этой дѣвушки, а не съ нею; я не знаю ея и не могу сказать о ней ничего, рѣшительно ничего…

— И, однакожь, вы прогнали бы ее отъ себя, еслибъ она осмѣлилась сюда явиться! сказала Жильберта, смотря на маркиза, котораго замѣшательство начинало совершенно успокоивать ее.

— Прогналъ бы?.. нѣтъ; я никого не прогоняю! отвѣчалъ онъ: — но мнѣ показалось бы немножко-обиднымъ, немножко-страныымъ, еслибъ она вздумала бы прійдти сюда.

— А! а она много разъ думала объ этомъ, сказала Жильберта: — я это знаю, потому-что мнѣ извѣстны ея мысли; я могу повторить вамъ то, что она говорила мнѣ…

— Зачѣмъ же? сказалъ маркизъ, отворачиваясь: — стоитъ ли такъ долго заниматься порывомъ, которому я поддался не подумавъ? Я былъ бы въ отчаяніи, еслибъ слова мои поселили въ чьемъ-нибудь умѣ дурное мнѣніе объ этой дѣвушкѣ… Я не знаю ея, повторяю вамъ, и не могу упрекнуть ея ни въ чемъ. Одного только желаю, чтобъ слова мои не были повторяемы, искажаемы, преувеличиваемы… Слышите, Жанъ? вы беретесь толковать восклицанія, которыя у меня вырываются, и дѣлаете это очень-дурно. Пожалуйста, если въ васъ есть какое-нибудь ко мнѣ расположеніе, прибавилъ маркизъ съ горькимъ усиліемъ: — не произносите никогда моего имени въ Шатобрёнѣ, и не упоминайте обо мнѣ ни по какому поводу. Васъ также, сударыня, прошу избавить меня отъ всякаго непрямаго соприкосновенія, отъ всякаго косвеннаго объясненія, — словомъ, отъ всякаго рода сношеній съ этой фамиліей; и если, для сохраненія спокойствія своего на этотъ счетъ, я долженъ остеречься отъ того, что было необдуманнаго въ моей вспыльчивости, то готовъ протестовать противъ всего, что могло бы въ моей мысли быть предосудительнаго для репутаціи и характера дѣвицы Шатобрёнъ.

Маркизъ выговорилъ это съ мѣрною холодностью, которая возвратила ему все приличіе и достоинство его обыкновенной роли. Жильберта предпочла бы новый порывъ гнѣва, за которымъ могла бы надѣяться смягченія и слабости. Она не имѣла духа дальше настаивать, и, понимая по вдругъ-оледенѣвшимъ манерамъ маркиза, что была вполовину разгадана и что въ немъ зародилась непобѣдимая недовѣрчивость, почувствовала себя въ такомъ неловкомъ положеніи, что желала бы тотчасъ уѣхать; но Жанъ былъ отнюдь не доволенъ оборотомъ этого объясненія и рѣшился нанести послѣдній ударь.

— Хорошо, сказалъ онъ: — пусть будетъ, какъ угодно г-ну Буагибо. Онъ добръ и справедливъ по сердцу, мадамъ Роза; перестанемъ же тревожить его, поѣдемъ домой! Но напередъ, я желалъ бы, чтобъ вы съ нимъ объяснились иначе… Ну, будьте пооткровеннѣе! Вы закраснѣетесь, забраните меня, заплачете, можетъ-быть… Но я знаю, что дѣлаю, знаю, что такого случая, какъ теперь, не встрѣтится, можетъ-быть, никогда, и надо умѣть перенести кой-какое замѣшательство, чтобъ поддержать и утѣшить тѣхъ, кого любишь… Что вы глядите на меня съ такимъ изумленнымъ видомъ? развѣ не знаете, что г-нъ Буагибо лучшій другъ нашего Эмиля, владѣетъ его полной довѣренностью, и, не зная, что дѣло идетъ объ васъ, коротко знаетъ всѣ его страданія и ваши? Да, г-нъ Буагибо, мадамъ Роза… та самая! понимаете? Ну, поговорите же съ нею, ободрите ее, скажите, что Эмиль хорошо сдѣлалъ, такъ же, какъ и она, не поддавшись хитрости дяди-Кардонне. Вотъ, что я хотѣлъ вамъ сказать, когда вы перервали меня своей вспышкой на счетъ дѣвицы Шатобрёнъ, о которой я и не думалъ!

Жильберта пришла въ такое смущеніе, что г-нъ Буагибо, начинавшій глядѣть на нее съ участіемъ и вмѣстѣ съ безпокойствомъ, былъ тронутъ и пустился ободрять ее. Онъ взялъ ее за руку, и, посадивъ снова въ кресла, сказалъ: — Не смущайтесь передо мною; вѣдь я старикъ, и другой старикъ измѣняетъ вашимъ секретамъ. Конечно, у него очень-рѣзкая, очень-необыкновенная манера дѣйствовать; но какъ намѣренія его добры и какъ его оригинальный характеръ заслужилъ дружбу человѣка, который насъ съ вами интересуетъ больше всего на свѣтѣ, то постараемся преодолѣть свое взаимаое замѣшательство, и будемъ въ-самомъ-дѣлѣ пользоваться случаемъ…

Но Жильберта, потерявшись отъ рѣшительности плотника и ужаснувшись, что тайна ея сердца предана въ руки человѣка, внушавшаго ей больше страха, чѣмъ довѣрія, закрыла лицо руками и молчала.

— Ну! сказалъ плотникъ (котораго ничто въ свѣтѣ не могло сбить съ того, на что онъ рѣшился, — шло ли дѣло о преодолѣніи стыда или о срубкѣ лѣса): — она совсѣмъ растерялась, и теперь на меня будутъ дуться за нескромность! Но еслибъ Эмиль былъ тутъ, онъ не осудилъ бы меня. Онъ былъ бы радъ, что г-нъ Буагибо увидѣлъ собственными глазами, умѣстно ли его чувство, и завтра будетъ гордиться, когда г-нъ Буагибо скажетъ ему: «Я ее видѣлъ, знаю, и ничему больше не удивляюсь!» Не правда ли, г-нъ Буагибо, вы скажете ему это?

Г-нъ Буагибо не отвѣчалъ. Онъ все глядѣлъ на Жильберту, колеблясь между могущественнымъ влеченіемъ и ужаснымъ подозрѣніемъ. Онъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ, чтобъ побѣдить въ себѣ жестокое волненіе, и послѣ многихъ вздоховъ и внутренней борьбы снова подошелъ къ Жильбертѣ и взялъ ее за обѣ руки.

— Кто бъ вы ни были, сказалъ онъ: — вы располагаете участью благороднѣйшаго юноши, какого только старость моя могла желать себѣ въ опору и въ утѣшеніе. Я скоро умру, и покину землю, не испытавъ на ней ни минуты счастья, если не оставлю Эмиля въ ладу съ самимъ-собою. О! умоляю васъ, — васъ, которая должна имѣть на всю его будущность такое великое вліяніе… столь благотворное или столь пагубное!.. Сохраните для истины это сердце, достойное служить ей святилищемъ. Вы очень-молоды: вы еще не знаете, что значитъ любовь женщины въ жизни такого человѣка, какъ онъ! Вы, можетъ-быть, не знаете, что отъ васъ зависитъ сдѣлать изъ него героя или низкаго человѣка, мученика или отступника! Увы! того, что я говорю вамъ, въ эту минуту, навѣрное, вы не понимаете во всей обширности значенія… Нѣтъ, вы слишкомъ-молоды; чѣмъ больше гляжу на васъ, тѣмъ больше вы кажетесь мнѣ ребенкомъ! Молоденькое созданіе, безъ опытности и безъ силы, вы готовитесь располагать сильною душою, и можете сокрушить ее, или возвысить… Простите, что я говорю это вамъ: я очень встревоженъ и не умѣю находить приличныхъ словъ… Не желаю ни огорчать васъ, ни приводить васъ въ затрудненіе; но я опечаленъ, испуганъ, и чѣмъ вы прекраснѣе и невиннѣе, тѣмъ сильнѣе я чувствую, что душа Эмиля не принадлежитъ мнѣ больше!

— Извините, г. маркизъ, отвѣчала Жильберта, отирая слезы: — я очень васъ понимаю, и какъ я ни молода въ-самомъ-дѣлѣ, но чувствую великость своей отвѣтственности передъ Богомъ. Дѣло не обо мнѣ: не себя хочу я защищать и оправдывать передъ вами, но Эмиля, его благородное сердце, въ которомъ вы, кажется, сомнѣваетесь. Успокойтесь! Эмиль не солжетъ ни передъ людьми, ни передъ вами, ни передъ отцомъ, ни передъ самимъ-собою. Не знаю, хорошо ли и понимаю важность его идей и глубину вашихъ; но я боготворю истину. Правда, я не философка, не ученая; но вѣрую, воспитана въ правилахъ Евангелія, и не могу толковать ихъ въ смыслѣ, противоположномъ тому, который Эмиль даетъ имъ. Я понимаю, отецъ его требуетъ, чтобъ онъ измѣнилъ евангельскому ученію, и еслибъ я считала Эмиля способнымъ согласиться на это, я стыдилась бы, что такъ грубо обманулась, полюбивъ человѣка безъ вѣры и совѣсти! Но со мной не случилось такого несчастія. Эмиль найдетъ силы отречься отъ меня, если нужно, и отречется отъ меня скорѣе, чѣмъ отъ само" то-себя; я съ своей стороны съумѣю сохранить твердость, еслибъ по-временамъ его твердость ослабѣвала… Однакожь, я не боюсь этого; знаю, что онъ страдаетъ и сама страдаю; но буду достойна его привязанности, какъ онъ достоинъ вашей, и Богъ поможетъ намъ перенести все, потому-что Онъ не оставляетъ тѣхъ, кто страдаетъ изъ любви къ Нему и во славу Его имени.

— Славно сказано! вскричалъ плотникъ: — желалъ бы я умѣть такъ говорить. Но все равно, я думаю точно такъ, и Господу это столько же пріятно.

— Дѣ, ты правъ, сказалъ г. Буагибо, котораго поразило убѣжденіе, отзывавшееся въ энергической выходкѣ плотника: — я не зналъ, Жанъ, что ты можешь быть для Эмиля такимъ вѣрнымъ другомъ и едва-ли не полезнѣе меня-самого.

— Не скажу этого, г-нъ Буагибо; я знаю, что Эмиль почитаетъ васъ какъ настоящаго отца, вмѣсто того недобраго отца, котораго дала ему судьба; но я также немножко другъ ему и, кажется, вчера вечеромъ мнѣ удалось его образумить, такъ же, какъ ныньче утромъ я образумилъ другихъ… Вотъ она-такъ, сказалъ онъ, указывая на Жильберту: — она ни въ комъ не нуждается. Я такъ и ожидалъ! Съ первой же минуты, ея рѣшеніе было готово, и мнѣ сдается, что въ ея лѣта не худо имѣть столько силы, хотя вы, кажется, и не обращаете на это большаго вниманія.

Маркизъ медлилъ отвѣтомъ и опять прошелся по комнатѣ, не говоря ни слова; потомъ остановился у окна, отворилъ его и сказалъ, подходя къ Жильбертѣ:

— Дождь прошелъ; я боюсь, чтобъ ваши родные не стали объ васъ безпокоиться. Я… не смѣю удерживать васъ дольше нынѣшній вечеръ… но… мы увидимся, и я буду больше въ духѣ поговорить съ вами… потому-что имѣю многое сказать вамъ.

— Нѣтъ, маркизъ, отвѣчала Жильберта, вставая: — мы никогда не увидимся: пришлось бы опять васъ обманывать, а я не въ состояніи… Случай далъ мнѣ встрѣтить васъ, и я думала исполнить долгъ, оказывая вамъ кой-какія неважныя услуги, которыя предписывало мнѣ сердце. До-тѣхь-поръ, я не была виновна, ставлю самихъ васъ судьею: надо было лгагь, чтобъ заставить васъ принять мои услуги; сверхъ же того, отецъ мой взялъ съ меня клятву, что я никогда не потревожу васъ его горестью, его раскаяніемъ въ обидѣ, которую онъ вамъ нанесъ и которой я не знаю, — его привязанностью къ вамъ, которая уцѣлѣла въ видѣ болѣзненной язвы въ его сердцѣ!.. Въ дѣтскихъ грёзахъ своихъ, я часто замышляла пойдти упасть къ вашимъ ногамъ и сказать: «Отецъ мой страждетъ; онъ несчастенъ отъ васъ. Если онъ оскорбилъ васъ, пріймите въ искупленіе вины его мои слезы, мое. униженіе, мою покорность, мою жизнь, если угодно! но подайте ему руку и растопчите меня ногами: я все буду благословлять васъ, если вы снимете съ сердца отца моего горе, которое его гложетъ и преслѣдуетъ даже во снѣ». Да, такой мечтою убаюкивалась я нѣкогда! Но я отреклась отъ нея, потому-что это приказалъ мнѣ отецъ, полагая, что я только раздражу гнѣвъ вашъ; теперь же отрекаюсь больше чѣмъ когда-нибудь, увидѣвъ нынѣшній вечерь вашу холодность и отвращеніе, какое внушаетъ вамъ мое имя. Удаляюсь, не моля васъ за него, проникнутая глубоко-прискорбнымъ убѣжденіемъ, что отецъ мой — жертва величайшей несправедливости съ вашей стороны! Но я приложу всѣ старанія разсѣять его отъ этой печали и утѣшить. Что же до васъ, господинъ маркизъ, я подаю вамъ средства наказать меня за невинную хитрость, на которую я рѣшилась ныньче, желая предохранить здоровье и, можетъ-быть, жизнь того, кого такъ любилъ отецъ мой. Выдаю вамъ свою тайну, которую вамъ открыли противъ моей воли, но за которую не стыжусь, что вы ее узнали: это тайна гордой души и любви, которую благословилъ Богъ, потому-что самъ внушилъ ее. Не опасайтесь, что увидите меня опять, маркизъ; не опасайтесь также, чтобъ Жанъ, неосторожный, но великодушный другъ, который подвергался вашему гнѣву для примиренія насъ съ вами, — потревожилъ васъ когда-нибудь напоминаніемъ о насъ: я уговорю его… Я удостоилась ныньче вашего гостепріимства, маркизъ, и позвольте мнѣ никогда не забывать этого. Вамъ не о чемъ будетъ жалѣть, потому-что вы не останетесь обмануты ложью, и если нужно, для облегченія вашей вражды, имѣете еще способъ прогнать съ безчестьемъ изъ своего дома дочь Антуана Шатобрёна!

— Посмотрѣлъ бы я! вскричалъ Жанъ Жапплу, ставъ подлѣ нея и взявъ ее подъ руку: — я одинъ во всемъ виноватъ; я противъ ея воли выдумалъ всю эту ложь; мнѣ запало на умъ, что она можетъ свести васъ съ отцомъ… Вы упрямы, г-нъ Буагибо; но, клянусь всѣми чертями! вы не осмѣлитесь нанести обиду моей Жильбертѣ; не то… я вспомню, что ныньче пересѣкъ пополамъ вашу палку!

— Ты забываешься, Жанъ, холодно отвѣчалъ г. Буагибо. — Сударыня, сказалъ онъ, обращаясь къ Жильбертѣ: — позвольте предложить вамъ руку проводить васъ до экипажа.

Жильберта съ трепетомъ согласилась; но она почувствовала, что рука маркиза трепетала еще сильнѣе. Онъ молча помогъ ей сѣсть въ экипажъ; потомъ, замѣтивъ, что на дворѣ было еще очень-холодно, хоть небо и прояснилось, сказалъ:

— Вы вышли изъ очень-теплаго мѣста, а одѣты довольно-легко; сейчасъ я принесу вамъ, чѣмъ укрыться.

Жильберта поблагодарила его, показавъ, что съ нею былъ плащъ ея отца.

— Но онъ мокрый, а это хуже чѣмъ ничего, возразилъ маркизъ.

Онъ возвратился въ сырню.

— Чортъ бы побралъ стараго дурака! сказалъ Жанъ, съ досадою хлестнувъ кобылу: — надоѣлъ онъ мнѣ. Я на него сердитъ; ничто не удалось, и мнѣ хочется поскорѣе выбраться изъ его берлоги. Никогда въ нее ноги не поставлю. Отъ одного взгляда на этого человѣка можно простудиться. Уѣдемъ; что его ждать!

— Напротивъ, лучше подождать, и не принуждать его бѣжать за нами, сказала Жильберта.

— Э! вы думаете, онъ очень заботится, чтобъ вы не простудились? Да онъ ужь и забылъ; посмотрите, что не воротится! Уѣдемъ!

Но, подъѣхавъ къ рѣшеткѣ, они увидѣли, что она была заперта; ключъ остался у г-на Буагибо, и необходимо было дождаться его или воротиться къ нему за ключомъ. Жанъ ругалъ его вслухъ, когда маркизъ вдругъ появился съ узломъ, который положилъ на колѣни Жильбертѣ, сказавъ:

— Я немножко задержалъ васъ; нескоро могъ найдти то, чего искалъ. Прошу васъ оставить это въ своемъ распоряженіи, такъ же, какъ и бездѣлки, которыя вы позабыли съ корзинкой. Не слѣзай, Жапплу; я отворю рѣшетку.

Отворивъ, онъ прибавилъ:

— Завтра ожидаю тебя, мой милый.

Онъ протянулъ плотнику руку, которую тотъ мѣшкалъ пожать, ровно ничего не понимая въ безпорядочныхъ движеніяхъ столь тревожной и взволнованной души.

— Графиня Шатобрёнъ, проговорилъ маркизъ слабымъ голосомъ: — пожалуйте мнѣ свою ручку на прощаніе!

Жильберта легко спрыгнула на траву, сняла перчатку и взяла руку старика, которая страшно дрожала. Увлеченная порывомъ почтительной жалости, она поднесла ее къ губамъ своимъ.

— Вы не хотите простить Антуану: по-крайней-мѣрѣ простите Жильбертѣ!

Глубокій стонъ вылетѣлъ изъ груди старика. Онъ сдѣлалъ движеніе какъ-будто хотѣлъ поцаловать въ лобъ Жильберту, но съ ужасомъ отшатнулся; потомъ взялъ ея голову, пожалъ руками, словно хотѣлъ раздавить, наконецъ поцаловалъ ея русые волосы, уронивъ на нихъ слезу, холодную, какъ капля воды, падающая съ ледника, и вдругъ, оттолкнувъ ее съ силою, убѣжалъ, закрывъ лицо платкомъ. Жильбертѣ послышалось рыданіе, терявшееся вдали съ шумомъ его неровныхъ шаговъ по песку и съ шелестомъ вѣтра въ осиновыхъ листьяхъ.

IX.
Свадебные подарки.

Было что-то страшное и раздирающее душу въ странномъ прощаніи г-на Буагибо, которое такъ растрогало Жильберту, что она снова начала плакать.

— Ну, что такое? сказалъ Жанъ, когда они выѣхали на шатобрёнскую дорогу: — или вы хотите выплакать глаза нынѣшній вечеръ? Вы чуть-ли не такая же безумная, какъ и этотъ старикъ, Жильберта; то вы разсудительны и говорите такъ, что заслушаешься, то вдругъ падаете духомъ и плачете какъ ребенокъ. Знаете ли что? Г-нъ Буагибо предобрый человѣкъ; но, навѣрное, что бы ни говорили Эмиль и отецъ вашъ, умъ его разстроенъ. На него нельзя надѣяться, точно такъ же, какъ никогда нельзя отчаиваться въ немъ. Не мудрено, что вы въ цѣлую жизнь о немъ не услышите, такъ же какъ не мудрено, что въ одинъ прекрасный день онъ кинется на шею вашему отцу, если встрѣтитъ его въ добрую минуту. Смотря по погодѣ!

— Не знаю, что о немъ думать, отвѣчала Жильберта: — мнѣ кажется, въ-самомъ-дѣлѣ, я также сошла бы съ ума, еслибъ жила съ нимъ. Онъ наводитъ на меня невыносимый страхъ, и однако я чувствую къ нему порывы неодолимой нѣжности. Точно то же онъ внушалъ Эмилю при началѣ ихъ знакомства; наконецъ, Эмиль полюбилъ же его и пересталъ бояться. Значитъ, доброта въ немъ беретъ верхъ надъ причудами болѣзни.

— Скажу вамъ свое мнѣніе послѣ, возразилъ плотникъ: — надо будетъ непремѣнно ходить къ нему и разсмотрѣть его поближе.

— Но ты его такъ коротко зналъ прежде! стало быть, прежде онъ не былъ такимъ?

— О! прежде онъ былъ гораздо-лучше! Обыкновенно, онъ былъ молчаливъ и задумчивъ, иногда немного-вспыльчивъ. Но это скоро проходило, и потомъ онъ дѣлался добрѣе. Теперь то же самое; только, кажется, то, что съ нимъ случалось разъ или два въ годъ, ныньче случается разъ или два въ день, и онъ сталъ добрѣе и злѣе вмѣстѣ.

— Какъ онъ кажется несчастенъ! сказала Жильберта, подавляемая воспоминаніемъ о рыданьи, которое она слышала и котораго отголосокъ сохранился въ ея слухъ.

Жанилла и Антуанъ ожидали Жильберту съ пламеннымъ нетерпѣніемъ. Извѣстіе Шарассона поразило ихъ изумленіемъ, и думая, что онъ перевралъ что-нибудь, или лгалъ, чтобъ скрыть какой-нибудь непріятный случай, повстрѣчавшійся съ Жильбертою, они бѣгали къ тёткѣ Марло, чтобъ облегчить свое безпокойство. Разсказъ старухи успокоилъ ихъ, но ничего не объяснилъ. Жанилла бѣсилась на плотника и не ждала ничего добраго отъ его безумной выдумки. Антуанъ также боялся съ нею, и вдругъ, согласно своей довѣрчивой натурѣ, предавался отраднымъ мечтамъ и строилъ тысячи воздушныхъ замковъ.

— Жанилла, говорилъ онъ: — наша дочка вдвоемъ съ нашимъ другомъ Жаномъ сдѣлаетъ чудеса. Что ты скажешь, если они воротятся къ намъ съ Буагибо?

— Ахъ, вы, сумасбродъ! отвѣчала Жанилла. — Вы забываете, что это невозможная вещь, что старый хитрецъ скорѣе свернетъ шею нашей дочкѣ, нежели послушаетъ чьихъ-нибудь убѣжденій. Да и какія оправданія могутъ приводить люди, которые не знаютъ ровно ни о чемъ?

— Именно потому-то я и надѣюсь. Буагибо больше всего боится, чтобъ мы не открыли дѣла нашимъ ближнимъ; оскорбленная гордость столько же, какъ, увы! нарушенная дружба, дѣлаетъ его такимъ боязливымъ и несчастнымъ. Бѣдный маркизъ! можетъ-быть, невинность нашей дочки и честность Жана смягчатъ его. О, еслибъ онъ простилъ мнѣ то, чего я никогда не забуду!

— Вы еще горюете, когда у васъ есть такое сокровище, какъ Жильберта! Но не ожидайте, чтобъ она его смирила. Нѣтъ, онъ такъ же не воротится въ Шатобрёнъ, какъ красавчикъ Кардонне, и наши развалины никогда не увидятъ ни того, ни другаго.

— Эмиль воротится съ согласіемъ отца, либо не воротится, я далъ тебѣ слово, Жанилла; но, покамѣстъ, его поведеніе похвально: Жанъ доказалъ намъ это давича утромъ.

— То-есть, вы ровно ничего не поняли, такъ же какъ и я, но, по слабости, сдѣлали видъ, будто убѣдились! Вы вѣчно такъ дѣлаете, и не догадываетесь, что, выхваляя прекрасное поведеніе этого негоднаго мальчишки, разгорячаете воображеніе нашей дочки. Лучше бъ вы отвращали ее отъ него, доказывая, что онъ сумасшедшій, или что вовсе не любитъ ея.

Споръ ихъ былъ прерванъ, шумомъ рыси Лантерны, которая, бѣжа по скалѣ, производила очень-знакомый кадансъ. Они кинулись встрѣчать Жильберту, и когда ввели ее въ павильйонъ, среди поспѣшныхъ разспросовъ однихъ и прерывистыхъ отвѣтовъ другихъ, узелокъ, который маркизъ отдалъ Жильбертѣ и который она не подумала развязать, бросился въ глаза Жаниллѣ.

— Это что такое? вскричала она, развертывая богатую индійскую шаль небесно-голубаго цвѣта, вышитую золотой гладью: — да это мантія королевы!

— Ахъ, праведный Боже! воскликнулъ Антуанъ, дотронувшись до шали дрожащею рукою и поблѣднѣвъ: — я узнаю эту шаль!

— А тутъ что за коробка? сказала Жанилла, открывая ящикъ, выпавшій изъ шали.

— Кажется, въ немъ минералы, отвѣчала Жильберта: — монбланскіе кристаллы, которые онъ самъ собралъ во время путешествія.

— Нѣтъ, нѣтъ, ошибаетесь! сказалъ плотникъ: — это блещетъ иначе; посмотрите-ка!

Жильберта съ изумленіемъ увидѣла потокъ крупныхъ брильянтовъ ослѣпительнаго блеска.

— Боже мой! Боже мой! я узнаю все это, лепеталъ графъ Шатобрёнъ въ страшномъ волненіи.

— Да замолчите, сударь, сказала Жанилла, толкая его локтемъ: — вы знаете брильянты и кашмирскія шали, что жь мудренаго? въ свое время вы были такъ богаты, что могли много ихъ видѣть. Развѣ это резонъ говорить такъ громко и мѣшать намъ разсматривать ихъ? Ай-да, дочка! недаромъ ты потратила время! Тутъ, можетъ-быть, есть на что выстроить вновь нашъ замокъ. Г-нъ Буагибо не такой скряга, какъ я думала!

Жильберта, видавшая очень-мало брильянтовъ въ своей жизни, продолжала думать, что ожерелье было изъ граненаго горнаго хрусталя; но г-нъ Шатобрёнъ, посмотрѣвъ на фермуаръ и каменья, положилъ ихъ въ ящичекъ, сказавъ съ грустной разсѣянностью:

— Тутъ слишкомъ на сто тысячь франковъ брильянтовъ. Г-нъ Буагибо даетъ тебѣ приданое, дочка!

— Сто-тысячь франковъ! вскричала Жанилла: — его-тысячъ франковъ! Понимаете ли вы, что говорите? возможное ли дѣло?

— Эти свѣтлые зернышки стоютъ столько денегъ? сказалъ Жапплу съ наивнымъ удивленіемъ, чуждымъ всякой зависти: — и берегутся такъ въ коробки, не служа ни къ чему?

— Ихъ носятъ, сказала Жанилла, надѣвая ожерелье на шею Жильберты: — и надѣюсь, это придаетъ красоты! Надѣнь-ко эту шаль на плеча, дочка! Не такъ! Я видала въ Парижѣ дамъ, которыя носили эти шали, — но хоть убей не припомню, какъ онѣ ихъ надѣвали.

— Оно очень-красиво, но очень-неудобно, сказала Жильберга: — мнѣ кажется, будто я въ маскарадномъ костюмъ въ этой индійской шали и брильянтахъ. Уложите и свяжите все это, и отошлемъ къ г-ну Буагибо. Вѣрно, онъ ошибся: онъ искалъ ощупью и думалъ, что даетъ мнѣ бездѣлки, а отдалъ свадебные подарки, которые, вѣроятно, дѣлалъ женѣ своей.

— Да, сказалъ плотникъ: — онъ, навѣрное, ошибся, потому-что обноски покойницы не дарятъ чужимъ. Онъ былъ такъ встревоженъ, бѣдняжка! Не вы одни бываете разсѣяны, господинъ Антуанъ!

— Нѣтъ, онъ не ошибся, сказалъ г-нъ Антуанъ. — Онъ зналъ, что дѣлаетъ, и Жильберта можетъ оставить у себя подарки.

— Вотъ хорошо! Надѣюсь, можетъ! сказала Жанилла. — Вѣдь они ея полная собственность, не такъ ли, г-нъ Антуанъ? Все это принадлежитъ ей законнымъ образомъ… потому-что г-нъ Буагибо даритъ ей это!

— Не можетъ быть, батюшка! Мнѣ они ненужны, сказала Жильберга: — на что они мнѣ? Смѣшно, еслибъ я вздумала разъѣзжать въ вашей тачкѣ и въ этихъ ситцевыхъ платьяхъ, нарядившись въ брильянты и кашмирскую шаль.

— Да! вы потѣшили бы людей! сказалъ плотникъ: — здѣшнія дамы изныли бы отъ бѣшенства. Но всѣ жучки слетались бы на ваши брильянты, потому-что они безъ ума кидаются на все, что блеститъ; въ этомъ они похожи на людей. Если г-нъ Буагибо хотѣлъ дать вамъ приданое, чтобъ показать, что онъ мирится съ г. Антуаномъ, лучше бы онъ подарилъ которую-нибудь изъ своихъ маленькихъ мызъ съ хорошенькимъ тягломъ въ восемь воловъ!

— Все такъ, сказала Жанилла: — но изъ этихъ блестящихъ камешковъ можно сдѣлать деньги, увеличить павильйонъ, выкупить земли, составить себѣ двѣ-гри тысячи ливровъ дохода, и пріискать мужа, у котораго будетъ столько же. Тогда живи-себѣ покойно цѣлый вѣкъ, и плюй на г-дъ Кардонне, на отца съ сыномъ!

— Точно, сказалъ г-нъ Антуанъ: — теперь твоя жизнь обезпечена, дочка… Какъ г-нъ Буагибо умѣетъ благородно мстить! Я зналъ, что говорилъ, когда защищалъ его противъ тебя, Жанилла! Еще ли ты будешь утверждать, что онъ гадкій и злой человѣкъ?

— Нини, сударь, нини! въ немъ есть добро, я согласна. Ну, теперь вы, господа, разскажите же, какъ это все случилось!

Разговоры продлились до полуночи: припоминались малѣйшія обстоятельства, шли толки и догадки о будущемъ поведеніи маркиза относительно Антуана. Жанъ Жапплу, запоздавъ воротиться въ селеніе, ночевалъ въ Шатобрёнѣ. Г-нъ Антуанъ уснулъ въ счастливыхъ мечтахъ, Жанилла въ грезахъ и богатствѣ. Она позабыла Эмиля и недавнія непріятности.

— Все пройдетъ, говорила она: — а сто-тысячь франковъ останутся. Мы будемъ имѣть дѣло уже не съ какимъ-нибудь Галюше, когда сдѣлаемся владѣльцами хорошенькой деревни.

Она уже пересчитывала въ своей головѣ всѣхъ сосѣднихъ молодыхъ людей, могшихъ искать руки Жильберты.

— Если явится разночинецъ, думала она: — пусть-ко онъ покажетъ по-крайней-мѣрѣ двѣсти-тысячь франковъ чистаго капитала!

Она положила подъ изголовье ключъ отъ шкапа, куда спрятала приданое Жильберты.

Жильберта, изнуренная чрезвычайною усталостью, также наконецъ уснула, рѣшившись въ умѣ на что-то весьма-важное. Поутру, она долго разговаривала съ отцомъ безъ вѣдома Жаниллы, потомъ спросилась у нея взять подарки г-на Буагибо къ себѣ въ комнату, чтобъ хорошенько полюбоваться на нихъ. Старуха отдала ихъ безъ всякой недовѣрчивости, ибо Жильберта на этотъ разъ увидѣла себя въ необходимости притворяться передъ своей упрямой гувернанткой; потомъ написала письмо, которое показала отцу.

— Все, что ты дѣлаешь, хорошо, дочка, сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ: — но бѣда съ Жаниллою, когда она узнаетъ!

— Не бойтесь, папенька, отвѣчала дѣвушка: — мы не скажемъ ей, что вы были за одно со мною, и вся ея досада обрушится на одну меня.

— Теперь, возразилъ г-нъ Антуанъ: — подождемъ нашего друга Жана, потому-что нельзя довѣрять такія вещи шалуну Шарассону.

Жильберта ожилала прихода плотника тѣмъ нетерпѣливѣе, что надѣялась получить черезъ него вѣсти отъ Эмиля. Она не знала, что Эмиль лежалъ боленъ. Но, при мысли о его печали, она чувствовала тоску, которая не дозволяла ей думать о самой-себѣ, и дни разлуки, которые она надѣялась перенесть съ такою твердостью, казались ей столь длинны и мрачны, что она съ ужасомъ спрашивала себя, какъ выдерживаетъ ихъ Эмиль. Она утѣшалась мыслью, что онъ найдетъ способъ писать къ ней, хотя и не давала ему на то позволенія, или, по-крайней-мѣрѣ, что плотникъ съумѣетъ передать ей малѣйшія слова своего съ нимъ разговора.

Но плотникъ не приходилъ, и вечеръ насталъ, не принесши никакого облегченія тоскѣ дѣвушки. Дѣйствительное безпокойство присоединялось къ ея тайному горю. Г-нъ Ангуанъ начиналъ колебаться на счетъ рѣшенія, принятаго Жильбертою и одобреннаго имъ сначала, — рѣшенія отказаться отъ подарковъ г-на Буагибо. Ежеминутно онъ грозилъ совѣтоваться съ Жанниллою, безъ которой никогда ничего не дѣлалъ въ-теченіе двадцати лѣтъ, и Жильберта трепетала, чтобъ самовластное veto ея старой воспитательницы не воспрепятствовало положенному возвращенію подарковъ.

На другой день, Жанъ также не приходилъ. Вѣроятно, онъ работалъ у господина Буагибо, и Жильберта удивлялась, что, находясь въ такомъ близкомъ, разстояніи, онъ не угадывалъ потребности, какую она имѣла повидаться съ нимъ, хотя бы на минуту. Неопредѣленное безпокойство влекло ее въ ту сторону. Она собралась идти въ хижину тётки-Марло, и, по обычаю, наполнила корзинку скромными лакомствами, которыя для больныхъ отнимала у себя отъ обѣда. Но, въ то же время, боясь, чтобъ въ ея отсутствіе господинъ Шатобрёнъ не открылъ сердца Жаниллѣ и чтобъ вещи не попали подъ замокъ гувернантки, она завернула каменья и шаль, спрятала ихъ на дно корзинки и рѣшилась разстаться съ ними не иначе, какъ отдавъ ихъ по назначенію.

Живя въ деревнѣ больше чѣмъ въ скромномъ состояніи, Жильберта привыкла ходить одна по окрестностямъ своего жилища. Бѣдность увольняетъ отъ этикета, и кажется, будто добродѣтель богатыхъ дѣвушекъ слабѣе или дороже, нежели бѣдныхъ, потому-что имъ не даютъ ступить шага безъ провожатыхъ. Жильберга ходила одна пѣшкомъ такъ же безопасно, какъ любая молодая крестьянка, и на самомъ дѣлѣ еще меньше подвергалась какой-нибудь опасности, потому-что была знаема, любима и почитаема всѣми, кого могла встрѣтить. Она не боялась ни собаки, ни коровы, ни ужа, ни убѣжавшаго жеребца. Деревенскіе урожденцы умѣютъ предохранять себя отъ этихъ мелкихъ опасностей, которыхъ легко избѣжать съ небольшимъ присутствіемъ духа и хладнокровіемъ. По этому, она брала съ собою своего деревенскаго пажа и ѣздила въ фамильной тачкѣ развѣ тогда только, когда грозило ненастье, или когда сама спѣшила воротиться домой. Въ этотъ вечеръ, солнце блистало еще на ясномъ небѣ, дороги были сухи, и она пустилась легкимъ шагомъ по луговымъ тропинкамъ. По этой дорогѣ, хижина тётки-Марло находилась въ одинаковомъ разстояніи отъ Шатобрёна и Буагибо.

Дѣти бѣдной женщины окончательно выздоравливали. Жильберта пробыла съ ними недолго. Марло разсказала ей, какъ г-нъ Буагибо оставилъ ей сто франковъ во время встрѣчи ихъ въ ея хижинѣ, и увѣдомила, что Жанъ работалъ въ паркѣ надъ деревяннымъ домикомъ. Она видѣла его издали, когда онъ проходилъ туда по утру съ разными инструментами.

Жильберга подумала, что, въ такомъ случаѣ, она могла надѣяться встрѣтить плотника, когда онъ будетъ возвращаться въ Гаржилесъ, и рѣшилась ожидать его на дорогѣ, гдѣ онъ долженъ былъ проходить тотчасъ но закатѣ солнца. Но, боясь быть примѣченною и узнанною по близости парка, она взяла, подъ предлогомъ вечерней свѣжести и маленькаго нездоровья, грубую шерстяную мантилью у тётки-Марло, подняла капишонъ на свои русые волосы, и, окутавшись такимъ образомъ, пошла прямо и промелькнула какъ лань сквозь кустарники до самой рѣшетки парка, выходившей на гаржилесскую дорогу. Тутъ она укрылась за ивами на берегу рѣки, неподалеку отъ того мѣста, гдѣ прокрадывалась по опушкѣ парка, и увидѣла, что рѣшетка была еще отперта: доказательство, что г-на Буагибо въ паркѣ не было, ибо тотчасъ, какъ онъ входилъ туда, всѣ ворота тщательно запирались, — эта дикая привычка помѣщика была хорошо извѣстна всему краю.

Ободрившись, Жильберта подошла вплоть къ самой рѣшеткѣ, надѣясь увидѣть Жана Жапплу. Кровля сырни бросилась ей въ глаза, потому-что была близко отъ рѣшетки. Аллея была темна и пуста. Осторожно подвигаясь впередъ, Жильберта, легкая какъ птица, могла успѣть убѣжать и, переодѣтая, не быть узнанною. Вѣроятно, Жанъ былъ тутъ, и если онъ одинъ, то она знакомъ подзоветъ его къ себѣ и удовлетворитъ мучительное свое нетерпѣніе — услышитъ что-нибудь объ Эмилѣ.

Домикъ былъ растворенъ; не видно ни души; столярные инструменты валялись разбросанные по полу. Жильберта вошла на цыпочкахъ и положила на столъ узелокъ и письмо, которые принесла съ собою. Потомъ, разсудивъ, что такія дорогія вещи могли находиться въ опасности въ мѣстѣ столь худо охраняемомъ, окинула глазами вокругъ, схватилась за ручку двери, показавшейся ей дверью шкафа, и увидѣвъ, что замокъ былъ снятъ, основательно заключила, что Жанъ занимался его починкою; безъ-сомнѣнія, онъ скоро воротится прикрѣплять его, и всего лучше будетъ ей положить свою ношу подъ-руку вѣрнѣйшаго изъ друзей. Но, отворяя мнимый шкафъ, чтобъ сунуть туда свертокъ, она очутилась у входа въ безпорядочный кабинетъ, насупротивъ женскаго портрета.

Жильбертѣ не нужно было долго разсматривать картину, чтобъ узнать оригиналъ одного миньятюрнаго портрета, который она видѣла въ рукахъ отца своего, и въ которомъ всегда подозрѣвала портретъ неизвѣстной матери, произведшей ее на свѣтъ. Еслибъ даже сходство не было замѣтно съ перваго взгляда за разницею размѣровъ того и другаго портрета, то поза, костюмъ и та голубая шаль, которую Жильберта какъ нарочно держала въ рукахъ, дали бы ей понять, что миньятюра была писана въ одно время съ большимъ портретомъ, или точнѣе была его сокращенною копіей. Она вскрикнула отъ изумленія, и какъ ея чистое воображеніе не постигало супружеской невѣрности, то она убѣдилась, что въ силу какого-нибудь тайнаго брака, какіе встрѣчаются въ романахъ, она могла быть близкой роднею, племянницей или внукой г-на Буагибо. Въ это мгновеніе, ей послышались шаги въ верхнемъ этажѣ; въ испугѣ, она бросила свертокъ на каминъ и убѣжала съ быстротою лани.

X.
Исторія одного, разсказанная другимъ.

Черезъ нисколько минутъ послѣ бѣгства Жильберты, Жанъ возвратился прикрѣплять замокъ къ двери кабинета, вмѣстѣ съ г-номъ Буагибо, который ждалъ только его ухода, чтобъ велѣть запереть паркъ. Плотникъ замѣтилъ безпокойство, съ которымъ маркизъ наблюдалъ всѣ его движенія, пока онъ работалъ надъ этой дверью; досадуя, что въ немъ предполагали такое нескромное любопытство, онъ приподнялъ голову и сказалъ съ своей обыкновенной прямотою:

— Чортъ возьми! г-нъ Буагибо, вы очень боитесь, чтобъ я не поглядѣлъ на то, что вы тамъ прячете! Подумайте только, что я видѣлъ бы все уже съ часъ назадъ, еслибъ хотѣлъ; но мнѣ это не приходило въ голову, и лучше бы вы мнѣ сказали: зажмурь глаза, чѣмъ сторожить меня такъ, какъ вы сторожите.

Г-нъ Буагибо перемѣнился въ лицѣ и нахмурилъ брови. Онъ бросилъ взоръ въ кабинетъ, и увидѣлъ, что потокъ воздуха сронилъ большое зеленое полотно, которымъ онъ довольно-неискусно завѣсилъ портретъ, и Жанъ, если только не былъ слѣпъ, непремѣнно долженъ былъ увидѣть его. Тогда онъ рѣшился, отворилъ дверь настежь, и сказалъ съ принужденнымъ спокойствіемъ:

— Тамъ ничего не спрятано; можешь глядѣть, если хочешь.

— О! я вовсе не любопытенъ до вашихъ толстыхъ книгъ, отвѣчалъ смѣясь плотникъ: — я не знаю въ нихъ толку и не понимаю, зачѣмъ нужно было написать столько словъ о томъ, какъ должно вести себя. Но вотъ портретъ вашей покойницы! узнаю ее, точь-въ-точь она ъ. Такъ вы велѣли перенести сюда портретъ? Въ мое время, онъ висѣлъ въ замкѣ.

— Я велѣлъ перенести его сюда, чтобъ видѣть его безпрестанно, сказалъ маркизъ печально: — и, однакожь, съ-тихъ-порь, какъ онъ тутъ, почти не взглянулъ на него. Я стараюсь какъ-можно-рѣже входить въ этотъ кабинетъ, и если боялся, чтобъ ты его не увидѣлъ, то потому-что самъ боялся его увидѣть… мнѣ всегда становится дурно… Затвори дверь, если теби не нужно, чтобъ она была отворена.

— И также боитесь, чтобъ съ вами не заговорили о вашемъ горѣ? Я это понимаю, и послѣ того, что вы мнѣ сказали, ручаюсь, что вы до-сихъ-поръ не утѣшились въ смерти жены своей! Точно какъ я же въ смерти моей покойницы; можете не стыдиться меня на этотъ счетъ, г-нъ Буагибб; самъ я какъ ни старъ… а тутъ словно сердце раскалывается на-двое, когда подумаешь, что я одинъ на свѣтѣ! Между-тѣмъ, я веселаго характера, и никогда не былъ счастливъ въ своемъ семействѣ… Да что прикажете дѣлать! на это не достаетъ у меня силы: я любилъ ее, покойницу… самъ чортъ не помѣшалъ бы мнѣ любить ее!

— Другъ мой! сказалъ г-нъ Буагибо, тронутый и перенесшись прискорбной мыслью къ самому-себѣ: — ты былъ любимъ; не жалуйся слишкомъ! Притомъ же, ты былъ отцомъ; куда дѣвался сынъ твой? гдѣ онъ?

— Въ землѣ, вмѣстѣ съ покойной женою, г-нъ Буагибо!

— Я не зналъ этого… зналъ только, что ты вдовецъ… Бѣдный Жанъ! прости, что я напомнилъ тебѣ твое горе! Жалѣю тебя отъ всей души! имѣть сына и потерять!

Маркизъ положилъ руку на плечо плотнику, наклонившемуся къ полу для работы, и вся доброта его сердца отразилась на лицѣ его. Жанъ выронилъ изъ рукъ инструменты, и, прислонясь къ его колѣну, сказалъ съ увлеченіемъ:

— Знаете ли, г-нъ Буагибо, я былъ несчастнѣе васъ? Вы не подозрѣваете и половины того, что перенесъ я!

— Разскажи мнѣ, если это облегчитъ тебя; я пойму все!

— Да, я скажу это вамъ; вы человѣкъ ученый и судите о дѣлахъ здѣшняго свѣта лучше всякаго, когда у васъ духъ спокоенъ. Скажу вамъ то, что въ нашемъ мѣстечкѣ многіе знаютъ, но о чемъ я никогда ни съ кѣмъ не говорилъ. Жизнь моя была нелѣпа, да! я любилъ, а ее былъ любимъ: имѣлъ сына, а не былъ увѣренъ, что я отецъ его!..

— Что ты? Нѣтъ, не говори этого! никогда не надо говорить о такихъ вещахъ! сказалъ маркизъ въ совершенномъ разстройствѣ.

— Правда ваша, пока дѣло еще продолжается! Но въ наши лѣта можно говорить обо всемъ, и вы человѣкъ, непохожій на тѣхъ глупцовъ, которые находятъ только смѣхъ въ величайшемъ несчастіи, какое можетъ случиться съ ближнимъ. Вы не насмѣшникъ и не злой человѣкъ! Хорошо! скажите жь мнѣ, правъ ли я былъ или виноватъ, хорошо или дурно велъ себя, поступалъ ли какъ человѣкъ или какъ скотина, и такъ ли бы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ, — потому — что въ ту пору меня почти всѣ осуждали, и не будь у меня дюжей руки да горячаго нрава, каждый сталъ бы смѣяться мнѣ въ глаза. Вотъ, слушайте! жена моя, моя бѣдная Нанни, любила одного моего пріятеля, красиваго парня, добраго товарища, нечего сказать!.. однако и меня также любила. Ужь не знаю, какъ это сдѣлалось, только мой сынъ вдругъ очутился гораздо-похожѣе на Пьера, чѣмъ на Жана. Въ глаза кидалось, сударь! Бывали минуты, когда мнѣ хотѣлось исколотить Нанни, задушить ребенка и снести голову Пьеру… А потомъ… потомъ… ничего и не скажешь! Я плакалъ, молился Богу… А! какъ я мучился! билъ жену подъ предлогомъ, что худо заботится о домѣ; дралъ за уши мальчишку, будто за то, что онъ шумитъ; ссорился съ Пьеромъ за кегли, и чуть не перешибъ ему ногъ шаромъ. А когда всѣ плакали, я тоже плакалъ и считалъ себя за злодѣя. Я выростилъ ребенка и плакалъ по немъ; похоронилъ жену и до-сихъ-поръ плачу; остался въ дружбѣ съ пріятелемъ и все люблю его… Вотъ какъ было со мною; что вы скажете?

Г-нъ Буагибо не отвѣчалъ. Онъ тяжелыми шагами ходилъ по комнатѣ, такъ-что полъ скрипѣлъ у него подъ ногами.

— Я увѣренъ, вы находите, что я поступалъ очень-глупо и очень-подло? сказалъ плотникъ, приподнимаясь: — по-крайней-мѣрѣ, вы видите, что ваше горе далеко отстало отъ моего!

Маркизъ упалъ въ кресла и молчалъ. Слезы медленно катились по щекамъ его.

— Что, г-нъ Буагибо, о чемъ вы плачете? возразилъ Жанъ чистосердечно: — или хотите, чтобъ я заплакалъ съ вами? этого не будетъ! я въ то время пролилъ столько слезъ отъ горя и досады, что, увѣренъ, во мнѣ не осталось ни слезинки. Полноте! полноте! вооружитесь терпѣніемъ противъ прошедшаго и поручите Богу настоящее; вѣдь есть же люди, которымъ горче вашего, сами видите. Ваша жена была прекрасная дама, добродѣтельная, воспитанная, кроткая… Можетъ-быть, она васъ не столько ласкала и голубила, какъ меня моя жена; но за то она не обманывала васъ: значитъ, вы могли быть спокойны за нее, коли отпускали ее безъ себя въ Парижъ, когда ей было угодно; вы не ревновали, не имѣли причины ревновать! А я… я мучился какъ въ аду съ утра до ночи: подстерегалъ, подсматривалъ, скрывалъ свою ревность, стыдился ея; а самъ мучился, и чѣмъ больше подстерегалъ, тѣмъ больше видѣлъ, что меня ловко обманываютъ. Никогда мнѣ не удавалось ничего застать. Нанни была хитрѣе меня, и когда, бывало, потрачу время на подсматриванье за нею, она же заведетъ со мнои ссору за то, что я въ ней сомнѣваюсь. Когда ребенокъ столько подросъ, что началъ походить на кого-нибудь и когда я увидѣлъ, что онъ похожъ не на меня… что вы думаете? я чуть не сошелъ съ ума; но привыкъ любить его, ласкать, работать для его пропитанія, дрожать, когда онъ сдѣлаетъ себѣ шишку на головѣ, видѣть, какъ онъ прыгаетъ около моего верстака, садится верхомъ на мои бревна и зазубриваетъ мои инструменты. Только онъ одинъ и былъ у меня! Я воображалъ, что онъ мой, другихъ у меня не родилось… я не могъ обойдтись безъ ребенка! И мальчишка такъ любилъ меня, такъ ластился ко мнѣ, былъ такой умный!.. Когда же я бранилъ его, онъ плакалъ такъ, что душа его раздиралась. Наконецъ, я успѣлъ забыть всѣ подозрѣнія и увѣрить себя, что я его отецъ, такъ-что когда пуля убила его у меня въ арміи, я самъ едва не убилъ себя. Онъ былъ такой красавецъ, Молодецъ, лихой работникъ и лихой солдатъ, — и виноватъ ли онъ, что былъ не мой сынъ? Онъ сдѣлалъ бы мою жизнь счастливою, помогалъ бы мнѣ въ работѣ, и я старѣлся бы не одинокъ. Мнѣ было бы съ кѣмъ посидѣть, поболтать вечеромъ послѣ работы, было бы кому ходить за мною, когда я боленъ, укладывать меня, когда я подгуляю, говорить со мною объ его матери, о которой ни съ кѣмъ не смѣю завести рѣчь, потому-что всѣ, кромѣ его, знали мое несчастіе… Полноте, полноте, г-нъ Буагибо; вы столько не вытерпѣли, какъ я! У васъ не родилось наслѣдника не отъ вашей крови, и если вы не имѣли этой выгоды, то не имѣли и позора!

— И не имѣлъ бы той заслуги, какую ты имѣлъ! сказалъ маркизъ. — Жанъ, отвори дверь, дай мнѣ поглядѣть на портретъ маркизы. Ты придалъ мнѣ бодрости. Спасибо тебѣ! Я былъ безразсуденъ въ тотъ день, когда прогналъ тебя отъ себя. Ты не допустилъ бы меня сдѣлаться слабымъ и безумнымъ! Я думалъ, что удалялъ врага, а лишался друга!

— Но съ коего чорта считали вы меня врагомъ? сказалъ плотникъ.

— Ты ничего не знаешь? спросилъ маркизъ, вперивъ въ него проницательные глаза.

— Ничего, отвѣчалъ плотникъ твердо.

— Клянешься честью? возразилъ г-въ Буагибо, пожимая ему руку съ силою.

— Клянусь моимъ вѣчнымъ спасеніемъ! отвѣчалъ Жанъ, съ достоиствомъ поднявъ руку къ нему. — Надѣюсь, наконецъ, вы скажете это мнѣ?

Маркизъ, казалось, не слыхалъ этого энергическаго и искренняго воззванія. Онъ чувствовалъ, что Жанъ говорилъ правду, и снова сѣлъ на свое мѣсто. Потомъ, повернувъ кресла къ двери кабинета, которую Жанъ отворилъ, съ глубокой грустью всматривался въ черты жены своей.

— Что ты продолжалъ любить жену, сказалъ онъ: — что ты простилъ невинному ребенку, я понимаю… но что ты могъ видѣть и терпѣть пріятеля, который измѣнялъ тебѣ, вотъ чего я не могу понять!

— Ахъ, г-нъ Буагибо! въ-самомъ-дѣлѣ, это было мнѣ всего труднѣе! тѣмъ больше, что это не былъ долгъ, и что всѣ одобрили бы меня, еслибъ я переломалъ ему ребра. Но знаете ли, что меня обезоружило? Я видѣлъ, что онъ сильно раскаявался и горевалъ непритворно. Пока горячка любви владѣла имъ, онъ пошелъ бы черезъ мой трупъ къ своей любовницѣ… Она была хороша, какъ майская роза; не знаю, видѣли-ль вы и помните ли ее, но знаю, что Нанни, въ своемъ родѣ, была не хуже г-жи Буагибо. Я любилъ ее безъ ума, и онъ также! Онъ отрекся бы отъ всего для нея, и я былъ готовъ на всѣ глупости. Но когда молодость начала проходить, я увидѣлъ, что они перестали любить другъ друга и стыдились своего грѣха. Жена опять стала любить меня, видя, что я былъ добръ и великодушенъ, а онъ такъ мучился въ душѣ грѣхомъ своимъ, что, когда мы пивали вмѣстѣ, онъ всегда хотѣлъ исповѣдаться мнѣ, но я не допускалъ этого; иногда онъ, пьяный, становился на колѣни передо мною и кричалъ, какъ сумасшедшій: «Убей меня, Жанъ, на, убей! я заслужилъ это и буду радъ!» Проспавшись, онъ не помнилъ ничего, но далъ бы себя изрубить въ куски за меня, — и ныньче онъ, послѣ г-на Антуана, мой лучшій другъ. Предмета нашихъ страданій уже нѣтъ на свѣтъ, дружба уцѣлѣла. Изъ-за него-то я поссорился съ начальствомъ и бродяжничалъ нѣсколько времени. Что жь! онъ работалъ на моихъ заказчиковъ, чтобъ сохранить ихъ мнѣ, отдавалъ мнѣ деньги и передалъ потомъ опять всѣхъ заказчиковъ; все, что у него есть, принадлежитъ мнѣ, и какъ онъ моложе меня, то, надѣюсь, онъ же и закроетъ мнѣ глаза. Онъ обязанъ это сдѣлать; а все-таки, мнѣ кажется, я люблю его за то зло, которое онъ мнѣ сдѣлалъ, и за твердость, которую я имѣлъ простить ему!

— Увы! увы! сказалъ г-нъ Буагибо: — можно быть великимъ, когда не боишься быть смѣшнымъ!

Онъ тихо притворилъ дверь кабинета, и когда воротился къ камину, увидѣлъ наконецъ свертокъ и письмо, адресованное на его имя:

"Господинъ маркизъ,

"Я обѣщала вамъ, что вы впередъ не услышите обо мнѣ; но вы сами принуждаете меня напоминать вамъ о своемъ существованіи, и я сдѣлаю это въ послѣдній разъ.,

"Или вы ошиблись, отдавъ мнѣ вещи значительной цѣны, или хотѣли подать мнѣ милостыню.

"Я не постыдилась бы принять помощь отъ вашей сострадательности, еслибъ нужда довела меня просить помощи; но вы ошиблись, маркизъ, если считали меня въ крайности. Наше положеніе довольно-хорошо, если принять въ соображеніе наши потребности и привычки, которыя скромны и просты. Вы богаты и щедры; я поступила бы дурно, принимая благодѣянія, которыя вы можете обратить на многихъ другихъ: это значило бы обкрадывать неимущихъ.

"Отрадно бы мнѣ было, и я отдала бы жизнь свою, чтобъ получить отъ васъ слово забвенія и прощенія, слово дружбы для отца моего. Ахъ, господинъ маркизъ! вы не знаете, какъ тяжело сердцу дочери, когда она видитъ, что отца ея обвиняютъ несправедливо, и не имѣетъ средствъ оправдать его! Вы не хотѣли дать мнѣ эти средства, потому-что упорно умолчали передо мною о причинѣ своего гнѣва; но какъ же вы не разсудили, что, въ этомъ положеніи дѣлъ, я не могу принять вашихъ подарковъ и воспользоваться вашею добротою?

"Впрочемъ, удерживаю у себя сердоликовое колечко, которое вы надѣли мнѣ на палецъ, когда я была у васъ подъ чужимъ именемъ. Это вещь безъ всякой цѣны, сказали вы мнѣ, воспоминаніе вашихъ путешествій… Оно мнѣ дорого, хотя дано не въ залогъ примиренія съ вашей стороны; но оно будетъ напоминать сладкую и тяжкую минуту, когда сердце мое рвалось къ вамъ и когда исчезли тщетныя надежды. Между-тѣмъ, я должна бы ненавидѣть васъ, потому-что вы ненавидите отца, котораго я обожаю! Не знаю, почему я возвращаю вамъ ваши подарки безъ чувства оскорбленной гордости и отказываюсь отъ вашего участія съ глубокой скорбію.

"Пріймите, господинъ маркизъ, увѣреніе въ чувствахъ почтенія къ вамъ

"Жильберты де-Шатобрёнъ."

XI.
Возстаніе изъ мертвыхъ.

— Ты, Жанъ, принесъ этотъ свертокъ съ письмомъ? сказалъ г-нъ Буагибо.

— Нѣтъ, сударь, я ничего не приносилъ, и не знаю, что это такое, отвѣчалъ плотникъ съ правдивымъ выраженіемъ.

— Какъ тебѣ вѣрить, возразилъ маркизъ: — если третьяго-дня ты лгалъ такъ твердо, представляя мнѣ одно лицо подъ именемъ другаго?

— Третьяго-дня я лгалъ, но не сталъ бы божиться; теперь, я божусь. Никто при мнѣ не входилъ сюда; не знаю, кто это принесъ. Но благо вы первый заговорили о томъ, что случилось третьяго-дня; я бы не осмѣлился съ своей стороны… Позвольте же мнѣ сказать вамъ, что бѣдное дитя плакало всю дорогу, думая объ васъ, и что…

— Сдѣлай милость, Жанъ, не говори мнѣ объ этой дѣвушкѣ, ни объ отцѣ ея! Я далъ тебѣ слово, что самъ заговорю съ тобою о нихъ, когда будетъ нужно, и на этомъ условіи ты обѣщалъ не мучить меня. Погоди, пока я тебя спрошу!

— Быть такъ! Но если вы заставите меня ждать черезъ-чуръ долго и я потеряю терпѣніе…?

— Можетъ-быть, даже никогда не заговорю, и ты всегда тоже будешь молчать, сказалъ маркизъ тономъ явнаго неудовольствія.

— Посмотримъ еще! возразилъ плотникъ. — Этого не было въ нашихъ условіяхъ!

— Полно, убирайся! сказалъ г-нъ Буагибо сухо. — Твоя работа сегодня кончена, ужинать ты у меня не хочешь, и вѣрно Эмиль ждетъ тебя съ нетерпѣніемъ. Скажи ему, чтобъ онъ не унывалъ, и что я скоро навѣщу его… можетъ-быть, завтра же!

— Если вы обойдетесь съ нимъ какъ со мною, не захотите говорить съ нимъ и слушать отъ него про Жильберту, что ему толку въ вашемъ посѣщеніи? Этимъ его не вылечите.

— Жанъ, ты надоѣдаешь мнѣ, разстроиваешь меня! Убирайся же!

— Ну! погода перемѣнилась! подумалъ плотникъ. — Подождемъ, пока опять проглянетъ солнце!

Онъ надѣлъ свою куртку и пошелъ вонъ изъ парка. Г-нъ Буагибо шелъ за нимъ, чтобъ самому запереть послѣднюю калитку. На дворѣ еще не смерклось. Маркизъ примѣтилъ на пескѣ, недавно расчищенномъ граблями, двойной слѣдъ маленькой женской ноги, отпечатавшійся въ двухъ направленіяхъ, которыя Жильберта принимала, идя къ домику и возвращаясь назадъ. Онъ не сообщилъ этого замѣчанія плотнику, а тотъ самъ не обратилъ вниманія на дорожку.

Между-тѣмъ, Жильберта ожидала дольше, нежели надѣялась. Солнце уже минутъ съ десять сѣло, и время казалось ей нестерпимо-длинно. Приближеніе ночи и боязнь встрѣтить кого-нибудь изъ жителей замка, кто могъ бы узнать ее, увеличивали ея безпокойство и нетерпѣніе; она отважилась выйдти вонъ изъ мѣста, гдѣ скрывалась, и пройдти немного по теченію рѣки, чтобъ все держать въ виду плотника. Но не ступила она трехъ шаговъ по открытому полю, какъ услышала, что за нею кто-то идетъ, и, торопливо оглянувшись, увидѣла Констана Галюше съ удочкой въ рукѣ, пробиравшагося на гаржилесскую дорогу.

Она опустила капюшонъ на лицо, но не такъ быстро, чтобъ ловецъ пискарей не примѣтилъ пряди русыхъ волосъ, голубыхъ глазъ, розоваго личика. Притомъ же, мудрено было, чтобъ онъ не узналъ Жильберты, идя за нею въ такомъ близкомъ разстояніи. Походка ея ни мало не походила на походку крестьянки, и грубая мантилья была не такъ длинна, чтобъ могла закрывать подолъ тонкаго платья и хорошенькую ногу, обутую въ прочный, уютный полусапожекъ. Любопытство Констана Галюше сильно подстрекнулось этой встрѣчею. Онъ такъ презиралъ крестьянокъ, что не сталъ бы волочиться за ними на прогулкѣ; но видъ переодѣтой барышни затронулъ его аристократическій вкусъ, и смутное предчувствіе, что эти русые волосы, которые столь трудно было скрыть, принадлежали Жильбертѣ, побудило его идти за нею.

Онъ пустился за нею слѣдомъ, идя то непосредственно позади, то рядомъ съ нею, замедляя или ускоряя шагъ, чтобъ отъиграться отъ маленькихъ уловокъ, по которымъ она отставала и давала обгонять себя, останавливаясь, когда она останавливалась, нагибаясь къ ней до прикосновенія, и съ дерзкимъ любопытствомъ заглядывая подъ капюшонъ.

Жильберта, въ страхѣ, искала глазами какого-нибудь дома, гдѣ бы укрыться; но не видя никакого, продолжала идти впередъ по дорогѣ въ Гаржилесъ, въ надеждѣ, что плотникъ догонитъ ее и освободитъ отъ докучнаго провожатаго.

Но не видать было никого, и она, не могши долѣе терпѣть провожанья, нагнулась къ своей корзинкѣ, дѣлая видъ, какъ-будто что-нибудь забыла или потеряла, и тотчасъ, обернувшись назадъ, пошла по направленію къ парку, полагая, что Галюше, которому не было никакого предлога идти за нею въ ту сторону, не осмѣлится догонять ее.

Но было поздно: Констанъ узналъ ее, и чувство низкаго мщенія взяло въ немъ верхъ.

— Эй! хорошенькая крестьяночка! сказалъ онъ, кидаясь къ ней: — чего это вы ищите съ такой таинственностью? Нельзя ли пособить вамъ найдти?.. Вы не отвѣчаете? Понимаю; у васъ тутъ назначено свиданьице, и я вамъ мѣшаю! То-то и бѣда для дѣвушекъ, которыя ходятъ однѣ по вечерамъ: онѣ рискуютъ встрѣтить одного молодца вмѣсто другаго, а отсутствующіе всегда виноваты. Полноте, не обращайте на это большаго вниманія; ночью всѣ кошки сѣры, дайте мнѣ вашу ручку. Если не найдемъ того, кого вамъ нужно, постараемся замѣнить его безъ большой потери!

Испуганная грубыми рѣчами, Жильберта ударилась бѣжать. Будучи проворнѣе и тоньше Галюше, она кинулась въ деревья, проскользнула сквозь самую чащу, и скоро считала себя въ безопасности; но какое-то бѣшенство овладѣло Галюше, когда онъ увидѣлъ, что она такъ ловко увернулась. Въ три прыжка, нѣсколько ушибившись и оцарапавшись объ вѣтви, онъ снова очутился подлѣ нея, противъ самой рѣшетки парка Буагибо.

Тутъ онъ схватилъ ее за мантилью и сказалъ:

— Я хочу посмотрѣть, стоите ли вы груда, чтобъ я такъ гнался за вами! Если вы нехороши, вамъ нечего бѣжать, голубушка, я не погонюсь за вами; если же вы молоды и недурны, ужь я расцалую васъ, моя красавица!

Жильберта бодро оборонялась, ударяя но лицу и по рукамъ Галюше своей корзиною; но силы были слиткомъ-неравны; рискуя оцарапать ее застежкою мантильи, онъ съ бѣшенствомъ тащилъ капюшонъ.

Въ эту минуту два человѣка показались у рѣшетки парка, и Жильберта, вырвавшись съ отчаяннымъ усиліемъ, бросилась къ нимъ подъ защиту того, кто первый попался ей на-встрѣчу. Она очутилась въ объятіяхъ г-на Буагибо.

Чувствуя дурноту отъ страха и негодованія, она скрыла лицо на груди старика, и ни маркизъ, ни плотникъ не успѣли узнать ее; но, при видѣ убѣгавшаго Галюше, весь прежній гнѣвъ Жана вспыхнулъ, и онъ кинулся за нимъ въ погоню. Прикащикъ г-на Кардонне былъ толстъ и приземистъ, и, не смотря на лѣта, Жанъ имѣлъ надъ нимъ перевѣсъ ростомъ и проворствомъ. Видя себя почти настигнутымъ, Галюше положился на свою силу и обернулся. Между ними завязалась борьба, и Галюше, крѣпкій собою, выдержалъ довольно-удачно первую схватку; но Жанъ былъ атлетъ и скоро повалилъ его на краю воды.

— А! тебѣ мало ремесла шпіона? сказалъ онъ, придавивъ ему колѣномъ грудь и сжавъ горло такъ сильно, что побѣжденный принужденъ былъ опустить руки: — еще ты обижаешь женщинъ, гадкій холопъ! Я бы долженъ раздавить такое зловредное животное, какъ ты; но ты такъ подлъ, что, пожалуй, накличешь мнѣ процессъ! Хорошо же! не будетъ тебѣ этого удовольствія: ты выйдешь изъ моихъ рукъ безъ всякой царапины, на которую бы могъ указать; я ограничусь только тѣмъ, что вымою тебѣ рожу мыломъ, достойнымъ тебя.

Подобравъ горсть черной грязи съ берега, плотникъ вытеръ ею лицо, рубашку и галстухъ Галюше; потомъ пустилъ его и, стоя передъ нимъ, сказалъ:

— Попробуй тронуть меня, такъ я еще накормлю тебя грязью!

Галюше сейчасъ имѣлъ такой жестокій опытъ силы плотника, что не смѣлъ вновь ей подвергаться. Онъ порывался пустить ему камень въ голову, когда тотъ спокойно отвернулся; но разсудилъ, что дѣло могло выйдти не шуточное, и что, если онъ не сшибетъ его разомъ съ ногъ, то ему прійдется дорого поплатиться. Онъ рѣшился ретироваться, изрыгая ругательства и угрозы на него и на дуру, за которую онъ вступился; но не смѣлъ назвать Жильберту, ни дать замѣтить, что узналъ ее. Онъ не былъ твердо увѣренъ, что она не сдѣлается невѣсткою его хозяина, потому-что, въ-продолженіе нѣсколькихъ дней, какъ Эмиль лежалъ болѣнъ, господинъ Кардонне казался ужасно разстроенъ и нерѣшителенъ.

Жильберта и маркизъ не видали этой сцены. Дѣвушка едва переводила духъ и почти въ безпамятствѣ позволила себя вести въ сырню. Г-нъ Буагибо былъ въ большомъ затрудненіи отъ такого приключенія; но рѣшась благородно помочь оскорбленной дамѣ, не смѣлъ ни заговорить съ нею, ни дать ей понять, что узналъ ее. Недовѣрчивость его возобновилась; онъ спрашивалъ себя, не подготовлена ли эта сцена, чтобъ бросить ему на грудь трепещущую голубку; но когда она упала въ обморокѣ на порогѣ дома и когда онъ увидѣлъ ея блѣдность, потухшій взоръ и посинѣлыя губы, имъ овладѣло нѣжное состраданіе и жестокій гнѣвъ на человѣка, способнаго оскорбить беззащитную женщину. Потомъ онъ вспомнилъ, что благородная дѣвушка подверглась этой опасности отъ-того, что пришла къ нему для гордаго и безкорыстнаго поступка… Онъ поднялъ ее, отнесъ на кресла, и, потирая ея охладѣвшія руки, сказалъ:

— Ободритесь, успокойтесь, ради Бога! вы здѣсь въ безопасности; вы здѣсь желанная гостья.

— Жильберта! вскричалъ плотникъ, когда узналъ ее, воротившись: — дочь Антуана, моя Жильберта! Боже правый! возможно ли? Ахъ! если бъ я зналъ, не пощадилъ бы этого мерзавца! Но онъ не далеко: пойду убью его!

Внѣ себя отъ ярости, онъ готовъ былъ пуститься въ погоню за Галюше, но маркизъ и Жильберта, нѣсколько пришедшая въ память, удержали его. Дѣло обошлось не безъ труда; Жанъ самъ-себя не помнилъ. Наконецъ, маркизъ намекнулъ ему, что для пользы репутаціи дочери графа Шатобрёна ему не слѣдовало дальше простирать свое мщеніе.

Однакожь, въ маркизѣ все замѣтно было какое-то принужденіе съ Жильбертою. Она хотѣла отправиться домой, онъ въ глубинѣ сердца желалъ, чтобъ она осталась подольше, и не могъ рѣшиться сказать ей это иначе, какъ только ссылаясь на то, что она имѣла еще надобность отдохнуть и успокоиться отъ своего волненія. Но Жильберта боялась опять встревожить родителей и увѣряла, что чувствовала себя въ силахъ идти. Маркизъ предлагалъ экипажъ, предлагалъ спиртъ, искалъ стклянку и не находилъ, суетился около нея, придумывалъ больше всего, что сказать ей въ отвѣтъ на письмо и поступокъ ея, и хотя не имѣлъ недостатка ни въ свѣтскости, ни въ развязности, разъ рѣшившись на нихъ, но былъ неловче и принужденнѣе школьника, впервые вступившаго въ свѣтъ, — когда его мучила тягостная нерѣшительность его характера.

Наконецъ Жильберта встала, собираясь идти съ Жаномъ, который хотѣлъ проводить ее до Шатобрёна. Онъ также всталъ, взялъ шляпу, и, схвативъ свою новую трость съ рѣшительнымъ видомъ, заставившимъ плотника улыбнуться, сказалъ:

— Позвольте мнѣ также проводить васъ. Этотъ негодяй, можетъ-быть, притаился гдѣ-нибудь и ждетъ; а два кавалера все лучше одного.

— Пусть его идетъ! шепнулъ Жанъ Жильбертѣ, которая хотѣла-было отклонить его услужливость.

Всѣ трое вышли изъ парка и сначала маркизъ держался позади въ нѣкоторомъ разстояніи, или шелъ впередъ въ видѣ авангарда. Потомъ онъ очутился рядомъ съ Жильбертой, и замѣтивъ, что она обезсилѣла и шла съ трудомъ, рѣшился предложить ей свою руку. Мало-по-малу, онъ вступилъ съ ней въ разговоръ, и мало-по-малу также почувствовалъ себя вольнѣе. Сперва онъ говорилъ объ общихъ вещахъ, потомъ объ ней-самой въ-особенности, разспрашивалъ о ея вкусахъ, занятіяхъ, чтеніи, и хотя она отвѣчала съ скромной скрытностью, однакожь онъ скоро замѣтилъ, что она была одарена возвышеннымъ умомъ и имѣла весьма-прочную основу образованія.

Пораженный такимъ открытіемъ, онъ пожелалъ знать, гдѣ и какъ она пріобрѣла столько свѣдѣній, и она призналась, что наилучшую часть этихъ свѣдѣній почерпнула въ библіотекѣ зкмка Буагибо.

— Очень-радъ! сказалъ маркизъ: — предлагаю всѣ мои порядочныя книги къ вашимъ услугамъ. Надѣюсь, вы пришлете ко мнѣ за ними, если только не позволите мнѣ выбирать ихъ для васъ и присылать къ вамъ каждую недѣлю. Жанъ вѣрно не откажется быть нашимъ коммиссіонеромъ, пока Эмиль снова возьметъ на себя эту должность.

Жильберта вздохнула: по страшному молчанію Эмиля, она не смѣла даже надѣяться, что такое благополучное время когда-нибудь возвратится.

— Обопритесь же на мою руку, сказалъ маркизъ: — вы, какъ видно, нездоровы, а не хотите принять моей помощи.

Когда они дошли до подошвы шатобрёнскаго холма, г. Буагибо, дотолѣ по-видимому позабывшійся, началъ обнаруживать признаки волненія и безпокойства, какъ пугливая лошадь. Вдругъ онъ остановился и тихо вынулъ руку Жильберты изъ-подъ своей, чтобъ передать ее подъ руку плотнику.

— Оставлю васъ у воротъ вашего дома и съ преданнымъ другомъ, сказалъ онъ. — Я вамъ больше не нуженъ, но беру съ собою ваше обѣщаніе пользоваться моими книгами.

— О, если бъ я могла пригласить васъ идти дальше! сказала Жильберта умоляющимъ голосомъ: — я согласилась бы не раскрывать ни одной книги въ жизнь свою, хотя бъ это было для меня великимъ лишеніемъ!

— Къ-несчастію, это мнѣ невозможно! отвѣчалъ онъ со вздохомъ: — но время и случай приводятъ нежданныя встрѣчи. Надѣюсь, сударыня, что прощаюсь съ вами не навсегда; такая мысль была бы мнѣ очень-прискорбна…

Онъ откланялся ей и пошелъ запереться въ своей сырнѣ, гдѣ провелъ часть ночи въ томъ, что писалъ, укладывалъ бумаги и глядѣлъ на портретъ покойной маркизы.

По-утру, г. Буагибо надѣлъ свое зеленое платье, сшитое по модѣ временъ имперіи, самый свѣтлый парикъ, перчатки и лосинные панталоны, гусарскіе сапоги съ кисточками и короткими серебряными шпорами въ формѣ лебединой шеи. Слуга, въ парадной ливреѣ конюшаго, подвелъ ему лучшую лошадь его конюшни, и, вскочивъ самъ на лошадь почти столь же прекрасную, поѣхалъ за нимъ рысцою по дорогѣ въ Гаржилесъ, держа на рукѣ пристегнутую ремнемъ шкатулку.

Велико было удивленіе жителей мѣстечка, когда они увидѣли маркиза, ѣхавшаго прямо и стойко на своей бѣлой лошади, подобно старинному учителю верховой ѣзды, въ парадномъ платьѣ, въ золотыхъ очкахъ съ хлыстикомъ, который онъ держалъ вверхъ, какъ свѣчу. Лѣтъ десять г-нъ Буагибо не выѣзжалъ никуда, ни въ городъ, ни въ селеніе. Ребятишки бѣжали за нимъ вслѣдъ, прельщенные пышностью его поѣзда; женщины толпились на порогахъ домовъ, и мужчины съ тяжестями на плечахъ останавливались въ изумленіи посреди улицы.

Маркизъ шагомъ взъѣхалъ на крутую мостовую, и точно также съѣхалъ внизъ къ заводу Кардонне, какъ искусный ѣздокъ не забавляясь рисками, и потомъ поднявшись въ рысь, чтобъ въѣхать на дворъ; онъ правилъ лошадь въ, такой вѣрный кадансъ, что ея движенія походили на качанія маятника хорошихъ часовъ. Наружность его была еще не дурна, и женщины говорили:

— Какъ же онъ не колдунъ! не постарѣлъ ни крошечки въ тѣ десять лѣтъ, что его здѣсь не видали!

Онъ потребовалъ, чтобъ его проводили къ г-ну Эмилю Кардонне, и нашелъ молодаго человѣка въ его комнатѣ, сидящимъ на диванѣ, между отцомъ по правую и докторомъ по лѣвую сторону. Г-жа Кардонне сидѣла напротивъ и глядѣла на него съ заботливостью.

Эмиль былъ очень-блѣденъ; но положеніе его уже не угрожало никакой опасностью. Онъ всталъ и пошелъ на встрѣчу господину Буагибо, который, обнявъ его съ нѣжностью, низко поклонился госпожѣ Кардонне и нѣсколько-умьреннѣе господину Кардонне. Въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ, разговоръ шелъ только о здоровьѣ больнаго. Эмиль перенесъ довольно-сильный припадокъ горячки; наканунѣ ему пускали кровь; ночь прошла спокойно, и утромъ слѣды горячки совершенно исчезали. Ему совѣтовали выѣхать прогуляться въ кабріолетѣ, и онъ намѣревался съѣздить къ г. Буагибо, когда маркизъ вошелъ въ его комнату.

Маркизъ слышалъ всѣ подробности этого нездоровья отъ плотника, который тщательно скрывалъ его отъ Жильберты. Не было больше никакихъ поводовъ къ опасенію. Докторъ объявилъ, что больной можетъ обѣдать, и удалился, сказавъ, что побываетъ на другой день единственно для очистки совѣсти.

Господинъ Буагибо, во время разсказа этихъ подробностей, внимательно наблюдалъ лицо господина Кардонне. Онъ примѣтилъ въ немъ выраженіе скорѣе торжества, нежели радости. Безъ-сомнѣнія, промышленикъ трепеталъ мысли потерять сына; но когда страхъ разсѣялся, побѣда была одержана: Эмиль могъ переносить горе.

Господинъ Кардонне, съ своей стороны, глядѣлъ на странную посадку маркиза и находилъ ее въ высшей степени смѣшною. Его важность и мѣшкатность въ разговорѣ выводили его изъ терпѣнія, ибо г. Буагибо, больше смущенный на дѣлѣ, нежели сколько старался обнаруживать, говорилъ одни общія мѣста съ глубокомысленнымъ видомъ. Вскорѣ промышленикъ откланялся ему и ушелъ заниматься своими дѣлами. Тогда г-жа Кардонне, угадывая по безпокойству Эмиля, что онъ желалъ поговорить наединѣ съ своимъ старымъ другомъ, оставила ихъ однихъ, посовѣтовавъ сыну не утомлять себя разговоромъ.

— Ну! сказалъ Эмиль маркизу, когда они остались одни: — можете надѣть на меня мученическій вѣнецъ! Я вытерпѣлъ испытаніе огнемъ; но Богъ не оставляетъ призывающихъ Его, и я вышелъ цѣлъ, безъ явной обжоги: немножко-разбитъ, правда, но спокоенъ и полонъ вѣры въ будущее. Ныньче утромъ, я объявилъ отцу, въ совершенномъ разсудкѣ и спокойствіи духа, то, что объявлялъ въ волненіи и, можетъ-быть, въ бреду горячки. Теперь онъ знаетъ, что я ни за что не отступлюсь отъ своего мнѣнія, и никакая игра моей страстью не доставитъ ему побѣды. Онъ повидимому очень-доволенъ, потому-что воображаетъ, будто ему удалось отвратить меня отъ брака, котораго онъ страшился больше, чѣмъ пылкости моихъ убѣжденій. Еще сегодня говорилъ онъ, что хочетъ развлечь меня, послать путешествовать, отправить въ Италію. Я сказалъ ему, что не желаю покидать Францію и даже здѣшнюю сторону, если только онъ не прогонитъ меня изъ родительскаго дома. Онъ улыбался, и, по причинѣ вчерашняго кровопусканія, не хотѣлъ мнѣ противорѣчить; но завтра заговоритъ строгимъ другомъ, послѣ-завтра раздраженнымъ отцомъ, а на слѣдующій день самовластнымъ господиномъ. Не безпокойтесь за меня, другъ мой, у меня достанетъ твердости, спокойствія и терпѣнія. Осудить ли онъ меня на изгнаніе, или оставитъ при себѣ, чюбъ меня мучить, я покажу ему, что любовь очень-сильна, когда она внушена энтузіазмомъ истины и поддерживается идеаломъ.

— Эмиль, сказалъ маркизъ: — черезъ вашего пріятеля Жана я знаю все, что случилось между вами и отцомъ вашимъ, и также все, что произошло великаго и побѣдоноснаго въ вашей душъ. Ѣдучи сюда, я былъ покоенъ.

— О, другъ мой! я слышалъ, что вы помирились съ этимъ простымъ, но удивительнымъ человѣкомъ. Онъ сказывалъ мнѣ, что вы сбираетесь навѣстить меня; я ждалъ васъ.

— Не говорилъ онъ ничего больше? сказалъ маркизъ, пристально вглядываясь въ Эмиля.

— Нѣтъ, больше ничего, клянусь вамъ, отвѣчалъ Эмиль съ увѣренностью правды.

— Хорошо, что онъ сдержалъ слово, возразилъ господинъ Буагибо: — вы были такъ ослаблены горячкой, что не перенесли бы новыхъ ощущеній. Я самъ перенесъ много сильныхъ волненій съ-тихъ-поръ, какъ мы не видались; но доволенъ результатомъ и покажу вамъ его… Только не теперь, Эмиль; вы еще очень блѣдны, и я самъ не довольно увѣренъ въ себѣ. Не пріѣзжайте ко мнѣ сегодня: мнѣ надо кое-гдѣ побывать, и можетъ-быть ужо вечеромъ, мимоѣздомъ, я повидаюсь съ вами. Обѣщаете ли вы мнѣ до-тѣхъ-поръ обѣдать, быть покойнымъ, словомъ, выздоравливать?

— Обѣщаю, мой другъ. Ахъ, еслибъ я могъ извѣстить ту, которую люблю, что, пришедши снова въ полное употребленіе жизни и способностей, я ощутилъ свою любовь пламеннѣе и рѣшительнѣе прежняго въ моемъ сердцѣ!

— Что жь, Эмиль, напишите ей нѣсколько строкъ, не утомляя себя: я заѣду вечеромъ; и если она живетъ не слишкомъ-далеко, возьмусь доставить ей ваше письмо.

— Увы, другъ мой, я не могу сказать вамъ ея имя! Но еслибъ Жанъ взялся… теперь, когда за мною не глядятъ ежеминутно и когда возвратились мои силы, я могъ бы написать письмо.

— Такъ напишите, запечатайте и не выставляйте адреса. Плотникъ работаетъ у меня, и письмо будетъ въ его рукахъ прежде вечера.

Пока молодой человѣкъ писалъ, господинъ Буагибо вышелъ изъ его комнаты и пожелалъ видѣться съ господиномъ Кардонне. Ему отвѣчали, что онъ сейчасъ куда-то уѣхалъ въ кабріолетѣ.

— Не извѣстно ли, гдѣ я могу догнать его? спросилъ маркизъ, полу-вѣря въ это отсутствіе.

Онъ не сказалъ, куда ѣдетъ, но полагали, что въ Шатобрёнъ, потому-что поѣхалъ по этой дорогѣ и потому-что уже ѣздилъ туда на прошедшей недѣлѣ.

При этомъ отвѣтѣ, господинъ Буагибо обнаружилъ удивительную живость, воротился къ Эмилю, взялъ его письмо, пощупалъ ему пульсъ, нашелъ, что онъ немножко взволнованъ, сѣлъ на лошадь, выѣхалъ изъ селенія точно такъ же, какъ въѣхалъ въ него, но пустился небольшимъ галопомъ, когда очутился въ полѣ.

XII.
Прощеніе.

Между-тѣмъ, г. Кардонне пріѣхалъ въ Шатобрёнъ и уже находился въ присутствіи Жильберты, ея отца и Жаниллы.

— Г. де-Шатобрёнъ, сказалъ онъ, садясь съ самоувѣренностью между этими особами, встревоженными посѣщеніемъ, которое предвѣщало имъ новыя огорченія: — безъ-сомнѣнія, вамъ извѣстно все, что произошло между моимъ сыномъ и мною по поводу вашей дочери. Сынъ мой имѣлъ умъ и вкусъ избрать ее своей невѣстою. Она и вы, сударь, имѣли чрезвычайную доброту принять его сватовство, не увѣрившись, одобрю ли я его…

Тутъ Жанилла сдѣлала гнѣвный жестъ, Жильберта потупила глаза, блѣднѣя, а Антуанъ покраснѣлъ и раскрылъ ротъ, чтобъ прервать г. Кардонне. Но тотъ не далъ ему произнести ни слова и продолжалъ:

— Сначала я не одобрялъ этого союза, признаюсь вамъ; но я пріѣхалъ сюда, увидѣлъ вашу дочку, и согласился. Согласіе мое давалось на условіяхъ очень-мягкихъ и очень-простыхъ. Мой сынъ, по мнѣніямъ своимъ — вольнодумецъ, а я умѣренный консерватистъ. Я опасаюсь, что запальчивыя мнѣнія разстроятъ умъ и кредитъ Эмиля. Требую, чтобъ онъ отрекся отъ нихъ и возвратился къ благоразумію и приличію. Я полагалъ, что легко получу отъ него это пожертвованіе, радовался напередъ, извѣстилъ васъ объ этомъ, какъ о несомнѣнномъ дѣлѣ, въ письмѣ, адресованномъ на имя вашей дочери. Но, къ великому моему удивленію, Эмиль упорствуетъ въ своей восторженности и приноситъ ей въ жертву любовь, которую я было-считалъ глубже и самоотверженнѣе. Я принужденъ сказать вамъ, что ныньче утромъ онъ безвозвратно отказался отъ руки вашей дочери, и я счелъ долгомъ увѣдомить васъ немедленно, чтобъ, зная въ точности его и мои намѣренія, вы не могли обвинять меня въ нерѣшительности и неблагоразуміи. Если теперь вамъ угодно ободрять его чувства и снисходить его исканіямъ, это ваше дѣло; я умываю руки…

— Г. Кардонне, отвѣчалъ Антуанъ, вставая съ мѣста: — знаю все это; знаю также, что у васъ всегда найдутся прекрасныя фразы для подшучиванія надъ нами; но если вы такъ хорошо все знаете, то потому-что подсылали шпіоновъ въ домъ нашъ, и лакеевъ, чтобъ оскорблять насъ обидными претензіями на руку моей дочери. Вы уже много мучили насъ своей дипломатіей, и мы васъ просимъ перестать. Мы не такъ просты, чтобъ не понимали, что вы ни подъ какимъ видомъ не хотите соединить свое богатство съ нашей бѣдностью. Насъ не провели ваши извороты, и когда хитрой выдумкой поставили вы своего сына въ необходимость выбирать между моральнымъ подчиненіемъ, невозможнымъ когда идетъ дѣло о мнѣніяхъ, и бракомъ, на который вы все-таки не согласились бы, еслибъ онъ рѣшился на ложь, — тогда мы съ своей стороны поклялись избавить его, васъ и себя-самихъ отъ всякой лжи и всякаго притворства. Повѣрьте, мы очень знаемъ, что намъ дѣлать; я умѣю сохранять честь и достоинство своей дочери такъ же хорошо, какъ вы богатство своего сына, и въ этомъ отношеніи не имѣю нужды ни въ чьихъ совѣтахъ, ни въ чьихъ наставленіяхъ.

Проговоривъ это съ твердостью, которой г. Кардонне отнюдь не ожидалъ отъ стараго пьяницы Шатобрёна, г. Антуанъ снова сѣлъ и глядѣлъ прямо въ лицо промышленику. Жильберта чувствовала, что ей дурно, но сочла долгомъ подкрѣпить своею гордостью справедливую гордость отца. Она также подняла глаза на г. Кардонне, и взоръ ея, казалось, подтверждалъ все, что сказалъ Антуанъ.

Жанилла, вышедшая изъ себя, вмѣшалась въ разговоръ.

— Не безпокойтесь, сударь, сказала она: — обойдутся и безъ вашего имени. Тутъ есть имя, которое стоитъ вашего; а что до денегъ, мы имѣли больше чести потерять тѣ, которыя у насъ были, нежели вы пріобрѣсти тѣ, которыхъ у васъ не было.

— Знаю, мамзель Жанилла, отвѣчалъ Кардонне съ притворнымъ равнодушіемъ глубокаго презрѣнія: — знаю, что вы очень тщеславитесь именемъ, какое графъ Шатобрёнъ доставилъ вашей дочери. Я не столько бы гордился имъ и закрывалъ бы глаза на нѣкоторыя неправильности рожденія; но понимаю, что состояніе разночинца, нажитое трудомъ, кажется презрѣнно въ глазахъ особы, рожденной, подобно вамъ, вѣроятно, въ роскоши праздности. Мнѣ остается только пожелать всякаго счастія всѣмъ вамъ и попросить прощенія у мамзель Жильберты, что причинилъ ей маленькую непріятность. Вина моя была совершенно-невольная; но надѣюсь загладить ее добрымъ совѣтомъ, именно: молодые люди, которые берутся располагать волею своихъ родителей, иногда бываютъ больше ослѣплены мимолетною прихотью, нежели проникнуты сильною страстью. Поведеніе Эмиля служитъ, я думаю, тому доказательствомъ, и я немножко стыжусь за него.

— Довольно, г. Кардонне, довольно, слышите ли? сказалъ Антуанъ, вышедъ изъ себя въ первый разъ въ жизни: — я стыдился бы имѣть столько ума, сколько вы, еслибъ употреблялъ его на такія недостойныя вещи, какъ оскорбленіе дѣвушки и вызовъ отца въ ея присутствіи. Надѣюсь, вы меня понимаете, и…

— Г. Антуанъ! мамзель Жанилла! вскричалъ Сильвенъ Шарассонъ, очутившись однимъ скачкомъ среди комнаты: — г. Буагибо ѣдетъ къ вамъ! Ей-Богу! точно, г. Буагибо! Я узналъ его по бѣлой лошади и по желтымъ очкамъ!

Нечаянная новость такъ потрясла графа Шатобрёна, что онъ забылъ весь свой гнѣвъ, и, вдругъ поддавшись дѣтской радости съ примѣсью страха, кинулся нетвердыми шагами навстрѣчу старинному другу.

Но въ ту минуту, какъ онъ сбирался упасть въ его объятія, его оледенилъ страхъ и какъ-бы окаменилъ холодный видъ и грустно-вѣжливый поклонъ маркиза. Трепещущій, растерзанный въ глубинѣ сердца, Антуанъ судорожно схватилъ руку дочери, не зная подвести ли ее къ г. Буагибо, какъ залогъ примиренія, или удалить, какъ тяжкое доказательство вины своей.

Жанилла, растерявшись, низко присѣдала маркизу, который кинулъ на нее разсѣянный взглядъ и едва-замѣтно кивнулъ ей головою.

— Г. Кардонне, сказалъ онъ, очутясь на порогѣ квадратнаго павильйона лицомъ-къ-лицу съ промышленикомъ, который шелъ позади всѣхъ: — кажется, вы уѣзжаете, а я пріѣхалъ именно за тѣмъ, чтобъ васъ видѣть. Вы уѣхали изъ дома въ самое то время, какъ я искалъ васъ, и я пустился за вами слѣдомъ. Сдѣлайте одолженіе, останьтесь еще нѣсколько времени, и удѣлите мнѣ немного вниманія.

— Мы поговоримъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, если вамъ угодно, господинъ маркизъ, отвѣчалъ Кардонне: — здѣсь я не могу оставаться долѣе; но если угодно сойдти со мною пѣшкомъ съ этой горы.

— Нѣтъ, сударь, нѣтъ, извините мою настойчивость. То, что я имѣю сказать вамъ, довольно-важно, и лица, здѣсь находящіяся, должны это слышать. Кажется, я пріѣхалъ поздно и не успѣлъ предупредить непріятныя объясненія; но вы дѣловой человѣкъ, г. Кардонне, и знаете, что въ иныхъ случаяхъ собираются на совѣтъ, чтобъ хладнокровно разсуждать о важныхъ вопросахъ, даже когда въ глубинѣ души таятъ немножко страсти. Графъ Шатобрёнъ, прошу васъ удержать г-на Кардонне: это совершенно-необходимо. Я старъ, слабъ, не найду, можетъ-быть, въ себѣ достаточно силъ, чтобъ пріѣхать опять. Вы молодой человѣкъ въ сравненіи со мною; прошу же васъ имѣть немножко терпѣнія и обязательности, чтобъ избавить меня отъ большаго труда; не-уже-ли вы откажете?

lia этотъ разъ, маркизъ говорилъ съ увѣренностью и граціей, дѣлавшими его человѣкомъ совершенно-отличнымъ отъ того, котораго г. Кардонне видѣлъ часъ назадъ. Промышленикъ почувствовалъ любопытство, нечуждое участія и уваженія. Г-нъ Шатобрёнъ поспѣшилъ пригласить его остаться, и они всѣ вошли въ павильйонъ, за исключеніемъ Жаниллы, которой г. Антуанъ сдѣлалъ знакъ, и которая пошла за дверь кухни подслушивать.

Жильберта колебалась, войдти ей, или удалиться; но г. Буагибо очень-вѣжливо подалъ ей руку, и, подведши ее къ кресламъ, самъ сѣлъ подлѣ нея въ нѣкоторомъ разстояніи отъ отца ея и отца Эмиля.

— Чтобъ приступить къ дѣлу надлежащимъ порядкомъ и согласно уваженію, какимъ мы обязаны дамамъ, сказалъ онъ: — обращаюсь, во первыхъ, къ дѣвицѣ Шатобрёнъ. Сударыня, я сдѣлалъ завѣщаніе въ прошлую ночь, и пріѣхалъ объявить вамъ его пункты и условія; но желалъ бы, на этотъ разъ, не получить отказа, и не иначе рѣшусь прочесть вамъ эту бумагу, какъ взявъ съ васъ слово не обижаться. Вы также назначили мнѣ условія въ письмѣ, которое со мною и которое надѣлало мнѣ много огорченія. Однакожь, я нахожу ваши условія справедливыми, и понимаю, что вы не захотѣли принять ни малѣйшаго подарка отъ человѣка, котораго считаете врагомъ своего батюшки. Значитъ, чтобъ умилостивить васъ, эта вражда должна прекратиться, и батюшка вашъ долженъ простить меня въ томъ, въ чемъ я виноватъ передъ нимъ. Графъ Шатобрёнъ, — сказалъ онъ, вставая съ героической рѣшимостью: — вы нѣкогда оскорбили меня; я отплатилъ вамъ также оскорбленіемъ, отнявъ у васъ свою дружбу безъ всякаго объясненія. Намъ слѣдовало или драться, или простить другъ другу. Мы не дрались, но двадцать лѣтъ были чужды одинъ другому, что гораздо-важнѣе для людей, очень-любившихъ другъ друга. Теперь я прощаю вашу вину, простите ли вы мнѣ мою?

— О, маркизъ! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, бросаясь къ нему и становясь на одно колѣно: — вы никогда не были ни въ чемъ виноваты предо мною; вы были моимъ лучшимъ другомъ, замѣняли мнѣ отца, — а я смертельно оскорбилъ васъ… Я подставилъ бы вамъ открытую грудь, еслибъ вы захотѣли пронзить ее ударомъ шпаги, и ни за что не поднялъ бы на васъ руки. Вы не хотѣли отнять у меня жизнь и наказали меня гораздо-больше, отнявъ у меня свою дружбу. Теперь, вы даруете мнѣ прощеніе; принимаю его на колѣняхъ, въ присутствіи друзей моихъ и непріятелей, потому-что это униженіе — единственное возмездіе, какое могу предложить вамъ. А вы, г. Кардонне, сказалъ онъ, поднимаясь и мѣряя промышленика съ головы до ногъ: — вы можете смѣяться надъ вещами, которыхъ понять не въ состояніи; но я не всѣмъ подставляю свою грудь и безоружную руку: скоро вы это узнаете!

Г. Кардонне также поднялся, бросая на г. Антуана грозные взгляды. Маркизъ сталъ промежду ними и сказалъ Антуану:

— Графъ, не знаю, что произошло у васъ съ г-немъ Кардонне; но вы сейчасъ предложили мнѣ возмездіе, котораго я не принимаю. Хочу думать, что наши вины были взаимны, и не у ногъ, а въ объятіяхъ моихъ хотѣлъ бы я васъ видѣть. Но какъ вы считаете себя обязаннымъ изъявить мнѣ покорность, на что даютъ мнѣ право лѣта мои, то прежде, нежели обнимемся, я требую, чтобъ вы помирились съ г-мъ Кардонне и первый подали ему руку.

— Не могу! вскричалъ Антуанъ, судорожно сжимая руку маркиза и волнуясь между радостью и гнѣвомъ: — онъ сейчасъ говорилъ съ моей дочерью оскорбительнымъ образомъ.

— Нѣтъ, быть не можетъ! возразилъ маркизъ: — это какое-нибудь недоразуменіе. Я знаю образъ чувствованій г-на Кардонне; его характеръ несовмѣстенъ съ низостью. Г-нъ Кардонне, я увѣренъ, что вы понимаете честь не хуже любаго дворянина, и сейчасъ въ вашихъ глазахъ двое дворянъ, которые жестоко оскорбили, другъ друга, помирились, не стыдясь взаимныхъ уступокъ. Будьте же великодушны и докажите намъ, что не имя условливаетъ благородство. Я пріѣхалъ къ вамъ съ словами мира и особенно съ средствами соглашенія. Позвольте мнѣ положить вашу руку въ руку графа Шатобрёна. Вы не можете отказать старику, стоящему на краю моголы. Мамзель Жильберта, будьте моею помощницею, замолвите слово вашему батюшкѣ…

Средства соглашенія ясно прозвучали въ слухѣ г-на Кардонне. Его дальновидный умъ уже отгадалъ часть истины. Онъ разсудилъ, что слѣдуетъ уступить и лучше сохранить военныя почести, нежели подвергнуться крайностямъ капитуляціи.

— Мои намѣренія были такъ далеки отъ того, что предполагалъ г. Шатобрёнъ, сказалъ онъ: и въ душѣ я всегда столько почиталъ и уважалъ его достойную дочь, что охотно отрекаюсь отъ всего, что могло быть превратно истолковано въ словахъ моихъ. Покорнѣйше прошу мамзель Жильберту не сомнѣваться въ этомъ и подаю ея батюшкѣ руку, какъ залогъ клятвы, которую даю теперь…

— Довольно, сударь; не будемъ говорить объ этомъ! сказалъ г. Антуанъ, протягивая ему руку: — разстанемтесь безъ вражды. Антуанъ де-ПІатобрёнъ никогда не умѣлъ лгать.

— Правда, подумалъ г. Буагибо: — еслибъ онъ притворялся ловчѣе, я ничего бы не замѣтилъ… и былъ бы счастливъ подобно столькимъ другимъ!

— Теперь, сказалъ онъ ему дрожащимъ голосомъ: — благодарю тебя, Антуанъ: обнимемся!

Лобзаніе графа было горячо и восторженно; лобзаніе маркиза пристойно и принужденно. Онъ игралъ роль свыше силъ своихъ — поблѣднѣлъ, задрожалъ и опустился на стулъ. Антуанъ сѣлъ рядомъ съ нимъ, едва удерживая дыханіе. Жильберта упала на колѣни передъ маркизомъ и, также плача отъ радости и признательности, осыпала поцалуями его руки.

Чувствительная сцена была не по сердцу промышленику, который глядѣлъ на нее гордо и холодно и ожидалъ средствъ соглашенія.

Наконецъ, г. Буагибо вынулъ ихъ изъ кармана и прочелъ чистымъ и внятнымъ голосомъ.

Въ краткихъ и точныхъ словахъ изъяснялъ онъ, что имѣетъ состоянія четыре мильйона пятьсотъ тысячь ливровъ, изъ которыхъ отдаетъ по контракту въ полную собственность два мильйона дѣвицѣ Жильбертѣ Шатобрёнъ, съ условіемъ, что она выйдетъ замужъ за г. Эмиля Кардонне; а два мильйона г. Эмилю Кардонне, съ условіемъ, что онъ-женится на дѣвицѣ Жильбертѣ Шатобрёнъ. Въ случаѣ исполненія условія, бракъ долженъ заключиться не позже, какъ въ-теченіе полугода, и г. Буагибо предоставлялъ себѣ пожизненное пользованіе имѣніемъ, но передавалъ во владѣніе и полное распоряженіе пятьсотъ тысячь ливровъ будущимъ супругамъ со дня ихъ свадьбы… Эта сумма, впрочемъ, оставалась полною собственностью дѣвицы Шатобрёнъ, если она и не выйдетъ за г. Эмиля Кардонне.

За дверью послышался слабый крикъ: Жанилла упала съ радости въ обморокъ на руки Сильвена Шарассона.

XIII.
Соглашеніе.

Жильберта не понимала, что съ нею случилось, не давала себѣ никакого отчета въ томъ, что значили четыре мильйона состоянія, и подобное бремя для жизни столь простой и столь счастливой, какъ ея жизнь, скорѣе испугало бы ее, чѣмъ обрадовало; но она видѣла возвращеніе возможности союза съ Эмилемъ, и, будучи не въ силахъ говорить, судорожно сжимала руку г-на Буагибо въ своихъ рукахъ. Антуанъ совершенно обезумѣлъ, видя дочь такою богатою. Богатству онъ радовался не больше ея, но тутъ его поражало столь огромное доказательство великодушнаго прощенія маркиза, что онъ все это считалъ за сонъ и уже не находилъ словъ для выраженія.

Одинъ Кардонне понялъ, что значило соединить четыре съ половиною мильйона на его будущихъ внукахъ. Однакожь, онъ не потерялся, выслушалъ чтеніе завѣщанія съ безстрастнымъ видомъ и, не желая явно склониться подъ могуществомъ золота, сказалъ хладнокровно:

— Вижу, что г-нъ Буагибо непремѣнно желаетъ наклонить родительскую волю передъ волею дружбы; но отнюдь не бѣдность дѣвицы Шатобрёнъ казалась мнѣ главнымъ препятствіемъ къ этому браку. Есть другое препятствіе, которое гораздо-больше затрудняетъ меня, — именно то, что она побочная дочь, и что, по всему видно, ея мать… не назову ея… занимаетъ довольно-низкое мѣсто въ обществѣ…

— Ошибаетесь, г-нъ Кардонне! отвѣчалъ маркизъ съ твердостью: — мамзель Жанилла была всегда безупречнаго поведенія, и, мнѣ кажется, вы неправы, презирая женщину столь вѣрную и столь преданную предметамъ ея привязанности. Увѣряю васъ, что дѣвица Шатобрёнъ чистой, благородной крови, если вы придаете этому цѣпу. Скажу вамъ даже, что я коротко зналъ ея мать, и что она была столь же хорошей фамиліи, какъ и я самъ. Теперь, г. Кардонне, можете ли вы еще возразить что-нибудь? Полагаете ли, что характеръ дѣвицы Шатобрёнъ можетъ внушить кому-нибудь отвращеніе и недовѣрчивость?

— Конечно, нѣтъ, г. маркизъ, отвѣчалъ Кардонне: — однако, я еще колеблюсь. Мнѣ кажется, власть и достоинство отца оскорблены подобнымъ контрактомъ; согласіе мое какъ-будто куплено цѣною золота, и тогда-какъ я имѣлъ одно честолюбіе въ-отношеніи къ своему сыну, именно, чтобъ онъ пріобрѣлъ состояніе своимъ трудомъ и дарованіемъ, — вдругъ его возносятъ на верхъ богатства, готовя ему въ будущемъ бездѣйствіе и праздность.

— Надѣюсь, этого не будетъ, сказалъ г. Буагибо. — Если я избралъ Эмиля своимъ наслѣдникомъ, то именно въ увѣренности, что онъ нисколько не будетъ походить на меня и съумѣетъ лучше моего употребить мое состояніе.

Кардонне искалъ только повода уступить. Онъ разсуждалъ, что, отказавшись, навсегда отчудитъ отъ себя сына, а согласясь добровольно, успѣетъ еще опять взять столько вліянія надъ нимъ, что выучитъ его употреблять богатство по своему разумѣнію, т. е. разсчитывалъ, что съ четырьмя мильйонами можно со-временемъ имѣть сорокъ, и былъ убѣжденъ, что никто въ свѣтѣ не могъ не пристраститься къ богатству, сдѣлавшись вдругъ обладателемъ четырехъ мильйоновъ. «Сначала, онъ будетъ сумасбродничать» думалъ онъ: «истратитъ часть сокровища; а увидѣвъ убыль, такъ испугается, что захочетъ пополнить недостатокъ; потомъ — подобно тому, какъ аппетитъ возрождается у тѣхъ, которые соглашаются ѣсть, пожелаетъ удвоить, удесятерить, усотерить… При моемъ пособіи, мы можемъ со-временемъ сдѣлаться царями финансовъ!»

— Я не имѣю права отрекаться отъ состоянія, отдаваемаго моему сыну, сказалъ онъ наконецъ. — Я отрекся бы, еслибъ могъ, потому-что все это противно моимъ мнѣніямъ; но собственность — вещь священная. Съ той минуты, какъ сынъ мой получаетъ такой даръ, онъ владѣтель. Я ограбилъ бы его, еслибы не согласился на предложенныя условія. Итакъ, я долженъ молчать обо всемъ, что несогласно съ моимъ убѣжденіемъ въ этой странной сдѣлкѣ, и ужь если мнѣ приходится уступить, по-крайней-мѣрѣ я сдѣлаю это охотно… тѣмъ больше, что красота, умъ и благородный характеръ дѣвицы Шатобрёнъ льстятъ моему эгоизму, суля счастіе нашему семейству.

— Итакъ, все условлено, сказалъ г-нъ Буагибо, вставая и дѣлая знакъ въ окошко: — теперь я попрошу мамзель Жильберту, которая, подобно мнѣ, любитъ цвѣты, принять свадебный букетъ.

Вошелъ слуга маркиза и поставилъ на столъ маленькую шкатулку, которую привезъ съ собою. Г-нъ Буагибо вынулъ великолѣпный букетъ самыхъ рѣдкихъ и самыхъ прелестныхъ цвѣтовъ, — старый Мартенъ больше часа увязывалъ его ученымъ образомъ. Но, вмѣсто ленты, букетъ былъ перехваченъ брильянтовой цѣпью, отъ которой Жильберта отказалась, и, вмѣсто кашмирской шали, которую маркизъ заблагоразсудилъ не выставлять на видъ, онъ привезъ два ряда ожерелья,

«Двѣсти или триста тысячь франковъ прибавки къ контракту!» подумалъ Кардонне, глядя на брильянты съ притворнымъ равнодушіемъ.

— Теперь, сказалъ г-нъ Буагибо Жильбертѣ: — вы уже не можете отказываться, потому-что я исполнилъ вашу волю. Не угодно ли сѣсть съ вашимъ батюшкой въ экипажъ, въ ту самую тачку, которая была мнѣ такъ полезна и которая доставила мнѣ счастіе познакомиться съ вами. Пойдемте въ Гаржилесъ; вѣроятно, г-нъ Кардонне желаетъ представить невѣстку своей супругѣ, а мнѣ хочется отрекомендовать ей мою наслѣдницу.

Г-нъ Кардонне съ удовольствіемъ принялъ предложеніе, и они сбирались ѣхать, какъ вдругъ явился Эмиль. Онъ узналъ, что отецъ поѣхалъ въ Шагобрёнъ и побоялся какого-нибудь новаго умысла противъ его счастія и спокойствія Жильберты. Онъ вскочилъ на лошадь, и, забывъ недавнее кровопусканіе, лихорадку и обѣщаніе маркиза, примчался дрожащій, запыхавшійся, терзающійся самыми горькими опасеніями.

— Ну, Эмиль, вотъ твоя жена; она ужь убрана къ вѣнцу, сказалъ г-нъ Кардонне, тотчасъ угадавшій причину его безразсудства.

Онъ показалъ ему Жильберту, стоявшую въ цвѣтахъ и брильянтахъ, подъ руку съ г-номъ Буагибо.

Эмиль, котораго нервы были страшно наиряжены и разстроены, остолбенѣлъ отъ чудесъ, вдругъ на него хлынувшихъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, зашатался и упалъ безъ памяти на руки г-на Антуана.

Счастіе рѣдко убиваетъ. Скоро Эмиль возвратился къ жизни и упоенію. Жанилла терла ему виски уксусомъ; Жильберта отогрѣвала его руку въ своихъ рукахъ, и, для полноты радости, мать его очутилась тутъ, когда онъ открылъ глаза. Недавно изъ бреда Эмиля свѣдавъ страсть его къ Жильбертѣ., она разспросила обо всемъ у Галюше, и услышавъ, что мужъ отправился въ Шатобрёнъ, что сынъ, не смотря ни на что, поѣхалъ верхомъ, и предвидя какую-нибудь страшную бурю, сама прискакала въ экипажъ, впервые отваживаясь на гнѣвъ мужа и на дурныя дороги, даже не помысливъ о нихъ. Она полюбила Жильбергу съ первыхъ словъ, которыми онѣ обмѣнялись, и если дѣвушка со страхомъ вступала въ семейство, котораго Кардонне былъ главою, то по-крайней-мирѣ могла найдти вознагражденіе въ нѣжномъ сердцѣ и кроткомъ характерѣ жены его.

— Благо мы теперь всѣ собрались, сказалъ г-нъ Буагибо съ граціей, которой никто бы въ немъ не подозрѣвалъ: — надо же намъ провести день вмѣстѣ и обѣдать гдѣ-нибудь. Насъ такъ много, что здѣсь мы надѣлали бы хлопотъ мамзель Жаниллѣ, а возвращеніе въ Гаржилесъ также можетъ застать врасплохъ повара г-на Кардонне. Если вамъ всѣмъ угодно сдѣлать мнѣ честь пожаловать въ Буагибо, которое притомъ же и ближе, тамъ мы найдемъ., я полагаю, что пообѣдать. Можетъ-быть, господину Кардонне будетъ пріятно познакомиться съ имѣніемъ его дѣтей: тамъ мы составимъ планъ ихъ брачнаго контракта и назначимъ день свадьбы.

Это новое доказательство полнаго обращенія маркиза принято было съ удовольствіемъ. Жанилла потребовала только пять минутъ, чтобъ нарядить барышню, потому-что считала долгомъ принять церемонный тонъ, приличный обстоятельству; но Жильберта встрѣтила горячимъ поцалуемъ то, что называла шуткой своей милой мамы.

Въ-продолженіе сборовъ, семейство Кардонне осмотрѣло развалины, а г-нъ Буагибо вошелъ съ г-немъ Антуаномъ въ квадратный павильйонъ отдохнуть… Никто не слыхалъ ихъ разговора Ни тотъ, ни другой никогда не упоминали, что было его содержаніемъ. Послѣдовали ль между ними щекотливыя и почти-невозможныя объясненія — это едва-ли вѣроятно. Условливались ли они на будущее время не дѣлать ни малѣйшаго намека на ихъ долговременную ссору и продолжать старинную дружбу именно съ того, на чемъ она остановилась, — вѣрно только то, что съ этой минуты они говорили другъ съ другомъ о прошедшемъ безъ горечи и припоминало свои прежніе годы съ удовольствіемъ, не чуждымъ иногда умиленія и веселости. Но было замѣтно, что эти припоминанія о самихъ-себѣ никогда не переходили за извѣстную эпоху, за эпоху брака г-на Буагибо, и что имя маркизы никогда не произносилось между ними. Какъ-будто она никогда и не существовала.

Когда Жильберта появилась, наряженная столько, сколько могла и хотѣла нарядиться, Эмиль съ восторгомъ увидѣлъ, что она надѣла лиловое платье, которое отъ послѣдняго мытья Жаниллы стало почти розовымъ, и которое, въ силу чудесъ ея экономіи и мастерства, казалось еще мало-поношеннымъ. Она завила свои длинные волосы, висѣвшіе до земли, и въ этой роскошной небрежности напоминавшіе счастливому жениху знойный день въ Крозанѣ. Изъ подарковъ г-на Буагибо она удержала на себѣ только букетъ и сердоликовое колечко, которое показала маркизу съ нѣжной улыбкой. Она кокетничала съ маркизомъ, — кокетничала, такъсказать, сердцемъ, и оказывая г-ну Кардонне почтеніе и внимательность нѣсколько-принуждённыя, позволяла себѣ простодушно обходиться съ маркизомъ, какъ будто-бы онъ былъ отцомъ Эмиля.

Въ минуту отъѣзда, г-нъ Буагибо взялъ руку Жаниллы и пригласилъ ее обѣдать къ себѣ съ такою вѣжливостью, какъ-будто она была мать Жильберты. Вовсе не смущаясь тѣмъ, что онѣ зовутъ другъ друга мамою и дочкою, онъ за эту короткость возъимѣлъ большее уваженіе и тайную признательность къ старой дѣвушкѣ, которой легче было перенести столько сплетень и пересудовъ, чѣмъ открыть кому бы то ни было, даже другу Жапплу (котораго маркизъ такъ долго считалъ повѣреннымъ и посредникомъ Антуана), тайну рожденія Жильберты.

Г-нъ Кардонне не удержался отъ презрительной улыбки, услышавъ это приглашеніе.

— Господинъ Кардонне, сказалъ ему шопотомъ маркизъ, примѣтившій его улыбку: — вы узнаете и оцѣните эту женщину, когда увидите, какъ она будетъ няньчить вашихъ внучатъ.

Такимъ-образомъ, паркъ Буагибо въ первый разъ съ самаго своего существованія отворился для гостей, приглашенныхъ и радушно-принятыхъ хозяиномъ. Сырня также была отворена, за исключеніемъ кабинета, котораго дверь на этотъ разъ, благодаря Жапплу, притворялась плотно.

Величавая унылость замка, интересная красота мебели, великолѣпіе парка и духъ хорошаго дома, разлитый во всемъ хозяйствѣ, породили нѣкоторую досаду въ Кардонне. Онъ у себя въ Гаржилесѣ дѣлалъ все возможное, чтобъ не выказывать въ домашнемъ порядкѣ замашекъ выскочки, и, чувствуя себя важнымъ человѣкомъ середи развалинъ Шатобрёна, былъ тамъ въ своей тарелкѣ; но вдругъ почувствовалъ себя очень-мелкимъ середи величавой смѣси пышности и умѣренности, отличавшей Буагибо. Онъ старался либеральными разсужденіями помѣшать маркизу думать, что его ослѣпила старинная дворянская пышность. Г-нъ Буагибо, довольно-тонкій, не смотря на свою неловкость, и выжидавшій этой минуты, чтобъ предложить ему самое суровое изъ своихъ требованій, отвѣчалъ спокойно и чрезвычайно-здравомысленно. Кардонне очень удивлялся, ибо на ряду со всѣми думалъ, что маркизъ сохранялъ всю надменность своей касты и всю смѣшную сторону понятій реставраціи. Замѣтивъ, что Кардонне не могъ скрыть своего удивленія, г-нъ Буагибо сказалъ ему съ кротостью:

— Вы не знаете меня, господинъ Кардонне; я такой же, какъ и вы, врагъ отличій и привилегій. По-моему, всѣ имѣютъ равныя права и достоинства, если только честны и добры.

Въ эту минуту доложили, что кушанье подано, и когда всѣ пошли за столъ, мастеръ Жанъ Жапплу, чисто-выбритый и одѣтый по-праздничному, вышелъ изъ сырни, и, весело оттолкнувъ Эмиля, взялъ Жильберту подъ руку и повелъ къ столу.

— Это мое право, сказалъ онъ: — вы знаете, Эмиль, что я обѣщался быть вашимъ свидѣтелемъ и шаферомъ!

Всѣ приняли плотника съ восхищеніемъ, кромѣ г-на Кардонне, который, однако, не отважился отстать въ этомъ случаѣ отъ стараго маркиза въ либеральности и только улыбнулся, видя, что крестьянинъ садится за фамильный обѣдъ. Онъ покорился всему, обѣщая себѣ перемѣнить тонъ, когда бракъ совершится.

Обѣдъ, устроенный подъ тѣнью парка, былъ роскошенъ цвѣтами, изьисканъ блюдами; и старый Мартенъ, предупрежденный господиномъ съ ранняго утра, превзошелъ самъ себя въ оффиціантскихъ распоряженіяхъ. Сильвенъ Шарассонъ удостоился чести служить въ этотъ день подъ его руководствомъ и вѣкъ о томъ не забудетъ.

Первыя минуты прошли довольно-холодно. Но мало-по-малу, какъ число счастливыхъ далеко превышало число недовольныхъ, — потому-что недовольнымъ былъ только Кардонне, и то вполовину, — то бесѣда оживилась, и за дессергомъ господинъ Кардонне улыбаясь говорилъ Эмилю: «Наша братья маркизы…»

Описывать ли счастіе Эмиля и Жильберты? Счастіе не описывается, и сами любовники не находятъ словъ для его выраженія. Когда настала ночь, господинъ и госпожа Кардонне сѣли въ карету и ласково разрѣшили Эмилю проводить невѣсту въ Шатобрёнъ, съ условіемъ, что онъ возьметъ кабріолетъ отца и не поѣдетъ больше верхомъ въ этотъ день. Господинъ Антуанъ, увлекшись веселымъ разговоромъ съ своимъ другомъ Жаномъ, заблудился въ паркъ, а Жанилла, начинавшая скучать ролью барыни, удовлетворила свою потребность дѣятельности, помогая Мартену все убирать и приводить въ порядокъ. Тогда господинъ Буагибо взялъ руки Эмиля и Жильберты, повелъ ихъ на скалы, гдѣ въ первый разъ открылъ душу своему юному другу, и сказалъ:

— Дѣти, я сдѣлалъ васъ богатыми, потому-что это было необходимо для устраненія препятствій, которыя васъ разлучали, потому-что это было единственнымъ средствомъ сдѣлать васъ счастливыми. Завѣщаніе мое написано давно, и въ прошлую ночь я передѣлалъ его по формѣ. Намѣренія мои остаются тѣ же; надѣюсь, Эмиль знаетъ, и Жильберта уважитъ ихъ. Я желаю, чтобъ, въ-послѣдствіи, это большое помѣстье послужило началомъ общины, и, въ первомъ завѣщаніи, старался изложить ея планъ и основанія. Но мой планъ могъ быть недостаточенъ, основанія мои шатки; я не пожалѣлъ своего труда, потому-что всегда чувствовалъ его несовершенство, и потому-что самъ я человѣкъ меньше всѣхъ способный организовать и осуществить его. Провидѣніе помогло мнѣ, пославъ Эмиля, чтобъ заступить мое мѣсто въ примѣненіи къ дѣлу этого плана, и, въ послѣднее время, я уже назначилъ его своимъ душеприкащикомъ, исполнителемъ своего завѣщанія. Но подобный актъ сдѣлалъ бы невозможнымъ согласіе господина Кардонне, и я истребилъ его, рѣшившись соединить васъ. Оффиціальные акты не имѣютъ той силы, какую имъ приписываютъ, и гражданскія постановленія никогда не находили средства оковать чью либо совѣсть. Отъ-того я гораздо покойнѣе теперь, когда объявляю вамъ свою волю и беру съ васъ обѣщанія, нежели когда связывалъ бы васъ такими непрочными узами, какъ статьи духовнаго завѣщанія…

"Не отвѣчайте мнѣ, дѣти! Я знаю ваши мысли, читаю въ сердцахъ вашихъ. Вы подвергались самому жестокому изъ всѣхъ испытаній, испытанію отказаться отъ всякой надежды быть соединенными, или отречься отъ своихъ вѣрованій; вы перенесли это испытаніе съ торжествомъ; я теперь увѣренъ въ васъ, и отдаю будущее въ вашу волю. Вы, Эмиль, намѣрены приняться за практическія занятія: даю вамъ орудія къ нимъ; но это еще не значитъ, что вы имѣете средства.

"Вамъ нужна новая наука, а она можетъ быть только результатомъ долгаго труда; къ этому труду приступите вы съ помощью силъ, которыя вѣкъ вашъ, — уже не мой вѣкъ, — разовьетъ болѣе или менѣе-быстро, болѣе или менѣе-удачно, какъ Богу будетъ угодно. Можетъ-быть, не вы, а дѣти ваши увидятъ плоды моихъ плановъ; но, передавая вамъ свое богатство, я передаю вамъ свою душу и свою вѣру. Вы передадите другимъ, если сами проживете такую фазу человѣчества, которая не дозволитъ вамъ ничего основать съ пользою. Эмиль сказалъ мнѣ одно слово, которое поразило меня. Разъ, когда я спрашивалъ, что сдѣлалъ бы онъ изъ имѣнія, подобнаго моему, онъ отвѣчалъ: «я попробовалъ бы!» Пусть же онъ попробуетъ, и пусть, обдумавъ хорошенько, изучивъ дѣйствительность, онъ, всегда мечтавшій о спасеніи человѣческой семьи чрезъ организапію и развитіе земледѣльческой науки, пусть поищетъ средствъ къ переходу, — средствъ, которыя воспрепятствуютъ разорваться цѣпи прошедшаго съ будущимъ,

"Полагаюсь на его умъ, потому-что умъ у него истекаетъ изъ сердца. Да пошлетъ Богъ тебѣ силу, Эмиль, и да наградитъ ею и твоихъ современниковъ! ибо геній одного человѣка — почти ничто. Мнѣ остается только мирно уснуть въ могилѣ. Если мнѣ суждено прожить eine нѣсколько дней съ вами, я начну жить только наканунѣ смерти. Но я жилъ не вотще, какъ ни былъ лѣнивъ, малодушенъ и безполезенъ, если нашелъ человѣка, который могъ и долженъ былъ дѣйствовать вмѣсто меня.

"Прошу васъ сохранить до своего брака, и даже до новаго и полнаго воспитанія, которому долженъ подвергнуть себя Эмиль, — тайну моего вѣрованія и нашихъ плановъ. Желаю видѣть васъ самостоятельными и сильными, чтобъ умереть покойно.

«Наконецъ, дѣти, на чтобы вы ни рѣшились, какую бы ошибку ни сдѣлали, или какой бы успѣхъ ни увѣнчалъ вашихъ усилій, признаюсь вамъ, не могу опасаться за будущность человѣчества. Вотще будетъ гремѣть буря надъ поколѣніями, которыя раждаются или родятся; вотще ложь и заблужденіе будутъ стараться продлить страшный безпорядокъ, который у иныхъ людей, вѣроятно въ насмѣшку, называется порядкомъ, — вѣчная истица дождется своего времени здѣсь, долу. И если черезъ нѣсколько вѣковъ, можетъ возвратиться сюда тѣнь моя, если она посѣтитъ это обширное наслѣдіе и спустится подъ сѣнь ветхихъ деревьевъ, насажденныхъ моею рукою, — она увидитъ людей совсѣмъ-иными, справедливыми, мудрыми и счастливыми! Развѣсистые пологи деревъ, подъ которыми я мыкалъ столько тоски и горя, куда я съ ужасомъ бѣжалъ отъ нынѣшнихъ людей, тогда будутъ пріосѣнять, подобно сводамъ пышнаго храма, многочисленное семейство, простертое на молитву и на благословеніе Виновника природы и Отца человѣковъ! Это будетъ садъ общины, ея гинекей, ея зала торжествъ и пиршествъ, ея театръ и храмъ… Не говорите мнѣ о тѣсныхъ пространствахъ, гдѣ камень и известь замуравливаютъ людей и мысль; не говорите о вашихъ богатыхъ колоннадахъ и великолѣпныхъ помостахъ въ-сравненіи съ этимъ природнымъ зодчествомъ, исходящимъ изъ рукъ горняго Творца! Я излилъ въ деревья, въ цвѣты, въ ручьи, въ скалы и луга всю поэзію души моей. Не отнимайте же у престарѣлаго вертоградаря мечты его, если это мечта! Онъ еще вѣруетъ, что Творецъ повсюду, и что природа храмъ Его!»

"Отечественныя Записки", №№ 6—8, 1846

---

1. Есть способы ночевать здорово на вольномъ воздухѣ, не смотря на холодъ климата, — на-пр. способъ, извѣстный всѣмъ прасоламъ, но вѣроятно не приходящій въ голову ни кому изъ столичныхъ читателей. Говорятъ, что стоитъ войдти въ пастбище, поднять одного изъ воловъ на немъ лежащихъ, и самому лечь на его мѣсто. Когда начнешь зябнуть и почувствуешь сырость, нужно только поднять другаго вола. Мѣсто належанное въ-теченіи нѣсколькихъ часовъ воломъ, всегда совершенно просохло, и отличается пріятной и здоровой теплотою.