Тит
С Филопеменом мы сравним Тита Квинкция Фламинина[1]. Каков был он по наружности, можно видеть из медного кумира, воздвигнутого ему в Риме близ великого Аполлона, который привезен из Карфагена и стоит против цирка с греческою надписью. Что касается до его свойств, то, как говорят, был он скор и к гневу и к оказанию услуги, но не в равной степени, ибо в наказаниях был кроток и незлопамятен, благодеяния же, им оказанные, были полны и совершенны; он всегда любил как своих благодетелей, тех, кто получили от него благодеяние, охотно пекся о людях, обязанных ему, и покровительствовал им, почитая их драгоценнейшим приобретением. Будучи чрезмерно честолюбив и славолюбив, хотел он производить сам отличнейшие и величайшие деяния. Более любил тех, кто имел нужду в его помощи и благодеяниях, нежели тех, кто мог ему благодетельствовать. Одних почитал он средством к изъявлению своей добродетели; других — соперниками в славе. Он получил образование воинское в то время, когда Рим вел многие великие войны и молодые люди с самого начала научались искусству предводительствовать войсками среди самых походов. В войне с Ганнибалом был он военным трибуном под предводительством консула Марцелла, который погиб, попавшись в засаду. Тит по вторичном покорении Тарента и Тарентийской области сделан был предводителем оной и знаменовал себя своею справедливостью не менее как и подвигами военными. По этой причине, когда посылаемы были поселения в Нарнию и Коссу[2], то он избран был их предводителем и основателем.
Это обстоятельство наиболее внушило ему мысль перешагнуть обыкновенные средние чины, даваемые молодым людям, каковы трибунство, претура и эдильство, и прямо просить себе консульства. Пользуясь ревностью и усердием жителей тех поселений, он сошел на форум, но трибуны Фульвий и Маний противились ему, представляя народу — как неприличное и опасное — дело, чтобы молодой человек, вопреки законам, дерзал на высшее в республике достоинство, не будучи еще введен, так сказать, в первые священнодействия и в тайны управления. Сенат предал это дело решению народа; народ вместе с Секстом Элием избрал в консулы Тита, хотя ему не было еще и тридцати лет. По жребию досталось ему вести войну с Филиппом и македонянами[3]. К счастью римлян, поручено было ему управление людьми, имевшими нужду в полководце, который бы не во всем употреблял войну и насилие, но более действовал убеждением и кроткими словами. Македонская держава давала Филиппу довольно воинов для сражений с римлянами, но всю силу, нужную к продолжительной войне, все пособия и убежища и вообще все оружие фаланги доставляемы ему были Грецией. Когда бы она не была оторвана от Филиппа, то война с ним не кончилась бы одним сражением. Греция еще не была знакома с римлянами. Тогда в первый раз она вступила с ними в сношение. Если бы полководец римский не был от природы кротких свойств и не действовал более словами, нежели оружием, если бы его поступки не были сопровождаемы убеждением и кротостью; если бы он не защищал всегда справедливости с великой твердостью, то Греция не так легко предпочла бы чуждую власть той, к которой она привыкла. Это явствует из самих происшествий.
Тит чувствовал, что предшествовавшие ему полководцы, как Сульпиций, так и Публий, вступили в Македонию в позднее время года, войну вели медленно, истощали войска свои в малых сражениях и стычках с Филиппом при местоположениях, переходах или отнятии запасов. Он думал, что, подобно упомянутым полководцам, которые целый год провели в Риме среди почестей и дел общественных, а только на другой год своего правления выступали в поход, не надлежало ему, дабы выиграть в начальстве один год, провести его в консульстве, а следующий в военачальстве. Напротив того, его честолюбие состояло в том, чтобы свое консульство ознаменовать военными действиями; и потому отказался он от председательства и почестей, которыми пользовался в Риме. Он просил сенат, чтобы брат его Луций сделан был начальником над кораблями, назначенными к отправлению с ним; из числа тех, кто со Сципионом разбил в Иберии Гасдрубала, а в Ливии самого Ганнибала, взял он с собою три тысячи еще бодрых и усердных воинов, которые составляли всю крепость его войска, и переправился с ними безопасно в Эпир. По прибытии своем застал он Публия, который с войском своим уже слишком долго стоял против Филиппа, защищавшего узкие проходы и переправы при реке Апсос[4], и по причине крепости местоположения ничего не мог предпринять. Тит принял войско, отослал Публия и начал осматривать окрестные места. Оные укреплены природою не менее окрестностей Темпы, но не имеют таких прекрасных дерев, такой зелени и лесов, таких приятных мест для прогулки и таких цветущих лугов, как темпейские. Высокие и крутые горы с обеих сторон составляют глубокую и длинную равнину, по которой протекает река Апсос, видом и быстротой уподобляющаяся Пенею. Он покрывает все подножье горы и оставляет только узкую по крутизнам близ самого течения иссеченную тропинку, которою нелегко можно пройти войску и которая совершенно непроходима, когда охраняется неприятелем.
Некоторые советовали Титу обойти это место и вести войско через Дассаретиду, мимо Лика[5], дорогой удобной и широкой. Но полководец, боясь претерпеть недостаток в припасах, вступивши в земли бедные и нехлебородные вдали от моря, между тем как Филипп стал бы избегать сражения, и дабы не быть потом принужденным, подобно своему предшественнику, вновь отступать к морю, ничего не произведши, решился сделать жаркое нападение на Филиппа и через горы силою открыть себе дорогу. Филипп занимал горы фалангой; на римлян сыпались с боков дротики и стрелы; в разных местах происходили жаркие стычки; многие с обеих сторон были поражаемы и падали мертвые, но это не могло решить сражения. Между тем пришли к Титу некоторые из тамошних пастухов и объявили ему, что есть проход, пренебрегаемый неприятелем; они обещали провести его этим проходом и на третий день поставить на высоты. Поручителем в истине своего показания и в верности своей они представили Харопа, сына Махата, человека, первенствующего в Эпире[6], приверженного к римлянам и тайно им содействующего из страха к Филиппу. Тит, поверив ему, выслал одного трибуна с четырьмя тысячами пехоты и тремястами конницы. Им указывали дорогу связанные по рукам пастухи. Днем они отдыхали, скрываясь в местах лесистых и ямистых, а ночью продолжали путь свой при свете луны, которая была во всей полноте своей. Тит, отправив отряд, дал всему войску отдых, сколько можно было, и только незначительными перестрелками занимал внимание неприятеля, а в день, когда отряженным в обходе воинам надлежало показаться на высотах, начал он на рассвете дня приводить в движение все свое войско, как тяжелое, так и легкое. Он разделил силу свою на три части; сам вел когорты вдоль реки прямо к узкому проходу, будучи между тем поражаем стрелами македонян и вступая в бой с теми, кто на крутизнах попадались ему навстречу; равным образом другие два отряда с обеих сторон сражались и поднимались с жаром на высоты. Уже солнце всходило, и легкий дым, подобный густому туману, вдали поднимался к небу и был видим римлянам, но скрывался от взоров неприятеля, будучи за его плечами; высоты уже были заняты. Римляне, находясь среди опасностей и трудов, еще недоумевали и были только склонны надеяться, что дым был знаком того, чего они желали. Когда же дым более усиливался, потемнел воздух и, сгущаясь, поднимался выше, то римляне уверились наконец, что это был знак, о котором они условились между собою. Они издали громкие восклицания, наступали крепко и теснили неприятелей к самым крутым местам. Другие воины позади неприятеля отвечали им с высот такими же восклицаниями.
Вскоре неприятели начали предаваться бегству; их пало не более двух тысяч, ибо местоположение не позволяло за ними гнаться. Римлянам досталось множество денег, шатров и невольников; они заняли узкие проходы и продолжали путь свой в Эпир с таким благоустройством и воздержанием, что хотя были они далеко от моря и кораблей, хотя не было им роздано месячное количество хлеба и не могли оного доставать, однако не коснулись области, которая изобиловала всеми благами. Узнав, что Филипп проходил Фессалию подобно бегущему, заставлял жителей городов удаляться на горы, города сжигал, а остальное богатство по причине множества или тяжести его предавал воинам на разграбление, как будто бы уступал уже область римлянам, — Тит из честолюбия увещевал воинов своих проходить эту землю, заботясь о ней как о своей собственности и как уступленной им неприятелем. Римляне вскоре почувствовали следствия соблюдаемого ими порядка. Едва они вступили в Фессалию, как греческие города предавали им себя; за Фермопилами обитающие греки желали пристать к Титу и духом к нему устремлялись. Ахейцы, прервав союз с Филиппом, определили вести войну с римлянами против него[7]. Хотя этолийцы с большим усердием вспомоществовали тогда римлянам, однако когда они хотели принять и охранять город Опунт, то жители оного[8], не внимая нимало предложениям их, призвали Тита, предали себя и вверили ему свою участь. Говорят, что когда Пирр с возвышенного места увидел в первый раз устроенное римское войско, то сказал: «Не варварским кажется мне устройство сих варваров». Те, кои в первый раз говорили с Титом Фламинином, были принуждены издавать подобные сему восклицания. Греки слышали от македонян, что предводитель варварского войска вступает в их земли, все покоряет и порабощает оружием; когда же они видели в нем человека, молодого летами, лицом кроткого, говорящего их языком как природный грек и находили в нем любителя истинной славы, то они были тем очарованы и, возвращаясь в свои города, внушали им благорасположение к нему. Все жители почитали уже его защитником своей свободы. Когда же Тит, сошедшись с Филиппом[9], изъявившим склонность к заключению договора, предлагал мир и дружбу с условием, чтобы греки оставались независимы и чтобы из городов их он вывел охранное войско, но Филипп на это не соглашался, то самые те, кто привержен был к стороне Филиппа, тогда уверились, что римляне пришли воевать не против греков, но за греков против македонян.
Таким образом, другие области Греции присоединились к Титу. Он проходил Беотию мирно; навстречу к нему вышли первенствующие фиванцы, которые, по влиянию Брахилла[10], держались стороны Филиппа. Они принимали и приветствовали Тита, как будто бы существовал мир между обеими сторонами. Тит обошелся с ними дружелюбно и ласково и продолжал путь свой спокойно вместе с ними, то расспрашивая их, то рассказывая что-нибудь; он занимал их нарочно, пока воины его отдохнули после похода. Таким образом вошел он в город вместе с фиванцами, которым то не весьма было приятно; однако же они не смели ему воспрепятствовать, ибо число провожавших его воинов было велико. При всем том он предстал перед Собранием, и, как бы не владел их городом, увещевал фиванцев принять сторону римлян. Царь Аттал содействовал ему и настоятельно побуждал к тому фиванцев. Но, по-видимому, желая показать себя Титу как можно более красноречивым, нежели старость ему позволяла, в то самое время, как он говорил, от случившегося с ним кружения головы или удара неожиданно лишился чувств и упал. Вскоре после того был он перевезен в Азию, где и умер. Беотийцы присоединились к римлянам.
Когда Филипп отправил в Рим посланников, то Тит также послал своих поверенных[11], домогаясь, чтобы сенат продлил время его управления, если война будет продолжаться; в противном случае — чтобы мир был заключен им. Будучи чрезмерно честолюбив, боялся он, чтобы другой полководец не был назначен вести войну и не лишил его славы. Друзья его успели произвести то, что Филипп не получил того, чего требовал, и предводительство войсками оставлено было Титу. Тит получил постановление сената и, одушевленный надеждой, устремился немедленно в Фессалию на Филиппа; войско его состояло из двадцати шести тысяч воинов, из числа которых шесть тысяч пехоты и четыреста человек конницы доставлены были этолийцами. Войско Филиппово было числом равное римскому. Идучи один на другого, приблизились они к городу Скотусса, где намеревались дать решительное сражение. Как предводители, так и войска нимало не страшились приближения одного к другому, напротив того, они еще более были понуждаемы честолюбием и горели желанием сразиться. Римляне надеялись одержать победу над македонянами, которых слава была между ними велика по причине храбрости и могущества Александра; македоняне, давая римлянам преимущество над персами, мечтали, что, победивши их, сделают Филиппа славнее самого Александра. Между тем Тит ободрял воинов своих и увещевал сражаться мужественно и отважно, представляя, что предстоит им подвизаться с славнейшими противниками, на знаменитейшем театре, перед глазами всей Греции. Филипп, действием ли случая или поспешности, взойдя по неведению на стоявшее за валом возвышение, которое было памятник убиенных, начал, как прилично перед сражением, говорить своим воинам речь и ободрять их; но, будучи встревожен унынием, в которое войско его впало от неблагоприятного ознаменования, он в тот день удержался от всякого предприятия.
На другой день на заре после ночи сырой и дождливой облака превратились в туманы; все поле покрылось глубоким мраком, и на пространство, отделявшее оба стана, спустилась с высоты густая мгла, которая скрывала все утро окрестные места. Посланные с обеих сторон для засады и обозрения местоположения, встретившись неожиданно на малом пространстве, начали сражаться у так называемых Киноскефал, которые суть остроконечные, частые и параллельные холмы, получившие свое название от некоторого сходства с собачьей головой. Успех битвы, как можно было ожидать на этих крутых местах, был различен. Как одни, так и другие то преследовали, то были преследуемы. От обоих войск была беспрестанно посылаема помощь к тем, кто был тесним и отступал. Наконец воздух совсем очистился; обе стороны, видя то, что происходило, двинулись всеми силами. На правом крыле имел верх Филипп; он ударил всей фалангой на римлян и погнал их вниз по склону холма, они не могли выдержать тяжести тесно сомкнутых щитов и сильного удара выставленных копий. Но на левом крыле фаланга по причине неровности холмов должна была разорваться и разделиться. Тит кинул крыло, которое было уже разбито, быстро обратился к другому и напал на македонян, которые по причине неровности и крутизны местоположения не могли построить фалангу и сгустить во всю глубину ряды — в чем состояла вся сила их ополчения; сражаться же поодиночке им было невозможно по причине их доспехов, тяжелых и неудобных. Фалангу можно уподобить одному животному: она неуязвима, пока составляет одно тело и сохраняет устройство сомкнутых щитов, но коль скоро она будет разделена, то воины, составляющие ее, теряют крепость свою как по причине рода их вооружения, так и потому, что пока они образуют одно целое, то каждый имеет силу более от взаимного с другими соединения, нежели от себя самого. Когда македоняне были разбиты, часть римлян преследовала тех, кто обратился в бегство; другие, нападая с боков на сражавшихся македонян, поражали их так, что в скором времени и те, кто побеждал, расстроившись и бросая оружия свои, начали предаваться бегству. Македонян пало не менее восьми тысяч человек; в плен взято пять тысяч. Что Филипп спасся бегством, в том винили этолийцев[12], которые занялись грабежом стана, между тем как римляне гнались за бегущими, так что по возвращении своем римляне не нашли более ничего.
Тогда начались между этолийцами и римлянами упреки и ругательства. Впоследствии этолийцы еще более оскорбляли Тита; они приписывали себе победу, распространили о том слух по Греции, так что их прежде воспевали и ставили впереди как стихотворцы, так и все те, кто описывал эту победу. Более всего была на языке у всех следующая надпись:
Без слез, без похорон, о странник, средь полей
Фессальских три лежат тьмы падших здесь мужей,
Мечом этолян пораженных, и латинян, из тибрских берегов,
Отважным Титом приведенных на пагубу Гиматии[13] сынов.
Филиппов гордый дух к спасенью устремился.
Быстрее легких серн он из виду сокрылся.
Эти строки сочинил Алкей[14], ругаясь над Филиппом и неверно показав число убитых. Но как везде и многими она была повторяема, то более причиняла неудовольствия Титу, нежели Филиппу, который, шутя над Алкеем, составил следующую пародию его стихов:
Без листьев, без коры, высока, средь полей,
Там виселица есть и ждет тебя, Алкей.
Но Тит, которого честолюбие состояло в том, чтобы приобрести уважение греков, немало был тем оскорблен. В дальнейшем производил он все дела самостоятельно, нимало не заботясь об этолийцах. Те досадовали, и когда Тит принял отправленное от Филиппа к нему посольство с мирными предложениями, то этолийцы, ходя по городам, кричали, что мир продается Филиппу тогда, когда можно было одним разом пресечь войну и уничтожить державу, которая первая поработила Грецию. Этими жалобами этолийцы возмущали союзников. Но Филипп, сам приехав в Темпу, вступил с Титом в переговоры и уничтожил все подозрения, предав свою судьбу ему и римлянам. Таким образом Тит положил конец этой войне. Он оставил Филиппу Македонское царство с условием, чтобы он отказался от владычества над Грецией; наложил на него тысячу талантов пени; отнял у него все корабли и оставил только десять. Он взял в залог Деметрия, одного из сыновей Филиппа, и отправил его в Рим. Он весьма благоразумно воспользовался сложившимися обстоятельствами, предвидя будущее, ибо карфагенянин Ганнибал, непримиримый враг римлян, будучи изгнан из своего отечества, находился тогда при царе Антиохе и побуждал его следовать далее за своим счастьем, которое ему во всем благоприятствовало. Антиох, произведши уже великие дела, за которые наименован Великим, простирал сам свои мысли на всемирное господство и хотел более всего противостоять римлянам. Когда бы Тит, предвидя это своей прозорливостью, не сделался уступчивее, пойдя на заключение мира[15], когда бы война с Антиохом застала в Греции неожиданно войну с Филиппом, когда бы сильнейшие и величайшие тогдашнего времени цари по общим причинам восстали вместе против Рима, то республике снова бы надлежало превозмогать труды и опасности не меньше тех, которым была подвержена при Ганнибале. Но Тит, поставив вовремя мир как преграду между обеими бранями и прервав настоящую, прежде нежели началась будущая, отнял у одной последнюю, у другой — первую ее надежду.
Когда десять посланников, отправленных сенатом к Титу, советовали ему сделать независимыми всех греков, а в Коринфе, Деметриаде и Халкиде[16] оставить охранное войско для безопасности в войне против Антиоха, то этолийцы стали открыто побуждать народы к возмущению. Они требовали от Тита, чтобы он снял кандалы с Греции (так Филипп называл обыкновенно означенные выше города), а греков между тем спрашивали: неужели они, нося ныне ошейник тяжелее первого, утешаются лишь тем, что он глаже, и Тита почитают благодетелем своим за то, что, сняв у Греции цепи с ног, надел их на шею? Этими речами они оскорбляли и огорчали Тита, который своими просьбами убедил сенат освободить и эти города от охранного войска, дабы оказанное им грекам благодеяние было совершенно. Вскоре начались Истмийские игры. В стадии было собрано несчетное множество людей, которые были зрителями происходивших подвигов. По прекращении долговременных браней Греция отправляла торжество с надеждой насладиться вольностью и миром. Как скоро глас трубный предписал всем молчание, то провозгласитель, став в средину, возвестил, что сенат римский и Тит Квинтий, консул и полководец, победив Филиппа и македонян, оставляют независимыми, свободными от охранного войска и от всех податей, с правом управляться своими законами коринфян, локрийцев, фокейцев, эвбейцев, ахейцев, жителей Фтии, Магнесии, Фессалии и Перребии. Сперва не все и не довольно ясно слышали сие провозглашение; на стадии происходило движение неровное и шумное; все были удивлены, спрашивали друг друга, требовали, чтобы оно было опять повторено. Когда вновь все утихло, то провозгласитель, подняв голос, громче прежнего повторил народу сие возвещение. Оно распространилось всюду — и восклицание, до невероятности громкое по причине великой радости народа, раздалось до моря; все встали с мест своих, никто не обращал внимания на подвизавшихся, все спешили, стремились обнять и приветствовать спасителя и поборника Греции. В то время случилось то, что часто упоминается как пример чрезвычайно громкого крика, а именно: вороны, летавшие над народом, упали на место Собрания. Причиной этому должно полагать разрыв воздуха, ибо когда голос раздастся сильно и громко, то воздух, приведенный тем в волнение, не поддерживает летающих птиц, они падают, как будто бы летали в пустом пространстве. Однако, может быть, птицы падают и умирают, пораженные ударом голоса, как бы стрелой. Может быть также, что это есть круговращение воздуха, который, подобно морю во время бури, волнуется и вращается кругообразно.
Когда бы Тит вскоре по окончании зрелищ не удалился, избегая стремления к нему народа, то не вырвался бы живой из сей бесчисленной толпы, со всех сторон обтекавшей его. Зрители утомились, издавая крики вокруг шатра его; наконец, с наступлением ночи, встречаясь друзья с друзьями и граждане с гражданами, обнимали и целовали друг друга и обращались вместе к пиршествам и утехам. Предаваясь радости еще более, рассуждали они между собою и напоминали друг другу, какие брани содеяла Греция для своей вольности; однако никогда вернее и сладостнее не пользовалась ею, как тогда, когда другие за нее сражались; когда прекраснейшее и завиднейшее приобретение не стоило ей почти ни слез, ни одной капли крови. Редки между людьми благоразумие и мужество, но нет благ реже справедливости. Агесилаи, Лисандры, Никии, Алкивиады умели хорошо вести войну, выигрывать сражения на море и на суше, но употреблять подвиги свои к благу других и к оказанию благородной услуги — вот чего они не умели. Если исключить Марафонскую битву, сражения при Саламине, Платеях и Фермопилах, подвиги Кимона на берегах Эвримедонта и близ Кипра, то можно сказать, что во всех других случаях Греция сражалась против себя самой и для собственного своего порабощения; каждый ее трофей к собственному бедствию и сраму ее был воздвигнут; она низвержена злобой и властолюбием ее предводителей. А народ иноплеменный, едва сохраняющий малые остатки и связь древнего родства, народ, от доброго совета и благоразумия которого было бы удивительно ожидать даже малейшей пользы для Греции, — сей народ ныне с великими опасностями и трудами освобождает Грецию от жестоких властелинов и тираннов.
Вот что грекам приходило тогда на мысль. Следствия соответствовали объявлениям Фламинина, ибо в то же время Тит отправил в Азию Лентула для освобождения Баргилияма[17], Стертиния во Фракию, дабы вывести из тамошних городов охранные Филипповы войска. Публий Виллий отплыл к Антиоху для переговоров с ним, касательно независимости греков, ему подвластных. Сам Тит прибыл в Халкиду, оттуда отправляясь в Магнесию, выводил охранные войска и возвращал народам независимое правление. Избраннный в Аргосе распорядителем Немейских игр, он учредил лучшим образом это торжество и здесь вновь через провозгласителей обнародовал грекам свободу. Он объезжал греческие города и старался о восстановлении законов и правосудия, согласия и тишины между согражданами; укрощал мятежи, возвращал в города изгнанников; ему столь же приятно было успокаивать и мирить греков, как побеждать македонян, так что вольность, которою они наслаждались, казалась им меньшим из благодеяний его. Говорят, что когда оратор Ликург вырвал философа Ксенократа[18] из рук сборщиков податей, ведших его в темницу, и наказал их за наглость, то Ксенократ, встретив Ликурговых детей, сказал им: «Я хорошо отплачиваю отцу вашему за оказанное мне одолжение; все его хвалят за хороший его поступок». Так и за оказанные грекам благодеяния не только превозносили Тита и римлян все народы, но возымели к ним более доверия, и сила их от того более возрастала. Не только они принимали присылаемых к ним полководцев, но призывали их и предавали им себя. Не одни народы и города, но и самые цари, другими царями обижаемые, прибегали к римлянам и в короткое время — может быть, при содействии бога — все им покорилось.
Тит сам гордился тем, что возвратил грекам свободу; он посвятил в Дельфах серебряные щиты и свой собственный со следующей надписью:
О Зевсовы сыны, герои вознесенны,
Спартанские цари, которых веселит
Бег скачущих коней! Вам дар сей драгоценный
Приносит римский вождь, Энея племя, Тит,
Свободы возвратив день грекам вожделенный.
Он посвятил Аполлону золотой венец со следующей надписью:
На амброзийские власы, о сын Латоны!
Златосияющий венец сей возложил
Великий римский вождь, Энеева потомства.
Ты ж Титу, Феб, даруй и силу, и успех.
В Коринфе дважды случилось с греками одно и то же происшествие. В то время Тит, а в наше Нерон, также на Истмийских играх, объявили в оном городе греков свободными и независимыми; первый через провозгласителя, как о том сказано выше, а другой, взойдя на трибуну, сам говорил о том народу.
Тит начал после того войну самую справедливую и похвальную — против Набиса, пагубнейшего и беззаконнейшего тиранна лакедемонского, однако обманул надежду Греции. Он мог его поймать, но того не захотел, заключил с ним мир и оставил Спарту в рабстве, недостойном ее. Может быть, боялся он, что война эта будет продолжительна, или из Рима придет другой полководец и отнимет у него принадлежащую ему славу; может быть, также причиной этому были ревность и зависть к почестям, оказываемым Филопемену[19]. Этот знаменитый между тогдашними греками муж, который оказал в той войне дела удивительной храбрости и искусства, был прославляем ахейцами наравне с Титом; оказывая ему знаки великого уважения в театрах, они оскорбляли тем Тита, который почитал недостойным себя, что греки уважали одного аркадянина, полководца в малых и соседственных войнах, наравне с ним, римским консулом и воюющим за Грецию. Впрочем, Тит касательно мира оправдывался тем, что войну кончил, видя, что не было можно погубить тиранна без великой гибели самих спартанцев.
Ахейцы определили Титу великие почести, однако ничто не могло сравниться с благодеяниями его, как следующий подарок, который более всего был ему приятен. Римляне, претерпевшие несчастья в войне с Ганнибалом, были проданы в разных странах и оставались в рабстве. В Греции их было до тысячи двухсот человек. Состояние их всегда было жалко, в тогдашнее же время более, нежели когда-либо, ибо одни встречали сыновей своих, другие братьев и знакомых — невольники вольных, пленники побеждающих. Хотя состояние их трогало Тита, однако он не отнял их у господ, которые их имели. Ахейцы, заплатив за каждого по пять мин, выкупили их, собрали всех и предали Титу, который уже готовился к отплытию. Таким образом, отплыл он с великой радостью, получив за прекрасные и великие дела свои награду, достойную мужа великого и любящего своих граждан. Это составляло блистательнейшее украшение триумфа его. Выбрив себе волосы и нося шляпы, по обычаю освобожденных невольников, следовали они за триумфом Тита.
Везенная в торжестве военная добыча была еще прекраснее, то были греческие шлемы, македонские щиты и копья. Количество денег было немалое. Тудитан пишет, что везено было три тысячи семьсот тринадцать литров литого золота и сорок три тысячи двести литров серебра, четырнадцать тысяч пятьсот четырнадцать золотых монет с изображением Филиппа, сверх тысячи талантов, которые остался должным Филипп. Но римляне впоследствии, убежденные Титом, оставили долг Филиппу, заключили с ним союз и отпустили сына его, бывшего у них заложником.
После некоторого времени Антиох с великим множеством кораблей и многочисленным войском перешел в Грецию, возмущал города и отторгал от союза с римлянами при содействии этолийцев, которые издавна питали вражду против римлян. Предлогом их к войне было освобождение греков, хотя греки в том не имели нужды, ибо были свободны. Но этолийцы, не имея благовиднейшей причины, научили Антиоха употреблять к оправданию своему самую лучшую. Возмущение городов и великая сила и слава Антиоха приводили римлян в беспокойство; они выслали против него консула Мания Ацилия, а наместником его назначили Тита по причине уважения к нему греков[20]. Едва он появился, как одних утвердил в верности к римлянам; других, кто начинал колебаться, удержал от проступков, употребляя благорасположение их к нему как лекарство, вовремя им приносимое. Вырвались у него только немногие, кто был уже совсем предупрежден и испорчен этолийцами. Хотя он был раздражен против них, однако после сражения не лишил их своего покровительства. Антиох, будучи побежден при Фермопилах, убежал и немедленно переправился в Азию. После того консул Маний одних этолийцев сам осаждал в городах, а других предал на жертву Филиппу. Между тем как македоняне разоряли и грабили долопов и магнесейцев, афаманов и аперантов, Маний, по разрушении Гераклеи, осаждал Навпакт[21], занимаемый этолийцами. Тит, жалея о греках, приехал к консулу из Пелопоннеса. Он сперва выговаривал ему за то, что, одержав победу, сам позволил Филиппу пожинать плоды войны и бесполезно терял время, осаждая один город в удовлетворение своего гнева, между тем как македоняне покоряют многие народы и многих царей. Когда осажденные увидели его со стен своих, то призывали к себе, простирали к нему свои руки, просили его; Тит тогда ничего не сказал; он отвернулся, заплакал и ушел, но вскоре после того поговорил с Манием, укротил гнев его и произвел то, что с этолийцами заключено перемирие и дано было им время отправить в Рим посольство для испрошения себе каких-либо выгодных условий.
Великого труда стоило выпросить у Мания прощения для халкидян, против которых он чрезвычайно был озлоблен по той причине, что Антиох женился в их городе: государь, в самом начале войны, не вовремя и не по летам своим, влюбился, будучи уже стар, в молодую девицу, дочь Клеоптолема, которая была прекраснейшая из своего пола. Это побудило халкидян с большим усердием прилепиться к стороне Антиоха и предать ему город свой как крепость и сборное место в военное время. Антиох, предавшись скорому бегству после сражения, прибыл в Халкиду, взял молодую супругу свою, деньги и друзей своих и отправился в Азию. Маний в гневе тотчас обратился против халкидян, но Тит, следуя за ним, старался смягчить ярость его и наконец просьбами своими успел склонить к помилованию Мания и сильнейших римлян. Халкидяне, избавившись таким образом от опасности, посвятили Титу самые большие и прекрасные здания, на которых и поныне можно видеть следующие надписи: «Народ Титу и Гераклу гимнасий»; в другом месте: «Народ Титу и Аполлону Дельфиний». Еще в наше время посвящают жреца в честь Тита, приносят ему жертвы и после возлияния воспевают пеан, в честь ему сочиненный. Мы пропустим его для краткости, а приведем только то, что они поют по окончании песни:
Мы чтим верность Рима,
Клянемся хранить ее;
Воспойте, девы великого Зевса,
Воспойте Рим и Тита и римскую верность.
Аполлон Пеан исцелитель! Тит избавитель!
Другие греки оказывали ему также приличные почести и по причине кротости его нрава имели к нему чрезвычайную любовь, которая одна может удостоверить в искренности оказываемого уважения. Хотя с некоторыми, как например с Филопеменом и Диофаном, полководцами ахейскими, по обстоятельствам или из честолюбия был он в ссоре, однако не имел к ним злобы, и гнев его не доходил до действия, но всегда кончался в словах, заключавших в себе некоторую благородную смелость и откровенность. Ни против кого не был он злопамятен, но многим казался вспыльчивым и стремительным. Впрочем, он был весьма приятен в обращении и говорил остро и приятно. Когда ахейцы присвоили себе остров Закинф[22], то Тит ответствовал им, говоря, что для них опасно высунуть голову свою, подобно черепахе, далее Пелопоннеса. При первом свидании с Филиппом для переговоров о мире государь заметил, что он приехал один, а Тит в сопровождении многих. Тит отвечал ему: «Ты сам себя сделал одиноким, погубив друзей своих и родственников». Мессенец Динократ, находясь в Риме, напился допьяна некогда за пиршеством, надел женское платье и плясал, а на другой день просил Тита помочь ему в принятом намерении оторвать Мессену от Ахейского союза. Тит сказал ему, что об этом подумает, но между тем для него весьма удивительно то, что Динократ, помышляя о таких важных делах, может петь и плясать за пиршеством. Когда Антиоховы посланники исчисляли перед ахейцами множество царских войск и давали им разные названия, то Тит сказал следующее: «Ужиная некогда у одного из своих приятелей, я бранил его за великое множество яств и оказывал удивление, как он мог достать столь много различного мяса; на что приятель мне отвечал, что все это свинина и что кушанья различны между собою только приготовлением и приправой. Итак, — продолжал он, — ахейцы! Не удивляйтесь силам Антиоховым, слыша различные наименования копейщиков, дротиконосцев, и пеших, и прочих: все они — сирийцы и только оружиями различны одни от других».
По окончании греческих дел и войны с Антиохом[23] Тит сделан был цензором — это есть высочайшее достоинство в республике и некоторым образом довершение гражданского поприща. Товарищем его в сем достоинстве был сын Марцелла, пять раз возведенного на консульское достоинство. Они выключили из сената четырех не самых знаменитых сенаторов и приняли в число граждан всех тех, кто родился от вольных родителей. К этому принуждены они были трибуном Теренцием Кулеоном, который склонил народ к утверждению сего постановления, ругаясь над приверженными к аристократии.
В то время были в раздоре между собою известнейшие и знаменитейшие мужи Сципион Африканский и Марк Катон. Тит сделал первого председателем сената, как лучшего и превосходнейшего человека, Катону же был врагом по следующей причине. У Тита был брат Луций Фламинин, нимало на него не похожий, но преданный рабски всем удовольствиям и вовсе не заботящийся о благопристойности. Он всегда имел при себе одного отрока, находясь в походах и управляя провинциями. Некогда за пиршеством этот отрок, льстя Луцию, сказал ему: «Я столько тебя люблю, что более хотел тебе сделать удовольствие, нежели себе; я оставил гладиаторское зрелище, хотя никогда еще не видал убиваемого человека». Луций был столь доволен сими словами его, что отвечал ему: «Не беспокойся об этом; я удовольствую твоему желанию». Он велел привести из темницы одного из осужденных на смерть, призвал ликтора и в самом пиршестве велел отрубить голову узнику. Валерий Антиат уверял, что Луций сделал это из угождения к своей любовнице. По словам Ливия, в речи Катоновой писано, что то был галлбеглец, который пришел к дверям Луция с женой и детьми, и что он, впустив его в столовую, умертвил собственной рукой из угождения к своему любимцу. Вероятно, что Катон преувеличил, дабы усилить обвинение. Многие другие, между ними Цицерон в книге своей «О старости», заставляют говорить Катона, что умерщвленный был узник, а не прибегший к Луцию галл.
Катон, будучи избран цензором и очищая сенат, исключил из оного Луция, хотя он был консульского достоинства. Катон, казалось, бесчестил тем и брата его. Тит и Луций в униженном виде и в слезах предстали перед народом; требования их были умеренны; они просили у своих сограждан, чтобы Катон объявил причину, ради которой покрыл таким поношением знаменитый дом. Катон не отказался; он явился вместе с товарищем своим и спросил Тита, известно ли ему оное пиршество? Тит отвечал, что ничего не знает; Катон описал все происшествие и призывал Луция к присяге, если в объявлении его было что-либо ложное. Луций умолк; народ признал справедливым бесчестие, ему оказанное, и с торжеством проводил с трибуны Катона. Тит, тронутый несчастьем брата своего, пристал к тем, кто издавна ненавидел Катона, и уничтожил все им заключенные договоры об откупах, наймах и подрядах, одержав над ним верх в сенате, и возбудил против него великие и тяжелые тяжбы. Не знаю, было ли прилично и согласно с политикой за родственника своего, — но человека недостойного и справедливо наказанного объявить непримиримую вражду законному правителю и лучшему гражданину. После некоторого времени народ собирался в театре, между тем как сенат занимал, по обыкновению, почетнейшее место. Граждане увидели Луция, сидящего где-то на краю в унижении и презрении; они сжалились над ним и не могли вынести печального вида его; они до тех пор кричали ему, чтобы он перешел на прежнее свое место, пока он не перешел; сенаторы, удостоившиеся консульства, дали ему место близ себя.
Пока честолюбие Тита имело себе довольно пищи и занятия в описанных войнах, то оно было одобряемо. После консульства был он военным трибуном, хотя к тому никто его не принуждал. В старости лет своих, когда он уже отстал от управления, был порицаем за то, что в этом остатке жизни, в котором можно быть свободным от дел, не мог он удержать стремления своего к славе и юноше приличную страсть. Она была причиной гонения его против Ганнибала, чем сделался он для многих неприятным. Ганнибал, убежав из Карфагена, находился при Антиохе. Когда после сражения, данного во Фригии, Антиох принял охотно мир, то Ганнибал, убежав вновь, блуждал по разным странам и, наконец, прибыл в Вифинию к царю Прусию. Это было известно всем римлянам, но они пренебрегали Ганнибалом — по причине бессилия и старости его и как человека, совершенно оставленного счастьем. Но Тит, будучи отправлен посланником к Прусию по некоторым другим делам, видя при дворе его Ганнибала, досадовал, что он был еще жив. Несмотря на просьбы Прусия о муже, которого он почитал своим другом и принял к себе как приятеля, Тит не отстал от своего требования.
Касательно смерти Ганнибала было следующее давнишнее прорицание:
Ливийская земля покроет тело Ганнибала.
Сам Ганнибал считал, что здесь говорится о Ливии, думая, что окончит дни свои в Карфагене. Однако в Вифинии было песчаное место близ моря, с небольшим селением, которое называлось Ливисса. Здесь было тогда пребывание Ганнибала. Не доверяя слабости Прусия и боясь римлян, Ганнибал еще прежде провел из дома, где он жил, семь подземных ходов, которые обращены были в разные стороны и далеко в неизвестных местах имели выход. Узнав о требовании Тита, он хотел бежать подземными ходами, однако показался царским стражам и решился прекратить жизнь свою. Одни говорят, что он, обернув шею платьем, велел служителю, припирая коленом ему в спину, скручивать оное и тянуть назад с силой до тех пор, пока задушит его; другие уверяют, что, по примеру Фемистокла и Мидаса, он выпил воловьей крови. Ливий пишет, что он имел при себе яд и что, приняв чашу в руки, сказал: «Наконец я успокою великую заботу римлян, которым показалось долго и тяжело дожидаться смерти ненавидимого ими старца. Но победа Тита незавидна; она недостойна предков его, которые послали сказать Пирру, воевавшему против них и побеждавшему их, чтобы он берегся приготовляемой для него отравы». Таков, говорят, был конец Ганнибала.
Когда дошло сие до сведения сената, то многие изъявили свое неудовольствие на Тита и почли его человеком слишком жестоким, ибо, не получив ни от кого приказания, умертвил Ганнибала из одного славолюбия, дабы сделаться известным смертью несчастного полководца, которому позволяли жить как неопасному и, так сказать ручному, подобному птице, от старости лишенной перьев и сил. Они превозносили великодушие и кротость Сципиона Африканского, которому теперь еще более удивлялись, ибо, победив в Ливии дотоле непобедимого и страшного Ганнибала, он не изгнал его и не потребовал этого от сограждан его, но до сражения имел с ним свидание, принял его благосклонно и после сражения, заключив с ним мир, ничего не предпринял против него и не ругался над его несчастьем. Говорят, что Ганнибал опять увиделся со Сципионом в Эфесе и, прогуливаясь с ним, занимал всегда почетнейшее место, принадлежавшее Сципиону по причине его достоинства. Однако Сципион стерпел это и ходил с ним, не показав никакого неудовольствия. Между прочим начали они говорить о разных полководцах, Ганнибал утверждал, что величайшим из полководцев был Александр, после него Пирр, а третий он сам. Сципион, спокойно улыбнувшись, спросил его: «А если бы я тебя не победил?» — «Сципион, — отвечал Ганнибал, — тогда бы я не почитал себя третьим, но первым из полководцев». Удивляясь поступкам Сципиона, многие порицали Фламинина, как бы он наложил руки на чужое мертвое тело.
Однако были и такие, которые хвалили его поступок, почитая Ганнибала, пока был еще в живых, огнем, которому недоставало только быть раздуваемым, чтобы произвести пожар; они говорили, что римляне в цветущих летах Ганнибала не страшились тела его и тяжести его руки, но великого ума и опытности вместе с врожденной к ним злобой и ненавистью, которых старость нимало не уменьшает, ибо природные свойства неизменны; что счастье не всегда одинаково, что оно переменчиво и, внушая надежду, возбуждает к новым предприятиям тех, кто всегда ведет против нас войну по своей к нам ненависти. Последствия некоторым образом оправдали Тита. С одной стороны, Аристоник[24], сын кифариста, пользуясь славою Эвмена, исполнил всю Азию возмущений и браней; с другой — Митридат после сражений с Суллой и Фимбрием, после такой пагубы войск и полководцев вновь с моря и с твердой земли восстал на Лукулла с великими силами. Ганнибал никогда не был в таком унижении, в каком находился Марий, ибо он пользовался дружбой царя, вел спокойную жизнь и имел в своем управлении корабли, конницу и войско. Над участью Мария, бродившего в нищете по Ливии, римляне смеялись и вскоре после того, будучи им убиваемы и сечены, поклонялись ему. Вот как настоящее положение не может почесть ни малым, ни великим в отношении к будущему! Только с прекращением бытия прекращаются и превратности, которым человек подвержен. Некоторые говорят, что Тит поступил таким образом не по своей воле, что он был послан к Прусию с Луцием Сципионом и что целью посольства их было не другое что, как смерть Ганнибала. Поскольку далее мы не находим, чтобы Тит произвел какое-либо дело в гражданском или военном поприще, а конец жизни его был мирен, то обратимся к сравнению.
- ↑ …Тита Квинкция Фламинина. Фламининов не следует смешивать с Фламиниями — плебейским родом, представитель которого Гай Фламиний (III в. до Р. Х.) потерпел поражение от Ганнибала у Тразименского озера и погиб в этой битве.
- ↑ …в Нарнию и Коссу… — Нарния — город в Умбрии. Косса — город в Этрурии.
- ↑ …досталось ему вести войну с Филиппом и македонянами. — Римляне объявили войну македонскому царю Филиппу, который заключил союз с Ганнибалом. Он напал на афинян, которые обратились за помощью к Риму. Консул Публий Сульпиций Гальба высадился в Греции с войском летом 200 года до Р. Х. Впрочем, он действовал не слишком решительно, поэтому македоняне сумели сохранить свои силы и положение.
- ↑ …при реке Апсос… — Ливий называет эту реку Аой.
- ↑ …через Дассаретиду, мимо Лика… — Дассареты — иллирийское племя, обитавшее на западной границе Македонии. Лик — главный город дассаретов.
- ↑ … человека, первенствующего в Эпире… — Ливий называет его «принцепсом эпиротов» и говорит, что он послал к Фламинину пастухов.
- ↑ Ахейцы, прервав союз с Филиппом, определили вести войну с римлянами против него. — Фламинин приложил немало усилий к тому, чтобы отвлечь ахейцев от союза с македонянами.
- ↑ …когда они хотели принять и охранять город Опунт, то жители оного… — Опунтийцы, локры по происхождению, не хотели принимать этолийцев, которых считали вероломными.
- ↑ Тит, сошедшись с Филиппом… — Переговоры происходили близ Никеи, на берегу Малейского залива. В первый день Фламинин с берега говорил с Филиппом, который находился на корабле. На другой день Филипп сошел с корабля, и встреча продолжилась на берегу.
- ↑ …по влиянию Брахилла… — Брахилл — сторонник Филиппа, впоследствии, назло римлянам, избранный беотархом, был убит своими политическими противниками.
- ↑ Тит также послал своих поверенных… — Поскольку наступила зима и военные действия прекратились, Фламинин послал гонцов в сенат, дабы уведомить Рим о состоянии дел, и позволил Филиппу поступить так же. Кроме того, посланников к сенату отправили этолийцы, ахейцы, афиняне и царь Аттал.
- ↑ …в том винили этолийцев… — Полибий пишет, что в первой стычке македоняне напали на римлян с таким жаром, что если бы не этолийская конница, удержавшая высоты, римляне обратились бы в бегство.
- ↑ …на пагубу Гиматии… – Гиматия – область Македонии, здесь употребляется как обозначение Македонии в целом.
- ↑ Эти строки сочинил Алкей… — Имеется в виду не знаменитый греческий поэт Алкей, который жил за 600 лет до Р. Х., а современник Тита, о котором ничего не известно.
- ↑ …пойдя на заключение мира… — По мнению Тита Ливия, Фламинин заключил мир, потому что замечены были приготовления Антиоха к переправе в Европу.
- ↑ Деметриаде и Халкиде… — Халкида — город на острове Эвбея. Деметриада — город, построенный Деметрием Полиоркетом в Магнесии.
- ↑ …для освобождения Баргилияма… — Баргилиям — город в Карии.
- ↑ …философа Ксенократа… — Ксенократ из Халкедона (ок. 395—312 до Р. Х.) — греческий философ, ученик Платона, с 339 года стоял во главе Академии. Как чужестранец он должен был платить подать в размере 12 драхм. Кто уклонялся от этих выплат, того арестовывали и продавали как невольника.
- ↑ …может быть, также причиной этому были ревность и зависть к почестям, оказываемым Филопемену. — Тит Ливий приводит и другие причины — приближение зимы, продолжительность осады, недостаток припасов и страх перед Антиохом, грозившим переправиться в Европу.
- ↑ …а наместником его назначили Тита по причине уважения к нему греков. — Тит Фламинин прибыл в Рим в 194 году до Р. Х. Война с Антиохом началась два года спустя.
- ↑ … осаждал Навпакт… — Навпакт — город в Этолии, недалеко от входа в Коринфский залив.
- ↑ …остров Закинф… — Закинф (Зант) — остров на северо-запад от Пелопоннеса.
- ↑ …и войны с Антиохом… — Антиох потерпел сокрушительное поражение при Магнесии. Римляне требовали выдачи Ганнибала, но тот успел бежать на Крит, откуда перебрался в Вифинию.
- ↑ …Аристоник… — Аристоник — побочный сын Эвмена, то есть брат Аттала III Филометора, последнего пергамского царя. На смертном одре Аттал назвал своим наследником народ римский. Однако Аристоник завладел царством, разгромил римского консула Публия Лициния Красса, но был побежден в 130 году до Р. Х.
