ОТ РЕКИ МУТУХЕ ДО СЕОХОБЕ
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, шагах в двухстах, бродил медведь. Он все время топтался на одном месте. Вероятно, он долго еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Он взял винтовку и выстрелил. Медведь круто обернулся, посмотрел в нашу сторону и проворно исчез в лесу.
Закусив немного, мы собрали свои котомки и тронулись в путь. Около моря я нашел место бивака Н. А. Пальчевского. Из письма, оставленного мне в бутылке, привязанной к палке, я узнал, что он здесь работал несколько дней тому назад и затем отправился на север, конечным пунктом наметив себе бухту Терней.
Река Мутухе (по-удэхейски — Ца-уги) впадает в бухту Опричник (44°27’ северной широты и 136°40’ восточной долготы от Гринвича), совершенно открытую со стороны моря и потому для стоянки судов непригодную. Глубокая заводь реки, сразу расширяющаяся долина и необсохшие болота вблизи моря указывают на то, что раньше здесь тоже был залив, довольно глубоко вдавшийся в сушу. По береговым валам около самой бухты растет ползучий даурский можжевельник (Juniperus daurica. Pal.), а по болотам — кустарниковая береза (Betula fruticosa Pall.) с узкокрылыми плодами.
Название Мутухе есть искаженное китайское название Му-чжу-хе («мугу» — самка, «чжу» — дикий кабан, «хе» — река, что значит — «Река диких свиней»[1]). Она течет вдоль берега моря по тектонической долине и принимает в себя, не считая мелкие горные ручьи, три притока с правой стороны. Так как речки эти у китайцев не имели названий, то я окрестил их по-русски. Первую речку я назвал Оленьей, вторую — Медвежьей, третью — Зверовой.
Там, где долина Оленьей реки сходится с долиной реки Медвежьей, на конце увала, приютилась маленькая фанза. Она была пуста. Окинув ее взором, Дерсу сказал, что здесь живут корейцы, четыре человека, что они занимаются ловлей соболей и недавно ушли на охоту на всю зиму.
Здесь по речкам, в болоте и на берегу моря на песке мы застали кое-каких перелетных птиц. Судя по малочисленности как особей, так и видов, видно, что по берегу моря не бывает большого перелета. Тут было несколько амурских кроншнепов. Они красиво расхаживали но траве. При приближении нашем птицы останавливались, пристально смотрели на нас и затем с хриплым криком снимались с места. Отлетев немного, они опять спускались на землю, но были уже настороже. В другой стороне, около воды, ходила восточная белолобая казарка. Я сначала принял ее за гуся. Она мне показалась больше размерами, чем есть на самом деле. Мурзин обошел ее по кустам и убил пулей. Из уток здесь было много маленьких чирков. Они держались в ручьях, заросших ольхой и кустарниками. Когда я очень близко подходил к ним, они не улетали, а только немного отплывали в сторону и, видимо, совершенно не боялись человека.
От корейской фанзы вверх по реке Мутухе идет тропа. Она долгое время придерживается правого берега реки и только в верховьях переходит на другую сторону. Горы, окаймляющие долину реки Мутухе, состоят большей частью из кварцевого порфира. Между реками Оленьей, Медвежьей и Зверовой, по выходе в долину, они кончаются широкими террасами в 10 и 12 саженей высотою. Слева (по течению) растет лес хвойный и смешанный, справа — лиственный. Река Мутухе будет самое близкое к морю место, где произрастает строевой кедр. Он достигает здесь высоты до 10 саженей и имеет в обхвате 10-12 футов.
В верховьях реки встречается много тиса (Taxus cuspidata S. et Z.). Это дерево нигде в крае не растет сплошными лесонасаждениями; несмотря на возраст в 300-400 лет, он не достигает больших размеров и очень скоро становится дуплистым.
Путь по реке Мутухе до перевала чрезвычайно каменист, и движение по нему затруднительно. Расщелины в камнях и решетины между корнями представляют из себя настоящие ловушки. Опасения поломать ногу коням делают эту дорогу трудно проходимой. Надо удивляться, как местные некованые китайские лошади ухитряются ходить здесь да еще нести на себе значительные тяжести.
Пройдя по реке верст пять, мы повернули на восток к морю.
Уже с утра я заметил, что в атмосфере творится что-то неладное. В воздухе стояла мгла; небо из синего стало белесоватым; дальних гор совсем не было видно. Я указал Дерсу на это явление и стал говорить ему многое из того, что мне было известно из метеорологии о сухой мгле.
— Моя думай, это дым, — отвечал он. — Ветер нету, который сторона гори, понимай не могу.
Едва мы поднялись наверх, как сразу увидели, в чем дело.
Из-за гор, с правой стороны Мутухе, большими клубами подымался белый дым. Дальше на север тоже курились сопки. Очевидно, пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя глубокие овраги и высокие мысы.
Я обратил внимание, как на распространение звуковых волн влияли встречающиеся на пути препятствия. Как только мы заходили за какую-нибудь вершину, шум моря замирал, но когда приближались к расщелине, он опять становился явственным.
Вдруг какие-то странные звуки, похожие на хриплый и протяжный лай, донесло до нас ветром снизу. Я тихонько подошел к краю обрыва, и то, что увидел, было удивительно интересно. Множество сивучей, больших и малых, лежало на берегу моря.
Сивуч (Eumetopias Stelleri. Gray.) относится к отряду ластоногих (Pinnidepia) и к семейству ушастых тюленей (Otariidae). Это довольно крупное животное и достигает до двух саженей длины и полутора саженей в обхвате около плеч при весе 80-100 пудов. Он имеет маленькие ушные раковины, красивые черные глаза, большие челюсти с сильными клыками, длинную сравнительно шею, на которой шерсть несколько длиннее, чем на всем остальном теле, и большие ноги (ласты) с голыми подошвами. Обыкновенно самцы в два раза больше самок.
В Приморской области сивучи встречаются по всему побережью Японского моря. За ними охотятся инородцы, главным образом ради их толстой шкуры, которая идет на обувь и на выделку ремней для собачьей упряжи.
Нежиться на камнях, обдаваемых пеной прибоя, видимо, доставляло сивучам большое удовольствие. Они потягивались, закидывали голову назад, подымали кверху задние ноги сколько было возможно, поворачивались вверх брюхом и вдруг совершенно неожиданно соскальзывали с камня в воду. Камень не оставался порожним; тотчас же около него показывалась другая голова, и другое животное спешило занять вакантное место. На берегу лежали самки и рядом с ними молодняк, а в стороне, около пещер, выбитых волнами, дремали большие самцы. Старые были светло-бурого цвета, молодые более темные. Последние держали себя как-то особенно гордо. Подняв кверху голову, они медленно поворачивали ее из стороны в сторону, и, несмотря на их неуклюжее тело, им нельзя было отказать в грации. По манере себя держать, по величию и быстроте движений они заслуживали бы названия морских львов, как и их сородичи у берегов Калифорнии.
По свойственной казакам-охотникам привычке Мурзин поднял свое ружье и стал целиться в ближайшего к нам сивуча, но Дерсу остановил его и тихонько в сторону отвел винтовку.
— Не надо стреляй, — сказал он. — Таскай не могу. Напрасно стреляй — худо, грех!..
Тут только мы заметили, что к лежбищу ни с какой стороны подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы саженей 25 высотою. К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с собой мы не могли; значит, убили бы его зря и бросили бы на месте.
Вместе с тем меня поразил Дерсу своими словами. Напрасно стрелять — грех! Какая правильная и простая мысль! Почему же европейцы часто злоупотребляют оружием и сплошь и рядом убивают животных так, ради выстрела, ради забавы?.
Минут двадцать мы наблюдали сивучей. Я не мог оторвать от них своих глаз. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо.
— Капитан! Надо ходи, — говорил Дерсу.
Из всех виденных за эти дни животных более всего мне понравились ластоногие.
Идти по вершине хребта всегда легче, чем косогором, потому что выдающиеся вершины можно обходить по горизонталям. Когда мы вышли опять на тропу, ночь уже опустилась на землю. Нам предстояло теперь подняться на высокую гору и оттуда спуститься в седловину. Высота перевала оказалась равной 2600 футам.
Картина, которую я увидел с вершины горы, так поразила меня, что я вскрикнул от удивления. Шел пал: линия огней опоясывала горы — точно иллюминация. Величественная и жуткая картина. Огни мерцали и гасли, но тотчас вновь разгорались с большею силой. Они уже перешли через седловины и теперь спускались в долину. Наиболее высокие вершины еще не были во власти огня. Пал шел кверху правильным кольцом, точно на приступ. На небе стояли два зарева. Одно — на западе, другое на востоке. Одно трепетало, другое было спокойное. Начинала всходить луна. Из-за горизонта показался сначала край ее. Медленно, нерешительно выплывала она из воды, все выше и выше, большая, тусклая и багровая…
— Капитан! Ходи надо, — шепнул опять мне Дерсу.
Мы спустились в долину и, как только нашли воду, тотчас же остановились среди дубового редколесья. Дерсу велел нам нарвать травы для бивака, а затем пустил встречный пал. Как порох, вспыхнули сухая трава и опавшие листья. Огонь быстро пошел по ветру и в стороны. Теперь лес имел сказочный, феерический вид. Я стал следить за палом. Огонь шел по листве довольно медленно, но когда добирался до травы, то сразу перескакивал вперед. Жар увлекал кверху сухую ветошь. Она летела и горела в воздухе. Таким образом огонь перебрасывался все дальше и дальше. Наконец, пал подошел к кустам. С сильным шумом взвилось огромное пламя. Тут росла желтая береза с лохматою корою. В одно мгновение она превратилась в сплошной факел, но только на минуту; кора обгорела и потухла. Старые деревья с сухою сердцевиной горели, стоя на корню. Позади пала там и сям взвивались струйки белого дыма: это тлели на земле головешки. Испуганные животные и птицы спасались бегством. Мимо меня пробежал заяц; по начинавшему загораться колоднику прыгал бурундук; с резкими криками от одного дерева к другому носился пестрый дятел.
Я шел за огнем все дальше и дальше, не опасаясь заблудиться, шел до тех пор, пока желудок не напомнил, что пора возвратиться назад. Я полагал, что костер укажет мне место бивака. Обернувшись, я увидел много огней: это догорал валежник. Который из них был наш огонь, я разобрать не мог. Один из огней мне показался больше других. Я направился к нему, но это оказался горящий сухой пень. Я пошел к другому — опять то же. Так я переходил от огня к огню и все не мог найти бивака. Тогда я принялся кричать. Совсем с другой стороны донесся до меня отклик. Я повернул обратно и вскоре добрался до своих. Мои спутники подтрунивали надо мной, и я сам от души смеялся.
Опасения Дерсу сбылись. Во вторую половину ночи пал стал двигаться прямо на нас, но, не найдя себе пищи, прошел стороною. Вопреки ожиданиям, ночь была теплая, несмотря на безоблачное небо. В тех случаях, когда я видел что-либо непонятное, я обращался к Дерсу и всегда получал от него верные объяснения.
— Мороз ходи не могу, — ответил он. — Посмотри кругом, дыму много.
Тогда я вспомнил, как садоводы при помощи дымокуров спасают сады свои от утренников.
Днем мы видели изюбря; он пасся около горящего валежника. Олень спокойно перешагнул через него и стал ощипывать кустарники. Частые палы, видимо, приучили животных к огню, и они перестали его бояться.
Солнечный восход застал нас в дороге. После спуска с перевала тропа некоторое время идет по береговому валу, сложенному из окатанной гальки, имея справа море, а слева — болото. Вал этот и болото свидетельствуют о том, что раньше здесь была лагуна. На другом склоне вала лежали огромные валуны из гнейса. Никакое волнение не могло забросить их так высоко. Это надо приписать действию льдов, которые в зимнее время нагоняются сюда ветрами и «припахивают» берег.
Кроме валунов, здесь было также много китовых костей: лопатки, ребра, позвонки и части черепа. Вероятно, волнением прибило к берегу целый труп животного. Звери и птицы позаботились убрать все, что можно; остались одни кости.
Отдохнув немного, мы пошли дальше. Через час пути тропа привела нас к озерам. Их было три: «Малое», «Среднее» и «Долгое». Последнее было версты три длиною. С западной стороны в него впадает река Сеохобе (то есть река Первого Снега), почему-то названная на морских картах Ядихой. Местность между озерами сильно заболочена. Только один вал из песку и гальки отделяет их от моря. Здесь мы видим опять исчезнувшую бухту. Когда-то залив этот был много длиннее и загибался на север.
Около болот тропа разделилась. Одна пошла влево к горам, а другая — по намывной полосе прибоя. Эта последняя привела нас к небольшой, но глубокой протоке, которой озеро Долгое сообщается с морем.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Пока казаки ставили палатку и таскали дрова, я успел сбегать на охоту. Птицы первый раз подпустили меня близко. Я убил четырех и воротился назад.
Бивак наш был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня из Петрограда на берег Великого океана.
20-го сентября погода весь день стояла теплая и сухая. Я решил заняться обследованием реки Сеохобе. Сперва нам надлежало переправиться через озеро. При отсутствии лодок сделать это было нелегко. Надо было или вязать плоты, или попытаться перейти вброд. Я решился на последнее средство как скорейшее. Опыт вышел удачным. Озеро оказалось мелким; самые глубокие места едва достигали трех саженей. Мели были извилистые. Мы все время шли ощупью по пояс в воде. По мере приближения к реке вода заметно становилась холоднее. Как только мы вышли на берег, сразу попали на тропу.
Река Сеохобе длиною 22 версты. Истоки ее приходятся против среднего течения Синанцы, о которой упоминалось выше. Она, собственно говоря, состоит из двух речек одинаковой величины, сливающихся вместе в 5 верстах от устья. Немного ниже Сеохобе принимает в себя справа еще один небольшой приток. Тут ходили изюбри целыми стадами. Рев уже окончился; самцы отабунили около себя самок; вскоре олени должны были разойтись поодиночке.
Заметно, что с каждым днем птиц становится все меньше и меньше. За эти дни я заметил только: 1) уссурийскую длиннохвостую неясыть — птицу, смелую ночью и трусливую днем: в яркие солнечные дни она забивается в глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради мрака, который там всегда господствует; 2) уссурийского белоспинного дятла — самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; 3) клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже на таких птиц, которые больше его размерами; 4) зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и 5) черноголовых овсянок — красивых желтобрюхих птичек с черными шапочками на головах. Они предпочитали открытые места теневым и собирались в небольшие стайки.
Тропа, по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной в 24 версты с 74 действующими ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда нигде не видел. Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 50 пудов. Китайцы показывали, что оленьи сухожилия раза два в год отправляют во Владивосток, а оттуда — в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку. Не было сомнения, что китайцы знали о лежбище ластоногих около реки Мутухе и хозяйничали там так же хищнически, как на Сеохобе.
Когда мы возвращались назад, Дерсу вдруг спросил меня, кому принадлежит Уссурийский Край, китайцам или русским, и если русским, то почему последние не выгоняют китайцев.
— Все кругом скоро манза совсем кончай, — сказал он. — Моя думай, еще десять лет — олень, соболь, белка пропади есть.
Со словами Дерсу нельзя было не согласиться. У себя на родине китайцы уничтожили все живое. У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский Край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев.
Около моря, в полуверсте от озера, есть еще одна небольшая лудева. Она длиною три версты и имеет семь ям.
В озеро Долгое с севера впадает маленькая безымянная речка, протекающая по болотистой долине. Здесь тропа становится весьма мокрой и вязкой. Местами при ходьбе ощущается колебание почвы. Вероятно, в дождливое время года путь этот труднопроходим.
После перевала (высотою 500 футов) тропа придерживается левого берега маленькой речонки, впадающей в реку Тхетибе. Эта последняя длиною верст пять и не менее болотиста, чем река Безымянная. Положение этих двух долин, параллельных берегу моря, определяет направление невысокого прибрежного горного хребта, отмытого вдоль оси своего простирания и состоящего из кварцитов и еще из какой-то кремнистой породы.
Примечания автора
- ↑ По другому толкованию Му-тоу хэ — река, по которой много (рубится) леса.