Левъ — могучій царь пустыни. Какъ прійдетъ ему охота
Обозрѣть свои владѣньи, — онъ идетъ, и у болота,
Въ тростникѣ густомъ залегши, въ даль вперяетъ жадный взоръ…
Надъ владыкою трепещутъ вѣтви робкихъ сикоморъ.
Вотъ ужь вечеръ. Солнце скрылось за далекими горами;
Степь пустыни освѣтилась готтентотскими кострами;
Тьма ночная быстро сходитъ; все готовится ко сну —
Подъ кустомъ ложится серна, у потока дремлетъ гну.
Въ этотъ часъ, жирафъ, походкой величавою и стройной,
Направляется къ болоту, истомленный жаждой знойной;
На колѣняхъ, протянувши шею длинную свою,
Онъ впиваетъ съ наслажденьемъ мутно-желтую струю.
Вдругъ, тростникъ зашевелился… Съ ревомъ бѣшенымъ, въ мгновенье,
Левъ въ жирафу сѣлъ на спину… Что за лошадь! Заглядѣнье!
Что за кожа росписная! На конюшнѣ у царей
Чепрака не сыщешь мягче, и роскошнѣй, и пестрѣй!
Всадникъ-левъ коня торопитъ: онъ впился зубами въ шею.
Грива желтая, какъ знамя, развѣвается надъ нею;
Крикомъ боли огласилась степь широкая, — и вотъ
Повелителя пустыни исполинскій конь несетъ.
Быстро, быстро мчится жертва, — мчится, точно привидѣнье…
Въ тишинѣ пустыни слышно сердца громкое біенье,
Губи въ пѣнѣ, очи дико выступаютъ изъ орбитъ,
Нa песокъ рѣкою черной кровь горячая бѣжитъ.
И, вертясь, за ними слѣдомъ, мчатся цѣлыя колонны
Желтой пыли, — мчатся, точно исполинскіе тифоны
На песчаномъ океанѣ… А межъ тѣмъ, изъ логовищъ,
Изъ лѣсовъ непроходимыхъ, изъ заоблачныхъ жилищъ,
Собирается поспѣшно свита звѣря-властелина…
Крикомъ, ревомъ, завываньемъ оглашается равнина;
Подъ густыми облаками, по горячему песку,
Мчатся птицы, скачутъ звѣри вслѣдъ коню и сѣдоку.
Разнородный, длинный поѣздъ! Тутъ и коршунъ быстрокрылый,
И гіена — нечестивецъ, оскверняющій могилы,
И пантера — гнусный хищникъ, бичъ капландскихъ пастуховъ…
Кровь и потъ обозначаютъ путь властителя лѣсовъ.
Смотрятъ всѣ, дрожа отъ страха, какъ послушный дикой волѣ,
Ихъ владыка возсѣдаетъ на живомъ своемъ престолѣ,
И покровъ его нарядный рветъ когтями на куски,
И летитъ все дальше, дальше, въ безконечные пески.
Нѣтъ пощады, нѣтъ спасенья! Но жирафъ изнемогаетъ…
Весь въ крови, лоту и пѣнѣ, тише онъ переступаетъ…
Вотъ съ отчаяннымъ усильемъ сдѣлалъ онъ еще прыжокъ,
Захрипѣлъ — и трупъ бездушный повалялся на песокъ.
И тогда за сытный ужинъ всадникъ весело садится,
Между тѣмъ какъ на востокѣ загарается денница
О природа шепчетъ «здравствуй!» первымъ солнечнымъ лучамъ…
Вотъ какъ левъ свои владѣнья объѣзжаетъ по ночамъ.
