Отон
На другой день поутру новый император пришел на Капитолий и принес жертву. Он велел привести к себе Мария Цельса, принял его благосклонно, говорил с ним и советовал ему лучше забыть причину оказанной ему обиды, нежели помнить прощение. Цельс отвечал с благородством и чувством, что самая вина его служит доказательством его верности, ибо ставится ему в вину сохранение верности к Гальбе, которому он не был обязан никакой благодарностью. Все присутствующие уважили обоих, довольно было и войско. В сенате Отон говорил с великой кротостью и снисхождением. Часть времени, которое оставалось ему быть консулом, уступил Вергинию Руфу; он оставил консульское достоинство всем тем, кому оно было назначено Нероном и Гальбой. Он наградил священством особ, которым сие следовало по летам их и славе. Сенаторам, изгнанным при Нероне и возвратившимся при Гальбе, отдал имущества, которые оставались еще непроданными. Первейшие и знаменитейшие мужи, приведенные прежде в ужас, как будто бы правление вдруг попало в руки какой-либо фурии или злого духа, а не человека, одушевились лучшей надеждой к верховной власти, которая, так сказать, им улыбалась.
Равным образом и всех других римлян ничто столько не усладило и не привязало к императору, как наказание Тигеллина. Забыто было уже, что он мучился страхом наказания, которое республика требовала, как общественный долг, и что он претерпевал жесточайшие болезни телесные; между тем благоразумные люди почитали последним и стоящим многих смертей наказанием его мерзкое и срамное общество с подлейшими женщинами и распутство, которому по невоздержанию своему предавался еще, несмотря на то, что претерпевал мучения смерти. Однако многие досадовали еще, зачем он видит свет солнечный, которого многие знаменитые люди лишились из-за него. Отон послал воинов поймать его в имении близ Синуессы; он там жил в надежде убежать далее, ибо тут стояли корабли. Посланного для задержания его старался он склонить деньгами, дабы он его пропустил, но не имел в том успеха. Несмотря на то, он дал ему тем не менее подарки, просил его подождать, пока он выбреет себе голову; взял бритву и перерезал себе горло.
Цезарь, доставив народу это справедливейшее удовольствие, не вспомнил никакой частной обиды, самому ему оказанной. В угождение народу сперва не отвергал даваемого ему в театрах прозвания Нерона; и когда некоторые поставили на открытых местах Нероновы изображения, то он тому не препятствовал. Клувий Руф говорит, что в Иберии получены были грамоты, которые даются в дорогу гонцам с письмами; в них имя Нерона было приложено к имени Отона. Отон, заметив, что лучшим гражданам было то неприятно, перестал оное принимать.
Таким образом, правление его утверждалось, но войско беспокоило его тем, что советовало ему беречься знатных, не верить им и угнетать их или потому, что, из приверженности к императору, в самом деле боялось за него, или искало предлог, дабы все тревожить и возмущать. Когда Отон послал Криспина для приведения из Остии семнадцатой когорты, и Криспин готовился еще ночью к отъезду и клал оружия на возы, то самые дерзкие из воинов кричали, что Криспин имел в уме своем пагубные намерения; что сенат предпринимает новые перемены; что везут оружия не для Цезаря, но против Цезаря. Эти слова были разнесены по войску и раздражали многих; одни хватались за возы, другие умертвили двух сотников и самого Криспина, которые им противились. Все, наконец, вооружились, призывали друг друга на помощь Цезарю и устремились на Рим. Узнав, что у Отона ужинало восемьдесят сенаторов, они обратились к дворцу, говоря, что уже настало время к умерщвлению Цезаревых врагов всех вместе. Город был в великом смятении, все боялись, что будет грабеж; двор был в тревоге; Отон в недоумении. Хотя он страшился за сенаторов, но сам был им страшен; он видел, что они, испуганные и безгласные, вперили взоры свои на него; из них некоторые с женами и детьми пришли к ужину. Отон послал префектов с повелением переговорить с воинами и укротить их; и в то же время велел приглашенным к ужину сенаторам выйти другими дверьми. Они едва успели вырваться сквозь воинов, которые теснились к залу и спрашивали, куда делись враги Цезаря? Отон, стоя на ложе, много говорил к успокоению их, употреблял просьбы, не щадил и слез своих и с трудом их отослал. На другой день, подарив каждому воину по тысяче двести пятьдесят драхм, он вступил в стан и, хваля войско за усердие и приверженность к нему, говорил, что некоторые из них строят козни и что они представляют с дурной стороны умеренность его и постоянство воинов. Он изъявлял желание, чтобы воины ненавидели сих зломыслящих людей и содействовали ему в отыскании их. Все одобрили его речи и просили о наказании виновных. Отон взял двух воинов, о которых никто не стал бы жалеть, когда бы они были наказаны, и удалился.
Одни удивлялись перемене Отона, верили ему и начинали его любить; другие почитали все действием необходимости по обстоятельствам политики и думали, что он старается приобрести благосклонность народа по причине угрожающей войны, ибо уже получено было верное известие, что Вителлий принял достоинство и силу императора. Гонцы часто приходили с объявлением, что Вителлий продолжает путь свой далее. Другие извещали, что войска в Паннонии, Далмации и Мезии согласно с предводителями своими признали Отона. Вскоре получены были от Муциана и от Веспасиана дружественные письма, один из них был в Сирии, другой в Иудее; оба предводительствовали сильными войсками. Эти обстоятельства ободрили Отона, который писал Вителлию и увещевал его мыслить так, как прилично воину, обещаясь ему дать много денег и город, в котором может провести в тишине спокойную и приятную жизнь. Вителлий отвечал ему сначала притворной покорностью, но впоследствии, будучи раздражены один на другого, они писали друг другу письма в неблагопристойных и ругательных выражениях; и хотя оные были не ложные, однако каждый из них безрассудно и смешно приписывал другому те постыдные дела, которые были общи обоим, ибо трудно сказать, в котором из них были в меньшей степени распутство, нега, неопытность в военном деле и множество долгов по причине прежней бедности.
Говорили тогда о разных знамениях и призраках. Известия о них были сомнительны и не основаны на достоверных свидетельствах, но все видели, что на Капитолии кумир Победы, стоящий на колеснице, выпустил из рук вожжи, словно не мог их более держать; кумир Гая Цезаря, стоящий на острове посреди реки, поворотился в вечеру лицом к востоку, хотя не было ни землетрясения, ни сильного ветра. Это последовало, как говорят, в те дни, в которые Веспасиан явно уже решился приступить к делу. Случившееся на реке Тибре приключение почитаемо было многими дурным предзнаменованием. Хотя время года было такое, в которое реки разливаются, однако никогда столь высоко не поднимался Тибр и не причинял столько вреда, разлившись и потопив великую часть города, более же всего ту, где продается хлеб, так что в продолжение нескольких дней чувствовали великий недостаток в хлебе.
По получении известия, что Цецина и Валент, полководцы Вителлия, заняли уже Альпы, воины возымели подозрение на Долабеллу, человека знаменитого происхождения, что он помышлял о произведении беспокойства. Боясь ли Долабеллу или другого кого-либо, Отон, ободрив его, послал в город Аквин. Назначая чиновников, которые должны были следовать за ним в походе, он назначил в лице их и Луция, Вителлиева брата, не прибавив и не убавив почести, которыми он пользовался. Он заботился о матери и супруге Вителлия, дабы они не имели никакой опасности о своей жизни. Хранителем Рима оставил Флавия Сабина, брата Веспасиана, оказывая ли через то уважение к Нерону — ибо Сабин получил от Нерона начальство, которого лишил его Гальба, — или возвышая Сабина для показания большего доверия и благосклонности к Веспасиану.
Отон остался в Бриксилле[1], италийском городе, лежащем на берегу Эридана, а с войском послал Мария Цельса, Светония Паулина, а также Галла и Спурину, людей знаменитых, которые, однако, не могли действовать в делах своими собственными предначертаниями по причине беспорядка и наглости воинов. Они не хотели повиноваться другим, потому что император получил от них верховную власть. Впрочем, положение неприятелей не было в хорошем состоянии, воины также не повиновались предводителям и по той же причине были дерзки и своевольны. Однако они были опытны в военном деле и не избегали трудов, ибо были к ним привычны. Напротив того, воины Отона были слабы от бездействия и праздности, проведши большую часть жизни в театрах и празднествах; они прикрывали свое малодушие наглостью и надутостью и притворялись, что отказывались от предписываемых трудов, как бы они были ниже их достоинства, а не потому, что они не могли их перенести. Спурина, употребляя принуждение, был в опасности лишиться жизни; они не пощадили никакого поругания и хулы против него, называя его предателем и губителем Цезаревых дел и обстоятельств. Некоторые, напившись допьяна, уже ночью пришли к шатру его и просили денег на дорогу, потому что намеревались ехать к Цезарю, дабы на него донести.
Спурине и делу Отона помогли ругательства, которыми осыпали их при Плаценции Вителлиевы воины, кои, подступая к стенам, насмехались над воинами Отона, стоявшими на стенах, называя их скоморохами, плясунами, зрителями Пифийских и Олимпийских игр, не видавшими никогда ни войны, ни походов, гордящимися лишь тем, что отрубили голову безоружному старцу — они разумели Гальбу, — но не смеющими сойти со стен и вступить в открытое сражение с храбрыми воинами. Эти ругательства до того их оскорбили и воспламенили, что они обратились к Спурине и просили его употребить их, обещая не отказываться ни от каких опасностей, ни трудов. Неприятель сделал жаркий приступ к городу с великим множеством машин. Спурина одержал верх, отразил неприятеля, нанеся ему огромные потери, и сохранил в целости славный город, который благосостоянием своим ни которому не уступал в Италии.
Впрочем, Отоновы полководцы вели себя и с городами, и с частными лицами снисходительнее Вителлиевых. Цецина один из них ни голосом, ни видом не имел в себе ничего приятного. Он был отвратителен и страшен величиною тела своего, носил галльские широкие шаровары и платье с длинными рукавами и в таком виде говорил с римскими воинами и предводителями войска. Жену его сопровождали отборные всадники; она сама сидела на коне и была великолепно украшена. Что касается до другого полководца, Фабия Валента, то жадность его не могли насытить ни похищения, ни кража, ни взятки от союзников. Казалось, это было причиной медленности его похода, и потому он не поспел к первому сражению. Другие обвиняют Цецину за то, что он спешил присвоить себе победу по прибытии Валента, что он сделал и другие маловажные ошибки, что несвоевременно и не с надлежащим мужеством дал сражение, которое едва не расстроило все дело Вителлия.
Цецина, отраженный от Плаценции, бросился на Кремону, город также богатый и многолюдный. Анний Галл, который шел на помощь Спурине в Плаценцию, известившись дорогою, что плацентинцы одержали верх, но что находилась в опасности Кремона, перешел туда с войском и стал подле неприятелей. Другие предводители также шли на помощь полководцу. Цецина поставил засаду из пехоты в лесистых местах, а коннице велел выступить вперед и, когда неприятели вступят с нею в бой, то мало-помалу отступать, убегая до тех пор, пока не заведут их в засаду. Но перебежчики возвестили об этом Цельсу. Он выступил с лучшей конницей, но во время преследования вел себя осторожно, окружил засаду, привел ее в тревогу и звал из стана пехоту свою. Казалось, что когда бы она пришла вовремя и последовала за конницей, то ни один из неприятелей не уцелел, но все войско Цецины было бы истреблено. Но Паулин, придя на помощь медленно и поздно, был обвиняем в том, что из осторожности не действовал достойно своей славы. Многие из воинов обвиняли его в измене и раздражали Отона, хвастая, что сами победили; но что, по малодушию полководцев, победа не была совершенно одержана. Отон не столько не верил им, сколько не хотел показывать, что им не верит. Он послал к войску брата своего Титиана и префекта Прокула, которому была дана вся власть, Титиан был только для виду. Цельс и Паулин пользовались именем советников и друзей, но в делах не имели ни силы, ни власти. Дела неприятелей также находились в дурном положении, особенно же в войске, состоящем под начальством Валента. Когда возвещено было сражение при засаде, то воины его досадовали, что сами тут не находились, не защищали своих, которых тут пало великое множество. Валент с трудом удержал их и просил не бросаться на него. Потом поднялся и присоединился к Цецине.
Отон при прибытии своем в стан при Бедриаке — малом городе близ Кремоны — собрал совет для рассуждения о сражении. Прокул и Титиан советовали дать сражение, пользуясь бодростью войск после одержанной победы, не дожидаясь, чтобы жар их охладел и чтобы сам Вителлий прибыл из Галлии. Паулин сказал, что у неприятеля собраны все силы и ничего у него не достает, чтобы дать сражение; но что Отон ожидает из Мезии и Паннонии силу не меньше настоящей, если он хочет выждать удобного для себя, а не для неприятелей времени; что воины, которые ныне исполнены бодрости, несмотря на малочислие свое, не будут действовать с меньшим жаром, когда присоединится к ним большее число воинов, и будут сражаться с большими силами. Сверх того, они, находясь в полном изобилии, могут длить войну, когда неприятели, напротив того, находясь в неприятельской земле, от долгого времени будут чувствовать недостаток. Мнение Цельса было согласно с мнением Паулина. Анний Галл не присутствовал на совете, ибо, упав с лошади, лечился от ушиба. Отон требовал его мнения на письме, и Галл отвечал ему не спешить, но дождаться войска из Мезии, которое уже в дороге. Но Отон не был этим убежден; те, кто побуждал его дать сражение, превозмогли.
Причины тому у разных писателей различны, но нет сомнения, что так называемые преторские воины, которые заступали место телохранителей и которые тогда испытали труды похода, главнейше содействовали к убеждению Отона дать сражение, вспоминая удовольствие, забавы и спокойную жизнь Рима. Кажется, то Отон сам не мог долее снести неизвестность по причине слабодушия своего и непривычки к заботам и мыслям об опасности своей. Будучи утомлен ими, он спешил, закрыв глаза броситься, так сказать, со скалы и предать все судьбе. Так о том повествует оратор Секунд, который писал письма для Отона. Некоторые уверяют, что обоим войскам приходило в ум сойтись и, согласившись между собою, избрать в императоры лучшего из своих полководцев; или собрав сенат, предоставить ему избрание императора. Нимало не удивительно, чтобы эти мысли приходили в ум благоразумных, опытных воинов и настоящих римлян в такое время, когда ни один из называющихся императором не был ими уважаем; им казалось ужасным претерпеть ныне то, что прежде граждане претерпевали друг от друга из-за Суллы и Мария, из-за Цезаря и Помпея, и оставить державу римскую в награду обжорливости и пьянству Вителлия или неге и распутству Отона. Цельс знал об этих мыслях и нарочно отлагал сражение, надеясь, что дело кончится без сражения и опасностей. Напротив того, Отон из страха ускорял сражение.
Он опять удалился в Бриксилл и в этом сделал ошибку не столько потому, что лишил сражающихся стыда и честолюбия, которое им внушало его присутствие, но он увел с собою лучшую и храбрейшую конницу и пехоту для охранения себя и тем отнял у войска важнейшие силы.
В те самые дни дано было сражение при Эридане. Цецина хотел навести мост для переправы, а воины Отона ему препятствовали и сражались; но так как они не могли ничего произвести, то положили факелы в намазанных серой и смолой судах, которые поднявшийся вдруг ветер нес по воде прямо к неприятелям. Сперва показался дым, потом распространилось сильное пламя. Неприятели в смятении прыгали в реку, опрокидывали суда и предавались неприятелям, в которых возбуждали хохот. Германцы, сойдясь с Отоновыми гладиаторами на малом острове реки, одержали над ними верх и немалое число их истребили.
Между тем, как сие происходило, воины Отона, бывшие в Бедриаке, стремились с яростью к сражению; Прокул вывел из Бедриака и расположился станом в пятидесяти оттуда стадиях, но так неискусно и нелепо, что хотя тогда была весна и по окрестным полям текли реки и источники неиссякаемые, однако войско было томимо жаждою. На другой день он хотел идти на неприятеля, пройдя не менее ста стадиев. Но Паулин его удерживал; он советовал ему подождать, не утомлять воинов и прямо с дороги не вступать в сражение с воинами, вооруженными и устроенными на досуге, между тем, как они должны будут пройти столь длинный путь со своими обозами и служителями. Между тем, как полководцы были между собою не согласны, приехал к ним нумидийский гонец с письмами от Отона; он повелевал им не медлить долее и не откладывать битвы, но идти немедленно на неприятеля. Приказание его было исполнено. Цецина, известившись об их приближении, был приведен в смятение; он оставил немедленно все работы у реки и пришел в стан. Воины были уже вооружены и получили от Валента пароль; между тем, как легионы выстраивались, полководцы выслали вперед лучшую конницу.
В первых рядах Отонова войска распространился слух от неизвестной причины, что Вителлиевы полководцы хотели перейти к Отону. Как скоро они приблизились, то они приветствовали их дружелюбно и называли товарищами; но как Вителлиевы воины отвечали на их приветствия не с лаской, но с гневом и с военным восклицанием, то приветствовавшие впали от того в уныние, а другие возымели подозрение, что те, кто приветствовал неприятеля, изменили им. Это первое обстоятельство смутило их в то время, когда неприятели уже начинали битву. Сверх того, ничто не было производимо в порядке; обозы, несясь туда и сюда между сражающимися, приводили их в расстройство. Самое местоположение отделяло одних воинов от других, будучи пресекаемо рвами и ямами; воины, боясь их и желая обойти, были принуждаемы вступить в сражение с неприятелем малыми отрядами и без всякого устройства. Только два легиона, из них один Вителлиев, называющийся «Хищник», а другой Отонов, и назывался «Заступник», выбравшись на гладкое и открытое поле, вступили в правильное сражение и долго дрались между собою. Отоновы воины были сильны и храбры, но тогда в первый раз они испытывали в сражении силы свои; напротив того, Вителлиевы были искусны в боях, но уже старые и истощенные. Отоновы устремились на них, вытеснили, отняли знамя и умертвили почти всех, составлявших первые ряды. Тогда Вителлиевы, воспаляясь стыдом и яростью, напали на противников, убили легионного легата Орфидия и отняли много знамен.
На гладиаторов, которые отличались своим искусством и бодростью в боях, навел Альфен Вар так называемых батавов. Это суть лучшие германские всадники, населяющие остров, обтекаемый Рейном. Немногие из гладиаторов выдержали их нападение; большей частью они убегали к реке и попадали в когорты неприятелей, там устроенные, и, защищаясь, были ими все изрублены.
Постыднее всех сражались преторские воины; они не осмелились вступить в сражение с неприятелями, но, предаваясь бегству, сквозь тех, кто еще не был побежден, исполнили их страха и смятения. Несмотря на то, многие из Отоновых воинов разбили тех, кто стоял против них, прорвались сквозь побеждающих неприятелей и убежали в стан.
Прокул и Паулин не осмелились туда возвратиться; они уклонились, боясь воинов, ибо они всю вину поражения слагали на своих полководцев. Но Анний Галл принимал в город воинов, собиравшихся к нему после поражения; он утешал их тем, что сражение было не решительно, и что они во многих местах разбили неприятелей. Марий Цельс собрал важнейших чиновников и предлагал им советоваться о пользе общей; они говорили, что после этого несчастия и стольких избиений воинов Отон сам, если он человек добрый, не решится более испытать счастья, когда и Катон и Сципион, не захотевшие покориться победителю Цезарю после сражения при Фарсале, заслужили укоризну тем, что погубили в Ливии многих храбрых мужей без всякой пользы, несмотря на то что они сражались за свободу Рима. Хотя счастье непостоянно и благоприятствует то одному, то другому, однако оно не может отнять у доблестных людей одного лишь блага, а именно принятие и после неудачи благоразумнейших мер. Эти слова убедили чиновников; они начали испытывать воинов и заметили, что желали мира. Титиан советовал предложить противникам перемирие; Цельс и Галл приняли на себя обязанности ехать к Цецине и Валенту и вступить с ними в переговоры. Им попались навстречу сотники, которые известили их, что войско двинулось уже к Бедриаку, а что полководцы послали их для заключения мира. Цельс и Галл были тем довольны и предлагали им возвратиться назад и вместе с ними идти к Цецине. Приближаясь к войску, Цельс был в опасности быть умерщвленным, ибо впереди шли те конные, которые прежде были им побеждены при засаде. Видя приближающегося Цельса, они немедленно устремились на него с громким криком. Сотники удерживали их, став перед Цельсом; другие предводители кричали, чтобы они не трогали Цельса; наконец Цецина, известившись о происходящем, бросился в ту сторону и остановил наглость конницы. Он принял Цельса дружелюбно и вместе с ним шел к Бедриаку
Между тем Титиан раскаялся в отправлении посланников; он опять велел влезть на стены воинам, которые казались храбрейшими, а других побуждал к подкреплению их. Но как скоро Цецина приблизился верхом к городу и протянул к воинам руку, то никто уже не хотел сопротивляться; одни со стен приветствовали воинов, другие отворяли ворота, выходили и смешивались с идущими. Никто не употреблял насилия; они принимали и приветствовали друг друга. Все поклялись в верности Вителлию и пристали к нему.
Так большей частью описывают это сражение те, кто был при нем, признаваясь, впрочем, что сами не знают в точности всех обстоятельств по причине беспорядка и неустройства, с которыми оно происходило. Долго после того, когда я проезжал через это поле, Местрий Флор, муж консульский, который находился в числе тех, кто сражался за Отона не по своей воле, но по принуждению, показав мне древний храм, рассказывал, что после сражения, придя к тому месту, увидел такую груду мертвых, что люди, стоявшие наверху храма, могли доставать мертвые тела с обеих сторон, что он искал тому причины, но не мог ни сам ее найти, ни от других узнать. Он полагал, что в междоусобных войнах, когда одна сторона разбита, то бывает много мертвых, ибо воины не ловят живых, потому что не могут употреблять уловляемых сограждан. Касательно же накопления в одно место сих мертвых, то трудно отгадать тому причину.
Отон сперва получил неверное известие. Лишь потом появились раненые и рассказали о битве с большей достоверностью. При этом менее можно удивляться друзьям его, которые ободряли его и советовали ему не отчаиваться, но любовь и приверженность к нему воинов превосходили ожидание. Никто из них не покинул его, никто не перешел к неприятелю, никто не искал собственного спасения, когда дела императора были в отчаянии. Они все вместе пришли к дверям, называли его своим императором и, когда он вышел к ним, то они издавали крики, брали его за руки, падали пред ним, плакали, просили не оставлять их, не предать неприятелям, но пока в них дыхание, употреблять и души их и тела в свою пользу. Они все вместе о том умоляли. Один из самых неизвестных воинов, подняв меч, сказал: «Знай, Цезарь, что все расположены к тебе так, как я», — и умертвил себя. Однако ничто не поколебало Отона. С веселым и спокойным лицом обратил он взоры свои на все стороны и сказал: «Соратники! Этот день я почитаю блаженнее того, в который вы меня провозгласили императором, видя в вас такую приверженность и принимая от вас такие доказательства любви. Но не лишайте меня важнейшего знака любви — позволения мне умереть с похвалою за столь многочисленных и замечательных граждан. Если я сделался достойным римского владычества, то мне не должно щадить жизни своей за отечество. Знаю, что победа противников не тверда и не решительна; есть известие, что войско наше из Мезии не на много дней дороги уже отстоит и идет к Адриатическому морю. С нами Азия, Сирия, Египет, войска, воюющие с иудеями; у нас сенат, в наших руках жены и дети неприятелей. Но мы не с Ганнибалом, не с Пиром, не с кимврами ведем войну за Италию, мы воюем с римлянами — как мы, так и неприятели, и побеждая, и побеждаемы, равно обижаем отечество. Благополучие победителя есть отечеству гибель. Поверьте, что я могу умереть похвальнее, нежели начальствовать, ибо я не вижу, могу ли причинить римлянам столько пользы, одержав верх, сколько принесши себя в жертву, дабы восстановлен был мир и согласие, и дабы Италия не узрела в другой раз такого дня».
Сказав это, он отвергнул с твердостью тех, кто ему противоречил и отсоветовал, и велел своим друзьям и находившимся при нем сенаторам удалиться; тем, кто уезжал, давал он письма и к городам, приказывая, чтобы их провожали с честью и безопасно. Призвав к себе племянника своего Кокцея, который был еще весьма молод, он ободрял его и советовал ему не бояться Вителлия, которого он сохранил мать, жену и род, заботясь о них, как о своих; что он не усыновил его, хотя того хотел, но отложил до другого времени, дабы мог вместе с ним управлять, когда бы он одержал победу, а будучи побежден, не погиб вместе с ним. «Еще я завещаю тебе, сын мой, в последний раз, не совсем забыть и не слишком помнить, что твой дядя был Цезарем». По окончании сих речей он услышал у своих дверей шум и крик! Воины грозили умертвить сенаторов, которые хотели удалиться, если не останутся и не уйдут, оставя императора. Отон, заботясь о них, выступил опять и уже не с кротостью и просьбами, но с суровостью и гневом взглянув в ту сторону, где происходило больше шуму, заставил воинов со страхом и трепетом удалиться.
Вечером он захотел пить и выпил немного воды. У него было два меча; он долго испытывал острие их; один из них отдал, а другой взял в руки. Он призвал служителей, говорил с ними ласково и дал им денег, одному более, менее другому, не так как бы он не щадил денег, как чужих, но сохраняя должную во всем умеренность и давая то, что каждому по достоинству следовало. Отославши их, он остальную часть ночи проспал так, что служители его могли слышать, что он спал глубоким сном. На заре, призвав отпущенника, вместе с которым распорядил дела касательно отъезда сенаторов, велел узнать о них. Отпущенник возвестил, что они уехали и что каждый из них взял то, в чем имел нужду. «Ступай и ты и явись воинам, — сказал ему Отон, — если не хочешь умереть от них жестокой смертью, как будто бы ты помог мне умереть».
Он вышел, и Отон, поддерживая прямо меч обеими руками и упав на него всей силою, вздохнул только раз, почувствовал боль и тем дал знать стоявшим извне о своей смерти. Служители подняли вопль; стан, город немедленно наполнились плачем. Воины с криком вбежали в двери, плакали, жалели, укоряли себя за то, что не сохранили императора и не удержали его от смерти, которую принял за них. Никто из них не отстал и не перешел к стоявшим вблизи противникам. Они воздвигли костер, украсили мертвое тело и вынесли его, будучи в полном вооружении. Те, кто мог подойти и поддержать одр, гордились своим счастьем. Из других одни приходили и, падая пред ним, целовали его рану; другие брали его за руку или поклонялись ему издали; иные, подкладывая под костер факелы, сами себя умертвили, хотя ни от умершего не получили ни одного благодеяния, ни от победителя не боялись ничего претерпеть. Но, кажется мне, ни один из законных государей или тираннов не имел никогда столь живой и неистовой любви к владычеству, как сколько воины сии желали быть под управлением Отона. Любовь к нему не прекратилась с жизнью его, но пребыла в них, превратившись в непримиримую ненависть к Вителлию. О чем упомянуто будет в надлежащее время.
Воины, похоронив в земле прах Отона, не сделали гроба его завидным ни величиной насыпи, ни пышной надписью. Я видел в Бриксилле скромный гроб с надписью, которую можно перевести так: «Памяти Марка Отона». Отон умер тридцати семи лет; он управлял три месяца. Те, кто порицает его жизнь, столько же многочисленны и столь же знамениты, как и те, кто прославляет смерть его. Он жил не лучше Нерона, но умер благороднее.
Когда Поллион, один из префектов, требовал от воинов, чтобы они присягнули немедленно в верности Вителлию, то они на то негодовали. Узнав, что оставалось еще несколько сенаторов, но отпустили их, но Вергинию Руфу причинили много забот, ибо, пришедшие к нему с оружиями, требовали от него, чтобы он принял верховную власть или пошел к победителю, как посланник от них. Руф почитал безумием принять начальство от побежденных, когда не принял его прежде от побеждающих, боясь идти посланником к германцам, которые думали, что он принудил их во многом поступить против своего желания, тайно вышел из дому другими дверьми и убежал. Когда воины узнали об этом, то дали присягу и, получив прощение, присоединились к Цецине.
- ↑ …в Бриксилле… — Бриксилл — город на реке По.
