Пирр
Над феспротами и молоссами, как повествуют, после потопа царствовал первый Фаэтонт, один из тех, кто прибыл в Эпир[1] вместе с Пеласгом. Другие говорят, что Девкалион и Пирра, воздвигнув храм при Додоне[2], поселились тут среди молоссов. По прошествии долгого времени Неоптолем, сын Ахилла, привел людей, захватил страну и оставил по себе царское поколение так называемых Пирридов, ибо Неоптолем в детстве был прозван Пирром, и один из законных детей его, рожденных от Ланассы, дочери Клеодема, сына Гилла[3], назван был также Пирром. С того времени и Ахиллу в Эпире оказывали почести, равные богам, и на тамошнем природном языке называли его Аспетом. После первых царей, последовавшие за ними впали в варварство; как сила их, так и жизнь сделались неизвестны. Таррип[4], первый, как повествуют, ознаменовал себя тем, что греческими нравами, письменами и кроткими законами образовал жителей городов. У Таррипа был сын Алкет[5], от которого родился Арибб, от Арибба и Троады произошел Эакид. Тот женился на Фтии, дочери фессалийца Менона, мужа, отличившегося во время Ламийской войны[6], имевшего между союзниками великую власть после Леосфена. Фтия родила от Эакида двух дочерей, Деидамию и Троаду, и сына Пирра.
Когда молоссы, возмутившись против Эакида[7], изгнали его и призвали детей Неоптолема, то в этом случае приятели Эакида были пойманы и умерщвлены, а Пирр, который был еще младенцем и которого искали противники, унесен был Андроклидом и Ангелом. Они убежали, имея при себе по необходимости немногих служителей и женщин, которые пеклись о младенце и кормили его. По этой причине бегство их происходило с трудом и медленно; находясь в опасности быть пойманными, они предали младенца Андроклиону, Гиппию и Неандру, молодым людям, сильным и верным, приказав им бежать скорее и продолжать путь в Мегары, македонский город. Сами же они, частью употребляя просьбы, частью сражаясь с преследовавшими, препятствовали им до вечера идти далее. Когда же те наконец отстали, то поспешили догнать своих спутников, которые несли Пирра.
По захождении солнца, будучи уже близки к своей цели, вдруг лишились надежды своей. Они встретили реку, близ города текущую, быструю и бурную, которую переплыть оказалось невозможным по причине выпавших дождей; мутные волны ее неслись с шумом; мрак ночи делал все сие ужасным. Они потеряли всю надежду перейти сами реку, неся младенца и женщин, кормивших его. Приметив на другом берегу несколько из тамошних жителей, просили их с жалостными криками пособить в переправе и показывали им Пирра. Но шум и стремление реки не позволяли ничего слышать. Долгое время оставались они в этом положении; одни кричали, другие не понимали. Наконец один из них догадался снять кору с дуба и написал на ней шпеньком пряжки нужду и участь младенца. Потом, привязав к ней камень и придав ей тяжесть для метания, пустил на другой берег. Другие говорят, что воткнули кору на дротик и бросили его. Когда бывшие на другой стороне люди прочли письмо и поняли, сколь нужна была скорая помощь, то тотчас нарубили деревья, составили плот и переправились на другую сторону. Тот, кто из них переправился первый, по случаю назывался Ахиллом, он перевез Пирра, между тем как другие, как кто мог, перевозили других.
Таким образом они спаслись и убежали от преследующих. Они пришли к иллирийцам и прибегли к царю их Главкию. Найдя его сидящим дома вместе со своей супругой[8], положили они дитя на пол посреди чертога. Главкий был в недоумении; он боялся Кассандра, который был врагом Эакиду, и долго размышлял в молчании. Между тем младенец Пирр приполз к Главкию, схватил ручонками его за платье, встал на ноги у колен его, чем сперва произвел смех, потом возбудил жалость, как будто бы он умолял и плакал в виде просителя. Другие уверяют, что он не прибег к Главкию, но дошедши до некоего жертвенника богов, стал перед ним и обнял руками. Это показалось Главкию божественным знамением. Он вручил тотчас Пирра жене своей, велел воспитывать его вместе с детьми их. Вскоре после того неприятели требовали его назад, и Кассандр давал за него двести талантов, но Главкий его не выдал. Когда ж Пирру было двенадцать лет, то он привел его в Эпир с войском и поставил царем.
У Пирра на лице было некоторое величие, более страшное, нежели важное. Вместо ряда зубов была у него в верхней челюсти одна цельная кость, на которой как бы слегка означались промежутки зубов. Говорят, что он имел дар лечить страждущих болью в селезенке; он приносил богам в жертву белого петуха и правой ногой давил слегка селезенку больного, который лежал навзничь. Не было столь бедного и неизвестного человека, которого бы он не исполнил просьбы и не исцелил таким образом. Он всегда брал принесенного петуха в жертву и сия награда была ему весьма приятна. Говорят также, что большой палец правой ноги его имел некоторую сверхъестественную силу, так что по смерти его, когда остальное тело его сгорело на погребальном огне, этот палец был найден целым и невредимым от огня. Но это случилось позже.
Он достиг уже семнадцатилетнего возраста; власть его казалась довольно утвержденною. Он находился вне своего государства по случаю бракосочетания одного из Главкиевых детей, с которым воспитывался. Молоссы опять возмутились, изгнали друзей его, расхитили имение и предали себя Неоптолему[9]. Таким образом, Пирр, потеряв престол и будучи оставлен всеми, отправился к Деметрию, сыну Антигона, женившемуся на сестре его Деидамии. В малолетстве называлась она супругой Александра, сына Роксаны[10]; когда же сей дом впал в несчастье, то Деметрий женился на ней, уже созревшей для брака. В великой битве при Ипсе[11], где сражались все цари, Пирр, будучи еще молод, находился в войске Деметриевом, опрокинул все, что ему ни попалось и приобрел блистательную славу между сражавшимися. Хотя Деметрий потерял сражение, но Пирр его не оставил. Он сохранил Деметрию вверенные ему греческие города; когда же между Деметрием и Птолемеем заключен был мирный договор, то Пирр отправился в Египет, дабы быть заложником со стороны Деметрия. На охоте и в гимнастических упражнениях он показывал Птолемею опыты своей силы и твердости. Видя, что Береника имела над ним великую власть и превосходила других жен Птолемеевых умом своим и добродетелью, Пирр старался обратить на себя ее внимание. Он был весьма искусен для пользы своей вкрадываться в благорасположение сильнейших, но пренебрегал низшими. Он был благонравен и воздержан в образе жизни, и потому оказано ему предпочтение перед другими царского же рода юношами для получения руки Антигоны, одной из дочерей Береники, которая родила ее от Филиппа до вступления в супружество с Птолемеем[12].
После брака Пирр сделался еще более знаменитым. Имея в Антигоне добрую жену, успел он склонить Птолемея к тому, чтобы даны были ему деньги и войско для отправления в Эпирское царство. Он прибыл в Эпир[13] к удовольствию многих жителей, ненавидевших Неоптолема, который правил жестоко и самовластно. Боясь однако, чтобы Неоптолем не прибегнул к кому-либо из других царей, Пирр вступил с ним в переговоры и заключил условие, чтобы им царствовать вместе. По прошествии некоторого времени беспокойные люди тайно их раздражали и приводили в подозрение одного у другого. Причина, побудившая более всего восстать против Неоптолема, была, как говорят, следующая: цари, по принесении Аресу и Зевсу жертвы в Пассароне[14], молосском месте, имели обыкновение клясться перед народом в том, что они будут управлять по законам, и заставляли народ клясться в том, что он будет хранить царскую власть также по законам. Это происходило в присутствии обоих царей, которые были тут вместе со своими приближенными, давали и принимали многие подарки. В то время некто по имени Гелон, человек, преданный Неоптолему, принял и угостил в доме своем Пирра и подарил ему две пары рабочих волов. Миртил, царский виночерпий, будучи тут, просил их у Пирра, который ему отказал и подарил их другому. Миртилу было то досадно, и это не скрылось от Гелона, который, призвав Миртила к ужину и угощая его, предлагал ему и убеждал его принять сторону Неоптолема и отравить ядом Пирра. Миртил принял предложение его, притворно оное одобрил и согласился, но объявил обо всем Пирру. По повелению его Миртил свел с Гелоном главного виночерпия Алексикрата, который будто бы желал участвовать в том деле, ибо Пирр хотел как можно большим числом свидетелей обнаружить злоумышление. Таким образом Гелон был обманут, и вместе с ним и Неоптолемом, который, думая, что злоумышление идет уже, так сказать, своим путем, не мог удержаться от радости, чтобы не объявить о том приближенным своим. Ужиная некогда у сестры своей Кадмеи, он все выболтал ей, думая, что никто его не подслушивает. В комнате не было никого, кроме Фенареты, жены Самона, попечителя Неоптолемовых стад. Она сидела на ложе, обратившись к стене и казалась спящей. Она слышала все, не будучи никем примечена, и на другой день пришла к Пирровой жене Антигоне и пересказала ей все объявленное Неоптолемом сестре своей касательно Пирра. Узнав о том, он тогда пребыл спокоен, но при некотором жертвоприношении призвал Неоптолема к ужину и умертвил его. Он знал, что лучшие эпирцы были преданы ему и увещевали его освободиться от Неоптолема и не довольствоваться малою частицею царства, но действуя своими способностями, обратиться к большим предприятиям. Эти представления и подозрение, которое он возымел на Неоптолема, заставили Пирра предупредить и умертвить его.
Пирр, помня, чем был обязан Беренике и Птолемею, назвал рожденного Антигоной сына Птолемеем и, основав город в Эпирском полуострове, дал ему название Береникида.
Помышляя о многих и великих предприятиях и преимущественно объемля надеждой сперва соседственные области, нашел он случай вмешаться в македонские дела по следующей причине: Антипатр, старший из Кассандровых детей, умертвил свою мать Фессалонику и изгнал брата Александра. Этот послал к Деметрию, просил у него помощи и призывал к себе Пирра. Деметрий медлил, будучи занят другими делами. Пирр прибыл к нему с войском и в награду за оказываемую помощь требовал Стимфею, приморскую часть Македонии[15] и из покоренных областей Амбракию, Акарнанию и Амфилохию. Молодой Александр на это согласился. Пирр завладел этими областями и занял их своим войском; другие приобретал он для своего союзника, отнимая оные у Антипатра. Между тем царь Лисимах желал помочь Антипатру, но не был тогда в состоянии. Ведая, что Пирр из благодарности ни в чем не откажет Птолемею, послал к нему от имени Птолемея подложное письмо, в котором повелевал ему прекратить войну, взяв от Антипатра триста талантов. По распечатании письма Пирр понял тотчас хитрость Лисимаха, ибо письмо не начиналось обыкновенным приветствием: «Отец сыну радости желает», но: «Царь Птолемей царю Пирру здравия желает».
Пирр произнес за то на Лисимаха ругательные речи, однако приступил к заключению мира. Цари сошлись, дабы утвердить договор клятвой с жертвоприношением. Приведены были вепрь, вол и баран. Случилось, что баран умер сам; все тому смеялись, но прорицатель Феодот не допустил Пирра произнести клятву, объявив, что бог предзнаменует этим смерть одному из трех царей. По этой причине Пирр отстал от заключения мира. Дела Александра находились уже в хорошем состоянии; однако Деметрий прибыл к нему, хотя в присутствии его не было никакой нужды — и тем навлек на Александра страх. Несколько дней были они вместе, но, не доверяя друг другу, строили один другому козни. Деметрий нашел удобный случай, успел умертвить молодого Александра и объявил себя царем Македонии.
Еще прежде он имел причины жаловаться на Пирра, который делал набеги на Фессалию. Сверх того врожденные властителям страсти, любостяжание и желание распространять свое владычество, делали соседство их опасным и внушали недоверие, которое усилилось по смерти Деидамии. Когда же каждый из них занял часть Македонии и они, так сказать, столкнулись, и раздоры их получили большую пищу, то Деметрий вступил с войском в Этолию и, одержав верх, оставил тут Пантавха с великой силой, а сам обратился к Пирру. Пирр, узнав его намерение, шел на него; однако, по ошибке, они не встретились на дороге. Деметрий вступил в Эпир и разграбил его, а Пирр, встретившись с Пантавхом, решился дать ему сражение. Войска сошлись; борьба была жаркая, в особенности вокруг вождей. Пантавх, по общему признанию, превосходивший в храбрости всех Деметриевых полководцев, отличный крепостью тела и тяжестью мышцы, исполненный предприимчивости и великого духа, вызывал Пирра к единоборству; Пирр, никому из царей не уступавший в мужестве, желая присвоить себе Ахиллову славу более по собственной доблести, нежели по своему с ним родству, стремился прямо на Пантавха сквозь первые ряды сражавшихся. Сперва они бросали друг на друга дротики, потом вступили в ручной бой, действовали мечами с искусством и силою. Пирр получил одну рану и дал две своему противнику, одну в бедро, другую близ затылка, поверг его на землю, но не умертвил. Он был вырван у него приятелями Пантавха. Эпирцы, вознесенные победой царя своего и удивляясь его мужеству, опрокинули македонскую фалангу и, преследуя бегущих, многих умертвили и в плен взяли до пяти тысяч живых.
Это славное дело не столько возбудило в македонцах гнева за свое поражение и ненависти к Пирру, сколько внушило им великое о нем понятие и удивление к доблести его; все, видевшие его и сразившиеся с ним, говорили только о нем. Им казалось, что он взором, быстротой и движением походил на Александра Великого; что они видели некоторую тень и подобие стремления его и жара в боях. Между тем как другие цари подражали Александру ношением порфиры, множеством окружающих копьеносцев, наклоном головы и надменностью речей[16], один только Пирр своим оружием и крепостью руки своей показывал в себе Александра. Об устройстве войска, искусстве и способности его предводительствовать войсками можно заключить по сочинениям его касательно сего предмета. Говорят также, что когда спросили Антигона, кто лучший из полководцев, то он отвечал: «Пирр, если он состарится», — разумея под этим только своих современников. Ганнибал давал преимущество в опытности и искусстве перед всеми полководцами Пирру, вторым после него считал он Сципиона, а третьим себя, как в жизнеописании Сципионовом сказано[17]. Вообще Пирр почитал военное искусство приличнейшим царю занятием и упражнялся всегда в оном. Все другие искусства почитал он недостойными своего внимания. Говорят, что за пиршеством спрашивали его: «Который свирельщик лучше играет, Пифон или Кафисий?» — «Полководец Полисперхонт![18]» — отвечал Пирр — как будто бы только военное искусство надлежало царю знать и только им заниматься. Впрочем, был он милостив к друзьям своим, в гневе кроток, скор и усерден в оказании благодеяний. Когда Аэроп умер, то Пирр изъявил чрезвычайную горесть; он говорил, что Аэропа постиг конец, которому все смертные подвержены, но бранил и порицал сам себя за то, что, всегда медля и откладывая до другого времени, не успел оказать ему благодарности своей. Долги можно заплатить наследникам заимодавцев, но добрый и правдивый человек печалится, когда не может воздать награды за благодеяние благотворителю своему, пока он еще в живых. Когда некоторые советовали ему выслать из Амбракии одного человека, который его злословил, то Пирр отвечал: «Пусть лучше тут останется и бранит меня в присутствии немногих, чем ему ходить по разным землям и злословить перед всеми людьми». Некогда привели к нему несколько людей, которых изобличали в том, что они произносили на него ругательства за пиршеством. Пирр спросил: «Подлинно ли вы это говорили?» — «Так, государь! — отвечал один из юношей, — мы все это говорили, но сказали бы еще более, когда бы у нас больше было вина». Пирр рассмеялся и отпустил их.
По смерти Антигоны сочетался браком со многими женами — с намерением умножить тем силы свои и власть. Он женился на дочери Автолеонта, царя пэонийского; на Биркенне, дочери царя иллирийского Бардиллия; на Ланассе, дочери Агафокла Сиракузского, тиранна, которая принесла ему в приданое город Керкиру, покоренный Агафоклом. Антигона родила ему Птолемея, Ланасса — Александра, Биркенна — Гелена, самого младшего. Он воспитал их так, чтобы они были храбры и отважны в войне, и с самого рождения к тому приучал их. Говорят, что один из них, будучи еще ребенком, спрашивал его, кому он оставит царство. «Тому, — отвечал Пирр, — у кого меч острее». Эти слова нимало не различествуют от отцовского проклятия в трагедии:
Железа острием два брата меж собою
Наследство разделят[19].
Столько то властолюбие свирепо и не терпит соучастников!
После описанного нами сражения Пирр возвратился со славой в свое царство, исполненный радости и надменности. Эпирцы давали ему название Орла. «С вами я орел! — говорил им Пирр. — Да и как иначе, когда вашими оружиями, как бы крыльями, возношусь!» Вскоре после того, узнав, что Деметрий был опасно болен, он ворвался неожиданно в Македонию для набегов и грабежей, чуть было он не занял всю страну и не покорил целое царство, не дав ни одного сражения. Он дошел до Эдессы[20] — никто не защищал области; многие из македонян приставали к нему и следовали за ним в поход. Угрожающая опасность побудила Деметрия подняться при всей своей слабости. Друзья его и предводители в короткое время набрали многочисленное войско и устремились на Пирра с отважностью и жаром. Пирр, который пришел более с намерением грабить, нежели сражаться, не дождался их, но предаваясь бегству, потерял часть своего войска, ибо македоняне нападали на него в отступлении. Деметрий, изгнав столь скоро и легко Пирра из областей своих, не пренебрегал им. Решившись предпринять важнейшие дела и вновь приобрести принадлежавшие отцу его владения, при помощи ста тысяч войска и пятисот кораблей, не хотел быть с Пирром в ссоре и оставить македонянам беспокойного и опасного соседа. Он не имел времени с ним воевать, рассудил заключить мир и потом обратиться на других царей.
По заключении мирного договора, когда вместе с великим приготовлением обнаружилось и намерение Деметрия, цари, страшась его силы, отправили к Пирру вестников и письма. Они изъявляли ему свое удивление, что он, пропуская благоприятное для себя время, ждет, пока Деметрию будет свободнее воевать; почему не воспользуется возможностью изгнать его из Македонии, пока он занят делами и тесним со всех сторон, почему медлит, пока тот не развяжет себе руки и не усилится настолько, что молоссам придется сражаться на своей земле за храмы богов и гробы отцов своих — хотя незадолго перед тем он у него отнял Керкиру и жену. В самом деле Ланасса, будучи в неудовольствии на Пирра за то, что более оказывал уважения другим варварского происхождения женам своим, нежели ей, удалилась в Керкиру и, желая вступить в брак с каким-либо из царей, призвала Деметрия, зная, что он более всех их склонен был сочетаться браком. Деметрий, приехав в Керкиру, женился на Ланассе и в городе оставил охранное войско.
Такого содержания были письма царей к Пирру. Между тем они сами начали беспокоить области Деметрия, который еще медлил и приготовлялся. Птолемей, приплыв в Грецию с многочисленным флотом, возмущал против Деметрия греческие города. Лисимах, со стороны Фракии, вступил в Верхнюю Македонию и опустошал ее, а Пирр, вместе с ними поднявшись против Деметрия, шел на Беррою[21], предполагая — в чем и не ошибся, — что Деметрий обратится к Лисимаху и оставит Нижнюю Македонию без защиты. Перед отъездом его ночью приснилось ему, что Александр Великий звал его к себе; что он пришел к нему и нашел его, лежащего на постели; что Александр говорил ему ласково, показывал к нему благосклонность и обещал охотно помочь. Пирр осмелился ему сказать: «Государь! Как ты можешь мне помочь, будучи болен?» «Я помогу тебе именем своим!» — сказал ему Александр и, сев на нисейского коня[22], пустился вперед. Это сновидение умножило бодрость Пирра. Он поспешил с отъездом, пробежал с великой скоростью всю область, занял Берою и оставил тут большую часть своего войска, между тем как его полководцы покоряли другие области. Деметрий, узнав о том и заметя господствовавшее в стане между македонянами беспокойство, не решился идти далее. Он боялся, что воины его, приблизившись к Лисимаху, царю македонского происхождения и славному своими делами, не перешли к нему. По этой причине обратился на Пирра, как на государя иноплеменного и ненавидимого македонянами. Он расположил стан свой недалеко от него. Многие из Берои приходили в стан, превозносили похвалами Пирра, как мужа славного и на войне непобедимого, поступающего кротко и человеколюбивого с теми, кто ему покорялся. Из числа этих людей некоторые подосланы были самим Пирром. Они притворялись македонянами, говорили всем, что ныне настало время освободиться от Деметриевой жестокости и передаться Пирру, государю снисходительному и любящему своих воинов. Эти речи поколебали большую часть войска. Воины начали всюду искать Пирра глазами. Случилось, что он был тогда без шлема; заметив, что искали его, надел шлем, и македоняне тотчас узнали его по блеску перьев и по рогам, стоящим на нем[23]. Одни бегали к нему и просили условного знака, как от полководца своего; другие покрывали голову дубовым венком, по той причине, что многие приближенные Пирра такими же венками были украшены. Уже некоторые осмеливались говорить самому Деметрию, что он благоразумно поступит, если откажется от управления и передаст все Пирру. Деметрий, видя, что движение воинов его было сообразно со словами их, устрашился, убежал тайно из стана, обвернувшись в простой плащ и покрыв голову македонской шляпой. Пирр, придя в стан македонский, завладел им без кровопролития и был провозглашен царем македонским. Вскоре явился Лисимах. Почитая изгнание Деметрия общим их обоих делом, он предлагал, чтобы Македония была разделена между ними. Пирр, не весьма доверяя македонянам и не полагаясь на верность их, принял предложение Лисимаха. Они разделили между собою всю область и города.
Это было полезно на некоторое время и остановило войну между ними, но вскоре они познали, что раздел власти не стал уничтожением вражды, а лишь началом раздоров и взаимных жалоб. Могут ли те, для чьего любостяжания не служат пределом ни море, ни горы, ни необитаемая степь, чьи желания не ограничивает пространство, отделяющее Европу от Азии, могут ли они, не обижая друг друга, быть спокойными и довольствоваться своим, когда владения их смежны и касаются друг друга? Нет! Они всегда воюют между собой; обман и зависть врожденны им; слова «мир» и «война», как монету, употребляют они по обстоятельствам, смотря более на свои выгоды, нежели на справедливость. Они тогда еще похвальнее, когда ведут войну открытую, нежели когда под именем дружбы и справедливости скрывают праздную и недействующую несправедливость. Пирр служит тому доказательством. Противясь вновь возрастающей силе Деметрия[24] и препятствуя ей, как бы после тяжкой болезни восстающей, он содействовал грекам против него. Он прибыл в Афины, взошел на акрополь, принес богине жертвы и в тот же день сошел в город, сказав, что ему весьма приятны благорасположение и доверенность к нему афинского народа; что впрочем, если они благоразумны, то никакого государя не впустят более в свой город и не отворят ему ворот своих[25]. После того заключил он мир с Деметрием, но когда тот отправился в Азию, то Пирр, по внушению Лисимаха, опять вступил в Фессалию, отторгал тамошние города от Деметрия и вел войну с греческим войском, охранявшим их, ибо македоняне были ему покорнее в военное, нежели в мирное время; впрочем он и сам не был создан оставаться долго в покое. Наконец, Деметрий был в Сирии побежден, и Лисимах, освободясь от всякой опасности, тотчас обратился к Пирру. Тот находился тогда в Эдессе. Лисимах напал на везомые к нему запасы, отнял их, и, во-первых, заставил его терпеть с войском голод; потом письмами и словами обольстил первенствующих македонян, порицая их за то, что избрали над собой царем чужестранца, предки которого всегда были подвластны македонянам, а между тем вытесняют из Македонии друзей и приближенных Великого Александра. Эти речи многих убедили. Пирр, устрашенный этим, удалился с эпирскими и союзническими войсками — потеряв Македонию таким же образом, как ее приобрел. И так цари не могут винить народ, если он для пользы своей переменяет мысли; он поступает таким образом, подражая им, как наставникам в неверности и вероломстве, ибо они думают, что наиболее получает себе выгод тот, кто меньше соблюдает справедливость.
Таким образом, Пирр лишился Македонии и удалился в Эпир[26]. Судьба позволяла ему пользоваться спокойно тем, что у него было, и жить в мире, управляя своим царством. Но не причинять другим зла и самому не претерпевать зла от других было для него скучно и несносно. Подобно Ахиллу, не терпел он спокойствия.
Там, оставаясь в покое, сердцем любезным томился,
Битвы и ратного шума желал[27].
Он искал новых занятий и нашел их. К тому подало повод следующее происшествие.
Римляне воевали с тарентинцами[28]. Не будучи в состоянии ни продолжать войны, ни кончить оной по наглости и безрассудству своих демагогов, они решились сделать Пирра предводителем своим и призвать его к войне, зная, что он был свободнее всех других царей и искуснейший полководец. Те из старейших и здравомыслящих граждан, кто противился явно сему намерению, были принуждены молчать от криков и насильства склонных к войне граждан и уйти с Народного собрания; другие, видя это, удалились сами. С наступлением дня, в который надлежало утвердить постановление, в то самое время, когда граждане заняли места свои, один из хороших граждан, по имени Метон, надев на голову из увядших цветков венок и взяв в руку малую свечу, шел в виде пьяного за играющей на флейте женщиной в Народное собрание. Видевшие это, одни плескали руками, другие смеялись, как бывает в народном, худо устроенном правлении. Никто ему не препятствовал; многие желали, чтобы он шел вперед и пел, и чтобы женщина играла на флейте. Казалось, Метон хотел исполнить их желание, и когда все умолкли, то он сказал им: «Сограждане! Вы хорошо делаете, что не запрещаете кому угодно играть и веселиться, пока можно; если вы благоразумны, то пользуйтесь еще своей свободой, ибо когда Пирр приедет к нам в город, то будут у вас другие дела, другого роду упражнения и другой образ жизни». Эти речи произвели своей действие на многих тарентинцев; в Собрании распространился шум; начали говорить, что это совершенная правда, но те, кто боялся по заключении мира, быть выданными римлянам, порицали народ за то, что терпел равнодушно подобные неприличные насмешки. Они составили толпу и выгнали из собрания Метона. Таким образом постановление утверждено; отправлены были в Эпир посланники, не только от них, но и от других италийских городов; они несли Пирру дары и объявили ему, что имеют нужду в искусном и отличном полководце и что у них будут собраны многочисленные силы; что тарентинцы, луканцы, мессапы и самниты поставят до двадцати тысяч конницы и до трехсот пятидесяти тысяч пехоты. Эти обещания не только Пирру внушили великие надежды, но и в других эпирцах возбудили желание и склонность к этому предприятию.
При Пирре находился некий фессалиец, по имени Киней, человек отличного благоразумия, который был слушателем Демосфена и, казалось, один из всех тогдашних ораторов сохранил некоторое подобие силы и великих способностей афинского оратора. Будучи употребляем Пирром и посылаем в разные города, он подтвердил Еврипидово мнение[29]: «Речи могут произвести то же, что сила и оружие». Пирр говаривал, что более городов покорено словами Кинея, нежели его оружием. По этой причине он имел великое к нему уважение. Киней, видя тогда Пирра в готовности устремиться на Италию, завел с ним, в свободное время, следующий разговор: «Говорят, Пирр, что римляне весьма воинственны и обладают многими храбрыми народами. Если бог поможет, и мы покорим их, то какую выгоду получим от этой победы?» — «Ты спрашиваешь, Киней, о деле очевидном. По покорении римлян ни один из тамошних греческих и варварских городов не будет в состоянии нам противостать. Тогда будет в руках наших вся Италия, коей пространство и силу, равно как и храбрость ее жителей, может не знать кто-нибудь другой, но не ты». Киней, несколько позадумавшись: «Государь, а что мы будем делать, покорив Италию?» Пирр, не догадавшись еще о его намерении, отвечал ему: «Близка от нас Сицилия; сей счастливый и многолюдный остров простирает к нам руки — это самая легкая добыча! После смерти Агафокла[30] везде царствует мятеж, безначалие в городах и неистовство демагогов». — «Это правда, — сказал Киней, — но с покорением Сицилии будет ли конец нашему походу?» — «Дай лишь бог успех и победу в предприятиях наших! — отвечал Пирр, — все это только приступ к великим делам. Кто возможет удержаться от завоевания Ливии и Карфагена, который так близок? Ты знаешь, что Агафокл, выйдя из Сиракуз скрытно и с немногими кораблями переплыв море, едва их не покорил. Впрочем, что нужды сказывать, что по покорении нами всего этого никто из презирающих нас ныне врагов не осмелится нам противоречить?» — «Без сомнения, никто, — отвечал Киней, — разумеется, что с такими силами можно взять опять Македонию и спокойно обладать Грецией, но когда все это будет в нашей власти, что тогда будем делать?» — «Тогда, — сказал Пирр усмехнувшись, — тогда, друг мой, мы ничего не будем делать; будем пить всякий день, веселиться и утешаться приятными беседами». Когда Киней привел Пирра на то, чего он хотел, то сказал ему: «Кто же мешает нам, государь, если только мы того хотим, теперь же пить и веселиться и наслаждаться покоем? У нас все это есть, и мы можем спокойно пользоваться тем, к чему стремимся с пролитием крови, с великими трудами и опасностями, делая другим великое зло и сами претерпевая великие бедствия». Этими словами Киней причинил неудовольствие Пирру, но не переменил его мыслей. Хотя он знал, какое счастье покидает, но не мог оставить прельщавшей его надежды.
Во-первых, он послал в Тарент Кинея с тремя тысячами воинов; потом, когда из Тарента прибыли разные суда, назначенные к перевозу войск, он посадил на оные двадцать слонов, три тысячи конницы, двадцать тысяч пехоты, две тысячи стрельцов и пятьсот пращников. Все было уже готово; Пирр сел на корабль и отплыл. Корабли находились уже в середине Ионического моря, но в необыкновенное время года поднявшийся северный ветер унес их далеко. При великих усилиях и искусстве кормчих и мореходцев, корабль его устоял и после многих трудов и опасностей приблизился к земле. Все другие корабли рассеялись; одни удалены были от Италии и увлечены бурей до Ливийского и Сицилийского морей; другие не могли миновать Япигский мыс[31]; с наступлением ночи бурным и волнующимся морем прибиты были к скалам и мелям и все потоплены; только царский корабль, по причине величины своей и крепости, мог противостать ударяющим в бок волнам и спастись от ярости моря, но когда ветер переменился и начал дуть с твердой земли, то корабль, идучи против сильной бури, находился в опасности быть разрушенным; предаться же опять разъяренному морю и ветрам, беспрестанно переменяющимся, казалось ужаснее всех предстоявших бед. Пирр решился броситься в море; друзья и стражи его наперерыв оказывали ему свое усердие, но мрак ночи и волны, со страшным ревом и стремлением отражаемые землею, препятствовали подать ему пособие. Наконец едва на рассвете дня, когда ветер несколько утих, был он выброшен на берег. Телесные силы его были вовсе истощены, но смелостью и душевной крепостью он противоборствовал сему несчастью. Между тем и мессапы, на берега которых был он выброшен, прибежали к нему, оказывая помощь с великим усердием; некоторые из спасшихся судов неслись к берегам; на них было весьма мало конницы, около двух тысяч пехоты и два слона.
Пирр, взяв их, отправился в Тарент[32]. Киней, узнав о его приближении, вышел к нему навстречу с воинами. По вступлении в город Пирр не употреблял насилия и не делал ничего против воли тарентинцев до тех пор, как спаслись корабли его и собралась большая часть войска. Тогда, видя, что граждане тарентские без великого принуждения не могли ни себя спасти, ни другим помочь, а между тем, как он стал бы сражаться, они сидели бы спокойно в городе и проводили бы время в банях и в беседах, велел затворить гимназии и гульбища, в которых они, провожая время в праздности, только словами управляли войском и вели войну; пресек безвременные пиршества, забавы и веселые общества; призывал граждан к оружию; был неумолим и строг в наборе ратников до того, что многие из граждан оставили город, не имея привычки быть подвластными; жить не для своего удовольствия называли они рабством.
Вскоре возвещено было ему, что римский консул Левин идет против него с многочисленным войском, опустошая Луканию. Союзники еще не были собраны. Пирр, не терпя долее оставаться в покое, при наступлении неприятеля вышел из Тарента с войском, послав наперед к римлянам вестника с объявлением, не будет ли им приятнее, без войны, разобрать дружелюбно свои распри с италийскими городами, приняв его судьей и посредником? Левин на это отвечал, что римляне не приемлют Пирра как посредника и не боятся как врага. После этого ответа Пирр поставил лагерь свой на равнине, простирающейся между городами Пандосией и Гераклеей.
Узнав, что римляне стояли недалеко за рекой Сирисом, поехал он к реке, дабы осмотреть стан их. Увидя устройство и положение оного и порядок стражей, он был приведен в удивление и обратясь к ближайшему из друзей своих: «Мегакл, — сказал ему, — порядок в войсках варваров не есть варварский; впрочем, самое дело докажет!» Заботясь уже о будущем, решился он дождаться союзников, а дабы римляне не предприняли прежде переправы через реку, поставил он на берегу оной войско для удержания их. Римляне, спеша предупредить то, чего он ожидал, начали переправляться. Пехота прошла вброд в одном месте, а конница в разных местах. Боясь быть окруженными, греки отступили от реки. Пирр, узнав об этом, смутился; предводителям пехоты велел немедленно выстроиться и быть в готовности с оружием в руках; сам он, предводительствуя тремя тысячами конницы, устремился на римлян, надеясь застать их еще при переправе, разделенными и неустроенными. Видя же множество блистающих на берегу щитов и конницу, выступающую против него в лучшем устройстве, сомкнув ряды, первый на них устремился. По красоте оружий, блеску их и богатым украшениям все узнавали его. Он своим делами доказывал, что приобретенная им слава не уступала его храбрости. Действуя рукою и всем телом в битве, защищаясь мужественно против нападающих на него, он не смущался и не терял присутствия духа, но управлял войском с таким хладнокровием, как будто бы смотрел на битву со стороны, между тем как являлся всюду и помогал тем, кого теснил неприятель. В той битве один македонянин Леонат, заметив одного италийца, который всегда обращал внимание на Пирра, направлял свою лошадь на него, всегда соображал свои движения с его движениями, сказал Пирру: «Государь! Видишь ли того варвара, на черной белоногой лошади? Кажется, у него на уме нечто великое и пагубное. Он всегда на тебя смотрит; против тебя устраивается, исполненный ярости и бодрости, а всех других оставляет без внимания. Берегись его!» Пирр на это ответствовал: «Определения судьбы неизбежны. Однако ни этот воин, ни другой кто из италийцев, к своему счастью, не сойдется со мною». Они еще говорили таким образом, как италиец, схватив копье, поворотил коня и устремился на Пирра. В одно и то же время он поражает копьем царского коня, а Леонат поражает коня его; кони обоих пали; друзья Пирра обступают и похищают его, а италийца сражающегося умерщвляют. Он был уроженец френтанский, начальник эскадрона по имени Оплак.
Этот случай научил Пирра быть осторожнее. Увидя, что конница его отступает, он придвинул фалангу и выстроил ее. Хламиду и доспехи свои передал Мегаклу, одному из друзей своих, некоторым образом скрылся под одеждой его и напал на римлян. Они приняли его нападение; началась битва; долгое время сражение оставалось нерешенным; семь раз, как говорят, обе стороны обращены были в бегство и семь раз преследовали своих противников. Перемена оружий, которая для Пирра в другое время была спасительная, едва не испортила всего дела и не вырвала из рук его победы. Многие преследовали Мегакла; некто по имени Дексий, который первый поразил его и умертвил, сорвал с него шлем и хламиду, поскакал к Левину, показывая их и крича, что он умертвил Пирра. Эти украшения были носимы по рядам и показываемы всем. Такое зрелище возбудило в римлянах радость и восклицания; в греках уныние и смущение. Пирр, узнав о происшедшем, явился воинам с непокрытой головой, простирал к ним свою десницу и голосом показывал себя. Наконец, когда слоны начали теснить римлян и лошади их, еще не приблизившись к ним, испугались и уносили всадников, то Пирр обратил фессалийскую конницу на неприятеля, приведенного в беспорядок, и разбил с великим кровопролитием. Дионисий говорит, что римлян пало около пятнадцати тысяч; Иероним[33] уверяет, что погибло только семь. Пирр, по свидетельству Дионисия, потерял тринадцать тысяч, а по-Иеронимову — менее четырех. Но он лишился храбрейших и лучших друзей своих и полководцев, которых более употреблял и на которых более полагался. Он завладел римским станом по отступлении римлян; отторгнул от союза с ними многие города и опустошал пространные области. Продолжая идти вперед, он отстоял от Рима не более трехсот стадиев. После сражения пристали к нему луканцы и самниты. Он жаловался на них за то, что поздно к нему пришли, но был весьма доволен и гордился тем, что с одним своим войском и с тарентинцами одержал победу над огромными силами римлян.
Несмотря на то, римляне не лишили начальства Левина, хотя Гай Фабриций говорил, что не эпирцы победили римлян, а Пирр Левина, почитая эту победу делом искусства полководца, а не войска. Они дополняли полки свои, набирая вновь поспешно воинов; говорили о войне в выражениях смелых и горделивых, чем привели Пирра в изумление. Он решился отправить в Рим посланников и испытать: не склонны ли они к миру? Завладеть их городом и совершенно их покорить казалось ему весьма трудным делом, которое не мог бы произвести с бывшими у него тогда силами; заключить дружбу и мир с римлянами после одержанной над ними победы почитал он для себя весьма славным. Киней был отправлен в Рим; он имел свидание с знатнейшими гражданами и принес им и женам их дары от своего государя. Никто их не принял; все, как мужчины, так и женщины, отвечали, что когда будет заключен мир общественный, тогда и они будут к царю дружественны и благосклонны. Киней говорил в сенате речи приятные и кроткие, но римляне не оказали внимания к словам его, ни готовности к предложениям, хотя Пирр возвращал им без выкупа попавших в плен римлян и обещал помогать им в покорении Италии. За это ничего другого не требовал, как мира себе, а тарентинцам безопасности. Многие из них были склонны к миру, ибо потеряли большое сражение и ожидали нового, против больших сил, как скоро к Пирру пристали бы другие народы Италии.
Как скоро предложения Пирра сделались известны и слух разнесся, что сенат намерен утвердить с ним мир, то Аппий Клавдий, муж знаменитейший, по причине старости лет и слепоты отставший от управления и живший в покое, не утерпел сего. Он велел своим служителям нести себя на носилках в сенат. Когда принесли его к дверям, то дети и зятья его окружили его, подняли и ввели в сенат; все умолкли и приняли его с почтением. Клавдий, заняв свое место, сказал: «Римляне! Прежде роптал я на судьбу, лишившую меня зрения; ныне жалею, что я, будучи слеп, не лишен и слуха, дабы не слышать недостойных советов и постановлений, ниспровергающих славу Рима. Где наши слова, по всем народам всегда носившиеся, что если бы и сам великий Александр переправился в Италию, вступил бы в бой с нами, когда мы еще были молоды, и с отцами нашими, пока они были во цвете силы своей, то не славился бы он ныне, как непобедимый, но, предавшись бегству или пав мертв где-нибудь, еще более возвысил бы славу Рима? Итак, слова сии были пустая кичливость и самохвальство! Вы боитесь хаонов и молоссов, всегдашнюю добычу македонян! Вы страшитесь Пирра, который служил и повиновался одному из телохранителей Александровых, который не столько для оказания помощи здешним грекам, сколько для избежания в своей земле браней бродит по Италии! Но он обещает нам над Италией владычество теми силами, которые не были достаточны сохранить ему малую часть Македонии. Не думайте, что, заключив с ним мир, вы освободитесь от него; напротив того, вы навлечете на себя союзников его; они презрят вас и сочтут, что всяк может вас удобно покорить, если Пирр не только оставит Италию без наказания обиды, но и получит ту награду, что тарентинцы и самниты могут насмехаться над вами». Эти слова Клавдия произвели то, что сенат решился продолжать войну. Киней был отослан с ответом, что, когда Пирр из Италии выступит, тогда, если хочет, может предлагать о мире и союзе, но пока будет находиться в Италии с оружием в руках, то римляне будут с ним воевать всеми силами, хотя бы он, сражаясь, победил еще тысячи Левинов. Говорят, что Киней, в продолжение переговоров, приложил старание узнать нравы и свойства римлян и устройство их правления. Он беседовал с первейшими гражданами и, возвратившись к Пирру, сказал ему, что сенат показался ему собранием многих царей. О множестве же народа говорил: «Боюсь, что нам надлежит сразиться с Лернейской гидрой!», ибо тогда собрано было воинов вдвое больше против тех, кто сражался прежде под предводительством консула, а число остальных римлян, способных носить оружие, показалось ему в несколько раз больше тех и других.
После этого отправлены были к Пирру посланники для переговоров о пленных. В числе посланников был Гай Фабриций, который, по уверению Кинея, римлянами был отлично почитаем, как человек добродетельный и искусный воин, хотя был крайне беден. Пирр оказывал ему особенное уважение и предлагал ему некоторое количество золота, называя сие знаком дружбы и гостеприимной связи, без всякой дурной цели. Фабриций отвергнул дары его, и Пирр пробыл тогда в покое, но на другой день, желая испугать Фабриция, который никогда не видал слонов, велел величайшего из зверей поставить за занавесом там, где они между собою разговаривали. Приказание его было исполнено, по данному знаку занавес был снят: слон вдруг поднял хобот над головою Фабриция и издал крик страшный и пронзительный. Фабриций, обратившись спокойно, улыбнулся и сказал Пирру: «Ни вчера твое золото, ни сегодня твой зверь меня не поколебали». За ужином говорено было о разных предметах, особенно о Греции и мудрецах ее. Киней по случаю завел речь об Эпикуре и объяснял мнение его о богах и о гражданском правлении. Он говорил, что все счастье жизни полагают эпикурейцы в наслаждении; что общественных дел избегают, почитая их вредными и возмутительными для блаженства человеческого; что, по их мнению, божество, не чувствуя ни любви ни гнева, нимало не заботится об нас и проводит жизнь в бездействии, утопая в наслаждениях. Он продолжал говорить, как Фабриций воскликнул: «О боги! Пусть следуют этим правилам Пирр и самниты, пока они с нами воюют!» Пирр, удивляясь величию духа римлянина, еще более желал заключить мир с республикой и прекратить войну. Он просил в особенности Фабриция, по заключении мира, последовать за ним и быть при нем, обещая почитать его первым из своих друзей и полководцев. Фабриций отвечал на это спокойно: «Государь! Это не будет тебе полезно! Те, которые ныне тебя уважают и тебе удивляются, когда меня узнают, лучше захотят иметь меня, нежели тебя царем своим». Таков был Фабриций! Эти слова не возбудили в Пирре гнева; он не оказал свойственного тиранну негодования; напротив того, заставлял друзей своих замечать великодушие Фабриция. Одному ему он поверил пленных, с тем что, если сенат не примет мирных предложений, то они, повидавшись с своими родственниками и справив в Риме Сатурналии, будут отосланы обратно к нему. Они в самом деле были отосланы после праздника; сенат определил смерть тому из них, кто останется в Риме.
После того Фабриций избран был консулом. В стан к нему прибыл человек с письмом от царского врача, который обещал отравить ядом Пирра, если римляне ему будут благодарны; что он тем положит войне конец без всякой для них опасности. Фабриций ужаснулся от сего злодеяния и внушил своему товарищу те же чувства; он послал немедленно письмо к Пирру, советуя ему беречься злоумышлений своего врача. Содержание письма было следующее: «Гай Фабриций и Квинт Эмилий, римские консулы[34], царю Пирру радости желают. Ты, по-видимому, худо умеешь познавать друзей и врагов своих. Прочитав присланное к нам письмо, увидишь ты, что воюешь с добрыми и справедливыми людьми, а доверяешь несправедливым и злым; мы уведомляем тебя о том не из благорасположения к тебе, но дабы твоя смерть не навела на нас клеветы и дабы никто не подумал, что мы употребили против тебя козни, не будучи в состоянии кончить войну мужеством». Получив письмо и изобличив злоумышление, Пирр наказал врача, а в знак благодарности к Фабрицию возвратил римлянам пленников без выкупа и опять послал Кинея для заключения мира. Римляне не захотели даром принять пленников, как благодеяние от неприятеля или как награду за то, что против него не употребили несправедливости; они отпустили к нему равное число пленных тарентинцев и самнитов, но о дружбе и мире не позволяли и говорить прежде, нежели Пирр не поднимется из Италии с войском и не отправится в Эпир на тех же кораблях, на которых он прибыл.
Итак, обстоятельства требовали, чтобы дано было другое сражение. Пирр, успокоив свое войско, шел вперед и вступил с римлянами в сражение при городе Аскулуме[35]. Он пробирался местами, неспособными к действиям конницы и болотистыми берегами реки быстрой, где не было довольно пространства для присоединения слонов к фаланге. После важной с обеих сторон потери убитыми и ранеными, Пирр, сражавшись до самой ночи, отступил. На другой день, употребляя все способы, чтобы дать сражение на ровном и открытом месте, дабы впустить слонов в средину неприятелей, он занял трудные проходы и, поставив между слонами многих копьеносцев и стрельцов, вел с жаром и быстротой сомкнутую и в боевом порядке устроенную фалангу. Римляне, не владея более местами, которые способствовали им отступать и опять нападать, принуждены были идти ровным местом прямо на ряды неприятельские. Спеша опрокинуть пехоту до наступления слонов, они выказывали удивительную храбрость, сражаясь мечами против длинных копей; не щадили себя, смотрели только, как бы поразить неприятеля, ни во что не ставили смерть. После долгой битвы начали они отступать на том месте, где Пирр делал сильный напор на тех, кто против него стоял. К поражению их более всего послужили сила и стремление слонов. Мужество римлян в битве той было бесполезно; они были принуждены уступить слонам, как стремлению волн или разрушительному землетрясению, дабы не умереть без действия и без всякой для своих пользы, претерпевая все ужасы смерти. Бегство их было непродолжительно, по причине близости стана. Иероним говорит, что римлян пало шесть тысяч. В записках царских писано, что Пирр потерял три тысячи пятьсот человек. Дионисий не упоминает, чтобы при Аскуломе даны были два сражения и чтобы римляне были решительно побеждены. Он говорит, что римляне сражались однажды до захождения солнца; что войска с трудом разошлись; что Пирр получил удар в руку дротиком; что обоз его расхитили самниты; что с обеих сторон пало более пятнадцати тысяч человек. Когда войска разошлись и некто поздравлял Пирра с победой, то он сказал: «Мы погибли, если еще один раз одержим победу над римлянами!» В самом деле, он лишился великой части собственного войска и всех своих друзей и полководцев, кроме немногих. Он не мог привести свежих войск; тамошние союзники уже не оказывали прежней ревности. Между тем у римлян дополнялось войско легко и скоро, как будто бы из изобильного источника; они не теряли бодрости от поражений; гнев воспламенял их новой силой и честолюбием к продолжению войны.
В таких тесных обстоятельствах снова был он прельщен пустыми надеждами и предприятиями, которые держали его в недоумении и нерешимости. В одно и то же время прибыли к нему из Сицилии послы, предлагая предать ему Акрагант, Сиракузы и Леонтины и прося его действовать с ними для изгнания карфагенян и избавления острова от других тираннов; из Греции же возвещено было ему, что Птолемей, прозванный Керавном[36], погиб в сражении с галатами со всем своим войском и что присутствие его было бы весьма полезно в такое время, когда македоняне имели нужду в царе. Пирр жаловался на судьбу, что в одно и то же время представляла ему два случая к великим предприятиям. Он думал, что из двух надлежало потерять один; долгое время рассуждал о том сам с собою; казалось ему, что обстоятельства Сицилии приведут его к важнейшим делам, по близости ее с Ливией. По этой причине обратился он туда, послав наперед, по своему обыкновению, Кинея, для переговоров с тамошними городами. Он оставил в Таренте охранное войско, несмотря на неудовольствие тарентинцев и на представления их либо исполнить то, за чем приехал к ним — воевать вместе с ними против римлян, либо оставить область их и предать им город в таком положении, в каком он его принял. Пирр, не дав никакого кроткого ответа, велел им быть спокойными и дожидаться, пока ему будет свободно. После чего пустился в море. По прибытии своем на остров все надежды его получили желаемый успех. Города присоединялись к нему охотно. Где надлежало употребить оружие и силу, там на первых порах ничто не сопротивлялось ему. Имея тридцать тысяч пехоты, две тысячи пятьсот конницы и двести кораблей, нападал он на карфагенян, изгонял их и покорял себе принадлежащую им область. Самое крепкое их место был Эрик[37], защищаемое великим числом неприятелей. Пирр решился взять оное приступом. Войско уже было в готовности; он надел доспехи свои и сделал обет Гераклу принести ему жертвы и учредить игры, если удастся ему доказать себя грекам, обитавшим в Сицилии, воителем, достойным предков и настоящих сил своих. Он дает знак трубой, рассеивает стрелами варваров, приставляет лестницы и первый всходит на стену. Многие толпятся против него. Пирр, обороняясь, прогоняет и низвергает их на обе стороны стены и, действуя мечом, окружил себя грудами мертвых. Однако с ним ничего дурного не случилось; неприятелям показался ужасным и тем доказал, сколь справедливы и на опыте основаны слова Гомера, который утверждает, что изо всех доблестей одна храбрость часто сопряжена с восторгом и исступлением. По взятии города принес он Гераклу великолепные жертвы и учредил торжественные разных родов зрелища.
Занимавшие Мессену варвары, называемые мамертинцы, беспокоили тамошних греков и некоторых принудили платить себе дань. Они были многочисленны и храбры; по этой причине дано им название, которое на латинском языке значит «воинственные». Пирр поймал их сборщиков податей и умертвил, самих мамертинцев победил в сражении и многие крепости у них отнял.
Карфагеняне оказывали склонность к миру; предлагали ему, по заключении с ним дружеских сношений, дать деньги и корабли. Пирр, простирая далее виды свои, отвечал на это, что тогда только заключит с ними мир и дружбу, когда они оставят всю Сицилию и Ливийское море будет границей между ними и греками. Вознесенный настоящими успехами и силой своей и гоняясь за надеждами, которые с самого начала прельщали его, он обращал желания свои прежде всего на Ливию. Он имел много кораблей, но терпел недостаток в людях. По этой причине начал набирать гребцов в городах. Он производил сие не с кротостью и снисхождением, но самовластно и жестоко, употребляя насилие и наказания. Он не был таким с самого начала; напротив того, более других царей был склонен угождать жителям, во всем на них полагался и ни в чем не беспокоил. Но впоследствии сделался тиранном из народного угодника; кроме жестокости, порицали его за неблагодарность и вероломство. При всем неудовольствии своем, сицилийцы исполняли все это, как необходимое. Но когда начал он подозревать Фенона и Сострата, главных сиракузских полководцев, которые первые склонили его переправиться в Сицилию и по прибытии его тотчас предали ему город и подкрепляли его во всех предприятиях, когда он не хотел ни взять их с собою, ни оставить в городе; когда Сострат, страшась его, отстал от него, а Фенона, которого он обвинял в одном с Состратом намерении, умертвил, то уже сицилийцы не мало-помалу и не по одному начали от него отставать; все города исполнились столь сильной к нему ненависти, что одни пристали к стороне карфагенян, другие звали к себе мамертинцев. Пирр видел везде мятежи, перевороты и возмущения против себя, а между тем получил письмо от самнитов и тарентинцев, которые уже в городах своих едва держались против неприятеля, были лишены всей своей области и звали его к себе на помощь. Это было благовидным предлогом, чтобы отплытие его из Сицилии не было сочтено бегством или не было приписано невозможности исправить тамошние дела. В самом же деле, не будучи в состоянии владеть Сицилией, как кораблем, бурею волнуемым, ища только выхода себе, он опять бросился на Италию. Говорят, что отплывая уже, взглянул на Сицилию и сказал окружающим его: «Друзья мои! Какое прекрасное поприще оставляем мы карфагенянам и римлянам!» Догадка его сбылась после того в скором времени[38].
Варвары соединились против него при самом его отплытии. Он дал сражение карфагенянам в проливе; потерял много кораблей и с остальными убежал в Италию. Мамертинцы, числом не менее десяти тысяч, переправились прежде него на другую сторону; они не осмелились дать ему сражения, но, заняв узкие места, нападали на войско его и причинили ему великий вред. Здесь пало двое слонов; воины в тылу были побиваемы. Пирр, перейдя к ним из первых рядов, защищал их и ввергался во все опасности, сражаясь с людьми, искусными в войне и исполненными мужества, но, будучи поражен в голову мечом, несколько отступил и тем умножил бодрость неприятелей. Один из них, высокий ростом и блистающий доспехами, выбежал вперед и громким и гордым голосом кричал ему, чтобы он выступил вперед, если еще жив. Пирр, раздраженный этим, поворотил назад быстро со своими щитоносцами и, весь покрытый кровью, страшный лицом, устремился с яростью сквозь них, предупредил варвара и дал ему в голову удар, который, силою руки и крепостью стали, рассек его до самого низу, так что в одно время распались в разные стороны две части его тела. Это удержало от погони варваров, которым Пирр показался существом сверхъестественным и внушил великий страх.
Итак, он, продолжая путь свой безопасно, прибыл в Тарент с двадцатью тысячами пехоты и тремя тысячами конницы. Взяв храбрейших тарентинцев, вел их в область Самнитскую, где римляне находились. Дела самнитов были тогда в дурном положении; они были унижены духом, потеряв несколько сражений против римлян. Сверх того негодовали они на отплытие Пирра в Сицилию, и потому не многие из них к нему присоединились. Пирр разделил все свое войско на две части; одну послал в Луканию, дабы не допустить бывшего там консула прийти на помощь своему товарищу, другую вел сам на Мания Курия[39], который, заняв крепкое положение при Беневенте, ожидал помощи из Лукании. Он сидел спокойно, частью потому, что прорицатели отвлекали его от сражения предзнаменованиями и жертвами неблагоприятными. Пирр спешил напасть на него до прибытия ожидаемой им помощи, взял храбрейших воинов и лучших слонов и ночью направил путь к стану неприятельскому. Но как надлежало обойти оный длинной и лесистой дорогой, то, по недостатку в факелах, воины его заблудились; произошла остановка; между тем ночь прошла, и римляне на заре увидели его войско, которое спускалось с гор. Это произвело среди них великий шум и беспокойство. Между тем Маний получил благоприятные знамения, обстоятельства принуждали его напасть на неприятеля; он вышел из стана и вступил в бой с теми, кто первые ему попался, разбил их и тем навел на всех великий страх. На месте пало немалое число Пирровых воинов; неприятелю досталось несколько слонов. Эта победа заставила Мания сойти на равнину, дабы дать открытое сражение. Он разбил одно крыло неприятеля, но на другом был опрокинут слонами и принужден отступить к своему стану; он призвал на помощь стоящих на валу вооруженных и свежих воинов, которых было много; они вышли из своих укреплений и, пуская стрелы в зверей, принудили их поворотиться назад и, отступая через свое войско, приводить его в беспорядок и замешательство[40]. Это вручило римлянам победу, а вскоре державу и владычество. Этими подвигами они вознеслись духом; умножили силы свои; своей храбростью приобрели ту славу, что они непобедимы. Немедленно покорили Италию и вскоре после того заняли Сицилию.
Таким образом, Пирр потерял надежду завладеть Италией и Сицилией. Шесть лет провел он в тамошних бранях. Силы его истощились, но мужество его в самых поражениях осталось непобедимым. По искусству его в войне, по силе мышц, по отважности духа был он почитаем первейшим из современных ему царей, но то, что приобретал подвигами, терял пустыми надеждами, и, желая того, чего у него не было, не умел сохранить то, чем уже владел. По этой причине Антигон сравнивал его с игроком в кости, который мечет удачно и счастливо, но не умеет пользоваться своей удачей.
Он возвратился в Эпир[41] с восьмью тысячами пехоты и пятьюстами конницы. Не имея денег, искал он войны, дабы содержать свое войско. Несколько галатов пристали к нему, и Пирр вступил в Македонию для грабежа и получения добычи в царствование Антигона[42], сына Деметрия. Он покорил несколько городов; две тысячи македонских воинов к нему присоединились. Надеявшись чего-то большего, обратился он к самому Антигону, напал на него в узких проходах и привел войско его в беспорядок. Галаты, служившие Антигону и составлявшие тыл его войска, будучи довольно многочисленны, выдержали нападение Пирра с великой смелостью. Сражение между ими и Пирром было жаркое; большая часть их была изрублена, а ведущие слонов, будучи настигнуты Пирром, предали ему себя и зверей своих. Пирр после этого успеха, более полагаясь на судьбу, нежели действуя рассудком, направил свое войско на македонскую фалангу, которая была в волнении и страхе от нанесенного ей урона; по этой причине она удерживалась от нападения и не была склонна к сражению; он простирал к македонянам руки, называл по имени военачальников и предводителей и этим произвел то, что вся пехота Антигонова перешла к нему. Антигон предался бегству и удержал за собой только некоторые приморские города. Пирр, для которого все сложилось успешно, почитал победу над галатами славнейшим своим подвигом. Он посвятил прекраснейшую и богатейшую добычу в храме Афины Итонийской[43] со следующей надписью: «Пирр, царь молосский, посвящает Афине Итонийской эти щиты, отнятые им у надменных галатов и лишив Антигона всего войска. Это неудивительно; как прежде, так и теперь Эакиды[44] воинственны».
После сражения он начал покорять города. Завладев городом Эги, он поступил с жителями строго и оставил в городе стражу, состоявшую из галатов, которые служили в его войске. Галаты, народ самый хищный и ненасытный к деньгам, начали рыть могилы погребенных в этом городе царей, расхищали найденные там дорогие вещи и, ругаясь над мертвыми, раскидали их кости. Пирр не обратил никакого внимания на это преступление, потому ли, что, будучи тогда занят, отложил наказание до другого времени; или предал оное забвению, боясь наказать варваров. Как бы то ни было, македоняне за то поносили его.
Дела его не были еще устроены и не имели твердого основания; однако духом он стремился к новым предприятиям. Он ругался над Антигоном и называл его бесстыдным за то, что еще носит порфиру и не надевает простого плаща. Между тем прибыл к нему спартанец Клеоним, который уговаривал его вступить в Лакедемон, и Пирр охотно на это согласился.
Этот Клеоним был царского рода, но за насильственный и самовластный его нрав был ненавидим спартанцами, которые к нему не имели никакого доверия. Вместо него царствовал в Спарте Арей[45]. Клеоним издавна имел причины жаловаться на всех своих сограждан. Будучи уже в летах, женился он на Хилониде, дочери Леотихида, девице прекрасной, происходящей от царской крови. Но Хилонида, горя страстной любовью к Арееву сыну Акротату, прекраснейшему юноше, который был тогда в самых цветущих летах, соделала брак сей горестным и бесславным для любящего жену свою спартанца, который бы не знал, что он презираем ею. Таким образом, домашние неудовольствия присоединились к общественным. Клеоним, пылая яростью и негодованием, побудил Пирра вступить в Лакедемон с двадцатью пятью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью четырьмя слонами. Великость приготовлений явно доказывала, что он хотел не Клеониму приобрести Спарту, но себе весь Пелопоннес, хотя объявил пришедшим к нему в Мегалополь лакедемонским посланникам, что он сего намерения не имел, а прибыл только для того, чтобы освободить подвластные Антигону города, а детей своих, если ничто не препятствует, отправить в Лакедемон для воспитания по тамошним нравам, желая, чтобы они в этом имели преимущество надо всеми другими царями. Притворяясь таким образом и обманывая тех, кто с ним встречался на дороге, он вступил в Лаконию и тотчас начал производить грабежи. Посланники жаловались, что он, не объявив им войны, открыл военные действия. «Мы знаем, — сказал им Пирр, — что и вы не говорите никому наперед того, что хотите делать». Один из предстоявших, по имени Мандроклид, сказал лаконическим наречием: «Если ты бог, то не сделаешь нам зла, ибо мы тебя не обидели; если ты человек, то сыщется кто-нибудь могущественнее тебя».
Таким образом Пирр приблизился к Лакедемону. Клеоним советовал ему сделать к оному приступ. Пирр, как говорят, боясь, чтобы воины его, ворвавшись в город ночью, не разграбили оного, удержался, сказав, что то же самое сделает днем. Лакедемоняне были малочисленны и, по причине неожиданности нападения, не были приготовлены к войне. Арея не было в городе; он находился на Крите, куда он отправился на помощь гортинцам. Это обстоятельство спасло Спарту, которой неприятель пренебрег по причине ее малолюдства и слабости. Пирр, думая, что не было никого, кто бы захотел сразиться за город, расположил стан свой близ него, между тем как друзья и илоты Клеонима делали приготовления и убирали дом его, как будто бы Пирру надлежало в оном ужинать. По наступлении ночи лакедемоняне советовались между собою об отправлении жен своих на Крит, но они противились этому; Архидамия[46] с мечом в руке вступила в сенат, приносила жалобу со стороны всех женщин и наконец спрашивала сенаторов: «Ужели они думают, что они могут жить, если Спарта погибнет?» После того положено было сделать ров, параллельный неприятельскому стану, и по обеим его сторонам поставить телеги, зарыв их колеса до половины в земле, дабы с трудом можно было их сдвинуть и дабы оные препятствовали слонам пройти далее. Когда граждане начали работу, то пристали к ним девы и женщины, одни в мантиях, подпоясавши хитоны; другие в одних хитонах, дабы помогать старейшим в работе. Тем, кому надлежало сразиться, велели они отдыхать, и, измерив длину рва, одни вырыли третью часть оного. Ширина его была в шесть локтей, глубина в четыре, а длина, по свидетельству Филарха, восемь плефров, а по Иеронимову, несколько меньше. На рассвете дня, когда неприятели начали двигаться, они вручили молодым людям оружие, предали им ров, велели оборонять и хранить его, представляя им, что побеждать перед глазами отечества сладостно, но умирать в объятиях жен и матерей, оказавшись достойными сынами Спарты, достохвально и славно. Хилонида, удалившись в уединение, привязала себе петлю на шею, дабы не попасть в руки Клеониму, когда бы город был взят.
Пирр с тяжелой пехотой двинулся на спартанцев, устроенных и сомкнувшихся щитами на другой стороне рва, который не легко было перейти; сражавшиеся не могли по оному твердо ступать, по причине мягкости земли. Птолемей, сын Пирра, с двумя тысячами галатов и с отборнейшими хаонами, пробежав длину рва, силился пробраться сквозь поставленные спартанцами телеги, которые, будучи глубоко зарыты и стоя плотно одна подле другой, не только препятствовали нападению неприятелей, но самим спартанцам затрудняли способы подавать помощь. Галаты хватались за колеса и тащили телеги в реку. Молодой Акротат, увидя предстоявшую опасность, пробежал город с тремястами воинов и обошел Птолемея, который, по причине покатистых мест, не мог его видеть. Он напал на тыл его, принудил галатов обратиться к нему и защищаться, между тем как они, пришед в беспорядок, друг друга толкали, падали в ров и вокруг телег. Наконец, после великого поражения, с трудом они могли отступить. В это время старцы и великое множество спартанок взирали на подвиги Акротата. Когда он опять возвращался городом к своему месту, покрытый кровью, но с радостью на лице и вознесенный победой, то спартанкам показался он прекраснее и больше чем прежде; они завидовали любви Хилониды, и некоторые старцы, провожая его, кричали ему вслед: «Спеши, Акротат, обнять Хилониду, производя храбрых детей Спарте!» Вокруг Пирра происходила сильная битва. Многие из спартанцев славно сражались. Филлий долгое время противился неприятелям и многих из нападавших умертвил; наконец, чувствуя силы свои многими ранами истощенные, уступил свое место другому из бывших с ним воинов и бросился в середину своих сограждан, дабы мертвое его тело не досталось неприятелям.
Наступившая ночь положила конец сражению. Пирр лег спать и увидел следующий сон. Казалось ему, что он поражает Лакедемон молниями, что оный весь горел и что он радуется этому. Воспрянув от сна в великой радости, дал полководцам приказание вооружить войско и друзьям своим рассказывал сон, надеясь, что оный знаменовал совершенное покорение города. Все были согласны с ним, но Лисимаху сие видение не нравилось; он говорил, что поскольку места, на которые гром ударил, делаются священными и по ним не ходят, то боги предзнаменуют этим Пирру, что город для него неприступен. Пирр отвечал, что об этом можно толковать только между собирающейся на площади чернью; что в том нет ничего верного; что они с оружием в руках должны только помнить, что
Знаменье то лишь благое, чтобы сражаться за Пирра[47].
С этими словами встал с наступлением дня и повел свое войско к городу. Лакедемоняне сражались с храбростью и твердостью, превышающею силы их. Женщины находились при них, подавали им стрелы, приносили пищу и питье тем, кто имел в оных нужду, поднимали раненых. Македоняне силились завалить ров, несли множество всяких веществ, которыми засыпали и скрывали оружия и тела умерщвленных. Лакедемоняне препятствовали им всеми силами. Они увидели Пирра, который промеж рва и телег пробирался к городу верхом. Стоявшие на том месте воины издали громкий крик; женщины в ужасе бегали с воплем взад и вперед, но в то самое время, как Пирр перешел и устремился на стоявших против него, критская стрела поразила в брюхо его лошадь, которая понесла его и, умирая от сильной боли, сбросила его с себя в места покатистые и скользкие. Приближенные его в беспокойстве спешили на помощь к нему, а спартанцы между тем, нападая на них и поражая стрелами, всех вытеснили. После этого Пирр велел прекратить бой, думая, что лакедемоняне несколько ему уступят, ибо все почти были ранены и многие из них пали. Но счастливая судьба города то ли испытавала мужество его жителей, то ли желала доказать, какую оно имеет силу в самых трудных обстоятельствах, в то самое время, когда лакедемоняне теряли всякую надежду, привела к ним на помощь из Коринфа наемное войско под предводительством фокейца Аминия, одного из Антигоновых военачальников. Едва он вступил в город, как с Крита прибыл и сам царь Арей с двумя тысячами воинов. Женщины тотчас разошлись по домам и более не вмешивались в военные действия. Старые люди, по нужде принявшиеся за оружие, были распущены, и место их заступили новые воины.
Мужество и честолюбие Пирра побуждали его завладеть городом наиболее потому, что оный получил подкрепление; не имев же в том успеха и получив многие раны, он отступил и разорял область, намереваясь провести тут зиму. Но рок его был неизбежен. В Аргосе Аристей был в раздоре с Аристиппом. Последнему покровительствовал Антигон; Аристей предупредил своего противника и звал в Аргос Пирра. Этот государь, который вращался всегда из надежды в надежду, употребляя успехи как средства к новым действиям, а неудачи свои желая исправить новыми подвигами, ни поражения, ни одержанных побед не полагал пределом тому, чтобы более не беспокоить себя и других. Он отправился тотчас в Аргос. Арей поставил ему многие на пути засады и, заняв труднейшие проходы, отрезал галатов и молоссов, которые защищали тыл. Пирру предсказано было от прорицателя, который нашел печенки жертв недостаточными, что сие предзнаменовало лишение вещи, весьма ему близкой. Однако в то время среди шума и беспокойства, забывшись, велел сыну своему Птолемею взять своих товарищей и идти к ним на помощь, между тем как он сам поспешно выводил все войско из узких проходов. Битва вокруг Птолемея была жестокая; с ним сражался Эвалк, предводительствовавший отборнейшими лакедемонскими воинами. В самом сражении некоторый критянин из Аптеры[48], по имени Оресс, человек необыкновенной силы в руках и быстрый на ногах, прибежав с боку, поразил Птолемея, сражавшегося с великой храбростью, и поверг на землю. По умерщвлении Птолемея воины его обратились в бегство; лакедемоняне преследовали их и необдуманно выскочили на равнину, отделившись от своей тяжелой пехоты. Пирр, который теперь узнал о смерти сына своего, в исступлении горести велел коннице молосской поворотить; он первый бросился на лакедемонян и пресыщался убийством; он всегда казался ужасным и непобедимым в боях, но в то время отважностью и силою превзошел прежние свои подвиги. Наконец он устремился на Эвалка, который бросился в сторону, и едва мечом не отрубил ему руки, которою держал повод; однако перерезал только повод. Пирр быстро пронзил его копьем, в тот же миг соскочил с коня и уже пеший умерщвлял над Эвалком сражавшихся с ним отборнейших воинов. Честолюбие предводителей было причиной бессмысленных потерь спартанцев, когда война была уже кончена.
Пирр, принеся в жертву сыну своему такое множество врагов и некоторым образом почтивши его гробницу блистательными подвигами, облегчил свою горесть яростью своей над неприятелями и продолжал путь свой в Аргос. Узнав, что Антигон занимает возвышенные над равниной места, он остановился при Навплии[49]. На другой день послал вестника к Антигону, называл его человеком недостойным и вызывал сойти на равнину, дабы сразиться за царство. Антигон на это отвечал, что он ведет войну, полагаясь более на благоприятное время, нежели на силу оружия, и что если Пирру наскучила жизнь, то к смерти многие дороги ему отверсты. Жители Аргоса послали к обоим послов, прося их отступить от их города и оставить его независимым и обеим сторонам равно преданным. Антигон согласился на это требование; он отдал в залог своего сына. Пирр обещал отступить, но не дал никого в залог, и потому был аргосцами подозреваем. Между тем в стане Пирра видимо было великое знамение. Головы закланных быков, отделенные уже от туловищ, казалось, что высунули языки и облизывали собственную кровь. В самом Аргосе Аполлонида, прорицательница Ликейского бога, выбежала из храма, крича, что видит город исполненным мертвых и плавающим в крови, видит орла, стремящегося на брань, но скоро исчезающего.
С наступлением глубокой темноты Пирр подступил к городу и нашел отворенными ему Аристеем врата, называемые Диамперес («Проход»). Пока галаты его вступали в город и занимали площадь, то никем не было примечено их движение. Так как слоны не могли пройти в ворота, то служители начали снимать с их спин башни; потом в темноте с шумом на них налагали оные; отчего произошла остановка. Аргосцы, узнав о происходящем, побежали к Аспиде[50] и к укрепленным местам и послали к Антигону просить вспоможения. Антигон, приблизившись к городу, остановился, дабы замечать происходившее, а полководцев своих и сына своего послал в оный с достаточным пособием. Между тем прибыл и Арей, ведя с собою тысячу критян и легкое спартанское войско. Все они напали на галатов и привели их в великое смятение. Пирр вступил в город со стороны Киларабиса с шумом и восклицаниями; галаты отвечали ему такими же восклицаниями; однако он заметил, что восклицания их не были бодры и надменны, но такие, какие издают люди, беспокоящиеся и находящиеся в худом положении. Он шел весьма поспешно и теснил конницу, идущую перед ним с великими трудом и опасностью, по причине каналов, которыми город пресекается. Никто не знал, что делается и что приказывается, как бывает в ночном сражении. Воины заблуждались и отставали от своих в узких улицах; мрак ночи, смешанный крик, теснота места не позволяли полководцам употребить никаких военных оборотов; с обеих сторон медлили, ожидая наступления дня. Едва показался свет, Пирр, увидя Аспиду, наполненную неприятельскими оружиями, был приведен в изумление. Он еще более смутился, заметив на площади, между многими там стоявшими произведениями искусства, волка и вола, из меди сделанных и борющихся между собою. Ему пришло на память древнее прорицание, по которому предопределено было ему умереть, когда увидит волка, борющегося с волом. Аргосцы рассказывают, что это есть памятник древнего происшествия: когда Данай вступил в землю их у Пирамий в Фиреатиде и шел к Аргосу, то увидел волка, борющегося с волом. Данай, предположив, что волк есть он сам (ибо сей зверь, подобно ему, нападал на туземцев), смотрел на сражение. Волк победил вола, и Данай, помолясь Аполлону Ликейскому (то есть волчьему), приступил к своему предприятию, в котором имел удачу, ибо Геланор, который царствовал тогда в Аргосе, был изгнан возмутившимся народом. Вот что подало повод к сооружению этого памятника.
Пирр был приведен в уныние как этим зрелищем, так и тем, что был обманут в своем ожидании. Он намеревался отступить, но боясь тесноты ворот, послал приказание сыну своему Гелену, оставленному с большей силой вне города, ломать стену и защищать отступающее войско, если неприятель будет его беспокоить. Вестник от поспешности и тревоги пересказал повеление весьма темно; Гелен, по ошибке взяв остальных слонов и отборнейших воинов, вступил в город воротами, с намерением подать отцу своему помощь. Пирр уже отступал. Пока на площади пространство позволяло ему поворачиваться и сражаться, он отражал наступавших неприятелей. Но, будучи с площади вытеснен в узкую улицу, ведущую к воротам, он сходился с теми, кто шел к нему на помощь с противной стороны; он приказывал им отступить, но одни его не слушали, а другие, хотя охотно бы сие исполнили, однако не пропускали их те, кто за ними шел в ворота; сверх того самый больший из слонов упал поперек ворот, рыкал страшно и препятствовал пройти отступавшим. Другой слон из тех, кто вошел прежде и которого называли Никоном, искал своего вожатого, который упал от полученных ран, дабы поднять его, и, несясь в противную отступающим сторону, опрокидывал равно как своих, так и неприятелей, которые падали одни на других; наконец он нашел вожатого своего мертвым, поднял его хоботом и, держа его на клыках, поворотил назад и, придя от того в бешенство, опрокидывал и убивал тех, кто ему попадался. Таким образом, все теснились и давили друг друга; никто не мог действовать поодиночке, но как будто бы все множество составляло одно связанное тело, наклонялось то в одну, то в другую сторону. Воины мало сражались с теми, кто их удерживал или настигал сзади; они сами себе причиняли великий вред. Извлекши однажды меч или наклонив копье, не было более возможности ни меча вложить в ножны, ни копья поднять; оружие поражало кого придется. Таким образом, люди гибли от руки своих товарищей.
В такой тревоге, в таком ужасном волнении Пирр снял с шлема своего венец, которым оный был украшен, и дал его одному из своих друзей, а сам, полагаясь на крепость коня своего, устремился на преследовавших его неприятелей. Получив рану не смертельную, но тяжкую, дротиком сквозь броню, поворотил он коня своего на того, кто нанес ему удар. То был аргосец, не из числа известных граждан, сын бедной и старой женщины. Она, подобно другим женщинам, смотрела на битву, стоя на кровле; увидя, что сын ее вступил с Пирром в сражение, будучи вне себя от опасности, в которой он находился, подняла обеими руками черепицу и пустила ее на Пирра. Черепица упала ему на голову по шлему и сломила позвонки затылка на самом его основании. Зрение его помрачилось; руки пустили повод; он упал с коня близ гробницы Ликимния, почти никем не узнанный. Некто по имени Зопир, из числа Антигоновых воинов, и еще два или три человека прибежали к тому месту, узнали Пирра и потащили его к некоему преддверию, в то время когда он начинал приходить в себя. Зопир извлек иллирийский нож, чтобы отсечь ему голову, но Пирр взглянул на него столь грозно, что привел его в ужас; руки его задрожали; исполненный смятения и беспокойства, он силился довершить свое намерение, ударил не прямо в горло, но близ рта, отрезал подбородок и с великим трудом и медленностью отделил голову от туловища. Это происшествие вскоре сделалось известно многим; Алкионей прибежал и потребовал голову у Зопира, дабы рассмотреть, точно ли она Пиррова, и взяв ее, поскакал к отцу своему, который сидел спокойно со своими приближенными. Антигон взглянул на нее, узнал Пирра и прогнал своего сына, ударив его палкой и называя варваром, нечестивцем. Сам, покрыв лицо хламидой, прослезился, вспомнив участь Антигона и Деметрия, деда и отца своего, как примеров непостоянства счастья, бывших в самом его доме. Он украсил голову и тело Пирра и предал их огню. Когда после того Алкионей нашел Гелена в унижении, покрытого дурным платьем, то принял его человеколюбиво и привел к отцу своему. Антигон, увидя его, сказал Алкионею: «Сын мой! Теперешний поступок лучше прежнего; однако не совсем еще хорош; ты не снял с него платья, которое более срамит нас, которые считаем себя победителями». Он обнял Гелена, надел на него приличное платье и отослал в Эпир. Завладев станом и силами Пирра, обошелся весьма кротко и человеколюбиво со всеми его друзьями[51].
- ↑ Над феспротами и молоссами, как повествуют, после потопа царствовал первый Фаэтонт, один из тех, кто прибыл в Эпир… — Древнее Эпирское царство разделялось на три части: Хаония, Феспротия и Молоссия. Хаония лежала к северу и граничила с Иллирией и Македонией; Феспротия находилась на Ионийском море, а Молоссия граничила с Фессалией. Потоп — имеется в виду Девкалионов потоп, по мифу уничтоживший весь человеческий род, кроме Девкалиона, легендарного предка греков, и его жены Пирры. Греческие историографы относили этот потоп к 1530 году до Р. Х.
- ↑ …при Додоне… — Додона — город в Молоссии, где находился оракул Зевса.
- ↑ По прошествии долгого времени Неоптолем, сын Ахилла, привел людей, захватил страну и оставил по себе царское поколение так называемых Пирридов, ибо Неоптолем в детстве был прозван Пирром, и один из законных детей его, рожденных от Ланассы, дочери Клеодема, сына Гилла, назван был также Пирром. — Гилл — один из сыновей Геракла, поэтому эпирские цари считали себя потомками по отцовской линии от Ахилла, а по материнской — Геракла. Пирр, сын Неоптолема, умер в младенчестве; царство досталось его брату, рожденному от Андромахи, жены Гектора; ему наследовал Пиел, другой сын Андромахи. Неоптолем после кратковременного царствования был умерщвлен Форестом, сыном Агамемнона, в Дельфийском храме.
- ↑ Таррип… — Таррип — царь древнего Эпира из рода Пирридов, правивший в 395—361 годах до Р. Х., сын молосского царя Адмета, к которому обратился Фемистокл, покинув Афины. После смерти отца Таррип был отправлен опекуном в Афины, где получил возможность ознакомиться с эллинскими обычаями и наукой. Полученные знания помогли ему реформировать Эпир.
- ↑ У Таррипа был сын Алкет… — Алкет I — царь древнего Эпира из рода Пирридов, правивший в 361 году до Р. Х. Он оставил двух сыновей, Неоптолема и Ариббу, которые царствовали вместе. После смерти Неоптолема Арибба управлял один (ум. 342 до Р. Х.). Ему наследовал не его сын Эакид, а сын Неоптолема, Александр, брат Олимпиады. Он получил престол с помощью своего зятя, Филиппа Македонского. После него царствовал Эакид, сын Ариббы.
- ↑ …во время Ламийской войны… — Ламийская война (323—321 до Р. Х.) велась греками против македонского владычества после смерти Александра Македонского. Это сражение состоялось при фессалийском городе Ламия, афинский полководец Леосфен разбил Антипатра.
- ↑ …возмутившись против Эакида… — Потомки Неоптолема и Аррибы боролись за власть в Эпире. Дом Неоптолема поддерживали македонские цари, дом Эакидов — их противники.
- ↑ …вместе со своей супругой… — Юстин называет эту царицу Бероей и говорит, что она вела свой род от эпирских царей.
- ↑ …предали себя Неоптолему. — Имеется в виду Неоптолем III Младший, двоюродный брат Пирра.
- ↑ …Александра, сына Роксаны… — Роксана, жена Александра Великого, родила ему сына, также Александра. Мать и ребенка убил Кассандр в 311 году до Р. Х.
- ↑ В великой битве при Ипсе… — Битва при Ипсе — сражение, в котором полководцы Александра Лисимах, Селевк, Птолемей и Кассандр объединили силы против Антигона Одноглазого. Битва состоялась во Фригии близ города Ипс летом 301 года до Р. Х. Антигон погиб, а его сын, Деметрий Полиоркет, бежал в Грецию.
- ↑ …одной из дочерей Береники, которая родила ее от Филиппа до вступления в супружество с Птолемеем. — Береника — жена и сестра Птолемея I, ранее была замужем за знатным македонянином Филиппом.
- ↑ …прибыл в Эпир… — Пирр прибыл в Эпир в 298 году до Р. Х.
- ↑ …в Пассароне… — Пассарон — город близ Додоны.
- ↑ …требовал Стимфею, приморскую часть Македонии… — Стимфея — город в Иллирии, недалеко от Аполлонии. Приморская часть Македонии — часть Иллирии на Ионическом море, которую покорили древние македонские цари. Другие области лежали на юг от Эпира, их населяли греки.
- ↑ …наклоном головы и надменностью речей… — Александр Великий держал голову несколько наклоненной и говорил надменно. Льстецы старались ему в этом подражать.
- ↑ …как в жизнеописании Сципионовой сказано. — Жизнеописание Сципиона не дошло до нас. Плутарх рассказывает этот анекдот в жизнеописании Тита.
- ↑ Полководец Полисперхонт! — Полисперхонт (385 — ок. 303 до Р. Х.) — один из полководцев Александра Великого, регент Македонии после смерти наместника Антипатра.
- ↑ Железа острием два брата меж собою наследство разделят. – Еврипид, «Финикиянки», 67. Это проклятие произносит Эдип над своими сыновьями, Этеоклом и Полиником.
- ↑ …дошел до Эдессы… — Эдесса — город в Македонии; ранее назывался Эгами и являлся столицей македонских царей до тех пор, пока Филипп, отец Александра Великого, не перенес столицу в Пеллу.
- ↑ …шел на Беррою… — Берроя — большой македонский город к югу от Эдессы.
- ↑ …сев на нисейского коня… — Нисейские кони, славившиеся своей статью и резвостью, получили название от обширной равнины Нисея в Мидии.
- ↑ …и македоняне тотчас узнали его по блеску перьев и по рогам, стоящим на нем. — Вероятно, Пирр подражал в Александру Великому, который, выдавая себя за сына Зевса-Аммона, носил на шлеме козлиные рога.
- ↑ Противясь вновь возрастающей силе Деметрия… — Деметрий продолжал владеть Фессалией, Беотией, Афинами и почти всем Пелопоннесом.
- ↑ …если они благоразумны, то никакого государя не впустят более в свой город и не отворят ему ворот своих. — Давая этот совет, Пирр имел в виду, что Деметрия необходимо лишить такого важного места, как Афины.
- ↑ …Пиррлишился Македонии и удалился в Эпир. — Пирр владел половиной Македонии не более двух лет.
- ↑ Битвы и ратного шума желал. – См. «Илиада», I, 491–492.
- ↑ Римляне воевали с тарентинцами. — Поводом к войне стало то, что тарентинцы оказали враждебный прием римскому флоту из 10 кораблей, который вошел в их гавань.
- ↑ …он подтвердил Еврипидово мнение… — См. «Финикиянки», 528—529.
- ↑ После смерти Агафокла… — Агафокл (361—289 до Р. Х.) — тиранн Сиракуз, в 311 году потерпел жестокое поражение у реки Гимера от карфагенян, и все союзники его покинули. В этих обстоятельствах он не нашел иного средства к спасению, кроме как посадить лучшие свои войска на 16 кораблей, выступить тайно из Сиракузской гавани, которую блокировали карфагеняне, и отправиться в Африку для нападения на Карфаген.
- ↑ …не могли миновать Япигский мыс… — Япигский мыс — оконечность полуострова Калабрия.
- ↑ Пирр, взяв их, отправился в Тарент. — Пирр прибыл в Италию в 280 году до Р. Х.
- ↑ Дионисий говорит… Иероним уверяет… — Дионисий Галикарнасский (I в. до Р. Х.) — древнегреческий историк и ритор, автор «Римских древностей» в 20 томах, из которых до нас дошло только 11. Иероним Кардийский — историк, современник Александра Македонского, сочинил «Историю», содержащую описание эллинистического периода от смерти Александра, в походе которого Иероним принимал участие, до смерти Пирра в 272 году до Р. Х.
- ↑ Гай Фабриций и Квинт Эмилий, римские консулы… — Гай Фабриций Лусцин и Квинт Эмилий Пап — консулы 282 и 278 годов до Р. Х.
- ↑ …при городе Аскулуме. — Аскулум — город в Апулии на границе с Луканией.
- ↑ …Птолемей, прозванный Керавном… — Птолемей II Керавн («Молния») — царь Македонии, правивший в 280—279 до Р. Х., сын египетского царя Птолемея I Сотера и Эвридики, дочери Антипатра. По смерти Лисимаха и Селевка он завладел Македонией, но через восемнадцать месяцев правления умерщвлен галлами. Это случилось за два года до того, как Пирр, по повествованию Плутарха, получил о том известие. Между тем царствовали в Македонии один за другим Мелеагр (май-июнь 279 до Р. Х.), Антипатр II (279 до Р. Х.), Сосфен (279—278 до Р. Х.) и Антигон II Гонат (277—273 до Р. Х.). Надо полагать, что Плутарх разумеет лишь то, что македоняне предпочитали Антигону Пирра из уважения к его способностям.
- ↑ Самое крепкое их место был Эрик… — Эрик — крепость на западе Сицилии, на высокой горе. Здесь находился знаменитый храм Венеры Эрицинской.
- ↑ …в скором времени. — Пирр оставил Сицилию в 1 году 126 олимпиады, за 276 лет до Р. Х.
- ↑ …на Мания Курия… — Маний Курий Дентат- консул с Луцием Корнелием Лентулом Кавдином в 275 году до Р. Х.
- ↑ …приводить его в беспорядок и замешательство. — Пирр потерял в этом сражении 20 или, по свидетельству других авторов, 30 тысяч человек.
- ↑ Он возвратился в Эпир… — Пирр возвратился в Эпир в 274 году до Р. Х. Опасаясь вмешательства римлян, он объявил, что ожидает от Антигона, Птолемея и других греческих царей помощи, а сам тем временем тайно вышел в море и оставил гарнизон в крепости Тарента, который вскоре сдался римлянам.
- ↑ …в царствование Антигона… — Имеется в виду Антигон II Гонат.
- ↑ …в храме Афины Итонийской… — Афина Итонийская получила свое прозвание, по мнению одних авторов, от Итония, одного из сыновей Амфиктиона, по мнению других — от фессалийского города Итона. Афине Итонийской посвящено было два храма, один в Фессалии близ Лариссы, другой в Беотии близ Херонеи.
- ↑ …Эакиды… — Эак — сын Зевса и Эгины, прадед Неоптолема, родоначальник эпирской царской фамилии — Эакидов.
- ↑ Этот Клеоним был царского рода… Вместо него царствовал в Спарте Арей. — Клеоним — сын спартанского царя Клеомена II; Арей (309—265 до Р. Х.) — сын старшего, рано умершего брата Клеонима, Акротата.
- ↑ …Архидамия… — Архидамия — бабка царя Агиса, пользовалась большим уважением по причине своего богатства.
- ↑ Знаменье то лишь благое, чтобы сражаться за Пирра. – Перефразированный стих из «Илиады», XII, 243.
- ↑ …из Аптеры… — Аптера — город на западной стороне острова Крит.
- ↑ …при Навплии. — Навплия — город близ Аргоса, на берегу Арголидского залива.
- ↑ …побежали к Аспиде… — В Аргосе каждые пять лет справляли торжество в честь Геры — Гереи. Во время празднества молодые люди состязались между собой: над театром было возвышение; здесь к самому крутому месту — Аспиде (то есть «Щиту») — прибивали медный щит, который снять было весьма трудно. Все юноши испытывали свои силы, и кому удавалось снять щит, тот объявлялся победителем и в награду получал миртовый венок и медный щит.
- ↑ …обошелся весьма кротко и человеколюбиво со всеми его друзьями. — После смерти Пирра Антигон Гонат вступил во владение Македонией, а Эпир достался Александру, второму сыну Пирра. Милон, оставленный в Таренте начальником эпирского гарнизона, сдался римскому полководцу Папирию Курсору.
