Когда еще мне было девять,
Как Кантэнак — стакана, строф
Искала крыльчатая лебедь —
Душа, вдыхая Петергоф. 5 У нас была большая дача,
В саду игрушечный котэдж,
Где я, всех взрослых озадача,
От неги вешней мог истечь.
Очарен Балтикою девной, 10 Оласкан шелестами дюн,
Уже я грезил королевной
И звоном скандинавских струн.
Я с первых вёсен был отрансен!
Я с первых вёсен был грезэр! 15 И золотом тиснённый Гранстрэм —
Мечты галантный кавалер.
По волнам шли седые деды
Не паруса ли каравелл? —
И отчего-то из «Рогнеды» 20 Мне чей-то девий голос пел…
А в шторм высокий тенор скальда
Его глушил — возвестник слав…
Шёл на могильный холм Руальда
По брынским дебрям Изяслав. 25 Мечты о детстве! вы счастливы!
Вы хаотичны, как восторг!
Вы упояете, как сливы,
Лисицы, зайчики без норк!
2
Но всё-таки мне девять было, 30 И был игрушечный котэдж,
В котором — правда, это мило? —
От грёз ребёнок мог истечь…
В котэдже грезил я о Варе,
О смуглой сверстнице, о том, 35 Как, раз, у мамы в будуаре
Я повенчался с ней тайком.
Ну да, наш брак был озаконен,
Иначе в девять лет нельзя:
Коробкой тортной окоронен, 40 Поцеловал невесту я.
3
Прошло. Прошло с тех пор лет двадцать,
И золотым осенним днём
Случилось как-то мне скитаться
По кладбищу. Цвело кругом, 45 Пестрело. У Комиссаржевской
Благоухала тишина.
Вдруг крест с дощечкой, полной блеска
И еле слышимого плеска:
Варюша С. — Моя жена! 50 Я улыбнулся. Что же боле
Я сделать мог? Ушла — и пусть.
Смешно бы говорить о боли,
А грусть… всегда со мною грусть!
4
И всё ещё мне девять. Дача — 55 В столице дач. Сырой покров
Туман, конечно. Это значит —
Опять всё тот же Петергоф.
Сижу в котэдже. Ряд плетёных
Миньонных стульев. Я — в себе. 60 А предо мною два влюблённых
Наивных глаза. То — Бэбэ.
Бэбэ! Но надо же представить:
Моя соседка; молода,
Как я, но чуточку лукавит. 65 Однако, это не беда.
Мы с ней вдвоем за файв-о-клоком.
Она блондинка. Голос чист.
И на лице лазурнооком —
Улыбка, точно аметист. 70 Бэбэ печальна, но улыбит
Своё лицо, а глазы вниз.
Она молчит, и чай наш выпит.
И вскоре нас принудит мисс,
Подъехав в а́нглийской коляске, 75 С собою ехать в Монплезир,
Где франтам будет делать глазки,
А дети в неисходной ласке
Шептать: «Но это ж… votre plaisire?»
5
Череповец! Пять лет я прожил 80 В твоём огрязненном снегу,
Где каждый реалист острожил,
Где было пьянство и разгул.
Что ни учитель — Передонов,
Что ни судеец — Хлестаков. 85 О, сколько муки, сколько стонов,
Наивно-жалобных листков!
Давно из памяти ты вытек,
Ничтожный город на Шексне,
И мой литературный выдвиг 90 Замедлен по твоей вине…
Тебя забвею. Вечно мокро
В твоих обельменных глазах.
Пускай грядущий мой биограф
Тебя разносит в пух и прах!
6
95 О, Суда! голубая Суда!
Ты, внучка Волги! дочь Шексны!
Как я хочу к тебе отсюда
В твои одебренные сны!
Осеверив свои стремленья, 100 Тебя с собой перекрылив,
К тебе, река моя, — оленья
За твой стремительный извив.
Твой правый берег весь олесен,
На берегу лиловый дом, 105 Где возжигала столько песен
Певунья в тускло-золотом.
Я вновь желаю вас оперлить,
Река и дева, две сестры:
Ведь каждая из вас, как стерлядь: 110 Прозрачно-струйны и остры.
Теките в свет, душой поэта,
Вы, русла моего пера,
Сестра-мечта Елисавета
И Суда, грёза и сестра!
Игорь Северянинъ. Victoria Regia. Четвертая книга поэзъ. — М.: Наши дни, 1915. — 143 с. 