Вдали от блеска дня, вдали от шума,
Я жил не год, не два, а сотни лет.
Тюремщик злой всегда молчал угрюмо,
Он мне твердил одно лишь слово: — «Нет». 5 И я забыл, что в мире дышит свет,
И я забыл, что значат звуки смеха,
Я ждал — чего-то ждал — хоть новых бед.
И мне одна была дана утеха: — Крича, будить в тюрьме грохочущее эхо.
10 В уме вставали мысли прежних дней,
И гасли вновь, как беглые зарницы,
Как проблески блуждающих огней,
Как буквы строк сжигаемой страницы
И вместо них тянулись вереницы 15 Насмешливых кроваво-смутных снов;
Как хищные прожорливые птицы,
Как полчища уродливых врагов, Неслись они ко мне на звон моих оков.
И всё же в этой чёрной тьме изгнанья 20 Зажёгся блеск, зажёгся, наконец;
Кипучие и жгучие страданья
Взлелеяли сверкающий венец,
И первый луч смеялся, как гонец
Моей весны, душистого рассвета; 25 Со вздохом я приветствовал конец
Ночной тоски в пустыне без ответа, И видел взгляд любви, и слышал гул привета.
И вот я вновь живу среди людей,
Под Солнцем ослепительно-лучистым. 30 И вижу я детей моих детей,
Внимаю в полдень птичкам голосистым,
Роптанью трав, струя́м кристально-чистым. —
Но я опять вернулся бы в тюрьму,
К уступам скал, безжизненным и мглистым, 35 Когда бы знал, что, выбрав скорбь и тьму, Я с чьей-нибудь души тяжёлый грех сниму!