Гальба
Ификрат, полководец афинский, требовал, чтобы наемный воин любил богатства и удовольствия, дабы он сражался отчаяннее, ища средства к удовлетворению своим желаниям. Но другие полководцы хотят, чтобы войско, подобно телу, носимому на носилках, никогда не двигалось по собственному побуждению, но соображалось бы с волею полководца. По этой причине Павел Эмилий, приняв в Македонии войско, которое много болтало, любопытствовало все знать и вмешивалось во все дела полководца, дал приказание, чтобы каждый воин имел руку в готовности и меч поострее, а о других делах будет заботиться он сам. Платон, признаваясь, что хороший правитель и полководец ничего не может произвести, когда войско испорчено и не одушевлено одним духом, полагает, что добродетель повиновения, подобно добродетели царствования и управления, имеет нужду в хороших свойствах и в философском образовании, которое с великим тщанием умеряло бы пылкость и стремительность нрава кротостью и человеколюбием. Свидетельствами и доказательствами истины Платоновой мысли, что в правлении нет ничего страшнее военной силы, которая действует с необразованным и безрассудным стремлением, есть то, что случилось с римлянами после смерти Нерона.
Демад, по смерти Александра, уподоблял македонскую силу Киклопу, лишенному зрения, ибо она двигалась по разным направлениям без порядка и без рассудка. Римская держава претерпевала бедствия и потрясения, подобные титанским; будучи с разных сторон терзаема, она сражалась многократно сама с собою, не столько из-за властолюбия избираемых императоров, сколько от жадности и необузданности войска, которое одного правителя изгоняло посредством другого, как гвоздь гвоздем. Дионисий называл ферского тиранна, управлявшего десять месяцев фессалийцами и потом умерщвленного, — театральным тиранном, издеваясь над скорою превратностью его судьбы; но дом Цезарей, Палатин, в меньшее время принял в себя четырех императоров; одного вводили в оный между тем, как выводили другого, как бывает на сцене. Для страждущих при этих обстоятельствах утешением служило только лишь то, что они не имели нужды употреблять другое наказание против виновных, ибо видели их убивающих друг друга. Но всех прежде и справедливее умерщвлен тот, кто обольстил войско и научил его ждать от перемены Цезаря благ, какие он сам же обещал, и таким образом назначением награды посрамил похвальнейшее дело, ибо после этого возмущение против Нерона было не что иное, как предательство.
Нимфидий Сабин, который, как сказано, был префектом претория[1] вместе с Тигеллином, видя, что дела Нерона были в отчаянном положении и что он хотел убежать в Египет, убедил воинство провозгласить императором Гальбу, как бы Нерона не было в Риме и он уже убежал. Он обещал каждому из придворных и так называемых преторианцев по семи тысяч пятьсот драхм, а другим воинам, бывшим вне Рима, по тысячи двести пятьдесят — такое количество невозможно было собрать иначе, как подвергнуть род человеческий в тысячу раз большим бедствиям, нежели какие он претерпел от Нерона. Это обещание погубило в тогдашнее время Нерона, а вскоре и самого Гальбу. Одного предали в надежде получить награду; другого умертвили, не получивши никакой; наконец ища того, который бы им дал столько же, они истребили себя в междоусобиях и предательствах прежде, нежели достигнули того, чего хотели. Рассказывать подробно все обстоятельства есть долг прагматической истории; что касается до меня, я должен довольствоваться описанием достопамятнейших бедствий в делах Цезарей.
Сульпиций Гальба, как всем известно, был богатейший из частных лиц, вступивших в дом Цезарей. Знаменитый родом своим, происходя из дома Сервиев, он гордился более всего родством своим с Катулом, человеком, который добродетелью и славою превышал своих современников, хотя добровольно уступил другим власть и силу. Гальба имел еще некоторое родство с Ливией, супругой Августа, и по ее предстательству покинул Палатин для получения консульства. Он отлично предводительствовал войсками в Германии и, будучи проконсулом в Ливии, заслужил самые высокие похвалы. Умеренность его, простота образа жизни, бережливость в издержках по достижении им императорского достоинства заставили порицать, как скупость, ту маловажную славу, которую приобрел он своим пристойным поведением и воздержанием. Он был послан правителем в Иберию Нероном, когда тот еще не научился бояться граждан в важных достоинствах. Гальба, который от природы был кроток, почитаем был сверх того осторожным и благоразумным по причине своей старости.
Между тем изверги прокураторы[2] с великой жестокостью и бесчеловечием разоряли провинции его. Гальба не мог им оказать помощи; но соболезнуя жителям и некоторым образом разделяя с ними обиды, претерпеваемые ими, подавал тем некоторое облегчение осуждаемым и продаваемым.
На Нерона сочинены были стихи, которые разносились и распевались повсюду. Гальба не препятствовал тому и в отличие от прокураторов не изъявлял на то негодование. Это тем более заставило жителей его любить. Они привыкли уже к нему, ибо он управлял ими около восьми лет. В это время Юний Виндекс, претор Галлии, восстал против Нерона. Говорят, что и прежде явного Виндексова возмущения Гальба получил от него письма, к которым он не имел веры. Он не доносил на него и не говорил никому, подобно другим правителям, которые посылали полученные письма Нерону, и тем, сколько от них зависело, испортили дело, в котором сами впоследствии участвовали, признаваясь, что они сделались предателями себя самих, не менее как и его. Когда же Виндекс явно предпринял войну, то писал он Гальбе и предлагал ему принять начальство и предать себя Галлии — телу сильному, но имеющему нужду в голове; что в Галлии было сто тысяч вооруженных людей и что можно было вооружить еще большее число. Гальба спрашивал совета у друзей своих. Одни советовали ему подождать до тех пор, пока увидит, какое движение и направление примет в Риме сие возмущение. Но Тит Виний, начальник легиона, сказал ему: «Ты, Гальба, что думаешь о том? Спрашивать, остаться ли нам верными Нерону, есть уже доказательство, что мы не остаемся таковыми. Нерон уже нам враг, и потому надлежит или не отвергать дружбы Виндекса, или немедленно на него донести и воевать с ним за то, что он лучше хочет, чтобы римляне имели тебя над собою начальником, нежели Нерона тиранном».
После того Гальба издал указ, в котором назначил день для освобождения тех, кто имел нужду в вольности. Молва и речи людей, распространившись еще прежде, заставили собираться великое множество людей, которые желали новых перемен. Едва Гальба показался на трибуне, то все единогласно приветствовали его императором. Но он не принял тотчас этого названия; он обвинял Нерона, оплакивал знаменитейших мужей, убиенных им, и объявил, что, посвящая свои услуги отечеству, не хочет назваться ни Цезарем, ни императором, но только полководцем сената и римского народа.
Что Виндекс поступил хорошо и разумно, призвав Гальбу к предводительству, то сие засвидетельствовал сам Нерон. Он притворялся, что презирал Виндекса и ни во что не ставил движения галлов, но, получив известие о Гальбе, опрокинул стол, за которым завтракал после купанья. Несмотря на то, когда сенат объявил Гальбу врагом отечества, то Нерон, желая шутить и показать перед друзьями своими свою неустрашимость, сказал, что он имел недурной случай к получению денег, в которых он нуждается; что когда усмирит галлов, то получит в добычу их богатство по праву войны, а что касается до имения Гальбы, то он может теперь же располагать им и продать его, ибо он объявлен уже врагом. После того он велел продавать имение Гальбы; Гальба, известившись о том, велел продавать имение Нерона в Иберии и находил больше покупщиков, нежели Нерон.
Уже многие отпадали от Нерона; все присоединились к Гальбе, только Клодий Макр в Ливии, а в Галлии Вергиний Руф, предводитель германского войска, действовали особо с различными намерениями. Клодий, по жестокости и алчности своей занявшись убиением людей и расхищением их имущества, не решался ни удержать власти, ни оставить ее. Вергиний, предводительствуя сильнейшими легионами, которые многократно провозглашали его императором и принуждали принять сие достоинство, говорил, что сам не примет верховного начальства и не позволит, чтобы оно было отдано человеку, который не будет избран сенатом. Эти обстоятельства сперва немало тревожили Гальбу; когда же войска Вергиния и Виндекса некоторым образом насильственно вовлекли в большое сражение своих полководцев — как возниц, не возмогших удержать вожжей; когда Виндекс умертвил сам себя с двадцатью тысячами падших галлов, когда распространился слух, что все жители требовали после сей великой победы, чтобы Вергиний принял верховную власть, или опять пристать к Нерону, — тогда Гальба, придя в великий страх, писал Вергинию, предлагая ему действовать совместными усилиями и сохранить римлянам и владычество и свободу. Потом он удалился с друзьями в Клунию, город иберийский, где жил несколько времени, раскаиваясь о произошедшем и желая лучше вести спокойную жизнь, к которой он привык, нежели заняться чем-нибудь полезным для своих намерений.
Как-то в начале лета под вечер прибыл из Рима некий вольноотпущенник по имени Икел, бывший семь дней в дороге. Узнав, что Гальба отдыхал один, он пошел поспешно в его покой, открыл дверь против воли служителя, вошел внутрь и возвестил Гальбе, что и при жизни Нерона, когда еще не знали, где он находился, сперва войско, потом народ и сенат провозгласили императором Гальбу, что вскоре после того обнародования была смерть Нерона; что однако он, Икел, не поверил возвестившим о том, но пришел сам к мертвому телу, увидел мертвого и потом выехал из Рима. Это известие одушевило надеждой Гальбу. Великое множество народа стеклось к дверям его дома; он внушил им бодрость; хотя скорость, с какой известие было получено, казалась невероятной. По прошествии двух дней Тит Виний прибыл с некоторыми другими из стана и принес ему постановление сената. Виний был возведен в почетный чин; отпущеннику Гальба подарил золотые перстни; он был уже называем Марцианом Икелом и был первым среди отпущенников.
В то же время в Риме Нимфидий Сабин[3] и не мало-помалу, и не медленно, но вдруг все дела прибрал к рукам своим, думая, что Гальба уже старый, был в таких летах, что едва имел силы быть перенесенным в Рим на носилках — ему было тогда семьдесят три года, а войска, бывшие в Риме, прежде благоприятствовавшие Нимфидию, а тогда от одного его зависящие, почитали его благодетелем своим по причине обещанного дара; Гальбу же — должником. Он велел немедленно Тигеллину, своему товарищу, сложить с себя меч, а между тем он принимал и угощал консульских и преторских мужей, употребляя еще в приглашениях имя Гальбы. В стане подучил многих говорить, что должно послать к Гальбе и просить себе навсегда начальником Нимфидия одного, без товарища. Служащие к чести его и могуществу поступки сената, который называл его «благодетелем», приходил ежедневно к его дверям и просил его предлагать и утверждать все постановления, увлекали далее его дерзость, так что в короткое время почитатели его не только ему завидовали, но и страшились его. Когда консулы назначили общественных служителей для отвезения новому императору постановлений сената и дали им за своею печатью так называемые двойные грамоты[4], при показании которых правители в городах ускоряют на почтовых переменах отправление письмоносцев, то Нимфидий чрезвычайно негодовал за то, что отправили их, не взяв у него ни печати, ни воинов. Говорят, что он имел к консулам дурное намерение, но укротил свой гнев, когда они употребили перед ним оправдания и просьбы. Желая угодить народу, он не препятствовал ему убивать тех из Нероновых любимцев, которые ему попадались. Гладиатор Спикул был подложен под влачимые кумиры Нерона и умерщвлен на площади. Некоторого доносчика, по имени Апоний, они повергли на землю и взвалили на него телеги, везшие каменья; многие были растерзаны; некоторые и без всякой вины их. Эти поступки заставили Маврика, одного из лучших знаменитейших людей, сказать в сенате: «Я боюсь, что мы скоро будем жалеть о Нероне».
Таким образом, Нимфидий, приближаясь к цели своей надежды, не отвергал слухи, что он сын Гая Цезаря, правившего после Тиберия. Гай, по-видимому, был еще очень молод, имел связь с его матерью, женщиной приятной наружности, которая была дочь одной швеи и Каллиста, вольноотпущенника Цезаря. Однако связь ее с Гаем последовала по рождении Нимфидия. Полагали, что он был сыном гладиатора Мартиана, в которого Нимфидия влюбилась по причине его славы; казалось, что он, по сходству лица, действительно принадлежал Мартиану. Не скрывая того, что он был сыном Нимфидии, он приписывал себе одному все дело низложения Нерона. Не почитая достойной себя наградой почести, ему оказываемые, и деньги, которыми располагал; не довольствуясь тем, что имел при себе Спора, Неронова любимца, которого призвал к себе еще в то время, когда тело Нерона было сжигаемо на костре, и называл Поппеей, — он простирал свои виды на наследство Римской державы. Он действовал в свою пользу, частью посредством некоторых женщин и сенаторов, которые тайно ему содействовали. Геллиана, одного из друзей своих, послал он в Иберию, дабы проведать, в каком состоянии находились дела Гальбы.
Между тем по смерти Нерона все покорялись Гальбе. Вергиний Руф[5] был еще в нерешительности; он причинял беспокойства Гальбе, который боялся, что Вергиний, предводительствовавший сильным войском, одержав при том победу над Виндексом и обладая Галлией, важной частью Римской державы в то время, которая в сих беспокойствах была склонна к возмущению, не послушался тех, кто звал его к принятию верховной власти. Никто не имел столь великого имени, ни такой славы, как Вергиний; он был деятельнейшей причиной того, что Рим освободился и от тираннии, и от войны с галлами. Однако он, пребывая тверд в своих первых предначертаниях, представлял сенату избрание императора. Несмотря на то, когда смерть Нерона была обнародована, то войско приставало опять к Вергинию, и некто из трибунов, бывших в шатре, обнажив меч, предложил ему принять верховную власть или смерть. Когда ж Фабий Валент, начальник одного легиона, сделал первый присягу Гальбе, и из Рима получены были письма касательно того, что утверждено было сенатом, то Вергиний, хоть и с великим трудом, успел убедить воинов к провозглашению императором Гальбы. Когда Гальба назначил ему преемником Флакка Гордеония, то Вергиний принял его, вручил ему военную силу и сам пошел навстречу Гальбе, который продолжал свой путь далее. При нем находился Вергиний, которому он не оказывал явно ни гнева, ни уважения. Причиной этому частью был сам Гальба, который стыдился Вергиния, частью — друзья его, особенно же Тит Виний, который, будучи побуждаем завистью, хотел удалить Вергиния, однако он не знал, что этим содействовал Вергиниеву гению-хранителю, который вывел этого мужа из браней и бед, постигших других полководцев, и довел его до безмятежной жизни и старости, исполненной мира и спокойствия.
В Нарбоне, галльском городе, встретили, приветствовали Гальбу посланники сената; они просили его явиться скорее народу, который желал его видеть. Гальба в принятии других и в обхождении был снисходителен и прост. Хотя Нимфидий послал к нему многочисленные царские приборы Нерона, служащие к угощению; однако Гальба употреблял свои собственные и был за то похваляем, ибо показывал себя человеком возвышенных чувств и не занимающимся пустой пышностью. Но вскоре Виний, доказывая ему, что эти простые и благородные поступки суть не что иное, как низкое искание народной благосклонности и хитрость того, который почитает себя недостойным ничего великого, заставил его употреблять деньги Нерона и при угощениях обнаруживать царскую пышность. Вообще, старец показывал, что он мало-помалу будет во всем покорен Винию.
Этот Виний был до последней степени и более всякого другого падок к деньгам и покорен женщинам. Будучи еще молод и находясь под начальством Кальвизия Сабина в первом походе своем, ввел ночью в стан в военном одеянии жену полководца, женщину невоздержную, и обесчестил ее в самом жилище начальника, называемом римлянами «принкипиа»[6]. За это преступление Гай Цезарь посадил его в оковы; по смерти этого Цезаря был он по счастью освобожден. Ужиная некогда у Клодия Цезаря украл серебряную чашу. Цезарь, узнав о том, призвал его к ужину и на другой день.
Виний пришел, и Цезарь велел служителям не приносить к нему и не ставить перед ним ничего серебряного, но все глиняное. Итак, это дело, по причине кротости Цезаря принявшее комический оборот, оказалось более достойным смеха, нежели гнева. Но то, что Виний делал за деньги, обладая Гальбой и имея великую силу, подало одним повод, а другим справедливую причину ко многим трагическим происшествиям и великим напастям.
Нимфидий, по возвращении к нему Геллиана, посланного дабы быть некоторым образом соглядатаем поступков Гальбы, слыша, что префектом двора и телохранителем назначен Корнелий Лакон и что вся власть в руках Виния; что Геллиану никогда не удалось стать близ Гальбы, ни говорить с ним наедине, ибо все его подозревали и караулили, был этим встревожен. Он собрал предводителей войска и говорил им, что Гальба — старец кроткий и добрый, но действует своим умом, что им управляет Лакон и Виний неблагоразумно. Итак, прежде нежели они получат неприметно ту власть, какую имел Тигеллин[7], надлежало послать к императору от воинства посланников, которые объявят ему, что, удаливши от себя сих двух друзей своих, он будет для всех тем приятнее и вожделеннее. Эти слова не убедили воинов, им казалось странным и несовместным наставлять императора старого, как молодого человека, теперь только начинающего чувствовать свою власть, каких друзей употреблять и каких нет. Итак, Нимфидий пошел другой стезей. Он писал Гальбе и стращал его: то уверял, что в городе происходят тайные беспокойства, то — что Клодий удерживает в Ливии суда с хлебом, что германские легионы в движении, что он получил о силах сирийских и иудейских такие же известия. Но как Гальба не обращал к нему большого внимания и не верил его словам, то Нимфидий решился приступить к делу до его прибытия. Хотя Клодий Цельс из Антиохии, человек разумный, любящий его и верный ему, старался его отклонить, говоря, что, по его мнению, ни один квартал Рима не провозгласит Нимфидия императором. Однако многие смеялись его словам, и Митридат Понтийский, издеваясь над лысиной и морщинистым лицом Гальбы, говорил: «Ныне он для римлян что-нибудь значит; но как скоро покажется, то будет посрамлением тех дней, в которые носил наименование Цезаря».
После того решено было в полночь привести Нимфидия в стан и провозгласить его императором. Но первый из трибунов, Атоний Гонорат, при наступлении вечера созвал подчиненных воинов своих, бранил и себя и их за то, что в столь короткое время приняли столько намерений без всякого рассудка, без избрания лучших мер, как будто бы злым духом были водимы из предательства в предательство. «К первым поступкам нашим, — говорил он, — служат подлогом преступления Нерона. Но теперь, предавая Гальбу, можем ли мы винить его в умерщвлении матери и жены? Какой игрою на театре и представлением трагедии он срамит нас? Однако мы и Нерона не за такие поступки утерпели оставить; мы оставили его, поверив Нимфидию, что он оставил нас прежде и убежал в Египет. Не принести ли в жертву за Нероном и Гальбу? Не избрать ли в Цезари рожденного от Нимфидии, убив родственника Ливии, как убили сына Агриппины? Не лучше ли наказать Нимфидия за его злодеяния, быть мстителями Нерона и верными и добрыми хранителями Гальбы?» Эти слова трибуна заставили присоединиться к нему всех воинов, они приходили к другим и просили их утвердиться в верности к императору и убедили большую часть из них. Поднят был громкий крик; Нимфидий, поверив ли, как некоторые говорят, что воины зовут его, или спеша предупредить тех, кто колебался и шумел, вышел к ним при свете многих факелов, имея при себе в книжке речь, сочиненную Цингонием Варроном, которую он вытвердил для произнесения перед воинами. Найдя запертыми ворота стана и на стенах вооруженных воинов, он приведен был в страх; приблизившись к ним, он спрашивал, чего хотят и по какому приказанию они стоят под ружьем. Все подняли один голос, что они Гальбу признают императором. Нимфидий, идучи вперед, изъявлял также свое согласие и велел то же делать и своим провожатым. Стоявшие у ворот воины дали ему пройти с немногими — и вдруг бросили в него каменья. Удар принял Септимий своим щитом; между тем, многие неслись с обнаженными мечами. Нимфидий убежал, будучи преследуем и наконец убит в доме одного воина. Мертвое тело было повлечено на открытое место, обведено решеткой и днем выставлено напоказ всем желающим его видеть.
Таким образом кончилась жизнь Нимфидия. Гальба, получив о том известие, велел предать смерти тех из его сообщников, которые не были убиты вместе с ним. В числе их был Цингоний, сочинивший речь, и Митридат Понтийский. Всем казалось, что Гальба хотя справедливо, однако не по законам и не снисходительно велел убить без суда людей не безызвестных. Все ожидали другого рода правления, будучи обмануты по обыкновению слухами, которые в начале распространяют. Еще больше умножилось неудовольствие граждан, когда Петроний Турпилиан, человек консульский и верный Нерону, получил приказание умереть. Что Гальба умертвил в Ливии Макра с помощью Валента, тому он имел благовидный предлог: он боялся их, ибо они были с оружиями и предводительствовали войсками. Но ничто бы не препятствовало послушать оправдания Турпилиана, человека старого и безоружного, когда кто намеревается действительно соблюсти в управлении ту умеренность, которую обещает. Итак, поступки эти были порицаемы.
Он находился уже от города около двадцати пяти стадиев, как встретил толпу бесчинствующих и шумящих гребцов, которые, отовсюду стекавшись, заняли заранее дорогу. Это были те гребцы, из которых Нерон составил отряд и превратил в воинов. Теперь они предстали, требуя утверждения в звании своем; не допускали никого из тех, кто выходил навстречу, ни видеть, ни слышать императора; но шумели — просили для своего отряда знамен и места. Гальба отложил это до другого времени и велел идти далее. Они, почитая сию отсрочку знаком отказа, сердились и следовали за ним, издавая громкие крики. Некоторые из них обнажили мечи. Гальба велел коннице напасть на них. Никто из них не выдержал нападения; одни были оставлены на месте, другие предавались бегству и были умерщвляемы. Знамение не доброе и не благоприятное: вступление Гальбы в город сопровождаемо было кровопролитием и убиением великого множества народа. Прежде, может быть, иные презирали его, почитая слабым и старым; теперь он сделался для всех страшным и ужасным.
Желая показать великую перемену в рассуждении чрезвычайных подарков и пышности Нерона, Гальба, казалось, не соблюдал приличия. Некогда Кан играл за ужином на флейте — игра его почиталась превосходною. Гальба похвалил его, велел подать себе ларчик и, взяв несколько золотых монет, отдал их Кану, сказав, что дарит ему из своих денег, а не из общественных. Он велел с великим насилием взыскать подарки, розданные Нероном актерам и бойцам, исключая десятой доли. Но как от того получил весьма мало и то с большими трудами — ибо большей частью получившие деньги расточили их, будучи люди невоздержные, помышляющие лишь о настоящем дне, то Гальба взыскивал оные с тех, кто купил или принял что-либо от них. Это взыскание было без границы, оно простиралось весьма далеко и касалось многих. Гальба себя обесславил, а Виний навлек на себя зависть и негодование, ибо, сделав императора мелочным и малодушным в отношении к другим, между тем сам пользовался всем с расточительностью, все принимал и продавал. Гесиод говорит, что должно пресыщаться вином, когда бочка начинается и кончается. Виний, видя, что Гальба был стар и слаб, упивался своим счастьем, которое, казалось, что в одно время начиналось и оканчивалось.
Виний поступал обидно со старцем: во-первых, потому что худо управлял; во-вторых, потому что порицал или останавливал все правильные меры, принимаемые самим Гальбой, как, например, при наказании Нероновых прислужников. Гальба умертвил многих — среди них Гелия, Поликлита, Петина и Патробия. Народ рукоплескал, издавал восклицания, когда вели их через форум, называя все зрелище прекрасным и любезным богам, ибо как боги, так и люди требовали в жертву Тигеллина, учителя и наставника Нерона в тираннстве. Но Тигеллин успел занять наперед Виния великими залогами. Турпилиан погиб, будучи ненавидим за то, что не предал и не ненавидел Нерона, при всех его злодействах; хотя впрочем он не участвовал ни в одном из важных его преступлений, а тот, кто и Нерона сделал достойным смерти, а по соделании его таковым оставил и предал — ничего не претерпел в пример всем, что дающие могли всего надеяться и все получить от Виния. Римский народ никакого зрелища столь не жаждал, как видеть Тигеллина влекомым на казнь; он не переставал во всех театрах и ристалищах требовать его, но ему было за то выговорено императорским эдиктом, в котором было сказано, что Тигеллину остается уже жить недолго, ибо истаивает чахоткою, а между тем император просил народ не раздражать его и не делать владычества его тиранническим. Смеясь над негодующим народом, Тигеллин приносил жертвы за свое спасение и учредил великолепное пиршество, а Виний, отужинав у императора, встал и пошел к нему в торжестве, ведя с собою дочь свою, которая была вдовою. Тигеллин пил за ее здоровье и подарил ей двести пятьдесят драхм серебра, а главной своей наложнице велел снять с шеи убор и надеть на нее. Убор сей оценили в двести тысяч.
После этого уже и самые умеренные поступки были представляемы в дурном виде, как, например, прощение, оказанное галлам, возмутившимся вместе с Виндексом. Казалось, не милосердие императора, но подкупление Виния подало им облегчение в податях и право гражданства. Таковы были неудовольствия народа против правительства; но воины, не получая подарка, сперва утешались надеждою, что Гальба, если не даст обещанного количества, то, по крайней мере, столько, сколько дал Нерон. Гальба, слыша жалобы их, сказал слово, достойное великого государя, что он привык набирать, а не покупать воинов. Когда они о том узнали, то воспылали дикой и жестокой против него ненавистью. Казалось, не только он лишал их подарка, но постановлял закон и научал тому последующих императоров.
Впрочем, беспокойство в Риме было не явно; некоторое почтение к присутствующему Гальбе заставило медлить и охлаждало желание к новым переменам. Поскольку не было никакого явного предлога к перевороту, то это отчасти укрощало и скрывало некоторым образом их неудовольствие. Но те, кто сперва находился под начальством Вергиния, а тогда были в Германии под начальством Флакка, почитая себя достойным великих наград за сражение с Виндексом и ничего не получая, не могли быть утешены своими начальниками. Флакк был слаб по причине сильной подагры и не опытен в делах; они к нему не имели никакого уважения. Некогда при всенародных зрелищах трибуны и ротные начальники желали, по римскому обыкновению, благоденствия императору Гальбе; войско сперва зашумело; но так как они продолжали свои моления, то толпа в ответ кричала: «Если достоин!»
Такие и этим подобные поругания оказываемы были часто легионами Тигеллина. Прокураторы Гальбы писали ему о том. Гальба, боясь, что презирали его не только по причине старости своей, но и по причине бездетства, намеревался усыновить одного из благороднейших юношей и назначить преемником своей власти. Это был Марк Отон, человек благородного происхождения, но негой и склонностью к наслаждению испорченный с самого детства до того, что немногим в Риме уступал в разврате. Как Гомер часто величает Александра «мужем леповласой Елены», не имея другого отличия, которое бы служило к Парисовой славе; так и Отон прославился в Риме браком своим с Поппеей[8], которую любил Нерон во время ее сожития с Криспином, но еще уважая свою жену и боясь матери, он подослал Отона для испытания Поппеи. Отон был его друг и товарищ по причине своего распутства; Нерону были приятны даже насмешки Отона насчет его скупости и скряжничества. Говорят, что некогда Нерон, мазавшись драгоценным и благовонным маслом, брызнул им на Отона. На другой день Отон, принимая его к себе, поставил с разных сторон многие золотые и серебряные трубы, из которых благовонное масло вдруг полилось, как вода, и облило гостей. Отон имел связь с Поппеей прежде Нерона, обольщал ее надеждами на связь с Нероном и заставил развестись с мужем. Она вышла замуж за Отона, который не довольствовался тем, что обладал ею, и досадовал, что должен был делить с другим. Поппее не была неприятна, как говорят, ревность Отона. Она не пустила к себе Нерона в отсутствие своего мужа, или желая тем отнять пресыщение любви, или, как другие говорят, не желая супружества с Цезарем; хотя по причине своего распутства не отвергала иметь его любовником. Отон был в опасности лишиться жизни. Странно то, что Нерон, убивший жену[9] и сестру ради брака своего с Поппеей, пощадил одного Отона.
Отон пользовался благосклонностью Сенеки, который убедил Нерона послать его претором к лузитанцам на берег Океана. Отон в сем звании был для подчиненных не дурным и не тягостным начальником, ибо знал, что это начальство дано ему для сокрытия и смягчения его заточения. Когда Гальба возмутился против Нерона, то Отон прежде всех правителей к нему присоединился, принес все серебро и золото, которое было у него в чашах и столах, и дал его для перелития в монету; сверх того подарил Гальбе служителей своих, которые были обучены прислуживать государю. Сверх того был верен во всем Гальбе; он показал себя в опытности в делах не менее всякого другого и в продолжение нескольких дней дороги сидел с Гальбой на одной колеснице. По пути он приобрел благосклонность Виния своим обхождением и подарками и уступкой ему первого места при Гальбе. Таким образом, он еще тверже был вторым после него, но превосходил тем, что не навлекал на себя зависти, содействовал просителям в нуждах их даром, будучи ко всем приветлив и снисходителен. Более всего он оказывал помощь военным людям, многих производил в высшие чины, частью прося о них императора, частью Виния и отпущенников Икела и Азиатика, которые были в большой силе при дворе. Всякой раз как он угощал Гальбу, он подкупал когорту, которая охраняла императора, каждому воину давая по золотой монете; казалось, он делал это дабы более почтить императора, между тем как он действовал против него и старался приобрести благосклонность воинов.
Когда Гальба начал помышлять о наследнике, то Виний предложил ему Отона. Он это делал не даром, но в надежде выдать за Отона дочь свою.
Отон дал ему обещание жениться на ней, как скоро был усыновлен Гальбой и обнародован преемником державы. Гальба при всяком случае предпочитал общее благо собственному. Он искал не того, который был ему приятнейшим, но того, кто мог быть полезнейшим римлянам. Нет сомнения, что он не избрал бы Отона наследником собственного имения своего, зная его невоздержание и расточительность, равно как и то, что он утопал в долгах, простиравшихся до пяти миллионов. По этой причине, услышав предложение Виния, он замолчал и с кротостью отложил свое завещание до другого времени. Он сделал консулом и товарищем своим Виния; казалось, что он в начале нового года объявит преемника. Военные люди желали, чтобы Отон был избран предпочтительнее других.
Между тем, как он еще медлил и рассуждал о том, возгорелась германская война. Все вообще военные люди ненавидели Гальбу за то, что не дал им обещанного подарка, но германские воины имели собственные неудовольствия. Во-первых, они досадовали за Вергиния Руфа, с бесчестием отверженного Гальбой, во-вторых, за то, что воевавшие с ними галлы получили от него подарки, что все те были наказываемы, которые не приставали к Виндексу, которому один Гальба оказывал благодарность, одного он по смерти чтил и праздновал его память общественными приношениями, как бы им одним он был возведен на императорский престол. Такие слова уже громко разглашаемы были в войске, как настало первое число первого месяца, называемое январскими календами. Флакк собрал воинов к себе для принятия присяги, которую они по обычаю приносят императору. Воины собрались к нему, низложили и изломали изображение Гальбы, сами поклялись в верности сенату и народу римскому и разошлись. Предводители войска начали бояться безначалия столько же, как и возмущения. Некто из них сказал другим: «Что с нами делается, соратники? Мы и другого начальника не избираем и настоящего не сохраняем, как будто бы мы отвергли не Гальбу, но всякого начальника и самое над собою начальство. Оставим Флакка Гордеония, он не что иное, как тень и призрак Гальбы. Только на один день дороги отстоит от нас Вителлий, управляющий остальной Германией; отец его был цензором, трижды удостоился консульства и некоторым образом управлял вместе с Клавдием Цезарем. Бедность, которой его упрекают, служит доказательством его доброты и высоких чувств. Изберем его, соратники; докажем свету, что мы лучше иберов и лузитанцев умеем избирать императора».
Между тем как одни на то соглашались, а другие нет, один знаменосец вышел тайно из стана и возвестил о том Вителлию, который ночью угощал многих приятелей у себя. Слух сей распространился в войске, и Фабий Валент, предводитель легиона, приехав на другой день с многими конными, приветствовал Вителлия императором. В прежние дни Вителлий, казалось, отвергал и отказывался от власти, боясь ее великости, но тогда, будучи, говорят, обременен вином и обеденной пищей, выступил в средину и согласился на все. Воины дали ему название Германика; он не принял имени Цезаря. Вскоре и войско Флакка, забыв свою похвальную и демократическую присягу, данную сенату, поклялось в верности императору Вителлию и обязалось исполнять его повеления.
Таким образом Вителлий был провозглашен императором в Германии. Гальба, известившись об этом возмущении, не откладывал более усыновления. Зная, что некоторые из друзей его хотят ходатайствовать за Долабеллу[10], остальные же за Отона, между тем как он ни того, ни другого не одобрял, вдруг, не сказав никому ни слова, призвал Пизона[11], сына Красса и Скрибонии, которых Нерон умертвил, — молодого человека, который к прочим своим добродетелям присоединил благопристойность и строгость нравов в высшей степени. Гальба пошел в стан, дабы провозгласить его Цезарем и наследником. При самом его выходе из двора показались важные знамения, а как скоро он начал в стане частью говорить, частью читать, то столько раз ударили громы и засверкали молнии, такой дождь пролился и такой туман распространился по стану и по городу, что, без сомнения, божество не принимало и не одобряло усыновления, что ничего доброго от того не воспоследует. Воины были унылы и недовольны, ибо и тогда не получали подарка.
Однако присутствующие удивлялись Пизону, который голосом и видом своим показывал, что принимал сию милость без восхищения, хотя не без чувства; напротив того, на лице Отона видно было, что он был исполнен негодования и гнева, лишась надежды, которую он прежде имел и едва не достигнул. Он почитал причиной неисполнения надежд своих ненависть и неблагорасположение к нему Гальбы. По этой причине он беспокоился и о будущем. Боясь Пизона, ненавидя Гальбу и гневаясь на Виния, удалился он, возмущенный многоразличными страстями. Кинуть совершенно надежду и отказаться от всего не позволяли ему халдеи и гадатели, всегда при нем бывшие, особенно же Птоломей, который основывался на прежних частых предсказаниях своих, что Нерон не убьет Отона, но умрет прежде него и что Отон переживет и будет начальствовать над римлянами, а как первое сбылось, то он просил Отона и в последнем не отчаиваться. Не менее побуждали его и те, кто тайно принимал участие в его неудовольствии и негодовал на оказываемую ему неблагодарность. Многие из тех, кто при Тигеллине и Нимфидии были в чести, тогда будучи отвержены и унижены, приставали к нему, принимали участие в его печали и раздражали гнев.
Между тем Ветурий и Барбий, из которых один был оптион, а другой тессерарий[12], — первый соответствует помощнику центуриона, а другой, его помощник, разносит пароли воинам — и с ними Ономаст, отпущенник Отона, приходя к воинам, одних обольщали деньгами, других надеждами. Воины были уже испорчены и искали только благовидного предлога, ибо когда бы войско было здравомыслящее и верное, то не было бы возможно, чтобы оно возмутилось за четыре дня, которые прошли между усыновлением и убиением. Пизон и Гальба были умерщвлены в шестой день после усыновления (по римскому исчислению, восемнадцатый перед февральскими календами).
В этот день рано поутру Гальба приносил жертву в Палатине в присутствии друзей своих. Жрец Умбриций, взяв в руки внутренность животного и взглянув на нее, сказал без всяких околичностей, что весьма ясно, что видит знамения великого возмущения и опасность со злоумышлением, висящую над императором — божество словно само отдавало Отона, который стоял позади Гальбы и обращал великое внимание на то, что говорил и показывал Умбриций. Он был в сильном беспокойстве, от страха изменялся беспрестанно в лице, как вдруг появился отпущенник Ономаст и сказал, что архитекторы уже дома ожидают его. Эти слова означали время, в которое надлежало Отону выйти навстречу воинам. Он сказал, что купил ветхий дом и что хочет показать продавцам места, которые требуют починки. Он удалился, сошел на форум через так называемый Тибериев дом и шел к площади, где стоял Золотой столб, к которому примыкают все проложенные по Италии дороги.
Число тех, кто первые здесь приняли Отона и поздравили императором, простиралось, говорят, не более двадцати трех. По этой причине, хотя был в опасностях душою тверд и дерзок, не по неге тела и женоподобия души своей он оробел и хотел отстать, но присутствующие не пускали его; они с обнаженными мечами, обходя его носилки, велели его поднять, между тем как Отон несколько раз кричал, что погиб и побуждал носильщиков нести скорее. Некоторые слышали эти слова и не столько были встревожены, сколько приведены были в удивление по причине малого числа тех, кто дерзнул на сие дело. Между тем, как несли его через форум, попались им воины в таком же числе, потом приставали к ним другие по три и по четыре; они все соединились и провозгласили его Цезарем, поднимая вверх мечи свои. Трибун Марциал, охранявший стан, как говорят, ничего не сказал; он был поражен этой неожиданностью и, испугавшись, позволил им войти. Как скоро Отон был уже во внутренности стана, то никто ему не противился. Те, кто не знал того, что происходило, будучи по одному и по два окружаемы теми, кто все знал и был участниками заговора, сперва из страха, потом по убеждению последовали за ними.
Гальба получил вскоре на Палатине это известие в присутствии еще жреца, когда внутренность жертвы была еще на руках их, так что и те, кто к подобным явлениям не имеет никакой веры, были приведены в изумление и удивлялись божеству. С площади стекался многоразличный народ; Виний, Лакон и некоторые отпущенники с обнаженными мечами окружили Гальбу; Пизон вышел и говорил с телохранителями, которые стерегли двор.
К иллирийскому легиону, который стоял у Випсаниевого портика, послан был Марий Цельс, человек храбрый, дабы предупредить его.
Гальба хотел выступить, но Виний не допускал его; Цельс и Лакон, напротив того, его побуждали и сильно упрекали Виния. Вдруг распространился слух, что Отон убит в стане. Вскоре Юлий Аттик, человек, довольно значащий среди телохранителей, пришел с обнаженным мечом и кричал, что убил врага Цезаря; он пробрался сквозь толпу и показал Гальбе окровавленный меч свой. Гальба, взглянув на него, сказал: «Кто тебе приказал?» Аттик отвечал: «Верность и присяга, которую я тебе дал». Народ криком своим изъявлял одобрение и плескал руками; Гальба вошел в носилки, желая принести жертву Юпитеру и показаться гражданам.
Как скоро достигнул форума, то как будто бы ветер переменился, получил он известие, что Отон обладает войском; как бывает обыкновенно среди великого множества народа, одни кричали ему, чтобы он воротился, другие, чтобы шел вперед; одни — ничего не бояться, другие — не верить; носилки, как среди волнения моря, были носимы туда и сюда и беспрестанно были в опасности опрокинуться. Сперва показалась конница, потом тяжелая пехота, которая неслась через Павлову базилику и издавала один громкий крик — чтобы частные лица разошлись. Народ бегал, но не расходился; он всходил на галереи и возвышенные места площади, дабы смотреть, как на некое зрелище. Как скоро Атилий Вергилион бросил на землю изображение Гальбы, то это было знаком к началу нападения; на носилки были пущены дроты; но как в них не попали, то приблизились с обнаженными мечами. Никто не защищал Гальбу, никто их не останавливал — кроме одного человека, по имени Семпроний Денс, сотника; его одного, среди стольких тысяч, узрело Солнце достойным Римской державы; он не получил от Гальбы никакого особенного благодеяния, но повинуясь долгу и закону, он стал перед носилками. Сперва поднял он палку, которой сотники наказывают виновных воинов, и кричал нападающим, чтобы они щадили императора, но как они вступили с ним в сражение, то он обнажил меч и долгое время защищался, пока наконец не получил рану в подколенок и упал.
Носилки были опрокинуты у так называемого Курциева болота (Lacus Curtius), и Гальба вывалился на землю; воины, стекшись, поражали его, одетого в броню. Гальба, подставляя горло, говорил им: «Разите, если это полезно римскому народу». Он получил многие удары в бедра и в руки, а убил его, как многие говорят, воин пятнадцатого легиона, по имени Камурий. Иные называют его Теренцием, другие Леканием или Фабием Фабулоном. Говорят, что, отрубив голову и не могши ее держать по причине ее лысины, он нес ее в своем плаще. Те, кто был с ним, не позволяли ее скрывать, но понуждали всем показать свой подвиг; он наткнул на копье голову старца, который был кротким правителем, первосвященником и консулом; потом шел бегом, подобно вакханкам, часто оборачиваясь и потрясая копьем, окропляемым кровью. Когда голова принесена была к Отону, то он вскричал: «Это ничего, соратники! Голову Пизона покажите мне!» Вскоре была и она принесена. Молодой Пизон, будучи ранен, убежал, догнан неким Мурком и умерщвлен при храме Весты. Умерщвлен и Виний, хотя он признавался, что был сообщником заговора против Гальбы, он кричал, что умирает вопреки желанию Отона. Однако воины отрезали голову и ему и Лакону и принесли к Отону, требуя награды. Как говорит Архилох:
Упало мертвых семь, и мы попрали их —
Убийц нас тысяча…
Так в тогдашнее время многие из тех, кто не имел участия в убиении Гальбы, показывали руки и тоги свои в крови и просили даров, подавая Отону просьбы. По просьбам их отыскано было впоследствии сто двадцать человек, которых Вителлий отыскал и всех умертвил.
В стан пришел и Марий Цельс, которого многие винили в том, что он убеждал воинов помогать Гальбе; воины требовали, чтобы он был умерщвлен, но Отон того не захотел. Однако, боясь противоречить воинам, сказал, что убьет Цельса еще не скоро. Он велел связать его и предал самым верным людям своим для охранения.
Немедленно собран был сенат. Как будто бы сенаторы были уже не те, или как будто бы боги были уже другие, они сошлись и принесли Отону клятву, которую он сам дал и не сохранил. Они провозгласили его Цезарем и Августом тогда, когда еще обезглавленные тела в консульских одеждах валялись по площади. Когда в сих головах уже не было никакой нужды, то голова Виния продана его дочери за две тысячи пятьсот драхм; голову Пизона получила его жена Верания по просьбе ее, а голова Гальбы — рабу Патробию[13]. Этот раб, взявши ее и всеми средствами надругавшись над нею, бросил ее туда, где погребают тела тех, кого казнят по приказанию Цезарей. Место это называют Сессорием. По приказанию Отона тело Гальбы было взято Гельвидием Приском, а похоронено ночью вольноотпущенником Аргием.
Такова была участь Гальбы, человека, который ни родом, ни богатством не уступал многим римлянам, а родом и богатством вместе первенствовал среди всех своих современников; который в продолжение пяти царствований жил с честью и славою. Он более своею славою, нежели своею силою низложил Нерона. Ни один из умертвивших его не был почтен достойным верховной власти; они и сами себя не почитали таковыми. Гальба был призван к сему достоинству, повинуясь призывающим, и своим именем умножил смелость Виндекса. Движение его, в начале называемое мятежом и беспокойством, превратилось в междоусобную войну, как скоро получило начальником мужа, достойного правления. По этой причине полагая, что не он принимает правление, но себя дает правлению, хотел начальствовать над теми, кто покорился Тигеллину и Нимфидию, как Сципион, Фабриций и Камилл управляли древними римлянами. Обремененный старостью, был он в отношении к войску истинным императором и достойным древних времен Рима; но предал себя Винию и Лакону и своим отпущенникам, которые все продавали за деньги, — так же как Нерон отдал себя во власть самым жадным людям, — и не оставил никого, кто бы желал его власти, хотя многие соболезновали о его смерти.
- ↑ …был префектом претория… — Префект претория — командир преторианцев, императорских телохранителей; назначался из всадников.
- ↑ …изверги прокураторы… — Прокураторы — поставленные в провинциях императорские чиновники, которые собирали доходы и были независимы от проконсулов.
- ↑ …Нимфидий Сабин… — Нимфидий Сабин — префект претория, обогащенный имением убиваемых знаменитых граждан, любимец Нерона.
- ↑ …так называемые двойные грамоты… — Двойные грамоты — сложенные вместе и скрепленные печатью две таблички (по-гречески diplomata), предоставляли льготы предъявителю.
- ↑ Вергиний Руф… — Луций Вергиний Руф — консул 63 года, достиг в последующее беспокойное время великого уважения, отказался от императорского достоинства, предложенного иллирийскими легионами в 68 году. Умер в 84 году.
- ↑ …называемом римлянами «принкипиа». — Принкипиа — место, где стояли боевые знамена и алтари богов. По этой причине место почиталось священным.
- ↑ …ту власть, какую имел Тигеллин… — Тигеллин — префект претория при Нероне, участвовал во всех его беспорядках.
- ↑ …прославился в Риме браком своим с Поппеей… — Поппея Сабина (31-65 по Р. Х.) — первая красавица Рима, дочь сенатора Тита Оллия и Поппеи Сабины Старшей, умерщвленной по приказанию Мессалины, супруги императора Клавдия. Она была замужем за Руфрием Криспином, префектом претория, которому родила сына. Впоследствии — вторая жена императора Нерона.
- ↑ …убивший жену… — Октавия — дочь императора Клавдия и Мессалины, первая жена императора Нерона. Впоследствии сослана на остров Пандатария и умерщвлена, дабы Поппея заняла ее место.
- ↑ …хотят ходатайствовать за Долабеллу… — Корнелий Долабелла — родственник Гальбы, брат императора Авла Вителлия. Был сослан под гласный надзор в Аквин, потом умерщвлен по приказанию Вителлия.
- ↑ …призвал Пизона… — Луций Кальпурний Пизон Фруги Лициниан — сын Марка Лициния Красса и Скрибонии; со стороны отца происходил он от триумвира Красса, со стороны матери от Помпея. Ему был 31 год.
- ↑ …один был оптион, а другой тессерарий… — Оптион и тессерарий — военные чины. Оптион — помощник центуриона и лицо, его замещающее; тессерарий — помощник оптиона, отвечающий за организацию караулов и передачу паролей.
- ↑ …рабу Патробию. — Патробий — один из подлейших вольноотпущенников Нерона.
