Н. И. Гнедич
Простонародные песни нынешних греков
----------------------------------------------------------------------------
Н. И. Гнедич. Стихотворения
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Л., "Советский писатель" 1956
Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Н. Медведевой
----------------------------------------------------------------------------
ВВЕДЕНИЕ
I
Намерение сделать известными европейцам простонародные песни нынешних
греков не ново: доказательство, что они изобилуют не одними красотами
частными, местными, но достоинством поэтическим общим, чувствительным и для
других народов. Еще в 1676 году ученый француз Ла Гиллетьер в предисловии
своем к сочинению _Лакедемон древний и новый_ изъявил желание издать
собрание греческих простонародных песен. В наше время отличнейшие германские
писатели, сам знаменитый Гете, {Пукевиль в своем "Путешествии в Грецию"
говорил как о слухе, будто Гете издал уже в Германии подобное собрание. -
Voyage dans la Grece, t. V, p. 415.} собирали их с намерением напечатать;
француз упредил: г. Фориель (Fauriel) издал собрание греческих песен, с
переводом и предисловием. Первое основание сего собрания положено, как
говорит издатель, знаменитым Кораем; последние песни он получал от гг. Газе,
Мустоксиди и других ученых и патриотов греческих, его намерению
споспешествовавших.
"Простонародные греческие песни, - говорит издатель в начале
предисловия, - даже и без всяких изъяснений, каких они могут требовать,
доставят некоторые новые сведения, научат оценять с большею, как доныне
было, точностью, с большею справедливостью нравы, характер и гений нынешних
греков.
Ученые европейцы, в продолжение четырех веков посещая Грецию,
отыскивали развалины храмов, прах городов, решась наперед восхищаться над
следами, часто сомнительными, вместо того, что за две или за три тысячи лет
было; а восемь миллионов людей, остатки несомненные, остатки живые древнего
народа сей земли классической, бросали без всякого внимания, или говорили об
них как о племени отверженном, падшем, не заслуживающем ничего более, кроме
презрения или сожаления людей образованных.
Таким образом, ученые европейцы не только оказывали несправедливость
нынешней Греции, но вредили сами себе, своей любимой Надежде: они сами
отказывались от способов лучше узнать Грецию древнюю, лучше открыть то, что
есть преимущественного, собственного и неизгладимого в характере и гении
сынов сей земли благословенной. Не в одной черте обычаев и нравов нынешних
они легко узнали бы следы любопытные обычаев и нравов древних, и таким
образом составили бы себе мысли гораздо высшие о силе и твердости последних.
Они открыли бы причину и более общую и более основательную той пламенной
любви к отечеству, к свободе, той деятельности общественной, промышленности
и предприимчивости, которым удивляются у греков древних: ибо уверились бы,
что греки нынешние, даже под игом турок, более несчастные, чем униженные,
никогда совершенно не теряли ни своих преимуществ душевных, ни чувства
независимости; что они умели удержать народность свою, отличную от их
победителей, умели сохранить, под правительством насильственным и хищным,
способность удивительную к мореходству и торговле.
Чем более ученые любили язык Гомера и Пиндара, тем более нашли бы они
пользы в изучении языка нового, который, живая отрасль языка мертвого,
сохраняет многие черты его, не вошедшие в книги древних. Наконец, что
касается до словесности вообще и в особенности до поэзии, они хотя не нашли
бы у новейших греков древнего поэтического гения, гения, который им ничего
уже не говорит и которого не могут они понимать; но узнали бы, что они
также имеют свои титла славы, свою степень образованности. Вот предмет, -
говорит издатель, - о котором намерен я пополнить сколько могу безмолвие
писателей и путешественников".
С таким побуждением, в предисловии весьма обширном и занимательном, он
между прочим излагает краткую историю новейшей словесности греков. Извлекаю
только то, что должно познакомить читателя с их поэзией простонародною, и
позволяю себе некоторые замечания на суждения {Суждения издателя
французского отличены, при начале и при конце их, двумя запятыми.}
почтенного издателя.
"Греки нынешние, кроме поэзии письменной, имеют поэзию изустную,
народную, во всей силе этого слова, выражение прямое и верное характера и
духа народного; ее каждый грек понимает и любит, потому единственно, что он
грек, что живет на земле и дышит воздухом Греции. Поэзия сия живет не в
книгах, не жизнию искусственною, но в самом народе и всею жизнию народа: она
заключается в песнях".
Издатель разделяет их на три главные рода: семейственные,
исторические и мечтательные, или романические. Под родом семейственных
разумеет он песни, которые поются при разных годовых празднествах и
важнейших обстоятельствах жизни: свадьбах, пирах и, между прочим, при
похоронах. Обращая более внимания на песни семейственные, которые более
других изображают нравы народа, издатель замечает черты, сближающие нравы и
обычаи нынешних греков и их предков. Таким образом, из числа песен
праздничных он упоминает об одной, весьма известной в целой Греции под
названием: Песня ласточки; она поется при начале весны, в марте, купами
детей, которые, нося в руках ласточку, из дерева сделанную, ходят из дома
в дом, чтоб славить новую весну и получать за это небольшую награду. При сем
издатель указывает на подобную древнюю простонародную песню, которая во всей
целости сохранена Афенеем; она, по словам издателя, также была известна под
названием: _Хелидонизма, Песня ласточки_, и пелась у родосцев также детьми,
в марте месяце, с тем же намерением.
Возбудив любопытство, издатель, к сожалению, не удовлетворяет его не
приводит ни той, ни другой песни. Кроме этого, должно заметить, что древняя
песня у Афенея не названа: _Хелидонизма_; он только говорит, что петь эту
песню называюсь _Хелидонизин_, так сказать, петь ласточкой, и что это
обыкновенно бывало в месяце Воедромионе. Месяц сей у греков также не март, а
наш август; впрочем, как противоречие самой песни, к весне относящейся, так
и некоторые издатели Афенея утверждают, что подлинник в названии месяца
сомнителен. _Хелидонизин_, говорит Афеней, произошло от того, что пели
следующую песню: {В данном издании считаем возможным не давать греческого
текста, имеющего точный перевод (Ред.)}
Пришла, пришла ласточка, прекрасные времена
Приносящая и прекрасные годы,
Черевцом белая, а спинкой черная.
Не вынесешь ли вязанки фиг
Из полного дома?
Сыру коробочки,
Вина чарочки
И пшеницы?
Ласточка и от пирожка
Не откажется.
Уйти нам? или что-нибудь получим?
Если подашь, уйдем; если нет, не отстанем:
Двери унесем и притолоки;
Или женушку твою, которая сидит в комнате:
Маленькая, легко унесем.
Если малость подать, велико будет даяние.
Отпирай, отпирай дверь! не отказывай ласточке!
Не старые мы, видишь, все молодые. {*}
{* Редкий сей памятник древней простонародной поэзии греков, между
прочим, напоминает удивительную черту ума греческого. В городе Линде нужно
было сделать сбор денег для общественной надобности; и с сею-то песнею дети
посланы по домам, для испрошения денег у граждан линдских, что было, как
доказывает песня, весною. И когда, в самом деле доступнее сердце человека,
если не в то время, как сама природа растворяет его для радости и, стало
быть, для всех чувствований добрых.}
"Оплакивание мертвых составляет у греков также род как бы песней,
которые имеют особое название - _мирологи, {Франц. издатель везде пишет, как
видно по выговору, с дигаммою - _мириологи_; но слово пишется ?????????.}
печальнословия_. Их произносят над мертвым одни женщины, свои, но
употребляют и чужих: у греков есть женщины, которые за плату исполняют
обязанность мирологисток, _плакальщиц_. Из мирологов издатель не мог
предложить ничего любопытству читателей. Миролог, минутное вдохновение
горести, исторгается из души без участия памяти. Самые слушатели могут
вспоминать одни черты, более их поразившие; вообще всякий миролог забыт, как
скоро произнесен. Но любопытен обряд, при них у греков наблюдаемый. По
опрятании и убранстве мертвого все женщины, сколько их ни соберется в дом, и
родственные и чужие, становятся кругом тела и изливают печаль свою, без
порядка и принуждения, слезами, воплями и словами. После сего плача,
произвольного и совокупного, следуют оплакивания другого рода - это
мирологи. Обыкновенно ближайшая по связи к покойнику произносит свой миролог
первая; за нею другие родственницы, приятельницы, самые соседки; одним
словом, все присутствующие женщины могут платить умершему последнюю дань
нежности и выполняют это одна за другою, а иногда многие вместе. Род сих
надгробных песней сколько особен, удивителен для европейцев (но не для
русских, как увидим ниже), столько в самом деле поразителен сходством с
подобного рода песнями, у древних греков употреблявшимися при таких же
случаях и в таком же порядке. Это можно видеть из "Илиады" (песнь XXIV),
когда семейство Приама плачет над телом Гектора: вокруг него Андромаха
первая, за нею Гекуба и наконец Елена произносят род мирологов, одна за
другою; с ними участвуют как певцы особенные, так и все жены троянские".
Таких признаков сходства между семейственными песнями новых греков и
древних издатель находит еще более в древних же просто- народных песнях
греческих, Афенеем, Аристофаном и "Анфологиею" нам сохраненных; на таких
признаках основывает он свои заключения, что простонародная поэзия нынешних
греков, исключая из нее песни исторические, не есть поэзия, в наши времена
рожденная, ни в века средние; но что она есть и должна быть не что иное, как
следы, продолжение, порча медленная и постепенная древней греческой поэзии,
и в особенности простонародной.
К роду песен исторических издатель между прочими относит песни
клефтические; они почти одни и несколько песен сулиотских составляют первый
том собрания. Жаль, если одним томом заключится издание; нет сомнения, что
полное собрание таких песен было бы и лучшею историею нынешней Греции и
самою верною картиною нравов народных. Из песен клефтических, как
занимательнейших, я перевел некоторые, думая, что читателям русским
любопытно будет узнать сии произведения не в одном общем их достоинстве
поэтическом, но и в другом отношении, как увидят ниже. Не можно, однако ж,
хорошо разуметь их, не имея идеи о предметах; все они относятся к положению
дел и людей, без знания которых будут неясны. Извлекаю сокращенно сведения о
_клефтах_ из предисловия издателя.
"На греческом новом, как и на древнем языке, слово _клефт_ значит
_разбойник_. Но подвиги и приключения разбойников не были бы предметом,
достойным песней, не заслужили бы прославления народного в продолжение трех
веков Суждение о предмете по названию будет в этом случае несправедливо.
Ничто менее в сущности своей не сходствует с разбойниками других земель, как
клефты греческие. - До первых времен вторжения турок в земли греческие
восходит начало земского ополчения, у греков известного под названием
_арматолов_, т. е. людей, носящих оружие; оно началось в Фессалии. Обитатели
долин покорились жребию своему. Жители гор, Олимпа, Пелиона, хребтов
Фессалийских, Пинда и гор Аграфских противились победителям. Часто, с
оружием в руках, они набегали на поля и небольшие города; грабили
победителя, а при случае и побежденных, упрекая их в том, что поддаются
неверным. С этой поры _арматолов_ начали называть _клефтами_. Устав воевать
с людьми неустрашимыми и бедными, турки начали поступать с ними кротко;
предоставили им право распоряжаться по своим законам, жить независимо по
округам горным, какие занимали, и носить оружие для своей защиты, но с
условием платить дань. Племена, жившие в части Гор более стремнистой, в
местах почти недоступных, отвергли всякое условие с магометанами и сохранили
до наших времен совершенную свободу. Другие жители гор вошли в условия, и им
позволено было содержать вооруженных ратников для собственной безопасности;
эти ратники были _арматолы_. Таким образом, название арматолов давалось
часто тем самым людям, которые, в прежнем состоянии войны и противуборства,
были называемы _клефтами_. Что касается до округов горных, более диких и
дебристых, где греки почитали себя безопасными от турок и отказывались от
примирения с ними, места сии с того времени сохранили или получили название
_клефтохории_, то есть стороны, или жилищ клефтов; они носят его и поныне.
Таковы, - говорит издатель, - предания греков о начале арматолов и
клефтов".
Может быть таковы предания простого народа; может быть, что со времени
завоевания Греции турками греки вооруженные начали именоваться словом
латинским - _арматолы_, от _arma tollo, ношу оружие_; но обычай у греков
_всегда носить_ оружие и употреблять его иногда для частных видов гораздо
древнее вторжения турок в Грецию. Кроме Геродота,<ref>Herod. 3. 133, р. 265.</ref>
вот что говорит Фукидид:<ref>Tnucyd. de bell. Pellopon. Lib. I, Cap. 5.</ref> "В
древности геллены и варвары, проживавшие у моря или обитавшие по островам,
едва начали на судах сообщаться, обратились к разбою, под
предводительством людей могущественных, иногда для собственной пользы,
иногда для доставления пропитания бедным... Сей промысел не казался
бесславным, напротив - доставлял еще славу. Это ясно свидетельствуют как
народы твердой земли, между которыми почитается небесчестно производить, при
известном порядке, сей промысел, так и древние поэты, у которых (в
сочинениях) разъезжающие по морю спрашивают встречных: _не разбойники ли
вы_? Однако ж ни те, у которых спрашивают, не отрекаются от промысла, как
недостойного, ни те, которые спрашивают, сим их не порицают. На твердой
земле также разбойничали. _Еще и поныне следуют сему обычаю древнему многие
племена Геллады, как то: локры-озолы, этольцы, акарнанцы_ и другие сих
областей обитатели. Таким образом, обычай всегда носить оружие между сих
народов твердой земли остался от древнего разбойничества". Вот, кажется, где
начало истории, или, лучше сказать, и нынешняя история арматолов и клефтов:
ибо и ныне главные их обители _Этолия_ и _Акарнания_.
"Благодаря учреждению арматолов, - продолжает французский издатель, -
Греция не была совершенно во власти варваров. Лишить мало-помалу побежденных
остатка их благ и прав составляло главнейшую цель правительства турецкого.
Арматолы были всегдашнею преградою сему намерению: пока грекам оставалось
что-нибудь для потери, туркам оставалось дело. Короче, история арматолов, со
времени, когда становится известною, есть не что иное, как картина долгой и
мужественной их борьбы с пашами и беями. Диван наконец почувствовал их
опасность: образовал особые частные отряды, учредил особых чиновников под
названием дервенджи-баши, _главный охранитель дорог_, чтобы противопоставить
их арматолам и преследовать мятежных. Впоследствии времени должность
дервенджи-баши поручена пашам албанцев, племени воинственному, искони
враждебному грекам. Арматолы мятежные, или клефты, располагая станы свои в
горных бесплодных местах, будучи всегда готовы бросить их, не могши ни на
миг оставить оружия, не подвергая жизни опасности, принуждены были жить
грабежом, принуждены были нападать даже на греков; но обыкновенно туркам
гибельны были их набеги. Клефты похищали стада, жгли деревни, пленяли аг и
беев, уводили их в горы и возвращали только за выкуп. Таким образом, когда
арматолы, преследуемые и принужденные защищать оружием свою жизнь и права,
входили в первое их состояние независимости и начинали воевать с турками,
следственно их грабить, им снова давали имя клефтов, или, может быть, они
его принимали сами, как древнее титло их славы. То слабые и принужденные
воевать в горах, то сильные и часто отнимавшие округ, из которого изгнаны
были и который обыкновенно назывался _Армат_о_лик_, воины сии переходили от
состояния арматолов к клефтам так часто и быстро, что имя арматола и клефта
могло быть принимаемо, почти без разбора, одно за другое. Есть области, где
слово арматол употребляется для означения того и другого; в Других,
напротив, как в Фессалии, клефт означает как арматола, покорного туркам, так
и клефта, на горах воюющего".
"С основания арматолов дружины их имели предводителей под именем
_капитанов_. Титло сие и обязанности, как полагает издатель, были
наследственны и передавались отцом старшему сыну, с саблей, как знаком
пожалования. Ратник арматолов назывался _паликар_ - слово, означающее
человека в цвете лет и сил, так сказать, храбрый, удалый, а проще, но вернее
- _молодец_. Одежда их совершенно албанская, оружие также: сабля, кинжал и
ружье, длинное необыкновенно. Переходя в горы, чтобы жить клефтами, арматолы
сохраняли ту же одежду; имели, однако ж, признак, по которому можно отличить
клефта покорного от мятежного. Последний носил, гораздо длиннее пеового,
аркан, несколько раз обвитый кругом тела; арканом сим он обыкновенно вязал
пленных Дружины клефтов простираются от двух до трех сот человек и более.
Главнейшие становища их - горы Этолии, отделяющие Фессалию от Македонии, и
торы Аграфские, то есть разные горные хребты, из которых одни принадлежат
Акарнании, другие - западной Фессалии, Но гора Олимп - любимейшая,
главнейшая обитель храбрых и, можно сказать, гора священная клефтов.
Впрочем, род обожания, с каким гора сия прославляется в песнях
клефтических, может быть, происходит более от преданий о древней
знаменитости ее, нежели от существенного превосходства гор, клефтами
избираемых".
"Ведя на горах жизнь простую, суровую, беспрерывно деятельную, воины
сии все физические способности тела раскрывают до необыкновенной степени.
Сверх того, упражнялся в станах своих разными родами игр воинственных, они
приобретают силу, гибкость и легкость изумительную. Капитан Ник-царь
перепрыгивал через семь лошадей, рядом поставленных. Называют других
капитанов, которые, под одеждой и оружием, равнялись бегом с обыкновенною
скоростию лошади скачущей. Но важнейшее и, без сомнения, полезнейшее
искусство, в каком они отличаются, - стрельба. Все они из длинных ружей
своих стреляют с верностию удивительною. Искуснейшие - в двухстах шагах
попадают пулею в кольцо, которого окружность немного более пули. Эта
превосходная степень искусства в стрельбе родила между ними род поговорки:
_вдеть пулю в кольцо_".
Должно присовокупить, что многие храбрые воины, отличавшиеся в первое
восстание Морей, были капитаны арматолов, в нынешнее также; Одиссей и еще
некоторые прославившиеся победами предводители греков вышли из среды сих
дружин воинственных, на которых просвещенные патриоты Греции издавна
полагали великие надежды отечества.
Но этого довольно, чтоб иметь понятие об арматолах и клефтах, сколько
нужно для песен; обратимся к ним. Из переведенных некоторые относятся к
нашим временам, другие старинные; они сохранились или письменно, любителями,
или в устах народа и особого класса людей, их поющих. Древнейшие из них,
напр. _Олимп_, принадлежат, по словам издателя, к концу XVI века.
"Особенность всех произведений поэзии простонародной везде общая:
сочинители их остаются неизвестными. Особенность сия обнаруживается и в
песнях греческих. Никто не знает сочинителей; но большая часть песен слывет
произведением _слепых-нищих_, рассыпанных по всей Греции, людей,
изображающих собою древних рапсодов с точностию, в которой есть что-то
поразительное. Слепцы эти обыкновенно выучивают наизусть песни
простонародные; иные знают их удивительное множество. С сим сокровищем
памяти они беспрерывно странствуют: проходят Грецию во всех направлениях, из
Морей в Константинополь, от берегов моря Эгейского до Ионийского. В селах
встречаются они чаще, нежели в городах, и особенно во время приходских
праздников или ярмонок. Там кругом их собираются охотнее слушатели, пред
которыми они поют и получают небольшую плату, составляющую весь их доход.
Пение сопровождают они музыкальным орудием со струнами, по которым играют
смычком. Орудие это совершенно древняя лира греческая, которой оно сохранило
как имя, так и форму. {В рассуждении большого сходства упоминаемого орудия с
лирою древних не все из знающих нынешнюю Грецию соглашаются. Г.} Лира сия
полная, имеет пять струн; но Часто бывает с двумя или тремя струнами,
которых звуки, как легко представить, не весьма сладкогласны".
"Новые рапсоды сии разделяются (что составляет большую или меньшую их
важность относительно к истории поэзии) на два рода. Одни - и эти, кажется,
многочисленнее - только собирают, выучивают и распространяют песни, которых
они не сочиняли. Другие составляют разряд более отличный: повторяя и
распространяя поэзию другого, они сами делаются поэтами, и к числу песен,
ими выученных, присоединяют собственные. Сходство, не менее примечательное
между рапсодами древними и новыми, состоит еще в том, что эти бывают, как
бывали те, вместе музыканты и поэты. Каждый слепец, сочинивший песню,
сочиняет и голос на нее. Между сими слепцами-рапсодами встречаются, от
времени до времени, одаренные талантом импровизаторов. Один из них, как
слышал издатель, жил в конце последнего века, в маленьком городке Ампелакии,
что в Фессалии, недалеко от горы Оссы. Он назывался Гавоянис, или Иван
слепой; достиг до глубокой старости и приобрел во всем округе большую
славу легкостию, с какою импровизировал на всякий исторический предмет
песни, слывшие прекрасными. Он также изумлял памятованием необыкновенного
множества происшествий из истории клефтов. Сделавшись богат, по сравнению с
его братьями, скитальцами и нищими, он представлял пример, действительно
редкий, рапсода-домоседа. Народ его посещал, к нему сходился, чтоб слушать
песни или требовать новых, без приготовления им воспеваемых".
"Всякий предмет песни, лишь бы он был народен, хорош для певцов сих; но
есть содержания, ими особенно предпочитаемые, которые воспевать они вменяют
себе как бы в обязанность. Содержания сии суть подвиги и приключения
клефтов, предметы, действительно заключающие в себе всех более народного и
любезного грекам".
"Таким образом, что касается до свойства, изобретения и сочинения сих
песен, не должно ни на минуту упускать из виду, что эти песни - произведения
простого народа, что никакое искусство не присутствовало при сочинении оных,
или, по крайней мере, выказывается в них в самой юности. Сочинения такого
рода можно ли судить по правилам искусства зрелого? Или сочинения, чуждые
правил их, могут ли заслужить удивление или уважение? Дело должно отвечать
на последний вопрос; и оно отвечает как нельзя утвердительнее".
"Между всеми искусствами подражательными поэзия имеет ту особенность,
что одно побуждение, одно вдохновение гения необразованного, самому себе
преданного, может достигать цели искусства без ухищрений, без способов, им
обыкновенно употребляемых, если только цель сия не слишком сложна, не
слишком отдаленна. Это бывает во всяком сочинении поэтическом, которое под
формами первоначальными и простыми, как бы они безыскусственны ни были,
заключает сущность предметов или мыслей истинных и прекрасных. Еще более:
именно этот недостаток искусства, или это несовершенное употребление
искусства, этот род противоположности или несоразмерности между простотою
способов и полнотою действия составляют главную прелесть такого сочинения.
Без сомнения, творение поэзии, в котором гений ничего не заимствовал от
искусства, кроме способов, какими он очищается, возвышается, увеличивается,
будет всегда, и при равенстве предметов, гораздо выше и действием и
достоинством всякого творения гения необразованного. Но успехи решительные
искусства так редки, его опыты несчастные так часты, и есть нечто столь
печальное при виде такого значительного числа умов человеческих,
изнуряющихся в усилиях напрасных, что красоты без искусства или искусство
без затейливости должны нравиться потому единственно, что они чужды
искусства и доказывают, что гений старее искусства и может производить без
его пособий. Чем более встречаем произведений, где естественное, истинное и
прекрасное от усильного искания, тщательности и украшений потеряны, тем
более находим прелести в произведениях, в которых воображение юное и смелое
излилося со всею свободою, и для одного удовольствия изливаться. Почти таким
образом, и по причинам одинаким, выходя из душного бала, даваемого роскошью
суете и скуке, мы вкушали бы наслаждения чистейшие, когда бы вдруг случилось
нам увидеть картину радостей невинных, живые игры детства".
"Рассуждения сии относятся ко всякой поэзии простонародной, поэзии
естественной, в противоположности с поэзиею искусственною, когда только
будет она выражением чего-либо истинного, благородного, чувствованного. Но
они еще более могут относиться к простонародным песням греков, как к таким,
которые более других соединяют с необыкновенною занимательностию и истиною
особенность форм народных. Свойство их, почти всех, одинаково: краткость,
сжатость, и сжатость гораздо б_о_льшая, нежели бы нужно для вкуса каждого
другого народа, кроме греков. Это не те оконченные произведения, для которых
поэт наперед изучил всё, что должно сказать, всё, что должно описать; это
одни черты, из которых каждая есть черта характера, жизни, и в красках
которой сияют воздух и небо Греции. Происшествие ли, мысль, чувство или игра
воображения составляет предмет песни, изложения их чрезвычайно просты, но
почти всегда возвышены оригинальностию исполнения. Иногда поэт прямо, без
всякого приготовления, излагает предмет, иногда начинает приступом
лирическим, родом короткого пролога приготовляет воображение слушателей. Сии
приступы в простонародной поэзии греческой суть как бы образцы освященные:
они изменяются по роду песен, перед которыми помещены; но каждый из них
может быть употреблен для другой песни в том же роде. Во многих песнях,
при чрезвычайной простоте мыслей и выражений, встречается, иногда в мысли
главной, иногда в побочной, а временем и в выражении, что-то неожиданное, в
первую минуту кажущееся изысканным, чрезмерным или, по крайней мере,
странным; но, рассмотрев его ближе, тотчас уверяешься, что это изысканное
или показавшееся чрезмерным есть способ самый живой, самый искренний и даже
невинный как нельзя более, чтобы выразить мысль очень простую или чувство
очень естественное; тотчас видишь, что весьма далекая от принужденности и
изысканности эта резкость выражения или мысли есть отпечаток чего-то
национального, есть особенное свойство воображения народного. В песнях греки
заставляют говорить предметы неодушевленные, горы, животных, но _более всего
птиц_".
"Сия примесь чудесного, сия смелость выражений и воображения,
удивляющие вкус европейца, сия гордость духа, сей пыл чувств и жар
исполнения дают, - замечает издатель, - простонародным песням нынешних
греков _что-го_ восточное, ясно их отличающее от всего, что мы теперь знаем
или представить можем из простонародной поэзии древних греков. Это различие
вкуса и воображения греков современных и их предков не будет, может быть,
неизъяснимо; по крайней мере, оно существенно, и довольно, если замечено".
II
Вот что находит издатель французский в исторических песнях греков; и
что он говорит об их поэтических свойствах - этого довольно; но что касается
до особенности вкуса и воображения, и французом в них замечаемой, но
приписываемой Востоку, для русского читателя этого, я думаю, не довольно.
Уже при описании греческих песен семейственных читатель русский
заметил, что так называемые у них _мирологи_ и у нас, хотя не имеют
названия, но существуют: что простонародные женщины в России, а особенно в
Малороссии, оплакивая мертвых, прибегают не к одним слезам и не имеющим
связи воплям горести, но что плач их составляет особенный, у простых людей
почти общий род оплакивания, в котором они обыкновенно исчисляют добродетели
умершего, хвалят его и, жалуясь на свое вдовство или сиротство, распевают:
_Закрыл ты ясные очи свои! на кого же ты меня покинул? на кого оставил_? что
к сим, так сказать, формулам общим приговаривают разные нежные выражения -
_голубчик мой, ясный сокол мой_! и проч.; так что плач сей, произносимый
всегда особенным родом напева, носит на себе совершенное свойство миролога.
- Читатель также помнит, что для празднества весны и мы имеем песню; что она
хотя не под названием "Песня ласточки" известна, но существует в Малороссии
и называется _веснянка_, и что в начале весны молодые сельские женщины
нарочно собираются на улицах, чтобы петь _веснянку_; что в Великороссии
девятого марта в старинных домах, даже дворянских, делают для детей из теста
птичек _жаворонков_; и что, стало быть, существовал и у нас какой-то обычай
праздновать весну, и птица, такая же вестница весны, была вводима и в наше
празднество, которое время истребило, но сохранило очевидный памятник оного.
Посещавшие полуденную Россию также знают, что не на одной ярмонке, не на
одном приходском празднике можно встретить и у нас _слепых-нищих_ с кобзою
за спиною; что одни из них играют на струнах сего орудия смычком другие
перстами и поют разные песни; что песни эти суть не простые, общенародные,
или не одни духовные, так называемые народом _псалмы_, которые в Великой и
Малой России обыкновенно поют под окнами слепые-нищие, но какие-то
особенные, в роде большею частию повествовательном, исторические, довольно
длинные песнопения; {Оставив Малороссию в детстве, я, однако, имел случай
слышать пение таких слепцов, и, сколько помню, в песне одного из них,
очень длинной, часто упоминалось о _Черном море_ и о каком-то _царе Иване_.}
что песнопения сии рукописно нигде не существуют, хранятся только в устах
слепых певцов, и, конечно, суть произведения людей сего состояния;
произведения, у нас еще незнаемые, еще не обратившие на себя внимания наших
литераторов, но не менее того доказывающие, что и наша поэзия простонародная
давно имеет своих рапсодов, может быть немногим россиянам известных, как
еще многое в отечестве нашем, но тем не менее подобных рапсодам нынешней
Греции. При сих замечаниях нельзя не вспомнить еще и того, что в языке
русском, а особенно малороссийском, встречаются слова гелленские - и такие,
которые остались в языке новогреческом, и такие, которые не вошли в него; но
что у нас сохраняют они как значения, иногда прямые, иногда переносные, так
и звуки гелленские, {Предлагаю, сколько память на этот раз представит, одни
слова гелленские: новогреческих очень много. Слова, в Великороссии или
Малороссии употребляющиеся: ???????? - бугай, ?????? - глечик молочный, и
оттуда же глязанка, чем заквашивают молоко; ????? - криница, источник;
?????? - от наречия существительное кривда, неправда, коварство; ??????? -
лохань, таз; ?????? - мастер; ???????? - скелет; ?????? - скипка, щепка;
????? - тато, отец, в общем и почтительном выражении; ?????? - халепа, беды,
несчастия; ????? - хирый, хворый, бедный здоровьем; ?????? - дряпаю,
царапаю, ????? - мацаю, щупаю; ??????? - внутренности, кишки, последнее
слово для любителей гипотез и толкований. - Праздник и песни коляды, в
Малороссии и теперь существующие, можно изъяснять сими _холядес_.
Обыкновенно о Рождестве делают там из свиных кишек колбасы, _холядес_; в это
же время простолюдины ходят под окнами домов _колядовать_, так сказать
выпрашивать колбас, ибо в песне, которую при этом случае поют, требуют в
награду, между прочим, _кольцо колбасы_.} следовательно весьма давно занятые
славянами у гелленов. Таким образом, когда нравы и обычаи греческие, как
описывает их сам Фориель, представляют явные признаки древнего сближения
славян с гелленами, и когда язык первых сохраняет явные следы взаимного
влияния племен сих, {Знатоки музыки также находят, что напев наших протяжных
песен сходен с древним греческим, судя по сохранившимся отрывкам древней
музыки: _Гимн Немезиде_ и _Оды Пиндара_, которую Киршер и Бюрет переложили
на наши ноты. - Собрание русск. народн. песен с их голосами, положенных на
музыку Ив. Прачем. СПб., в типогр. Горн. училища, 1790, Предисл. стр. III.}
трудно читателю русскому согласиться, чтоб особенный вкус и дух новейшей
народной поэзии греков можно было изъяснить тою одною причиною, которо й
издатель французский гадательно их приписывает.
Резкая особенность греческих песен исторических, для иностранца,
конечно, чуждая, сильно поражает каждого русского, так сильно, что и тот,
кто читал вскользь перевод французский, не мог во многих песнях не заметить
чего-то знакомого, чего-то похожего на песни русские. Не читающие
по-гречески могут подумать, что переводчик усиливался сообщить дух русский
песням греков: так много между ними сходства. Не станем говорить о диких
порывах гения и своевольных его переходах, сих свойствах, отличающих нашу
поэзию простонародную, и находимых в песнях греков; не станем говорить об
оборотах, движении стиха, любимых повторениях речей и фраз, о многих чертах,
которые составляют особенность песен русских и встречаются в греческих, но
которые приметны знающим оба языка. Обратимся к особенностям главнейшим
песен греческих, к таким, которые с первого взгляда поражают читателя
русского, в каком бы переводе он ни читал их. Песня, например, _Буковалл_
своими сравнениями отрицательными: _Не быков ли то бьют, не зверей ли
травят? нет, то бьют не быков_, и проч. так сходствует с нашими песнями
простонародными, что если б не собственные имена и обстояте льства, нам
чуждые, можно бы сказать, что это песня русская, по-гречески переведенная. -
Род сих сравнений отрицательных, неизвестный древней поэзии греческой,
составляет отличительное свойство нашей древнейшей поэзии, и высшей и
простонародной; начиная с "Слова о полку Игореве", {Не буря соколов занесла
- чрез поля широкие слетаются галки стадами к Дону великому... Не сороки
стрекочут - ездит по следам Игоревым Гзак и Кончак.} до новейших песен
простонародных, {*} эти сравнения встречаются в них беспрерывно. Они
встречаются и во многих песнях греческих.
{* Не сокол летал по поднебесью -
Что ходил, гулял добрый молодец...}
Далее: французский издатель заметил, что греческие песни, кроме других
особенных свойств, отличаются еще следующими: родом лирических приступов,
например в песне Гифтак и многих непереведенных; что приступы сии, как
образцы освященные, употребляются и для других песней с небольшим
изменением, смотря по содержанию. Так, например, пташка, которая в
переведенной песне "Сон Дима" сидит над Димовой головою и говорит языком
человеческим, употреблена также в песне "Сон Зидра". Три птицы, которые
вместе садятся, смотрят в разные стороны, горюют и между собою
разговаривают, составляют приступ нескольких песен греческих.
Сколько русских песен начинаются сим родом лирических приступов! {*}
Сколько раз они употреблены в других песнях с небольшим изменением! {Два
вышеприведенные приступа находятся при других песнях; это можно видеть в
каждом песеннике.} Но что не менее заслуживает внимания, что еще более
подкрепляет заключения, какие из того следуют: песни славян-чехов,
старинные, XII и XIII века, отличаются сими же свойствами, имеют такие же
лирические приступы; {**} песни сербов - тоже. {Изданные Вуком
Стефановичем.}
{* Ах талан ли, мой талан такой
Или участь моя горькая?
Ты заезда моя злосчастная!
Высоко звезда всходила,
Выше светла млада месяца...
. . . . . . . . . . . . . . .
Во Азове, славном городе,
Как была тут темна темница, и проч.
Или:
Вылетала голубина на долину, и проч.
**
Песня Роза:
Ах ты роза, красна роза,
К чему рано расцвела,
Расцветши, померзла,
Померзши, увяла,
Увядши, опала?
Вчера я сидела, долго сидела, и проч.
Также песня Сиротинка. Известия Российск. академ., книжка 8. Собрание
чешских народных песнопений, перев. А. Ш.}
Греки, заметил французский издатель, в песнях заставляют говорить
предметы неодушевленные, но более всего - птиц. Нужно ли приводить
доказательства, что ни один из народов, которых словесность нам известна, не
употреблял с такою любовию птиц в песнях своих, как русские, и вообще,
должно думать, доказательство - песни чехов и сербов, {Известия Российск.
академ. книжка 8; и издан. Вук. Стефановичем.} племена славянские. Соловьи,
гуси, утки, ласточки, кукушки составляют действующие лица наших песен,
любимейшие сравнения древнейших произведений поэзии, начиная с "Слова о
полку Игореве". Есть песни, например: _Протекало теплое море_ или _За морем
синица не пышно жила_, в которых, с необыкновенною веселостью ума русского,
перебраны почти все птицы домашние и окружающие жилища человеческие. В
песнях чешских то же свойство: птицы разговаривают, птицы составляют
предметы песен.
Сия примесь чудесного, сии вообще особенные свойства, по словам
французского издателя, дают греческим простонародным песням что-то
восточное. Читатель видит, что это чудесное, что эти особенные свойства
песен суть: частые введения в них птиц, разговоры их между собою или с
людьми и сравнения отрицательные. Теперь да судит сам, к чему должно
относить свойства сии, чему должно приписывать особенный дух простонародной
поэзии греков, европейцам чуждый, но родной русскому, знакомый славянину.
Откуда же это знакомство? Как сей дух русский или всё равно славянский зашел
к народу греческому? Предлагающим эти вопросы надобно прежде вспомнить
следующие обстоятельства: Албания, Этолия, Акарнания и горы Аграфские были
искони главнейшими обителями арматолов, непокорных туркам, или клефтов.
_Гифтак, Буковалл_ и многие воспетые клефты в сих областях подвизались и,
конечно, между их жителями, свидетелями их славы, нашли певцов своих
подвигов. Помня это, пусть любопытные, для объяснения своих вопросов,
потрудятся взглянуть на карту нынешней Греции, и особенно вышесказанных
областей - Албании, Этолии, Акарнании и Аграиды: увидят, что там озера
называются _озерами_; что города, горы, реки, деревни носят вот какие
имена: города: _Скаланова, Клиново, Бойница, Вистица, Аедорики, Аивно,
Острова_. Горы: _Баба, Клокова. Реки: Белица, Десница, Добра-вода_. Деревни:
_Славена, Слави, Грабли, Курка, Лавка, Ново-село, Косовица, Каменица, Борки,
Бутки, Добро-поле, Бабино-поле_, и пр. и пр. и пр. Видя это, можно, кажется,
_подозревать_, что народ, покрывший своими названиями области греков, должен
был иметь на их дух, на их нравы сильное влияние, что народ сей, без
сомнения, был из племени славяне ого, и что таким образом не один, может
быть, слепой рапсод, воспевший подвиги клефтов, был славянин, впечатлевший и
дух и вкус собственный в свои песни греческие. Подозрения эти могут
обратиться и в заключения для тех, которые пожелают читать историков
византийских и путешественников по Греци и, нам современных. Из первых
уведают, что племена славян, под разными наименованиями хорватов, сербов,
гуннов, болгар, скифов, еще с 6-го века стали слишком знакомы грекам; что
очи опустошали нашествиями ежегодными {Procop. Caesar. Histor. Arcan. С. 18,
p. 316. Edit. Venet.} Иллирию, Фракию, собственно Гелладу, Херсонес и все,
от залива Ионийского моря до подгородных земель Византии, области греческие;
и что, наконец, в 746 году, они было покорили власти своей весь Пелопонес.
<ref>Constant. Porphyrog. de Them., p. 25. Edit. Paris.</ref> От путешественников
узнают, что часть племен сих, там оставшихся, укоренившихся и обитающих в
средине Греции, до сих пор сохраняют много собственного в нравах и в самой
наружности; что жены болгар пелагонских до сих пор отличаются волосами
русыми и глазами голубыми; {Pouquev. Voyage dans la Grece, t. II, p. 191.
Хотя вероятно, что болгары не славянского происхождения, но они еще в
половине 7-го века смешались с славянами и составили один народ. Штриш:
Извест. Визант. истор. Часть IV, стр. 6.} что Николай-чудотворец
предпочитается болгарами всем св. угодникам,<ref>Pouquev. Tom. II, р. 373.</ref> и
что они до сих пор говорят языком славянским. {Там же Пукевиль говорит, что
для объяснения с болгарами он принужден был прибегнуть к нескольким словам
славянским, в Рагузе им выученным.}
Сообразив такие обстоятельства, кажется, должно будет изъяснять
особенность вкуса и духа нынешней простонародной поэзии греков не одним
влиянием Востока.
Знаю, что иностранец, незнакомый с словесностью русскою, не может и
подозревать сходства между песнями русскими и новогреческими; он, конечно,
должен предполагать, что особенности последних откуда-нибудь заимствованы.
Но предположение, что они заимствованы из словесности восточной: арабской,
персидской или, что всё равно, турецкой, едва ли не будет гадательное. И
поэт Востока, если б спросили его, вы ли сообщали нынешним грекам особенные
свойства, их простонародную поэзию отличающие? - едва ли не будет отвечать,
как брамину в басне Крылова отвечал бесенок:
Я, право, вижу в первый раз,
Как яйца пекут на свечке.
Если б сравнения отрицательные были общенародным свойством поэзии
восточной, как некоторые думают, стоило бы раскрыть стихотворения Сади или
песни Гафиса, знаменитейших поэтов Персии, чтоб эти сравнения встретить в
таком же изобилии, как в песнях русских, которых они, так сказать, печати
составляют. Но перевод немецкий Гафиса, {Der Diwan von Mon. Hafis.
Vebersetz. von Joseph Hammer, 1812.} признаваемый прекрасным, перевод Сади,
латинский,<ref>Rosarium Politicum Sadi. Amstelaed. 1651.</ref> в котором с знатоками
персидского языка сверял я несколько сравнений, думая, не потеряна ли форма
оных в переводе, не представили мне сравнений отрицательных.
Предположим, однако, что эти сравнения, может быть, находятся у народов
восточных в таких же песнях простонародных: но и с этим предположением сила
обстоятельств не разрушит ли заключения тех, которые не хотят, чтоб влияние
на простонародную поэзию нынешних греков было славянское? Влияние между
народами, до сих пор разделяемыми верою, языком, нравами и ненавистью
непримиримою, влияние поэзии восточной на простонародную греческую, т. е. на
песни клефтические, сочиняемые именно в областях, наполненных славянами, с
которого времени могло начаться? Конечно, со времени завоевания турками
Греции, т. е. 370 лет назад. А славяне, которые в 6-м еще веке, перед
императором Византии хвалилися любовию их к музыке, которых, как описывают
историки византийские, греки в одном дальнем странствии нашли с кифарами или
гуслями,<ref>История Государ. Российского H. M. Карамзина, т. I, стр. 26.</ref>
племена, из коих многие давно водворилися в землях и на пределах Греции, с
жителями ее сблизилися верою и связями семейными, племена эти могли ли
сообщать дух своих песнопений простонародной поэзии греков, и с которого
времени? С 7-го века, 1200 лет назад!
Впрочем, если мне представят образцы поэзии восточной, которых
сходство с песнями клефтическими греков, не одними сравнениями, но
множеством свойств, так же будет разительно, как сходство их с песнями
русскими, я докажу, что мои заключения внушало мне не тщеславие народное, но
любовь к истине, - переменю их.
ПЕСНИ КЛЕФТИЧЕСКПЕ
ОЛИМП
Содержание и примечания
Это одна из древнейших и лучшая из клефтических песен, в собрании г.
Фориеля напечатанных. В сочинении и подробностях ее видно, более нежели в
других, дикой смелости соображения и тех дерзких порывов гения, той сильной
простоты, которые составляют свойство сих произведений. Фориель
предполагает, что она сочинена в Фессалии, но известна в целой Греции.
Французский издатель из трех разных копий составлял текст; но в его издании
опущены стих 2 и 9, которые, по совету отца Экономоса, я внес как
принадлежащие сей песни и дающие оной больше ясности. 2-й из них: И первый
за сабли, за ружья другой означает спор за сражающихся саблями и ружьями.
Киссав - нынешнее название горы Пелиона; коньяры - племя магометан, самое
презренное у греков; Ксеромер и Луру - арматолики в Акарнании.
ОЛИМП
Заспорили горы, Олимп и Киссав,
И первый за сабли, за ружья другой.
Олимп обернулся, к Киссаву шумит:
Молчи, пресмыкайся во прахе, Киссав,
Не раз оскверненный Коньяра ногой!
Я славен в подлунной, Олимп я седой!
Высок я, на мне сорок две головы;
Я шумен, струю шестьдесят два ключа;
Где ключ лишь - тут знамя, где дерево - клефт.
Сидит у меня на вершине орел,
В когтях у орла - голова храбреца.
Клюет он ее и расспрашивает:
"Что сделала ты, удалая глава?
За что, как у грешного, срублена с плеч?"
"Съедай мою молодость, птица-орел,
Съедай мою храбрость; твои подрастут
И крылья на локоть и когти на пядь!
В Ксер_о_мере, в Л_у_ру я был арматол
И клефт на Олимпе двенадцать годов;
Сто аг истребил я, сто сел их сожег,
А турок, албанцев, положенных мной...
Их множество, птица, и счета им нет.
Но жребий пришел мой - лег в битве и я!
II
СОН ДИМА
Содержание и примечания
Дим, или Димос, сокращенное имя Димитрия. Дим, капитан клефтов, погиб
жертвою своей гордости и отваги. Албанцы подстерегли его и засели убить; но
он не хотел послушаться совета друзей, не хотел переодеться, чтобы не быть
узнанным, и убит неожиданно. Содержание песни есть рассказ сна, которым
поражен Дим как предчувствием несчастья. В сочинении есть что-то поэтическое
и необыкновенно оригинальное; птицы и многие свойства песни сильно
напоминают песни русские.
СОН ДИМА
Не раз и не два я говаривал Диму:
"Понизь свою шапку, доспех свой прикрой;
Албанцы приметят, албанцы убьют,
Узнав по сребру и по гордому виду".
Кокуют кокушки кругом по горе,
Кричат куропатки, сидя под горою;
А малая пташка, слетевши с небес,
Щебечет, над Димовой сев головою,
Не птицей, не ласточкой пташка поет -
Поет, говорит языком человечьим:
"Что бледен, что смутен сего дня ты, Дим?" -
"Ты хочешь то ведать, скажу тебе, пташка!
Пришел отдохнуть я, немного соснуть;
Заснул лишь, и вдруг в первосоньи я вижу:
Потусклое небо, кровавые звезды,
Кровава булатная сабля моя!"
III и IV
БУКОВАЛЛ И ИВАН СТАФА
Содержание и примечания
Буковалл, один из славнейших капитанов клефтских, был из Акарнании,
сражался с турками в горах Аграфских и прославился своею победою над Вели,
дедом известного Али-паши. - _Кер_а_ссово_ и _Кен_у_рио_ - деревни, между
которыми сражается Буковалл. Первые три стиха сей песни сделались общими в
поэзии клефтической, тем образцом приступов для однородных песен, о которых
говорено во введении. - Пукевиль также напечатал сию песню в своем
"Путешествии в Грецию" (т. 3, ст. 16), но со списка, как видно, дурного,
искаженную, лишенную всякого смысла, и удивляется, отчего она так славна в
Греции, любима шипетарами и производит, как говорит сам, магическое действие
над албанцами-христианами. Песня "Иван Стафа" занимательна, сколько по
родству героя г Буковаллом, столько и по содержанию: другой о морских
клефтах в собрании не находится.
БУКОВАЛЛ
Что за шум, что за гром раздается кругом?
Не быков ли то бьют, не зверей ли травят?
Нет, то бьют не быков, не зверей то травят:
То сражается с турками клефт Буковалл,
И сражается он против тысячи их;
От Керассово дым до Кенурио лег,
Белокурая дева кричит из окна:
"Перестань, Буковалл, воевать и стрелять;
Пусть уляжется пыль, пусть поднимется дым,
Сосчитаем, узнаем, скольких у нас нет".
Сосчиталися турки, их нет пяти сот;
Сосчиталися клефты, троих не дочлись.
Отлучились с побоища два храбреца:
За водою один, за едою другой;
А третий, храбрейший, стоит под ружьем.
СТАФА
Черный корабль у Кассандры брегов разъезжал:
Черные парусы, флаг голубой развевал,
Встречу корвета под флагом багровым летит:
"Сдайся! спусти паруса!" - налетая, кричит.
"Я не сдаюсь, не спускаю моих парусов!
К вам не жена, не невеста пришла на поклон:
Зять Буковалла пред вами, Иван я Стафа.
Бросить канаты, товарищи, нос наперед!
Бейте неверных! пролейте турецкую кровь!"
Турки навстречу, и сшибся с корветом корабль.
Первый Стафа устремляется, с саблей в руках.
Кровь через палубу хлещет, багровеет зыбь;
"Алла!" - неверные взвыли и храбрым сдались.
V
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ КЛЕФТА
Содержание и примечания
Должно предполагать, что два клефта, врагами или каким-либо случаем,
принуждены были удалиться от родины; а область другая - для грека чужбина,
земля печальная, которой он никогда не именует, не прибавя эпитета ?????,
_пустынная_, эпитета, выражающего вместе и сожаление обо всем сладостном,
что должно в ней терять, и предчувствие всего ужасного, чего должно ожидать
в ней. Оба, пробираясь, надобно думать, на родину, приходят к возвышению;
внизу бежит река, которую переплыть должно. И вдруг один из них, каким
случаем - поэт оставил в неизвестности, поражен смертию внезапно. - "Конец
песни, - замечает издатель французский, - отличается невинностью (naivete),
немного странною, но он совершенно во вкусе народа греческого". - Кому из
русских конец сей не напомнит последних стихов лучшей между старинными
нашими песнями:
Уж как пал туман на сине море
. . . . . . . . . . . . . .
Ты скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене;
Что за ней я взял поле чистое.
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрела.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ КЛЕФТА
Бросайся, пускайся, на берег противный плыви,
Могучие руки раскинь ты на волны, как весла,
Грудь сделай кормилом, а гибкое тело челном.
И если дарует господь и пречистая дева
И выплыть и видеть и стан наш и сборное место,
Где, помнишь, недавно томбрийскую козу пекли;
И если товарищи спросят тебя про меня,
Не сказывай, друг, что погиб я, что умер я, бедный!
Одно им скажи, что женился я в грустной чужбине;
Что стала несчастному черна земля мне женой
И тещею камень, а братьями - остры кремни!
ГРОБ КЛЕФТА
Содержание и примечания
Одна из славнейших в своем роде песен. Ее поют во всей Греции, с
изменениями, которые доказывают народность ее. Она замечательна и потому,
что изображает старого клефта, редкий пример в их истории, умирающего дома,
посреди семейства и своей дружины, смертию естественною. Поразительна
невинность воображения и сила духа, дышащие в последних словах старого
клефта, который несет в гроб жажду еще воевать с турками и надежду еще
дышать воздухом весенним. - Эти черты гения дики, но возвышенны: источник их
- чувство бессмертия.
ГРОБ КЛЕФТА
Садилося солнце, а Дим свой завет говорил:
"Подите вы, дети, на ужин пора за водой;
А ты, мой племянник, садися, Лабракис, ко мне.
Тебе моя сбруя, оденься и будь капитан;
А вы, мои храбрые, саблю мою, сироту,
Возьмите и мне на постель нарубите зеленых ветвей;
Другие, подите сыщите священника мне.
В грехах я покаюсь, я много их на душу брал:
Арматолом тридцать, а клефтом я двадцать был лет;
Но смерть наступает, я мирно хочу умереть.
Постройте мне гроб, но чтоб был он широк и высок,
Чтоб, стоя мне прямо, сражаться и в турок стрелять.
На правую сторону сделайте в гробе окно,
Чтоб ласточки мне прилетали весну возвещать,
Чтоб красный мне май воспевали певцы-соловьи",
VII
УМИРАЮЩИЙ ИОТ
Содержание и примечания
Иот - сокращенное имя Панагиота. Первые четыре стиха сей песни
оборотами, распространениями и формою сравнения очень близки к свойствам
песен русских. Она полна чувства, вдохновения и весьма оригинальна.
Последние три стиха, по мнению Фориеля, должны быть началом той песни
старинной, какую умирающий клефт поет или хочет петь, как напоминающую для
него всё, что он наиболее любил в жизни, которую теряет.
УМИРАЮЩИЙ ИОТ
Проснулся я рано, поднялся я раньше рассвета,
Водой умывался, водою от сна освежался,
И слышу - и сосны и дубы шумят по дубраве,
А клефты в пещере над их предводителем плачут.
"Проснися, Иот! от тяжелого сна подымися:
Враги соследили, враги в нас готовятся грянуть!" -
"Но что мне сказать вам, несчастные, храбрые други?
Горька во мне пуля, и рана моя неисцельна!
С одра подымите, на камень меня посадите
И дайте вина мне; хочу, умирая, напиться!
Хочу я пропеть заунывную старую песню:
Зачем я теперь не стою на горе на высокой?
Зачем я теперь не сижу под дубравою темной,
Где овцы и агнцы по пажитям тучные бродят?"
VIII
ПЛИАСКА
Содержание и примечания
Пли_а_ска имя не греческое; клефт сей должен быть албанец или волох.
Раненный, он, видно, не хотел более вступать в дружины храбрых и потерял
жизнь, как бы в наказание. Мысль об Олимпе достойна лучших поэтов древней
Греции. Собственные имена людей и областей суть имена знаменитых капитанов
клефтских и их арматоликов. _Турн_а_в_ или _Турн_а_во_ есть в Греции округ,
город и деревня.
ПЛИАСКА
Слег наш Плиаска, лежит при печальном потоке,
Бедный, по пояс в воде и воды еще жаждет.
С птицею, с ласточкой он разговоры заводит:
"Есть ли мне, птица, лекарство? мне чем излечить мою
рану?" -
"Хочешь лекарства ты? хочешь ты вылечить рану?
Встань и взойди на Олимп, на прекрасную гору:
Храбрые там не больны, и больные там храбры.
Там у бесчисленных клефтов четыре начальства;
Там они делят сребро, раздают капитанства.
Нику Потамия, Хресту достался Алассон,
Толий на нынешний год капитан в Катерине,
Младший Лазопул по жребию взял Платомопу".
Встал и Плиаска несчастный, побрел злополучный!
В Турнов пошел: разгуляюсь по Турнову, думал;
Следом албанец, и голову снес ему саблей.
IX
АНДРИКО
Содержание и примечания
Андр_и_ко, знаменитейший из капитанов арматоньских, оставивший по себе
более всех славы, и славы прекрасной. Трудно найти грека, который бы не знал
имени Андрика, который бы не произносил его с удивлением и уважением.
Андрйко сражался за свободу Греции, когда еще Греция не чувствовала своего
могущества. В первых годах молодости, характером гордым и независимым
сделавшись подозрителен правительству турецкому, он принужден был жить в
горах, клефтом. В 1770 году, когда Морея пыталась восстать противу Порты, он
с своими паликарами явился к армии российско-греческой. По отплытии русских
Андр_и_ко в сражениях противу турок с тремя стами храбрых, а особенно в
беспрерывном отступлении своем к Патрасу, преследуемый или окружаемый лучшим
войском турецким, оказал подвиги, наполнившие славою его целую Грецию, и был
общим голосом греков назван первым из храбрых. С 1786 года война вновь
началась между Россиею и Портою, и Андр_и_ко вновь старался возбудить мореян
к восстанию. После этого сделавшись еще более ненавистен туркам и не могши
покойно оставаться в Греции, он решился было ехать в Петербург, чтобы
предложить себя правительству в службу военную. Но венециане, в то время
потворствовавшие Порте, схватили его и отослали в Константинополь. Диван,
может быть уважая храбрость Андрика, может быть надеясь обратить к
исламизму, не казнил его, а заключил в темницу. Говорят, что султан
предлагал ему свободу и почетную шубу с условием, чтоб он сделался
мусульманином. Андр_и_ко отвечал, что он умрет христианином, и остался в
темнице, в темнице и умер около 1800 года.
Сколько был он славен силою духа, столько был знаменит и удивителен
силою тела, высотою и красотою роста, грозным величием лица и взора. Ничьи
усы не имели такого вида и знаменитости, как его. В случаях, когда они могли
беспокоить, он туго их свивал и ус с усом связывал сзади головы. Наружность
столь дикая, столь грозная скрывала душу нежную, спокойную, способную на все
дела великие. Те, которые не знают подвигов Андрика, уважат его, без
сомнения, узнав, что он отец Одиссея, героя, которому новая Греция вверила
хранение Термопил. Вот почему перевел я песню о нем, слабую в сравнении с
другими, но по предмету достойную внимания, Мать сокрушается об отсутствии
сына, когда он, может быть с русскими, подвизался в Морее. Аспр и
Аспро-Потамос - древняя река Ахелой; _Карпен-и_ца_ - область.
АНДРИКО
Андрика мать горюет, Андрика мать рыдает;
На горы часто смотрит, и горы проклинает:
"О горы Аграиды! о дикие утесы!
Что сделали вы с сыном, с Андриком-капитаном?
Где он? и отчего всё лето не являлся?
Не чуть о нем на Аспре, не чуть и в Карпенице.
Будь прокляты Геронты, и ты, Георгий Черный!
Услали вы мне сына, храбрейшего из храбрых.
О реки, упадите! к истокам побегите!
И верный путь Андрику откройте в Карпеницу!"
X
КАЛЬЯКУД
Содержание и примечания
Кальяк_у_д был протопаликар (адъютант) Андрика. Избегая преследований,
жертвою которых начальник его погиб в землях, находившихся под
покровительством венециан, он бросился в горы Этолии, где мужественно воевал
с турками и албанцами. Песня сия трогательна, оригинальна и живописна:
печаль жены Кальякудовой, сравнения, ее обращение к кораблям - очень в духе
русском. В 3-м стихе употреблено выражение оригинальное: жена Кальякуда
названа ??? ????????? - это род прозвания жены по имени мужа; оно
употребляется и у нас между народом; жену Николая, Лукьяна, Ивана называют:
Николаиха, Лукьяниха, Иваниха; но имя Луки, как и некоторые другие, своим
изменением может означить только отчество - Лукична, но не прозвание.
Последние стихи песни - легко начертанная, но живая картина горной жизни
клефтов.
КАЛЬЯКУД
Зачем я не птица! взлетел бы, взвился бы высоко!
Взглянул бы на франков, на остров Итаку печальный;
Послушал бы я, как младая жена Кальякуда
Тоскует, горюет и черными плачет слезами.
Как утица перья, она свои кудри терзает;
Как крылья у ворона, платья всё черные носит.
Сидит под окошком и смотрит на синее море,
И все корабли и морские суда вопрошает:
"Суда, корабли, золочены ладьи, бригантины!
В печальный ли Вальтос, из Вальтоса ль, быстрые,
мчитесь, -
Подайте мне весть о супруге моем Кальякуде!" -
"Вчера Кальякуда мы видели близ Гаврол_и_ми:
Сидел капитан перед ярким огнем и с дружиной;
Пеклись для него на рожнах молодые бараны,
А рожны те ворочали пять полоненных им беев".
XI
ГИФТАК
Содержание и примечания
Гифтак из Акарнании - потомок Буковалла, которого род Али-паши
преследовал до последнего человека, мстя за позор деда своего, Буковаллом
побежденного. Юсуф-арап - полководец Али-паши, прозывавшегося Тебелином.
Первые два стиха составляют также приступ, не принадлежащий собственно сей
песни, но многим.
ГИФТАК
Вод жаждут долины, снегов - островерхие горы
И ястребы - пташек, а турки - голов христианских.
"Что с матерью сталось, с Гифтаковой матерью бедной?
Двух милых сынов, да и третьего, в брате, лишилась,
И ум потеряла; безумная бродит и плачет.
Но где? не видать ни в горах, ни в полях злополучной?
Она, говорили, брела ко овчарням волохов.
А тою порою стрельба там из ружей гремела;
И то не на празднике, то не на свадьбе стреляли:
Свинцом там Гифтак и в колено и в руку прострелен.
Как древо разбит, как младой кипарис повалился -
И голосом зычным вскричал молодец, озираясь:
"Где, милый ты брат мой? любезнейший друг, воротися!
Умчи ты меня, иль умчи мою голову с поля,
Чтоб Черный Юсуф, чтоб албанцы ее не отсекли
Отнесть во Янину, янинскому псу Тебелину".
XII
СКИЛЛОДИМ
Содержание и примечания
Суровые люди, клефты, отличаются добродетелями, достойными душ
образованных. Поведение их в отношении к женщинам заслуживает внимания. Им
часто случается приводить в плен дочерей или жен турецких, даже греческих, и
держать их несколько дней в своей власти, среди гор и лесов дремучих, пока
не получат выкупа. Но ни капитан, ни его паликар никогда не позволят себе
нанесть малейшее оскорбление пленнице. Капитан, который осмелится оскорбить
ее, будет немедленно оставлен паликарами; рассказывают, что один был за это
умертвлен ими, как человек навсегда себя обесчестивший и недостойный
повелевать храбрыми. Сия благородная черта нравов и чувствований клефтов
видна в песни "Скиллодим". Гордость, с какою женщина отказывает в легкой
услуге начальнику дружины, будучи у него в плену, среди леса и гор,
выражает, кажется, очень красноречиво, до какой степени она была уверена в
уважении сего начальника и его подчиненных. Таких людей Сципион не удивил
бы, что он не оскорбил своей пленницы.
Кроме сей черты нравственной и картины необыкновенно живописной, какою
открывается песня, она не менее замечательна по роду драматического
искусства, с каким происшествие, составляющее предмет, раскрывается в ней не
просто, не быстро, как в других песнях, но связанное и как бы прерываемое
небольшими приключениями, которые увеличивают любопытство.
Брат Скиллодима, Сп_и_рос, в 1806 году впал, неизвестно каким
случаем, в руки Али-паши, который бросил его в ужасную Янинскую темницу.
Скоро, после чудесного избавления, Спирос вошел в милость Али-паши и был
протопаликаром у Одиссея, когда его Али-паша на- значил управляющим
Ливадиею.
СКИЛЛОДИМ
Под зелеными елями ужинать сел Скиллод_и_м.
И вино наливать при себе посадил он Ирену.
"Наливай мне, красавица, пить наливай до утра,
До восхода денницы, как ты, полонянка, румяной.
Поутру я тебя отпущу с паликарами в дом". -
"Не рабыня я, Дим, чтоб вино для тебя наливать:
Я невестка Проеста, я дочь городского архонта!"
На заре, на рассвете два лесом прохожих идут,
С бородами отросшими, с черными лицами оба;
К Скиллодиму подходят, приветствуют оба его:
"Скиллодиму день добрый!" - "Добро вам пожаловать!
Кто вы?
Да и как вам, прохожим, известно, что я Скиллодим?" -
"Принесли мы поклон Скиллодиму от Спироса-брата". -
"От любезного брата? но где вы видали его?" -
"Мы видали его во Янине, в глубокой темнице;
По рукам и ногам он заклепан железом сидел".
Зарыдал Скиллодим и с тоски побежал от прохожих.
"Воротись, Скиллодим! ты от брата бежишь, капитан!
Не узнал ли ты брата? Скорее обнять себя дай мне!"
И узналися братья, и крепко они обнялись,
Целовалися сладко, в уста целовались и в очи.
Взговорил Скиллодим и любезному брату сказал:
"Но садися, брат милый, садись и скорее поведай:
И когда ты и как от албанских избавился рук?" -
"В одну ночь, от цепей свободивши и руки и ноги,
Я решетку сломал, я скакнул из окошка на топь,
Я сыскал там челнок, через озеро птицей проплыл,
И вот третия ночь, как взошел я на вольные горы".
1824
ПРИМЕЧАНИЯ
Простонародные песни нынешних греков (стр. 207). Перевод датируется
1824 годом. Три песни ("Гроб клефта", "Кальякуд" и "Олимп") напечатаны в
"Северных цветах" на 1825 год (альманах вышел в конце декабря 1824 года),
стр. 266269, с заглавием "Греческие простонародные песни" и с примечанием
издателя: "С удовольствием уведомляем наших читателей, что собрание лучших
простонародных новогреческих песен, переведенных отличным писателем нашим Н.
И. Гнедичем, скоро выдет из печати, украшенное любопытным предисловием о
духе поэзии нынешних греков и сходстве ее с простонародною русскою".
Полностью - в издании: "Простонародные песни нынешних греков, с подлинником
изданные и переведенные в стихах, с прибавлением введения, сравнения их с
простонародными песнями русскими и примечаний, Н. Гнедичем". СПб., 1825
(книга вышла в начале февраля 1825 года), с введением (стр. VII-XLI). Книга
посвящена Алексею Николаевичу Оленину. Песням предпослано следующее
примечание Гнедича: "Песни греческие, как и везде народные, переходя из уст
в уста, из рук в руки, разнятся более или менее между собою переменами
(вариантами), прибавлениями или убавлениями, не всегда счастливыми. Такими
нашел некоторые из них, и особенно в песне "Олимп", один из просвещеннейших
литераторов нынешней Греции, протоиерей Константин Экономос, эконом
покойного патриарха Константинопольского, живущий ныне в Петербурге. По
приязни своей ко мне, он предложил некоторые перемены (варианты), кажется
лучшие, и некоторые стихи, опущенные в издании г. Фориеля, но необходимые
для ясности. Таким образом, если читатели останутся более довольны здешним,
нежели парижским греческим подлинником издаваемых песен, благодарность
принадлежит почтенному отцу Экономосу. О переменах или прибавлениях
важнейших будет сказано в примечаниях к песням, другие заметят сами
любопытные читатели". В сборник "Стихотворения Н. Гнедича" 1832 года
стихотворный русский текст и примечания введены полностью. Греческий текст и
предисловие в этом издании отсутствуют (по поводу необходимости помещения в
собрание произведений Гнедича "введения к простонародным песням нынешних
греков и сравнения их с русскими песнями" см. у Белинского "Сочинения
Александра Пушкина", статья третья). Гнедич составил свой сборник на основе
"Les chants populaires de la Grece moderne recueillis et publies par C.
Faurel, v. I, 1824, v. II, 1825. Первый том "Народных песен современных
греков", собранных Клодом Фориелем (1772-1844), состоит из "Песен
исторических" (Chants historiques). Из общего числа 45 песен - 35 посвящены
подвигам клефтов, или арматолов, "деяниям неустрашимых героев свободы,
которые составляли доныне палладиум древней свободы эллинов после столетнего
порабощения их отечества, обитая в высоких, неприступных горах, идущих от
средины древней Эллады в Акарнанию, Фессалию, Этолию и Эпир, и защищаясь в
своих клефтических, или разбойничьих, пещерах" (рец. "Моск. телеграфа",
1825, ч. II, ? 6, стр. 125 {Рецензия не подписана. Вяземский сознавался, что
статьи и рецензии в "Московском телеграфе" 1825 года, подписанные буквой
"А", принадлежали ему, однако иногда этой же литерой подписывал свои статьи
и Полевой, в то время работавший в тесном сотрудничестве с Вяземским.}).
Фориель не только сам собирал песни, но воспользовался авторитетными
записями греческих патриотов, сличил и отобрал лучшие варианты. Каждую песню
Фориель сопроводил французским прозаическим переводом. Гнедич отобрал для
своего сборника 12 клефтических песен из числа 35 и подверг их
дополнительной проверке и исправлениям по спискам, известным Константину
Экономосу. Эти исправления в греческих текстах нашли свое отражение в
стихотворных переводах Гнедича и оговорены в примечаниях к отдельным песням.
Введение к песням состоит из двух частей: одна является критической цитацией
основных мыслей и фактов, изложенных в предисловии Фориеля, в другой Гнедич
высказывает свою точку зрения на связь греческой народной поэзии с русской.
Вопрос о сходстве греческой народной поэзии с русской для Гнедича не
ограничивался сопоставлением поэтических приемов. Подоплека этого сравнения
- в идейной близости греческих песен и свободолюбивых песен русского народа
(так называемых разбойничьих). Влияние славянской поэзии на греческую,
восходящее к глубокой древности, Гнедич трактовал в духе исторических идей
декабристов о величии древних славян и их роли в событиях античных времен.
Рецензент "Московского телеграфа" оспаривал аргументацию Гнедича, обвиняя
его в искажении исторической перспективы. Пушкин писал Гнедичу (23 февраля
1825 года): "Об остроумном предисловии можно бы потолковать. Сходство
песенной поэзии обоих народов явно - но причины?" Остроумными, повидимому,
казались Пушкину наблюдения Гнедича и характеристика особенностей русской
народной поэзии, в частности отрицательных сравнений в русских песнях.
(Пушкин. "План издания русских песен".) Поэтические достоинства греческих
песен и перевода Гнедича получили высокую оценку сразу же по выходе книги.
Пушкин в упомянутом письме писал, что "Песни греческие прелесть и tuor de
force <чудо мастерства>". Рецензент "Московского телеграфа" (1825, ч. II, ?
6, стр. 125-137) отметил явное преимущество русского перевода перед
французским, "несмотря на цепи стопосложения", к чему рецензент сделал
примечание: "Гнедич переводил амфибрахием, анапестом и дактилем, без рифм.
Механизм стихов его прекрасен".
Белинский, перечисляя заслуги Гнедича, писал, что "Простонародные песни
нынешних греков", изданные в 1825 году, есть еще прекрасная заслуга русской
литературы" ("Сочинения Александра Пушкина", статья третья). Ла Гиллетьер -
имя, под которым печатал свои произведения Гиллье де Сен Жорж (1625-1705),
французский литератор, историк искусства. Среди его произведений имеется
"Лакедемон древний и новый" ("Lacedemone ancienne et nouvelle, ou l'on voit
les moeurs et les countumes des Grecs modernes, des mahometans et des juifs
du pays, 1676, 2 vol.). Несколько песен сулиотских.В первом томе сборника
Фориеля помещены, кроме 35 клефтических песен, 10 песен разного содержания,
из них восемь связаны с войной греко-албанского горного племени сулиотов с
турецким (янинским) Али-пашой. Жаль, если одним томом заключится издание. -
Гнедич писал предисловие до того, как вышел второй том сборника Фориеля.