Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах.
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 1.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Примроза, прелестная дочь герцога д’Ольбана, и Оливье, молодой, прекрасный рыцарь, любили друг друга нежно; сердца их были невинны и чисты; но д’Ольбан, честолюбивый и слишком надменный своим богатством, не хотел наименовать сыном прекрасного Оливье, которого все богатство составляли доброе, исполненное любовью сердце, и мужество, пренебрегающее всякую опасность и самую гибель. Отчаянный Оливье приходит, во мраке ночи, к Примрозе. «Прости! — говорил он ей, — презираю жизнь, когда не должно владеть тобою. Я решился — навеки оставляю отечество; навеки оставлю тот милый край, в котором я насладился любовью, в котором судьба лишила меня лучших моих радостей! Иду в чужие земли — буду искать смерти под знаменами какого-нибудь воюющего государя; умру на поле сражения и в последнюю минуту произнесу имя незабвенной моей Примрозы! Прости навеки! Навеки!» Примроза плакала, внимая словам своего рыцаря. Просьбы ее остались тщетны — Оливье, непреклонный, отчаянный, твердо решился с нею разлучиться и искать смерти посреди сражения кровопролитного.
— Оливье, мой друг, мой единственный друг! — воскликнула Примроза, обливая слезами руку своего любезного. — Говори, что могу я для тебя сделать?
— Ты можешь за мною последовать! — отвечал Оливье. — Решись, Примроза! Оставь неумолимого, безжалостного отца — будь моею! Произнесем наши клятвы перед лицом Всевышнего Создателя, Который сам образовал нас друг для друга! Он их услышит, Он благословит непорочный союз наш, и мы будем счастливы. Так, Примроза! Нам определено делиться жизнью! И можешь ли позабыть прежнюю любовь нашу? Нет, мой друг — ты будешь виновна и несчастна! Ты будешь во всю свою жизнь упрекать себя моею смертью…
Он умолкнул; ужасная скорбь стеснила его душу, в груди его спирались стенания. Примроза стояла, как пораженная громом: предложение оставить отца, оставить родительский дом привело ее в ужас; она опустила руку Оливье, которую прежде прижимала с страстною любовью к сердцу. В душе ее вопиял голос природы, в глазах ее изображалось отчаяние. Оливье бросился на колена, последний раз поцеловал руку ее.
— Навеки, Примроза! — воскликнул он, устремив на нее горестный взор и удалился…
Ах, душа Пимрозы не могла противиться сему могущественному взору. «Я твоя, Оливье!» — воскликнула прекрасная, бросясь к нему в объятия. Они летят. Мрак ночи скрывает их бегство, и в полночь достигают они одной уединенной церкви: священник принял у алтаря Божия их клятвы, которые так часто произносили они перед лицом небес, но увы! Небеса не хотели благословить сего союза, произведенного любовью, вопреки воле родительской.
Герцог д’Ольбан, узнавши о похищении дочери своей, немедленно послал за нею погоню — любовников настигли; напрасно Оливье с отчаянным мужеством защищал свою супругу; их разлучили. Оливье, с глубокою раною на груди, лишенный чувств, облитый кровью, оставлен был замертво в глубине леса — добродушный пустынник, который обитал в этом уединенном месте, поднял его, отнес в свою хижину, перевязал ему раны и спас его от неминуемой смерти.
Примроза — печальная, трепещущая — представлена была перед лицо разъяренного родителя: неумолимый д’Ольбан плакал от бешенства и мщения.
— Счастлив твой похититель, — восклицал он, сверкая взором, — что смерть избавила его от казни, мучительной и поносной!
Примроза молчала, и что могла она сказать жестокому, который принуждал ее даже радоваться, что милого рыцаря ее не было уже на свете? Но через несколько дней приходит в замок д’Ольбанов старый пилигрим — его представляют Примрозе.
— Оливье, нежный супруг твой, жив, — сказал он ей вполголоса, — он дышит для тебя! Молись, Примроза, чтобы небеса смягчили жестокосердого твоего родителя.
Душа Примрозы оживилась. «Скрывайся, мой друг! — отвечала она через пилигрима своему рыцарю, — отец мой тебя погубит, если узнает, что ты еще жив! Небо милосердно! Быть может, и нам суждено узнать некогда счастье».
Уже Примроза носила под сердцем плод тайного союза своего с Оливье. Надлежало укрыться от взоров д’Ольбана — она уехала, с позволения герцога, в замок старой графини Монбар, приятельницы ее матери, которой известна была ее тайна, которая любила ее, как дочь, которая сама желала, чтобы рыцарь Оливье был ее супругом. Отец, надеясь, что перемена места рассеет грусть Примрозы, не стал противиться ее отъезду — он был уверен, что Оливье умер от своей раны.
В сем уединенном замке, под кровом благодетельной дружбы, Примроза произвела на свет прелестного сына — она проводила дни и ночи у колыбели его; сама кормила его грудью; нередко орошала горестными слезами и всякий день молила Создателя, чтобы Он благословил сие невинное творение. Часто во мраке ночи видалась она с Оливье, вместе с ним любовалась на милого своего младенца, вместе с ним молилась у колыбели его и плакала, воображая, что жизнь его начиналась несчастьем. «Милое дитя, — говорила Примроза таким голосом, который трогал душу, — будь счастливее твоих родителей! Ах! Да избавит тебя Святой Промысл от тех страданий, которыми отравлены лучшие дни моей жизни!» Тогда Оливье, исполненный любви и скорби, сжимал ее в своих объятиях. Он укорял себя всеми несчастьями Примрозы, но Примроза утешала его ласкающим взором; она спешила сокрыть свои слезы; она ответствовала на скорбь его нежною улыбкою.
Протекло несколько месяцев после рождения маленького Леонара — никто не знал о нем, никто, кроме Примрозы, рыцаря Оливье и старой графини Монбар. Его уносили в отдаленные комнаты всякий раз, когда герцог д’Ольбан или который-нибудь из родственников его посещали замок. В один вечер — не успел Оливье разлучиться с Примрозою, как ей послышался голос грозного д’Ольбана; она оцепенела… «Он погиб!» — восклицает она в отчаянии… трепещет… рассудок ее помутился… шум приближается… идут… это герцог д’Ольбан!.. Куда бежать?.. Где скрыться?.. Как спасти от него младенца, который лежал, почивая спокойным сном, в руках ее?.. Окошко отворено… они уже у дверей… Примроза, бедная Примроза! В беспамятстве, сама не зная что делает, бежит она к окну и бросает в него своего сына… В эту ужасную минуту она опомнилась… видит, что на руках ее нет уже младенца… видит перед собою отца… узнает свое преступление и с страшным воплем, бездыханная, падает на пол к ногам д’Ольбана. Герцог, чрезвычайно изумленный, требует помощи. Примрозу опрыскивают спиртами; она открывает глаза, но с каким чувством! Горесть возвратила ей силы; все удалились, думая, что она имеет нужду в покое; она пользуется минутою свободы… бежит из замка; находит своего сына мертвого, с разбитою о камень головою, орошенного кровью; бросается к нему в исступленном отчаянии, прижимает ко груди окровавленные остатки его, целует их, орошает слезами и вместо того, чтобы возвратиться в замок, бежит в соседственный город, прямо в судилище и представляется судьям, бледная, с мутными взорами, с разбросанными в беспорядке волосами, обагренная кровью своего сына. «Правосудия! Правосудия! — восклицает она, сбросив покрывало с обезображенного трупа, — это мой сын! И я его убийца!» Все присутствующие оцепенели от ужаса. Примроза продолжает себя обвинять, подробно описывает свое злодейство, не говорит ни слова о тех обстоятельствах, которые могли бы его извинить, и требует казни.
В эту минуту входит в судилище рыцарь д’Ольбан; какое зрелище для очей родителя! Дочь, терзаемая отчаянием, обагренная кровью, обвиняющая самое себя в убийстве! В ее объятиях мертвое дитя — это ее сын, и сын, умерщвленный невинною матерью! Примроза, увидя отца, закрыла руками лицо свое; он хочет к ней подойти, хочет прижать ее к сердцу — она содрогается и падает к ногам его без памяти. Ей возвращают чувства; она требует, чтобы удалили ее несчастного родителя.
Его уводят — горестного, мучимого жестоким, но, увы, бесполезным раскаянием.
Преступление Примрозы могло быть извинительно перед глазами человека, но строгое правосудие не принимает никаких оправданий: невинную убийцу заключили в темницу. Скоро повсюду распространились слухи о ее несчастье. Оливье прибегает к темнице, требует, чтобы ему показали Примрозу: темничные двери отворились. Боже! Какое зрелище! Он видит супругу свою, прежде прелестную и цветущую, как роза, теперь изнуренную скорбью; глаза ее тусклы; щеки покрыты бледностью преступления — он хочет устремиться в ее объятия. «Остановись, — восклицает Примроза, — ты видишь перед собою убийцу твоего сына! Оставь несчастную, которая заслуживает смерть и ждет ее как блага! Откажись от меня, да не падет на тебя мое преступление! Оливье, Примроза для тебя уже не существует; ты должен разлучиться с нею навеки; память ее покрыта будет поношением, могила обременена проклятиями… Но, мой друг! Она жила для тебя, она почитала своим блаженством нежную твою любовь и некогда была ее достойна! Одна минута… одна минута забвения и ужаса! Но, Оливье, ты едва успел меня оставить, и вдруг слышу — голос моего раздраженного отца, стук оружия, воображаю тебя умерщвленным, плавающим в крови… глаза мои помутились… я потеряла рассудок… Боже! О Боже! Могу ли продолжать?.. Нет, Оливье! Ты знаешь, что я тысячу раз ценою собственной своей жизни спасла бы драгоценную жизнь моего младенца… сердце мое не имеет участия в сем преступлении… оно и теперь невинно! Ах! Могла ли я ожидать такого жребия!» Слезы полились ручьями из глаз Примрозы. «Оставь меня, Оливье, — сказала она, — удались! Я не имею сил переносить твоего присутствия! Прости, несчастный! Мы никогда, никогда не увидимся… Но прошу тебя, да не будет для тебя ужасным воспоминание о Примрозе!» Оливье побежал из темницы, терзаемый страшною горестью; Примроза проводила его взором, потеряв его из виду, она бросилась на колена, подняла к небу свои руки и молила его послать утешение осиротевшему ее супругу.
Строгий закон осудил Примрозу на смерть. Могу ли изобразить состояние отца ее, терзаемого раскаянием! Примроза видела его слезы — она внимала его благословениям, приготовляясь разлучиться с ним навеки.
Наступила минута казни. Глаза Примрозы искали Оливье, но Оливье не являлся. «Где он?» — спросила она. Ей отвечали молчанием. «Ах! Понимаю, — воскликнула Примроза, — его уже нет! О мой Оливье! Ты первый встретишь меня за пределами жизни!..» Примроза не обманулась; отчаяние умертвило ее супруга. Она с трепещущим от радости сердцем услышала стук запоров, снимаемых с темничной ее двери. Эшафот был уже воздвигнут. Уже бесчисленная толпа народа его окружала. Примроза взошла на него спокойно: присутствие смерти как будто усмирило ее страдание. Никто не мог смотреть на нее без слез: одни закрывали глаза, другие простирали к ней руки, иные рыдали: она посмотрела на предстоявших с улыбкою; простерла руки к небесам, как будто увидя вдали зовущие ее милые тени, и через минуту ее не стало.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 42. № 24. Декабрь. С. 261—271 — в рубрике: «Литература и смесь», с указанием языка источника: (С французского). В прижизненных изданиях отсутствует.
Печатается по тексту первой публикации. Датируется: не позднее ноября 1808 г.
Источник перевода неизвестен.
Перевод с прецедентным жанровым подзаголовком, с балладными мотивами (любовь «прелестной» Примрозы и «прекрасного рыцаря» Оливье и препятствующая им жестокость герцога д’Ольбано, отца героини; побег Примрозы с женихом), проблемами преступления и наказания, нравственного выбора, с образами невинной детоубийцы, пилигрима — чудесного помощника, приносящего спасительную весть; с излюбленными идеями Жуковского о том, что правосудие не равно милосердию, что только раскаяние есть истинное спасение; с сосредоточенностью на характерном хронотопе (средневековье, замок, темница, эшафот), наконец, с балладным финалом (героиня с простертыми к небесам руками видит «вдали зовущие ее милые тени, и через минуту ее не стало») — словом, со всем, что отсылает читателя к «Эоловой арфе», «Людмиле», «Светлане», к поэме «Родрик и Изора», органично входит в русло поисков Жуковского-прозаика конца 1800-х гг. Психологизм, экзальтированная чувствительность, исповедальность речи героев, переплетение эпического и лирического события как основы повествования также показательны для журнальной прозы писателя.