ВСТРЕЧА С ХУНХУЗАМИ
Днем на тропе Дерсу нашел человеческие следы. Он стал внимательно их изучать. Один раз он поднял окурок папиросы и кусок синей дабы. По его мнению, здесь проходили два человека. Это не были рабочие манзы, а какие-то праздные люди, потому что трудящийся человек не бросит новую дабу только потому, что она запачкана; он и старую тряпку будет носить до тех пор, пока она совсем не истреплется. Затем, рабочие курят трубки, а папиросы для них слишком дороги. Продолжая свои наблюдения, он нашел место, где прошедшие два человека отдыхали, причем один из них переобувался; брошенная ружейная гильза указывала на то, что китайцы были вооружены винтовками.
Чем дальше мы шли, тем разнообразнее были находки. Вдруг Дерсу остановился.
— Еще два люди ходили, — сказал он. — Теперь четыре стало. Моя думай, это худые люди.
Мы посоветовались и решили оставить тропу и пойти целиною. Взобравшись на первую попавшуюся сопку, мы стали осматриваться. Впереди, верстах в четырех от нас, виднелся залив Пластун; влево — высокий горный хребет, за которым, вероятно, должна быть река Синанца; сзади — озеро Долгое, справа — цепь размытых холмов, и за ними — море.
Не заметив ничего подозрительного, я хотел было опять вернуться на тропу, но гольд посоветовал спуститься к ключику, текущему к северу, и дойти по нему до реки Тхетибе.
Через час пути мы дошли до опушки леса. Здесь Дерсу велел нам ожидать его возвращения, а сам пошел на разведки.
Тхетибе представляет из себя небольшую горную речку, протекающую по широкой и заболоченной долинке, поросшей ивой, ольхой и белой березой.
Приближались сумерки. Болото приняло одну общую желто-бурую окраску и имело теперь безжизненный и пустынный вид. Горы спускались в синюю дымку вечернего тумана и казались хмурыми. По мере того как становилось темнее, ярче на небе разгоралось зарево лесного пожара. Прошел час, другой, а Дерсу не возвращался. Я начал беспокоиться.
Вдруг где-то далеко послышался крик, затем раздались четыре выстрела, опять крик и еще один выстрел. Я хотел было бежать туда, но вспомнил, что таким образом мы потеряем друг друга.
Минут через двадцать гольд возвратился. Вид его был крайне встревоженный. Насколько возможно, он спешно рассказал, что с ним случилось. Идя по следам четырех человек, он дошел до залива Пластун и здесь увидел палатку. В ней было около двадцати человек вооруженных китайцев. Убедившись, что это хунхузы, он пополз по кустам обратно, но в это время его учуяла собака и подняла лай. Три китайца схватили ружья и бросились за ним в погоню. Убегая, Дерсу попал в зыбучее болото. Хунхузы закричали, чтобы он остановился, и затем стали стрелять. Выйдя на сухое место, Дерсу прицелился с колена в одного из разбойников и выстрелил. Он хорошо видел, что китаец упал. Двое других остались около раненого, а он побежал дальше. Чтобы сбить хунхузов с толку, Дерсу на глазах у них нарочно направился в сторону, противоположную той, где мы притаились, а затем кружным путем вернулся обратно.
— Моя рубашка хунхузы дырку делай, — сказал Дерсу и показал свою куртку, простреленную пулей. — Надо наша скоро ходи, — закончил он рассказ и стал надевать котомку.
Мы тихонько двинулись вперед, стараясь не шуметь. Гольд повел нас осыпями по сухому ложу речки и избегал тропинок.
Часов в девять вечера мы достигли реки Иодзыхе, но не пошли в фанзы, а остались ночевать под открытым небом. Ночью я сильно зяб, кутался в палатку, но сырость проникала всюду. Никто не смыкал глаз. С нетерпением мы ждали рассвета, но время, как назло, тянулось бесконечно долго.
Как только стало светать, мы тотчас тронулись дальше. Надо было как можно скорее соединиться с Г. И. Гранатманом и А. И. Мерзляковым. Дерсу полагал, что будет лучше, если мы оставим тропу и пойдем горами. Так и сделали. Перейдя вброд реку, мы вышли на тропинку и только собирались юркнуть в траву, как навстречу нам из кустов вышел таза с винтовкою в руках. Сначала он испугался и изрядно, в свою очередь, напугал нас, но, увидев на мне форменную фуражку, полез за пазуху и подал пакет. Это было письмо от Н. А. Пальчевского. Последний извещал меня, что с реки Санхобе в поиски за хунхузами выступил отряд охотников под начальством китайского старшины Чжан-Бао[изд. 1]. Пока я читал письмо, Дерсу расспрашивал таза, а таза в свою очередь расспрашивал его.
Выяснилось, что Чжан-Бао со своими тридцатью охотниками ночевал недалеко от нас и теперь, вероятно, подходил уже к реке Иодзыхе.
Действительно, минут через двадцать мы с ним встретились.
Чжан-Бао был мужчина высокого роста, лет сорока пяти. Одет он был в обыкновенную китайскую синюю одежду, только несколько опрятнее, чем у простых рабочих манз. На подвижном лице его лежала печать перенесенных лишений. Он носил черные усы, по китайскому обычаю опущенные книзу, в которых уже кое-где пробивалась седина. В черных глазах этого человека сквозил ум, на губах постоянно играла улыбка, и в то же время лицо его никогда не теряло серьезности. Прежде чем что-нибудь сказать, он всегда обдумывал свой ответ и говорил тихо, не торопясь. Мне не приходилось встречать человека, в котором так совмещались бы серьезность, добродушие, энергия, рассудительность, настойчивость и таланты дипломата. В личности Чжан-Бао, в его жестах, во всей его фигуре, в манере держать себя — было что-то интеллигентное. Его ум, самолюбие и умение подчинить себе толпу говорили за то, что это не был простой манза. По всей вероятности, это был один из политических преступников, бежавших из Китая.
Дружина, которой командовал Чжан-Бао, состояла из китайцев и тазов. Все это были молодые люди, крепкие, сильные, хорошо вооруженные. Я как военный человек сразу заметил, что в его отряде была крепкая дисциплина. Все распоряжения его исполнялись быстро, и не было случая, чтобы он свои приказания повторял дважды.
Во всем районе от Кусуна до залива Св. Ольги Чжан-Бао считался самой авторитетной личностью. Китайцы и тазы обращались к нему за советами, и если где-нибудь надо было примирить двух непримиримых врагов, китайцы опять-таки обращались к Чжан-Бао. Он часто заступался за обиженных, и на этой почве у него было много тайных врагов. Особенную ненависть он питал к хунхузам и своими преследованиями навел на них такой страх, что далее реки Иодзыхе они заходить не решались.
Шайка, на которую мы наткнулись, приехала в залив Пластун на лодках с намерением заняться грабежом шаланд, заходящих сюда во время непогоды.
Чжан-Бао приветствовал меня вежливо, но с достоинством. Узнав, что Дерсу ночью подвергся нападению хунхузов, он стал подробно его расспрашивать, где это случилось, и при этом палочкой чертил план на песке.
Собрав сведения, он сказал, что ему нужно торопиться и что он вернется на реку Санхобе дня через два или три. Затем он простился со мной и пошел с охотниками далее.
Теперь уже нам нечего было скрываться от китайцев, поэтому мы отправились в первую попавшуюся фанзу и легли спать. В полдень мы встали, напились чаю и затем пошли вверх по долине реки Дунгоу, что по-китайски означает Восточная падь.
Горы на левой стороне ее — крутые, на правой — пологие и состоят из полевошпатового порфира. Около устья, у подножья речных террас, можно наблюдать выходы мелкозернистого гранита, который в обнажениях превращался в дресвяник. Тропа идет сначала с правой стороны реки, потом около скалы Янтунлаза переходит на левый берег и отсюда взбирается на перевал высотою в 560 футов.
Растительность в долине реки Дунгоу довольно скудная. Редколесье из дуба и черной березы, лиственницы и липы дровяного и поделочного характера нельзя назвать лесом. Молодняка нигде нет, он систематически два раза в год уничтожается палами. Склоны гор, обращенные к югу, поросли кустарниками, главным образом таволгой, калиной и леспедецей. Все остальное пространство луговое и заболоченное. Ширина реки — две-три сажени; она порожиста и мелководна. Некоторые пороги очень красивы и имеют вид небольших водопадов.
Во вторую половину дня нам удалось пройти только до перевала. Заметив, что вода в речке начинает иссякать, мы отошли немного в сторону и стали биваком недалеко от водораздела. Весело затрещали сухие дрова в костре. Мы грелись около огня и делились впечатлениями предыдущей ночи.
Я заметил, что Дерсу что-то собирается меня спросить, но, видимо, стесняется. Я помог ему высказаться.
— Моя слыхал, русские хунхузы тоже есть. Правда это али нет? — спросил он, конфузясь.
— Правда, — отвечал я. — Только русские хунхузы ходят по одному, по два человека и никогда не собираются такими большими шайками, как китайские. Русское правительство не допускает до этого.
Я думал, что мое объяснение удовлетворило гольда, однако я заметил, что мысли его были направлены в другую сторону.
— Как это? — рассуждал он вслух. — Царь есть, много всяких капитанов есть и хунхузы есть. У китайцев тоже так: царь есть и хунхузы есть. Как наша живи? Царя нету, капитанов нету и хунхузов нету.
Сначала мне показалось странным сопоставление — царь и хунхузы, но, вникнув в смысл его слов, я увидел, что Дерсу был прав. Раз происходит сортировка людей по сословиям, то должны быть богатые и бедные, праздные и трудящиеся. Раз их сортируют на честных и бесчестных, то преступный элемент отделяется, ассоциируется и образует нечто вроде особой касты, по-китайски именуемой хунхузами.
Недолго длилась наша беседа. Утренний отдых в фанзе был недостаточен. Организм требовал еще сна. Положив в огонь сырых дров, чтобы они дольше горели, мы легли на траву и крепко заснули.
Когда на другой день я поднялся, солнце было уже высоко. Напившись чаю, мы взяли свои котомки и пошли к перевалу.
Здесь тропа долгое время идет по хребту, огибая его вершины то с одной, то с другой стороны. Поэтому кажется, что она то подымается, то опускается и как будто пересекает несколько горных отрогов.
Поднявшись на перевал (780 футов), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая гора Хунтами[1], имеющая вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны моря Хунтами кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого на морских картах она и названа Верблюдом. Абсолютная высота седловины между вершинами, определенная А.И. Мерзляковым, равняется 730, а наивысшая точка 3600 футам. К востоку от нас высились горы, поросшие редким лесом, а впереди расстилалась большая болотистая низина, покрытая изжелта-бурою травою.
С перевала тропа шла вниз по маленькому ключику и скоро пересекла небольшую горную речку Мулумбе (по-орочски — Мули), впадающую в озеро Хунтами. Китайцы название это толкуют по-своему и производят его от слов «Му-лу», что значит — «самка изюбря».
Несомненно, и тут мы имеем дело со старой лагуной, процесс высыхания которой далеко еще не закончен. Всему виною торфяники, прикрывшие ее сверху и образовавшие болото. Около моря сохранилась еще открытая вода. Это озеро Благодати (44°47’ северной широты и 136°24’20" восточной долготы от Гринвича). Вероятно, тут было самое глубокое место бухты.
Мелкие ручьи, сбегающие с гор, текут по узким оврагам и питают болото водою. Между ними образовались небольшие релки, покрытые ольхой, березой, липой, а где посуше — дубовым редколесьем. Тропа идет через эти овраги, но затем круто поворачивает к болоту. Расстояние от Мулумбе до реки Каимбе не более 5 верст, но на этот переход мы употребили почти целый день — болото оказалось зыбучим. Мы пробовали было идти стороной около тропы, но это оказалось еще хуже. Наконец перед сумерками болото было пройдено. Впереди, около реки Каимбе, виднелась какая-то фанза; к ней мы направили свои стопы.
Река Каимбе (по-орочски — Кая) на картах значится Каембэ. Она такой же величины, как и река Мулумбе, только впадает непосредственно в море. С левой стороны ее тянется длинная и высокая терраса, уже разрушенная временем. Терраса эта является древним берегом лагуны и имеет наклон к озеру и обрывистые края — к морю.
В фанзе жило два китайца. Ни огородов, ни пашен вокруг ее не было видно. Однако зоркий глаз Дерсу усмотрел поперечную пилу, топоры с длинными ручками, кузовки, плетенные из лыка, и длинные каны, не соответствующие числу обитателей фанзы. Оказалось, что китайцы занимаются сбором древесных грибов и лишайников с камней. Первые относятся к семейству дрожалковых (Tremillinacae) и собираются исключительно с дуба. Они своеобразно ароматны и содержат в себе много воды (98 %). Для культуры их китайцы валят на землю множество дубовых деревьев. Когда дуб начинает гнить, на нем появляются грибы (Tremella lutescens), по внешнему виду похожие на белые кораллы. Китайцы их называют «му-эр». Их собирают и сушат сначала на солнце, а потом в фанзе на сильно нагретых канах.
Лишайники (Parmelia centrifuga) темно-оливково-зеленые (называемые китайцами «шихуй-пи», то есть «каменная кожа»), в сухом состоянии становятся черными. Их собирают с известковых и сланцевых скал и отправляют во Владивосток в плетеных корзинах как гастрономическое лакомство.
Нельзя не удивляться предприимчивости китайцев. Одни из них охотятся за оленями, другие ищут жень-шень, третьи соболюют, четвертые заняты добычей кабарожьего мускуса, там видишь капустоловов, в другом месте ловят крабов или трепангов, там сеют мак и добывают опий и т. д. Что ни фанза, то новый промысел: ловля жемчуга, добыча какого-то растительного масла, ханшина, корней астрагала (Astragalus membranacens Fisch), да всего и не перечтешь. Всюду они умеют находить источники обогащения. Вопрос труда отходит у них на второй план, лишь бы источник этот был неиссякаемый.
Мы так устали за день, что не пошли дальше и остались здесь ночевать.
Внутри фанзы было чисто, опрятно. Гостеприимные китайцы уступили нам свои места на канах и вообще старались всячески услужить. На улице было темно и холодно; со стороны моря доносился шум прибоя, а в фанзе было уютно и тепло…
Вечером манзы угостили нас «каменной кожей». Темно-бурые слизлые лишайники были безвкусны, хрустели на зубах, как вязига, и могли удовлетворить разве только гастрономическому вкусу китайцев.
По их словам, до Санхобе оставался только один переход. Желая дойти туда засветло, мы выступили на другой день очень рано.
От грибной фанзы тропа идет горами вдоль берега моря и в пути пересекает пять горных отрогов, слагающихся из кварцевого порфира и поросших редколесьем из дуба, липы и черной березы.
Эта тропа считается тяжелой как для лошадей, так и для пешеходов. По пятому, последнему распадку она поворачивает на запад и идет вверх до перевала, высота которого равна 1150 футам. Подъем со стороны моря крутой, а спуск к реке Санхобе — пологий.
За перевалом картина меняется. Вместо порфиров появляются граниты и на смену лиственного редколесья выступает хвойно-смешанный лес отличного качества. Маленькая речка, по которой проложена тропа, привела нас на реку Сяненгоу[2], впадающую в Санхобе недалеко от моря.
Здесь была лесная концессия Гляссера и Хроманского. Предприятие это, как и все скороспелые русские предприятия, обречено на гибель. Срублено деревьев было много, а вывезено — мало. Большинство их брошено в тайге; зато какой хороший горючий материал для лесных пожаров остался на месте.
Китайцы в грибной фанзе сказали правду. Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к китайскому поселку. В одной фанзе горел огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н. А. Пальчевского и увидел его профиль. В такой поздний час он меня не ожидал. Г. И. Гранатман и А. И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали на Санхобе.
Как ни интересен был наш разговор, но усталость взяла свое. Н. А. Пальчевский заметил это и стал устраивать мне постель. Я лег на кан и тотчас уснул.
Весь следующий день мы провели в беседе. Река Санхобе являлась крайним пунктом нашего путешествия по берегу моря. Отсюда нам надо было идти к Сихотэ-Алиню и далее — на Иман. На совете решено было остаться на Санхобе столько времени, сколько потребуется для того, чтобы подкрепить силы и снарядиться для зимнего похода.
Ввиду приближения зимнего времени довольствие лошадей сделалось весьма затруднительным. Поэтому я распорядился всех коней с А. И. Мерзляковым и с частью команды отправить назад к заливу Св. Ольги. Вследствие полного замирания растительности Н. А. Пальчевский тоже пожелал возвратиться во Владивосток. Для этого он решил воспользоваться шхуной Гляссера, которая должна была уйти через двое суток.
Таким образом, для зимнего похода через Сихотэ-Алинь оставались только я, Г. И. Гранатман, Дерсу, двое казаков (Мурзин и Кожевников) и стрелок Бочкарев.
25-го сентября мы расстались с Н. А. Пальчевским, а на следующий день в поход выступил и А. И. Мерзляков.
Примечания автора
Примечания редактора
- ↑ Чжан-Бао (Дзен-Пау) — в последующем спутник В. К. Арсеньева в экспедициях 1907 и 1908-1909 годов. По словам И. А. Дзюля, настоящее имя Чжан-Бао — Чан-Гин-Чин, а Дзен-Пау дословно означает «охотничий старшина». В статьях В. К. Арсеньева «Из путевого дневника» и изданной на их основе книги «Жизнь и приключения в тайге» используется имя Дзен-Пау, а в книгах «По Уссурийскому краю», «Дерсу Узала» и «В горах Сихотэ-Алиня» — Чжан-Бао. — Примечание редактора Викитеки.