Поездка в Дивногорье (Марков)/Глава 4

Поездка в Дивногорье : Очерк
автор Евгений Львович Марков

Дата создания: предп. 1890 г., опубл.: «Русский вестник», 1891, т. 214, № 5, 6, с. 128—182. Источник: Марков Е. Л. В стране белых гор. Поездка в Дивногорье / Науч. ред. проф. А. В. Бережной — Воронеж: Творческое объединение «Альбом», 2007. — 64 с. — (Библиотека Творческого объединения «Альбом»).

Глава 4. Дивногорский монастырь

Мы возвратились в монастырь не прежнею дорогою, а как говорят хохлы, «напростець», т. е. попросту полезли по следам скотов рогатых, без дорог и даже тропинок, через меловые осыпи, на которых не трудно с непривычки сломать себе шею.

Сотский, путеводивший нами в качестве скифа-туземца и избравший этот головоломный путь, утешал нас, что тут «дюже короче». Но я далеко не убедился в этом, когда, наконец, добрёл измученный до монастырской гостиницы; мне, напротив того, припомнилась умная русская поговорка: «в объезд три версты, а напрямик десять».

За то отец-гостинщик угостил нас таким отменным рыбным столом, что хоть бы в пору и архиерею в храмовый праздник. Рыбообильный Дон поддержал с честью свою репутацию.

---

Мы отдыхали, однако недолго, потому что пора было осмотреть подробнее монастырь.

Мальчик-послушник, которого одного только разыскали мы в этот безмолвный послеобеденный час, проворно сбегал куда-то и привёл нам монаха. Ключ от древнего пещерного храма хранился у него, и он молча стал подниматься впереди нас в гору по извилистой меловой тропе… Мы прошли мимо двух меньших известковых столпов, в которых когда-то были устроены колокольня и монашеские кельи, а вошли в маленькую дверочку хорошо уцелевшей церкви св. Иоанна Предтечи. Своды её высоки и широки, мел, из которого вырублена она, замечательной плотности, без трещин и слоёв, режется как воск. Алтарь со всеми принадлежностями, клиросы, иконостас — всё устроено прекрасно и красиво и сохраняется в порядке, несмотря на вечно царящую здесь сырость. В алтаре, в задней стене за престолом, вырублен меловой крест, на котором мы прочли надпись: «Освятися жертвенник Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа во храме Рожд. Св. Иоанна Предтечи при державе благочестивейших государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича всея России: по благословению великаго господина преосвященнаго Авраамия, митрополита Белгородскаго и Обоянскаго, в лето 7162, от P.X. 1690, индикта 1, месяца ноямврия 7-го дня на память св. мучеников 33». Пещеры идут кольцом вокруг церкви, справа налево, охватывая сзади алтарь. Протяжение их не очень велико, и вообще в них нет никаких характерных особенностей. При входе в них, под одним из столбов церковного свода каменная гробница схимонахов Ксенофонта и Иосафа — первых основателей этой пещерной обители. Когда жили они и копали свои пещеры, — история безмолвствует. По монастырским сказаньям, в 1-й половине XVII в. упоминаются уже другие трудники Дивногорских пещер, позднейшие последователи первых основателей — епископ Павел, иеромонахи Макарий и Серафим, архимандрит Николай. В разных местах тесного монастырского дворика указывают даже могилы их.

Нужно думать, стало быть, что Ксенофонт с Иосафом жили ещё ранее, в начале XVII или даже в конце XVI вв.

Известно, во всяком случае, что в 1658 г. существовал уже здесь не только древний пещерный храм, но и нижняя церковь Успенья с пределом святого Николая, старые антиминсы которых, подписанные киевским митрополитом Петром Могилою, были ещё целы в начале нынешнего столетия.

Где собственно пребывала принесённая первыми основателями икона, в теперешней ли пещерной церкви Иоанна Предтечи или в «столпе над колодцем» Больших Див, — решить теперь трудно.

Обретена она была, как мы уже говорили, на столпе Больших Див, скоро после того, как упразднённый Екатериною II в 1786 г. монастырь был возобновлён в 3-й раз при императоре Николае (1828 г.) по настояниям окрестных жителей.

Холера, охватившая всю Россию в 1831 г., беспощадно истребляла жителей Коротояка. В эту-то «годину смертности» одной старухе-горожанке видится сон: Матерь Божия говорит ей: «Пусть возьмут икону мою из Дивногорского монастыря и помолятся перед нею; если не возьмут, то помрут все!». Старуха бежит поутру в городской собор и рассказывает молящемуся там народу видение своё. Сейчас же толпы народа отправляются в Дивы. Но настоятель и братия не знают такой иконы, какую от них требуют. Коротоякцы знают ещё меньше, где найти её. Наконец отыскался старик, монастырский квасник и хлебопёк, который любил в молодости бродить по покинутым древним святыням Дивногорья и знал всякую тропинку в горах. Он давно оглядел и древнюю икону, забытую во впадинке мелового столпа над колодцем, что у Острогожской береговой дороги. Верующая толпа, тотчас же двинулась к Большим Дивам и действительно увидела икону, врезанную высоко в меловой столп над входом в пещерную часовню. Торжественно отнесли её в Коротояк и поставили в храм монастырского подворья. На другой день обошли с нею крестным ходом весь город и стали носить икону по домам, из улицы в улицу. В несколько дней смертность прекратилась совершенно. В память этого чудесного заступничества Богородицы коротоякцы дали обет ежегодно брать на 6 недель икону из монастыря в город.

В 1848 г. добились права держать у себя 2 месяца Сицилийскую икону жители Острогожска, приписывавшие ей избавление от холеры 1847 г., а с 1858 г., после прекращения опустошительных пожаров, икона эта уносится на 3 месяца в большую торговую слободу Бирюченского уезда — Алексеевку, известную своим иконописным мастерством и крупными оборотами с подсолнухом и ганусом.

В 1863 г. разрешено было пребывание Сицилийской иконы в течение месяца в г. Бобров по настоятельной просьбе его жителей, а в 1872 г. страшная засуха, посетившая знаменитые своим обилием бобровские степи, заставила местных коноводов и землепашцев также обратиться к помощи Сицилийской иконы. Дождя не выпало ни капли с самого начала весны, травы совсем не было, и табуны дорогих лошадей ходили, изнурённые голодом, по раскалённой голой степи; всходы хлебов замерли, и поля лежали чёрные, будто не сеянные. Жители окрестных селений, старые и малые, толпами вышли навстречу приближавшейся иконе Матери Божьей с крестами, хоругвями и деревенскими причтами. Народ попадал на колени и плакал навзрыд.

«Пресвятая Богородица! Спаси нас!» — громко молились коленопреклонённые толпы. Прежде чем успела окончиться эта торжественная, всенародная молитва, среди поражённых бесплодием полей разразился проливной дождь. Две недели пробыла икона в степях бобровских, и все эти две недели не прекращались дожди. Зазеленели и загустели ожившие поля, обильная трава покрыла степные пастбища. Народ был спасён. С тех пор икона Сицилийской Божьей Матери ежегодно в начале июня посещает и бобровские степи. Вообще местные жители и монастырские записи, которые систематически ведутся с 1863 г., передают много рассказов о чудесах, проявляемых Дивногорскою иконою. Самый поразительный из этих рассказов — это история исцеления Авдотьи Семерниной, крестьянки слободы Бутурлиновки, отстоящей очень далеко от Дивьих гор. История эта записана со слов А. Семерниной, духовником её бутурлиновским протоиереем Пахомовым, постоянно её посещавшим и коротко знавшим её семейство. А. Семернина мучилась много лет странною болезнью: она вёдрами пила воду и никогда не могла напиться; вода текла у неё ртом и носом, а она все пила; тело её опухло, как стеклянный пузырь; есть она ничего не могла; рот и глаза ей перекосило, лицо изуродовалось, боли были нестерпимые. Раз во сне ей представилось, что она бродит по каким-то высоким меловым горам, между каких-то больших столпов; входит в пещеру — и увидела там икону Божьей Матери, в сиянии, в камнях, в цветах. Неведомая черница вдруг сказала ей: «Проси Дивногорскую Владычицу!» — и она проснулась. Сколько она ни расспрашивала после того, где находится такая икона, какую видела она во сне, — никто не мог ей сказать. Наконец, одна знакомая монашка, выслушав её рассказ, направила её в Дивногорский монастырь.

Семернина обомлела и не могла тронуться с места, когда вдруг увидела воочию те самые столпы и ту самую икону, которые видела во сне. Обливаясь слезами, долго молилась она ей, и вдруг землячка, с ней бывшая, говорит ей удивлённо: «Тётушка, а у тебя ведь рот на место стал, и глаз теперь не страшен, и лицо прежнее!» Мучительные боли также исчезли, ненасытная жажда воды прекратилась, и Семернина стала совсем здоровой, после 15-летних непрерывных страданий.

---

Я знаю, что многие читатели, прочтя эти строки, пожмут плечами с улыбкою сожаления о легковерии людей. Я лично не принадлежу к числу тех, которые имеют нравственное право убеждать других в возможности чудесного. Сам я никогда не стоял в положении, которое дало бы мне возможность с твёрдым убеждение высказаться по этому смущающему всех нас вопросу. Но, может быть, было бы уместно при этом случае указать на некоторую, всем нам общую, непоследовательность в суждениях наших.

В самом деле, почему только в одной этой области мы проявляем обыкновенно столько скептицизма и недоверия? Веру в чудеса мы встречаем широко распространённою и укоренённою среди людей. Если бы применить к этому вопросу принцип большинства голосов, столь излюбленный нами в области политической и общественной жизни, то мы, несомненно, получили бы такой колоссальный вотум в пользу возможности чудес, в котором голоса скептиков потонули бы, как капля в море.

Убеждение же целых веков и народов должно что-нибудь значить в ряду доказательств, особенно относительно предметов, которых не можешь точно исследовать.

Во всяком случае, такое всемирное убеждение несколько посильнее моего одиночного и в себе неуверенного скептицизма.

Но и помимо этого, вспомните, какое вообще доверие оказываем мы свидетельству людей, обещающих показывать истину. На суде единогласное показание двух свидетелей, далеко не всегда пользующихся нравственным авторитетом, достаточно для того, чтобы сослать человека в каторгу за преступление, которого не видел никто, кроме них.

Наблюдение учёного, который в тиши своего кабинета увидел под микроскопом какое-нибудь трудно уловимое изменение невидимой глазу бактерии, принимается за бесспорный факт науки всем учёным миром, на него ссылаются, из него делают важные практические выводы.

Но вот в другой области, в области религиозной веры, самые точные и убеждённые свидетельства людей иногда высокого нравственного авторитета, которых правдивость и искренность не может быть подвергнута никакому сомнению, зачастую умирают за то, что почитают истину, встречаются умными людьми наравне с бабьими сказками как плоды невежественного суеверия и легкомысленной фантазии.

Обыкновенно это объясняют тем, что наблюдения учёных могут быть проверены и подтверждены всяким другим при тех же условиях, а свидетельства чудесного проверке не подлежат.

Но мне кажется, в этой постановке вопроса есть некоторая натяжка. Наблюдения разными учёными одного и того же предмета очень редко могут происходить при одних и тех же условиях, отчего и результаты этих наблюдений далеко не всегда и не во всем совпадают, а с другой стороны, невозможно отрицать, что свидетельства о так называемых чудесных случаях повторяются с поразительным сходством самыми разнообразными свидетелями, при самых разнообразных обстоятельствах, даже в разные века и у разных народов.

Поэтому отрицать с уверенностью явления, которые принято называть чудесными, по-моему, не научно и не искренно; для этого, во всяком случае, необходимо применять к явлениям жизни две разные мерки, две разные логики. Людям науки особенно странно относиться с такою предвзятостью к загадочным фактам духовной жизни человека. Поразительные открытия новейшего времени в области гипноза, может быть, сильнее, чем что-нибудь, должны заставить учёных оглянуться с недоверием на их собственные цеховые суеверия и предрассудки, которые следовало бы назвать «научными», если бы сочетание этих двух внутренне противоречивых понятий не подрывало самого значения науки. То, что казалось детскою сказкою только двадцать лет тому назад, стало теперь фактом положительной науки. Порчи и разного рода колдовство над людьми, над которыми скептический XVIII в. потешался как над возмутительным суеверием невежды, теперь нашли свои научные определения и свои законные места в общей системе нервных явлений.

И странное дело! Можно назвать десятки почтенных учёных имён, профессоров, писателей, которые не считают антинаучным писать книги о четвёртом измерении, доказывать возможность «материализации» различных спиритических духов, которые готовы присягнуть, что видели собственными глазами и ощутили собственными нервами прикасавшуюся к ним по воздуху двигавшуюся руку, отдельную от тела, и которые, в то же время, по шаблонному предрассудку своего цеха, унаследованному людьми науки от одностороннего и близорукого XVIII в., не удостаивают малейшего внимания «все эти бабьи россказни о знаменательных сновидениях и чудесных исцелениях».

Есть ещё другого рода, более осторожные опровергатели так называемых чудес. Не будучи в силах отрицать бесчисленных единогласных свидетельств самого факта, они думают уничтожить значение его, давая ему естественное объяснение.

Молились, мол, горячо, нервы были необыкновенно возбуждены — ну вот и произошла спасительная реакция в организме, и выздоровела.

Здесь я только стараюсь указать непоследовательность той логики, которая считает себя вправе категорически отвергать эти явления.

Мне кажется, что в том, что молитва потрясает нервы и что самое выздоровление может происходить через нервы, не заключается ничего такого, что заставило бы нас изменить наш взгляд на возможность чудесного. Само собою разумеется, что Высший Разум, управляющей миром, проявляет своё вмешательство в нравственную жизнь человека не иначе, как через известные органы человека, и не иначе, как в известной причинной связи. Всё-таки, при наличности этих условий, какое-нибудь возвращение языка немому от рождения или внезапное исцеление безнадёжного долголетнего больного одною силою жаркой молитвы к Богу является, с человеческой точки зрения, бесспорным чудом, потому что выходит из пределов обыкновенного разумения человека и действия ему доступных средств.

Мне кажется, наука только тогда вправе назвать себя наукой, т. е. учением об истине, когда она, как Сократ — один из отцов её, сознает, что она знает только то, что ничего не знает, когда она поймёт, что, несмотря на всё её кажущиеся бесконечными завоевания, сумма добытых ею истин представляет всего только крошечный островок среди неохватного океана ещё неведомого ею; сознание это нужно, конечно, не для того, чтобы опустить в отчаянии руки перед неодолимою задачею, а единственно для того, чтобы наука в своём самомнении не остановилась на раз выработанных ею излюбленных положениях, а с полною искренностью продолжала неутомимо всматриваться и вдумываться в окружающие её, ещё непонятные ей явления Мира.

Помню, какая завидная ясность и определённость воззрений на все вопросы жизни и смерти царствовала в моей голове в счастливые студенческие годы, когда я в первый раз прочел тетрадки профессоров и научные учебники. Но за то теперь, после целой жизни учения, наблюдений, размышлений, кажется, нет самого пустого вопроса, который бы в глубине души своей я считал для себя вполне разрешённым и не возбуждающим во мне недоумённости всякого рода. Это-то роковое недоверие к самому себе не позволяет искреннему уму присоединиться к храбрым людям, которые, ничто же сумняся, отрицают направо и налево всё, до чего ещё они не успели добраться, и вместе с тем лишает его возможности с такою же почтенною решимостью защищать то, что с таким лёгким сердцем отвергают они.

Если вдуматься в основной смысл всех этих отрицаний, то окажется, что так называемые люди науки считают вообще ненаучным верить в существование духовного мира. Человеком, по их мнению, кончается лестница существ. Но, однако, сама же наука открыла бесконечное протяжение этой лестницы существ по нисходящим ступеням от человека к микроскопическим монадам, и от них целою цепью незаметных переходов к растительной клеточке. Неужели же научно вообразить, что эта бесконечная прогрессия живой жизни, имеющая свои корни в растении и даже минерале и развивающая все шире свои духовные элементы по мере движения вверх, вдруг обрывается почему-то, достигнув такой ничтожной степени духовности, какою обладает человек, а не продолжается над ним, в сферы, уже не подлежащие его восприятию, дальнейшего могучего прогресса, где с каждою ступенью вверх остается все меньше следов животности и развивается все больше область духа?…

Только что мы успели освежить жаркое тело в холодных струях Дона, как в монастыре зазвонили во все колокола, торжественно, как в Светлый Праздник. Монахи и послушники торопливо выбегали из ворот обители и толпились на крутом пригорке, с которого на далеко видна была окрестность. Мы тоже поднялись к ним. Снизу реки, саженях в пятидесяти от монастыря, медленно причаливал в эту минуту к берегу битком набитый народом громоздкий паром. На тёмно-синем фоне Дона живописно вырезались ярко горевшие на солнце красные и жёлтые одежды баб, и смурые кафтаны мужиков, среди тёмной кучи которых издали уже сверкала икона. Вот толпа эта с колыхающимся лесом поднятых вверх палок, с мешками, белевшими за спиною, теснясь и волнуясь, стала вываливать на берег вслед за вынесенною впереди иконою, и скорым напористым ходом текла к монастырю.

Монастырский клир в золотых ризах под развевающимися хоругвями и серебряными солнцами на высоких шестах, с образами и крестами в руках, спешил навстречу приближавшейся иконе среди немолчного звона всех монастырских колоколов. Вот они сошлись, эти две двигавшиеся друг к другу толпы — золотая и смурая; заклубился кадильный дым, раздалось пение канонов.

Архимандрит Анфим, маститый старец, уже 30 лет настоятельствующий в монастыре — одна из тех сановитых, строго православных фигур, что рисуются на картинах вселенских соборов обличителями еретиков и твёрдыми борцами за церковь — стоит перед иконою в своей малиновой бархатной ризе и сверкающей камнями митре, приветствуя возвратившуюся в свой дом Богородицу теми же торжественными песнопениями и потому же чину церковному, какие слушали многие века тому назад Владимир Равноапостольный и Дмитрий Донской…

Мы отстояли в Успенской церкви коротенький молебен Богородице и отправились сделать визит достопочтенному хозяину монастыря. Он радушно побеседовал с нами за стаканами чаю о прошлой истории монастыря, о его современных нуждах. Архимандрит Анфим, несмотря на свою старость, удивительно подвижен и деятелен; он с утра до ночи на ногах, в поле, на сенокосе, на церковных службах. Всё, что сделано в монастыре, можно смело сказать, сделано им. Конечно, оттого-то и смотрится он при своих восьмидесяти годах не расслабленным старцем-отшельником, а бодрым домовитым хозяином.